Страница:
патриот Киплинг совершенно искренне ненавидел любую другую империю.
Российскую, в частности. К русским как к национальности он относился без
ненависти, с обычной своей иронией: "Поймите меня правильно: всякий русский
-- милейший человек, покуда не напьется. Как азиат он очарователен. И лишь
когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из
восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных,
превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь
дело" (рассказ "Бывший"). Это -- о русском, а о России -- страшные и
жестокие строки знаменитой баллады "Мировая с медведем": "Никакого мира с
Медведем, который выглядит как Человек!" Это строки, написанные в 1898
году; двумя десятилетиями позже Киплинг напишет уж вовсе невозможное для
публикации в СССР стихотворение "Россия -- пацифистам".
С этим стихотворением связаны две короткие истории, которые стоит
рассказать в назидание будущим русским киплинговедам. В 1986 году в Париже
Василий Бетаки издал небольшую, но талантливую книгу переводов из Киплинга,
составив ее из переводов собственных и Георгия Бена, -- тоже эмигранта, но
лондонского; оба переводчика некогда были учениками Татьяны Гнедич в
Ленинграде. Помещая в книгу свой перевод "Россия -- пацифистам 1918", Бетаки
писал в предисловии: "Эти стихи, разумеется, не переводились на русский язык
никогда". Слова эти, сказанные накануне перестройки, были не совсем точны:
в том же году (1986) в Центральном доме литераторов в Москве отмечалось
пятидесятилетие М. Л. Гаспарова, будущего академика и первого
поэта-переводчика, ставшего лауреатом Государственной премии России. На
вечере Гаспаров прочел свой перевод этого стихотворения, много лет
пролежавший в столе. Вел вечер Евгений Солонович. На следующий день в
партбюро переводческой секции разразился скандал: "Как он посмел читать
антисоветчину! Почему вы, член партии, его не оборвали!.." К счастью,
Солонович оказался вовсе не членом партии, а в самом скором времени у партии
оказались куда более важные проблемы, чем гас-паровский перевод
киплинговской антисоветчины. Однако печатается эта антисоветчина в нашем
издании впервые. До конца 1990-х, кроме как в Париже (в переводе Бетаки),
"Россия -- пацифистам" на русском языке не печаталась.
"Империя строилась триста лет и рухнула в триста дней!" -- Киплинг
говорит вовсе не о Британской империи (как отчего-то прочитал Бетаки).
Киплингу жаль было даже чужую империю -- Российскую! В кошмаре гражданской
войны, сменившем в России кошмары первой мировой, ему и не мерещились
контуры будущей советской империи (много более хищной, чем царская). Империя
по имени Редьярд Киплинг сожалела о гибели империи по имени Россия!
Россия заинтересовалась Киплингом очень рано. Уже в 1892 году Лев
Толстой писал, что Киплинг "совсем слаб, растрепан, ищет оригинальности".
Памятуя о подобной же неприязни "зеркала русской революции" к Шекспиру,
эти слова надо понимать как очень высокую похвалу. В январе 1895 года в
иллюстрированном приложении к "Вестнику иностранной литературы" был впервые
опубликован портрет Киплинга. Наконец, появились и переводы из Киплинга, в
частности переводы его стихотворений. Насколько удалось установить,
приоритет первого поэта-переводчика, напечатавшего Киплинга в России,
принадлежит Ольге Николаевне Чюминой (1858 -- 1909): в журнале "Мир Божий",
1897, No 11, опубликован ее перевод "Песни мертвых", в январе следующего
года в "Вестнике иностранной литературы" появился ее же перевод баллады
"Король и певец" (так переименовала Чюмина "Последнюю песню Честного
Томаса"). Хорошо вспомнить здесь о том, что в оригинале оба стихотворения
появились лишь в 1893 году. "Песнь мертвых" вошла в сборник Киплинга "Семь
морей" (1896) -- тот ли, иной ли источник использовала Чюмина, делая свои
переводы, -- на источнике этом буквально еще не обсохла типографская
краска. Следом библиография прослеживает ряд других поэтических переводов
-- Е. М. Студенская (ряд стихотворений в периодике 1899 -- 1902 гг.), как и
Чюмина, заметного интереса к Киплингу-поэту в России не пробудила, хотя в
переводе Студенской была опубликована баллада "В карцере" -- одна из
"Казарменных баллад". Писатели-демократы Киплинга не признавали ни в какую:
Максим Горький писал, что "индусы не могут не признать вредной его проповедь
империализма", Куприн (больше других понявший в Киплинге и в целом выше
других его оценивший) констатировал, что "на прекрасных произведениях
Киплинга нет двух самых верных отпечатков гения -- вечности и
всечеловечества". Но во всяком случае, проза Киплинга выходила много раз --
в том числе четырехтомником под редакцией И. А. Бунина (1908 -- 1915),
собранием сочинений в приложениях к журналам "Вокруг света" (1909), "Природа
и люди" и т.д.
Поэзию Киплинга великие поэты Серебряного века то ли не разглядели, то
ли не захотели разглядеть. Впрочем, у этого поколения поэтов английская
поэзия была не очень-то в моде вообще: ее заслоняли великие французы "конца
века" (Верлен, Рембо, Малларме) и отчасти великие немецкоязычные поэты
начала XX века (Георге, Рильке). Из англичан -- более или менее ровесников
Киплинга -- в моде был разве что Уайльд, но тоже в основном как прозаик. Не
был толком прочитан не только поэт Киплинг, даже его прямые предшественники
Теннисон и Браунинг были известны почти исключительно по именам; если бы не
"Годива" в переводе Бунина и лишь недавно выявленные фрагменты Браунинга в
переводе Гумилева, можно было бы говорить о том, что английская
послебайроновская поэзия в России тех лет не существовала вовсе.
При подобном отсутствии переводов все же случилось как-то, что едва ли
вообще какой-либо нероссийский поэт оказал влияние на русскую поэзию XX века
в таком масштабе, как Киплинг. В "Литературной энциклопедии" (Издательство
Коммунистической Академии, 1931, т. 5) в статье "Киплинг" литературовед Т.
Левит лишь указал в библиографии, что существуют "Избранные стихотворения"
Киплинга -- "перев. А. Оношкович-Яцына, П.1922 (случайный подбор плохих
переводов)".
Эта маленькая, в 22 стихотворения, отпечатанных на серой-пресерой
бумаге, книжечка буквально переломила хребет русской -- не скажу
"советской", а просто русской поэзии XX века. Ада Оношкович-Яцына (1896--
1935) открыла российскому читателю "Томлинсона", "Мировую с Медведем",
"Мэри Глостер", а главное прославленную "Пыль". Молодые поэты двадцатых
годов бредили Киплингом, бредят и теперь, семьдесят лет спустя, в
значительной мере благодаря этой книжечке, аккуратно незамеченной и
оклеветанной официальным литературоведением. Но в 1931 году, когда
"Литературная энциклопедия" оттиснула в веках свой донос и на Киплинга, и
на переводчицу, с ее переводами не произошло той главной беды, о которой
лишь теперь, в год столетия появления первого русского перевода из поэзии
Киплинга, пора сказать несколько слов.
В тридцатые годы чуть ли не все плоды зарубежной литературы оказались в
СССР запретными; был ли в мире писатель, более ненавистный советскому
империализму, чем Киплинг? И тогда появилась на свет книга, побившая все
рекорды обхода советской цензуры: Редиард Киплинг. Избранные стихи. Перевод
с английского под редакцией Вал. Стенича. Вступительная статья
Р.Миллер-Будницкой. Государственное издательство "Художественная
литература". Ленинград, 1936. 272 стр., тираж 10300 экз. Заключительные
слова предисловия Миллер-Будницкой стали классикой советского
литературоведения, вечной нашей отмычкой к замку цензуры, и нужно их
процитировать: "...творчество Киплинга приобретает для нас особый интерес
как законченное, высокохудожественное воплощение идей и настроений нашего
врага, как одно из крупнейших достижений поэзии западного империализма".
Отсюда уже полшага до вывода, который в 1937 году сделал в статье "Редиард
Киплинг" Константин Паустовский: "Жизнь Киплинга -- один из трагических
примеров того, как гений может погубить себя".
Поскольку на сорок последующих лет Киплинг попал в "детские писатели",
поскольку лишь в томе БВЛ "Уайльд. Киплинг" в 1976 году он был из этого
"детского" статуса выведен (авторской книги его стихотворений, без
добавлений в виде прозы, пришлось ждать -- не считая упомянутой парижской
книжки 1986 года -- аж до 1990 года), книга 1936 года заслуживает самого
пристального внимания. В ней были переизданы все переводы Оношкович-Яцыны
(кроме одного) и прибавлено к ним еще 13 переводов той же переводчицы --
новых. К сожалению, сама переводчица умерла годом раньше. Ее переводы для
издания 1936 года перередактировал, переписал и переувечил в духе худшей
цензуры совсем не Валентин Стенич, а другой "мастер стихотворного перевода"
-- Геннадий Фиш (1903 -- 1971). Часть переводов он изуродовал настолько,
что решил о соавторстве объявить -- под "Мэри Глостер" и "Саперами"
появилась двойная подпись, прочие переводы он перелицевал меньше, но так,
что компрачикосы Виктора Гюго померли бы от зависти. Приведу один лишь
пример.
Многие и многие поколения советских (и антисоветских) юношей и девушек
читали, пели и разве что не высекали в камне знаменитую "Пыль". "Отпуска нет
на войне!" -- кому не памятен этот рефрен?
В оригинале рефрен таков: "There's no discharge in the war". Советский
комментатор английского издания Киплинга (1983) А. А. Долинин пишет о том,
что Киплинг обыгрывает здесь стих восьмой главы Екклесиаста -- "нет
избавления в этой борьбе". Но у Киплинга ясно указано, какая это война (в
русском переводе Библии -- "борьба") -- англо-бурская. Если Киплинг и
обыгрывает несколько значений слова discharge, то "отпуск" в военном
значении -- лишь шестое или седьмое словарное значение. Между тем как первое
или второе -- "выстрел". На англо-бурской войне ужасом солдат было не
отсутствие отпуска, а как раз отсутствие сражения, отсутствие выстрелов и
вообще войны как таковой. Оношкович-Яцына если и не помнила сама, то знала
от старших сверстников -- что такое бурская война, война без войны, война,
выигранная Англией с трудом и с позором, -- на этой войне англичане сделали
такое ценное и пригодившееся XX веку изобретение, как концлагерь. Киплинг,
кстати, считал эту войну для Англии проигранной, вообще войной, недостойной
Британской Империи (см. стихотворение "Урок" и многие другие). В издании
1922 года Оношкович-Яцына выбрала для своего перевода: "Нет сражений на
войне". Мы перепечатываем переводы Оношкович-Яцыны почти в полном объеме и в
тех двадцати случаях, когда есть возможность использовать редактированное
М. Л. Лозинским (а по косвенным данным -- и Н. С. Гумилевым) издание 1922
года, возвращаем переводам исконный вид. Остается лишь сожалеть, что
остальные переводы приходится перепечатывать по изданию 1936 года, -- нет
никакой уверенности, что Г.Фиш не приложил к ним руку.
Впрочем, очень высокую ценность для русской "кип-лингианы" имеют
переводы Михаила Фромана (1891-- 1940) и Михаила Гутнера (1912-- 1942);
поскольку оба переводчика на момент издания книги 1936 года были живы, надо
думать, их ничья рука не увечила. Фроман умер в Ленинграде перед войной,
Гутнер -- в эвакуации в Перми (тогда -- г. Молотов). Интересны из работ
предвоенного поколения также немногие сохранившиеся строки Эрика Горлина,
погибшего во время Ленинградской блокады, а также несколько переводов
Елизаветы Полонской (1890-- 1969), среди них -- прославленная "Баллада о
Востоке и Западе", начало которой, вероятно, по индексу частоты цитирования
могло бы претендовать на попадание в книгу рекордов. О прочих довоенных
подходах к творчеству Киплинга хотелось бы забыть, но нельзя.
Современный исследователь -- Екатерина Гениева -- в предисловии к
первому постсоветскому изданию Киплинга в России пишет:
"Певца Британской империи, ...железного Редьярда", приняли на ура
молодые советские литераторы. Этим обстоятельством был попросту сражен
критик и литературовед князь Дмитрий Святополк-Мирский, вернувшийся в 30-е
годы из эмиграции на родину <...> Мирский был прав, когда укорял
советских литераторов, зачитывавшихся Киплингом. Но как бы то ни было,
...железный Редьярд", а главное, его идеи оказались близкими идеологии
молодого советского государства". Князь-коммунист тоже был прав: он ждал от
коммунистической молодежи -- главное же от юного советского государства --
чего-то совсем, совсем другого. Он и дождался: гибели в советском
концлагере. А молодые советские поэты -- Евгений Долматовский, к примеру,
или Константин Симонов -- в те довоенные годы увлеченно переводили Киплинга.
Симонов, впрочем, не столько переводил, сколько сочинял по мотивам
Киплинга: "Серые глаза -- рассвет" в его переводе укорочено на половину
текста, "Новобранцы" -- на четыре строфы сокращены, "Добровольно
...пропавший без вести"" -- на две и т. д. Позже Симонов писал о своем
увлечении Киплингом в конце тридцатых годов: "Киплинг нравился своим
мужественным стилем, своей солдатской строгостью, отточенностью и ясно
выраженным мужским началом, мужским и солдатским". Впрочем, он же признал,
что разлюбил Киплинга, когда началась война -- в 1941 году. Переводы
Симонова по сей день регулярно называют прекрасными, и нет спора, стихи
хороши, но, сравнивая их с оригиналом, диву даешься: автор ли подстрочника
все так переврал Симонову, сам ли он столь глубоко и сознательно исказил (за
возможным исключением "Дурака" -- он же "Вампир" -- и более или менее
"Гиен", остальные переводы Симонова едва ли стоит рассматривать как
переводы). Если это переводы -- то всех поэтов, от Багрицкого и Тихонова до
Фазиля Искандера и Александра Галича (последнего особенно), целиком можно
объявить "переводчиками Киплинга". Сам тон советской (и, напоминаю,
антисоветской) поэзии, как говорят недоброжелатели, "мускулистый" ее стиль
-- от Киплинга и Гумилева.
Симонов разлюбил Киплинга спешно, в одночасье: негоже было
шестикратному лауреату Сталинской премии, накануне еще и Ленинской, любить
"барда английского империализма". За "железным занавесом" Киплинг изымался
из библиотек, лишь очень немногие энтузиасты понемногу переводили его "в
стол". Причем, надо честно признать, не очень хорошо переводили: мало
любить империю, в ее правоту нужно верить. Британская империя отошла в
область истории, у империи советской развивался прогрессивный паралич, при
котором, как известно, не до идеалов. Зато с 1976 года, с выхода упомянутого
тома БВЛ "Уайльд и Киплинг", где на скудном пространстве в 54 стихотворения
почти сорок было переводов совершенно новых, -- начинается для Киплинга
новая эпоха, не кончившаяся и по сей день; наше издание преимущественно
суммирует работу переводчиков прежних лет, не давая, впрочем, к переводам
вариантов: составитель взял на себя всю ответственность за то, чей перевод
печатается; таким образом, ничье имя из "коллектива" переводчиков не изъято
намеренно. Выбирался всегда живой перевод. Конечно, в оригинале "Мэри
Глостер" герой говорит: "В двадцать два года... в двадцать три года...", а в
первом варианте перевода Оношкович-Яцына рифмы ради вместо "двадцать три"
стало "двадцать шесть", Г.Фиш это "исправил", -- но в нашем издании
восстановлен первый вариант. Покойников не редактируют: их или печатают как
есть, или заказывают новый перевод. И хотя "Мэри Глостер" после 1936 года
переводили по меньшей мере еще пять раз -- предпочтение отдано все же
старому варианту. Ибо новые к нему ничего не прибавили.
Сколько раз Редьярд Киплинг был жертвой! Даже его литературная карьера
началась не так, как у всех, -- он пал жертвой родительской любви. Ему,
шестнадцатилетнему школьнику, родители сделали подарок: его несовершенные
детские (ну, юношеские) стихи родители озаглавили "Школьные стихи" и
выпустили отдельной книгой. Редьярд впал в депрессию (по другой версии -- в
ярость), но писать, к счастью, не перестал. Пять лет спустя он выпустил
книгу стихотворений, которую принято считать "первой", -- "Департаментские
песенки" (1881). Славы ему эта книга (во всяком случае, за пределами Индии)
не принесла. Слава пришла к нему осенью 1889 года, вместе с первыми
балладами, напечатанными уже в Англии. И -- пожалуй -- слава с тех пор при
нем. Но и жертвой своей славы он становится по сей день. Взять хотя бы
печальную историю того, как Киплинга поют в России. Вот -- с магаданской
пленки звучит голос престарелого Вадима Козина: он напел чуть ли не целую
пленку Киплинга. Киплинга ли? Вот -- звучит "Пыль", и в ней появляются такие
строки:
Мой-друг-ме-ня ты не вздумай вспоминать! Я-здесь~за-был как зовут
родную мать! Здесь только...
Честное слово я ждал, что вместо "пыль-пыль-пыль" прозвучит
"мать-мать-мать..." Наверное, это было бы интонационно даже ближе к
оригиналу. Или же некогда популярная песенка: "Сигарета, сигарета! //
Только ты не изменяешь! // Я люблю тебя за это, // Да и ты об этом
знаешь..." Многие ли слушатели догадались, что звучит перелицовка (не
перевод же!) стихотворения Киплинга "Обрученный"? А шлягер поздних
советских лет "За цыганской звездой" лучше б уж и не приписывать Киплингу --
ни звезды нет в оригинале (а есть "паттеран", знак, оставляемый цыганами
вдоль своей, незримой для джорджо-чужаков тропы), ни многого такого, что
есть в этом переводе. Зато -- поют! Киплинг не виноват. Но и Бодлер не
виноват в том, что "Красотка моя, умчимся в края..." стало цыганским
романсом, и даже Мережковский не виноват в том, что в юности сделал этот
неудачный перевод. Потому и популярны в эстрадном пении Киплинг и Бодлер,
что попали в руки не к переводчикам, но к подражателям. А о них сказал
Сальвадор Дали: "Блаженны подражатели -- им достанутся наши недостатки".
Империалиста Киплинга чехвостили даже за то, что в Британии ему платят
непомерно высокие гонорары (заметим, что пролетарию Максиму Горькому его
огромные гонорары в начале века советское лигературоведение записывало в
творческий актив). Все тот же Т. Левит в "Литературной энциклопедии" в 1931
году писал: "Особое положение Киплинга в английской литературе отмечается
не только <...> гонорарами, раз в 25 превосходящими обычные (по
шиллингу за слово 1900, т. е. около 3 тысяч руб. за печатный лист)".
Обвиняли (Р. Миллер-Будницкая, 1936 г.) в том, что "творчество Киплинга
несет в себе зародыши английского фашизма", в том, что (там же)
"киплинговская философия творчества <...> получает признание
крупнейших ...идеологов фашизма"". В том, что Киплинг -- масон, кажется,
его никто не обвинял. Быть может, лишь потому, что масоном Киплинг и в
самом деле был.
Князь-коммунист Мирский напоминал, что в Англии Киплинга любят лишь те,
кто любит только Киплинга. Даже и не поймешь, обвинение ли это: бурский
президент Крюгер не читал ничего, кроме Библии, и полагал, что за другие
книги можно взяться лишь тогда, когда постигнешь всю глубину и все красоты
этой Книги. Совпадение, быть может, не случайное: кое-кто из читателей
Киплинга (в том числе в России) никого, кроме Киплинга, не любит. Но этот
факт годится и для обвинения, и для защиты.
Так ли уж кощунственно сравнивать книги Киплинга с Библией? Устами
младенца глаголет истина, а младенцы (дети и подростки) знают Маугли лучше,
чем Библию. Если бы Киплинг не сочинил ничего, кроме "Книг Джунглей",
Маугли, литературный герой, давно поглотил бы своего создателя -- как
случилось это с Феликсом Зальтеном, автором сказки "Бемби", давно и прочно
утратившей в читательском сознании автора: недавний московский опрос -- в
связи с изданием продолжения "Бемби", весьма незаслуженно забытой сказки
"Пятнадцать зайцев", -- выявил, что три четверти читателей вообще не знает,
кто "сочинил ...Бемби"", оставшаяся четверть убеждена, что "Бемби"
сочинил... Киплинг. В бессмертной книге Оруэлла, как известно, "партия
изобрела самолеты". В силу великой многогранности дара Киплинга читатели
готовы поверить, что он сочинил что угодно -- если это хорошее. Омский
переводчик Киплинга Евгений Фельдман выявил в различных антологиях
английской поэзии немало стихотворений, подписанных именем Киплинга, но
отсутствующих в итоговом, полном, "дефинитивном" издании Киплинга 1940 года
(научного, полного, комментированного издания Киплинг в Англии пока не
дождался). Может быть, и вправду это Киплинг -- хотя бы из пресловутых
"Школьных стихотворений" 1881 года. Может быть, это имитации. Подражателям
-- по слову Сальвадора Дали -- достаются недостатки, но могут ведь и
достоинства достаться в придачу.
Киплинг как детский писатель никогда не подвергался окончательным
репрессиям со стороны советской цензуры, во многом благодаря блистательным
переводам-пересказам Чуковского и Маршака. Как писал об отношении советских
издательств к Киплингу советский автор предисловия к упоминавшемуся изданию
БВЛ (1976) Д. Урнов: "Десятки киплинговских книг под прессом лет сжались до
одного-двух томов". Лукавый литературовед сказал по советской привычке
фразу, неизвестно что означающую: современная полиграфия без усилия ужимает
в один том полного Шекспира, Спенсера, Диккенса. Советская цензура,
понятно, толковала фразу Урнова в том смысле, что "империализм" Киплинга
сгинул, забылся, как Британская Империя, а осталось истинное золото
таланта. Но такое толкование -- типичное советское вранье. Ибо даже
рухнувшая Британская Империя хоть и рухнула, да не совсем, и вовсе не
забыта.
В наследство от нее наш современный мир получил -- как минимум --
английский язык, ставший на некоторое время мировым, как некогда латынь или
арабский. Лауреатов Нобелевской премии -- британцев -- меньше, чем, скажем,
французов, а вот англоязычных лауреатов из Ирландии, США, Австралии лучше не
подсчитывать. Уроженцы стран, некогда бывших колониями Англии, пишут о своей
ненависти (а последнее время -- и о любви) к колониальному прошлому, но
пишут по-английски. В трескучем, декларативном, но все равно великом
стихотворении Киплинга "Английский флаг" четыре ветра говорят правду. Если в
XIX веке, во времена расцвета Британской Империи, английский язык
представлял для культурного неангличанина своего рода факультатив, то в XX
веке, -- тем более -- в XXI -- когда Империя рухнула, обойтись без
английского языка почти невозможно, хотим или не хотим, но именно
английский -- латынь нашего времени. Язык Шекспира, Мильтона и Киплинга.
Киплинг, в отличие от булгаковского Мастера, не заслужил ни света, ни
покоя. Затертыми стали слова о том, что он даже в классика не превратился --
никто не читает его "по обязанности". До сих пор нет у него достойного
полного собрания сочинений -- не только на русском языке, его нет и на
английском. Русский историк А. Б. Давидсон признался как-то, что о Киплинге
исключительно трудно писать: биографию Гумилева, как вехи, отмечают все
новые и новые увлечения женщинами, а у Киплинга даже этого нет. Писатель
без биографии, да и только. С замечательной автобиографией, впрочем
("Кое-что о себе самом") -- но в ней можно узнать о чем угодно -- о
дизентерии в Симле, о гадюке в бутылке из-под уксуса, об опечатках индийских
наборщиков -- словом о чем угодно, кроме Редьярда Киплинга.
Киплинг и сам знал, что его биография легендой не станет:
"жизнеделание" -- по Эмпедоклу ли, по Байрону ли -- было ему вполне чуждо,
на него попросту не было времени, всей жизнью Киплинга были его книги, к
которым он и предложил будущему читателю обращаться со всеми вопросами. И
надо понимать благодарность, которую автор "Книги Джунглей" принес в
предисловии высокообразованному и благородному Бахадуру Шаху, рабочему
слону No 174 по Индийскому регистру, который вместе со своей очаровательной
супругой Пудмини рассказал многое, вошедшее в книгу, -- не в шуточном, а в
самом прямом и благородном смысле. Слон, волк и мангуст рассказывали --
Киплинг лишь записывал. Сэр Антони Глостер и солдат Томми Аткинс говорили --
Киплинг лишь записывал. Быть может, именно поэтому в России его книги так
хорошо прижились: для нас всегда было очень важно, чтобы в написанном была
"правда, одна только правда и ничего, кроме правды".
Поэтому книги Киплинга будут живы и читаемы до тех пор, пока в мире
останется хоть один человек, умеющий читать по-русски.
А Смерть останется за дверью Николай Клюев
Нам уже не обойтись без него.
Хотим мы этого, не хотим ли, но на исходе XX века приходится
констатировать, что величайшим европейским поэтом столетия был именно Райнер
Мария Рильке. Не величайшим немецким, нет -- Рильке и по крови-то едва ли
был немцем; не величайшим австрийским или австро-венгерским -- умирающая
держава Франца-Иосифа или пришедшая ей на смену Первая Республика кажутся
чем-то незначительным рядом с исполинской фигурой Рильке; тем более не
величайшим французским, русским, итальянским (хотя на всех этих языках он
писал стихи, а французскому творчеству почти целиком отдал последние годы
своей жизни); тем более не чешским -- хотя родился в Праге; не швейцарским
-- хотя умер именно во французской (говорящей по-французски) части
Швейцарии.
Есть в Европе XX века исполины, которых вполне можно поставить рядом с
Рильке: писавший на трех языках многоликий португалец Фернандо Пессоа;
французский брат-близнец по духу и поэзии Рильке -- Поль Валери; лучший
англоязычный поэт последнего столетия, ненавистник Англии -- ирландец Уильям
Российскую, в частности. К русским как к национальности он относился без
ненависти, с обычной своей иронией: "Поймите меня правильно: всякий русский
-- милейший человек, покуда не напьется. Как азиат он очарователен. И лишь
когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из
восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных,
превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь
дело" (рассказ "Бывший"). Это -- о русском, а о России -- страшные и
жестокие строки знаменитой баллады "Мировая с медведем": "Никакого мира с
Медведем, который выглядит как Человек!" Это строки, написанные в 1898
году; двумя десятилетиями позже Киплинг напишет уж вовсе невозможное для
публикации в СССР стихотворение "Россия -- пацифистам".
С этим стихотворением связаны две короткие истории, которые стоит
рассказать в назидание будущим русским киплинговедам. В 1986 году в Париже
Василий Бетаки издал небольшую, но талантливую книгу переводов из Киплинга,
составив ее из переводов собственных и Георгия Бена, -- тоже эмигранта, но
лондонского; оба переводчика некогда были учениками Татьяны Гнедич в
Ленинграде. Помещая в книгу свой перевод "Россия -- пацифистам 1918", Бетаки
писал в предисловии: "Эти стихи, разумеется, не переводились на русский язык
никогда". Слова эти, сказанные накануне перестройки, были не совсем точны:
в том же году (1986) в Центральном доме литераторов в Москве отмечалось
пятидесятилетие М. Л. Гаспарова, будущего академика и первого
поэта-переводчика, ставшего лауреатом Государственной премии России. На
вечере Гаспаров прочел свой перевод этого стихотворения, много лет
пролежавший в столе. Вел вечер Евгений Солонович. На следующий день в
партбюро переводческой секции разразился скандал: "Как он посмел читать
антисоветчину! Почему вы, член партии, его не оборвали!.." К счастью,
Солонович оказался вовсе не членом партии, а в самом скором времени у партии
оказались куда более важные проблемы, чем гас-паровский перевод
киплинговской антисоветчины. Однако печатается эта антисоветчина в нашем
издании впервые. До конца 1990-х, кроме как в Париже (в переводе Бетаки),
"Россия -- пацифистам" на русском языке не печаталась.
"Империя строилась триста лет и рухнула в триста дней!" -- Киплинг
говорит вовсе не о Британской империи (как отчего-то прочитал Бетаки).
Киплингу жаль было даже чужую империю -- Российскую! В кошмаре гражданской
войны, сменившем в России кошмары первой мировой, ему и не мерещились
контуры будущей советской империи (много более хищной, чем царская). Империя
по имени Редьярд Киплинг сожалела о гибели империи по имени Россия!
Россия заинтересовалась Киплингом очень рано. Уже в 1892 году Лев
Толстой писал, что Киплинг "совсем слаб, растрепан, ищет оригинальности".
Памятуя о подобной же неприязни "зеркала русской революции" к Шекспиру,
эти слова надо понимать как очень высокую похвалу. В январе 1895 года в
иллюстрированном приложении к "Вестнику иностранной литературы" был впервые
опубликован портрет Киплинга. Наконец, появились и переводы из Киплинга, в
частности переводы его стихотворений. Насколько удалось установить,
приоритет первого поэта-переводчика, напечатавшего Киплинга в России,
принадлежит Ольге Николаевне Чюминой (1858 -- 1909): в журнале "Мир Божий",
1897, No 11, опубликован ее перевод "Песни мертвых", в январе следующего
года в "Вестнике иностранной литературы" появился ее же перевод баллады
"Король и певец" (так переименовала Чюмина "Последнюю песню Честного
Томаса"). Хорошо вспомнить здесь о том, что в оригинале оба стихотворения
появились лишь в 1893 году. "Песнь мертвых" вошла в сборник Киплинга "Семь
морей" (1896) -- тот ли, иной ли источник использовала Чюмина, делая свои
переводы, -- на источнике этом буквально еще не обсохла типографская
краска. Следом библиография прослеживает ряд других поэтических переводов
-- Е. М. Студенская (ряд стихотворений в периодике 1899 -- 1902 гг.), как и
Чюмина, заметного интереса к Киплингу-поэту в России не пробудила, хотя в
переводе Студенской была опубликована баллада "В карцере" -- одна из
"Казарменных баллад". Писатели-демократы Киплинга не признавали ни в какую:
Максим Горький писал, что "индусы не могут не признать вредной его проповедь
империализма", Куприн (больше других понявший в Киплинге и в целом выше
других его оценивший) констатировал, что "на прекрасных произведениях
Киплинга нет двух самых верных отпечатков гения -- вечности и
всечеловечества". Но во всяком случае, проза Киплинга выходила много раз --
в том числе четырехтомником под редакцией И. А. Бунина (1908 -- 1915),
собранием сочинений в приложениях к журналам "Вокруг света" (1909), "Природа
и люди" и т.д.
Поэзию Киплинга великие поэты Серебряного века то ли не разглядели, то
ли не захотели разглядеть. Впрочем, у этого поколения поэтов английская
поэзия была не очень-то в моде вообще: ее заслоняли великие французы "конца
века" (Верлен, Рембо, Малларме) и отчасти великие немецкоязычные поэты
начала XX века (Георге, Рильке). Из англичан -- более или менее ровесников
Киплинга -- в моде был разве что Уайльд, но тоже в основном как прозаик. Не
был толком прочитан не только поэт Киплинг, даже его прямые предшественники
Теннисон и Браунинг были известны почти исключительно по именам; если бы не
"Годива" в переводе Бунина и лишь недавно выявленные фрагменты Браунинга в
переводе Гумилева, можно было бы говорить о том, что английская
послебайроновская поэзия в России тех лет не существовала вовсе.
При подобном отсутствии переводов все же случилось как-то, что едва ли
вообще какой-либо нероссийский поэт оказал влияние на русскую поэзию XX века
в таком масштабе, как Киплинг. В "Литературной энциклопедии" (Издательство
Коммунистической Академии, 1931, т. 5) в статье "Киплинг" литературовед Т.
Левит лишь указал в библиографии, что существуют "Избранные стихотворения"
Киплинга -- "перев. А. Оношкович-Яцына, П.1922 (случайный подбор плохих
переводов)".
Эта маленькая, в 22 стихотворения, отпечатанных на серой-пресерой
бумаге, книжечка буквально переломила хребет русской -- не скажу
"советской", а просто русской поэзии XX века. Ада Оношкович-Яцына (1896--
1935) открыла российскому читателю "Томлинсона", "Мировую с Медведем",
"Мэри Глостер", а главное прославленную "Пыль". Молодые поэты двадцатых
годов бредили Киплингом, бредят и теперь, семьдесят лет спустя, в
значительной мере благодаря этой книжечке, аккуратно незамеченной и
оклеветанной официальным литературоведением. Но в 1931 году, когда
"Литературная энциклопедия" оттиснула в веках свой донос и на Киплинга, и
на переводчицу, с ее переводами не произошло той главной беды, о которой
лишь теперь, в год столетия появления первого русского перевода из поэзии
Киплинга, пора сказать несколько слов.
В тридцатые годы чуть ли не все плоды зарубежной литературы оказались в
СССР запретными; был ли в мире писатель, более ненавистный советскому
империализму, чем Киплинг? И тогда появилась на свет книга, побившая все
рекорды обхода советской цензуры: Редиард Киплинг. Избранные стихи. Перевод
с английского под редакцией Вал. Стенича. Вступительная статья
Р.Миллер-Будницкой. Государственное издательство "Художественная
литература". Ленинград, 1936. 272 стр., тираж 10300 экз. Заключительные
слова предисловия Миллер-Будницкой стали классикой советского
литературоведения, вечной нашей отмычкой к замку цензуры, и нужно их
процитировать: "...творчество Киплинга приобретает для нас особый интерес
как законченное, высокохудожественное воплощение идей и настроений нашего
врага, как одно из крупнейших достижений поэзии западного империализма".
Отсюда уже полшага до вывода, который в 1937 году сделал в статье "Редиард
Киплинг" Константин Паустовский: "Жизнь Киплинга -- один из трагических
примеров того, как гений может погубить себя".
Поскольку на сорок последующих лет Киплинг попал в "детские писатели",
поскольку лишь в томе БВЛ "Уайльд. Киплинг" в 1976 году он был из этого
"детского" статуса выведен (авторской книги его стихотворений, без
добавлений в виде прозы, пришлось ждать -- не считая упомянутой парижской
книжки 1986 года -- аж до 1990 года), книга 1936 года заслуживает самого
пристального внимания. В ней были переизданы все переводы Оношкович-Яцыны
(кроме одного) и прибавлено к ним еще 13 переводов той же переводчицы --
новых. К сожалению, сама переводчица умерла годом раньше. Ее переводы для
издания 1936 года перередактировал, переписал и переувечил в духе худшей
цензуры совсем не Валентин Стенич, а другой "мастер стихотворного перевода"
-- Геннадий Фиш (1903 -- 1971). Часть переводов он изуродовал настолько,
что решил о соавторстве объявить -- под "Мэри Глостер" и "Саперами"
появилась двойная подпись, прочие переводы он перелицевал меньше, но так,
что компрачикосы Виктора Гюго померли бы от зависти. Приведу один лишь
пример.
Многие и многие поколения советских (и антисоветских) юношей и девушек
читали, пели и разве что не высекали в камне знаменитую "Пыль". "Отпуска нет
на войне!" -- кому не памятен этот рефрен?
В оригинале рефрен таков: "There's no discharge in the war". Советский
комментатор английского издания Киплинга (1983) А. А. Долинин пишет о том,
что Киплинг обыгрывает здесь стих восьмой главы Екклесиаста -- "нет
избавления в этой борьбе". Но у Киплинга ясно указано, какая это война (в
русском переводе Библии -- "борьба") -- англо-бурская. Если Киплинг и
обыгрывает несколько значений слова discharge, то "отпуск" в военном
значении -- лишь шестое или седьмое словарное значение. Между тем как первое
или второе -- "выстрел". На англо-бурской войне ужасом солдат было не
отсутствие отпуска, а как раз отсутствие сражения, отсутствие выстрелов и
вообще войны как таковой. Оношкович-Яцына если и не помнила сама, то знала
от старших сверстников -- что такое бурская война, война без войны, война,
выигранная Англией с трудом и с позором, -- на этой войне англичане сделали
такое ценное и пригодившееся XX веку изобретение, как концлагерь. Киплинг,
кстати, считал эту войну для Англии проигранной, вообще войной, недостойной
Британской Империи (см. стихотворение "Урок" и многие другие). В издании
1922 года Оношкович-Яцына выбрала для своего перевода: "Нет сражений на
войне". Мы перепечатываем переводы Оношкович-Яцыны почти в полном объеме и в
тех двадцати случаях, когда есть возможность использовать редактированное
М. Л. Лозинским (а по косвенным данным -- и Н. С. Гумилевым) издание 1922
года, возвращаем переводам исконный вид. Остается лишь сожалеть, что
остальные переводы приходится перепечатывать по изданию 1936 года, -- нет
никакой уверенности, что Г.Фиш не приложил к ним руку.
Впрочем, очень высокую ценность для русской "кип-лингианы" имеют
переводы Михаила Фромана (1891-- 1940) и Михаила Гутнера (1912-- 1942);
поскольку оба переводчика на момент издания книги 1936 года были живы, надо
думать, их ничья рука не увечила. Фроман умер в Ленинграде перед войной,
Гутнер -- в эвакуации в Перми (тогда -- г. Молотов). Интересны из работ
предвоенного поколения также немногие сохранившиеся строки Эрика Горлина,
погибшего во время Ленинградской блокады, а также несколько переводов
Елизаветы Полонской (1890-- 1969), среди них -- прославленная "Баллада о
Востоке и Западе", начало которой, вероятно, по индексу частоты цитирования
могло бы претендовать на попадание в книгу рекордов. О прочих довоенных
подходах к творчеству Киплинга хотелось бы забыть, но нельзя.
Современный исследователь -- Екатерина Гениева -- в предисловии к
первому постсоветскому изданию Киплинга в России пишет:
"Певца Британской империи, ...железного Редьярда", приняли на ура
молодые советские литераторы. Этим обстоятельством был попросту сражен
критик и литературовед князь Дмитрий Святополк-Мирский, вернувшийся в 30-е
годы из эмиграции на родину <...> Мирский был прав, когда укорял
советских литераторов, зачитывавшихся Киплингом. Но как бы то ни было,
...железный Редьярд", а главное, его идеи оказались близкими идеологии
молодого советского государства". Князь-коммунист тоже был прав: он ждал от
коммунистической молодежи -- главное же от юного советского государства --
чего-то совсем, совсем другого. Он и дождался: гибели в советском
концлагере. А молодые советские поэты -- Евгений Долматовский, к примеру,
или Константин Симонов -- в те довоенные годы увлеченно переводили Киплинга.
Симонов, впрочем, не столько переводил, сколько сочинял по мотивам
Киплинга: "Серые глаза -- рассвет" в его переводе укорочено на половину
текста, "Новобранцы" -- на четыре строфы сокращены, "Добровольно
...пропавший без вести"" -- на две и т. д. Позже Симонов писал о своем
увлечении Киплингом в конце тридцатых годов: "Киплинг нравился своим
мужественным стилем, своей солдатской строгостью, отточенностью и ясно
выраженным мужским началом, мужским и солдатским". Впрочем, он же признал,
что разлюбил Киплинга, когда началась война -- в 1941 году. Переводы
Симонова по сей день регулярно называют прекрасными, и нет спора, стихи
хороши, но, сравнивая их с оригиналом, диву даешься: автор ли подстрочника
все так переврал Симонову, сам ли он столь глубоко и сознательно исказил (за
возможным исключением "Дурака" -- он же "Вампир" -- и более или менее
"Гиен", остальные переводы Симонова едва ли стоит рассматривать как
переводы). Если это переводы -- то всех поэтов, от Багрицкого и Тихонова до
Фазиля Искандера и Александра Галича (последнего особенно), целиком можно
объявить "переводчиками Киплинга". Сам тон советской (и, напоминаю,
антисоветской) поэзии, как говорят недоброжелатели, "мускулистый" ее стиль
-- от Киплинга и Гумилева.
Симонов разлюбил Киплинга спешно, в одночасье: негоже было
шестикратному лауреату Сталинской премии, накануне еще и Ленинской, любить
"барда английского империализма". За "железным занавесом" Киплинг изымался
из библиотек, лишь очень немногие энтузиасты понемногу переводили его "в
стол". Причем, надо честно признать, не очень хорошо переводили: мало
любить империю, в ее правоту нужно верить. Британская империя отошла в
область истории, у империи советской развивался прогрессивный паралич, при
котором, как известно, не до идеалов. Зато с 1976 года, с выхода упомянутого
тома БВЛ "Уайльд и Киплинг", где на скудном пространстве в 54 стихотворения
почти сорок было переводов совершенно новых, -- начинается для Киплинга
новая эпоха, не кончившаяся и по сей день; наше издание преимущественно
суммирует работу переводчиков прежних лет, не давая, впрочем, к переводам
вариантов: составитель взял на себя всю ответственность за то, чей перевод
печатается; таким образом, ничье имя из "коллектива" переводчиков не изъято
намеренно. Выбирался всегда живой перевод. Конечно, в оригинале "Мэри
Глостер" герой говорит: "В двадцать два года... в двадцать три года...", а в
первом варианте перевода Оношкович-Яцына рифмы ради вместо "двадцать три"
стало "двадцать шесть", Г.Фиш это "исправил", -- но в нашем издании
восстановлен первый вариант. Покойников не редактируют: их или печатают как
есть, или заказывают новый перевод. И хотя "Мэри Глостер" после 1936 года
переводили по меньшей мере еще пять раз -- предпочтение отдано все же
старому варианту. Ибо новые к нему ничего не прибавили.
Сколько раз Редьярд Киплинг был жертвой! Даже его литературная карьера
началась не так, как у всех, -- он пал жертвой родительской любви. Ему,
шестнадцатилетнему школьнику, родители сделали подарок: его несовершенные
детские (ну, юношеские) стихи родители озаглавили "Школьные стихи" и
выпустили отдельной книгой. Редьярд впал в депрессию (по другой версии -- в
ярость), но писать, к счастью, не перестал. Пять лет спустя он выпустил
книгу стихотворений, которую принято считать "первой", -- "Департаментские
песенки" (1881). Славы ему эта книга (во всяком случае, за пределами Индии)
не принесла. Слава пришла к нему осенью 1889 года, вместе с первыми
балладами, напечатанными уже в Англии. И -- пожалуй -- слава с тех пор при
нем. Но и жертвой своей славы он становится по сей день. Взять хотя бы
печальную историю того, как Киплинга поют в России. Вот -- с магаданской
пленки звучит голос престарелого Вадима Козина: он напел чуть ли не целую
пленку Киплинга. Киплинга ли? Вот -- звучит "Пыль", и в ней появляются такие
строки:
Мой-друг-ме-ня ты не вздумай вспоминать! Я-здесь~за-был как зовут
родную мать! Здесь только...
Честное слово я ждал, что вместо "пыль-пыль-пыль" прозвучит
"мать-мать-мать..." Наверное, это было бы интонационно даже ближе к
оригиналу. Или же некогда популярная песенка: "Сигарета, сигарета! //
Только ты не изменяешь! // Я люблю тебя за это, // Да и ты об этом
знаешь..." Многие ли слушатели догадались, что звучит перелицовка (не
перевод же!) стихотворения Киплинга "Обрученный"? А шлягер поздних
советских лет "За цыганской звездой" лучше б уж и не приписывать Киплингу --
ни звезды нет в оригинале (а есть "паттеран", знак, оставляемый цыганами
вдоль своей, незримой для джорджо-чужаков тропы), ни многого такого, что
есть в этом переводе. Зато -- поют! Киплинг не виноват. Но и Бодлер не
виноват в том, что "Красотка моя, умчимся в края..." стало цыганским
романсом, и даже Мережковский не виноват в том, что в юности сделал этот
неудачный перевод. Потому и популярны в эстрадном пении Киплинг и Бодлер,
что попали в руки не к переводчикам, но к подражателям. А о них сказал
Сальвадор Дали: "Блаженны подражатели -- им достанутся наши недостатки".
Империалиста Киплинга чехвостили даже за то, что в Британии ему платят
непомерно высокие гонорары (заметим, что пролетарию Максиму Горькому его
огромные гонорары в начале века советское лигературоведение записывало в
творческий актив). Все тот же Т. Левит в "Литературной энциклопедии" в 1931
году писал: "Особое положение Киплинга в английской литературе отмечается
не только <...> гонорарами, раз в 25 превосходящими обычные (по
шиллингу за слово 1900, т. е. около 3 тысяч руб. за печатный лист)".
Обвиняли (Р. Миллер-Будницкая, 1936 г.) в том, что "творчество Киплинга
несет в себе зародыши английского фашизма", в том, что (там же)
"киплинговская философия творчества <...> получает признание
крупнейших ...идеологов фашизма"". В том, что Киплинг -- масон, кажется,
его никто не обвинял. Быть может, лишь потому, что масоном Киплинг и в
самом деле был.
Князь-коммунист Мирский напоминал, что в Англии Киплинга любят лишь те,
кто любит только Киплинга. Даже и не поймешь, обвинение ли это: бурский
президент Крюгер не читал ничего, кроме Библии, и полагал, что за другие
книги можно взяться лишь тогда, когда постигнешь всю глубину и все красоты
этой Книги. Совпадение, быть может, не случайное: кое-кто из читателей
Киплинга (в том числе в России) никого, кроме Киплинга, не любит. Но этот
факт годится и для обвинения, и для защиты.
Так ли уж кощунственно сравнивать книги Киплинга с Библией? Устами
младенца глаголет истина, а младенцы (дети и подростки) знают Маугли лучше,
чем Библию. Если бы Киплинг не сочинил ничего, кроме "Книг Джунглей",
Маугли, литературный герой, давно поглотил бы своего создателя -- как
случилось это с Феликсом Зальтеном, автором сказки "Бемби", давно и прочно
утратившей в читательском сознании автора: недавний московский опрос -- в
связи с изданием продолжения "Бемби", весьма незаслуженно забытой сказки
"Пятнадцать зайцев", -- выявил, что три четверти читателей вообще не знает,
кто "сочинил ...Бемби"", оставшаяся четверть убеждена, что "Бемби"
сочинил... Киплинг. В бессмертной книге Оруэлла, как известно, "партия
изобрела самолеты". В силу великой многогранности дара Киплинга читатели
готовы поверить, что он сочинил что угодно -- если это хорошее. Омский
переводчик Киплинга Евгений Фельдман выявил в различных антологиях
английской поэзии немало стихотворений, подписанных именем Киплинга, но
отсутствующих в итоговом, полном, "дефинитивном" издании Киплинга 1940 года
(научного, полного, комментированного издания Киплинг в Англии пока не
дождался). Может быть, и вправду это Киплинг -- хотя бы из пресловутых
"Школьных стихотворений" 1881 года. Может быть, это имитации. Подражателям
-- по слову Сальвадора Дали -- достаются недостатки, но могут ведь и
достоинства достаться в придачу.
Киплинг как детский писатель никогда не подвергался окончательным
репрессиям со стороны советской цензуры, во многом благодаря блистательным
переводам-пересказам Чуковского и Маршака. Как писал об отношении советских
издательств к Киплингу советский автор предисловия к упоминавшемуся изданию
БВЛ (1976) Д. Урнов: "Десятки киплинговских книг под прессом лет сжались до
одного-двух томов". Лукавый литературовед сказал по советской привычке
фразу, неизвестно что означающую: современная полиграфия без усилия ужимает
в один том полного Шекспира, Спенсера, Диккенса. Советская цензура,
понятно, толковала фразу Урнова в том смысле, что "империализм" Киплинга
сгинул, забылся, как Британская Империя, а осталось истинное золото
таланта. Но такое толкование -- типичное советское вранье. Ибо даже
рухнувшая Британская Империя хоть и рухнула, да не совсем, и вовсе не
забыта.
В наследство от нее наш современный мир получил -- как минимум --
английский язык, ставший на некоторое время мировым, как некогда латынь или
арабский. Лауреатов Нобелевской премии -- британцев -- меньше, чем, скажем,
французов, а вот англоязычных лауреатов из Ирландии, США, Австралии лучше не
подсчитывать. Уроженцы стран, некогда бывших колониями Англии, пишут о своей
ненависти (а последнее время -- и о любви) к колониальному прошлому, но
пишут по-английски. В трескучем, декларативном, но все равно великом
стихотворении Киплинга "Английский флаг" четыре ветра говорят правду. Если в
XIX веке, во времена расцвета Британской Империи, английский язык
представлял для культурного неангличанина своего рода факультатив, то в XX
веке, -- тем более -- в XXI -- когда Империя рухнула, обойтись без
английского языка почти невозможно, хотим или не хотим, но именно
английский -- латынь нашего времени. Язык Шекспира, Мильтона и Киплинга.
Киплинг, в отличие от булгаковского Мастера, не заслужил ни света, ни
покоя. Затертыми стали слова о том, что он даже в классика не превратился --
никто не читает его "по обязанности". До сих пор нет у него достойного
полного собрания сочинений -- не только на русском языке, его нет и на
английском. Русский историк А. Б. Давидсон признался как-то, что о Киплинге
исключительно трудно писать: биографию Гумилева, как вехи, отмечают все
новые и новые увлечения женщинами, а у Киплинга даже этого нет. Писатель
без биографии, да и только. С замечательной автобиографией, впрочем
("Кое-что о себе самом") -- но в ней можно узнать о чем угодно -- о
дизентерии в Симле, о гадюке в бутылке из-под уксуса, об опечатках индийских
наборщиков -- словом о чем угодно, кроме Редьярда Киплинга.
Киплинг и сам знал, что его биография легендой не станет:
"жизнеделание" -- по Эмпедоклу ли, по Байрону ли -- было ему вполне чуждо,
на него попросту не было времени, всей жизнью Киплинга были его книги, к
которым он и предложил будущему читателю обращаться со всеми вопросами. И
надо понимать благодарность, которую автор "Книги Джунглей" принес в
предисловии высокообразованному и благородному Бахадуру Шаху, рабочему
слону No 174 по Индийскому регистру, который вместе со своей очаровательной
супругой Пудмини рассказал многое, вошедшее в книгу, -- не в шуточном, а в
самом прямом и благородном смысле. Слон, волк и мангуст рассказывали --
Киплинг лишь записывал. Сэр Антони Глостер и солдат Томми Аткинс говорили --
Киплинг лишь записывал. Быть может, именно поэтому в России его книги так
хорошо прижились: для нас всегда было очень важно, чтобы в написанном была
"правда, одна только правда и ничего, кроме правды".
Поэтому книги Киплинга будут живы и читаемы до тех пор, пока в мире
останется хоть один человек, умеющий читать по-русски.
А Смерть останется за дверью Николай Клюев
Нам уже не обойтись без него.
Хотим мы этого, не хотим ли, но на исходе XX века приходится
констатировать, что величайшим европейским поэтом столетия был именно Райнер
Мария Рильке. Не величайшим немецким, нет -- Рильке и по крови-то едва ли
был немцем; не величайшим австрийским или австро-венгерским -- умирающая
держава Франца-Иосифа или пришедшая ей на смену Первая Республика кажутся
чем-то незначительным рядом с исполинской фигурой Рильке; тем более не
величайшим французским, русским, итальянским (хотя на всех этих языках он
писал стихи, а французскому творчеству почти целиком отдал последние годы
своей жизни); тем более не чешским -- хотя родился в Праге; не швейцарским
-- хотя умер именно во французской (говорящей по-французски) части
Швейцарии.
Есть в Европе XX века исполины, которых вполне можно поставить рядом с
Рильке: писавший на трех языках многоликий португалец Фернандо Пессоа;
французский брат-близнец по духу и поэзии Рильке -- Поль Валери; лучший
англоязычный поэт последнего столетия, ненавистник Англии -- ирландец Уильям