Страница:
ты же понимал: бесконечно сдерживать процесс познания собственной истории
невозможно, даже если этого пожелает сам Великий Архитектор. Все равно время
от времени будут появляться люди, сомневающиеся в твоих концепциях. А
главное -- вновь открытые или хорошо забытые исторические источники,
археологические памятники и прочие материальные свидетельства. Например,
этот чудак с диссертацией взял и раскопал на Соляной Тропе полторы сотни не
известных науке великокняжеских и царских жалованных грамот, да еще почти
прямо указал, куда ушла библиотека Ивана Грозного.
Академик лежал неподвижно, с открытыми глазами, лишь пальцы
подрагивали, вяло сцепленные на груди. Палеологов несколько сбавил напор,
склонился к его лицу.
-- Мне известно: ты кодируешь диссертации, снимаешь фамилии, дабы
избежать всякой предвзятости рецензентов. Эта была под номером 2219. Ты
рецензировал ее сам и знаешь имя диссертанта.
-- Кодировал не я... Это работа секретаря. И я не знаю...
-- Ну хватит выкручиваться. Мастер! Вся эта кодировка -- на посторонних
дураков. В любой момент ты мог узнать фамилию! Назови этого человека!
-- Я не помню, -- искренне признался умирающий. -- Вероятно, было давно
и вылетело из головы...
-- Напряги память, академик! Ты должен был запомнить его на всю жизнь!
У тебя тогда случился первый инсульт! Он же тебя чуть на тот свет не
отправил своими трудами!
-- Поймите...
Дверь резко распахнулась, ворвались сразу трое -- врач, Лидия
Игнатьевна и аспирантка Лена, и все сразу бросились к Палеологову, однако
тот не оказал сопротивления, поднял руки и пошел к выходу.
-- Надо подумать, Мастер! И вспомнить. Время будет, -- уже из-за порога
проговорил он и захлопнул дверь.
Привставший на локтях академик подрублено обвалился на подушку и
мгновенно покрылся испариной.
-- Прогоните... -- глухо проскрипел он и тотчас же выгнулся, будто
сгоревшая лучина...
* * *
...Выплыв из глубин ада, он на сей раз не обнаружил гипсовой маски на
лице, но был привязан простынями, распят на кровати. Сбоку, на журнальном
столике, горели две свечи по сторонам большой иконы, и перед ней --
раскрытый старенький требник.
Лидия Игнатьевна, неумело распевая слова, читала отходную. Она
замолчала, когда академик шевельнулся и открыл глаза, обернулась с боязливым
ожиданием.
-- Я жив... -- опередил он. -- Человек этот, судья... ушел?
Вдохновленная сиделка встала на колени перед кроватью, распутала узлы и
высвободила руки.
-- Он ушел... Выслушайте меня, пожалуйста. Я все поняла. Вы давно не
исповедовались и не причащались. Поэтому и муки... Вам нужен священник!
-- Слишком стар... -- натужно заскрипел он. -- Ненавижу лицемерие...
Если нет веры... Стоять со свечой...
-- Это не имеет значения! Господь видит нас, и никогда не поздно
поднять на него глаза! Тем более на смертном ложе!.. Батюшка здесь, ждет! Я
позову!..
-- Все ложь... Никто нас не видит с небес... Там -- холод.
-- Но как же иначе вы освободитесь от грехов?! -- взмолилась Лидия
Игнатьевна.
-- От грехов?.. А я -- грешен? Вы верите, что на моей совести есть
дурные поступки?
Она смутилась, чуть отпрянула от постели.
-- Не знаю... Священник заходил сюда, когда вас корежило. Сказал, не
все так, как нам кажется... И молится сейчас, чтоб взять на себя...
-- Отошлите его, не нужно. -- Академик привстал. -- Я не верю... А этот
человек... Палеологов... Он ведь знает... Исследователь. Почему он ушел?
-- Вы попросили, -- насторожилась сиделка. -- Мы выдворили его...
-- Верните... Отыщите его и верните.
-- Простите... Но это ужасный человек! Совершенно неинтеллигентный...
Да просто садист!
-- Судье нельзя иначе... когда он перечисляет грехи.
-- О чем вы?..
-- Да... Не все так, как нам... Я сделал много дурного. Никто не знает,
как много...
-- Пожалуйста, не говорите ничего, нужно отдохнуть.
-- И перед тобой я грешен... помнишь?
Лидия Игнатьевна встала с колен и присела на край постели, несмело взяв
его руку.
Их любовь началась сразу же, как Лидочка появилась в ЦИДИКе. И это было
естественно: она смотрела на мэтра с благоговением, -- а вот как он заметил
ее среди доброго десятка таких же молоденьких и заранее влюбленных, не знал
и сам. Увидел в приемной, неожиданно для себя позвал в кабинет, битый час
талдычил что-то о строгих правилах учебы, серьезном поведении в общежитии, и
так же внезапно удостоил особым вниманием -- назначил себя руководителем. А
когда они опомнились, об отношениях маститого, авторитетного ученого и
какой-то аспирантки знали \же не только в парткоме, а много выше. И много
ниже -- в семье.
Он не посмел разрушить устои своего положения, она же, навсегда
очарованная гением мэтра, не нашла в себе силы оторваться и, не защитив
диссертации, навечно пошла служить ему верно и целомудренно.
Сейчас она знала, о каком грехе он сказал, и бывали моменты, когда
Лидия Игнатьевна незаметно для окружающих переживала за себя, плакала от
одиночества, по ушедшей молодости, но никогда не жалела о своей судьбе.
-- Я была счастлива, -- проговорила искренне.
-- А я чувствую... И всегда чувствовал. На моей совести... Прости меня.
-- Покаялись бы перед батюшкой, -- вздохнула она со всхлипом. -- Не
сильна я в духовных делах. Сама не знаю, что грешно, а что... Лучше молиться
буду за вас, как умею...
Мастер откинул голову и закрыл глаза, а сиделка испугалась, подумала:
новый приступ, -- и начала привязывать руки к кровати, однако он приподнял
голову.
-- Не распинайте меня... Я слушал голос... Потребность в покаянии...
Да-да... Нет, священнику не скажу. Не верю посредникам... Лгут. И нам, и...
кому служат.
-- Ну зачем же вы так? Есть истинные служители, монашествующие.
Батюшка... он монах. Ей-богу, как святой...
-- Не встречал...
-- Вы поговорите с ним и сразу увидите! Я все-таки позову! -- Она с
оглядкой пошла к двери. -- Он примет вашу исповедь!
-- Не делайте этого... Ничего не делайте против моей воли!
Долгая служба давала себя знать: Лидия Игнатьевна обреченно вернулась
назад.
-- Ну как еще вам помочь?..
Академик расслабленно вытянулся и почувствовал, что опять начинается
дрожание пальцев...
-- Вы -- святая... Вот истинное служение... Да только ни вы, ни
священник не поднимете моего греха... Ни соколу, ни кречету... суда Божьего
не миновати... Позовите этого, Палеологова. Он спас меня. Он напомнил...
есть на свете человек, которому можно исповедаться. Враг мои, который
поверит!.. Других не встречал... Потребность исповеди... Позовите же
Мартемьяна!
-- Кого позвать? Я не знаю такого! -- В голосе было отчаяние.
-- Человека, который был здесь...
-- Палеологов? Ради бога, не надо! -- Лидия Игнатьевна вскочила,
поднесла воду. -- Успокойтесь, пожалуйста! Он плохой человек!
Мастер двинул рукой -- опрокинул стакан.
-- Плохой... Но правду сказал... Не умру, пока грех с души... Я его
пошлю!
-- Кого пошлете? Куда?..
-- Палеологов найдет и приведет ко мне Мартемьяна... Он найдет...
Только не помню фамилии.
-- Чьей фамилии?
-- Диссертация 2219... Вы же называли его имя... В приложениях были
фотокопии... Да, помню, снимки камней. Камни-храмы... Фамилия редкая, и так
похож на Мартемьяна...
После первой, разведочной экспедиции в одиночку он имел весьма смутное
представление о том, что нашел в глухой красноярской тайге, какой
исторический пласт копнул; пока была лишь интуиция, которой на первый раз
хватило, чтобы вернуться назад с вдохновением даже при нулевом результате.
Космач в то время уже был кандидатом, но работал младшим научным
сотрудником на историческом факультете, ждал преподавательского места, зимой
вел лабораторные на первом курсе, иногда подменял заболевших коллег, а на
самом деле собирал фактический материал для докторской своего шефа --
завкафедрой Василия Васильевича Даниленко, и о своей тогда и мечтать не мог.
Это Космача вполне устраивало, ибо с мая по октябрь он отправлялся в
экспедиции по заданию начальника, за государственный счет, но получалось --
работал в свое удовольствие, ибо ему нравились путешествия, скитания по
лесам, а будучи крестьянских кровей, он довольно легко вписался в
старообрядческую среду и скоро почувствовал, что начинается некая отдача.
Космачу бы к кержакам сроду не попасть, если бы Данила, как звали шефа
студенты, не писал диссертацию по истории никонианского раскола. Тема эта к
тому времени уже была перепахана не десяток раз, причем историками с
мировыми именами, и требовался совершенно свежий, оригинальный материал. А
его-то как раз не хватало, и придуманная Данилой очередная концепция или
рассыпалась сама, или кто-то очень умело разваливал, чем бы ее ни наполняли
и какими бы обручами ни стягивали.
Однако Василий Васильевич не сдавался, генерировал новые идеи, добывал
деньги, необходимые документы и весной опять засылал Космача в семнадцатый
век.
Сам он был насквозь кабинетный, болезненный да еще заикался, отчего
свои лекции писал как ритмическую прозу и почти пел на занятиях. Студенты
посмеивались над ним, передразнивали, однако уважали, как уважают всех
веселых и азартных неудачников, к каковым Данила и относился. Почему-то у
него были постоянные конфликты с Москвой, а точнее, с ЦИДИКом -- был там
такой центр, где выдавали специальные разрешения и деньги на проведение
исследовательских работ в старообрядческих скитах, а потом требовали
подробные отчеты об экспедициях. Космач был исполнителем, практиком и до
поры до времени особенно не соприкасался с таинствами этой кухни, замечал
только, что Василий Васильевич отсылает в Москву липовые отчеты, конструируя
из экспедиционных материалов некую полуправду.
-- Н-не достанется моя л-люлька проклятым л-ляхам! -- мстительно
повторял он. -- Или я н-не запорожец!
Он на самом деле постоянно курил трубку и возводил это в культ, таская
в карманах множество причиндалов к такому занятию -- несколько трубок,
разные табаки и набор для чистки, отчего давно и навечно пропитался
соответствующим запахом. Если он проходил по коридору или читал лекцию в
аудитории, чувствовалось и через несколько часов.
Мысль основательно проработать таинственный толк странников-неписах
принадлежала Даниленко. Он, вряд ли когда видевший кержаков живьем, как
опытный резидент, всегда очень точно ставил задачу своему разведчику;
возможно, поэтому Космачу удалось сблизиться с неписахами настолько, что ему
показали дорогу сначала в Аргабач, своеобразную базу странников,
разбегавшихся оттуда по всей стране и даже в Румынию и Болгарию без
каких-либо документов.
Лишь потом намекнули о Полурадах, мол, есть и оседлые странники, но
живут далеко и про них мало что известно.
И вот когда Космач вернулся поистине из семнадцатого века, Данила от
одного беглого рассказа так взволновался, что четверть часа не мог слова
вымолвить. Потом съел таблетку, выпил капель, закурил трубку и стал
заикаться еще больше.
-- И-й-есть попадание. Н-н-на будущий год с т-ттобой пойду. Й-я этот
ЦИДИК н-наизнанку выверну!
Как позже выяснилось, Данила посвящал своего МНСа не во все тонкости,
объяснить этот его порыв можно было лишь некоей местью провинциального
ученого столичной научной знати.
-- Вам со мной нельзя, -- заявил Космач. -- Можно испортить все дело.
-- П-почему?
От прямого ответа пришлось уклониться.
-- Чтоб ходить по тайге, нужно хорошее здоровье. Это в первую очередь.
-- Й-я вспомнил. З-заикастых и больных в скитах не признают. Т-ты это
хотел сказать?
-- Не то чтобы не признают, но считают блаженными. И отношение будет
соответствующее.
-- Скажешь, я т-твой глухонемой б-брат! -- Он был готов на все.
-- Придется бросить курить.
-- Д-да т-т-ты ч-чокнулся! Н-невозможно! Л-лучше не пойду!
После того в течение зимы Космач еще трижды, устно, письменно и уже
досконально, излагал все детали экспедиции: от кого к кому шел, о чем
говорили и как кто живет в Полурадах, как выглядят, как смотрят, что
едят-пьют и какую одежду носят.
Только о Вавиле молчал, ибо ее существование на свете к науке отношения
не имело.
Выслушав его, Данила всякий раз снова вдохновлялся на поход.
-- П-поведешь меня с собой. Как тень ходить б-буду. К-курить брошу!
Д-диктофон возьму, ф-фотоаппарат шпионский. Н-надо все писать и снимать.
Иначе н-никакого толку!
Старообрядцы и особенно странники боялись как огня и не выносили
никаких бумаг, записей и фотосъемки, при малейшем подозрении могли выставить
вон из скита и, самое страшное, -- пустить весть по Соляной Тропе, чтоб не
принимали анчихристовых слуг. И тогда путь закроется навечно. Космачу все
это было известно, и потому он пытался отговорить шефа от подобных затей,
однако тот стоял намертво.
-- Н-нет смысла иначе, нужен ф-фактический материал, пленки, снимки.
-- Опасно это, -- отговаривал Космач. -- Лучше все запоминать. Я так
натренировал память -- ни диктофон, ни фотоаппарат не нужны. Ложусь спать и
забиваю в сознание все, что было за день. Потом повторяю, что произошло
вчера, позавчера... И так каждьш день.
-- Й-й-я что, т-твою память к диссертации приложу?.. Т-только
вещественные доказательства, ккак на суде. Ин-наче хрен и к защите
д-допустят, ссволочи.
Должно быть, он отлично знал, за какую, еще совсем не известную Космачу
тему тот взялся и в каком виде ее надо подавать. Он вообще, как рыба в воде,
плавал в научной исторической среде, и слова его не раз потом вспоминались.
Особенно -- о могущественном и таинственном ЦИДИКе, который Данила обожал и
тихо ненавидел. Он не мог предполагать только того, что накануне выезда в
экспедицию попадет в клинику с затемнением в легких -- болезнью, которой
вроде бы никогда не страдал и все время лечился от язвы желудка. Все-таки
вечно торчащая в зубах трубка сделала свое дело.
Вместо себя Данила приставил к Космачу свою аспирантку Наталью
Сергеевну, женщину лет двадцати шести, с гладенькой прической, в очках и с
бледным, кабинетным лицом. Особа эта сразу не понравилась, а своей
готовностью служить шефу в любой роли вызвала раздражение.
-- Б-будешь говорить: жена, -- наставлял шеф. -- Она п-покорно станет
ходить за т-тобой, молчать, записывать и снимать.
-- Может, я сам справлюсь, в одиночку? -- безнадежно предложил Космач в
присутствии аспирантки.
-- Н-н-не справишься, -- был категоричный ответ. -- З-забирай девицу и
топай.
Когда они, уже вместе, пришли к нему в больницу накануне выезда,
Данила, далее своего кабинета носа не высовывавший, вдруг без единой запинки
прочитал целую лекцию, впоследствии оказавшуюся весьма полезной.
-- Мы неправильно строили отношения. Я все понял. И ты запомни: никогда
не старайся сделаться своим для староверов. Не ломи с ними, как конь, не
выслуживайся своим горбом, не сокращай дистанции. Ты -- ученый муж! Как
только они почувствуют, что ты такой же, как они, -- доступ к информации
получишь лет через сорок, и то если сильно постараешься. Они не такие
простые, как кажется на первый взгляд, и не такие уж наивные, какими им
хочется выглядеть. Пока ты ученый, пока ты в их сознании принадлежишь к
некоей высшей породе людей, пока ты живешь, чтобы искать истину, ты им
интересен.
Летели самолетом до Красноярска, оттуда на теплоходе по Енисею до
пристани Ворогово, затем на попутках до Воротилово -- последнего населенного
пункта, дальше лишь старые лесовозные дороги, эдак километров на полета, а
еще глубже -- тайга нехоженая, болота и урманы. Коней на лесоучастке взяли
по договору, оставив залог в две тысячи рублей, но зато на выбор -- двух
кобыл под седла и молодого мерина завьючили грузом, которого было порядочно:
в двух рюкзаках везли продукты, нехитрые подарки для женщин, патроны и
ружейные запчасти для мужчин, резиновую лодку, спальные мешки, палатку, да
еще пришлось купить мешок овса.
Было начало июня, только что схлынуло половодье, погода стояла теплая и
солнечная, гнус особенно не донимал, но теплые лывы, оставшиеся от разливов,
чернели комариной личинкой -- через недельку дышать станет нечем, а ходу до
Полурад что пешему, что конному -- двенадцать суток.
Поначалу Космач присматривался к своей ассистентке, не оберегал от
работы -- даже коней научил треножить, инструктировал, поучал -- все
выносила: и день в седле, когда, спустившись на землю, не можешь встать на
ноги, и кухарство на костре, и ночевки на болоте. За неделю конного хода они
немного сблизились, по крайней мере, не стало официальных отношений и
предвзятости, которая одолевала Космача. Единственное, что ему не нравилось,
-- ее роль жены.
-- Давай так: ты мне -- сестра, -- предложил он однажды. -- Это будет
лучше и убедительнее.
-- А мне кажется, жена лучше, -- засмеялась Наталья Сергеевна. -- Это
солидно.
-- Подумай хорошо, нам придется спать в одной постели. Это тебя не
смущает?
-- Напротив, это меня возбуждает. -- Она сняла очки и вместе с ними --
образ учительницы женской гимназии. -- Свершится то, что бывает только в
грезах одинокой женщины. Просыпаешься и чувствуешь; рядом спящий мужчина...
Чужое, незнакомое тело, от которого исходит тепло, обволакивающее мужское
дыхание... Ночь и полная темнота, случайные прикосновения рукой, обнаженным
бедром и -- запрет! Табу! Ничего нельзя! А запретный плод так сладок...
-- Ты что, сексуальная маньячка? -- в сторону спросил Космач.
-- Нет, я одинокая женщина.
-- Так вот, легенда по поводу супружества отменяется. Мы брат и сестра.
Вся эта родственность была обязательной, ибо, по нравам и законам
староверов, чужие люди не могли странствовать вместе. Это вызвало бы
настороженность, разрушило едва установленный контакт с оседлыми неписахами.
Если есть доверие к тебе, то оно автоматически распространяется на жену,
сестру, брата, сына, но ни в коем случае не на чужого, пусть даже самого
близкого по духу человека, которого ты привел с собой. Из-за незнания
подобных щепетильных тонкостей была загублена не одна экспедиция, кержаки
закрывались наглухо и своим подчеркнуто равнодушным отношением или в
открытую выгоняли гостей из скитов, не объясняя причины, и еще весть пускали
по Соляной Тропе, чтоб не принимали этих ученых странников. Данила,
кабинетный аналитик, не мог найти твердого и определенного объяснения такому
явлению, хотя высказывал предположение, что это продиктовано сохранившейся у
старообрядцев родовой психологией семнадцатого века: доверять можно только
кровной родне или супругу.
Наталья Сергеевна не спорила, однако и особой покорности не проявляла.
-- Если это нужно для дела, я готова быть и сестрой. "Миленький ты мой,
возьми меня с собой...". -- пропела она. -- Но не забывайте, Юрий
Николаевич, нас с вами повенчал сам Василий Васильевич, а мы его рабы и
работаем на него.
Аргумент был веский, неоспоримый и прозвучал обидно. Космач лишь
поежился и ничего больше не сказал.
И пока он раздумывал, кем лучше представить ассистентку, к выбору
легенды подтолкнул случай После переправы через холодный, ключевой Сым
Космач пустил коней на дневную кормежку, сам же лег на песке, обсыхал и
грелся на солнышке, поскольку плыл вместе с лошадьми. Наталья Сергеевна
переезжала реку на резиновой лодке, вместе с вещами и седлами, и потому
решила искупаться в теплом заливчике, а заодно затеяла постирушку, пользуясь
тем, что на жарком и ветреном берегу нет гнуса и сохнет все быстро. Она уже
давно не стеснялась Космача, походные условия, в которых оказалась привыкшая
ухаживать за собой женщина, диктовали свои правила, а может, умышленно
поддразнивала его -- в любом случае, дорвавшись до воды, она раздевалась
донага, хватала шампунь, мыло с мочалкой и устраивала баню. Так было и на
этот раз. После мытья и стирки она развешивала на кустах белье, когда Космач
увидел на берегу человека -- короткого бородача средних лет, стыдливо
отвернувшегося в сторону Дерюжная лапотинка, валяная шапка, несмотря на
жару, бродни из сыромятной лосиной кожи и старенькое ружьишко на плече --
странник, и сомнений нет.
-- Христос воскресе. люди добрые! -- весело поздоровался и поклонился,
когда Наталья Сергеевна, схвативши платье, спряталась в ивняке. -- Простите
уж. что не ко времени явился... Да ведь дело житейское, дорожное..
Космач тоже раскланялся, натянул брюки: вынесло же его в такой час! И
ведь наверняка давно стоял затаившись, подсматривал, прежде чем выйти...
Мужичок помялся
-- Лошадки-то твои кормятся?
-- Мои...
-- Кобылки добрые, особенно гнедая... Ты не ученый ли? А то слух был.
идет нынче не один, с женой...
Вести по Соляной Тропе разносились молниеносно и необъяснимо с точки
зрения здравого рассудка.
-- Ученый...
-- Вот и я смотрю... А меринок у тебя прихрамывает, должно, стрелку
намял.
-- Да есть маленько...
-- На ночь в глину поставь, так отойдет.
Космач достал из вьюка пачку винтовочных патронов, но отсчитал всего
пять, подал встречному.
-- Помолись за путников, божий человек.
У того глаза блеснули радостно: хоть и бродил с дробовиком, но винтовку
наверняка имел. И если даже нет, то патроны эти были своеобразной валютой,
за обойму давали соболя, пуд ржаной муки или фунт соли
-- Благодарствую, -- ответил сдержанно. -- И помолюсь. А зовут меня
Клавдий Сорока. Слышат?
-- Конечно, слышал!
На Соляной Тропе его знали все, а известен Клавдий был тем, что ходил
выручать попавшихся в каталажку странников. Если кого-то из беспаспортных
кержаков задерживала милиция, он приходил в тот поселок, сдавался сам и,
когда оказывался за решеткой, невероятным путем выводил оттуда своего
единоверца и сам убегал. Он давно был объявлен во всесоюзный розыск, и
Космач не раз видел его портреты на пристанях и вокзалах, однако Клавдий не
унимался и преспокойно ходил в мир.
-- Ну так прощай, ученый муж! -- застрекотал Сорока. -- Авось еще
свидимся! Коли помолиться нужда, так здесь близко камень намоленный есть,
Филаретов называется. Больно уж радостно бывает на нем. Ангела тебе в
дорогу!
Как только встречный скрылся за деревьями, из кустов вышла Наталья
Сергеевна, не торопясь стала одеваться. Космач ничего не сказал ей, лишь
ругнулся про себя и начал скручивать подсохшую лодку. Ассистентка же с той
поры перешла на "ты" и называла его мужем, со всеми прилагательными, --
вживалась в роль.
Когда Космач пришел в Полурады, глава рода Аристарх уже покоился в
колоде, и встречал их отец Вавилы, Ириней, встречал как родных: в зимней
избе поселил, за один стол со своим семейством посадил. Это могло означать,
что стал он теперь главой рода, хозяином, от которого, в общем-то, будет
зависеть успех экспедиции. Только почему-то дивы лесной, Вавилы, не было
видно. Точнее, она существовала где-то близко -- то засветятся ее огромные
глаза в темных сенях, то в прибрежных кустах или буйных зарослях цветущего
кипрея мелькнет, как птица в ветвях, но увидеть ее близко, тем более
поговорить, никак не удавалось. Пару раз Космач звал ее, чтобы подарок
вручить -- титановые легкие пяльцы и набор ниток мулине -- Вавила любила
вышивать, и еще маленький радиоприемник с запасом батарей и часики, но юная
странница исчезала. Однажды он чуть не столкнулся с ней по пути на пасеку,
расставленную за деревней на старом горельнике, -- неопасна коромыслице два
деревянных ведра с сотовым медом, под ноги смотрела и сразу не заметила
Космача.
-- Здравствуй, Елена, -- назвал истинным именем. -- Что же тебя не
видать нигде?
Убежать бы, да ведра тяжелые и по густому лесу с коромыслом не пройти
-- остановилась, вскинула голову.
-- Пусти-ка, Ярий Николаевич, не стой на дороге.
-- Я тебе подарок принес, пяльцы и нитки цветастые, но никак отдать не
мог. Мелькнешь и нету...
-- Лето, Ярий Николаевич, женской работы много, и присесть-то некогда.
-- Покажись вечером, так и отдам подарочек.
-- Нет уж, не покажусь, -- ответила будто бы весело. -- Посторонись-ка,
дай пройти.
-- Ты возьми подарок у Натальи Сергеевны, -- обескуражено вымолвил он.
-- Она отдаст...
Вавила вдруг восхитилась.
-- У тебя такая красивая жена! Вечером вдоль поскотины ходила --
царевна египетская, Клеопатра.
Она еще и Клеопатру знала! Однако в тот миг мысль лишь отметилась в
голове и мимо пролетела, поскольку Космач неожиданно и в общем-то
беспричинно разозлился.
-- Наталья Сергеевна мне не жена. Мы работаем вместе, мы оба -- -
ученые.
А она засмеялась непринужденно и погрозила пальчиком.
-- Зачем так говоришь, Ярий Николаевич? Не обманывай! Коль вы на одну
перинку ложитесь, знать, жена. Нехорошо от своей жены отказываться!
Доказать ей тогда было ничего невозможно.
-- Ну и что же теперь, так и будешь прятаться от меня?
-- Ой, да пусти!
-- А угостишь медом, так пропущу.
Она тут же отломила белый, налитый язык сот и ловко вдавила его в
подставленный рот, а руку, облитую жидким, незрелым медом, с какой-то
отчаянной страстью вытерла о его усы и бороду, как о тряпку. Он слова
сказать не мог, отступил в сторону и остался с забитым, разинутым ртом.
Вавила потом обернулась, засмеялась и ушла...
Но вечером же опять не вышла к ужину...
И не было еще за столом бабушки ее, Виринеи Анкудиновны, -- видно,
по-прежнему не доверяла ученому мужу, ибо в его сторону даже головы не
поворачивала, если мимо шла. А сын ее, отец Вавилы, напротив, проявлял к
ученому повышенный интерес. Все больше расспрашивал о мирской жизни,
дотошно, настойчиво, и сам бы давно разговорился, если б жена не следовала
тенью. Почему-то стеснялся ее, замолкал и под любым предлогом уходил.
Натасканная Данилой, а потом еще и Космачом, приодетая как следует, она
невозможно, даже если этого пожелает сам Великий Архитектор. Все равно время
от времени будут появляться люди, сомневающиеся в твоих концепциях. А
главное -- вновь открытые или хорошо забытые исторические источники,
археологические памятники и прочие материальные свидетельства. Например,
этот чудак с диссертацией взял и раскопал на Соляной Тропе полторы сотни не
известных науке великокняжеских и царских жалованных грамот, да еще почти
прямо указал, куда ушла библиотека Ивана Грозного.
Академик лежал неподвижно, с открытыми глазами, лишь пальцы
подрагивали, вяло сцепленные на груди. Палеологов несколько сбавил напор,
склонился к его лицу.
-- Мне известно: ты кодируешь диссертации, снимаешь фамилии, дабы
избежать всякой предвзятости рецензентов. Эта была под номером 2219. Ты
рецензировал ее сам и знаешь имя диссертанта.
-- Кодировал не я... Это работа секретаря. И я не знаю...
-- Ну хватит выкручиваться. Мастер! Вся эта кодировка -- на посторонних
дураков. В любой момент ты мог узнать фамилию! Назови этого человека!
-- Я не помню, -- искренне признался умирающий. -- Вероятно, было давно
и вылетело из головы...
-- Напряги память, академик! Ты должен был запомнить его на всю жизнь!
У тебя тогда случился первый инсульт! Он же тебя чуть на тот свет не
отправил своими трудами!
-- Поймите...
Дверь резко распахнулась, ворвались сразу трое -- врач, Лидия
Игнатьевна и аспирантка Лена, и все сразу бросились к Палеологову, однако
тот не оказал сопротивления, поднял руки и пошел к выходу.
-- Надо подумать, Мастер! И вспомнить. Время будет, -- уже из-за порога
проговорил он и захлопнул дверь.
Привставший на локтях академик подрублено обвалился на подушку и
мгновенно покрылся испариной.
-- Прогоните... -- глухо проскрипел он и тотчас же выгнулся, будто
сгоревшая лучина...
* * *
...Выплыв из глубин ада, он на сей раз не обнаружил гипсовой маски на
лице, но был привязан простынями, распят на кровати. Сбоку, на журнальном
столике, горели две свечи по сторонам большой иконы, и перед ней --
раскрытый старенький требник.
Лидия Игнатьевна, неумело распевая слова, читала отходную. Она
замолчала, когда академик шевельнулся и открыл глаза, обернулась с боязливым
ожиданием.
-- Я жив... -- опередил он. -- Человек этот, судья... ушел?
Вдохновленная сиделка встала на колени перед кроватью, распутала узлы и
высвободила руки.
-- Он ушел... Выслушайте меня, пожалуйста. Я все поняла. Вы давно не
исповедовались и не причащались. Поэтому и муки... Вам нужен священник!
-- Слишком стар... -- натужно заскрипел он. -- Ненавижу лицемерие...
Если нет веры... Стоять со свечой...
-- Это не имеет значения! Господь видит нас, и никогда не поздно
поднять на него глаза! Тем более на смертном ложе!.. Батюшка здесь, ждет! Я
позову!..
-- Все ложь... Никто нас не видит с небес... Там -- холод.
-- Но как же иначе вы освободитесь от грехов?! -- взмолилась Лидия
Игнатьевна.
-- От грехов?.. А я -- грешен? Вы верите, что на моей совести есть
дурные поступки?
Она смутилась, чуть отпрянула от постели.
-- Не знаю... Священник заходил сюда, когда вас корежило. Сказал, не
все так, как нам кажется... И молится сейчас, чтоб взять на себя...
-- Отошлите его, не нужно. -- Академик привстал. -- Я не верю... А этот
человек... Палеологов... Он ведь знает... Исследователь. Почему он ушел?
-- Вы попросили, -- насторожилась сиделка. -- Мы выдворили его...
-- Верните... Отыщите его и верните.
-- Простите... Но это ужасный человек! Совершенно неинтеллигентный...
Да просто садист!
-- Судье нельзя иначе... когда он перечисляет грехи.
-- О чем вы?..
-- Да... Не все так, как нам... Я сделал много дурного. Никто не знает,
как много...
-- Пожалуйста, не говорите ничего, нужно отдохнуть.
-- И перед тобой я грешен... помнишь?
Лидия Игнатьевна встала с колен и присела на край постели, несмело взяв
его руку.
Их любовь началась сразу же, как Лидочка появилась в ЦИДИКе. И это было
естественно: она смотрела на мэтра с благоговением, -- а вот как он заметил
ее среди доброго десятка таких же молоденьких и заранее влюбленных, не знал
и сам. Увидел в приемной, неожиданно для себя позвал в кабинет, битый час
талдычил что-то о строгих правилах учебы, серьезном поведении в общежитии, и
так же внезапно удостоил особым вниманием -- назначил себя руководителем. А
когда они опомнились, об отношениях маститого, авторитетного ученого и
какой-то аспирантки знали \же не только в парткоме, а много выше. И много
ниже -- в семье.
Он не посмел разрушить устои своего положения, она же, навсегда
очарованная гением мэтра, не нашла в себе силы оторваться и, не защитив
диссертации, навечно пошла служить ему верно и целомудренно.
Сейчас она знала, о каком грехе он сказал, и бывали моменты, когда
Лидия Игнатьевна незаметно для окружающих переживала за себя, плакала от
одиночества, по ушедшей молодости, но никогда не жалела о своей судьбе.
-- Я была счастлива, -- проговорила искренне.
-- А я чувствую... И всегда чувствовал. На моей совести... Прости меня.
-- Покаялись бы перед батюшкой, -- вздохнула она со всхлипом. -- Не
сильна я в духовных делах. Сама не знаю, что грешно, а что... Лучше молиться
буду за вас, как умею...
Мастер откинул голову и закрыл глаза, а сиделка испугалась, подумала:
новый приступ, -- и начала привязывать руки к кровати, однако он приподнял
голову.
-- Не распинайте меня... Я слушал голос... Потребность в покаянии...
Да-да... Нет, священнику не скажу. Не верю посредникам... Лгут. И нам, и...
кому служат.
-- Ну зачем же вы так? Есть истинные служители, монашествующие.
Батюшка... он монах. Ей-богу, как святой...
-- Не встречал...
-- Вы поговорите с ним и сразу увидите! Я все-таки позову! -- Она с
оглядкой пошла к двери. -- Он примет вашу исповедь!
-- Не делайте этого... Ничего не делайте против моей воли!
Долгая служба давала себя знать: Лидия Игнатьевна обреченно вернулась
назад.
-- Ну как еще вам помочь?..
Академик расслабленно вытянулся и почувствовал, что опять начинается
дрожание пальцев...
-- Вы -- святая... Вот истинное служение... Да только ни вы, ни
священник не поднимете моего греха... Ни соколу, ни кречету... суда Божьего
не миновати... Позовите этого, Палеологова. Он спас меня. Он напомнил...
есть на свете человек, которому можно исповедаться. Враг мои, который
поверит!.. Других не встречал... Потребность исповеди... Позовите же
Мартемьяна!
-- Кого позвать? Я не знаю такого! -- В голосе было отчаяние.
-- Человека, который был здесь...
-- Палеологов? Ради бога, не надо! -- Лидия Игнатьевна вскочила,
поднесла воду. -- Успокойтесь, пожалуйста! Он плохой человек!
Мастер двинул рукой -- опрокинул стакан.
-- Плохой... Но правду сказал... Не умру, пока грех с души... Я его
пошлю!
-- Кого пошлете? Куда?..
-- Палеологов найдет и приведет ко мне Мартемьяна... Он найдет...
Только не помню фамилии.
-- Чьей фамилии?
-- Диссертация 2219... Вы же называли его имя... В приложениях были
фотокопии... Да, помню, снимки камней. Камни-храмы... Фамилия редкая, и так
похож на Мартемьяна...
После первой, разведочной экспедиции в одиночку он имел весьма смутное
представление о том, что нашел в глухой красноярской тайге, какой
исторический пласт копнул; пока была лишь интуиция, которой на первый раз
хватило, чтобы вернуться назад с вдохновением даже при нулевом результате.
Космач в то время уже был кандидатом, но работал младшим научным
сотрудником на историческом факультете, ждал преподавательского места, зимой
вел лабораторные на первом курсе, иногда подменял заболевших коллег, а на
самом деле собирал фактический материал для докторской своего шефа --
завкафедрой Василия Васильевича Даниленко, и о своей тогда и мечтать не мог.
Это Космача вполне устраивало, ибо с мая по октябрь он отправлялся в
экспедиции по заданию начальника, за государственный счет, но получалось --
работал в свое удовольствие, ибо ему нравились путешествия, скитания по
лесам, а будучи крестьянских кровей, он довольно легко вписался в
старообрядческую среду и скоро почувствовал, что начинается некая отдача.
Космачу бы к кержакам сроду не попасть, если бы Данила, как звали шефа
студенты, не писал диссертацию по истории никонианского раскола. Тема эта к
тому времени уже была перепахана не десяток раз, причем историками с
мировыми именами, и требовался совершенно свежий, оригинальный материал. А
его-то как раз не хватало, и придуманная Данилой очередная концепция или
рассыпалась сама, или кто-то очень умело разваливал, чем бы ее ни наполняли
и какими бы обручами ни стягивали.
Однако Василий Васильевич не сдавался, генерировал новые идеи, добывал
деньги, необходимые документы и весной опять засылал Космача в семнадцатый
век.
Сам он был насквозь кабинетный, болезненный да еще заикался, отчего
свои лекции писал как ритмическую прозу и почти пел на занятиях. Студенты
посмеивались над ним, передразнивали, однако уважали, как уважают всех
веселых и азартных неудачников, к каковым Данила и относился. Почему-то у
него были постоянные конфликты с Москвой, а точнее, с ЦИДИКом -- был там
такой центр, где выдавали специальные разрешения и деньги на проведение
исследовательских работ в старообрядческих скитах, а потом требовали
подробные отчеты об экспедициях. Космач был исполнителем, практиком и до
поры до времени особенно не соприкасался с таинствами этой кухни, замечал
только, что Василий Васильевич отсылает в Москву липовые отчеты, конструируя
из экспедиционных материалов некую полуправду.
-- Н-не достанется моя л-люлька проклятым л-ляхам! -- мстительно
повторял он. -- Или я н-не запорожец!
Он на самом деле постоянно курил трубку и возводил это в культ, таская
в карманах множество причиндалов к такому занятию -- несколько трубок,
разные табаки и набор для чистки, отчего давно и навечно пропитался
соответствующим запахом. Если он проходил по коридору или читал лекцию в
аудитории, чувствовалось и через несколько часов.
Мысль основательно проработать таинственный толк странников-неписах
принадлежала Даниленко. Он, вряд ли когда видевший кержаков живьем, как
опытный резидент, всегда очень точно ставил задачу своему разведчику;
возможно, поэтому Космачу удалось сблизиться с неписахами настолько, что ему
показали дорогу сначала в Аргабач, своеобразную базу странников,
разбегавшихся оттуда по всей стране и даже в Румынию и Болгарию без
каких-либо документов.
Лишь потом намекнули о Полурадах, мол, есть и оседлые странники, но
живут далеко и про них мало что известно.
И вот когда Космач вернулся поистине из семнадцатого века, Данила от
одного беглого рассказа так взволновался, что четверть часа не мог слова
вымолвить. Потом съел таблетку, выпил капель, закурил трубку и стал
заикаться еще больше.
-- И-й-есть попадание. Н-н-на будущий год с т-ттобой пойду. Й-я этот
ЦИДИК н-наизнанку выверну!
Как позже выяснилось, Данила посвящал своего МНСа не во все тонкости,
объяснить этот его порыв можно было лишь некоей местью провинциального
ученого столичной научной знати.
-- Вам со мной нельзя, -- заявил Космач. -- Можно испортить все дело.
-- П-почему?
От прямого ответа пришлось уклониться.
-- Чтоб ходить по тайге, нужно хорошее здоровье. Это в первую очередь.
-- Й-я вспомнил. З-заикастых и больных в скитах не признают. Т-ты это
хотел сказать?
-- Не то чтобы не признают, но считают блаженными. И отношение будет
соответствующее.
-- Скажешь, я т-твой глухонемой б-брат! -- Он был готов на все.
-- Придется бросить курить.
-- Д-да т-т-ты ч-чокнулся! Н-невозможно! Л-лучше не пойду!
После того в течение зимы Космач еще трижды, устно, письменно и уже
досконально, излагал все детали экспедиции: от кого к кому шел, о чем
говорили и как кто живет в Полурадах, как выглядят, как смотрят, что
едят-пьют и какую одежду носят.
Только о Вавиле молчал, ибо ее существование на свете к науке отношения
не имело.
Выслушав его, Данила всякий раз снова вдохновлялся на поход.
-- П-поведешь меня с собой. Как тень ходить б-буду. К-курить брошу!
Д-диктофон возьму, ф-фотоаппарат шпионский. Н-надо все писать и снимать.
Иначе н-никакого толку!
Старообрядцы и особенно странники боялись как огня и не выносили
никаких бумаг, записей и фотосъемки, при малейшем подозрении могли выставить
вон из скита и, самое страшное, -- пустить весть по Соляной Тропе, чтоб не
принимали анчихристовых слуг. И тогда путь закроется навечно. Космачу все
это было известно, и потому он пытался отговорить шефа от подобных затей,
однако тот стоял намертво.
-- Н-нет смысла иначе, нужен ф-фактический материал, пленки, снимки.
-- Опасно это, -- отговаривал Космач. -- Лучше все запоминать. Я так
натренировал память -- ни диктофон, ни фотоаппарат не нужны. Ложусь спать и
забиваю в сознание все, что было за день. Потом повторяю, что произошло
вчера, позавчера... И так каждьш день.
-- Й-й-я что, т-твою память к диссертации приложу?.. Т-только
вещественные доказательства, ккак на суде. Ин-наче хрен и к защите
д-допустят, ссволочи.
Должно быть, он отлично знал, за какую, еще совсем не известную Космачу
тему тот взялся и в каком виде ее надо подавать. Он вообще, как рыба в воде,
плавал в научной исторической среде, и слова его не раз потом вспоминались.
Особенно -- о могущественном и таинственном ЦИДИКе, который Данила обожал и
тихо ненавидел. Он не мог предполагать только того, что накануне выезда в
экспедицию попадет в клинику с затемнением в легких -- болезнью, которой
вроде бы никогда не страдал и все время лечился от язвы желудка. Все-таки
вечно торчащая в зубах трубка сделала свое дело.
Вместо себя Данила приставил к Космачу свою аспирантку Наталью
Сергеевну, женщину лет двадцати шести, с гладенькой прической, в очках и с
бледным, кабинетным лицом. Особа эта сразу не понравилась, а своей
готовностью служить шефу в любой роли вызвала раздражение.
-- Б-будешь говорить: жена, -- наставлял шеф. -- Она п-покорно станет
ходить за т-тобой, молчать, записывать и снимать.
-- Может, я сам справлюсь, в одиночку? -- безнадежно предложил Космач в
присутствии аспирантки.
-- Н-н-не справишься, -- был категоричный ответ. -- З-забирай девицу и
топай.
Когда они, уже вместе, пришли к нему в больницу накануне выезда,
Данила, далее своего кабинета носа не высовывавший, вдруг без единой запинки
прочитал целую лекцию, впоследствии оказавшуюся весьма полезной.
-- Мы неправильно строили отношения. Я все понял. И ты запомни: никогда
не старайся сделаться своим для староверов. Не ломи с ними, как конь, не
выслуживайся своим горбом, не сокращай дистанции. Ты -- ученый муж! Как
только они почувствуют, что ты такой же, как они, -- доступ к информации
получишь лет через сорок, и то если сильно постараешься. Они не такие
простые, как кажется на первый взгляд, и не такие уж наивные, какими им
хочется выглядеть. Пока ты ученый, пока ты в их сознании принадлежишь к
некоей высшей породе людей, пока ты живешь, чтобы искать истину, ты им
интересен.
Летели самолетом до Красноярска, оттуда на теплоходе по Енисею до
пристани Ворогово, затем на попутках до Воротилово -- последнего населенного
пункта, дальше лишь старые лесовозные дороги, эдак километров на полета, а
еще глубже -- тайга нехоженая, болота и урманы. Коней на лесоучастке взяли
по договору, оставив залог в две тысячи рублей, но зато на выбор -- двух
кобыл под седла и молодого мерина завьючили грузом, которого было порядочно:
в двух рюкзаках везли продукты, нехитрые подарки для женщин, патроны и
ружейные запчасти для мужчин, резиновую лодку, спальные мешки, палатку, да
еще пришлось купить мешок овса.
Было начало июня, только что схлынуло половодье, погода стояла теплая и
солнечная, гнус особенно не донимал, но теплые лывы, оставшиеся от разливов,
чернели комариной личинкой -- через недельку дышать станет нечем, а ходу до
Полурад что пешему, что конному -- двенадцать суток.
Поначалу Космач присматривался к своей ассистентке, не оберегал от
работы -- даже коней научил треножить, инструктировал, поучал -- все
выносила: и день в седле, когда, спустившись на землю, не можешь встать на
ноги, и кухарство на костре, и ночевки на болоте. За неделю конного хода они
немного сблизились, по крайней мере, не стало официальных отношений и
предвзятости, которая одолевала Космача. Единственное, что ему не нравилось,
-- ее роль жены.
-- Давай так: ты мне -- сестра, -- предложил он однажды. -- Это будет
лучше и убедительнее.
-- А мне кажется, жена лучше, -- засмеялась Наталья Сергеевна. -- Это
солидно.
-- Подумай хорошо, нам придется спать в одной постели. Это тебя не
смущает?
-- Напротив, это меня возбуждает. -- Она сняла очки и вместе с ними --
образ учительницы женской гимназии. -- Свершится то, что бывает только в
грезах одинокой женщины. Просыпаешься и чувствуешь; рядом спящий мужчина...
Чужое, незнакомое тело, от которого исходит тепло, обволакивающее мужское
дыхание... Ночь и полная темнота, случайные прикосновения рукой, обнаженным
бедром и -- запрет! Табу! Ничего нельзя! А запретный плод так сладок...
-- Ты что, сексуальная маньячка? -- в сторону спросил Космач.
-- Нет, я одинокая женщина.
-- Так вот, легенда по поводу супружества отменяется. Мы брат и сестра.
Вся эта родственность была обязательной, ибо, по нравам и законам
староверов, чужие люди не могли странствовать вместе. Это вызвало бы
настороженность, разрушило едва установленный контакт с оседлыми неписахами.
Если есть доверие к тебе, то оно автоматически распространяется на жену,
сестру, брата, сына, но ни в коем случае не на чужого, пусть даже самого
близкого по духу человека, которого ты привел с собой. Из-за незнания
подобных щепетильных тонкостей была загублена не одна экспедиция, кержаки
закрывались наглухо и своим подчеркнуто равнодушным отношением или в
открытую выгоняли гостей из скитов, не объясняя причины, и еще весть пускали
по Соляной Тропе, чтоб не принимали этих ученых странников. Данила,
кабинетный аналитик, не мог найти твердого и определенного объяснения такому
явлению, хотя высказывал предположение, что это продиктовано сохранившейся у
старообрядцев родовой психологией семнадцатого века: доверять можно только
кровной родне или супругу.
Наталья Сергеевна не спорила, однако и особой покорности не проявляла.
-- Если это нужно для дела, я готова быть и сестрой. "Миленький ты мой,
возьми меня с собой...". -- пропела она. -- Но не забывайте, Юрий
Николаевич, нас с вами повенчал сам Василий Васильевич, а мы его рабы и
работаем на него.
Аргумент был веский, неоспоримый и прозвучал обидно. Космач лишь
поежился и ничего больше не сказал.
И пока он раздумывал, кем лучше представить ассистентку, к выбору
легенды подтолкнул случай После переправы через холодный, ключевой Сым
Космач пустил коней на дневную кормежку, сам же лег на песке, обсыхал и
грелся на солнышке, поскольку плыл вместе с лошадьми. Наталья Сергеевна
переезжала реку на резиновой лодке, вместе с вещами и седлами, и потому
решила искупаться в теплом заливчике, а заодно затеяла постирушку, пользуясь
тем, что на жарком и ветреном берегу нет гнуса и сохнет все быстро. Она уже
давно не стеснялась Космача, походные условия, в которых оказалась привыкшая
ухаживать за собой женщина, диктовали свои правила, а может, умышленно
поддразнивала его -- в любом случае, дорвавшись до воды, она раздевалась
донага, хватала шампунь, мыло с мочалкой и устраивала баню. Так было и на
этот раз. После мытья и стирки она развешивала на кустах белье, когда Космач
увидел на берегу человека -- короткого бородача средних лет, стыдливо
отвернувшегося в сторону Дерюжная лапотинка, валяная шапка, несмотря на
жару, бродни из сыромятной лосиной кожи и старенькое ружьишко на плече --
странник, и сомнений нет.
-- Христос воскресе. люди добрые! -- весело поздоровался и поклонился,
когда Наталья Сергеевна, схвативши платье, спряталась в ивняке. -- Простите
уж. что не ко времени явился... Да ведь дело житейское, дорожное..
Космач тоже раскланялся, натянул брюки: вынесло же его в такой час! И
ведь наверняка давно стоял затаившись, подсматривал, прежде чем выйти...
Мужичок помялся
-- Лошадки-то твои кормятся?
-- Мои...
-- Кобылки добрые, особенно гнедая... Ты не ученый ли? А то слух был.
идет нынче не один, с женой...
Вести по Соляной Тропе разносились молниеносно и необъяснимо с точки
зрения здравого рассудка.
-- Ученый...
-- Вот и я смотрю... А меринок у тебя прихрамывает, должно, стрелку
намял.
-- Да есть маленько...
-- На ночь в глину поставь, так отойдет.
Космач достал из вьюка пачку винтовочных патронов, но отсчитал всего
пять, подал встречному.
-- Помолись за путников, божий человек.
У того глаза блеснули радостно: хоть и бродил с дробовиком, но винтовку
наверняка имел. И если даже нет, то патроны эти были своеобразной валютой,
за обойму давали соболя, пуд ржаной муки или фунт соли
-- Благодарствую, -- ответил сдержанно. -- И помолюсь. А зовут меня
Клавдий Сорока. Слышат?
-- Конечно, слышал!
На Соляной Тропе его знали все, а известен Клавдий был тем, что ходил
выручать попавшихся в каталажку странников. Если кого-то из беспаспортных
кержаков задерживала милиция, он приходил в тот поселок, сдавался сам и,
когда оказывался за решеткой, невероятным путем выводил оттуда своего
единоверца и сам убегал. Он давно был объявлен во всесоюзный розыск, и
Космач не раз видел его портреты на пристанях и вокзалах, однако Клавдий не
унимался и преспокойно ходил в мир.
-- Ну так прощай, ученый муж! -- застрекотал Сорока. -- Авось еще
свидимся! Коли помолиться нужда, так здесь близко камень намоленный есть,
Филаретов называется. Больно уж радостно бывает на нем. Ангела тебе в
дорогу!
Как только встречный скрылся за деревьями, из кустов вышла Наталья
Сергеевна, не торопясь стала одеваться. Космач ничего не сказал ей, лишь
ругнулся про себя и начал скручивать подсохшую лодку. Ассистентка же с той
поры перешла на "ты" и называла его мужем, со всеми прилагательными, --
вживалась в роль.
Когда Космач пришел в Полурады, глава рода Аристарх уже покоился в
колоде, и встречал их отец Вавилы, Ириней, встречал как родных: в зимней
избе поселил, за один стол со своим семейством посадил. Это могло означать,
что стал он теперь главой рода, хозяином, от которого, в общем-то, будет
зависеть успех экспедиции. Только почему-то дивы лесной, Вавилы, не было
видно. Точнее, она существовала где-то близко -- то засветятся ее огромные
глаза в темных сенях, то в прибрежных кустах или буйных зарослях цветущего
кипрея мелькнет, как птица в ветвях, но увидеть ее близко, тем более
поговорить, никак не удавалось. Пару раз Космач звал ее, чтобы подарок
вручить -- титановые легкие пяльцы и набор ниток мулине -- Вавила любила
вышивать, и еще маленький радиоприемник с запасом батарей и часики, но юная
странница исчезала. Однажды он чуть не столкнулся с ней по пути на пасеку,
расставленную за деревней на старом горельнике, -- неопасна коромыслице два
деревянных ведра с сотовым медом, под ноги смотрела и сразу не заметила
Космача.
-- Здравствуй, Елена, -- назвал истинным именем. -- Что же тебя не
видать нигде?
Убежать бы, да ведра тяжелые и по густому лесу с коромыслом не пройти
-- остановилась, вскинула голову.
-- Пусти-ка, Ярий Николаевич, не стой на дороге.
-- Я тебе подарок принес, пяльцы и нитки цветастые, но никак отдать не
мог. Мелькнешь и нету...
-- Лето, Ярий Николаевич, женской работы много, и присесть-то некогда.
-- Покажись вечером, так и отдам подарочек.
-- Нет уж, не покажусь, -- ответила будто бы весело. -- Посторонись-ка,
дай пройти.
-- Ты возьми подарок у Натальи Сергеевны, -- обескуражено вымолвил он.
-- Она отдаст...
Вавила вдруг восхитилась.
-- У тебя такая красивая жена! Вечером вдоль поскотины ходила --
царевна египетская, Клеопатра.
Она еще и Клеопатру знала! Однако в тот миг мысль лишь отметилась в
голове и мимо пролетела, поскольку Космач неожиданно и в общем-то
беспричинно разозлился.
-- Наталья Сергеевна мне не жена. Мы работаем вместе, мы оба -- -
ученые.
А она засмеялась непринужденно и погрозила пальчиком.
-- Зачем так говоришь, Ярий Николаевич? Не обманывай! Коль вы на одну
перинку ложитесь, знать, жена. Нехорошо от своей жены отказываться!
Доказать ей тогда было ничего невозможно.
-- Ну и что же теперь, так и будешь прятаться от меня?
-- Ой, да пусти!
-- А угостишь медом, так пропущу.
Она тут же отломила белый, налитый язык сот и ловко вдавила его в
подставленный рот, а руку, облитую жидким, незрелым медом, с какой-то
отчаянной страстью вытерла о его усы и бороду, как о тряпку. Он слова
сказать не мог, отступил в сторону и остался с забитым, разинутым ртом.
Вавила потом обернулась, засмеялась и ушла...
Но вечером же опять не вышла к ужину...
И не было еще за столом бабушки ее, Виринеи Анкудиновны, -- видно,
по-прежнему не доверяла ученому мужу, ибо в его сторону даже головы не
поворачивала, если мимо шла. А сын ее, отец Вавилы, напротив, проявлял к
ученому повышенный интерес. Все больше расспрашивал о мирской жизни,
дотошно, настойчиво, и сам бы давно разговорился, если б жена не следовала
тенью. Почему-то стеснялся ее, замолкал и под любым предлогом уходил.
Натасканная Данилой, а потом еще и Космачом, приодетая как следует, она