Алексеев Александр. Покаяние пророков

непролазной тайге! При этом никто никому дорогу не показывал, все
передавалось из уст в уста своеобразным языком примет, позволяющих свободно,
без карт и компаса, ориентироваться в пространстве. Тем же объяснялись и
феноменальные способности неписах, вышедших из скитов в цивилизацию. Не
имеющий ни одного класса образования и прежде кроме телеги никакой техники
не видевший кержак приходил на буровую к нефтеразведчикам, час-другой
наблюдал за действиями мастера у станка и сам становился за рычаги.
Это была некая особая форма сознания, утраченная современным человеком
и позволяющая не одичать, даже существуя в полной изоляции от мира.
Уже к апрелю видавшая виды репетиторша заявила Космачу, что Вавила
может сдавать экзамены за десятилетку хоть сейчас, но лучше бы на этом и
остановиться, ибо начинается процесс постепенной утраты ее
самодостаточности.
-- Ничего хорошего вуз ей не даст. Она талантлива до тех пор, пока есть
глубинная внутренняя гармоничность. В нашей системе высшего образования и
студенческой среде ей не уберечься, поломают в два счета. Если продолжать
образование, то точно так, как сейчас, частным, индивидуальным порядком и
очень осторожно. Но какой университет пойдет на это?
А надо было еще найти школу, где согласились бы экзаменовать Вавилу и
выдать свидетельство о среднем образовании.
И, разумеется, сделать невозможное -- каким-то образом выправить ей
паспорт...
Данилы на факультете уже не было, а на кафедре началась полная чехарда,
поскольку в воздухе витал дух великих перемен. Еще недавно вполне достойные
люди, члены партии и хорошие специалисты подсиживали и ели друг друга
живьем, заведующие менялись каждые три месяца. Так что Космачу пришлось
прыгать через голову -- идти напрямую к декану. Профессор Ровда был человек
от земли, из кузбасских шахтеров, считался честным, порядочным и как
истинный коммунист способным самостоятельно принимать решения. По крайней
мере, если вмешивался в дела кафедры, то был вполне конкретный толк.
Космач ничего не скрыл от декана, поведал все как есть, разве что скрыл
свою личную симпатию к девушке из скита, объяснив все научным интересом.
Ровду почему-то ничто не вдохновило.
-- Надо бы уяснить одну простую истину, -- сказал он. -- Время
самородков прошло, а в существование вундеркиндов я не верю. Занимайтесь-ка
лучше своей докторской.
Это после того как Космач битый час рассказывал о том, как на наших
глазах исчезает одно из величайших явлений русской истории -- раскол и его
последователи, самобытные, с особой психологией и представлениями о мире
люди, носители культуры, языка и традиций семнадцатого века.
Протестовать, спорить с бывшим шахтером не имело смысла, однако этот
человек был силен не только в университете, но и всем городе и мог бы
довольно просто решить сразу все проблемы: и со сдачей экзаменов по школьной
программе, и с паспортом, и с поступлением хотя бы на заочное отделение, где
можно заниматься индивидуально.
-- И все-таки я прошу: пригласите ее на собеседование. Тогда можно
продолжить разговор.
По лицу, иссеченному и татуированному угольной крошкой, было видно --
не хочет, но и нет особого желания давать Космачу возможность обращаться
выше, к ректору, с которым у декана были сложные отношения, тот будто бы
выживал Ровду из университета.
-- Ладно, приводите свою девицу, -- мимоходом согласился декан и резко
сменил тему: -- Кстати, почему я не видел отчета по прошлогодней экспедиции?
Отчет Космач написал вскоре после возвращения, но, как всегда,
полуправду, то, что могла видеть и слышать назойливая ассистентка. И сделал
это по совету Данилы, вдруг разуверившегося в своей воспитаннице. Мало того,
больной Василий Васильевич расщедрился и подарил ему кое-что из
экспедиционных материалов, дескать, садись и пиши диссер, невзирая ни на
что, и защищаться поезжай куда-нибудь в Томск, Новосибирск или Питер.
-- Я сдал отчет на кафедру, -- объяснил Космач. -- В том числе и
финансовый.
-- А что можете сказать о своей ассистентке? -- вдруг спросил Ровда. --
Какое впечатление относительно ее перспективности?
После того как Космач привел боярышню из скита, отношения с Натальей
Сергеевной испортились окончательно.
-- Мы с ней не сработались, -- уклонился он от деталей, однако декана и
такой ответ удовлетворил.
В назначенный день Космач повел Вавилу на собеседование. Вышли рано,
чтоб соседи не видели, и долго брели прогулочным шагом по оттаявшему городу;
это была ее первая длительная экскурсия. Он замечал, как боярышня с детской
непосредственностью рассматривает дома, улицы, машины и прохожих, и не
ужасается, как когда-то, а сама будто начинает оттаивать. Но когда
приблизились к университету, испугалась, схватила за руку.
-- Ярий Николаевич, пойдем домой? Тут место нехорошее...
А увидев декана, задрожала и потеряла дар речи. Ровда заметил ее
состояние и неожиданно добродушно пригласил погулять в университетском
дендрарии. В лесу Вавила немного успокоилась, но на вопросы отвечала
односложно, не поднимая глаз. Тогда профессор попросил Юрия Николаевича
оставить их наедине, чем, пожалуй, лишь усугубил дело. Минут сорок они
гуляли по дорожке взад-вперед, и Космач, прячась за деревьями, видел, что
перепуганная и смущенная боярышня в основном молчит, сцепив руки на груди и
потупившись. Это ее состояние было известно: она молилась и молитвой
очерчивала обережный круг, хотя при этом все слышала и вразумительно
отвечала на вопросы.
Наконец Ровда позвал Космача и теперь попросил погулять Вавилу.
-- Ничего выдающегося я не обнаружил, -- рубанул уголек бывший шахтер,
-- если не считать определенных способностей к языкам. Но это не по адресу,
ведите ее в пединститут, там есть факультет иностранных языков.
-- Она не раскрылась перед вами, -- попробовал объяснить Космач. --
Надо учитывать психологию этих людей.
Декану такой оборот не понравился, нахмурил брови.
-- Чем вы восторгаетесь? Детским сознанием?.. Душевная чистота и
целомудрие -- полная беспомощность перед нашей жизнью, неприятие ценностей,
отрицание завоеваний цивилизации. Как бы это жестоко ни звучало, но это так.
Любой психиатр признает ее невменяемой. Изменить или как-то повлиять на
такое мировоззрение невозможно. Если хотите сломать ее, тогда да, ломайте.
Нет -- оставьте в покое. Высшее светское образование с ней несовместимо, как
другая группа крови.
-- Я думал устроить ее на заочное и заниматься индивидуально, --
безнадежно проговорил Космач. -- Ломать вовсе не обязательно...
-- Кстати, кто ее учил английскому? -- оживился Ровда.
-- Я учил, по сокращенной программе...
-- Вы что, владеете английским?
-- Не владел, -- признался Космач. -- Но увидел, как она изучает, и
понял, в чем дело. Правда, у меня нет такой слуховой и образной памяти на
слово...
-- Хорошо. А кто обучал мертвым языкам?
-- Она сама...
-- Любопытно... Каким образом в старообрядческом скиту изучают,
например, арамейский язык?
-- Старики учат, по книгам, -- стал рассказывать Космач. -- У кержаков
существует неписаный закон: если в доме есть книги, их нужно обязательно
читать. Книга умирает, если ее не читают, а это большой грех. Не можешь или
не умеешь, передай тому, кто умеет, даже если книга перешла по наследству и
дорога для семьи как память...
-- Все это очень интересно, -- снова оборвал профессор. -- Скажите
пожалуйста, откуда появились в крестьянских библиотеках книги на арамейском?
Вполне допускаю древнегреческие, с трудом -- арабские, но каким образам в
старообрядческий скит попали книги, написанные арамейским письмом?
-- Этим я специально не занимался, -- признался Космач. -- Зачем
отнимать хлеб у археографов?
-- А надо заняться. Вот вам конкретное задание на нынешнее лето.
Разговора этого Вавила слышать не могла, однако после собеседования
вдруг загрустила, запечалилась и перестала есть, сославшись на какой-то
пост. А тут еще вышла публикация в "Комсомольской правде", в которой
журналист Песков, обыкновенно пишущий о природе и зверушках, поведал о
старообрядческой семье Лыковых. Назвав скит таежным тупиком. Тупик
действительно был: в этом скиту оставались последние из рода князей Лыковых,
тех самых бояр Лыковых, которые лет двести служили русскому престолу. После
этой статьи к ним кинулись своры туристов и проходимцев, занесли заразу и,
по сути, истребили всю семью. Вавила тоже прочитала этот материал и еще
сильнее затужила. С горем пополам Космач разыскал телефон журналиста,
дозвонился, но мог только ругаться, потому что вдруг понял -- провокационная
статья была кем-то заказана. Кто-то запустил пробный шар, отрабатывая
технологию уничтожения чудом уцелевшей средневековой аристократии.
-- Скоро и к нам придут, -- сказала боярышня, тем самым подтвердив его
выводы. -- Нельзя мне от своих отставать. Знаешь, Ярий Николаевич, пожалуй,
не пойду я учиться. Отпусти домой.
И еще через день начала тихонько собирать свои вещи.
Спорить с ней, как и с Ровдой, не имело смысла, иногда послушная и
кроткая боярышня проявляла глубоко скрытый дерзкий и властный нрав.
-- Я дал слово твоему отцу выучить тебя. -- Это был самый веский
аргумент, не подчиниться воле отца или своими действиями подвести другого
человека было грешно, не позволяла совесть.
Прямота ее рассуждений и конкретность иногда повергали в шок.
-- Коли мог бы взять меня в жены -- навек осталась. Но ты ж не
бесерменин, чтоб две или три жены иметь.
Ему так и не удалось доказать, что он холостой, а Наталья Сергеевна
всего лишь сотрудница. Кроме того, судя по неожиданным вопросам, Вавила
чувствовала себя виноватой, считала, что из-за нее Космач поссорился и
разошелся с женой -- то есть совершил страшный грех.
Разговаривать с ней на эту тему следовало точно так же прямо, и Космач
пошел на крайние меры.
-- Хорошо! Я приведу сюда Наталью Сергеевну, моего бывшего начальника
Василия Васильевича и других людей, которые тебе скажут, что она мне не жена
и я никогда женатым не был. И после этого возьму тебя в жены.
Она должна была преодолеть робость и согласиться на это, но он еще
плохо знал нрав боярышни.
-- Нельзя мне за тебя, Ярий Николаевич, -- вдруг заключила она. --
Посмотрела, как сидишь и пишешь, пишешь. Днем, ночью... Ты ученый муж, а я
кто? Дикая лесная девка, надо мной в городе смеяться будут. И над тобой. А
когда смеются -- хуже, чем в лицо плюют.
-- Кто тебе такое сказал?
-- Рябой и сказал.
-- Что за рябой?
-- К которому на беседу водил. Не ровня я тебе. Возьмешь, а потом всю
жизнь жалеть станешь. Не обессудь уж, Ярий Николаевич, но я в Полурады уйду.
А тебя помнить буду всю жизнь.
_Конфликт со средой_ становился все более ощутимым, но пока еще
воспринимался как цепь случайностей, неудач и разочарований.
Проводы получились долги ми и печальными. Космач отвез Вавилу на
автобусе до поселка Северного, откуда был выход на Соляную Тропу. Далее они
пошли лесовозными дорогами в сторону Аргабача; стоял май, половодье, и, хотя
на пути не было больших рек, малые разлились, и на каждой надо было
накачивать резиновую лодку.
Он был уверен, что доведет ее до первого старообрядческого поселения на
Тропе, где будет кому помочь, но на второй день утром проснулся один возле
потухшего костра...
* * *
Если тогда он лишь почувствовал _конфликт со средой обитания_, ощутил
его тление и едкий дым, то спустя три года вкусил всю его горечь.
Через два года Космача неожиданно и с грандиозным треском провалили на
защите докторской и тем самым окончательно раздули пожар. Затем его
должность младшего научного сотрудника сократили, Космач запил и стал
распродавать свою личную библиотеку, которую собирал многие годы, сдавая
макулатуру. Для начала выбрал ходовой, но малоценный для себя товар --
собрание сочинений Паустовского и подшивку журнала "Огонек". Взял пустой
ящик, выставил на нем книги и стал на улице. Но вместо покупателей к нему
подошел милиционер и прогнал, говоря, что он своим нетрезвым видом и
торговлей портит лицо города. Космач отошел за угол, снова выставил товар и
на сей раз был уже наказан: составили протокол и отобрали книги.
Он сходил домой за новой партией, выбрал улицу потише, однако простоял
до вечера и ничего не продал, зато опять привязался милиционер, на сей раз
требовал документы.
Демократия в России началась с тотального контроля за населением и
особенно за его передвижением, паспорт могли спросить у собственного
подъезда и при его отсутствии задержать на трое суток для установления
личности. Бывшего ученого мужа останавливали и требовали документы повсюду
-- огромная борода раздражала милицию, как и все остальное, выбивающееся из
общего серого ряда. Мало того, потрепанный красный "жигуль" Космача
останавливали чуть ли не на каждом посту ГАИ и самого дважды ставили под
автомат, с личным обыском и досмотром автомобиля, так что от транспорта
пришлось избавиться.
Он уже едва терпел, спасаясь от мира в грезах пьяного сознания, но это
состояние длилось всего несколько часов, а потом опять надо было что-то
продавать. В доме же, как у всех советских ученых, ничего более ценного, чем
книги, не было.
Тогда и появился в его жизни человек разумный, Артем Андреевич, видом
своим и сутью больше напоминавший директора гимназии, нежели бизнесмена, --
очки, русая бородка клинышком, строгая тройка.
-- Почему же вы продаете хорошую литературу? -- по-интеллигентски
возмутился он. -- В свое время за такое собрание я искал и сдавал
макулатуру! Да, бумагу, газеты, старые журналы. А за это собрание -- тряпки!
Старое пальто!
Космач принял его за такого же МНСа, как сам, только преуспевающего, и
потому прикинулся торгашом.
-- Ты, мужик, или бери, или вали отсюда, -- пробурчал в бороду. -- А то
налажу под зад...
-- Юрий Николаевич! Я же вас знаю, читал статьи и восхищался. Что
случилось?
Это было еще хуже и позорнее. Космач не знал, что делать, хоть бросай
книги и убегай.
-- Возьмите деньги, вот! -- Он совал бумажки. -- Только не продавайте!
-- Я сегодня подарков не принимаю, -- сквозь зубы выдавил Космач. --
Дергай отсюда! Пока не наладил!
-- Хорошо, я куплю книги! -- нашелся Артем Андреевич. -- Если будете
продавать другие -- позвоните, вот телефон.
-- Ты что, филантроп?
-- У меня есть свободные деньги, чтобы покупать хорошую литературу, --
объяснил тот, складывая книги в ящик. -- Когда-то за макулатуру... А сейчас
просто так... Это же счастье!
Позже выяснилось, что он занимается недвижимостью, продажей подержанных
автомобилей, строительством, лесом и контролирует все оптовые рынки --
эдакий универсальный бизнесмен, как и все, с бандитским уклоном, только
образованный и интеллигентный. Продавая ему книги, Космач первое время
вразумить его пытался, но в ответ получал примерно следующее:
-- Если я не стану делать этого, придется спиваться, как вам.
Экспроприировать экспроприаторов достойнее, чем опускаться на дно.
Понимаете, милостивый государь, идет время первоначального накопления
капитала. Насилие неизбежно! Потом мы отмоем эти капиталы, отмоем руки и
будем приносить благо. А что принесете вы, Юрий Николаевич, если даже
подниметесь со дна?
Пожалуй, только через Артема Андреевича и можно было раздобыть
документы для Вавилы, хотя он на самом деле вроде бы все отмыл и теперь
занимался чистым бизнесом.
Правда, они не встречались уже несколько лет -- с тех пор как филантроп
помог продать квартиру в городе и купить по бросовой цене дом в Холомницах.
Офис его размещался в бывшем детском саду с сохранившейся игровой
площадкой и беседками -- ничего не разрушал, а только ремонтировал, мечтая
впоследствии вернуть здание детям. Космач всегда считал все его замыслы
утопией или своеобразным оправданием вынужденной неправедной жизни, но тут,
когда подходил дворами к офису Артема Андреевича, вдруг увидел за решетчатой
оградой детей, которых, несмотря на метель, вывели на прогулку. Завязанные
платками до глаз, они стояли с растопыренными руками, жались к стене с
подветренной стороны и напоминали пингвинов.
Космач подошел к воспитательницам, спросил, где теперь офис, но
оказалось, толком никто не знает, а здесь уже почти два года детский сад.
Пришлось искать директора, который и поведал, что Артем Андреевич
действительно безвозмездно передал здание городу и что от этого одна беда --
детей в детском саду мало, а содержать учреждение надо уйму денег, и такое
доброе дело выходит боком. Сам благодетель некоторое время приплачивал к
зарплате и подбрасывал продукты* но вот уже год как ничего не шлет и даже не
заходит.
С горем пополам отыскался его новый адрес, по которому Космач и
отправился на поиски.
Видно, у Артема Андреевича дела шли худо, офис был на первом этаже в
торце жилого дома и напоминал жэковскую контору -- драные письменные столы,
хромающие стулья, старенький компьютер на широком подоконнике. Разве что сам
хозяин был в неизменной тройке с иголочки и у подъезда стоял огромный черный
джип с затемненными стеклами -- эдакие остатки роскоши.
-- Знаете, Юрий Николаевич, мне все надоело, -- не ожидая вопросов,
заявил он. -- Экспроприировать, так же как и зарабатывать, неинтересно. Я
сейчас сижу и читаю книги. В вашей деревне случайно нет пустого домика? А то
бы я купил.
Потом спохватился, начал расспрашивать, вспомнил, что обещал издать
монографию, и подтвердил, что обещание остается в силе, на благородное дело
можно деньги найти. Космач про себя решил дослушать Артема Андреевича и
уйти, однако тот догадался, что гость пришел по какому-то важному делу.
-- Нужен паспорт, на женское имя, -- признался Космач. -- И очень
срочно.
Несмотря на интеллигентность и тонкую нервную организацию, Артем
Андреевич отличался трезвостью и практичностью суждений, после заявки
Космача остался невозмутим, словно ему каждый день паспорта заказывали.
-- Неужели, кроме паспорта, нет других проблем?
-- В Холомницах проблемы в удовольствие: почистить снег, коня
напоить-накормить, печь истопить.
-- Рад за вас, -- со вздохом проговорил тот. -- Завидую... Ну а что с
работой? Надеюсь, вы не бросили науку?
-- Пишу и складываю в стол.
-- И больше ничего не нужно?
-- Кроме паспорта на женское имя -- ничего.
-- Счастливый вы человек...
Космач готов был рассказать о Вавиле, но филантроп не проявлял видимого
интереса, лишь спросил, захватил ли он фотографии. А ему и в голову не
пришло, что для паспорта необходимы снимки, и теперь внутренне ужаснулся,
что придется возвращаться в Холомницы и уже завтра брать Вавилу, ехать в
фотомастерскую в районный центр, затем на другой день за карточками и только
на третий -- в город. За последние годы он напрочь отвык от мирской суеты, и
подобные хлопоты казались тягостными и мучительными, как зубная боль.
Артем Андреевич угадал его состояние, вызвал своего водителя.
-- Поезжайте с господином Космачом, -- распорядился. -- По пути
захватите фотографа. И с карточками ко мне.
Спустя полчаса черный сарай на колесах несся по метельной, переметенной
дороге, вздымая на воздух сугробы. В джипе было тепло, мягко и дремотно --
сказывалась бессонная ночь, поэтому скоро сморило, и он проспал всю дорогу.
Разбудил водитель уже возле мочевой точки, просил показать, где
сворачивать в деревню. Космач дернулся было идти с фотографом пешком, однако
увидел, что по проселку совсем недавно пробился грузовик-вездеход,
протаранив заносы. И, кажется, шел и назад, оставив широкую колею,
заметаемую снегом. Это значило, что кто-то из дальнобойщиков по старой
памяти завернул к Почтарю за самогонкой. Джип смело ринулся по этому следу,
водителя поджимало время, а Космач сидел и тихо радовался удачному дню --
даже тут повезло!
Грузовик развернулся возле Почтаря, дальше соваться было опасно, и
Космач побежал к своему дому первым, чтобы предупредить Вавилу, а может, и
уговорить сфотографироваться.
На крыльце почему-то взлаивал и скулил ее пес и, когда Космач вошел в
сени, проскочил вперед, скребанул лапой дверь избы.
-- Ну, это уж слишком! -- Оттолкнул ногой собаку, шагнул через порог и
стал.
Пес все-таки прошмыгнул в избу и бросился к ногам хозяйки. Вавила
поднялась ему навстречу, поклонилась -- встречала, как жена.
-- Слава тебе Господи. Скоро вернулся. Все ли ладно, боярин?
На противоположном конце стола в вальяжной позе сидела Наталья
Сергеевна, пили чай...
Дурной сон! Ни раньше ни позже явилась!
Получив от Данилы хорошее наследство -- почти законченную докторскую и
материалы по расколу, ассистентка почти сразу уехала в Москву, защитилась и,
вернувшись в университет в смутную пору великих сокращений и увольнений, под
тихое изумление униженной научной публики получила место преподавателя на
своей кафедре. А спустя год таким же удивительным образом стала ею
заведовать. Василий Васильевич был еще жив, сидел дома, и если выбирался, то
ходил держась за стенки, по-птичьи, и следы оставлял крестиком. Но сил на
возмущение еще хватало.
-- З-змею пригрел! П-продала меня Цидику! Б-была бы сила, своими руками
з-з-задавил! Н-ничего, Бог все видит!
Бог видел и наказал, уже года три ходила с костылем.
В их отношениях было много непонятного, даже таинственного, говорили,
что Наталья Сергеевна была его любовницей и крутила им как хотела, что когда
Данила еще лежал в клинике, она сама вывезла из квартиры больного все
научные материалы, а также некоторые ценные вещи. А другие завистливые языки
болтали, что она любовница самого декана Ровды, и вместе они, объединившись,
потихоньку съедают Данилу, чтоб освободить место.
В тот же год Василий Васильевич продал квартиру и уехал к сестре в
Севастополь, чтоб жить и лечиться у моря. Наверное, он знал, что не
вернется, однако на вокзале погрозил кулачком и сказал с хохляцким
упрямством:
-- Н-ну, псы гончие, й-я круг сделаю и вернусь! Космачу тогда
показалось, что грозит он своей бывшей аспирантке...
Последний раз они виделись больше трех лет назад, случайно встретились
на улице. Наталья Сергеевна была ухоженная, в нарядном платье -- из церкви
шла. Правда, и тогда уже с тросточкой, а вместо изящных туфелек, которые она
любила, -- мягкие суконные боты.
О ее личной жизни никто ничего толком не знал, из-за стремительной
чудесной карьеры друзей у нее не было, а многочисленные враги болтали что
угодно. После столь неожиданного взлета Наталья Сергеевна стала барственной,
многим начала говорить "ты", звучащее в ее устах несколько надменно, будто с
холопами разговаривала.
-- Цидик умирает, -- без всяких предисловий сказала Наталья Сергеевна.
Это было прозвище академика Барвина, которым чаще всего пользовались в
провинции, и происходило оно от названия Центра исследований древнерусской
истории и культуры.
-- Ого, -- невыразительно сказал Космач, сбрасывая шубу на руки Вавилы.
-- Сегодня утром позвонили от него. Секретарша, стерва такая, помнишь?
-- Не помню...
-- Звонила по его просьбе. А вот зачем -- угадай.
-- Что тут гадать -- на похороны.
-- Куда мне на похороны? Саму хоть в гроб клади... Просила немедленно
отыскать тебя и сегодня же... Сегодня самолетом отправить к Цидику. Иначе
можно опоздать.
-- Ого, -- еще раз повторил он. -- С какой стати?
-- Сам и спросишь.
Вавила не суетилась, и все-таки немного переигрывала, показывая свое
нынешнее важное положение. Стоило Космачу сесть, как бросилась снимать
сапоги, но он демонстративно взял ее руки, поцеловал ладони.
-- Спаси Христос, я разуюсь... Сейчас придет фотограф и сделает снимки,
на твой паспорт. -- А сам уговаривал ее глазами -- не бойся, ничего не
бойся.
Придерживающиеся старых правил неписахи легче под пулемет шли, чем под
объектив фотоаппарата. Наталья Сергеевна разрушила идиллию.
-- Послушай, Космач, я с такими трудностями добиралась!.. Грузовик
нанимала! А ты уходишь от ответа. Может, ты не понял? Академик Барвин
умирает!
-- Вот почему буря на улице, -- вздохнул он. -- Комендант был прав,
ветер зря дуть не станет.
-- При чем здесь ветер?
-- Да так... Народные приметы, суеверие. Фольклор, одним словом.
Она ничего не поняла, повторила с прежней повелительной настойчивостью:
-- Все-таки советую тебе поехать. Академик просит, нобелевский лауреат.
Неспроста...
Докторская диссертация перед защитой попала на экспертизу все в тот же
злополучный ЦИДИК. Кто отправил ее туда и по какой причине -- ни сам Космач
и никто другой тогда об этом не знали, и на кафедре терялись в догадках (а
может, делали вид?), с чего это вдруг и по чьей воле назначили новых, чужих
оппонентов, прислали влиятельных заседателей в ученый совет. Впрочем, ему
намекали, мол, считай, это привилегия -- очень уж непростая была тема.
И вот вся эта варяжская ватага вместо защиты устроила судилище, да еще
вынесла сор из избы в прессу.
Тогда его поразила _жестокость и несоразмерность наказания_,
определенного ему лично и абсолютно ничем не обусловленного. Произошло как
раз то, что он отразил в диссертации, объясняя смену исторических периодов в
русской жизни, когда особенно остро проявлялась эта жестокость --
обязательный атрибут утверждения новой власти или династии.
В общем, за что боролся, на то и напоролся.
И лишь спустя полгода, пропивая библиотеку и собирая на халяву таких же