Страница:
сокращенных МНСов и СНСов, он узнал нехитрый, вполне предполагаемый секрет:
все научные работы, касающиеся древнерусской истории, языка и культуры,
обязательно проходят экспертизу в ЦИДИКе, а иначе зачем он существует?
Только об этой цензуре не принято говорить, и если поехать туда качать
права, то в центре будут делать недоуменные глаза -- ничего они не видели,
не читали, не рецензировали.
-- Ты же знаешь мое отношение? -- поморщился Космач. -- И всю эту
историю... Не поеду.
-- Надо быть выше старых обид. Человек умирает...
-- Обижаться на бронзового идола, как на погоду, без толку...
-- Подумай сам, милый друг! Если Цидик о тебе вспомнил, значит, что-то
серьезное. Находится в очень тяжелом состоянии. Секретарша говорит, третий
день невыносимые боли, судороги...
-- По этому поводу я бы сказал просто: бог не фраер...
Наталья Сергеевна застучала клюкой, пробуя встать, однако не встала и
обиженно отвернулась. По слухам, она и защищалась в ЦИДИКе, а потом
несколько раз ездила туда на стажировки, забыв своего покровителя Данилу,
боготворила академика и, слышно было, называла себя ученицей Барвина --
должно быть, не без оснований.
Тогда, после сокрушительного поражения его на защите, она сама
разыскала Космача -- тогда многие ходили к нему выражать соболезнования и
свое возмущение по поводу всего произошедшего, а проще говоря, выпить и
покуролесить в холостяцкой квартире. Ее, хоть и запоздалое, появление в
Холомницах, откровенно говоря, подкупило: мало того что пришла в трудный час
и не помнила обид, -- привезла второй экземпляр диссертации, заново
переплетенный, обезличенный и вместо фамилии помеченный номером 2219 -- тот
самый, что побывал на экспертизе в ЦИДИКе.
Пока Космач горестно перелистывал страницы своего труда, Наталья
Сергеевна несколько часов наводила порядок, мыла, чистила и стирала. Потом
они выпили, пожаловались друг другу на судьбу, одиночество и неустроенность
личной жизни, добрым словом вспомнили Данилу, после чего она вдруг
предложила свои услуги как переговорщика с академиком.
Находясь в подвешенном состоянии, особого восторга Юрий Николаевич не
испытал, но, грешным делом, ощутил предательское свечение надежды и желание
сделать еще одну, последнюю попытку наладить отношения с оставленной _средой
обитания_. Мало того, при положительном решении вопроса -- а в этом у
Натальи Сергеевны не было сомнений -- она обещала вернуть его на кафедру, а
пока взять на полставки, читать на заочном курс по истории средних веков.
И причину называла в общем-то правдивую: с уходом Космача стало некому
проводить экспедиции, старообрядцы никого не пускают к себе, мол, ученого
знаем одного -- Юрия Николаевича, и если он письмо напишет, даст
рекомендацию, тогда посмотрим.
Он не то чтобы разомлел, скорее потерял бдительность, и когда бывшая
ассистентка по старой памяти стала называть его мужем, вспоминать чудесное
время их путешествия в Полурады, скачки, купание, ночевки у костров,
почувствовал такую ностальгию, что в глазах защипало. И особенно остро
обозначилась мысль об уникальности прошлого, по достоинству не оцененного
вовремя. Самое невыносимое и ужасное состояло в том, что это никогда больше
не могло повториться.
Ее тоже не рассмотрел, не заметил, как светятся глаза и волнуются
пальцы, когда прикасается к его руке.
Потому сейчас и пришла спасать...
Надо было вести себя не как рефлектирующему интеллигенту, бросившемуся
в запой; следовало собраться с духом, вдохновиться и поступить по-мужски...
Сначала он тихо поразился ее шершавым губам. Влажные и гладкие на вид,
они оказались жесткими, напоминали наждачную бумагу. Космач пытался отогнать
от себя эти ощущения, однако ловил себя на мысли, что непроизвольно и
отстраненно изучает ее, как некий посторонний предмет. И тело у Натальи
Сергеевны было неожиданно колючим, кожа будто толченым стеклом посыпана.
Космач залавливал в себе чувства, ласкал, гладил его с легким остервенением,
которое, видимо, воспринималось как страсть.
И почему-то сам покрывался ознобом.
К тому времени действовал жестокий _конфликт со средой_, и он относил к
нему все, что происходит вокруг, в том числе списал на это и постельную
неудачу.
Она же расценила по-своему.
-- Мы просто не привыкли друг к другу, -- царапал ухо шепот. -- Нам
надо успокоиться, расслабиться, а потом все произойдет естественно и как бы
случайно...
Ничего подобного не произошло, поскольку наутро было похмелье и полное
отсутствие вчерашнего очарования. Наталья Сергеевна особенно не
навязывалась, перемыла посуду, наказала ждать ее через недельку с
результатом и в тот же день уехала поездом в Москву: она не переносила
самолетов, и если случалась острая необходимость лететь, после посадки
выводили под руки, а то и вовсе вызывали неотложку.
О чем они говорили с Цидиком, осталось в тайне, но она вернулась
вдохновленная и, не вдаваясь в подробности, сообщила, что нобелевский
лауреат ждет его со всеми материалами.
-- Возьми все что есть, -- почти приказным тоном говорила она. --
Обязательно оригиналы источников. Боярские грамоты, берестяную летопись и
послания сонорецких старцев.
Все имеющиеся оригиналы были давно и надежно спрятаны, и вынимать их из
тайника он бы не стал ни в коем случае. Первого экземпляра диссертации тоже
не было: вскоре после ошеломительного поражения на защите Космач отнес ее на
пустырь и стал жечь. Толстый, спрессованный кирпич гореть не хотел, и тогда
он стал рвать по листку и кидать в огонь. Третий, последний экземпляр был
утерян кем-то из оппонентов, и оставался этот второй, привезенный Натальей
Сергеевной. Ничего не меняя, он засунул его в портфель и отправился в
столицу.
Академик на самом деле ждал его, но встреча не состоялась по вине
Космача или, точнее, обстоятельств, с ним связанных.
Впрочем, как и все остальное, обещанное Натальей Сергеевной...
Сейчас ей некогда было обижаться долго. И она опять отсылала его к
Цидику, в Москву.
-- Последний рейс в двадцать один час двадцать минут, -- объявила
уверенно и негромко. -- Билет заказан на твое имя.
-- Я понимаю, у тебя есть какие-то обязательства перед ним, -- заметил
Космач. -- Но я-то с какой радости помчусь к академику?
-- У нас человеческие обязательства!.. Если хочешь, христианские.
В церковь она ходила исправно каждое утро, благо новый храм был от ее
дома в двух кварталах, по слухам, молилась истово, соблюдала посты и даже
занимала какую-то должность при храме. Рассказывали, однажды притащила
священника на кафедру и освятила все аудитории.
Оставался последний аргумент, который был высказан со скрытым
злорадством.
-- Как ты уже догадалась, мы с боярышней Вавилой Иринеевной вступаем в
брак. Мне надо в загс и на свадьбу, свою собственную! А не на похороны.
-- Поздравляю, -- сказала безрадостно. -- Но будь человеком, Космач!
-- Поезжай-ка, Ярий Николаевич, -- вдруг посоветовала боярышня. -- Коль
человек перед смертью вспомнил тебя, знать, душа его позвала. Человеку
отказать можно, душе его никак нельзя.
-- Самолет из-за разницы во времени прилетает в двадцать два часа, --
невозмутимо проговорила Наталья Сергеевна. -- Обратный билет возьмешь на
завтрашнее утро. Ночи академику будет достаточно. А с боярышней твоей ничего
не случится. В аэропорту будет встречать машина.
Космач посмотрел на Вавилу.
-- Ну, уж если ты посылаешь -- так и быть, поеду.
-- И не устраивай там ничего такого, -- предупредила бывшая
ассистентка, что-то заподозрив. -- Лишнего не спрашивай, умирает человек...
Если только сам начнет... И бороду эту сбрей! Посмотри, на кого похож!
И все-таки Космач не внял совету Натальи Сергеевны, не сбрил бороду и
не подстригся -- поехал как был, разве что главотяжец поменял на новый, не
засаленный, из коричневой кожи. В самолете на него озирались, и это было
привычным; если кто-то чуть дольше задерживал взгляд или вовсе откровенно
рассматривал, Юрий Николаевич обычно вспушал свою растительность и показывал
большой палец.
-- Во! Видал? А у тебя чего, не растет? Беда, паря, беда...
Если любопытство проявляла женщина, он заговорщицки подманивал пальцем
и предлагал потрогать бороду рукой. Дурачиться сейчас не было настроения,
одна только мысль, что придется сидеть у постели умирающего да еще и слушать
его, наводила тоску. А еще он постоянно думал о Вавиле, оставленной в
Холомницах, как в срубе -- вряд ли насмелится на улицу выйти, так у окна и
простоит.
Не дай бог задержаться...
Перед посадкой в Домодедово, когда уже пристегнули ремни, к волосатому
пассажиру подошла обескураженная стюардесса и сообщила, что машину для него
подадут к трапу самолета.
-- Спаси Христос, внучка, -- поблагодарил он и всыпал в карман ее
фартучка горсть кедровых орехов. -- Щелкай на здоровье, эвон зубки-то у тебя
-- чистый перламутр!
В Москве было теплее, и волчья шуба с шапкой оказались не по сезону,
однако он обрядился в меха, потолстел в два раза и пошел на выход, едва
протискиваясь между кресел.
Точно в таком же виде (только шуба тогда была новенькая) он прибыл в
столицу по договоренности с Натальей Сергеевной -- ездил к Цидику спасать
положение. На первой же станции метро его задержал милиционер.
-- У нас в Москве в волчьих шубах не ходят, -- заявил он, вызвал
машину, и через пять минут экзотический гость столицы уже сидел в
обезьяннике вместе с бомжами и несовершеннолетними хулиганами, Портфель с
диссертацией отобрали и куда-то унесли -- конфликт со средой был в самом
разгаре. Поваляв дурака с обитателями камеры, Космач начал стучать, мол,
хватит, выпускайте, у меня встреча с академиком назначена. Его отвели в
дежурку, осмотрели со всех сторон, сличили с фотографией в паспорте и решили
поместить в спецприемник, на месяц.
-- За что? -- изумился Космач, еще не теряя веселого настроения. --
Будет вам, мужики, я ученый, кандидат исторических наук...
И тут подошел сержант, ну метр с кепкой, вцепился в бороду, ножницами
пощелкал.
-- Стричь буду, ученый! Не похож ты на себя!
Подобного обращения с собой Космач позволить не мог, борода была
неприкосновенна, поднял этого малыша в погонах, хотел в угол закинуть, но
побоялся убить, железный сейф там стоял, -- бросил дежурному на колени. А
стул под тем не выдержал, развалился, и оба они оказались на полу. Тут и
набежали молодцы с дубинками, хорошо, в шубе был, только пыль и шерсть
летела. А он стоял и даже не уворачивался от ударов: средневековый принцип
_жестокости и несоразмерности наказания_, вдруг выплывший из толщи времен,
еще раз доказывал правоту Космача. В конце двадцатого века в России опять
происходила не смена власти или общественного устройства -- шла смена элит,
и новая обязана была забивать старую.
Тогда его отмолотили, погрузили в автозак и увезли в спецприемник.
Правда, продержали на нарах только три недели, вернули паспорт и выпустили,
однако диссертация исчезла бесследно. На встречу с академиком Космач пошел с
пустыми руками и холодным сердцем, не чувствовал больше нужды в такой
встрече, милицейские дубинки погасили и огонь разума, и обиду. Цидика на
месте не оказалось, секретарша объяснила, что он работает дома и неизвестно
когда будет.
Не снимая шубы, Космач просидел в приемной часа два, пока не понял, что
хозяин давно в кабинете и, видимо, не хочет его принимать.
Пришлось войти без приглашения...
Аудиенция длилась всего минуту, академик почему-то называл Космача
Мартемьяном и, побледнев, держался за голову. Оказалось, у него случился
микроинсульт, вызвали "скорую" и милицию. Последняя приехала быстрее,
Космача приняли то ли за бандита, то ли за бродягу, схватили, забили в
наручники и, дубася палками, увезли в отдел, но даже в клетку посадить не
успели: будто бы Цидик узнал об этом и прислал человека с распоряжением не
трогать ученого ни в коем случае и немедленно отпустить.
С тех пор Космач еще дважды приезжал в столицу и всегда в волчьей шубе:
если опять возьмут, так хоть почки не отобьют.
При посадке машину здорово трясло, разом и в голос заревели дети --
верный признак опасности, и бледнолицые стюардессы бегали по салону,
проверяя, все ли пристегнули ремни. Однако приземлились удачно, и пока
самолет заруливал на стоянку, стало ясно, что в Москве тоже метель.
У трапа оказалась единственная машина -- черная "волга" с
правительственным номером, и Космач с ходу распахнул заднюю дверцу.
-- Академик за мной прислал? -- спросил водителя. -- Или другую какую
птицу ждешь?
-- Жду господина Космача...
-- Вези, дяденька! -- Он сел в машину. -- Узнал, поди?
-- Паспорт покажи.
После изучения документа водитель извинился и двинул машину прямо
сквозь цепочку пассажиров -- едва расступиться успели.
-- Погода на пределе. -- Он оказался разговорчивым. -- Узнавал... Ветер
поворачивает на боковой. Вас хотели угнать на запасной аэродром куда-то в
Воронеж. В последний момент разрешили посадку. Так что вам повезло. И мне.
Поскольку Космач не отвечал, то он некоторое время ехал молча, немного
забылся и снова попытался затеять разговор.
-- Простите... Ваша шуба из какого меха? Вижу, не собака, какой-то
благородный... Не пойму.
-- Волк, -- коротко ответил Космач.
-- А-а... Первый раз вижу. Почему-то в Москве таких шуб нет.
Космач не поддержал разговора, и всю оставшуюся дорогу ехали молча.
А когда приехали на Кутузовский проспект, к мрачному в сумерках
сталинскому дому, водитель сам дверцу перед ним распахнул и к дому повел --
служба! У подъезда академика стоял микроавтобус с крупными надписями "ОРТ",
откуда тотчас выскочил оператор с камерой и стал снимать. Водитель молча
махнул рукой в его сторону, отворил дверь и проводил Космача в квартиру
Цидика.
Из дверного проема толкнуло в лицо запахом смерти -- тяжелый дух
пролежней, лекарств и свежевскопанной земли. В просторной передней вдоль
стен стояло десятка полтора стульев, но людей было двое -- молодой человек в
строгом костюме, белобрысый, с челкой на левую сторону, немного скуластый,
да нервная, с трясущимися руками и гладкой прической, девица.
У Космача не было никакого настроения валять дурака, неподходящее
место, да и накала душевного не чувствовал для розыгрышей. Но в передней ему
что-то не понравилось: нервные какие-то, злые и даже тени скорби нет в
глазах.
-- Здравствуйте, люди добрые. -- Космач снял шапку, перекрестился в
угол. -- Здесь академик помирает?
И поскольку никто не ответил, он сел на стул у порога, поколебался и
достал очки для такого случая, старенькие, с резинкой на дужках, степенно
надел и взял газету, лежавшую тут же. Молодой человек недовольно стрельнул
взглядом, на миг сосредоточился на очках и отвернулся.
В это время из двухстворчатой двери показалась секретарша -- знакомая,
хорошо рассмотрел в приемной ЦИДИКа, даже чуть не подрался, когда
прорывался, только сейчас постаревшая, убитая горем -- краше в гроб
кладут...
-- Вы... Космач? -- Слегка оживилась и, спотыкаясь, подошла.
-- Он самый, Космач...
-- Господи, как хорошо, что приехали! Академик сейчас без сознания,
нужно подождать.
-- Подожду, не велик барин...
-- Снимите шубу, вот вешалка...
-- Да мне и так ничего.
Секретарша была настолько утомлена и растерзанна, что взгляд ничего не
выражал, в мертвых глазах чернела пленка скорби и полной отчужденности, как
у нормальной бабы на похоронах. Интерес к Космачу угас мгновенно, Лидия
Игнатьевна шепнула что-то девице и скрылась за дверями. Однако молодой
человек внезапно заинтересовался косматым гостем, сел рядом, всплеснул
руками.
-- Представляете, человек умирает четвертые сутки. Три раза врач
констатировал смерть. А он снова оживает. Феномен!
-- А бывает, паря, бывает, -- проговорил Космач. -- Тело изношено, а
Господь душу забрать не может.
-- И разум не угасает. Приходит в себя -- мысль четкая, способен к
анализу...
Космач подманил его пальцем -- тот склонился ухом.
-- Должно, дьявол мучает. Бес вселился и смерть отгоняет.
-- Знаете, я и этого уже не исключаю... Хотели в хоспис отправить --
отказывается. Батюшка вот здесь полдня отсидел -- не подпустил.
-- Надо его через хомут протащить. Тогда сразу помрет.
-- Через хомут? -- Молодой человек отодвинулся. -- Как это, через
хомут?
-- У нас так всегда делают, коли человек мучается. На белую лошадь
хомут наденут, погоняют до пота, а потом и тащат головой вперед, и клешнями
пристукивают, и супонью хлещут.
-- Вы что же... Для этого и приехали?
-- Дак позвали, помочь надобно человеку.
-- И где же ваш хомут?
-- Да там, на улице, покуда заносить нельзя.
-- А белая лошадь? -- В голосе слышалась насмешка, если еще не верил,
то близок был к тому.
-- В деревне осталась. Чего ее сюда везти? -- с удовольствием
забалагурил Космач. -- Погонял до пены, хомут в солофан завернул, чтоб пот
не высох, да привез.
-- Что вы глупости говорите? -- внезапно взвизгнула девица --
прислушивалась! -- Я не позволю издеваться над умирающим академиком! Как вам
не стыдно? Да вы знаете, какой это человек?!..
-- Не шуми, дочка, -- закряхтел Космач. -- Орешь как резаная... Разве
можно эдак-то, когда в доме человек помирает? Может, и в тебя бес-от
вселился?
Девушка от возмущения замолкла, вскочила, потрясла руками и снова села,
а молодой человек не преминул заметить ехидно:
-- Ее бы тоже сквозь хомут... Тварь. Заставила академика письмо в
ученый совет написать, чтоб степень дали без защиты. -- Это уже говорилось
Космачу, но громко. -- А он каракулей наставил, ни слова не поймешь. Вот и
переживает, роковая женщина...
-- Вы подлец! Подлец! -- выкрикнула девица и убежала за двухстворчатые
двери.
И там разревелась, как недоеная корова, протяжно, навзрыд.
-- Сейчас выгонять будут, -- спокойно проговорил молодой человек и
махнул челку налево. -- Притомила аспиранточка...
-- А ты бы с ней поласковее, как ни говори -- баба, -- посоветовал
Космач.
-- Быдло... Ненавижу этих прилизанных и стремных. Замуж не берут, для
точных наук ума не хватает, так они все в гуманитарии лезут. Потому у нас
наука такая же, прилизанная и страшненькая.
Он внутренне согласился с такими доводами: единственной красивой
женщиной на историко-филологическом факультете была Наталья Сергеевна...
Через несколько минут рев за дверью стих, и скоро оттуда появилась
аспирантка.
-- Простите пожалуйста, -- попробовала улыбнуться Космачу. -- Я не
знала... Простите.
Должно быть, секретарша академика втолковала ей, кто приехал...
-- Бог с тобой, дочка, -- благосклонно отмахнулся он. -- По молодости
чего не бывает?.. Академик-то не помер?
-- Нет, без сознания... Врач дежурит. -- Села на старое место и
потупилась.
А молодой человек заинтересовался Космачом еще больше, крадучись
разглядывал его, щурил глаза и стискивал губы, забыв про аспирантку. Должно
быть, готовил каверзный вопрос, однако все смешал громкий телефонный звонок
за дверью. И в следующий момент в переднюю выскочила перепуганная Лидия
Игнатьевна.
-- Сейчас сюда... придет президент. Ой, господи, только этого не
хватало...
-- Какой президент? -- машинально спросил молодой человек и усмехнулся.
-- Да тот... Этот, наш президент.
Дверь распахнулась, в переднюю стремительно вошли человек шесть, встали
шпалерами, а еще трое бросились в глубь квартиры.
-- Оставаться на местах, -- скомандовал кто-то из охраны, и вид Космачу
перекрыла широкая спина.
-- Надо же! -- сказал он молодому человеку. -- Еще и на президента
погляжу! Приеду домой...
-- Молчать! -- приказал охранник и окончательно заслонил Космача --
толкни чуть, так на колени сядет...
-- Да я молчу...
Президента ввели под руки, но, очутившись в передней, он оттолкнул
провожатых и сел на стул рядом с аспиранткой.
-- Ну и шта?.. Живой еще?..
Он был не сильно пьян, однако из-за плохого здоровья чувствовал себя
неважно, обычно напомаженное лицо сейчас было одутловатым, бабьим и
затвердело в серую гипсовую маску -- самого хоть отпевай.
-- Да, академик жив, но находится в бессознательном состоянии. -- Лидия
Игнатьевна тоже посерела от усталости и волнения.
-- Ну и шта? -- Он вдруг уставился на Космача, выглядывающего из-за
мощного торса охранника.
-- К нему можно пройти, пожалуйста. -- Секретарша показывала руками на
дверь. -- Прошу... Идите, прошу...
-- Не пойду, -- тяжело выговорил президент. -- Чем тут пахнет?.. Фу...
А ты шта смотришь?
Это относилось к Космачу.
-- Глаза-ти есть, царь-батюшка, вот и смотрю, -- сказал тот. -- Да
спина мешает. Эдакий дядя встал!
Охранник тут же сдвинулся в сторону, однако президент потерял интерес,
уставившись на молодого человека.
-- А тебя я где-то видел!
-- Возле Белого дома в девяносто первом, -- лениво и без интереса
проговорил тот. -- Помог забраться на танк, на престол подсадил. О чем
искренне сожалею...
Неизвестно, что бы произошло, успей он договорить, потому что один из
телохранителей уже сделал уши топориком, а у аспирантки начало вытягиваться
лицо -- крамолу услышали! Но тут из комнат стремительно вышли те трое, что
обследовали квартиру.
-- Можно войти, -- разрешили, а подсобники, как ангелы, стали с двух
сторон.
-- Нет, не хочу, -- закапризничал президент. -- Я орден дал, специально
для него учредил и дал. Не буду смотреть... И так везде покойником пахнет...
А этот здесь кто? -- Указал пальцем на Космача.
-- По просьбе академика приехал, -- дрожащим голосом объяснила Лидия
Игнатьевна.
-- У меня тоже хорошая борода растет, -- зачем-то похвастался
президент. -- Если брить перестанут... Только седая... Все! Домой, в Горки!
Его повели в двери, но на пороге он обернулся, проговорил в
пространство глухим, хриплым голосом:
-- Как помрет -- скажите.
И вся команда медленно удалилась, но один из охранников вернулся,
попросил паспорт у Космача, тщательно переписал данные и молча ушел.
-- Плохой, тоже долго не протянет. -- Космач кивнул на дверь. -- Ну
ладно, хоть на живого поглядел...
-- Господи, что еще ждать? -- обреченно вопросила Лидия Игнатьевна и
пошла в комнаты.
-- Послушайте, -- молодой человек встряхнулся, сбрасывая некое
внутреннее оцепенение, -- а не перекусить ли нам? Торчу целый день без
толку, надеюсь, за полчаса ничего не случится.
-- Да не мешало бы. -- Космач похлопал себя по животу. -- До поминок-то
все одно не дотянешь...
-- Тут на углу кафешка есть, закажем первое и второе. -- Молодой
человек склонился к ошалевшей девице. -- Мадам, позвоните мне, если академик
очнется. На сотовый.
И бросил ей на колени визитную карточку. Между этажами молодой человек
остановился и подал руку.
-- Надо бы познакомиться. Я Генрих Палеологов, предводитель стольного
дворянства.
-- Так и думал, не простой ты, паря, -- ухмыльнулся Космач, от души
пожимая руку. -- Даже президент тебя знает... А меня зовут Ярий.
-- Редкое имя...
-- Каким уж наградили. У тебя вот тоже фамилия... Ты какой
национальности будешь?
-- Я русский дворянин.
-- Чего ж так обозвали? Палеологов...
-- Это долгая история...
-- А что, этот академик тоже барин? Граф, поди, не менее.
Палеологов рассмеялся.
-- Граф?.. Это оригинально!.. Из разночинцев он, мелкие служащие,
купчики, священники -- шелупонь, одним словом.
-- А чего тогда торчишь у него?
-- Академик попросил, что-то сообщить хочет, -- будто бы равнодушно
отмахнулся предводитель. -- Сам очнуться не может... Тебя ведь тоже
попросил?
-- Должно, баба эта звонила в сельсовет. -- Космач не любил, когда его
откровенно прощупывают. -- Из лесу пришел, хозяйка говорит, в Москву надо,
академик помирает.
-- Знахарством промышляешь? -- усмехнулся Палеологов, распахивая перед
ним дверь. -- Модная профессия...
-- Что уж, промышляю... Робятам грыжу поправлю, от испуга отолью, ну,
еще бесов погоняю... Как умею, так делаю.
Едва они вышли из подъезда, как попали под прицелы видеокамер:
телевизионщики с ОРТ снимали всех, кто входил и выходил, просто так, без
интервью и комментариев.
-- Прекратите! -- рявкнул на них Палеологов. -- Я запрещаю снимать!
А оператор уже снял что хотел и спокойно убрался в свою машину.
В кафе они сели за дальний столик пустого зальчика, Космач шубы не
снял, шапку на колено натянул, а этот парень уже в душу полез.
-- Вы-откуда приехали? Из Сибири?
-- Почто же из Сибири? Ну и скажешь...
-- Только там остались такие колоритные! Настоящий медведь, фамилия
соответствует!
Секретарша вряд ли посвящала в то, откуда гость явился, -- смотрела на
Палеологова с плохо скрываемой неприязнью, но терпела. А вот аспирантка
косвенно сдала его, когда начала извиняться: странный этот предводитель
именно тогда стойку сделал. Только непонятно, что он, как вор, залез в
карман, шарит по углам, а деньги не вынимает. Пора бы и за руку поймать, но
неясно, что хочет.
-- Нет, мы архангельские, -- слукавил Космач.
-- Откуда же академика знаешь?
-- Приезжал к нам, жил... Пользовали его.
В семьдесят шестом году Цидик действительно выезжал в экспедицию по
Русскому Северу, попался его пространный отчет в научном журнале. Однако
вскоре он оставил это занятие по причине своей слишком яркой
интеллигентности: старообрядцы не воспринимали его бритый, блядолюбивый
образ, принимали за подосланного начальниками шпиона и дурили ему голову
всевозможными небылицами. Космач ходил по тем же местам много лет спустя и
наслушался рассказов про академика. Живущие по своему времени кержаки
рассказывали о нем, как будто вчера от них ушел.
все научные работы, касающиеся древнерусской истории, языка и культуры,
обязательно проходят экспертизу в ЦИДИКе, а иначе зачем он существует?
Только об этой цензуре не принято говорить, и если поехать туда качать
права, то в центре будут делать недоуменные глаза -- ничего они не видели,
не читали, не рецензировали.
-- Ты же знаешь мое отношение? -- поморщился Космач. -- И всю эту
историю... Не поеду.
-- Надо быть выше старых обид. Человек умирает...
-- Обижаться на бронзового идола, как на погоду, без толку...
-- Подумай сам, милый друг! Если Цидик о тебе вспомнил, значит, что-то
серьезное. Находится в очень тяжелом состоянии. Секретарша говорит, третий
день невыносимые боли, судороги...
-- По этому поводу я бы сказал просто: бог не фраер...
Наталья Сергеевна застучала клюкой, пробуя встать, однако не встала и
обиженно отвернулась. По слухам, она и защищалась в ЦИДИКе, а потом
несколько раз ездила туда на стажировки, забыв своего покровителя Данилу,
боготворила академика и, слышно было, называла себя ученицей Барвина --
должно быть, не без оснований.
Тогда, после сокрушительного поражения его на защите, она сама
разыскала Космача -- тогда многие ходили к нему выражать соболезнования и
свое возмущение по поводу всего произошедшего, а проще говоря, выпить и
покуролесить в холостяцкой квартире. Ее, хоть и запоздалое, появление в
Холомницах, откровенно говоря, подкупило: мало того что пришла в трудный час
и не помнила обид, -- привезла второй экземпляр диссертации, заново
переплетенный, обезличенный и вместо фамилии помеченный номером 2219 -- тот
самый, что побывал на экспертизе в ЦИДИКе.
Пока Космач горестно перелистывал страницы своего труда, Наталья
Сергеевна несколько часов наводила порядок, мыла, чистила и стирала. Потом
они выпили, пожаловались друг другу на судьбу, одиночество и неустроенность
личной жизни, добрым словом вспомнили Данилу, после чего она вдруг
предложила свои услуги как переговорщика с академиком.
Находясь в подвешенном состоянии, особого восторга Юрий Николаевич не
испытал, но, грешным делом, ощутил предательское свечение надежды и желание
сделать еще одну, последнюю попытку наладить отношения с оставленной _средой
обитания_. Мало того, при положительном решении вопроса -- а в этом у
Натальи Сергеевны не было сомнений -- она обещала вернуть его на кафедру, а
пока взять на полставки, читать на заочном курс по истории средних веков.
И причину называла в общем-то правдивую: с уходом Космача стало некому
проводить экспедиции, старообрядцы никого не пускают к себе, мол, ученого
знаем одного -- Юрия Николаевича, и если он письмо напишет, даст
рекомендацию, тогда посмотрим.
Он не то чтобы разомлел, скорее потерял бдительность, и когда бывшая
ассистентка по старой памяти стала называть его мужем, вспоминать чудесное
время их путешествия в Полурады, скачки, купание, ночевки у костров,
почувствовал такую ностальгию, что в глазах защипало. И особенно остро
обозначилась мысль об уникальности прошлого, по достоинству не оцененного
вовремя. Самое невыносимое и ужасное состояло в том, что это никогда больше
не могло повториться.
Ее тоже не рассмотрел, не заметил, как светятся глаза и волнуются
пальцы, когда прикасается к его руке.
Потому сейчас и пришла спасать...
Надо было вести себя не как рефлектирующему интеллигенту, бросившемуся
в запой; следовало собраться с духом, вдохновиться и поступить по-мужски...
Сначала он тихо поразился ее шершавым губам. Влажные и гладкие на вид,
они оказались жесткими, напоминали наждачную бумагу. Космач пытался отогнать
от себя эти ощущения, однако ловил себя на мысли, что непроизвольно и
отстраненно изучает ее, как некий посторонний предмет. И тело у Натальи
Сергеевны было неожиданно колючим, кожа будто толченым стеклом посыпана.
Космач залавливал в себе чувства, ласкал, гладил его с легким остервенением,
которое, видимо, воспринималось как страсть.
И почему-то сам покрывался ознобом.
К тому времени действовал жестокий _конфликт со средой_, и он относил к
нему все, что происходит вокруг, в том числе списал на это и постельную
неудачу.
Она же расценила по-своему.
-- Мы просто не привыкли друг к другу, -- царапал ухо шепот. -- Нам
надо успокоиться, расслабиться, а потом все произойдет естественно и как бы
случайно...
Ничего подобного не произошло, поскольку наутро было похмелье и полное
отсутствие вчерашнего очарования. Наталья Сергеевна особенно не
навязывалась, перемыла посуду, наказала ждать ее через недельку с
результатом и в тот же день уехала поездом в Москву: она не переносила
самолетов, и если случалась острая необходимость лететь, после посадки
выводили под руки, а то и вовсе вызывали неотложку.
О чем они говорили с Цидиком, осталось в тайне, но она вернулась
вдохновленная и, не вдаваясь в подробности, сообщила, что нобелевский
лауреат ждет его со всеми материалами.
-- Возьми все что есть, -- почти приказным тоном говорила она. --
Обязательно оригиналы источников. Боярские грамоты, берестяную летопись и
послания сонорецких старцев.
Все имеющиеся оригиналы были давно и надежно спрятаны, и вынимать их из
тайника он бы не стал ни в коем случае. Первого экземпляра диссертации тоже
не было: вскоре после ошеломительного поражения на защите Космач отнес ее на
пустырь и стал жечь. Толстый, спрессованный кирпич гореть не хотел, и тогда
он стал рвать по листку и кидать в огонь. Третий, последний экземпляр был
утерян кем-то из оппонентов, и оставался этот второй, привезенный Натальей
Сергеевной. Ничего не меняя, он засунул его в портфель и отправился в
столицу.
Академик на самом деле ждал его, но встреча не состоялась по вине
Космача или, точнее, обстоятельств, с ним связанных.
Впрочем, как и все остальное, обещанное Натальей Сергеевной...
Сейчас ей некогда было обижаться долго. И она опять отсылала его к
Цидику, в Москву.
-- Последний рейс в двадцать один час двадцать минут, -- объявила
уверенно и негромко. -- Билет заказан на твое имя.
-- Я понимаю, у тебя есть какие-то обязательства перед ним, -- заметил
Космач. -- Но я-то с какой радости помчусь к академику?
-- У нас человеческие обязательства!.. Если хочешь, христианские.
В церковь она ходила исправно каждое утро, благо новый храм был от ее
дома в двух кварталах, по слухам, молилась истово, соблюдала посты и даже
занимала какую-то должность при храме. Рассказывали, однажды притащила
священника на кафедру и освятила все аудитории.
Оставался последний аргумент, который был высказан со скрытым
злорадством.
-- Как ты уже догадалась, мы с боярышней Вавилой Иринеевной вступаем в
брак. Мне надо в загс и на свадьбу, свою собственную! А не на похороны.
-- Поздравляю, -- сказала безрадостно. -- Но будь человеком, Космач!
-- Поезжай-ка, Ярий Николаевич, -- вдруг посоветовала боярышня. -- Коль
человек перед смертью вспомнил тебя, знать, душа его позвала. Человеку
отказать можно, душе его никак нельзя.
-- Самолет из-за разницы во времени прилетает в двадцать два часа, --
невозмутимо проговорила Наталья Сергеевна. -- Обратный билет возьмешь на
завтрашнее утро. Ночи академику будет достаточно. А с боярышней твоей ничего
не случится. В аэропорту будет встречать машина.
Космач посмотрел на Вавилу.
-- Ну, уж если ты посылаешь -- так и быть, поеду.
-- И не устраивай там ничего такого, -- предупредила бывшая
ассистентка, что-то заподозрив. -- Лишнего не спрашивай, умирает человек...
Если только сам начнет... И бороду эту сбрей! Посмотри, на кого похож!
И все-таки Космач не внял совету Натальи Сергеевны, не сбрил бороду и
не подстригся -- поехал как был, разве что главотяжец поменял на новый, не
засаленный, из коричневой кожи. В самолете на него озирались, и это было
привычным; если кто-то чуть дольше задерживал взгляд или вовсе откровенно
рассматривал, Юрий Николаевич обычно вспушал свою растительность и показывал
большой палец.
-- Во! Видал? А у тебя чего, не растет? Беда, паря, беда...
Если любопытство проявляла женщина, он заговорщицки подманивал пальцем
и предлагал потрогать бороду рукой. Дурачиться сейчас не было настроения,
одна только мысль, что придется сидеть у постели умирающего да еще и слушать
его, наводила тоску. А еще он постоянно думал о Вавиле, оставленной в
Холомницах, как в срубе -- вряд ли насмелится на улицу выйти, так у окна и
простоит.
Не дай бог задержаться...
Перед посадкой в Домодедово, когда уже пристегнули ремни, к волосатому
пассажиру подошла обескураженная стюардесса и сообщила, что машину для него
подадут к трапу самолета.
-- Спаси Христос, внучка, -- поблагодарил он и всыпал в карман ее
фартучка горсть кедровых орехов. -- Щелкай на здоровье, эвон зубки-то у тебя
-- чистый перламутр!
В Москве было теплее, и волчья шуба с шапкой оказались не по сезону,
однако он обрядился в меха, потолстел в два раза и пошел на выход, едва
протискиваясь между кресел.
Точно в таком же виде (только шуба тогда была новенькая) он прибыл в
столицу по договоренности с Натальей Сергеевной -- ездил к Цидику спасать
положение. На первой же станции метро его задержал милиционер.
-- У нас в Москве в волчьих шубах не ходят, -- заявил он, вызвал
машину, и через пять минут экзотический гость столицы уже сидел в
обезьяннике вместе с бомжами и несовершеннолетними хулиганами, Портфель с
диссертацией отобрали и куда-то унесли -- конфликт со средой был в самом
разгаре. Поваляв дурака с обитателями камеры, Космач начал стучать, мол,
хватит, выпускайте, у меня встреча с академиком назначена. Его отвели в
дежурку, осмотрели со всех сторон, сличили с фотографией в паспорте и решили
поместить в спецприемник, на месяц.
-- За что? -- изумился Космач, еще не теряя веселого настроения. --
Будет вам, мужики, я ученый, кандидат исторических наук...
И тут подошел сержант, ну метр с кепкой, вцепился в бороду, ножницами
пощелкал.
-- Стричь буду, ученый! Не похож ты на себя!
Подобного обращения с собой Космач позволить не мог, борода была
неприкосновенна, поднял этого малыша в погонах, хотел в угол закинуть, но
побоялся убить, железный сейф там стоял, -- бросил дежурному на колени. А
стул под тем не выдержал, развалился, и оба они оказались на полу. Тут и
набежали молодцы с дубинками, хорошо, в шубе был, только пыль и шерсть
летела. А он стоял и даже не уворачивался от ударов: средневековый принцип
_жестокости и несоразмерности наказания_, вдруг выплывший из толщи времен,
еще раз доказывал правоту Космача. В конце двадцатого века в России опять
происходила не смена власти или общественного устройства -- шла смена элит,
и новая обязана была забивать старую.
Тогда его отмолотили, погрузили в автозак и увезли в спецприемник.
Правда, продержали на нарах только три недели, вернули паспорт и выпустили,
однако диссертация исчезла бесследно. На встречу с академиком Космач пошел с
пустыми руками и холодным сердцем, не чувствовал больше нужды в такой
встрече, милицейские дубинки погасили и огонь разума, и обиду. Цидика на
месте не оказалось, секретарша объяснила, что он работает дома и неизвестно
когда будет.
Не снимая шубы, Космач просидел в приемной часа два, пока не понял, что
хозяин давно в кабинете и, видимо, не хочет его принимать.
Пришлось войти без приглашения...
Аудиенция длилась всего минуту, академик почему-то называл Космача
Мартемьяном и, побледнев, держался за голову. Оказалось, у него случился
микроинсульт, вызвали "скорую" и милицию. Последняя приехала быстрее,
Космача приняли то ли за бандита, то ли за бродягу, схватили, забили в
наручники и, дубася палками, увезли в отдел, но даже в клетку посадить не
успели: будто бы Цидик узнал об этом и прислал человека с распоряжением не
трогать ученого ни в коем случае и немедленно отпустить.
С тех пор Космач еще дважды приезжал в столицу и всегда в волчьей шубе:
если опять возьмут, так хоть почки не отобьют.
При посадке машину здорово трясло, разом и в голос заревели дети --
верный признак опасности, и бледнолицые стюардессы бегали по салону,
проверяя, все ли пристегнули ремни. Однако приземлились удачно, и пока
самолет заруливал на стоянку, стало ясно, что в Москве тоже метель.
У трапа оказалась единственная машина -- черная "волга" с
правительственным номером, и Космач с ходу распахнул заднюю дверцу.
-- Академик за мной прислал? -- спросил водителя. -- Или другую какую
птицу ждешь?
-- Жду господина Космача...
-- Вези, дяденька! -- Он сел в машину. -- Узнал, поди?
-- Паспорт покажи.
После изучения документа водитель извинился и двинул машину прямо
сквозь цепочку пассажиров -- едва расступиться успели.
-- Погода на пределе. -- Он оказался разговорчивым. -- Узнавал... Ветер
поворачивает на боковой. Вас хотели угнать на запасной аэродром куда-то в
Воронеж. В последний момент разрешили посадку. Так что вам повезло. И мне.
Поскольку Космач не отвечал, то он некоторое время ехал молча, немного
забылся и снова попытался затеять разговор.
-- Простите... Ваша шуба из какого меха? Вижу, не собака, какой-то
благородный... Не пойму.
-- Волк, -- коротко ответил Космач.
-- А-а... Первый раз вижу. Почему-то в Москве таких шуб нет.
Космач не поддержал разговора, и всю оставшуюся дорогу ехали молча.
А когда приехали на Кутузовский проспект, к мрачному в сумерках
сталинскому дому, водитель сам дверцу перед ним распахнул и к дому повел --
служба! У подъезда академика стоял микроавтобус с крупными надписями "ОРТ",
откуда тотчас выскочил оператор с камерой и стал снимать. Водитель молча
махнул рукой в его сторону, отворил дверь и проводил Космача в квартиру
Цидика.
Из дверного проема толкнуло в лицо запахом смерти -- тяжелый дух
пролежней, лекарств и свежевскопанной земли. В просторной передней вдоль
стен стояло десятка полтора стульев, но людей было двое -- молодой человек в
строгом костюме, белобрысый, с челкой на левую сторону, немного скуластый,
да нервная, с трясущимися руками и гладкой прической, девица.
У Космача не было никакого настроения валять дурака, неподходящее
место, да и накала душевного не чувствовал для розыгрышей. Но в передней ему
что-то не понравилось: нервные какие-то, злые и даже тени скорби нет в
глазах.
-- Здравствуйте, люди добрые. -- Космач снял шапку, перекрестился в
угол. -- Здесь академик помирает?
И поскольку никто не ответил, он сел на стул у порога, поколебался и
достал очки для такого случая, старенькие, с резинкой на дужках, степенно
надел и взял газету, лежавшую тут же. Молодой человек недовольно стрельнул
взглядом, на миг сосредоточился на очках и отвернулся.
В это время из двухстворчатой двери показалась секретарша -- знакомая,
хорошо рассмотрел в приемной ЦИДИКа, даже чуть не подрался, когда
прорывался, только сейчас постаревшая, убитая горем -- краше в гроб
кладут...
-- Вы... Космач? -- Слегка оживилась и, спотыкаясь, подошла.
-- Он самый, Космач...
-- Господи, как хорошо, что приехали! Академик сейчас без сознания,
нужно подождать.
-- Подожду, не велик барин...
-- Снимите шубу, вот вешалка...
-- Да мне и так ничего.
Секретарша была настолько утомлена и растерзанна, что взгляд ничего не
выражал, в мертвых глазах чернела пленка скорби и полной отчужденности, как
у нормальной бабы на похоронах. Интерес к Космачу угас мгновенно, Лидия
Игнатьевна шепнула что-то девице и скрылась за дверями. Однако молодой
человек внезапно заинтересовался косматым гостем, сел рядом, всплеснул
руками.
-- Представляете, человек умирает четвертые сутки. Три раза врач
констатировал смерть. А он снова оживает. Феномен!
-- А бывает, паря, бывает, -- проговорил Космач. -- Тело изношено, а
Господь душу забрать не может.
-- И разум не угасает. Приходит в себя -- мысль четкая, способен к
анализу...
Космач подманил его пальцем -- тот склонился ухом.
-- Должно, дьявол мучает. Бес вселился и смерть отгоняет.
-- Знаете, я и этого уже не исключаю... Хотели в хоспис отправить --
отказывается. Батюшка вот здесь полдня отсидел -- не подпустил.
-- Надо его через хомут протащить. Тогда сразу помрет.
-- Через хомут? -- Молодой человек отодвинулся. -- Как это, через
хомут?
-- У нас так всегда делают, коли человек мучается. На белую лошадь
хомут наденут, погоняют до пота, а потом и тащат головой вперед, и клешнями
пристукивают, и супонью хлещут.
-- Вы что же... Для этого и приехали?
-- Дак позвали, помочь надобно человеку.
-- И где же ваш хомут?
-- Да там, на улице, покуда заносить нельзя.
-- А белая лошадь? -- В голосе слышалась насмешка, если еще не верил,
то близок был к тому.
-- В деревне осталась. Чего ее сюда везти? -- с удовольствием
забалагурил Космач. -- Погонял до пены, хомут в солофан завернул, чтоб пот
не высох, да привез.
-- Что вы глупости говорите? -- внезапно взвизгнула девица --
прислушивалась! -- Я не позволю издеваться над умирающим академиком! Как вам
не стыдно? Да вы знаете, какой это человек?!..
-- Не шуми, дочка, -- закряхтел Космач. -- Орешь как резаная... Разве
можно эдак-то, когда в доме человек помирает? Может, и в тебя бес-от
вселился?
Девушка от возмущения замолкла, вскочила, потрясла руками и снова села,
а молодой человек не преминул заметить ехидно:
-- Ее бы тоже сквозь хомут... Тварь. Заставила академика письмо в
ученый совет написать, чтоб степень дали без защиты. -- Это уже говорилось
Космачу, но громко. -- А он каракулей наставил, ни слова не поймешь. Вот и
переживает, роковая женщина...
-- Вы подлец! Подлец! -- выкрикнула девица и убежала за двухстворчатые
двери.
И там разревелась, как недоеная корова, протяжно, навзрыд.
-- Сейчас выгонять будут, -- спокойно проговорил молодой человек и
махнул челку налево. -- Притомила аспиранточка...
-- А ты бы с ней поласковее, как ни говори -- баба, -- посоветовал
Космач.
-- Быдло... Ненавижу этих прилизанных и стремных. Замуж не берут, для
точных наук ума не хватает, так они все в гуманитарии лезут. Потому у нас
наука такая же, прилизанная и страшненькая.
Он внутренне согласился с такими доводами: единственной красивой
женщиной на историко-филологическом факультете была Наталья Сергеевна...
Через несколько минут рев за дверью стих, и скоро оттуда появилась
аспирантка.
-- Простите пожалуйста, -- попробовала улыбнуться Космачу. -- Я не
знала... Простите.
Должно быть, секретарша академика втолковала ей, кто приехал...
-- Бог с тобой, дочка, -- благосклонно отмахнулся он. -- По молодости
чего не бывает?.. Академик-то не помер?
-- Нет, без сознания... Врач дежурит. -- Села на старое место и
потупилась.
А молодой человек заинтересовался Космачом еще больше, крадучись
разглядывал его, щурил глаза и стискивал губы, забыв про аспирантку. Должно
быть, готовил каверзный вопрос, однако все смешал громкий телефонный звонок
за дверью. И в следующий момент в переднюю выскочила перепуганная Лидия
Игнатьевна.
-- Сейчас сюда... придет президент. Ой, господи, только этого не
хватало...
-- Какой президент? -- машинально спросил молодой человек и усмехнулся.
-- Да тот... Этот, наш президент.
Дверь распахнулась, в переднюю стремительно вошли человек шесть, встали
шпалерами, а еще трое бросились в глубь квартиры.
-- Оставаться на местах, -- скомандовал кто-то из охраны, и вид Космачу
перекрыла широкая спина.
-- Надо же! -- сказал он молодому человеку. -- Еще и на президента
погляжу! Приеду домой...
-- Молчать! -- приказал охранник и окончательно заслонил Космача --
толкни чуть, так на колени сядет...
-- Да я молчу...
Президента ввели под руки, но, очутившись в передней, он оттолкнул
провожатых и сел на стул рядом с аспиранткой.
-- Ну и шта?.. Живой еще?..
Он был не сильно пьян, однако из-за плохого здоровья чувствовал себя
неважно, обычно напомаженное лицо сейчас было одутловатым, бабьим и
затвердело в серую гипсовую маску -- самого хоть отпевай.
-- Да, академик жив, но находится в бессознательном состоянии. -- Лидия
Игнатьевна тоже посерела от усталости и волнения.
-- Ну и шта? -- Он вдруг уставился на Космача, выглядывающего из-за
мощного торса охранника.
-- К нему можно пройти, пожалуйста. -- Секретарша показывала руками на
дверь. -- Прошу... Идите, прошу...
-- Не пойду, -- тяжело выговорил президент. -- Чем тут пахнет?.. Фу...
А ты шта смотришь?
Это относилось к Космачу.
-- Глаза-ти есть, царь-батюшка, вот и смотрю, -- сказал тот. -- Да
спина мешает. Эдакий дядя встал!
Охранник тут же сдвинулся в сторону, однако президент потерял интерес,
уставившись на молодого человека.
-- А тебя я где-то видел!
-- Возле Белого дома в девяносто первом, -- лениво и без интереса
проговорил тот. -- Помог забраться на танк, на престол подсадил. О чем
искренне сожалею...
Неизвестно, что бы произошло, успей он договорить, потому что один из
телохранителей уже сделал уши топориком, а у аспирантки начало вытягиваться
лицо -- крамолу услышали! Но тут из комнат стремительно вышли те трое, что
обследовали квартиру.
-- Можно войти, -- разрешили, а подсобники, как ангелы, стали с двух
сторон.
-- Нет, не хочу, -- закапризничал президент. -- Я орден дал, специально
для него учредил и дал. Не буду смотреть... И так везде покойником пахнет...
А этот здесь кто? -- Указал пальцем на Космача.
-- По просьбе академика приехал, -- дрожащим голосом объяснила Лидия
Игнатьевна.
-- У меня тоже хорошая борода растет, -- зачем-то похвастался
президент. -- Если брить перестанут... Только седая... Все! Домой, в Горки!
Его повели в двери, но на пороге он обернулся, проговорил в
пространство глухим, хриплым голосом:
-- Как помрет -- скажите.
И вся команда медленно удалилась, но один из охранников вернулся,
попросил паспорт у Космача, тщательно переписал данные и молча ушел.
-- Плохой, тоже долго не протянет. -- Космач кивнул на дверь. -- Ну
ладно, хоть на живого поглядел...
-- Господи, что еще ждать? -- обреченно вопросила Лидия Игнатьевна и
пошла в комнаты.
-- Послушайте, -- молодой человек встряхнулся, сбрасывая некое
внутреннее оцепенение, -- а не перекусить ли нам? Торчу целый день без
толку, надеюсь, за полчаса ничего не случится.
-- Да не мешало бы. -- Космач похлопал себя по животу. -- До поминок-то
все одно не дотянешь...
-- Тут на углу кафешка есть, закажем первое и второе. -- Молодой
человек склонился к ошалевшей девице. -- Мадам, позвоните мне, если академик
очнется. На сотовый.
И бросил ей на колени визитную карточку. Между этажами молодой человек
остановился и подал руку.
-- Надо бы познакомиться. Я Генрих Палеологов, предводитель стольного
дворянства.
-- Так и думал, не простой ты, паря, -- ухмыльнулся Космач, от души
пожимая руку. -- Даже президент тебя знает... А меня зовут Ярий.
-- Редкое имя...
-- Каким уж наградили. У тебя вот тоже фамилия... Ты какой
национальности будешь?
-- Я русский дворянин.
-- Чего ж так обозвали? Палеологов...
-- Это долгая история...
-- А что, этот академик тоже барин? Граф, поди, не менее.
Палеологов рассмеялся.
-- Граф?.. Это оригинально!.. Из разночинцев он, мелкие служащие,
купчики, священники -- шелупонь, одним словом.
-- А чего тогда торчишь у него?
-- Академик попросил, что-то сообщить хочет, -- будто бы равнодушно
отмахнулся предводитель. -- Сам очнуться не может... Тебя ведь тоже
попросил?
-- Должно, баба эта звонила в сельсовет. -- Космач не любил, когда его
откровенно прощупывают. -- Из лесу пришел, хозяйка говорит, в Москву надо,
академик помирает.
-- Знахарством промышляешь? -- усмехнулся Палеологов, распахивая перед
ним дверь. -- Модная профессия...
-- Что уж, промышляю... Робятам грыжу поправлю, от испуга отолью, ну,
еще бесов погоняю... Как умею, так делаю.
Едва они вышли из подъезда, как попали под прицелы видеокамер:
телевизионщики с ОРТ снимали всех, кто входил и выходил, просто так, без
интервью и комментариев.
-- Прекратите! -- рявкнул на них Палеологов. -- Я запрещаю снимать!
А оператор уже снял что хотел и спокойно убрался в свою машину.
В кафе они сели за дальний столик пустого зальчика, Космач шубы не
снял, шапку на колено натянул, а этот парень уже в душу полез.
-- Вы-откуда приехали? Из Сибири?
-- Почто же из Сибири? Ну и скажешь...
-- Только там остались такие колоритные! Настоящий медведь, фамилия
соответствует!
Секретарша вряд ли посвящала в то, откуда гость явился, -- смотрела на
Палеологова с плохо скрываемой неприязнью, но терпела. А вот аспирантка
косвенно сдала его, когда начала извиняться: странный этот предводитель
именно тогда стойку сделал. Только непонятно, что он, как вор, залез в
карман, шарит по углам, а деньги не вынимает. Пора бы и за руку поймать, но
неясно, что хочет.
-- Нет, мы архангельские, -- слукавил Космач.
-- Откуда же академика знаешь?
-- Приезжал к нам, жил... Пользовали его.
В семьдесят шестом году Цидик действительно выезжал в экспедицию по
Русскому Северу, попался его пространный отчет в научном журнале. Однако
вскоре он оставил это занятие по причине своей слишком яркой
интеллигентности: старообрядцы не воспринимали его бритый, блядолюбивый
образ, принимали за подосланного начальниками шпиона и дурили ему голову
всевозможными небылицами. Космач ходил по тем же местам много лет спустя и
наслушался рассказов про академика. Живущие по своему времени кержаки
рассказывали о нем, как будто вчера от них ушел.