Алексеев Александр. Покаяние пророков

дороге прикидывал новые варианты освобождения Космача. Вспоминал своих
бывших начальников из контрразведки, людей, когда-то влиятельных и
всемогущих, но все упиралось в десятки вопросов. Жив ли кто из них? И если
кто жив, способен ли что сделать? А если, как он, сидят в глухих
деревеньках, объявленные столпами тоталитарного режима? Кое-кого разыскать
можно, да ведь самому ехать надо, сколько времени уйдет...
В поселок он приехал поздно вечером, разыскал дом местного егеря
Савелия Мефодьевича, и прежде чем войти, пару кругов нарезал, проверяя, нет
ли хвоста. Хозяин уже спал, встретил настороженно и пока не получил
весточку, за порог не пустил. Потом свечку зажег, развернул берестинку,
прочитал каракули, тут же ее поджег и в печь бросил.
-- Обожди тут, -- сказал. -- Сейчас приду.
Ушел во двор и вернулся только минут через десять, принес кожаный мешок
в хозяйственной сумке, не очень большой, но увесистый. Ни слова не сказал,
насыпал для вида сушеной рыбы и вручил.
-- Автобус завтра в шесть, приляг тут на лавке. -- Бросил полушубок. --
Гляди, не опаздывай. Кланяйся от меня.
Лег на кровать и почти сразу захрапел.
Комендант догадывался, что лежит под рыбой, и до утра глаз не сомкнул.
Утром встал пораньше, собрался и вышел на цыпочках, чтоб не будить хозяина.
По дороге на автовокзал не вытерпел, забрел между поленницами дров возле
кочегарки, присел, будто по нужде, и развязал шнурок на мешке. В нем
оказалось три разных по размеру кожаных кисета, набитые плотно и
перевязанные тонкими жилками. Он распутал узлы только на одном, растянул
горловину -- добрая пригоршня монет, пересыпанных древесной трухой,
вероятно, чтоб не терлись. Другие мешочки лишь прощупал, спрятал все назад,
засыпал сверху рыбой и сразу пожалел, что не взял обрез.
Теперь бы только "нарком" приехал да пошевелился, чтоб золото на деньги
обменять и поскорее выкуп заплатить!
Утренние пассажиры были сонные, на Коменданта никто внимания не
обратил, так что доехал благополучно и для порядка на мочевую точку зашел
позавтракать, а заодно попросил телефон, чтоб в город позвонить. Раз пять
набирал номер Артема Андреевича -- никто не отвечает, будто вымерли.
Расстроенный, без всякой осторожности пошел в деревню: наблюдатели днем
наверняка теряли активность и отсыпались где-нибудь.
Ни в Холомницах, ни возле дома Космача ничего особенного не заметил.
Конь ржал, так ведь непоеный и некормленый со вчерашнего дня, хорошо, двери
не съел...
Не заходя в избу, сразу проскользнул в конюшню, оттолкнул жеребца от
двери.
-- И что орешь, дурень? Сейчас вернусь, и будет тебе всего вволю.
Хозяина твоего выручим, вот что главное!
Он радовался сам и ждал ответной радости, однако боярышня кинулась к
нему чуть ли не в ноги, не поздоровалась, не поклонилась.
-- Слава Тебе, Христе Боже наш! Вернулся!
-- А что бы это я не вернулся? -- довольно спросил Комендант. -- Или
подозревала, убегу с золотом твоим?
-- Сегодня ночью будто громом поразило! Беда пришла, совсем близко!
Подумала, тебя по дороге ветрели да схватили.
-- Как раз! У них хваталка еще не выросла, чтоб меня брать!
-- Все одно, чую... Они где-то рядом! Помолиться бы, но не могу из-под
земли. Вот был бы где тут поблизости камень намоленный, побежала бы, встала
и молилась. Услышал бы меня Господь и отступила беда. А нынче кто меня
слышит? Будто в могиле я...
-- Это у тебя от подземной жизни, -- успокоил больше самого себя. --
Главное, я приданое твое привез, обменяем на доллары и выкупим Космача, раз
по-другому нельзя. А вернется Юрий Николаевич, и радость к тебе вернется!
-- Ох, тревожно мне...
-- Заждалась ты, засиделась, боярышня. -- Комендант говорил весело. --
Но ничего, рано утром выйдешь на волю, я скажу когда. И поглядишь: весна
кругом, и какая ранняя. Ручейки бегут и солнышко доброе, быстро снег сгонит.
Становись где хочешь и молись без всяких камней. Хлопот много, а то я бы
сводил тебя за деревню, там один косогор есть красивый. Бывало, приду туда и
счастья на целый день. Одно время я жил там тайно, пещерку в угоре выкопал и
неделями ночевал. Днем по лесу хожу да по берегу и все слушаю, слушаю.
Иногда чайки прилетают и поют. Люди говорят, мол, ничего хорошего, разве это
песни, галдеж да крик. Оно и верно, здешние чайки речные, мелкие, не то что
океанские...
Боярышня от его слов вроде бы немного успокоилась, но вдруг снова
встрепенулась.
-- Агриппина Давыдовна мужа своего искать ходила! След, правда, растаял
совсем, но она чутьем скрозь прошла. И по лесу, и по дорогам его, бедного,
водили да палками били. Все пытали, где он меня прячет. А дед Лука не выдал,
как его не мучили, укрепился и насмерть стоял. Так они его на реку привели,
на лед, и там еще пытали, в воду головой опускали, все равно выстоял. И
врагов своих не проклинал, а так говорил: "Не взять меня вам никакой силой,
никакой пыткой, зря токмо стараетесь, ибо дело ваше ложное, а правда за
мной". Истинно, как святой говорил. А когда есть хоть один праведник на
город, мир сей спасется. Так его там на льду и убили от ненависти и
бесовской страсти да в майну сбросили.
-- Да полно, не думай об этом! -- внутренне содрогаясь от ее слов,
проговорил Комендант. -- Лучше послушай! Помнишь, я тебе историю так и не
досказал? Ну так вот, как только сказал я Любе своей, что на другой остров
уезжаю, она петь перестала... А у них в племени есть обычай... ну или
примета такая: коли не поет человек, значит, умирать собрался. Я тогда не
знал, ну и внимания особого не обратил, собрал вещички, распрощался с женой
и на катер. За мной прислали... Она мне вслед кричит, будто чайка, --
Кондор, Кондор, и в воду идет, в открытый океан. Ну, думаю, пройдет немного
да поплывет к берегу. Скорость у катера узлов тридцать, так она быстро
отстала, и мне уж непонятно, то ли чайки поют мое имя, то ли она...
-- Бабушка не в себе вернулась, -- никак не унималась боярышня. --
Сначала по норе к старой мельнице вышла и стояла, ждала, когда река мужа ее
вынесет. Говорит, что вверху в воду не бросят, все у плотины задерживается,
а утопленников так все время здесь искали. А потом будто забыла, но глаза
пустые сделались, глядит и не видит. Говорит, искать пойду, должно, опять в
тюрьму забрали...
-- Да ты слушай, слушай! -- перебил ее Комендант. -- Ведь в другой раз
не будет охоты, не расскажу!.. Пришел я на другой остров, с повышением по
службе. Пока вникал в курс дела, пока осваивался, месяц прошел, и что-то
сделалось мне тоскливо. Тянет на берег и все. Выберу свободную минутку,
прибегу к океану и стою, слушаю, вдруг запоет. А до острова Талант миль сто,
где там услышать, только чайки... Потом как-то отлегло, постепенно забылось,
и тут наконец получаю я долгосрочный отпуск с выездом на родину. Откровенно
сказать, не за отличие в службе, а чтобы семью завести и вернуться с женой.
Командование заботилось о моральном облике и полнокровной жизни подчиненных.
Ну, приехал я к отцу и матери в Казахстан, живу месяц, второй, про мою
иноземную Любу и про службу молчок. А мать невесту мне нашла и пристает,
мол, познакомься и женись. Я от скуки познакомился. Хорошая девушка,
десятилетку окончила и пропадает в колхозе... Ты не знаешь, что такое
колхоз, особенно если отстающий. Это бессмысленный труд и смерть всем
надеждам. Я ей кое-что про дальние страны порассказывал, приврал... В общем,
говорит она мне, так мир хочу посмотреть... Ну, я крылья и расправил --
покажу! Женился и приехал с ней на Кубу. Дети у нас пошли один за одним, все
погодки, и вроде все ничего, даже сначала понравилось. Но выйду на берег,
услышу чаек, и душа моя переворачивается.
Боярышня тут же паузой воспользовалась, заговорила со страхом в голосе,
которого раньше не было:
-- И стала сказывать, как искала его по всем лагерям да тюрьмам. Много
городов прошла и отыскала, когда у жениха его срок заканчивался. Пожила в
землянке возле лагеря, дождалась, когда его в ссылку направят, и приехала с
ним сюда, в Холомницы... Я только тогда и поняла, что у нее рассудок
помутился. Воду освятила, окропила, напиться дала и в схороне уложила. Она
поспала чуток, вскочила и опять убежала. Боюсь, уйдет куда-нибудь...
-- Ничего, это пройдет, -- подбодрил он. -- Это бывает от горя. А что
же дальше-то было? Что это я? Забыл, на чем остановился... Да, тоска на меня
напала. Разумом понимаю: пройдет, время вылечит. Детей рожал, чтоб себя
связать по рукам и ногам, на нашей службе разводиться с женой нельзя... А
потом оглянулся и страшно стало: жену не люблю, детей не люблю. И они меня
тоже... Когда уезжал с Кубы, все-таки выбрал момент и приехал на Галант.
Двенадцать лет прошло... В пещеру нашу побежал, а там все стоит нетронуто,
все как было, даже ее платье на веревке висит. У них там не воруют, понятия
нет взять чужое... Только все истлело, истрепалось и покрылось пылью. А на
нашем соломенном ложе трава выросла, бледная, длинная, как русалочьи
волосы... Тогда я пошел в деревню, стал спрашивать про Любу. А там меня не
узнают, да и ладно бы, но и ее забыли. У них там в племени особенность есть,
память короткая, может, потому и живут весело, едят червей и поют. Правда,
песню там услышал, будто давным-давно жили на берегу океана двое влюбленных.
Но пришел злой колдун, обратил ее в чайку, а его в орла. Орел поймал чайку,
унес далеко в океан и бросил в воду... Будто про нас. Потом ушел на берег,
долго ходил, слушал птиц и ел водоросли. После отлива их много на отмелях
остается...
* * *
Выбравшись из норы в конюшню, он посидел на краю ямы и затосковал еще
больше: деньги теперь есть, а кто повезет их в Москву? Кто разыщет Космача?
Где этот "нарком"? А ведь обещал на следующий день приехать...
Горестный, он устал от конского крика, влез на чердак и спустил коню
сена.
-- Иди жри давай! -- пихнул в зад. -- Или пить хочешь?
Он сунулся сбоку, чтоб обойти, но Жулик прижал к стене.
-- Знаешь, иди-ка сам на реку! Надоел ты мне!.. Столкнуть плечом
разъевшегося жеребца было не так-то просто. Комендант нырнул ему под брюхо и
оказался у двери, возле морды. Конь вдруг затих с высоко поднятой головой и
лишь напряженно шевелил ушами.
В распахнутую настежь дверь не пошел...
Только сейчас стало понятно, что он кого-то чует во дворе и подает
сигналы. Кондрат Иванович отодвинул засов и приоткрыл дверь на два пальца:
вроде никого...
-- Ну и чего переполох устроил?
И все-таки, прежде чем выйти, волосы от сухой глины отряс, охлопал
одежду -- кого еще черт принес? Из конюшни вышел бочком, сразу за стог, а
оттуда к избе. В кухонное окно заглянул, потом в горницу -- пусто.
Пригибаясь, добрался к следующему и только выставил голову из-за простенка,
как услышал за спиной веселый голос:
-- Эй, ты что под чужими окнами ходишь? Память на лица у Коменданта
была профессиональная; это был один из "бомжей", приходивших в харчевню
из-под моста, с усами, только подбородок выбрит начисто и одет поприличнее.
После того как схватили Почтаря, решили действовать в открытую, средь
бела дня. Ишь, стоит, наглый, стрижет глазами! И ботинки у него армейские...
-- Ты кто такой, чтоб спрашивать? -- Он пошел на парня. -- И что тут
делаешь?
-- Заходи в дом, разберемся. -- Усатый отступил и сунул руки в карманы
кожаной куртки. -- Давай вперед.
-- Пошли разберемся!
Комендант завернул за угол, вбежал на крыльцо: обрез был сразу за
дверью слева...
"Бомж" что-то почуял, остался внизу, а в дверях показался еще один,
которого в харчевне не было, -- носатый, с русым вьющимся чубом.
Все, обреза не достать...
-- Входи, не стесняйся, -- прогундосил "бомж" явно простуженным
голосом.
-- А что ты меня приглашаешь? -- сразу пошел на приступ Комендант. --
Я-то войду! Вы кто такие тут, командуете?
-- Сейчас узнаешь! -- Задний толкнул в спину.
Былую реакцию и сноровку Комендант давно утратил, локтем под дых
засадить успел, но следующий удар ногой по голени не достиг цели, парень
остался стоять, согнувшись, а Комендант по инерции отлетел в руки гундосому
-- до косяка, за которым висит обрез, не дотянуться...
-- Ты что, сука! -- заревел тот, но не ударил, вцепился в пиджак.
-- А ничего! -- Кондрат Иванович вырвался из рук. -- Чтоб Не толкался!
Вы что тут устроили? А ну, заходи!
И, распахнув дверь, вошел в избу. Незваные гости кинулись следом,
усатый умел держать удар, еще хлопал ртом, но рвался вперед. Комендант
схватил ухват, выставил, как винтовку.
-- Стоять, а то запорю!
Большеносый придержал товарища, рвущего пистолет из кармана.
-- Погоди, батя! Оставь ухват. Недоразумение вышло. Ты, должно быть,
Комендант?
-- Ну?..
-- Вот! А мы от Юрия Николаевича приехали! Нас сюда послал.
-- А чего как бандиты? Еще толкает!
-- Да видим, кто-то в окна заглядывает, -- уже мирно прогундосил тот.
-- Хрен знает, думали, посторонний...
-- И кто вы такие?
-- Да мы из ведомственной охраны института. -- Большеносый даже
засмеялся и толкнул на лавку товарища. -- Отдыхай, стрелок! Мало получил.
Учишь вас, учишь...
-- Какого института? -- Отставил ухват, но поближе, чтоб успеть взять.
-- Научного. Там Юрий Николаевич диссертацию защищает... Ты что, не
знал? О, без пяти минут профессор, большой ученый. Весь институт на ушах
стоит. В Америку приглашают, лекции читать студентам. Говорит, по пятьсот
долларов за академический час.
-- Ничего себе!.. Ну а вас зачем прислал?
-- Узнал, что тут разбой учинили, твой дом сожгли. -- Гундосый сел на
лавку. -- Уговорил ректора, чтоб нас сюда отправить, для охраны.
-- А чего тут охранять у него? Избу, что ли?
-- Нет, что ему теперь изба? В Москве квартиру получает. За невесту
свою боится. Одну, говорит, оставил, уехал...
-- Обалдуй, -- проворчал Кондрат Иванович и, чтобы сесть, специально на
секунду к ним спиной обернулся. -- Кроме своей науки ни черта не помнит!
Одна история на уме. К нему такая девушка пришла!.. Нет, в Москву рванул.
-- Вот вспомнил и послал нас, -- опять рассмеялся гнусавый и достал
носовой платок. -- У них у всех в институте так, насмотрелись уж... Нам
ректор велел жить здесь, пока Космач не вернется.
И высморкался, будто в пионерский горн дунул. Легенда у них была
слабая, выморочная, наверняка придумывал непрофессионал или сами сочинили.
Это говорило о том, что ретивые охраннички не собирались долго с ним
канителиться, может, на час -- два усыпить бдительность, прощупать, полный
дурак или нет, а потом и зубы показать.
Усатый отдышался и вроде даже улыбнулся.
-- Тяжелая у тебя рука, батя...
-- Раз велел -- живите, -- не сразу сказал Комендант. -- Изба не моя. Я
теперь бездомный.
-- Слушай, а что менты дом-то подожгли? -- участливо заинтересовался
гундосый.
-- Беспредел, вот что!.. Разозлились, ну и сунули спичку. Я с ихним
начальником тут... в общем, повздорил. Права начал качать, я и вмазал ему.
Вот они и пустили красного петуха, а меня на вертолете в город, там в
камеру. На следующий день только выпустили...
-- Сейчас ничего подобного не повторится! -- Гундосый еще раз протрубил
в платок. -- Ты в суд подал?
-- Как же! Еще и журналистов натравил.
-- Нет, батя, ты молодец! -- похвалил усатый. -- Извини, что так
получилось... Мы же охранять приехали, а тут кто-то шастает...
-- Ты давай открывай сумку и доставай свои извинения, -- приказал
гундосый. -- Как насчет пообедать?
-- Можно бы. Я после пожара обедать в харчевню хожу, на трассу. Дешево
и сердито...
-- Нет, мы обойдемся без общепита. С собой прихватили...
Усатый выставил на стол бутылку, несколько банок консервов, ветчину,
колбасу, сыр -- щедрый паек был у современной охраны, и, главное, куплен не
на мочевой точке. По-хозяйски расставил тарелки, нарезал все крупно и разлил
водку.
-- Давайте знакомиться, -- предложил Комендант. -- Коль нам теперь
вместе жить... Не прогоните?
-- Что ты, батя!
-- И правда, веселее будет.
Гундосого звали Дмитрием, одет он был чисто, видно, и в самом деле
только что из столицы приехал. А его незадачливый товарищ Аркадий хоть и
сменил рубашку, но под ногтями грязь, от верхней одежды бродяжий душок даже
сквозь одеколон пробивается. После первого стаканчика он набросился на пищу,
видно, оголодал в лесу, а сытый гундосый лишь закусил, и сразу сигарету в
зубы.
-- Ну как там Юрий Николаевич? -- Комендант к еде не притронулся. --
Письма-то не послал своей боярышне?
-- Еще бы! -- оживился гундосый, наливая водку. -- Часа полтора сидел
писал. Велел лично в руки передать.
-- Ладно хоть догадался. А то бросил, уехал!.. Сиди, девка, кукуй тут.
Когда домой собирается?
-- Недели через две, не раньше. Пока защита, оппоненты... Они ведь как
дети, ученые, соберутся и давай интеллигентно так друг друга поливать. Иной
раз слушаешь, да лучше бы матерились, как нормальные мужики.
Бутылку разлили в два приема, выпили-закусили, стало ясно, что не
хватает. Гости переглянулись.
-- Арканя, ты у нас самый молодой?
-- Опять начинается. -- Тот не сильно и расстроился. -- Батя, где тут у
вас горючее продают?
-- Да на мочевой точке, -- махнул рукой Кондрат Иванович. -- Но ты туда
не ходи, самокатка, в сарае разливают. А иди к соседям, у которых хата
беленая. Спроси у бабки. Горилка -- высший сорт, двойной перегонки и тройной
очистки. Скажи, я просил.
-- А по пути письмо занеси. -- Дмитрий полез к сумке. -- Мы тут гуляем,
а невеста письмеца ждет... Куда занести, батя?
-- С письмом погодите, -- осадил Комендант. -- Это не по пути. Да пока
светло, к ней нельзя. Она чужих не пустит. Стемнеет, сходим и отдадим.
Подождет, больше ждала...
-- И то верно! Давай лети, Арканя!
Усатый вышел в сени, слышно было, дверь стукнула, но шагов дальше не
было. Крыльцо еловыми досками выстелено, ходишь как по барабану, а парень в
армейских ботинках.
Да и не пойдет он к Почтарям, знает, кого вчера ночью в лесу с
автоматом схватили...
Дмитрий тем временем к печке сел, покурить, и безбоязненно подставил
широкий затылок.
-- Мне-то ничего не передал? -- поинтересовался Комендант, присаживаясь
рядом на корточки. -- Сижу ведь, ничего не знаю. Будет теперь на газопроводе
работать? А то начальство два раза уже приезжало, и сегодня вот прилетели на
джипе, спрашивают, ругаются...
-- Да теперь уж не будет, -- прогундосил тот. -- Что ему газопровод!
-- Тогда бы я пошел в объездчики... Потом, знаешь, спросить бы, может,
избу свою продаст? На что ему теперь? Позвонить-то ему куда?
-- В институт можно. А телефон тут есть?
-- Линия осталась, но аппарат сгорел. У вас что, нету этих,
современных-то? Как их?..
-- Мобильных нет, наука нищая. Откуда?.. Здесь рыбалка-то есть?
Подледная?
Собаки у Почтаря тоже не залаяли...
-- Я не любитель, а дачники по выходным приезжают.
-- Жалко, снасти не прихватил...
-- Вам же связь нужна будет? Приехали, доложить надо...
-- Конечно, нужна! Только мы думали, из райцентра звонить.
-- Зачем? Пошли своего парня, пусть аппарат купит и все.
Под этот неторопливый разговор на крыльце снова хлопнула сеночная
дверь, и через секунду усатый оказался на пороге.
-- Ну, тебя за смертью только посылать, -- заворчал Комендант. -- Поди,
одну и принес...
-- Слушай, батя! Стучал -- не открывают твои хохлы!
-- Хреново стучал! -- Кондрат Иванович встал, размял затекшие ноги. --
Эх, парень, тебя учить и учить надо... Ладно, сам схожу.
Выпускать его не хотели, гундосый вскочил.
-- Да ладно, батя! Пусть учится! Арканя, бегом на тракт!
-- Коньяку возьми, -- приказал Комендант. -- Водка паленая.
Усатый скрылся за дверью, протопал по крыльцу -- на сей раз пошел.
-- Ты, Митя, сиди кури, а я картошку варить поставлю. -- Комендант
достал ведро из-под лавки. -- Горяченького хочется...
-- Давай почищу, -- предложил гундосый. -- Нож есть?
Кондрат Иванович дал ему посудину с водой и ножик, а сам выскочил в
сени за дровами. На всякий случай глянул в окошко -- усатый шагал уже в
конце деревни.
Вернувшись в избу, с грохотом бросил охапку на пол и, разгибаясь, в тот
же миг опустил полено на шею гундосого. Не выпуская ножа и картошины, тот
ткнулся головой вперед и, опрокидывая табурет, завалился набок. Комендант
отрезал кусок бельевого шнура, стянул руки за спиной и выгреб все из
карманов. Кроме "Макарова" с глушителем и трех запасных магазинов там
оказался мобильный телефон (не такой уж бедный институт), бумажник с
документами и деньгами. Разбираться не стал, открыл подпол, спустил туда
оглушенного и другим куском веревки спутал ноги, подтянув их к балке.
-- Один есть. Сами войной пошли...
Как и следовало ожидать, в сумке помимо сигарет, грязного белья, двух
десантных ножей и красиво сплетенной нагайки был прибор ночного видения с
зарядным устройством и бинокль. Кроме паспорта Комендант нашел любопытный
документ -- удостоверение сотрудника охранного предприятия "Казачья сотня" и
разрешение на ношение оружия. Даже сомненье возникло: может, Космач и впрямь
послал их сюда? А интеллигентный "нарком" чего-нибудь напутал?..
Тогда почему скрыл, что есть телефон, и почему письма для боярышни
нигде нет?
Комендант еще раз сумку перетряс, спустился в подпол и прощупал одежду
на гундосом -- не иголка, если Юрий Николаевич полтора часа писал...
-- Ладно, дело начато...
Усатый появился на горизонте спустя двадцать минут, тащил с собой
объемистый пакет и куртку под мышкой -- употел.
Хорошо, что руки заняты...
Стал за косяком сеночной двери с рубчатым вальком в руках. Парень
толкнул дверь ногой и в следующий миг рухнул на крыльцо, откинув ношу в лужу
перед ступенями. Комендант втащил его в сени, ощупал лоб и переносицу --
кости вроде целы, -- потом занес пакет с бутылками и закрыл дверь на засов.
При обыске у этого кроме оружия и телефона оказались наручники, прицепленные
к поясу, черный газовый баллончик с черепом и костями и пластмассовая
плоская коробка с тремя шприц-тюбиками.
Письма не было и у этого...
-- Ничего вооружился...
Спустив усатого вниз, Комендант приподнял лопатным черешком половицу
над балкой, пропустил под ней наручники и примкнул каждого пленника с обеих
сторон. Они сидели на куче картошки, гундосый уже приходил в себя, пытался
поднять голову, его товарищ обвисал мешком, из носу капала кровь.
-- Отдыхайте пока...
Поднявшись из подпола, он начал было наводить порядок и вдруг
почувствовал, как ослабли ноги и затряслись руки.
-- Да, плохо дело. Постарел...
Открыл коньяк, выпил полстакана и, прихватив сигареты, вышел на
крыльцо. Кругом было тихо, даже конь замолк, и стало слышно, как по
оттаявшему косогору бегут ручейки и за рекой булькают тетерева. Он выкурил
сигарету, затем с оглядкой прошмыгнул в конюшню и там засунул один пистолет
и телефон под плетеные ясли.
-- Охраняй.
Жулик успокоился, но сено так и не тронул, стоял с опущенной головой,
будто прислушивался к своему внутреннему состоянию. Комендант закидал
навозом половицу над лазом и ушел в избу.
Усатый стонал и начинал шевелиться, а гундосый пришел в себя, сидел
прямо, держа свободной рукой затылок.
-- Что, господа работорговцы, очухались? Отвечать коротко и быстро. Где
сейчас Юрий Николаевич?
-- Ну ты, козел старый, -- простонал гнусавый и засучил ногами. -- Наши
люди здесь. Они придут...
-- Говорить будешь?
-- Да пошел ты...
-- Ладно, с тобой все ясно. -- Комендант кинул картошиной. -- А ты,
Арканя? Где Космач?
Глаза у Аркани заплывали, нос распух.
-- Не знаю... Я давно в лесу...
-- А куда Почтаря дели?
-- Слушай, батя, тебе все равно хана. -- Гундосый попытался достать его
ногой. -- Давай договоримся! Наши придут, тебя пошинкуют!
-- Ну ждите, когда придут. -- Кондрат Иванович стал под открытым люком.
-- Я пошел избу поджигать. Все равно никому не нужна. А есть такое понятие
-- обратная тяга. Это когда дым идет вниз...
И полез наверх...
Люк он оставил открытым и принялся растапливать печь: дрова сложил
клеткой, нарвал бересты, зажег ее возле хайла и кочергой задвинул под
поленья.
Трубу же, напротив, не открыл, прихватил коньяк и вышел на крыльцо.
* * *
После недельной пурги природа будто прощения просила, дни стояли
теплые, на солнцепеке становилось жарковато, и снег почти не таял --
испарялся, отчего ноздреватые сугробы напоминали пчелиные соты. Но стоило
зайти в тень, как от земли несло холодом и под ногами гремел лед. Это было
самое лучшее время, когда так остро чувствовался контраст и особенно
хотелось жить. На свете почти не осталось радостей, от которых бы трепетала
душа, и вот это весеннее оживление было последним, отчего еще хотелось
делать глупости.
Обычно в такую пору Кондрат Иванович вставал затемно, если боялся
проспать, ставил будильник, вешал на пояс малую саперную лопатку и топорик,
брал кусок хлеба и уходил подальше от глаз, за деревню, где был еще один
зарастающий выпас, примыкавший к реке. Сначала он просто бродил по
проталинам и пел детские песни, каждый раз напряженно вспоминая слова. Чаще
всего какую-нибудь одну строчку:
-- Полетели утушки над рекой, над рекой...
А когда всходило солнце и топило снег, он начинал пускать ручейки. Весь
косогор был изрезан давно заросшими коровьими тропинками, разбегающимися по
полю вкривь и вкось, колеями старых дорог, ямами и ложбинами, -- столько
преград стояло на пути весенней воды! Он заходил сверху, от леса, и начинал
соединять лужицы, копал канавки, протоки и руслица, сводил или разводил
ручьи, пока все поле не покрывалось единой сложной сетью.
-- Вам течь сюда! -- на правах Коменданта приказывал он весенним лывам.
-- А вас я перекрою и насыплю плотину. Вам следует отстояться несколько
дней. Посмотрите, на что вы похожи? Разве можно с такой грязью в чистую
реку? Не пущу.
Игра так увлекала, что спохватывался, когда бегущая вода густела и
замедляла бег, -- вот уже и солнце село! Перемазанный землей, с мокрыми