Алексеев Александр. Покаяние пророков

оперировать будем, но шансов мало. Такие операции удачно за бугром делают,
за хорошие деньги. Ну или в "кремлевке" бесплатно. А мне ни туды, ни сюды.
Согласился, а сам помирать готовлюсь. Гуляю однажды по берегу, морским
воздухом дышу, за парапет держусь. Остановился дух перевести -- подходит
здоровый такой мужик, в шортах. Что, говорит, дед, совсем худо? Меня зло
взяло -- какой дед? Пятьдесят четыре тогда было!.. А пригляделся -- мать ты
моя, профессор Ровда! Помнишь, деканом был?.. Но он-то меня не узнает! Ну,
стал на него ругаться да заикаться -- узнал, глазам своим не поверил.
Знаешь, у нас с ним отношения были не очень. Думаю, пусть гад не видит меня
немощным и сдыхающим. В общем, отлаял его и поперся... Вечером приходит в
палату, садится, я его гнать, говорю, понимать должен! Не могу я на здоровых
и цветущих смотреть! Не дразни меня, дай спокойно под нож лечь... Потом
как-то слово за слово, разговорились, в прошлых отношениях разобрались.
Оказывается, там ректор интриги плел, чтоб выжить Ровду... В общем, утром
разошлись.
Данила принес фрукты из холодильника, открыл коробку конфет, но сам
есть ничего не стал -- раскурил новую трубку. Глядя на виноград, Космач
снова вспомнил Вавилу: ведь сколько не будет его, столько и к пище не
притронется. У жен странных этих странников был такой обет -- поститься,
если муж не вернулся к назначенному сроку или весточку не послал, что
задерживается. (Расчеты времени в пути, даже длиной в год и более, поражали
своей точностью -- плюс-минус два дня.) В один раз пекли жданки --
маленькие, величиной с яйцо, круто посоленные хлебцы, что-то вроде
опресноков, всего сорок штук, и ели по одному в день. Чем дольше не являлся
муж, тем черствей и крепче они становились -- мучились и таким образом
разделяли участь странствующего.
А если жданки съедали и он не приходил, то еще сорок дней пили только
воду...
-- Ну так вот, -- оборвал воспоминания Данила. -- Ровда в каком-то
правительственном санатории там отдыхал. А где работает, чем занимается --
молчок. Этот шахтер всегда был такой, не поймешь, то ли сердится на тебя, то
ли чем-то недоволен... Выписался -- ни слова не сказал и ничего не обещал.
Вдруг через неделю меня в самолет в сопровождении медсестры и в Москву. И в
"кремлевку"! Там мне эту легочную артерию всю до нитки перебрали, заштопали,
и вот уже три года я кроссы бегаю.
Ровда ушел из университета, когда начались массовые сокращения. И
последняя встреча с ним оставила неприятный след: декан вдруг разорался на
Космача, что тот самовольщик, расходует государственные деньги неизвестно на
что, носится с какими-то полудикими девками, выдавая их за феномены, а его
задание -- установить арамейские литературные источники в старообрядческой
среде, выяснить, с какой практической целью кержаки пользуются мертвым
языком, -- так и осталось невыполненным.
В общем, пообещал издать приказ, чтоб экспедиционные деньги вычли у
Космача из зарплаты, и выставил из кабинета. Это было как раз после похода
на Сон-реку, и, вероятно, Ровда что-то заподозрил.
А буквально через месяц декана выставили самого, и, по слухам, он
перебрался в Москву, чуть ли не в МГУ.
Космач вдруг увидел, что все прекратилось: и ветер, и этот летящий
горизонтально к земле снег; залепленные им стены домов и высокие заборы
плачут сплошной капелью, и где-то за черепичными крышами отраженно,
неуверенно проглядывает туманное солнце.
-- Ч-что там? -- почему-то тревожно спросил Данила.
-- Цидик умер.
Он помолчал, спросил коротко, чтоб долго не заикаться:
-- П-почему т-так решил?
-- Буря улеглась.
-- П-примета, что ли?
-- Народные наблюдения.
-- Сейчас п-проверим! -- Данила включил телевизор.
Шли восьмичасовые новости. Показывали кадры, снятые скрытой камерой:
министр парился в бане с несколькими девицами. Потом появилась еще одна,
ведущая, невнятно съязвила по этому поводу, и тут же пошел репортаж о
чернобыльцах, объявивших голодовку. Лежащие на матрацах мужики скоро
заменились на одного, в сбитой набекрень шапчонке, -- этот зачем-то в
одиночку рыл метро в заброшенной деревне. Ведущая хотела закончить на этом и
уже ободряюще улыбнулась, но улыбка получилась длинной и скоро
перелицевалась в скорбную мину.
Во весь экран появился портрет Цидика.
-- См-м-мотри, сб-б-бывается! -- не дождавшись сообщения, замычал
Данила. -- К-как тут после этого н-не верить?
И все-таки он до конца выслушал известие о кончине академика, после
чего выключил телевизор, налил коньяка и перестал волноваться.
-- Помянем... душу грешную.
Не чокаясь, помочил язык, отставил бокал.
-- Ты мне вот что скажи, Юрий свет Николаевич... Как тебе удалось
заставить его произнести отречение? Я сегодня из-за этого ни грамма не спал.
Ты великий злодей или гений?
-- Какое отречение? -- Космач на самом деле не понял его.
-- Да ладно! Признавайся! Чтобы Цидик своими собственными руками удушил
дитя?.. Нет, ты злодей!
-- Ну вот, наконец-то врубился, зачем меня сюда привезли... А откуда вы
знаете об отречении? Уже показали по ящику?
-- Нет, не показали и вряд ли покажут... Но я два часа назад посмотрел
пленку. Там ведь было две камеры?
-- Я не считал...
-- Это потрясающе! И ведь в здравом уме и твердой памяти, произношение
четкое... Как ты его, Юр?
-- Давайте так, Василий Васильевич. -- Космач пристукнул ладонью по
столу. -- Я ничего не скажу, и больше не спрашивайте. Это тайна исповеди.
-- Резонно. Не буду, -- сразу согласился Данила. -- Но ты знаешь... Все
напрасно. Король умер -- да здравствует новый Цидик!.. Я не исключаю, будут
какие-то пертурбации, реформы... Может, сначала даже упразднят. Но он
восстанет из пепла в совершенно ином обличье, но с прежним суконным нутром.
И мы вряд ли сначала догадаемся, что это наш старый знакомый супостат... Не
обольщайся, Юра, здесь не спасают ни гений, ни злодейство. ЦИДИК в России
вечен, потому как нужен любой власти... Между прочим, у нас с тобой из-за
него так судьбы похожи...
-- Ну уж! -- усмехнулся Космач. -- Я всегда был у вас в вассальной
зависимости.
Данила подпрыгнул, засмеялся зло и весело.
-- Кто? Ты был? Будет врать-то! Вассал нашелся... Да ты все самое
ценное всегда тырил! Весь изюм выковыривал! Знаю: что в твой мужицкий кулак
попало -- ничем не выжать. Читал я твой диссер, читал! И один знаю, что от
меня утаил и что сам нашел... Юр, но я без всяких претензий. Ты имел полное
право...
-- А где это вы мой диссер читали? Не в милиции ли?
-- Почему в милиции?
-- Но его там отняли.
-- К нам в управление твой опус попал из какого-то архива. Может, и
МВД. -- Данила сделал паузу, чтоб набить третью трубку, но поглядывал с
откровенно хитроватым прищуром -- Ленин да и только...
А Космача подмывало спросить, что это за управление, в который раз
упоминаемое, однако вспомнил о самолете и погоде.
-- Телефон здесь есть?
-- Обижаешь! -- Данила оставил свое занятие и принес телефонную трубку.
-- Прямой московский...
Справочную аэропорта он нашел через 09, но долго не мог пробиться --
видно, все кинулись звонить, как только утих штормовой ветер. Наконец
втиснулся и получил то, что предполагал: вылет по-прежнему задерживался по
метеоусловиям Москвы -- обледенела полоса...
Тем временем Данила открыл одну из тумбочек, достал желтый потрепанный
пакет и, вернувшись на диван, поставил возле своей ноги.
-- Ну что, сидим курим? -- спросил и, не дожидаясь ответа, положил
пакет на колени Космача. -- Вот тебе мой подарок, вассал. Не забывай своего
феодала.
В пакете оказалась толстая архивная папка, а в ней -- тот самый первый
экземпляр докторской диссертации, когда-то изъятый в милиции.
Отпечатано на не совсем свежей пишущей машинке, некоторые буковки
подпрыгивают, допустимые на одну страницу исправления тщательно замазаны
белым штрихом -- наверное, теперь все делают на компьютере, а тогда было
столько мучений, машинистка ревела и бешеным деньгам по сорок копеек за лист
была не рада...
-- Спасибо, -- искренне сказал Космач. -- Извините, отвлекся...
Ностальгия!
-- З-значит, д-давай так. -- Данила вкушал дымок. -- В-в таком виде не
п-пойдет. Сегодня же отдам д-девкам в управлении, д-дня за два н-наберут.
Сканировать н-невозможно, текст слепой...
-- Зачем?
-- Что -- з-зачем, олух?
-- Набирать зачем?
-- Т-ты же упразднил ЦИДИК! Б-будешь защищаться, п-пока он не воскрес.
А где -- я найду. Хоть за бугром. Будут тебе и рецензенты, и оппоненты...
Космач вспомнил письмо профессору Желтякову, лежащее вместе с паспортом
в кармане, взвесил в руке пухлый том и положил на столик.
-- Не знаю, что в мире творится?.. Может, звездный час подступает? Два
предложения в течение одной ночи! С двух отрицающих друг друга сторон. Не
сон ли мне снится?
Данила лишь покачал головой.
-- Значит, ты Цидикад-до печенок достал. Открой секрет, как? М-может,
он посвятил тебя в масоны? М-может, ты у нас уже мастер? Или повыше,
какой-нибудь гроссм-мейстер?
-- А у меня ощущение: и вы тащите меня в какую-то ложу.
-- Правильное ощущение. Пора и н-нам сбиваться в стаю и жить по законам
стаи. Жестоким, но справедливым. Т-ты вот здесь пишешь -- смена элит.
Согласен. М-мы должны создать свою. А чтоб она стала жизнеспособной, н-на
миру хоть глотки грызите друг другу, но внутри, в т-тайне от чужих глаз, --
истинные б-братские отношения. -- Он постучал пальцем по диссертации. -- Это
не мои идеи -- т-твои. Хочешь, процитирую?
-- Не надо, я все это забыл и вспоминать не хочу.
-- Нет ты послушай! Старая боярская элита ушла, чтобы сохранить
исконные русские традиции государственности. Ушла, чтобы вернуться! --
Данила окончательно успокоился и перестал заикаться. -- И ты здесь очень
хорошо сказал, почему не вернулась, -- ее раскололи изнутри. Вот в чем наша
древняя беда -- нет внутренней защиты. Внешней хоть отбавляй, если что, так
наши казаки в Берлине. А внутри уязвимы! Или по чужому наущению собираемся
скопом и тятьку бьем, или друг друга. А хочешь, скажу почему? Опять же читая
бессмертные строки сего опуса!.. -- Он полистал диссертацию. --
"Христианство для изгнанной боярской элиты оказалось слабым цементирующим
раствором, чтобы сохранить единство, ибо изначально возникло как
раскольническое течение в иудаизме. Тысячелетний путь от первых христиан до
Вселенского собора 1056 года претерпел множество расколов, с выделением из
единой абстрактной конфессии сотен мелких групп, сект и школ, которые, в
свою очередь, раскалывались на еще более мелкие. В результате этого
бесконечного и хаотичного деления возникли абсолютно несовместимые формы,
напоминающие сближенные до опасного расстояния ядерные массы. Поклоняясь
одному и тому же Богу, они выражали крайнее неприятие друг друга, и более
крупные всегда стремились огнем и мечом истребить или подчинить себе более
слабых, поступая не по закону и заповедям, а с точки зрения примитивной и
привычной силы, ибо внутренне чувствовали себя не защищенными этими законами
и заповедями. Ужасающая жестокость религиозных войн, европейской инквизиции
и русской охоты за раскольниками была продиктована этой незащищенностью,
которая и утверждала принцип _несоразмерности наказания_ как единственную
гарантию собственной внутренней безопасности". Выделено не мной. И написано
тоже не мной!
-- Это написано сонорецкими старцами двести лет назад, -- объяснил
Космач. -- Я у них передрал.
-- А как про сегодняшний день! -- всплеснул руками Данила. -- Таким
выводам хочется верить... Но ты не обольщайся! Защититься я тебе помогу в
любом случае, не исправляя ни одной строчки и почти без скандала. Но
запомни: ты будешь всегда неугоден и левым, и правым, и атеистам, и
верующим, и новаторам, и консерваторам. Потому что ты не принадлежишь ни к
какой элите. Должно быть, ты сам это понял, иначе бы не почувствовал
конфликта со средой обитания. И не уединился в своей деревеньке.
-- Никогда не предполагал, что в элиту принимают, как в партию. --
Космач глянул на часы -- половина девятого, на улице солнце, и стена замка
почернела от талого снега.
-- Ладно тебе прикидываться-то!.. Не принимают, а приватно приглашают
достойных. Видел, кто возле Цидика вертелся? Сроду не подумаешь, какой-то
технарь Желтяков оказывается настолько близким к нему, что ходит через
черный ход.
-- А он что, технарь, Желтяков?
-- Кто же еще? Преподает в Технологическом и подвизается в оборонке.
Что-то удержало сказать о письме Цидика, адресованном профессору,
махнул рукой.
-- Веселые дела...
-- Так вот, Космач, я приглашаю тебя в нашу стаю.
-- Спасибо, но что я должен делать?
-- Пока ничего особенного. Для начала пойдешь работать к нам в
управление. В качестве вассала.
-- А что за такое хитрое управление?
-- Главное управление ревизии архивов, -- с удовольствием объяснил
Василий Васильевич, -- Сокращенно ГУРА. Почти учитель в переводе с
тибетского.
-- И что за работа в этой ГУРе?
Данила порылся в шкатулке с трубками, извлек совсем маленькую, набил
сладковатым на запах табаком и стал просто посасывать мундштук. На
ироничность он не обращал внимания.
-- В общем-то, по нашему профилю... За последние полтораста лет во
всяких закрытых... да и не совсем закрытых архивах скопилось огромное
количество исторических ценностей и документов. Самых разных... В эти
хранилища нога историка не ступала, в основном топталась жандармерия,
полиция, милиция, КГБ, ну и прочие карательные организации... У кого-то
изымали частные коллекции, наворованное или контрабанду... Что-то вывозили
из побежденных стран в качестве контрибуции или просто как добытый трофей,
но по каким-то причинам прятали. В музеи это не попадало... Документы
терялись... Сам знаешь, сколько за эти полтора века сменилось властей. И
элит!.. А три последних войны внесли полный сумбур. Эвакуировали,
возвращали, потом снова эвакуировали... Что-то по дороге теряли, что-то
находили... Короче, сейчас никто толком не знает, чем набиты многие сотни
ящиков. Стоят с послевоенного времени. Конечно, советская элита кое-что
пошерстила... Но по мелочам и лишь в Москве и Питере. Например, всю
позапрошлую неделю работали в Рязани... В пятидесятых милиция сняла с поезда
бесхозный багаж -- шесть металлических контейнеров. Глянули сверху --
черепки, косточки, ржавые железки, короче, материалы с археологических
раскопок. Кто послал, откуда?.. Опечатали, присвоили инвентарные номера и
сдали на склад... Через пятьдесят лет кто-то о них запнулся, собрали
комиссию, вскрыли один контейнер, не поленились и развязали каждый
мешочек... Мы потом насчитали пятьсот пятьдесят шесть только золотых
изделий. Скорее всего, из раскопок скифских курганов в Сибири... Ты помнишь,
кто в шестидесятых копал курганы в Сибири?
-- Вроде академик Окладников, -- отозвался Космач.
-- Вроде... Не вроде, а он!.. Но если он, почему материалы очутились в
Рязани? А может, не один академик копал? -- Данила вдохновился. -- Есть еще
и почище! В прошлом году выезжали в Пермь. Там городской организации
ветеранов отдали полуподвальное помещение. Раньше был вещевой склад воинской
части... Стали делать ремонт и за перегородкой в полкирпича обнаружили
залежи холодного оружия семнадцатого -- восемнадцатого веков. Да не
простого! Есть драгоценные экземпляры восточной работы, в золоте и сапфирах.
И в хорошей сохранности... Кто собирал? Кто замуровал?.. В общем, сейчас мы
разработали специальную программу, правительство денег на это не жалеет...
Конечно, есть и неприятные моменты. Самые лучшие образцы оружия продали с
аукционов на Западе. Надо же чем-то пополнять бюджет, казна пустая... Но это
дело временное и поправимое. С жильем вопросов не будет. Видишь, какой
домик? Из конфискованных, три года работаю и нынче уже рассчитался...
-- Понял вас, Василий Васильевич. -- Космач принес телефонную трубку.
-- Спасибо за предложение. Правда, очень интересное, даже в душе что-то
ворохнулось...
-- Слушай, К-космач... Я отказов н-не принимаю! Если т-тебе д-делается
предложение, значит, все ппродумано и сог-гласовано. М-можно сказать, ты уже
в штате. Сам Ровда двумя руками за тебя!
Упоминание о бывшем декане всколыхнуло их последний неприятный
разговор.
-- А что, и этот шахтер с вами архивы копает?
-- Да он же заместитель начальника ГУРА! Мозговой центр!
-- И он -- за меня?
-- Такие дифирамбы тебе поет -- заслушаешься. Телефон справочной службы
был занят.
-- Понятно... Только одно не ясно... Почему такое заманчивое
предложение прозвучало сейчас, когда я приехал в Москву? Совпадение? Или
увидели и вдруг вспомнили? Или есть еще какие-то особые причины?
-- Ч-чего ты придираешься? Т-тебя берут п-под новую п-программу. Нам
нужен хороший эксперт, к-которому можно доверять и к-который знает дело.
Н-ну, если так важно, спроси сам у Ровды.
-- Ладно, выпадет случай, спрошу... В общем, я отказываюсь. Знаю, что
делаю глупость, но...
-- Об-бъясни причину.
-- С этим шахтером не хочу добывать уголек в одном забое.
-- Юрка, только н-не ври и н-не выкручивайся! Начнешь мне тут
сочинять... Говори правду!
-- Есть понятие -- непреодолимые силы природы. -- Космач постоянно
набирал номер справочной. -- Мороз, например, жара в пустыне, извержение
вулкана... Короче, то, что человек не может остановить или как-то изменить.
Я столкнулся с этим... только в другом смысле. Конфликт со средой обитания
такая же непреодолимая сила. Может, самая непреодолимая...
-- К-красиво сказал, молодец. Н-но я тебя быстро помирю со средой.
-- Каким же образом?
-- Н-надо ее поменять!
-- Научите, как?.. Это же не квартира, не соседи и не жена...
-- Т-ты дурью-то не майся, Космач. И не ври мне тут! Сам-то
п-понимаешь, что говоришь? П-про конфликты девушкам рассказывай, им головы
морочь!
Надо было бы ему ответить резко и определенно, может, даже послать, но
Космач до сих пор не мог преодолеть комплекс студента: кем бы ни был Данила
-- навсегда оставался преподавателем, человеком довлеющим и оценивающим. А
поскольку над ним исподтишка посмеивались, передразнивали, иногда грубовато
шутили в его присутствии, распевая на экзаменах, то было еще и жаль его, как
жаль немощного, выживающего из ума родителя.
И сейчас он показался обиженным и жалким...
-- Вы не сердитесь, Василий Васильевич... Но я не хочу что-то менять в
жизни. Сижу в глуши, работаю в свое удовольствие. Кое-что скоро опубликую,
есть предложение... Почти нет конфликтных ситуаций, и мне хорошо.
Данила неожиданно закурил трубку и сделал несколько торопливых жадных
затяжек.
-- Знаю, почему не хочешь. Что ты мне про силы природы? Какую философию
подверстал!.. Знаю я эти силы. К тебе же на днях... девица пришла, из скита.
Боярышня Углицкая. -- Он подождал реакции, засмеялся натянуто, неприятно. --
Уж не собрался ли ты с ней в скит убежать?.. Если ты на княжне женишься,
сам-то князь будешь или так холопом и останешься? Как там у них, по
традиции?..
Космач отложил телефонную трубку и сжал кулаки. Бывший феодал заметил
его состояние, оборвал смех, сказал деловито, но мягко:
-- Ты вот что. Звони своей боярышне. Телефон в деревне у вас есть,
пусть позовут. И скажи ей, чтоб летела сюда к тебе. Паспорта нет -- вопрос
решим, человека найдем, чтоб сопроводил в Москву. С ней ничего не случится.
И сунул трубку в руки. Говорить ему что-либо, тем более отрицать было
бессмысленно. А Данила перешел в наступление.
-- Зачем к тебе пришла? Только чтоб замуж пойти?.. Не исключаю, даже
верю. На другой женщине ты жениться и не мог... Но ведь она еще весть
принесла. Хочешь, скажу, какую?.. Чужак в скит пришел, от твоего имени. Так
что ты уже работаешь.
Он подождал реакции -- не дождался.
-- Наверное, подумал, это человек Цидика? Потому легко согласился в
Москву поехать... А он из нашего управления. Временно была потеряна связь.
Ты же знаешь, куда его посадили? В коптилку! Рубленый колодец в четыре метра
высотой, и на конус -- не выбраться. Нет, я восхищаюсь -- истинные
средневековые нравы!.. Сейчас связь восстановлена. Так что звони боярышне,
Юрий Николаевич.
Космач еще раз набрал телефон аэропорта -- занято. Положил трубку,
встал и надел шубу.
-- Мне пора, учитель. Спасибо, что с дерева сняли, стоя писать
научили... Ну и за всю прочую науку.
-- Юра, не дури. Звони своей страннице. Здесь и свадьбу твою сыграем.
-- Был очень рад встрече... Но -- время! Пока поймаю такси...
-- Ну что же... Коль спешишь -- поезжай, -- вдруг согласился Данила. --
Но мой дом всегда для тебя открыт. А насчет такси не беспокойся. Тебя
доставят к месту назначения.
Космач глянул на пакет с диссертацией, но брать его не стал, чтоб
оставить свободными руки: мысль о побеге уже вызрела. Иначе не отвязаться...
Он перехватил взгляд.
-- И правильно, оставляй. Сегодня же отдам, пусть набирают.
Василий Васильевич вышел провожать в халате и тапочках. Руку пожал,
посмотрел по-отечески ободряюще.
-- Ну, будь здоров, не поминай лихом! Скоро свидимся.
Машина теперь была другая, впрочем, как и вся ее команда, состоявшая из
трех хорошо одетых и воспитанных мужчин. Один из них оглядел громоздкую
фигуру Космача, однако сесть на переднее сиденье, где было бы свободней, не
предложил, открыл заднюю дверцу и посадил в середину. Подперли боками с двух
сторон, водитель выставил на крышу маячок и поехали. Надежд, что в аэропорт,
уже не было никаких, и оставалось, не показывая вида, запоминать дорогу да
мысленно готовиться к защите.
Пожалуй, теперь начиналось самое главное -- можно сказать, дружеская
беседа с Данилой отходила на второй план. Уговаривать или допрашивать станут
другие, чужие люди, ничем не связанные, и потому особенно рассусоливать не
будут.
Но и ему будет легче...
* * *
За свою судьбу Космач не волновался, одна боль и тревога преследовала
-- боярышня, оставленная в Холомницах. Когда он ушел к сонорецким старцам и,
естественно, в Полурады не попал ни к началу успенского поста, ни к зиме,
она прождала его ровно год и, по рассказам Клести-малого, высохла в щепку,
если бы не успели отнести ее на Сон-реку к старцам, наверное, умерла бы. Но
даже после излечения все равно каждый год ждала его к началу успенского
поста, по сорок дней сидя на жданках.
В то время он не знал об этом, но сейчас прекрасно представлял, что
задержись он на день -- снова начнется пост...
А более всего в голове зудела мысль о внезапном и откровенном признании
Коменданта. Почему он сделал его накануне событий? Случайно получилось или
так замыслили в этом управлении, узнав, что боярышня идет к Космачу?
Покаявшемуся старику будет больше доверия...
Оставалось надеяться и утешать себя природной кержацкой прозорливостью
Вавилы, ее детским умением уходить от опасности. Когда он пришел в Полурады
с ассистенткой, долго никак не мог встретиться с боярышней с глазу на глаз.
Наблюдал за ней, много раз пытался перехватить, когда Вавила по какой-то
надобности уходила в лес или носила воду с озера, и даже устраивал засады --
бесполезно! Она будто чуяла преследование и невероятным образом уходила от
него. Наконец, изучив ее каждодневные маршруты и занятия, он установил
закономерность: по понедельникам с утра боярышня стирала белье на озере в
километре от скита. Брала две корзины на коромысле, самодельное, неприятно
пахнущее жидкое мыло, валек и, несмотря на погоду, почти в один и тот же час
шла в свою прачечную: жизнь в скиту была размеренной и ритмичной. Лучше
места для встречи было не сыскать, можно подойти незаметно и так же
исчезнуть, если появится кто-то еще. Но стоило Космачу прийти на озеро чуть
раньше и затаиться где-нибудь на берегу, стирка или вовсе отменялась, или
вместо Вавилы приходила ее мать.
Тогда он устроил засаду у намеленного настоятелем сонорецкого монастыря
Амвросием камня в березовом лесу, куда боярышня тайком бегала молиться.
Приходил сюда и рано утром, и днем, и даже ночью, часами сидел и слушал,
надеясь уловить хотя бы ее шаги -- все бесполезно. И, отчаявшись, однажды
вышел из укрытия, встал на камень, поднял руки, взмолился:
-- Господи! Услышь меня! Приведи ее сюда!
Может быть, мгновение прошло, не больше, а Вавила неожиданно вышла
из-за берез, показалась и тут же скрылась. Космач вскочил с колен, побежал
следом, но только мелькающее среди деревьев ярко-синее платье увидел.
Так бы и не встретился, если б по какой-то непредсказуемой, дикой
случайности не столкнулся в лесу, когда она шла с ведрами сотового меда на
коромысле. А потом возле угольных ям сама подошла...
На московской кольцевой повернули направо и минут двадцать ехали на
хорошей скорости, после чего выскочили на новенькую развязку, выписали круг
и полетели в сторону области. Сопровождающие сидели с каменными лицами и за
всю дорогу даже словом не перебросились. Только однажды пискнул
радиотелефон, и водитель обронил некую контрольную фразу -- то ли
начальству, то ли жене:
-- Я завтракал сегодня, на аппетит не жалуюсь.
На тридцать втором километре свернули влево, на заснеженную,
обледеневшую дорогу, въехали в лес и скоро очутились перед воротами воинской
части. Из будки выскочил офицер и успел распахнуть створки, так что машина
даже не останавливалась. Вид у территории был нежилой, несколько солдат
ковыряли лопатами тающий снег у казармы, вдали ползал одинокий грейдер, и
больше ни души. За каменными постройками и березовой лесополосой оказались
склады -- огромные ангары, выстроенные колоннами, тянулись вглубь и исчезали
в белизне сугробов. А между ними все пространство вкривь и вкось было