Алексеев Александр. Покаяние пророков

торчала из факса, скрученная в трубочку, как пробка для сосуда с джинном.
Написанная от руки, она была такой же короткой, как рекомендательное письмо
академика, найденное у Космача, но или аппарат забарахлил, или Землянов
после своего сообщения запускал просто чистые листы, -- на записку
израсходовался весь рулон бумаги.
"Генрих, прости меня. Я давно чувствовал, что мы попали под контроль, и
пытался выяснить, под чей именно. Недавно получил косвенные доказательства,
что профессор Желтяков побывал у академика перед его смертью и теперь
уверен: получил из его рук розу и крест. Письмо Барвина поставило последнюю
точку. Профессора я привлек к нашему делу с самого начала как эксперта и
советника. Втащил троянского коня. Сам все погубил, искупление возможно лишь
кровью. Это не малодушие. Не имею права больше советовать тебе, но лучше
дело законсервировать лет на двадцать, вывести из-под контроля хотя бы
княжну. Чтоб потом начать сначала. Ты мутант, ты живучий и все выдержишь.
Прощай. Г.М.Землянов".
* * *
В кольце его продержали ровно сутки, на местном диалекте это называлось
красиво -- смирение птицы. Видимо, имелась в виду традиция птицеловов:
только что отловленную пичугу сажают в клетку и накрывают черным полотном.
Пространство было тесное, ровно метр в ширину, девяносто сантиметров в
высоту, потому выбор оставался небольшой: плюнуть на все и сесть на холодный
бетон или скрючиться на корточках, упираясь головой в потолок. Кроме прочего
тело разламывала боль после драки с казаками, особенно ныла поясница,
спасительной шубы не было, и, наверное, отбили почки. Из-за монтажных петель
крышка лежала неплотно, свет и воздух проникали сюда вместе с отдаленными
голосами и звуками. Кажется, в цехе шла обыкновенная ритмичная работа, к
формам подвозили бетон, валили на железные листы и забрасывали потом
лопатами, а в склад готовой продукции, где находился Космач, часто приезжал
автокар и ставил готовые кольца.
На следующий день, когда затекло все тело и заклинило шею, а от жажды
пропал голос, автокар снял плиту, и двое надзирателей вытащили Космача из
юзилища. Оказалось, на самом деле в пыльном и мрачном цехе с замурованными
окнами работают люди, мешают бетон, формуют кольца, вяжут арматуру. На
Космача никто не обратил внимания, никто головы в его сторону не повернул.
То ли неяркий свет, то ли забрызганная цементом спецодежда делали этих людей
похожими друг на друга, и выделял их лишь язык: слышались два акцента,
молдавский и украинский.
Тут же, в цехе, за деревянной переборкой, его накормили макаронами на
молоке, выдали синюю спецовку и кирзовые сапоги. Космач переоделся, и один
из надзирателей отвел его на работу к бетономешалке -- забрасывать в миксер
щебень, песок и цемент. Работник тут уже был -- то ли узбек, то ли таджик
лет двадцати, маленький, черненький человечек с огромными влажными глазами.
Как и все остальные, он тоже будто не заметил, что дали напарника, пыхтел и
методично швырял шебень в жерло миксера.
Пока Космача водили по цеху, он успел определить, где здесь входы и
выходы. Там, где отливали кольца, был тупик, за рядами форм виднелась глухая
стена, и напротив, за складом готовой продукции, черным квадратом
вырисовывались высокие ворота, туда же уходили рельсы. И еще заметил, что
охранников тут всего три или четыре человека, хотя рабочих человек двадцать.
Поскольку на месте окон краснел свежий кирпич, а лампочки располагались по
стенам, создавалось ощущение, что цех глубоко под землей.
Попытка разговорить азиата не удалась, паренек лишь вскинул на него
коровьи глаза и показал на бетономешалку:
-- Кидай.
В девять вечера техника начала выключаться, люди выходили на рельсы и
строились в шеренгу. Кто-то припоздал, не успел выработать бетон, кто-то еще
чистил формы и строительные ванны, -- все остальные ждали терпеливо и молча.
Потом без всякой команды пошли на ужин в загородку, ели не торопясь, даже
чинно, никто не погонял, и присутствующий там надзиратель сидел отрешенно,
прихлебывая пиво. Если все эти люди были рабами, то какими-то очень уж
современными, скорее похожими на бригаду шабашников. После ужина опять
выстроились, закурили, поочередно сходили в туалет, отгороженный в углу за
формами, и по какой-то неясной команде стали подниматься по приставным
лестницам на верхний дощатый ярус, пристроенный к стене и напоминающий
скворечник. Расходились по трое в каждую клетушку, и когда Космач вошел
третьим в одну из них, никто не возразил, должно быть, здесь ничего
постоянного не было и ночевали где придется.
Света в каморке не было, люди просто вползали через маленькую дверцу и
ложились на матрацы, постеленные на пол. Через некоторое время надзиратели
убрали лестницы и, показалось, вообще ушли из цеха. Двое сокамерников, судя
по скупому разговору, молдаван, уснули сразу же, беззаботно и крепко. Еще
часа три Космач пролежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам:
кажется, у ворот работал телевизор, и оттуда же изредка доносились
неразборчивые слова -- вероятно, там находилось караульное помещение.
Космач приоткрыл дверцу и выбрался на узкий балкончик с деревянным
парапетом. Сверху весь цех был как на ладони. Дежурное освещение горело лишь
по одной стене, отчего на противоположной, как на экране, были видны все
тени шевеления: на верхней площадке формы висела тряпка и раскачивалась от
легкого сквозняка, однако тень от нее была гигантской и двигалась как живая.
За скворешнями, над складом готовых колец, висела кранбалка с крюком и
стропами. Значит, когда отгружают продукцию, машины заезжают прямо в цех...
И если выбрать момент, можно заскочить в грузовик и спрятаться в
кольцо...
Неподалеку от бетономешалок был еще один закуток, должно быть,
цементный склад, а под потолком торчал кусок вентиляционной трубы и вроде бы
улица просвечивалась...
Он услышал негромкий шорох у крайней каморки и увидел, что вылез кто-то
еще. Темная фигура замерла у дверцы, медленно двинулась к Космачу. В
полумраке лицо расплывалось в серое пятно.
-- Ну что, выпустили тебя из клетки? -- спросил человек с явным
молдавским акцентом. -- Смотришь, как на волю выпорхнуть?
Это Космачу не понравилось.
-- Что тебе надо?
-- Отсюда не убежать, -- проговорил молдаванин. -- Надо ждать, когда
продадут хозяину. По дороге бежать можно. Здесь сразу выдадут, каждый
смотрит друг за другом...
-- Тебя ко мне прикрепили?
-- Нет, за тобой узбек приглядывает и башкир, который рядом спит. Они
добровольцы. -- Он выматерился и присел на корточки. -- Да Тут почти все
такие. Их через кольцо не продергивали.
-- Это как понимать? -- Космач опустился рядом.
-- Так и понимать. Едут в Россию на заработки и попадают сюда. Сначала
берут сезонными рабочими на бетонный завод, а через три месяца говорят:
хотите настоящие бабки заработать, переведем в частную фирму. То есть в этот
цех. А здесь отнимают документы -- ив рабство.
-- Говорят, рабский труд непроизводителен.
-- Это раньше говорили. По Марксу -- да. по факту -- нет. Если
правильно использовать раба, с учетом его психологии, производительность
очень высокая.
-- Ты так же попал?
-- Нет, тоже своего рода доброволец. -- Человек опять выматерился. -- Я
журналист из республики Молдова. Люди у нас стали пропадать, вот я и залез
сюда, чтоб изнутри посмотреть. Хотел на месяц, а вот уже полгода.
-- Понравилось?
Молдаванин язвительной реплики будто не услышал.
-- Самое главное, меня уже похоронили. Списали на наши спецслужбы,
будто они меня убрали за некоторые публикации. Скандал в республике...
-- У тебя с миром связь есть?
-- С чего? Связь... Коп недавно газету читал и в арматурном оставил.
-- Коп -- это кто?
-- Надсмотрщик. Они тут вольнонаемные, на технике работают. А по ночам
по очереди нас охраняют. Где только таких сволочей набрали...
-- Материала у тебя на всю жизнь, писать не переписать...
-- Если будет она, жизнь. Ты особенно не дергайся. Месяц назад такого
же вольника привозили, за долги попал. Заморозили в кольце. Труп залили в
фундаментный блок и вывезли.
-- Извини, я никому не доверяю, -- признался Космач. -- Научили так.
-- Это правильно. Надо ждать торгов.
-- Здесь даже торги бывают?
-- А то. Все по законам рынка.
-- И кто же нас может купить? Чечня?
-- Они там сами мастера, у них всегда было модно держать рабов,
престижно. Но оттуда можно или убежать, или менты освободят, а бывает,
хозяин так отпустит, если понравишься. Отсюда больше за кордон продают, в
Афганистан, Турцию и даже в Колумбию. Там наши свой бизнес открыли,
героиновые фабрики. Говорят, если вывезли из России, все, труба, назад не
возвращаются. А самый кайф попасть в наложники.
-- Это что такое?
-- Это когда богатая одинокая дама тебя купит для соответствующих
целей. Но такое бывает редко, и очень трудно пройти по медицинским
показателям. Если за тридцать, то тебе уже не светит.
-- Мне не светит.
-- Но если показатели будут хорошие, а дама не подвернется, еще хуже.
Могут на запчасти продать.
-- Каким образом?
-- Да как ворованные машины продают. Разбирают, и каждый агрегат
отдельно. Почки, сердце...
Молдаванин помолчал, спросил больше для порядка:
-- Ты сам откуда?
-- Издалека. -- так же для порядка ответил Космач.
-- За долги продали?
-- В какой-то степени и за долги. А вообще, сам виноват. Все гордыня.
Думал, самый умный, самый догадливый. Хотел глаза людям открыть. Аж кричать
хотелось, да что вы, слепые! Смотрите, мы вышли из другой истории! Вас
обманывают!.. Хотел пробудить силу духа, но поднял совсем другие силы.
-- Каешься?
-- Да что-то небо над головой маленькое стало, с овчинку.
-- Знаешь, а я тоже так хотел, -- почему-то хрипло зашептал журналист.
-- Гонору было! Все русские! Они нас заедают! Они нашими братьями торгуют,
как скотом!.. А здесь посмотрел, и страшно стало. Новое рабство грядет! И мы
не узнаем этого древа ни по плодам, ни по шкуре. Все добровольно! Сами хотят
быть невольниками! Здесь не бьют и кормят неплохо, по субботам пива бутылку
дают, курево... Ладно, в Японии оно есть, рабское служение своему
предприятию, своему хозяину, национальные черты характера. Пусть продаются
футболисты-хоккеисты, игроки всегда рабы. Пусть даже ученые торгуют своими
мозгами, для них свобода -- понятие относительное. Но мы же не японцы! Мы
вольные!
Он вдруг заплакал, слезы брызнули, как у клоуна на арене,
горизонтально, и лицо от этого просияло, будто света добавилось на темном
балконе. Космач увидел, что парень совсем молодой, может, лет двадцать пять
всего. Ревет, давит всхлипы, стиснув зубы.
-- Думаешь, я не пробовал удрать? -- через минуту злым и трезвым
шепотом спросил он. -- Две попытки, и людей вроде бы подбирал надежных.
Сдавали в последний момент. В кольцах двадцать три дня отсидел, живу до
последнего замечания. Поэтому до сих пор никто не купил. За меня гарантии не
дают, а без нее не берут. Выход остается один -- бежать. Ты как?
-- Осмотреться надо, -- уклонился от прямого ответа Космач.
-- Надеешься, выкупят?
-- Пока не знаю...
-- Я три месяца ждал, думал, редакция будет искать. А она свою игру
повела... Но ты на выкуп соглашайся, если есть кому заплатить. Матрешник
много не берет, другие накрутят раз в десять.
-- Матрешник -- это кто?
-- Хозяин. Ладно, расходимся. Нас и так наверняка слушали...
Он ушел по стенке и с легким шорохом скрылся в своей келейке.
На следующее утро выяснилось, что их действительно подслушали, иначе
ничем было не объяснить крутой поворот. Еще до завтрака пришли копы, взяли
Космача и, ничего не объясняя, посадили в кольцо, на сей раз еще более
тесное, семьдесят на девяносто. Здесь нельзя было даже сидеть на корточках
или стоять на коленях, не касаясь спиной бетона.
Около полудня в склад въехал грузовик и встал под кран-балку неподалеку
от кольца, где сидел Космач. Водитель шумно и весело поприветствовал копов,
завязался разговор, прерываемый смехом, вроде бы травили анекдоты, пока шла
погрузка. Шофер наверняка был свободным человеком и знал, кто тут выпускает
продукцию, но не возмущался, не ужасался и не бежал заявлять в милицию.
Вероятно, люди очень быстро привыкали к состоянию общества и все
происходящее воспринимали как должное. Если появлялись олигархи, богатые
господа, то, естественно, существовали рабы и нищие...
Кольца вывозили до вечера, ворота не закрывались, так холодный цех
окончательно выстудился и теперь, чтобы не замерзнуть, надо было все время
двигаться. Пространство кольца позволяло лишь менять положение с корточек на
колени или, подогнув голову к груди, бить поклоны. Стоило замереть хотя бы
на минуту, как начинало клонить в сон, причем обманчиво сладкий, с теплом,
разливающимся по напряженным мышцам. Стиснув зубы, Космач ворочался в
тесноте, стесывал колени и локти о бетон, приподнимался и, упершись спиной в
плиту, пытался ее сдвинуть, пока перед глазами не возникали красные круги.
Отчаяния еще не было, однако в сознании все прочнее утверждалась мысль о
немедленном и безрассудном побеге, как только выпустят из кольца. Захватить
автокар или лучше грузовик, протаранить ворота, раздавить всех, кто станет
на пути, и вырваться из цеха.
А дальше будь что будет...
Продержали его ровно сутки и утром к завтраку выпустили, сняв плиту
краном, поскольку автокары еще стояли в глубине цеха. И ни слов назидания,
ни нравоучений, -- видно, у них такая методика воспитания. После еды и
перекура Космача опять поставили к бетономешалке. Часа два молчаливый узбек
метал в миксер щебенку, но изредка и воровато поднимал на своего напарника
влажно-масляные глаза. Сказать хотел что-то и не решался.
-- Ну чего ты, говори, -- подтолкнул Космач.
-- Кидай, -- ответил напарник, чтоб от греха подальше.
Космач кидал, не забывая наблюдать за автокарами, которые увозили
готовый бетон к формам и стаскивали на склад отлитые и еще не выстоявшиеся
кольца. Похоже, водители были некими вольнонаемными работниками, поскольку
на обед ушли куда-то к караульному помещению. Вечером они закончили работу
намного раньше рабов, умылись под шлангом и преспокойно удалились.
Бессонная и мучительная ночь подломила Космача сразу же. как только он
вполз в каморку и натянул одеяло. Ему показалось: он не уснул, а потерял
сознание и очнулся, когда в лицо посветили ярким фонариком.
-- Двадцать два девятнадцать, вставай на выход. Чумной и полусонный, он
едва не сорвался с лестницы -- коп успел придержать.
-- Ну, ты осторожнее...
Его провели сквозь склад, затем направо от входа, где оказалась
кирпичная пристройка. За железной дверью было что-то вроде конторы со
столами и даже компьютером, который притягивал внимание и казался
недоразумением, дикостью, инопланетным аппаратом, почему-то оказавшимся на
Земле.
За одним из столов сидел толстый, оплывший книзу, лет сорока, в
длиннополом расстегнутом пальто, напоминающем шинель Дзержинского.
Надзиратель поставил Космачу железный стул, сам остался за спиной.
-- Почему его не привели в порядок? -- был недовольный вопрос.
-- Не успели, -- с солдатской изворотливостью сказал коп. -- Сейчас же
дадим бритву и мыло.
Космач понял, что перед ним хозяин.
-- На меня вышли люди, -- заговорил Матрешник неторопливо. -- Через
посредников предлагают за тебя деньги. Но по условиям сделки... точнее
сказать, джентльменского соглашения, я не могу взять за тебя выкуп или
продать третьему лицу внутри этой страны. Ты хочешь в Эквадор? В джунгли, во
влажный и жаркий климат, где россияне больше трех лет не выдерживают?
-- Не хочу.
-- Тогда скажи, кто эти люди? Кто тебя хочет выкупить?
-- Я не знаю.
-- Не может быть. Я назвал посредникам крупную сумму, и они
согласились. Редкий случай. Ты должен знать, кто так заинтересован в твоей
судьбе и имеет деньги.
-- Был у меня один благодетель, -- Космач вспомнил Артема Андреевича,
-- книжки покупал... Но он давно разорился.
-- Вспоминай. Это в твоих интересах.
-- Больше никого нет.
-- Жаль, все могло быть иначе. -- Матрешник запахнул пальто,
намереваясь уйти. -- Тебя ждет турпоездка в Южную Америку, на экватор. Но я
тебе не завидую.
Коп принес бритву и зеркало. Космач отпустил бороду еще на втором
курсе, когда впервые ступил на Соляной Путь, и потому бриться не умел,
несколько раз порезался, прежде чем содрал клочковатую и длинную щетину.
-- Красавец, -- определил хозяин. -- Зовите фотографа.
* * *
Комендант точно засек момент соединения, у гундосого задрожала рука и
забегали глазки. Однако он рывками втягивал воздух и молчал.
-- Говори. -- Кондрат Иванович упер ему ствол в горло и приблизил ухо к
трубке.
-- У нас проблемы, шеф, -- наконец выдавил тот.
Голос на том конце был жесткий и звенящий.
-- Что там у тебя стряслось? Говори быстро! Была опасность, что
гундосый успеет поднять тревогу. Комендант приставил пистолет к его глазу.
-- Объект нашли, -- сразу оживился он. -- Находится в бункере. Но войти
нельзя. Разговаривать без Космача не будет. Грозит покончить с собой.
-- Что? Покончить с собой? -- Крик был настолько громкий и истеричный,
что Кондрат Иванович непроизвольно отклонился от трубки. Слышно было так,
словно говорили рядом, высокие технологии стремительно бежали вверх, а
человеческие отношения летели в пропасть.
-- У нее оружие! -- Гундосый вспомнил инструкции Коменданта. -- Ружье!
-- Если что-нибудь... Если хоть волосок с головы! Я лично кишки из тебя
выпущу!
-- Она требует, чтобы сюда привезли Космача!
-- Его нет! И не будет!
-- Тогда княжну мы больше не увидим. На том конце молчали долго.
-- Попробуй решить на месте. Космача трудно разыскать.
-- Ясно, -- почему-то с облегчением сказал гундосый. -- Я все понял.
-- Ты ничего не понял! Объект освободить, снять наблюдение. Вообще
прекратить всякие действия. Полный отбой! Собери всех и немедленно
возвращайся на базу.
На том конце отключились, в трубке запиликал короткий гудок.
-- Я сделал! Я все сделал! -- Гундосый еще чему-то радовался. -- Ты же
слышал? Слышал?
-- Ну а кто будет исполнять приказ начальника?
-- Какой приказ?
-- Собрать всех и на базу.
-- Я выполню! Мы немедленно уедем отсюда!
-- Что ж, собирай и уезжай.
-- Как? -- Тот потряс прикованной рукой.
-- У тебя телефон, вызывай своих людей сюда.
Гундосый догадался, что произойдет, хотел еще что-то выторговать, выйти
из ситуации с малыми потерями.
-- Батя, давай договоримся? Ты же слышал, полный отбой, объект
приказано освободить. Ты нас отпускаешь, и мы уходим. И никогда больше не
встретимся, я гарантирую. Все обошлось, батя, княжну мы не взяли!
-- Да мне, в общем-то, на нее и наплевать, -- спокойно проговорил
Комендант. -- Нужен Юрий Николаевич, живой и здоровый. И пока его не будет,
никто из вас отсюда не уйдет. Разве что в прорубь за Почтарем. Зови свою
банду.
-- Они могут не подчиниться.
-- Это еще почему?
-- У них своя задача, у нас своя...
-- Ты скажи, из Москвы дали отбой, -- посоветовал Комендант. -- И
приказ возвращаться. А сбор здесь. И чтобы дотемна успели.
-- Если они не пойдут, я не виноват. -- Гундосый набрал номер.
Отчетливо был слышен длинный гудок, затем механический женский голос
объяснил, что абонент временно недоступен.
-- Давай еще раз, -- приказал Кондрат Иванович. -- Куда они делись?
Почему абонент недоступен?
-- Могли получить команду. Отключились и уехали.
-- А вас тут оставили?
-- Я же говорю, у нас задачи разные. Они блокировали деревню и
наблюдали за всеми передвижениями, а мы занимались... в общем, оперативными
делами.
-- И вы не согласовываете своих действий?
-- Только самые общие.
-- Ладно. -- Комендант отобрал трубку. -- Говори телефон, сам буду
звонить.
-- Номер уже в памяти. Только вот эту кнопочку нажать...
Он нажимал кнопку и слушал дребезжащий голос через каждые четверть
часа, пока на дисплее не высветилась надпись, что батарея разряжена. Между
тем солнце садилось, от леса за рекой постепенно надвигались сумерки, и
Коменданту становилось тревожнее. С обрезом в руках и пистолетом в кармане
он забрался на чердак и долго рассматривал горизонт -- никакого движения.
Потом взял другой телефон, принадлежащий усатому, разобрался с кнопками,
отыскал номер и послал вызов.
И вдруг ответил живой женский голос.
-- Аркаша, это ты? Ой, мы тебя заждались! Когда ты приедешь? Алечка
тебя все зовет, папа, папа. Вот я сейчас ей трубку дам!
Комендант нажал сброс, от зовущего и тоскующего голоса женщины стало не
по себе. Оказывается, у этого Аркани жена есть и дочка...
С чердака хорошо просматривались все подходы к дому от леса, однако со
стороны реки была мертвая зона. Дождавшись темноты, он спустился вниз,
осмотрел двор глазом солдата, готового держать круговую оборону, и забрался
на стог. Шапка снега на нем растаяла, и сено промокло на полметра. Он
разворошил его, сделал гнездо, положил под руку обрез и снова достал трубку.
Номера, по которому звонил оставшимся в лесу наблюдателям, он не запомнил,
поэтому перебрал в справочнике все, а их было десятка три, и стал набирать
подряд. Два первых не ответили, третий почему-то срывался, и только по
четвертому неожиданно отозвался мужской голос.
В это время боковым зрением заметил движение около реки. Сунул игрушку
себе под ноги и взял обрез.
Снег на склоне почти согнало, узкие ленты сугробов остались только
вдоль поскотины и огорода. Комендант держал под наблюдением изгородь усадьбы
и через минуту увидел легкую и стремительную тень, мелькнувшую на фоне
снега. Почти одновременно на улице за спиной послышался шлепок, будто в лужу
наступили.
Еще через минуту вроде бы зашуршал рыхлый снег за домом, в мертвой
зоне. Если это был не обман слуха, не весенняя игра звуков просыпающейся
земли, то подходили сразу с трех сторон.
Он замер, затаил дыхание. Жеребец в деннике несколько раз гоготнул
тоненько, будто пробуя голос, и вдруг затрубил, как полковая труба...
* * *
Предчувствие опасности спало разом, будто она из глубины вынырнула и
вдохнула свежего воздуха. За все время своего подземного сидения боярышня
поднималась в хату лишь один раз, чтоб испечь жданки, и сейчас, едва
почувствовав облегчение, перебралась в подпол, нашарила лестницу и открыла
люк.
Ей казалось, что на улице день и солнце, однако в хате горел свет, а за
окнами было темно.
-- Бабушка, должно быть, кончились наши муки, отлетела беда.
Агриппина Давыдовна выпотрошила комод, шкаф и теперь сидела на полу,
вязала узелки. Они уже стояли повсюду, на столе, лавках и даже на пороге,
большие и совсем маленькие, с тряпьем, посудой, валенками и телевизором.
-- Куда же ты собираешься, бабушка? -- Вавила потрясла ее за плечи. --
Не надо уходить.
-- До хаты пойду. У гостях дюже добре, та же ж пора до дому.
-- Ты же у себя дома? Это ведь твоя хата!
-- Ни, туточки усе чужо... Тай и чоловик мой, Лука Михайлович, ждет.
-- Что ты говоришь, бабушка? -- Заглянула в лицо: глаза осмысленные,
живые, разве что непривычно кроткие...
-- А ты хто? -- вдруг спросила старушка. -- Мати моя, чи шо?
Вавила отпрянула.
-- Нет... Ты не помнишь меня?
-- Колы чужа жинка, шо ты сюда прийшла?
-- Я к Юрию Николаевичу пришла, -- попыталась втолковать. -- У тебя в
подземелье пряталась. Не признала?
-- Усяки люпины ходят... Шо це такс?
Вавила разгребла ворох тряпья, достала цветастые лоскутки, разгладила,
сложила в аккуратную стопочку, туда же отправила обрывок ленты, красный
поясок и сломанную пополам перламутровую гребенку.
-- Яки красивы, -- приговаривала. -- Кажу, шо на юбку, шо на
передник...
Затем расстелила клетчатый платок, бережно перенесла все и связала в
узелок.
На улице орала голодная и наверняка недоеная корова.
-- Бабушка, дай-ка я корову обряжу, -- попросила боярышня. -- Где
подойник у тебя?
-- Якая тебе бабушка? -- засмеялась та. -- Ой, дывитесь, бабушка!..
Выпушенные во двор собаки внезапно залаяли разом и грозно. Агриппина
Давыдовна вскочила, бросилась от окна к окну, в глазах мелькнула радость.
-- Та ж едут! За мной едут!
В тот же миг разом и густо ударили выстрелы, ровно в пасхальную
полночь. Но старушка кинулась к Вавиле, прижалась к груди, свернулась
комочком.
-- Мати! Мати! Нимци! Ой, лихо!
-- Да что ты, Господь с тобой! -- Боярышня обняла дрожащее худенькое
тельце. -- Стреляют, слышу...
Остановить или успокоить старушку было невозможно, она неожиданно
вырвалась, полезла в подпечье.
-- Война! Война! Нимци идуть! Ой-ой-ой!..
Стрельба длилась несколько минут, то густо, очередями, то одиночными
хлопками, и была совсем не страшной, не угрожающей. Вавила свет выключила, в
одно окно посмотрела, во второе -- ничего не видать. Потом и вовсе все
стихло, лишь собаки еще долго лаялись и бросались на забор да призывно
кричала недоеная корова.
И когда наконец все стихло, боярышня снова зажгла свет и вытащила
стонущую старушку из-под печи. Ее всю колотило, она хватала за руки, жалась,
искала защиты.
-- Погоди вот, я отолью тебя от испуга. -- Вавила усадила ее на узелки.
-- Потерпи немного, сейчас все и кончится.
Достала из котомки последний огарок свечки, в миску положила и в печь
поставила. Потом крестиком воду освятила, усадила Агриппину Давыдовну на
порог, сняв платок с головы, распустила жиденькие волосы.
-- Ну погляди на меня, подними глаза! -- приказала. -- И читай за мной.
"Отче наш, иже еси на небеси. Да святится Имя Твое, да приидет Царствие
Твое..."
Почтарка лишь шевелила губами. А боярышня в то же время бережной