Страница:
ладонью лицо водой освященной умыла, руки, непокрытую голову окропила и
достала расплавленный воск.
-- Излейся, страх лютый, аки вода изливается с гор. Аки воск сей
огненный горючий застынет, так испуг спадет с души твоей. Не бысть более
страху земному, бысть Божьему. Аминь.
Достала из воды отлитую восковую фигурку -- человек с ружьем. Вот
отчего испуг ее был. Проткнула иглой насквозь, на кусок бересты положила под
дымоходом и подожгла.
-- Унесись в трубу и развейся пеплом!
И пока все это делала, Агриппина Давыдовна уснула прямо на пороге,
привалившись к косяку. Вавила подняла ее на руки, перенесла в кровать. Сама
же пристроила иконки в углу на лавке, постелила коврик, отбила первый
поклон, откинула кожаный листик на четках да так и заснула, стоя на коленях.
А проснулась на рассвете оттого, что ведро звякнуло: бабушка уже корову
подоила и теперь цедила молоко.
-- Та шо ж ты на полу спишь? -- знакомым визгливым голосом заговорила
старушка. -- Як чоловик мой. Тай кажу, он же ж дурной быв, як горилки
выпьет. А ты горилки не пила.
-- Я молилась, бабушка.
-- Сон мне привиделся, нимци прийшлы и у деревне стрелялы.
-- Не сон это, вправду было...
-- Та як же ж не сон?
-- Возле дома Юрия Николаевича стреляли ночью. -- Боярышня встала. --
Будто на пасху. У нас так делают в скитах. Выйдут на улицу, как первая
звезда взойдет, и стреляют.
-- Та на шо ж стреляют?
-- Чтоб возвестить миру -- Спаситель наш Иисус Христос воскрес.
Агриппина Давыдовна задумалась, глаза на миг потемнели, будто со света
в тень ушла, но тут же просияли.
-- Кажу, то Кондрат! Вин же як мой Лука, дурной когда выпьет. Усе ему
стреляты треба! Пойдем та побачим, чього вин стрелял?..
Они вышли на восходе, от вольного воздуха у Вавилы закружилась голова.
Ночью подморозило, хрустел ледок, наперебой дробно стучали дятлы и
заливались на березах тетерева. Утро было чистым, первозданным, как земля
после потопа, и хотелось молиться. Все это время она чувствовала на себе
вериги ежеминутно, жесткий волос царапал и колол тело от малейшего движения,
и даже от дыхания грудь охватывало горючей болью. Но тут будто и власяница с
нее спала...
Возле дома Космача они остановились, конь, почуяв людей, тихонько
заржал. Дверь была распахнута, калитка настежь, словно кто-то выскочил
впопыхах и убежал. Старушка сунулась в избу, обежала двор.
-- Война була, чи шо? -- недоуменно озиралась она. -- Но когда война,
людины побитые лежат, а нема ничего... И Кондрата нема.
Вавила поднялась на крыльцо и стала смотреть в конец улицы -- встающее
солнце еще не слепило, но скрадывало дорогу. Агриппина Давыдовна, как
завзятый следопыт, сделала еще один круг возле дома, затем убежала на реку и
вернулась через огород, обескураженная и растерянная.
-- Та шо ж тут було? Ничого ни розумию. То ли Кондрата вбыли и у реку
бросили, то ли Кондрат усех вбыв?.. Та шо ж ты молчишь? Кажу, война була,
дывись, хата постреляна, тай конюшня... Та нимцев нема, кажу. Колы нимцев
нема, якая вже ж война? А кровь е! Хто кого побыв -- не розумию...
Боярышня смотрела из-под руки и ждала, пока солнце наконец оторвется от
земли и обнажит дорогу. И когда образовался этот просвет, в конце деревни
появился путник с посошком.
-- Погоди, бабушка, вон человек идет, сейчас спросим. По виду так
странник, а они все знают.
Агриппина Давыдовна притихла, присела немного и замерла, будто птица на
ветке, прежде чем слететь.
А странник приблизился, шапку снял, опираясь одной рукой на посох,
поклонился в пояс.
-- Христос воскресе, люди добрые.
-- Здравствуй, Клестиан Алфеевич, -- ответила ему боярышня. -- Откуда
же ты явился, странник богоугодный?
-- Мир пытать бегал, внучка Илиодорова.
-- Ну и что же, испытал мир?
-- С ног до головы в гное да мерзости.
-- Входи же, страстотерпец! Я сей же час баню затоплю.
-- На реку пойду, вымоюсь. -- Клестя-малой потоптался на месте, потыкал
лед посошком. -- Эвон какая здесь река чистая да бурливая. Будто Иордан.
* * *
Смерть мэтра потрясла, а более всего -- причина самоубийства, и если в
первый миг он ощутил лишь тоскливую беспомощность, то когда обнаружил в
своем факсе записку, испытал сиротство, чувство новое и горькое, как
лекарство в детстве. От него нельзя было избавиться, как раньше он
избавлялся от всего, что мучило или казалось постыдным.
Он уговаривал себя, что все проходит, и эта рана пройдет, зарубцуется,
затянется молодой кожей, и останется лишь шрам на память, убеждал и вызывал
в себе недовольство и злость на Землянова -- все поучал, наставлял и
контролировал, а сам погубил все дело, сам притащил этого профессора и
оставил расхлебывать все ему! Однако чувство сиротства оказалось настолько
сильным и подавляющим, что появилась совершенно иная мысль -- о прощении.
Глеб Максимович как честный дворянин смыл свой позор кровью, ушел с
достоинством и честью, сам осудил себя и привел приговор в исполнение.
И надо было сейчас исполнить его завещание, вывести из-под всяческого
контроля княжну Углицкую, спасти ее, а значит, и идею Третьего Рима, чтобы
потом начать сначала. И. казалось, сделать это просто -- снять блокаду с
Холомниц, убрать своих людей, и тогда она уйдет сама в небытие Соляной
Тропы, откуда и пришла... Но задуманная и благословленная мэтром операция
уже раскрутилась, набрала обороты: точно установили место, где пряталась
княжна все это время, посланный со специальным поручением чистильщик убирал
лишних людей, могущих помешать основному исполнителю -- юродивому, на
которого Землянов делал ставку.
Переодетый в штатское генерал Ногаец тихим ходом, на поезде вез
юродивого к Углицкой.
Теперь уже вряд ли кто скажет, откуда, из какого небытия, из какой
преисподней или клиники явился этот полусумасшедший, но авторитетный в
кругах старообрядцев и почитаемый святым странник. Кто его обработал,
подготовил к этой миссии? Если бы сам мэтр, вряд ли бы тогда затевалась игра
с фаворитом Космачом, да он бы наверняка сказал, что в запасе есть еще один
человек, способный приручить дикую лесную княжну, заставить ее выполнить
чужую волю. А ведь Землянов был уверен в успехе! Выходило, что юродивого ему
подставили, подсунули вместе с новым замыслом -- сватовства княжны, и сделал
это советник и эксперт профессор Желтяков. Коли так, то настоящей миссии
пророчествующего старца никто не знает, и наверняка его засылают к Углицкой
с другой целью, скорее всего, самой неожиданной, например, наладить таким
образом прямой путь к либерее, символу Третьего Рима...
Предстояло все это остановить, прекратить, свернуть и своими руками
погубить так ярко засиявшую мечту...
И, пожалуй, впервые в жизни он не знал, с чего начать и как это
сделать, а. посоветоваться было не с кем. Он решил ехать в Холомницы и там,
на месте, одним разом покончить с операцией, замысел которой, как кукушонок,
выкормился в чужом, масонском гнезде. Билет уже был заказан, когда внезапно
позвонил Ногаец.
-- Генрих Сергеевич, я не могу объяснить, на! Клянусь, в рот! Но мой
пассажир исчез, на, -- докладывал он без мата и ругательств, от которых и
сам старался отвыкнуть. -- Мной был проверен весь состав, на, в том числе на
почтово-багажный вагон и электровоз, на. Обнаружить его нигде не удалось, в
рот. В результате опроса проводников и начальника поезда выяснилось, на,
пассажира никто не видел.
-- Какого пассажира? -- Палеологов плохо понимал его правильную речь.
-- Да этого долбаного кержака, на! -- сорвался генерал. -- Этого
пророка недоделанного, в рот! Спрыгнул, на! А куда еще бы делся? Он с палкой
ходит, на! Сам бы не прыгнул, в рот, кто-то помог.
Это было странно, казалось, Желтяков может теперь вести игру без всяких
помех, но не смерть ли Землянова его остановила? И тоже пошла команда
отменить операцию?
-- Возвращайтесь в Москву, -- приказал Палеологов.
-- Мне что, на? Рапорт на увольнение писать?
-- Пишите.
Бывших военных и ментов он брал в свой аппарат не только за их
послушность, исполнительность и готовность служить за деньги в любом виде;
их определенная тупость и житейско-приземленные потребности были гарантией
верности, незаангажированности и непринадлежности к масонству.
Итак, юродивый пропал из поля зрения сам, оставалось убрать людей из
Холомниц, но, кажется, ситуация полностью выходила из-под контроля.
Посланный на зачистку доверенный человек позвонил сам и передал заявление
княгини. Она требовала невозможного -- Космача, человека, который сначала
поднял Палеологова на недостижимую высоту, а потом уронил, будто специально
получив рекомендательное письмо у Барвина.
Сначала Палеологов жалел, что не отдал команды устранить его, проявил
некое благородство и оставил Космачу унизительную жизнь. Однако после звонка
из Холомниц все перевернулось, спасать княжну надо было любой ценой,
наступая на собственные чувства. Это непривычное состояние сиротства делало
с ним вещи невообразимые. Он спохватился и без звонка, наобум, поехал в офис
к Матрешнику на улицу Правды, где тот арендовал помещение.
Работорговец оказался на месте и встретил по-свойски добродушно, однако
это ничего не значило, не только внешними, но и внутренними качествами он
сильно напоминал матрешку, поскольку был так же многолик и всегда прятал в
себе свое истинное состояние.
-- Я к тебе недавно привозил человека, -- напомнил Палеологов. -- Надо
бы встретиться с ним и переговорить.
-- О чем может говорить преуспевающий бизнесмен и аристократ с гнусным
рабом? -- засмеялся Матрешник, хотя одна из его сутей встала в стойку.
Палеологов отмахнулся и даже зевнуть попробовал.
-- Надо выяснить кое-что...
-- Богомаз, ты, как всегда, опоздал. Два дня назад человек под номером
2219 выправил паспорт, туристическую визу и улетел в Эквадор. Ты же сам
просил, чтоб подальше.
-- Можешь его вернуть?
-- Сделка состоялась, а Марадона назад не ходит.
-- Я бабки заплачу. Хоть тебе, хоть Марадоне.
-- Что бабки? Мне за него сто штук баксов выкупа давали -- не пошел, --
продолжал мудрить Матрешник. -- Мы с тобой условились, договор дороже денег.
-- Кто выкуп предлагал? -- осторожно спросил Палеологов.
-- Не знаю. Все шло через посредников, как обычно...
-- А кто посредники? Не из Петербурга?
-- Ты требуешь невозможного! Коммерческая тайна, Богомаз.
-- Сколько за нее хочешь?
-- За тайну только десять процентов от цены вопроса.
-- Годится.
-- Курганские приезжали.
Палеологов непроизвольно и облегченно вздохнул, что не ускользнуло от
внимания Матрешника.
-- А что ты так за него вдруг заволновался?
Ощущение сиротства толкало на неожиданности, непонятно почему,
Палеологова вдруг потянуло на откровенность. И было бы перед кем!
-- Понимаешь, я сделал подлость, не могу себе простить. Благодаря этому
человеку я поднялся. Ну и вообще... Между нами встала женщина, все из-за
этого. Мне сейчас хоть головой в петлю. Я должен перед ним покаяться,
понимаешь?
Матрешник смотрел на него как на сумасшедшего, но выказывал свою иную
суть.
-- Дело серьезное. Не знаю, чем и помочь. Я все понимаю: когда мучает
совесть, ничто не в радость. Ты же знаешь Марадону. Сволочь еще та, выкрал
технологию производства папаина и стал монополистом. Только почувствует,
посягают на его собственность, из принципа человека не отдаст, быстрее
оставит зверям на съеденье.
-- Что можно сделать? Конкретно? Нельзя медлить! Ты можешь выйти на
Марадону? И вернуть человека назад?
-- В принципе, могу... Но это будет стоить денег. Ты же знаешь,
потребует заплатить неустойку. Он же забыл, как начинали на Арбате...
-- Денег дам, называй сумму.
-- Я отдал за сто штук. Неустойка обычно в пятикратном размере...
-- Что же так дорого продал? Сейчас столько стоит человек?
-- Смотря какой... Ты же не станешь торговаться с Марадоной? Это
бесполезно, особенно в твоем положении.
Он продолжал глядеть как на психа, а сам был под личиной участливого
благодетеля. Палеологов все это видел, но сейчас ему казалось, что цель
оправдает любые средства.
-- Тебе как лучше, по безналичке?
-- Пойми, Богомаз, это не мне надо денег. Это Марадона потребует!
-- Все равно ты посредник, я буду иметь дело с тобой.
-- Он потребует наличкой.
-- Сегодня привезу. Звони своему клиенту.
От Матрешника Палеологов поехал в дворянское собрание, чтобы послать
финансиста в банк и выгрести наличность, какая была в золотоскупках.
Навстречу ему выбежал барон Гален с трясущимися руками: оказывается, пока он
переживал смерть мэтра и ездил его хоронить, на все счета и собственность
Собрания решением арбитражного суда наложили арест...
Палеологов даже не стал разбираться, за какие долги и неоплаченные
кредиты его пытаются сделать банкротом, достаточно было того, что следы вели
в родной город на Неве.
Он тут же позвонил Балдину и попросил сделать четыре срочных визы в
Эквадор.
-- Ты что, решил там отдохнуть? -- изумился тот. -- Это же экватор,
вечная жара, сырость, лихорадка и гепатит!
-- Еду работать, -- соврал Палеологов не посвященному в тонкости дела
Балдину. -- Добывать папаин.
-- А это что такое?
-- Фуфло какое-то, в колбасу добавляют, -- словами Матрешника сказал
Палеологов. -- Бесценный продукт.
Высокопоставленному чиновнику было все равно где и что добывать. /
-- Моя доля десять процентов. Согласись, это по-божески.
-- Могу дать и больше, -- пообещал Палеологов. -- Если визы и билеты
будут сегодня.
Когда все было готово, предводитель обошел свои владения и остановился
у каменного сарая, где стоял белый конь.
-- Моя лошадь тоже арестована? -- спросил он Галена.
После самоубийства мэтра барона словно подменили, бывший невозмутимый
дипломат вдруг стал тороплив и многословен.
-- Судебный пристав ходил тут лично. Описал все, даже деревья в парке
сосчитал...
Палеологов вошел в денник, обнял свой талисман за шею, постоял так,
стиснув зубы, после чего взял у телохранителя пистолет и выстрелил в
настороженное конское ухо.
* * *
К побегу было все готово: за три бессонных ночи Космач изучил
распорядок работы надзирателей, журналист-доброволец заготовил два куска
тонкой, но жесткой арматуры вместо заточек -- для того чтобы спуститься вниз
без лестницы, присмотрели длинную неприколоченную половицу на балконе.
Уходить решили утром, за два часа до подъема, когда у невольников самый
крепкий сон, а копы, шастающие по цеху, забираются в свою караулку и
откровенно спят там до побудки поваров и выдачи им продуктов на завтрак.
Кроме дубинок у надзирателей было одно помповое ружье и размотанный пожарный
рукав с брандспойтом. Ночь побега выбрали не случайно, дежурных было всего
трое и среди них "богатый", который приезжал на старом "москвиче", загонял
его в цех и до утра занимался ремонтом -- остальные тогда больше сидели в
караулке.
Все складывалось хорошо, подойти незаметно к автомобилисту не
составляло труда, после полуночи он поддомкратил свою технику, забрался под
днище и появлялся на перекур или попить чаю. Однако, что он там делал, никак
не проверить, а для побега нужна исправная машина. Оставалась надежда, что к
утру он соберет все, что разобрал, потому что надо выезжать из цеха. Часы
отняли сразу, как привезли сюда, поэтому важно было не потерять ощущение
времени. На ночевку они впервые забрались в одну конуру, выждали, когда
третий уснет, и осторожно выбрались на балкон. Для контроля молдаванин
взялся считать, Космач наблюдал за цехом и слушал звуки у въезда, стараясь
определить, что там происходит: ворота и караулку не было видно из-за
готовых колец, составленных друг на друга.
Звякали ключи, шаркали ботинки по бетону, хлопала дверь и слышался
неразборчивый говор и смех. Они еще жили, наверное, мечтали поспать, поесть,
выпить, но судьба этих копов была предрешена. Первым под заточку шел
"богатый", двум другим отпускалась смерть полегче, во сне... Космач не хотел
об этом думать, напротив, вызывал в себе ненависть, стискивал зубы и кулаки,
однако мысль, что он станет заложным. едва только молдаванин закончит
считать, горела в сознании тусклой, пыльной лампочкой
Неизвестно, о чем в то время думал журналист, но его не слышный ранее
счет скоро превратился в шепот, и было полное ощущение, что он молится.
Может быть, ему было труднее, вряд ли он когда-нибудь напишет, как вырывался
отсюда...
Копы в последний раз торопливо обошли цех и ушли в караулку. Потом
перестали звенеть ключи, хлопнула дверца машины, взвизгнул стартер.
-- Сколько там? Не пора? -- спросил Космач.
Молдаванин считал.
Двигатель наконец завелся, хрустнула коробка скоростей, шины зашуршали
по бетону вперед и тут же назад -- все работало.
Космач достал заточку, спрятанную между кирпичей, сунул за голенище.
-- Пора, вынимаем доску. -- Он подтолкнул журналиста. -- Давай под
шумок, пока мотор гудит.
Тот отодвинулся чуть в сторону, продолжая шептать.
Не выключая двигателя, "богатый" открыл капот.
-- Ну? Берем доску и спускаемся.
Журналист вроде бы наклонился, но, оказалось, чтоб сесть в угол, под
стену. Космач приподнял его, встряхнул.
-- Что с тобой? Ты меня слышишь?
Счет становился громче, лила в темноте не разглядеть, но руки
безвольные и ледяные.
-- Понимаешь, это наш единственный шанс. -- Космач присел перед ним. --
Ты ведь вольный, правда? Ты журналист, исследователь! И оставаться здесь
тебе нельзя. Время пришло, не надо больше считать.
Он считал и ничего не слышал. Прошло еще минут пять прежде чем
двигатель машины заглох, потом хлопнул капот. Судя по звукам, "богатый"
собирал ключи...
-- Ну, что же ты, брат? Заклинило?
Космач запихал журналиста в каморку, сел с ним рядом -- проснулся
сосед, привстал.
-- Кто бормочет?.. Заглохни, спать не даешь!
-- Он молится, -- обронил Космач.
Матрешник вызвал Космача в то же утро вскоре после побудки, когда все
невольники завтракали. Но прежде надзиратели завели его в караулку возле
ворот, дали бритву, помазок и мыло, затем выложили из сумки новую, в
сверкающих пакетах, одежду, ботинки в коробке и велели переодеваться. Когда
он стал разуваться, вспомнил, что заточка по-прежнему за голенищем, однако
незаметно переложить ее из сапога в карман не удалось, копы сразу скидывали
спецовку в мешок.
Когда Космач переоделся, один из них вручил заграничный паспорт.
-- Спрячь в карман.
Он расценил это по-своему: за ним явился покупатель, который и вывезет
его из России.
В сопровождении двух копов он впервые вышел из пыльного цеха и,
отвыкший от солнечного света, вначале ослеп и несколько минут протирал
слезящиеся глаза. Его посадили в тесную "ниву" на заднее сиденье, рядом с
надзирателем, второй сел впереди.
На водительском месте был сам хозяин.
Не слишком ли много чести рабу? Только эскорта недостает...
-- Ну что, турист, готов на мир посмотреть? -- благодушно спросил
Матрешник.
-- Только за твой счет, -- пробурчал Космач.
-- Разумеется, драгоценный ты мой. Хозяин платит за все!
-- Чего стоим, поехали.
-- А что, так не терпится в джунгли?
-- Думаю, там лучше, чем в твоем кольце.
Матрешник ухмыльнулся и сделал знак копам. Те послушно вылезли из
кабины и отошли назад. Мысль заработала в одном направлении -- бежать, пока
надзирателей нет рядом: дать хозяину по башке, вытолкнуть на улицу и
перебраться за руль...
Но эту неподъемную тушу вряд ли скоро выкорчуешь из машины, успеют
подскочить, да и ключа нет в замке зажигания...
-- Первый случай в моей практике, чтоб в течение одной недели за голову
предлагали два выкупа, -- признался Матрешник. -- Причем сумма
увеличивается. Как ты считаешь, подождать третьего клиента или уж
остановиться?
-- Остановиться, -- сказал Космач.
-- Почему? Ставки растут...
-- Жадность фраера сгубила.
-- Это тоже правильно, -- засмеялся Матрешник. -- А скажи ты мне, что
такое есть за тобой, отчего клиенты в очередь идут? Может, устроить
маленький закрытый аукцион?
-- Продешевить боишься?
-- Как же! Все жаба давит. Может, птицу счастья в руках держу, а за
гроши отдам?
-- Не знаю, какой дурак решил меня выкупить.
-- Он не дурак. Скорее придумывает какую-то авантюру. Или точно знает:
за тебя можно взять больше. Ты не прибедняйся, уже дают хорошие деньги. Если
назвать сумму, упадешь. -- Он обернулся всей тушей, насколько мог. -- Не
буду скрывать, какой-то странный интерес проявил Богомаз. Даже лохом
прикинулся... Но я-то его знаю.
-- Кто это?
-- А кто тебя продал!
-- Не может быть, -- насторожился Космач. -- Его фамилия Палеологов?
-- Да, вроде так. На Арбате он был Богомаз, иконами торговал... Ты
скажи, с чего он так заволновался?
-- Может, человека совесть замучила?
-- Он тоже мне тут про совесть пел, говорит, подлость совершил,
покаяться хочу, мол, женщина какая-то между вами встала... Но это все фуфло,
гонит. А я серьезно спрашиваю. Тебе-то что скрывать? Вы враги.
-- Если так заговорил, значит, серьезно. Вдруг и правда покаяться
захотелось?
-- Если захотелось, пошел бы в церковь, бабки отстегнул и покаялся. Ты
же не поп? -- Матрешник поворочался и тяжело вздохнул. -- Вообще-то у
Богомаза всегда крыша немного набекрень была... Где он тебя выкопал?
-- Судьба свела...
-- А ты ученый по какому профилю?
-- Историк.
-- Историк? -- подпрыгнул Матрешник. -- Не понял! Я думал, ты по
технике. Оборонка там, высокие технологии... Кому, на хрен, историк нужен в
наше время?
-- Вот и я не пойму, кому понадобился. Матрешник поерзал, раскачивая
машину.
-- Ладно, -- сказал наконец. -- Условия такие. Я возвращаю тебя
Богомазу. Только ты должен подтвердить, что был в Эквадоре, у Марадоны, и
тебя вернули. Понял? Для того тебе паспорт дали, там виза погашена и
обратный билет. Подтвердишь?
-- Конечно, это в моих интересах.
-- Молодец, сообразительный... Тогда поехали!
Он вылез, обошел машину и завалился на пассажирское сиденье. За руль
сел один из копов. "Нива" поколесила по огромной полузаброшенной территории
завода железобетонных изделий, выехала за охраняемые ворота. Космач мысленно
перевел дух: все, сейчас или никогда!
Попадать в руки Палеологова не было никакого желания.
Космач сидел посередине, успокоившийся Матрешник к нему не
оборачивался, смотрел вперед и о чем-то думал, может, считал свои барыши,
коп был увлечен рулем, объезжал ямы на разбитой дороге. Потряхивало сильно,
и потому Космач как бы непроизвольно переместился в сторону водителя,
несколько раз схватился за спинку его сиденья, чтобы приучиться к этому
движению, и, наконец, сжал левой рукой привязной ремень, торчащий на стойке.
Вытягивал медленно, спускал вниз и прижимал ногой, и когда образовалась
петля, схватил ее и набросил на шею копа. И одновременно ударил ногой в
голову Матрешника.
Думал свалить сразу, однако лысая голова на короткой шее лишь
мотнулась. Коп захрипел, бросил руль и потянулся к горлу. Налегая всем
телом, Космач затянул ремень.
-- Тормози! -- зарычал ему в ухо и еще раз ударил Матрешника.
Тот сначала пытался схватить его за ногу, потом потянулся к бардачку.
Машина сбавила скорость и запрыгала по ямам, поэтому он никак не мог поймать
крышку, упорно хватал руками. Обвиснув на ремне, Космач почти лег на спину и
начал молотить хозяина обеими ногами, а потом и вовсе придавил его голову к
приспущенному стеклу дверцы. А тот сопел, кряхтел и все царапал бардачок, но
из-за толстой фигуры руки были коротки! И тут случилось невероятное: его
голова начала плющиться, превращаясь в красную лепеху на стекле дверцы.
Космач поджал ноги, отпустив Матрешника, но тот не обвис, не повалился
замертво, и голова еще секунду оставалась плоской, после чего, будто
резиновая игрушка, со свистом втянула воздух и выправилась. Он захрипел и
потянулся руками.
Двигатель задергался, заглох, "нива" вкатилась в выбоину и остановилась
сама.
Космач бросил неподвижного копа на руль, уперся руками и ударил
Матрешника со всей силы. Тот вдруг заорал, схватился за голову и начал
вставать -- развернуться хотел, но уперся в потолок. От следующего удара
немного осел и, будто разъяренный, обезумевший бык, с ревом полез к заднему
сиденью, но не мог протолкнуть туловище в просвет между спинками сидений и
потолком. Тем временем Космач достал крючок, открыл дверцу и, отпихиваясь
ногами, вытолкнул водителя на улицу.
И сам выскочил, откинув спинку сиденья. И только сейчас увидел, что
машина стоит посередине придорожной деревни и вроде бы люди на улице. Но
озираться и медлить было нельзя, одуревший Матрешник кричал и буйствовал,
зачем-то пытаясь протиснуться назад. Космач распахнул дверцу и. ухватив за
шиворот, вырвал неповоротливую тушу из кабины.
Пока он елозил на четвереньках, Космач сел за руль и стал запускать
мотор, однако тучный работорговец больше напоминал ваньку-встаньку --
оказался уже на ногах и теперь хватался за открытую пассажирскую дверцу.
Голову вдруг пронзил детский страх, что это чудовище сейчас вползет назад и
все повторится, как в кошмарном сне. Тогда Космач открыл бардачок, и стало
ясно, почему Матрешник рвался к нему: там лежал пистолет. Космач схватил
его, не проверяя, заряжен ли. потянул спуск, -- громоздкая туша сама лезла
на ствол...
От выстрела в замкнутом пространстве зазвенело в ушах. Работорговец
отпрянул, согнулся и встал на колени.
Показалось, стартер крутится очень долго и медленно, а Матрешник все
еще стоит перед открытой дверцей и тянет руки...
* * *
Их не зря называли отступниками и крамольниками. Вера сонорецких
старцев была не ведома на Соляном Пути и потому непонятна, как и язык
читаемых ими молитв. А их могучий, совсем не церковный распев больше
напоминал разбойничьи песни или воинские гимны, охватывающие богобоязненную
душу страхом и трепетом одновременно.
Некоторые старообрядческие общины не почитали сонорецких старцев и
стариц, бывало, предавали анафеме и намоленные камни опрокидывали, но если
случалось встретиться с ними на Тропе, а паче того когда хворого приводили
тайком на Сон-реку каждый в отдельности готов был принять грех на душу и
побеседовать с еретиками, поесть из одной по суды, принять анчихристово
зелье, позволить чтение над собой бесовских заговоров и послушать их
моления.
И редко кто не заражался от них ересью и не то сковал, не скорбел и не
печалился потом тайной печалью от бренности собственной жизни и неуемно го
влечения на берега заветной реки. По достижении зрелых лет некоторые
вкусившие крамол лесные скитальцы самых разных толков или открыто, или
тайком прощались со своими единоверцами и домашними и, невзирая на суд и
проклятия вслед, уходили на Сон-реку.
Сколько помнили на Соляной Тропе, обратно никто не возвращался, разве
что странствующим старцем, которых опять же крадучись почитали как святых и,
настращав домашних, чтоб держали язык за зубами, с поклонами просили войти в
хоромину, чтоб вместе помолиться.
Говорили, что их слышит Господь, ибо старцам ведомо Его истинное имя...
Придя в Холомницы, Клестя-малой долго бродил вдоль реки, покуда не
выбрал крупный прибрежный валун с плоским верхом. Встал на него лицом на
восток, одни сутки молился стоя, вторые на коленях, а третьи распластавшись
ниц. А река прибывала, странника подтопило, однако он не сошел, лежал в
воде, отрезанный от берега.
Каждый день боярышня ходила к нему, звала, но юродивый не сходил с
камня и в ее сторону даже головы не поворачивал. Она знала, нельзя мешать
молитве пророчествующего старца, но боялась, встанет где-нибудь затор, в
одночасье поднимется вода и смоет его.
На четвертый день она застала юродивого стоящим по колено в бурной
ледяной реке, однако от согбенной спины и даже от воды вокруг его ног шел
пар, а до берега уже сажени две мутного, стремительного потока. Вавила
забрела чуть ли не по пояс, сдернула старца с камня, вытащила на берег.
-- Вот тебе камень мой, внучка Илиодорова. -- сказал он, стуча от
холода зубами. -- Вставай и молись.
-- Сначала баню истоплю, чтоб отогрелся. А пока идем, на печь положу.
Привела его в избу, а он сел на порог и на лежанку не идет,
переодеваться в сухое отказывается.. Пока она баню затопила и воды наносила
с реки, Клестя-малой неожиданно быстро обсох и засобирался.
-- Никуда не пущу! Примрешь по дороге.
-- Не держи меня. -- Котомку за спину забросил. -- На Сон-реку мне
надобно, пойду. Братия со мной спорила, ведь из скита прогнали! А я приду к
ним, поведаю, что в мире творится от их пророчеств. И самих приведу к
покаянию!
Потряс клюкой, сверкая глазами.
На следующее утро, еще до восхода, боярышня пошла на реку, встала на
камень намоленный, обернулась лицом к дороге, как к солнцу, и воздела руки.
Соляной Путь -- Вологда
1992-2002
Сергей Алексеев. Покаяние пророков
достала расплавленный воск.
-- Излейся, страх лютый, аки вода изливается с гор. Аки воск сей
огненный горючий застынет, так испуг спадет с души твоей. Не бысть более
страху земному, бысть Божьему. Аминь.
Достала из воды отлитую восковую фигурку -- человек с ружьем. Вот
отчего испуг ее был. Проткнула иглой насквозь, на кусок бересты положила под
дымоходом и подожгла.
-- Унесись в трубу и развейся пеплом!
И пока все это делала, Агриппина Давыдовна уснула прямо на пороге,
привалившись к косяку. Вавила подняла ее на руки, перенесла в кровать. Сама
же пристроила иконки в углу на лавке, постелила коврик, отбила первый
поклон, откинула кожаный листик на четках да так и заснула, стоя на коленях.
А проснулась на рассвете оттого, что ведро звякнуло: бабушка уже корову
подоила и теперь цедила молоко.
-- Та шо ж ты на полу спишь? -- знакомым визгливым голосом заговорила
старушка. -- Як чоловик мой. Тай кажу, он же ж дурной быв, як горилки
выпьет. А ты горилки не пила.
-- Я молилась, бабушка.
-- Сон мне привиделся, нимци прийшлы и у деревне стрелялы.
-- Не сон это, вправду было...
-- Та як же ж не сон?
-- Возле дома Юрия Николаевича стреляли ночью. -- Боярышня встала. --
Будто на пасху. У нас так делают в скитах. Выйдут на улицу, как первая
звезда взойдет, и стреляют.
-- Та на шо ж стреляют?
-- Чтоб возвестить миру -- Спаситель наш Иисус Христос воскрес.
Агриппина Давыдовна задумалась, глаза на миг потемнели, будто со света
в тень ушла, но тут же просияли.
-- Кажу, то Кондрат! Вин же як мой Лука, дурной когда выпьет. Усе ему
стреляты треба! Пойдем та побачим, чього вин стрелял?..
Они вышли на восходе, от вольного воздуха у Вавилы закружилась голова.
Ночью подморозило, хрустел ледок, наперебой дробно стучали дятлы и
заливались на березах тетерева. Утро было чистым, первозданным, как земля
после потопа, и хотелось молиться. Все это время она чувствовала на себе
вериги ежеминутно, жесткий волос царапал и колол тело от малейшего движения,
и даже от дыхания грудь охватывало горючей болью. Но тут будто и власяница с
нее спала...
Возле дома Космача они остановились, конь, почуяв людей, тихонько
заржал. Дверь была распахнута, калитка настежь, словно кто-то выскочил
впопыхах и убежал. Старушка сунулась в избу, обежала двор.
-- Война була, чи шо? -- недоуменно озиралась она. -- Но когда война,
людины побитые лежат, а нема ничего... И Кондрата нема.
Вавила поднялась на крыльцо и стала смотреть в конец улицы -- встающее
солнце еще не слепило, но скрадывало дорогу. Агриппина Давыдовна, как
завзятый следопыт, сделала еще один круг возле дома, затем убежала на реку и
вернулась через огород, обескураженная и растерянная.
-- Та шо ж тут було? Ничого ни розумию. То ли Кондрата вбыли и у реку
бросили, то ли Кондрат усех вбыв?.. Та шо ж ты молчишь? Кажу, война була,
дывись, хата постреляна, тай конюшня... Та нимцев нема, кажу. Колы нимцев
нема, якая вже ж война? А кровь е! Хто кого побыв -- не розумию...
Боярышня смотрела из-под руки и ждала, пока солнце наконец оторвется от
земли и обнажит дорогу. И когда образовался этот просвет, в конце деревни
появился путник с посошком.
-- Погоди, бабушка, вон человек идет, сейчас спросим. По виду так
странник, а они все знают.
Агриппина Давыдовна притихла, присела немного и замерла, будто птица на
ветке, прежде чем слететь.
А странник приблизился, шапку снял, опираясь одной рукой на посох,
поклонился в пояс.
-- Христос воскресе, люди добрые.
-- Здравствуй, Клестиан Алфеевич, -- ответила ему боярышня. -- Откуда
же ты явился, странник богоугодный?
-- Мир пытать бегал, внучка Илиодорова.
-- Ну и что же, испытал мир?
-- С ног до головы в гное да мерзости.
-- Входи же, страстотерпец! Я сей же час баню затоплю.
-- На реку пойду, вымоюсь. -- Клестя-малой потоптался на месте, потыкал
лед посошком. -- Эвон какая здесь река чистая да бурливая. Будто Иордан.
* * *
Смерть мэтра потрясла, а более всего -- причина самоубийства, и если в
первый миг он ощутил лишь тоскливую беспомощность, то когда обнаружил в
своем факсе записку, испытал сиротство, чувство новое и горькое, как
лекарство в детстве. От него нельзя было избавиться, как раньше он
избавлялся от всего, что мучило или казалось постыдным.
Он уговаривал себя, что все проходит, и эта рана пройдет, зарубцуется,
затянется молодой кожей, и останется лишь шрам на память, убеждал и вызывал
в себе недовольство и злость на Землянова -- все поучал, наставлял и
контролировал, а сам погубил все дело, сам притащил этого профессора и
оставил расхлебывать все ему! Однако чувство сиротства оказалось настолько
сильным и подавляющим, что появилась совершенно иная мысль -- о прощении.
Глеб Максимович как честный дворянин смыл свой позор кровью, ушел с
достоинством и честью, сам осудил себя и привел приговор в исполнение.
И надо было сейчас исполнить его завещание, вывести из-под всяческого
контроля княжну Углицкую, спасти ее, а значит, и идею Третьего Рима, чтобы
потом начать сначала. И. казалось, сделать это просто -- снять блокаду с
Холомниц, убрать своих людей, и тогда она уйдет сама в небытие Соляной
Тропы, откуда и пришла... Но задуманная и благословленная мэтром операция
уже раскрутилась, набрала обороты: точно установили место, где пряталась
княжна все это время, посланный со специальным поручением чистильщик убирал
лишних людей, могущих помешать основному исполнителю -- юродивому, на
которого Землянов делал ставку.
Переодетый в штатское генерал Ногаец тихим ходом, на поезде вез
юродивого к Углицкой.
Теперь уже вряд ли кто скажет, откуда, из какого небытия, из какой
преисподней или клиники явился этот полусумасшедший, но авторитетный в
кругах старообрядцев и почитаемый святым странник. Кто его обработал,
подготовил к этой миссии? Если бы сам мэтр, вряд ли бы тогда затевалась игра
с фаворитом Космачом, да он бы наверняка сказал, что в запасе есть еще один
человек, способный приручить дикую лесную княжну, заставить ее выполнить
чужую волю. А ведь Землянов был уверен в успехе! Выходило, что юродивого ему
подставили, подсунули вместе с новым замыслом -- сватовства княжны, и сделал
это советник и эксперт профессор Желтяков. Коли так, то настоящей миссии
пророчествующего старца никто не знает, и наверняка его засылают к Углицкой
с другой целью, скорее всего, самой неожиданной, например, наладить таким
образом прямой путь к либерее, символу Третьего Рима...
Предстояло все это остановить, прекратить, свернуть и своими руками
погубить так ярко засиявшую мечту...
И, пожалуй, впервые в жизни он не знал, с чего начать и как это
сделать, а. посоветоваться было не с кем. Он решил ехать в Холомницы и там,
на месте, одним разом покончить с операцией, замысел которой, как кукушонок,
выкормился в чужом, масонском гнезде. Билет уже был заказан, когда внезапно
позвонил Ногаец.
-- Генрих Сергеевич, я не могу объяснить, на! Клянусь, в рот! Но мой
пассажир исчез, на, -- докладывал он без мата и ругательств, от которых и
сам старался отвыкнуть. -- Мной был проверен весь состав, на, в том числе на
почтово-багажный вагон и электровоз, на. Обнаружить его нигде не удалось, в
рот. В результате опроса проводников и начальника поезда выяснилось, на,
пассажира никто не видел.
-- Какого пассажира? -- Палеологов плохо понимал его правильную речь.
-- Да этого долбаного кержака, на! -- сорвался генерал. -- Этого
пророка недоделанного, в рот! Спрыгнул, на! А куда еще бы делся? Он с палкой
ходит, на! Сам бы не прыгнул, в рот, кто-то помог.
Это было странно, казалось, Желтяков может теперь вести игру без всяких
помех, но не смерть ли Землянова его остановила? И тоже пошла команда
отменить операцию?
-- Возвращайтесь в Москву, -- приказал Палеологов.
-- Мне что, на? Рапорт на увольнение писать?
-- Пишите.
Бывших военных и ментов он брал в свой аппарат не только за их
послушность, исполнительность и готовность служить за деньги в любом виде;
их определенная тупость и житейско-приземленные потребности были гарантией
верности, незаангажированности и непринадлежности к масонству.
Итак, юродивый пропал из поля зрения сам, оставалось убрать людей из
Холомниц, но, кажется, ситуация полностью выходила из-под контроля.
Посланный на зачистку доверенный человек позвонил сам и передал заявление
княгини. Она требовала невозможного -- Космача, человека, который сначала
поднял Палеологова на недостижимую высоту, а потом уронил, будто специально
получив рекомендательное письмо у Барвина.
Сначала Палеологов жалел, что не отдал команды устранить его, проявил
некое благородство и оставил Космачу унизительную жизнь. Однако после звонка
из Холомниц все перевернулось, спасать княжну надо было любой ценой,
наступая на собственные чувства. Это непривычное состояние сиротства делало
с ним вещи невообразимые. Он спохватился и без звонка, наобум, поехал в офис
к Матрешнику на улицу Правды, где тот арендовал помещение.
Работорговец оказался на месте и встретил по-свойски добродушно, однако
это ничего не значило, не только внешними, но и внутренними качествами он
сильно напоминал матрешку, поскольку был так же многолик и всегда прятал в
себе свое истинное состояние.
-- Я к тебе недавно привозил человека, -- напомнил Палеологов. -- Надо
бы встретиться с ним и переговорить.
-- О чем может говорить преуспевающий бизнесмен и аристократ с гнусным
рабом? -- засмеялся Матрешник, хотя одна из его сутей встала в стойку.
Палеологов отмахнулся и даже зевнуть попробовал.
-- Надо выяснить кое-что...
-- Богомаз, ты, как всегда, опоздал. Два дня назад человек под номером
2219 выправил паспорт, туристическую визу и улетел в Эквадор. Ты же сам
просил, чтоб подальше.
-- Можешь его вернуть?
-- Сделка состоялась, а Марадона назад не ходит.
-- Я бабки заплачу. Хоть тебе, хоть Марадоне.
-- Что бабки? Мне за него сто штук баксов выкупа давали -- не пошел, --
продолжал мудрить Матрешник. -- Мы с тобой условились, договор дороже денег.
-- Кто выкуп предлагал? -- осторожно спросил Палеологов.
-- Не знаю. Все шло через посредников, как обычно...
-- А кто посредники? Не из Петербурга?
-- Ты требуешь невозможного! Коммерческая тайна, Богомаз.
-- Сколько за нее хочешь?
-- За тайну только десять процентов от цены вопроса.
-- Годится.
-- Курганские приезжали.
Палеологов непроизвольно и облегченно вздохнул, что не ускользнуло от
внимания Матрешника.
-- А что ты так за него вдруг заволновался?
Ощущение сиротства толкало на неожиданности, непонятно почему,
Палеологова вдруг потянуло на откровенность. И было бы перед кем!
-- Понимаешь, я сделал подлость, не могу себе простить. Благодаря этому
человеку я поднялся. Ну и вообще... Между нами встала женщина, все из-за
этого. Мне сейчас хоть головой в петлю. Я должен перед ним покаяться,
понимаешь?
Матрешник смотрел на него как на сумасшедшего, но выказывал свою иную
суть.
-- Дело серьезное. Не знаю, чем и помочь. Я все понимаю: когда мучает
совесть, ничто не в радость. Ты же знаешь Марадону. Сволочь еще та, выкрал
технологию производства папаина и стал монополистом. Только почувствует,
посягают на его собственность, из принципа человека не отдаст, быстрее
оставит зверям на съеденье.
-- Что можно сделать? Конкретно? Нельзя медлить! Ты можешь выйти на
Марадону? И вернуть человека назад?
-- В принципе, могу... Но это будет стоить денег. Ты же знаешь,
потребует заплатить неустойку. Он же забыл, как начинали на Арбате...
-- Денег дам, называй сумму.
-- Я отдал за сто штук. Неустойка обычно в пятикратном размере...
-- Что же так дорого продал? Сейчас столько стоит человек?
-- Смотря какой... Ты же не станешь торговаться с Марадоной? Это
бесполезно, особенно в твоем положении.
Он продолжал глядеть как на психа, а сам был под личиной участливого
благодетеля. Палеологов все это видел, но сейчас ему казалось, что цель
оправдает любые средства.
-- Тебе как лучше, по безналичке?
-- Пойми, Богомаз, это не мне надо денег. Это Марадона потребует!
-- Все равно ты посредник, я буду иметь дело с тобой.
-- Он потребует наличкой.
-- Сегодня привезу. Звони своему клиенту.
От Матрешника Палеологов поехал в дворянское собрание, чтобы послать
финансиста в банк и выгрести наличность, какая была в золотоскупках.
Навстречу ему выбежал барон Гален с трясущимися руками: оказывается, пока он
переживал смерть мэтра и ездил его хоронить, на все счета и собственность
Собрания решением арбитражного суда наложили арест...
Палеологов даже не стал разбираться, за какие долги и неоплаченные
кредиты его пытаются сделать банкротом, достаточно было того, что следы вели
в родной город на Неве.
Он тут же позвонил Балдину и попросил сделать четыре срочных визы в
Эквадор.
-- Ты что, решил там отдохнуть? -- изумился тот. -- Это же экватор,
вечная жара, сырость, лихорадка и гепатит!
-- Еду работать, -- соврал Палеологов не посвященному в тонкости дела
Балдину. -- Добывать папаин.
-- А это что такое?
-- Фуфло какое-то, в колбасу добавляют, -- словами Матрешника сказал
Палеологов. -- Бесценный продукт.
Высокопоставленному чиновнику было все равно где и что добывать. /
-- Моя доля десять процентов. Согласись, это по-божески.
-- Могу дать и больше, -- пообещал Палеологов. -- Если визы и билеты
будут сегодня.
Когда все было готово, предводитель обошел свои владения и остановился
у каменного сарая, где стоял белый конь.
-- Моя лошадь тоже арестована? -- спросил он Галена.
После самоубийства мэтра барона словно подменили, бывший невозмутимый
дипломат вдруг стал тороплив и многословен.
-- Судебный пристав ходил тут лично. Описал все, даже деревья в парке
сосчитал...
Палеологов вошел в денник, обнял свой талисман за шею, постоял так,
стиснув зубы, после чего взял у телохранителя пистолет и выстрелил в
настороженное конское ухо.
* * *
К побегу было все готово: за три бессонных ночи Космач изучил
распорядок работы надзирателей, журналист-доброволец заготовил два куска
тонкой, но жесткой арматуры вместо заточек -- для того чтобы спуститься вниз
без лестницы, присмотрели длинную неприколоченную половицу на балконе.
Уходить решили утром, за два часа до подъема, когда у невольников самый
крепкий сон, а копы, шастающие по цеху, забираются в свою караулку и
откровенно спят там до побудки поваров и выдачи им продуктов на завтрак.
Кроме дубинок у надзирателей было одно помповое ружье и размотанный пожарный
рукав с брандспойтом. Ночь побега выбрали не случайно, дежурных было всего
трое и среди них "богатый", который приезжал на старом "москвиче", загонял
его в цех и до утра занимался ремонтом -- остальные тогда больше сидели в
караулке.
Все складывалось хорошо, подойти незаметно к автомобилисту не
составляло труда, после полуночи он поддомкратил свою технику, забрался под
днище и появлялся на перекур или попить чаю. Однако, что он там делал, никак
не проверить, а для побега нужна исправная машина. Оставалась надежда, что к
утру он соберет все, что разобрал, потому что надо выезжать из цеха. Часы
отняли сразу, как привезли сюда, поэтому важно было не потерять ощущение
времени. На ночевку они впервые забрались в одну конуру, выждали, когда
третий уснет, и осторожно выбрались на балкон. Для контроля молдаванин
взялся считать, Космач наблюдал за цехом и слушал звуки у въезда, стараясь
определить, что там происходит: ворота и караулку не было видно из-за
готовых колец, составленных друг на друга.
Звякали ключи, шаркали ботинки по бетону, хлопала дверь и слышался
неразборчивый говор и смех. Они еще жили, наверное, мечтали поспать, поесть,
выпить, но судьба этих копов была предрешена. Первым под заточку шел
"богатый", двум другим отпускалась смерть полегче, во сне... Космач не хотел
об этом думать, напротив, вызывал в себе ненависть, стискивал зубы и кулаки,
однако мысль, что он станет заложным. едва только молдаванин закончит
считать, горела в сознании тусклой, пыльной лампочкой
Неизвестно, о чем в то время думал журналист, но его не слышный ранее
счет скоро превратился в шепот, и было полное ощущение, что он молится.
Может быть, ему было труднее, вряд ли он когда-нибудь напишет, как вырывался
отсюда...
Копы в последний раз торопливо обошли цех и ушли в караулку. Потом
перестали звенеть ключи, хлопнула дверца машины, взвизгнул стартер.
-- Сколько там? Не пора? -- спросил Космач.
Молдаванин считал.
Двигатель наконец завелся, хрустнула коробка скоростей, шины зашуршали
по бетону вперед и тут же назад -- все работало.
Космач достал заточку, спрятанную между кирпичей, сунул за голенище.
-- Пора, вынимаем доску. -- Он подтолкнул журналиста. -- Давай под
шумок, пока мотор гудит.
Тот отодвинулся чуть в сторону, продолжая шептать.
Не выключая двигателя, "богатый" открыл капот.
-- Ну? Берем доску и спускаемся.
Журналист вроде бы наклонился, но, оказалось, чтоб сесть в угол, под
стену. Космач приподнял его, встряхнул.
-- Что с тобой? Ты меня слышишь?
Счет становился громче, лила в темноте не разглядеть, но руки
безвольные и ледяные.
-- Понимаешь, это наш единственный шанс. -- Космач присел перед ним. --
Ты ведь вольный, правда? Ты журналист, исследователь! И оставаться здесь
тебе нельзя. Время пришло, не надо больше считать.
Он считал и ничего не слышал. Прошло еще минут пять прежде чем
двигатель машины заглох, потом хлопнул капот. Судя по звукам, "богатый"
собирал ключи...
-- Ну, что же ты, брат? Заклинило?
Космач запихал журналиста в каморку, сел с ним рядом -- проснулся
сосед, привстал.
-- Кто бормочет?.. Заглохни, спать не даешь!
-- Он молится, -- обронил Космач.
Матрешник вызвал Космача в то же утро вскоре после побудки, когда все
невольники завтракали. Но прежде надзиратели завели его в караулку возле
ворот, дали бритву, помазок и мыло, затем выложили из сумки новую, в
сверкающих пакетах, одежду, ботинки в коробке и велели переодеваться. Когда
он стал разуваться, вспомнил, что заточка по-прежнему за голенищем, однако
незаметно переложить ее из сапога в карман не удалось, копы сразу скидывали
спецовку в мешок.
Когда Космач переоделся, один из них вручил заграничный паспорт.
-- Спрячь в карман.
Он расценил это по-своему: за ним явился покупатель, который и вывезет
его из России.
В сопровождении двух копов он впервые вышел из пыльного цеха и,
отвыкший от солнечного света, вначале ослеп и несколько минут протирал
слезящиеся глаза. Его посадили в тесную "ниву" на заднее сиденье, рядом с
надзирателем, второй сел впереди.
На водительском месте был сам хозяин.
Не слишком ли много чести рабу? Только эскорта недостает...
-- Ну что, турист, готов на мир посмотреть? -- благодушно спросил
Матрешник.
-- Только за твой счет, -- пробурчал Космач.
-- Разумеется, драгоценный ты мой. Хозяин платит за все!
-- Чего стоим, поехали.
-- А что, так не терпится в джунгли?
-- Думаю, там лучше, чем в твоем кольце.
Матрешник ухмыльнулся и сделал знак копам. Те послушно вылезли из
кабины и отошли назад. Мысль заработала в одном направлении -- бежать, пока
надзирателей нет рядом: дать хозяину по башке, вытолкнуть на улицу и
перебраться за руль...
Но эту неподъемную тушу вряд ли скоро выкорчуешь из машины, успеют
подскочить, да и ключа нет в замке зажигания...
-- Первый случай в моей практике, чтоб в течение одной недели за голову
предлагали два выкупа, -- признался Матрешник. -- Причем сумма
увеличивается. Как ты считаешь, подождать третьего клиента или уж
остановиться?
-- Остановиться, -- сказал Космач.
-- Почему? Ставки растут...
-- Жадность фраера сгубила.
-- Это тоже правильно, -- засмеялся Матрешник. -- А скажи ты мне, что
такое есть за тобой, отчего клиенты в очередь идут? Может, устроить
маленький закрытый аукцион?
-- Продешевить боишься?
-- Как же! Все жаба давит. Может, птицу счастья в руках держу, а за
гроши отдам?
-- Не знаю, какой дурак решил меня выкупить.
-- Он не дурак. Скорее придумывает какую-то авантюру. Или точно знает:
за тебя можно взять больше. Ты не прибедняйся, уже дают хорошие деньги. Если
назвать сумму, упадешь. -- Он обернулся всей тушей, насколько мог. -- Не
буду скрывать, какой-то странный интерес проявил Богомаз. Даже лохом
прикинулся... Но я-то его знаю.
-- Кто это?
-- А кто тебя продал!
-- Не может быть, -- насторожился Космач. -- Его фамилия Палеологов?
-- Да, вроде так. На Арбате он был Богомаз, иконами торговал... Ты
скажи, с чего он так заволновался?
-- Может, человека совесть замучила?
-- Он тоже мне тут про совесть пел, говорит, подлость совершил,
покаяться хочу, мол, женщина какая-то между вами встала... Но это все фуфло,
гонит. А я серьезно спрашиваю. Тебе-то что скрывать? Вы враги.
-- Если так заговорил, значит, серьезно. Вдруг и правда покаяться
захотелось?
-- Если захотелось, пошел бы в церковь, бабки отстегнул и покаялся. Ты
же не поп? -- Матрешник поворочался и тяжело вздохнул. -- Вообще-то у
Богомаза всегда крыша немного набекрень была... Где он тебя выкопал?
-- Судьба свела...
-- А ты ученый по какому профилю?
-- Историк.
-- Историк? -- подпрыгнул Матрешник. -- Не понял! Я думал, ты по
технике. Оборонка там, высокие технологии... Кому, на хрен, историк нужен в
наше время?
-- Вот и я не пойму, кому понадобился. Матрешник поерзал, раскачивая
машину.
-- Ладно, -- сказал наконец. -- Условия такие. Я возвращаю тебя
Богомазу. Только ты должен подтвердить, что был в Эквадоре, у Марадоны, и
тебя вернули. Понял? Для того тебе паспорт дали, там виза погашена и
обратный билет. Подтвердишь?
-- Конечно, это в моих интересах.
-- Молодец, сообразительный... Тогда поехали!
Он вылез, обошел машину и завалился на пассажирское сиденье. За руль
сел один из копов. "Нива" поколесила по огромной полузаброшенной территории
завода железобетонных изделий, выехала за охраняемые ворота. Космач мысленно
перевел дух: все, сейчас или никогда!
Попадать в руки Палеологова не было никакого желания.
Космач сидел посередине, успокоившийся Матрешник к нему не
оборачивался, смотрел вперед и о чем-то думал, может, считал свои барыши,
коп был увлечен рулем, объезжал ямы на разбитой дороге. Потряхивало сильно,
и потому Космач как бы непроизвольно переместился в сторону водителя,
несколько раз схватился за спинку его сиденья, чтобы приучиться к этому
движению, и, наконец, сжал левой рукой привязной ремень, торчащий на стойке.
Вытягивал медленно, спускал вниз и прижимал ногой, и когда образовалась
петля, схватил ее и набросил на шею копа. И одновременно ударил ногой в
голову Матрешника.
Думал свалить сразу, однако лысая голова на короткой шее лишь
мотнулась. Коп захрипел, бросил руль и потянулся к горлу. Налегая всем
телом, Космач затянул ремень.
-- Тормози! -- зарычал ему в ухо и еще раз ударил Матрешника.
Тот сначала пытался схватить его за ногу, потом потянулся к бардачку.
Машина сбавила скорость и запрыгала по ямам, поэтому он никак не мог поймать
крышку, упорно хватал руками. Обвиснув на ремне, Космач почти лег на спину и
начал молотить хозяина обеими ногами, а потом и вовсе придавил его голову к
приспущенному стеклу дверцы. А тот сопел, кряхтел и все царапал бардачок, но
из-за толстой фигуры руки были коротки! И тут случилось невероятное: его
голова начала плющиться, превращаясь в красную лепеху на стекле дверцы.
Космач поджал ноги, отпустив Матрешника, но тот не обвис, не повалился
замертво, и голова еще секунду оставалась плоской, после чего, будто
резиновая игрушка, со свистом втянула воздух и выправилась. Он захрипел и
потянулся руками.
Двигатель задергался, заглох, "нива" вкатилась в выбоину и остановилась
сама.
Космач бросил неподвижного копа на руль, уперся руками и ударил
Матрешника со всей силы. Тот вдруг заорал, схватился за голову и начал
вставать -- развернуться хотел, но уперся в потолок. От следующего удара
немного осел и, будто разъяренный, обезумевший бык, с ревом полез к заднему
сиденью, но не мог протолкнуть туловище в просвет между спинками сидений и
потолком. Тем временем Космач достал крючок, открыл дверцу и, отпихиваясь
ногами, вытолкнул водителя на улицу.
И сам выскочил, откинув спинку сиденья. И только сейчас увидел, что
машина стоит посередине придорожной деревни и вроде бы люди на улице. Но
озираться и медлить было нельзя, одуревший Матрешник кричал и буйствовал,
зачем-то пытаясь протиснуться назад. Космач распахнул дверцу и. ухватив за
шиворот, вырвал неповоротливую тушу из кабины.
Пока он елозил на четвереньках, Космач сел за руль и стал запускать
мотор, однако тучный работорговец больше напоминал ваньку-встаньку --
оказался уже на ногах и теперь хватался за открытую пассажирскую дверцу.
Голову вдруг пронзил детский страх, что это чудовище сейчас вползет назад и
все повторится, как в кошмарном сне. Тогда Космач открыл бардачок, и стало
ясно, почему Матрешник рвался к нему: там лежал пистолет. Космач схватил
его, не проверяя, заряжен ли. потянул спуск, -- громоздкая туша сама лезла
на ствол...
От выстрела в замкнутом пространстве зазвенело в ушах. Работорговец
отпрянул, согнулся и встал на колени.
Показалось, стартер крутится очень долго и медленно, а Матрешник все
еще стоит перед открытой дверцей и тянет руки...
* * *
Их не зря называли отступниками и крамольниками. Вера сонорецких
старцев была не ведома на Соляном Пути и потому непонятна, как и язык
читаемых ими молитв. А их могучий, совсем не церковный распев больше
напоминал разбойничьи песни или воинские гимны, охватывающие богобоязненную
душу страхом и трепетом одновременно.
Некоторые старообрядческие общины не почитали сонорецких старцев и
стариц, бывало, предавали анафеме и намоленные камни опрокидывали, но если
случалось встретиться с ними на Тропе, а паче того когда хворого приводили
тайком на Сон-реку каждый в отдельности готов был принять грех на душу и
побеседовать с еретиками, поесть из одной по суды, принять анчихристово
зелье, позволить чтение над собой бесовских заговоров и послушать их
моления.
И редко кто не заражался от них ересью и не то сковал, не скорбел и не
печалился потом тайной печалью от бренности собственной жизни и неуемно го
влечения на берега заветной реки. По достижении зрелых лет некоторые
вкусившие крамол лесные скитальцы самых разных толков или открыто, или
тайком прощались со своими единоверцами и домашними и, невзирая на суд и
проклятия вслед, уходили на Сон-реку.
Сколько помнили на Соляной Тропе, обратно никто не возвращался, разве
что странствующим старцем, которых опять же крадучись почитали как святых и,
настращав домашних, чтоб держали язык за зубами, с поклонами просили войти в
хоромину, чтоб вместе помолиться.
Говорили, что их слышит Господь, ибо старцам ведомо Его истинное имя...
Придя в Холомницы, Клестя-малой долго бродил вдоль реки, покуда не
выбрал крупный прибрежный валун с плоским верхом. Встал на него лицом на
восток, одни сутки молился стоя, вторые на коленях, а третьи распластавшись
ниц. А река прибывала, странника подтопило, однако он не сошел, лежал в
воде, отрезанный от берега.
Каждый день боярышня ходила к нему, звала, но юродивый не сходил с
камня и в ее сторону даже головы не поворачивал. Она знала, нельзя мешать
молитве пророчествующего старца, но боялась, встанет где-нибудь затор, в
одночасье поднимется вода и смоет его.
На четвертый день она застала юродивого стоящим по колено в бурной
ледяной реке, однако от согбенной спины и даже от воды вокруг его ног шел
пар, а до берега уже сажени две мутного, стремительного потока. Вавила
забрела чуть ли не по пояс, сдернула старца с камня, вытащила на берег.
-- Вот тебе камень мой, внучка Илиодорова. -- сказал он, стуча от
холода зубами. -- Вставай и молись.
-- Сначала баню истоплю, чтоб отогрелся. А пока идем, на печь положу.
Привела его в избу, а он сел на порог и на лежанку не идет,
переодеваться в сухое отказывается.. Пока она баню затопила и воды наносила
с реки, Клестя-малой неожиданно быстро обсох и засобирался.
-- Никуда не пущу! Примрешь по дороге.
-- Не держи меня. -- Котомку за спину забросил. -- На Сон-реку мне
надобно, пойду. Братия со мной спорила, ведь из скита прогнали! А я приду к
ним, поведаю, что в мире творится от их пророчеств. И самих приведу к
покаянию!
Потряс клюкой, сверкая глазами.
На следующее утро, еще до восхода, боярышня пошла на реку, встала на
камень намоленный, обернулась лицом к дороге, как к солнцу, и воздела руки.
Соляной Путь -- Вологда
1992-2002
Сергей Алексеев. Покаяние пророков