Страница:
---------------------------------------------------------------
OCR: Sergius (s_sergius@pisem.net
_ ..._ -- курсив
---------------------------------------------------------------
Алексеев С.Т.
А471 Покаяние пророков: Роман. -- М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. -- 446 с. --
(Русский проект).
ISBN 5-224-03926-6
Новый роман известного писателя, как и предыдущие его книги, поднимает
острые проблемы истории России и ее сегодняшнего дня. Главная героиня --
боярышня Вавила, наследница древнего рода Углицких, четыреста лет обитающего
в таежном поселке староверов на загадочной Соляной Тропе. Девушка становится
разменной картой в амбициозных играх различных политических и олигархических
движении, задавшихся целью захватить власть в стране, посадив на престол
Вавилу, как наследницу Рюриковичей.
ББК 84(2Рос-Рус)6
ЗАО "Издательство "ОЛМА-ПРЕСС"", 2002
В начале марта завьюжило так, что деревня утонула по окна, а с
подветренной стороны сугробы и вовсе сомкнулись со снегом на крышах, зато
кромка увала облысела до желтой стерни, будто первая проталина появилась.
Ночью, вроде бы, ослабнет буран, и под светом дрожащего фонаря на
столбе видно лишь, как поземку несет, но на восходе ветер словно с цепи
сорвется и так разбежится по косогорам, так всколыхнет сыпучие воздушные
барханы -- белого света не видать. Зимой жителей в Холомницах было всего
четверо на двадцать дворов: сам Космач, старики Почтари и Кондрат Иванович
Гор, обрусевший немец по прозвищу Комендант.
Так вот, на четвертый день пурги, пробившись с другого конца деревни,
Кондрат Иванович с радостью заявил, что за свои шестьдесят с лишним лет
подобной метели не помнит и что разлад в природе происходит от запуска
ракет, которые дырявят небо, то есть озоновый слой атмосферы. Обычно Космач
начинал оспаривать подобные заявления, и тогда начиналась долгая и нудная
дискуссия, ибо старый служака никогда не сдавался и выворачивался из любого
положения, крыл цитатами, на ходу сочиняя за великих философов, астрономов и
физиков. Пойди потом поищи, откуда он что взял.
Комендант долгие годы служил на Кубе -- то ли в разведке, то ли в
личной охране Фиделя Кастро, а может, просто был великий выдумщик, ибо
Космач иногда шалел от его рассказов о тайных террористических операциях
американцев против Острова свободы, которые Кондрат Иванович с блеском
предотвращал. О его боевом прошлом на самом деле никто ничего толком не
знал, но доподлинно было известно, что поселился он в Холомницах вынужденно,
как и большинство здешних жителей, однако тщательно это скрывал. Овдовел он
рано и на старости лет стал никому не нужен, трое его сыновей и дочь еще лет
семь назад вспомнили свое происхождение и один за другим уехали в Германию,
за лучшей долей. Ко всему прочему, распродали не только свои квартиры, но и
отцовскую, будто бы по его просьбе купив взамен избу в глухой деревеньке
Холомницы. А это сто семьдесят километров от областного центра.
Однако, несмотря на свое положение, Комендант хорохорился, был самым
бойким и активным даже в летнюю пору, когда деревня заселялась дачниками. С
осени все разъезжались по зимним квартирам, и Кондрат Иванович начинал
сильно тосковать без общения, приходил к Космачу раза два-три за день и
иногда становился надоедливым, особенно если затевал какой-нибудь
бесполезный спор.
За эти метельные дни Космач даже соскучился по нему, ничего оспаривать
не хотел, да и Комендант вел себя странно, больше молчал, ерзал и часто
выглядывал в окно.
-- Может, на руках потягаемся? -- внезапно предложил он. -- Что-то я
подзабыл, кто кого в последний раз уложил?
До приезда Космача в Холомницы на руках здесь никто не боролся, и все
началось с того, что он однажды принял предложение Кондрата Ивановича и
легко его завалил, не подозревая, как сильно ущемил больное самолюбие.
Обиженный, он несколько дней не приходил, а потом привел Почтаря,
невысокого, квадратного и рукастого старика на подогнутых кривых ногах.
Схватка длилась минут пять, уже и мышцы начали деревенеть, но дед Лука,
несмотря на возраст, стоял, как молодой боец. Согнуть его руку удалось лишь
после нескольких тактических приемов, заставивших сильного и неопытного
соперника расслабиться.
С той поры в конце каждого дачного сезона Комендант начал
организовывать соревнование. Летом народ здесь отдыхал в основном не
болезненный, бОльшую часть жизни хорошо питавшийся и не чуравшийся спорта по
служебному долгу и образу жизни, -- бывшие советские и партийные работники,
уволенные директора предприятий, два бывших прокурора, один отставной
начальник паспортной службы и даже не доработавший до пенсии председатель
облисполкома. Когда-то у всей этой номенклатуры были казенные дачи, отнятые
во время борьбы с привилегиями, а скоро все они вовсе остались без работы и,
выброшенные из жизни, как-то разом и густо заселили Холомницы, раскупив дома
в опустевшей деревне по бросовым ценам. Многие по два -- три года жили здесь
безвыездно, то ли отдыхали, то ли скрывались, пока каждый не нашел себе
новое, пусть и не такое престижное место. На лето деревня заполнялась под
завязку, однако каждый существовал сам по себе: сблизиться и жить компанией,
как это часто бывает на дачах, не позволяло то ли безвозвратно ушедшее
положение в прошлом, то ли стыдливость в настоящем. Поединок на руках был,
пожалуй, единственным развлечением и общественным действом в деревне: все
остальное время всяк по себе ковырялся на своих грядках.
Тягаться на руках у Космача настроения не было, и Комендант, так и не
дождавшись поединка, начал развивать запретную тему.
-- Как ты живешь? Не пойму... Молодой здоровый мужчина, бороду побрить,
так вообще!.. Кандидат наук, умный, развитый, а как монах, честное слово.
Хоть бы в город съездил!
Раньше он впрямую никогда не касался подобных вопросов и порой даже
подчеркивал свое полное равнодушие к личной жизни не совсем обычного соседа.
В дачных деревнях было не принято лезть в душу, что Космача вполне
устраивало.
-- Мне и здесь хорошо, -- уклонился он. -- Смотри, дороги замело,
полное ощущение необитаемого острова. По крайней мере до весны.
Должно быть, на откровенность Комендант и не рассчитывал, тотчас
скомкал разговор:
-- Да уж, замело так замело... Хлеба на день осталось. На сухарях
придется сидеть...
Космач ничего не ответил, и гость, так и не дождавшись ни научной
беседы, ни предложения потягаться на руках, ни, на худой случай, рюмки
самогона, вроде бы засобирался домой.
Но прежде чем пойти, сделал еще один народный вывод: мол, нескончаемый
этот ветер оттого, что где-то умирает колдун или великий грешник, и буря не
уляжется до тех пор, пока не отлетит его зловредная душа.
-- А она долго не отлетит, это я говорю, -- добавил Кондрат Иванович.
-- Так что буран еще дня два-три будет. Ты же заметил, что я скажу, все
сбывается?
-- Не заметил, -- отозвался Космач.
-- Как? Помнишь, зимой, когда рыбачили у мельницы? Я же сказал, не лезь
на кромку, провалишься! И ты провалился!
-- Да у тебя просто язык шерстяной!
-- Ну вот посмотришь!
И уж до порога дошел, за дверную ручку взялся, однако решительно
вернулся назад, сел на табурет к печному зеву.
-- Ты хоть понимаешь, зачем я приходил? Зачем в такую бурю с другого
конца к тебе шел?
-- Чувствую, сказать что-то хочешь, -- предположил Космач. -- И никак
не можешь.
-- Хочу. Давно собирался. А вот посидел в заточении четверо суток и
решился.
Он достал из внутреннего кармана алюминиевый пенал из-под дорогой
сигары, но вытряхнул короткий окурок дешевой, кое-как припалил спичкой
черный конец: курил он редко, скорее всего, для антуража, дым пускал, однако
сейчас сделал несколько глубоких затяжек и вытер слезы.
Сам все время учил, что настоящие сигары в затяг не курят.
-- Когда ты сюда перебрался... месяца через два... Ко мне человек
пришел. Сам понимаешь, откуда... Сначала поинтересовался твоей персоной, как
да что, а потом предложил присматривать за тобой. Войти в доверие,
отслеживать, кто приходит, что приносит или уносит. Построить отношения
таким образом, чтоб ты мне ключ оставлял, когда уезжаешь куда. Печь
протопить, коня обрядить... Ну и досмотр сделать в избе. Человека этого
интересовал антиквариат. Золото, серебро, камни драгоценные, старинные книги
и документы. Если что найду, должен был сразу же сообщить. Телефон-то мне
поставили будто бы как ветерану, а на самом деле для оперативных целей.
-- Ну и ты, естественно, отказался?
-- Я бы мог отказаться, безусловно. Да они бы в покое меня не оставили.
Не мне, так детям навредят. Подбросят какую-нибудь дезинформацию властям,
мол, связаны с российской разведкой, испортят и карьеру, и жизнь... Я же для
них -- свой, а со своими они жестко обходятся. На пенсии ты, нет -- значения
не имеет. Вот в нашей деревне все бывшие, и секретари райкомов, и прокуроры.
Даже ты вот историк бывший, верно? А я нет, потому что в нашей службе всегда
ты настоящий.
-- То есть и сейчас на службе?
-- Да это сложный вопрос. Ведь каждый человек хозяин своей судьбы. Так
ведь нас учили? Я вот захотел уйти, а другие не хотят, кое-какие денежки
получают. Старикам все помощь. Мне надоело, знаешь, так засвербило... Буду
сам собой.
-- Что же ты согласился?
-- Знаешь, подумал, меня не завербуют -- другого найдут, из дачников,
например, дилетанта какого-нибудь. Они дураки и от этого борзые...
Космач пожал плечами, спросил невозмутимо:
-- А с чего вдруг такая откровенность? Ты что, Кондрат Иванович,
умирать собрался?
-- Да нет пока. -- Сподвижник Фиделя снова распалил сигару. -- Ты не
думай, я ни одного сигнала не послал. Хотя видел, и люди к тебе приходили,
так сказать, в конспиративном порядке. Подходящие объекты, кержачки
бородатые, и что-то приносили... Антиквариат у тебя находил и грамоты
старинные. Это еще в самом начале, когда произвел первый досмотр. И должен
заметить, Николаич, тайники ты делать не умеешь. Я сразу увидел: верхний
косяк на дверях горницы вынимается. Пальчиком постучал -- пустота есть, а
ведь в нем паз не долбят. Снял, а там свежая долбежка и два свитка...
Хорошо, что ты потом новый тайник сделал. Уже почти профессионально. Только
когда пробку из бревна вынимаешь, следи за руками, чтоб чистые были. А то
устал я грязь оттирать.
Космач впервые почувствовал беспокойство, но не связанное с
откровениями старика: сквозь гул метели явственно донеслось ржание коня в
стойле. С чего бы это вдруг? Накормлен, а поить еще рановато...
-- Первый досмотр делал, когда ты в Москву ездил, с диссертацией, --
невозмутимо продолжал Комендант. -- Потому что мне позвонили. Проверку
устроили, достоверную ли я информацию даю. Уже знали, что ты улетел, сюда
собирались... Я свитки эти убрал, а их трое приехало, ночью с задов зашли и
до утра всю избу твою обследовали. Меня на улице оставили, чтоб не впускал
посторонних. Но я все видел... В основном бумаги смотрели, записи
фотографировали... Уехали, я назад вложил. Знаешь, читать пробовал -- ничего
не разобрал. Язык какой-то... Вроде бы арабский, но не читается. Ни справа
налево, ни слева направо... Что там было-то?
-- Послания сонорецких старцев, -- отозвался Космач, прислушиваясь к
звукам на улице. -- На русском языке, только написано арамейским письмом,
справа налево.
-- Ага, понятно! Шифровка... Откуда они, старцы эти?
-- На Сон-реке живут.
Комендант открыл было рот, чтобы спросить, где такая река, однако
спохватился -- вероятно, сообразил, что любопытство неуместно, когда в
грехах каешься. Помялся немного, вздохнул.
-- Они потом интерес к тебе потеряли. Так, изредка позванивали, мол,
как живет наш подопечный, не собирается ли куда... Думал, закончили
разработку и забыли. Время-то суетливое, каждый день перемены. А года три
назад, когда к тебе один кержак приходил... Маленький такой и борода по
пояс. Клестианом Алфеичем зовут. Опять звонок, дескать, к Космачу гость
идет, и описывают, какой. К тому времени он ушел от тебя, неверная
информация, запоздали... Так я и доложил соответственно. Вот тут они
крыльями захлопали! Через два часа своего человека прислали. Помнишь,
контролер ходил, счетчики проверял?.. А сегодня опять звонок: нет ли гостей
у тебя? Оказывается, до сих пор тебя пасут. Так что если со мной что
случится, знай: ты под наблюдением.
-- А что с тобой может случиться?
-- Да мало ли... Все-таки седьмой десяток, сердце ноет. И, может, не от
ветра -- от перегрузки. Думаю много.
-- Надо было сразу сказать, и не мучился бы.
-- Нельзя! -- отрезал Кондрат Иванович. -- Ты человек молодой и в этих
премудростях неопытный. Мог случайно и меня сдать, и сам бы вляпался. А я
знаю, как проворачивать такие дела, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Могу
даже научить.
-- Не знаю, что и делать, -- Космач рассеянно походил по избе, слушая
ветер за окнами, -- благодарить или выставить, чтоб дорогу забыл.
-- Это ты сам решай, -- обиделся тот и встал. -- Только дурного я тебе
ничего не сделал. Напротив...
Не договорил, вдруг ссутулился и нетвердыми пальцами начал застегивать
пуговицы -- наверное, чего-нибудь другого ждал. Космач молча слушал крик
жеребца и ощущал, как беспокойство постепенно перерастает в неясную и
необъяснимую тревогу. Однако же, не показывая виду, хладнокровно дождался,
когда Комендант упакуется в дождевик, натянутый поверх старой дубленки,
после чего распахнул дверь.
-- Будь здоров.
И стал смотреть в окно. Согбенный, удрученный старик, даже не
попрощавшись, вышел на улицу, как-то по-пингвиньи соскочил с крыльца и
побрел по метельным сугробам, увязая иногда по колено.
Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное
чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто-то зовет
его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо --
нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да
ржания коня в стойле...
Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но
избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда
захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и
двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд -- от белья на веревке до
сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего
арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая,
нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие
грива и хвост переливаются на ветру, искрятся -- загляденье. А заседлай и
сядь верхом -- мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две
плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай
его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один
внешний вид он несколько лет работал на племзаводе. но когда выяснилось, что
и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану
газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству
на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец
невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега.
И все-таки было одно качество положительное, хотя совсем не конское:
вместо цепного пса выпускай во двор, чужого почует раньше собак и к дому
близко никого не подпустит.
Возможно, потому и прозвище носил собачье -- Жулик.
Зимой дорогу вдоль трубопровода не чистили, приходилось обход делать на
лыжах и воевать с лесорубами, которые таскали хлысты на тракторах прямо
через нитку и где попало. Так что конь отъел себе задницу (скоро в двери не
протолкнуть) и все время рвался на волю, но выводить его для проминки без
веревки было опасно, все из-за его стремления к воле: бывало, по неделе
приходилось искать, и все бесполезно. Обычно Жулик возвращался сам. когда
нагуляется, и из-за своей внешней красоты приносил то чужой недоуздок, то
веревку на шее или вовсе дробовой заряд в холке.
И все-таки с ним было хорошо, не так одиноко и есть о ком
позаботиться...
Сейчас жеребец трубил во всю глотку и барабанил ногами по деревянному
полу: в самом деле пить просил или чуял кого-то?..
-- Ты что это, Николаич? -- Комендант появился внезапно, словно и не
уходил. -- Испуганный какой-то... Не заболел ли?
-- Нет. От твоего признания отойти не могу.
-- Я сказал, как было. Так что не обижайся.
-- Так ты где служил, что-то я не пойму? На Кубе или стукачом в КГБ?
-- Извини, я служил в военной контрразведке! -- позванивающим голосом
отчеканил Комендант. -- И не нужно меня сравнивать со стукачом.
-- Почему же тебя приставили за мной следить?
-- Им другого агента сюда посадить трудно. Вот и вспомнили про меня, и
здесь разыскали...
-- Не ожидал от тебя, Кондрат Иванович...
-- Что ты не ожидал? -- вдруг задиристо спросил Комендант. -- Да если
бы ты сюда не переехал, я бы жил спокойно. И никто бы не доставал! Между
прочим, я поэтому в деревне поселился. А тебя черти принесли!..
-- То есть я еще и виноват?
Комендант ссориться не хотел, но и унижаться тоже.
-- Как хочешь! Я с тобой в открытую! А мог бы не говорить, и сроду бы
не узнал.
Космач послушал жеребца, поглядел по сторонам -- в свете фонаря снежная
муть, никакой видимости.
-- Почему вдруг позвонили именно сегодня?
-- Не объяснили. Возможно, прошла информация, кто-то к тебе идет.
-- Я никого не жду. -- Космач пожат плечами. -- Хотя вон конь вопит...
-- Где-то кобылка загуляла, ветром наносит... Весна.
-- Откуда кобылке взяться?..
-- А, ну да! И в самом деле, -- как ни в чем не бывало засмеялся
Комендант -- должно быть, примириться хотел. -- Если только едет кто, на
кобыле.
-- Что домой-то не ушел?
Кондрат Иванович махнул рукой в сторону столба.
-- Да я вернулся, свет включить...
На все Холомницы было два фонаря, в начале и конце деревни. Зажигать и
тушить их Комендант сделал своей обязанностью, и сейчас Космач неожиданно
подумал, что все это специально Лишний раз пройтись по улице и посмотреть,
что где творится, и есть причина в гости заглянуть. Ведь приходил каждый
день, по утрам и вечерам...
Однако тут же и отогнал зудящую мысль: окажись он и в самом деле
исправным стукачом, давно бы кто-нибудь нагрянул среди ночи, особенно когда
гости приходят с Соляной Тропы. А то ведь ни одной неожиданности за все
шесть лет не случалось.
-- Ладно, коня напою, может, успокоится. -- Космач пошел к стойлу.
-- У тебя, наверное, на душе неспокойно, -- не отставал Комендант. --
Только ведь я должен был когда-то сказать? А тут еще звонок!.. И сердце
ноет. Умру, и знать не будешь!.
-- Ладно, живи и не умирай!
Кондрат Иванович что-то прокричал и пошел буравить снежные дюны.
Космач запер за ним калитку, взял ведра и пошел в баню, где топил снег,
чтоб не водить коня на реку в такой буран. Но вышло, засиделся с гостем,
котел выкипел чуть ли не до дна, так что пришлось заново набивать его снегом
и дров в печку подбрасывать. Подождал немного, посмотрел, как намокает и
темнеет снежный курган, и понял: не дождаться -- Жулик чуть не ревет в
стойле, а вода еще не натопилась, снежная каша в котле.
Вывел коня на улицу -- не похоже, чтоб умирал от жажды, а то бы снег
хватал, однако немного успокоился, потянулся мордой к карману, где обычно
лежал ломоть хлеба с солью.
-- Потом вынесу, -- пообещал Космач и, надев лыжи, взял садовую лейку:
очень удобно воду с реки носить, не расплескаешь.
По склону спустились резво, по ветру, и снегу всего по щиколотку, но
внизу набило так, что жеребцу до брюха -- до берега почти плыл, перебирая
ногами рыхлый сугроб. Река в этом месте не замерзала, поскольку немного выше
стояла полуразрушенная мельничная плотина, сложенная из камня и утыканная
толстенными лиственничными сваями. Вода грохотала здесь всю зиму, и к весне
по берегам нарастали торосы. Сейчас полынья спряталась под сугробами и
коварно затихла. Года четыре назад после сильной метели здесь погиб дачник:
не разглядел под снегом кромки, сделал три лишних шага, провалился и утонул,
хотя воды было по колено.
Жеребец край чуял хорошо, сразу нашел торос, встал на колени и точно
сунулся мордой в снег, одни уши торчат.
Все-таки пить захотел...
Метель оглушала, да еще шапка была натянута на уши, но сквозь этот
шумовой фон Космачу почудилось, будто собаки залаяли в деревне -- благо что
дуло с горы, наносило звуки. Он оглянулся: сумрачно-белое пространство почти
укрыло свет фонаря, а очертаний домов вообще не видать.
И где-то там полоскался на ветру остервенелый лай -- будто по чужим или
по зверю!
Звери в бытность Космача в Холомницы не заходили, а чужаки зимой
заглядывали частенько -- дачи грабить или провода со столбов резать, да ведь
в такую погоду и электролинии не найдешь...
Собак в деревне было всего две, матерые кавказцы, и оба у Почтаря, а
тут словно свора орет, и вроде уж рычат -- дерут кого-то или между собой
схватились?..
Жеребец все тянул и тянул воду, изредка вскидывая голову, чтоб
отфыркаться. И пока пил, ничего не слышал и не чуял, а потом вдруг вскочил с
колен, насторожился в сторону деревни и запрядал ушами.
Космач сдернул уздечку, хлестнул поводом.
-- Домой! Охранять!
Поди, не сбежит в такой буран... И сам теперь встал на колени, сунулся
с головой в снежную яму, чтоб зачерпнуть лейкой.
-- Не поклонишься, так и воды не достанешь... Собаки уже рвали кого-то,
ржал в метели бегущий конь, вплетая в голос ветра чувство крайней тревоги.
Пока Космач барахтался в сыпучем пойменном снегу, затем вздымался на
гору против ветра, рычанье вроде бы прекратилось, отчетливо слышался лишь
плотный, напористый лай возле дома. Наверное, собаки Почтаря выскочили со
двора по сугробам и теперь держали кого-то.
И вдруг увидел на своем крыльце очертания громоздкой фигуры, как
показалось, в ямщицком тулупе с поднятым воротником. К ногам собака жмется,
скулит, а кавказцы зажали с двух сторон, захлебываются от усердия, и вместе
с ними Жулик -- тянет шею, скалит зубы и только не лает.
Космач поставил лейку с водой, отогнал псов, человек тем временем
заскочил на крыльцо.
-- Христос воскресе, Ярий Николаевич, -- услышал он хрипловатый голос.
Так его звал единственный человек в мире...
-- Вавила?.. Боярышня!
-- Да я, я это, признал! А думала, не признаешь сразу...
Он мечтал об этой минуте, воображал нечто подобное и все-таки оказался
не готов, вместо радости в первый миг ощутил растерянность. Снял и обстучал
лыжи, потом взял коня за гриву. Отвел и запер в денник.
В чувство привел его Комендант, вдруг выступив из метели, как черт из
коробушки, -- вот уж некстати!
-- Гляжу, следы свежие по дороге. -- Он старался рассмотреть, кто стоит
на крыльце под тенью козырька. -- Потом слышу -- собаки рвут... Я уж
подумал, провода снимают!.. А голос вроде один и женский!
-- Служба работает, Кондрат Иванович. Вот и гости, не зря звонили.
-- Я тебя предупреждал... Ладно, встречай гостью, если что -- прикрою,
не волнуйся.
Космач взбежал на крыльцо, стал перед странницей.
-- Да как же ты здесь? Откуда?..
Крупная, напоминающая волка лайка ощерилась.
-- А ты бы не травил собаками да сначала в хоромину пустил и обогрел.
Тогда и спрашивал.
За спиной у нее оказалась объемистая парусиновая котомка.
-- Прости, -- повинился и повел в дом. -- Комендант меня смутил...
Любопытный.
Держал под руку, чтоб не запнулась в темных сенях о дрова, едва нашел
скобку на двери.
В избе она перекрестилась в ближний угол заскорузлым, ледяным
двоеперстием.
-- Мир дому... Слава тебе, матушка Пресвятая Богородица, вот и
добралась...
-- Как же нашла меня, Вавила?..
Она с трудом стащила с плеч котомку, но из рук ее не выпустила,
длиннополую дубленку лишь расстегнула: помогать одеваться или раздеваться
даже самому уставшему путнику у странников было не принято -- дурная
примета. Чужая помощь только покойникам нужна, а пока жив человек, сам и
снимет одежды, и обрядится...
-- Клестя-малой у тебя бывал, так сказывал, в какой стороне искать.
-- Но как ты добралась?
-- На автобусе приехала. От дороги пришла...
-- В такую погоду? Без лыж?
-- Лыжи да все лишнее в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича. А он
мне дубленку дал, а то, говорит, одеженка у тебя срамная, чтоб на люди... Он
захворал, лежнем лежит, так на автобус не проводил. Сама пошла да села --
быстро приехала. А здесь, от тракта, версты две токмо, так прибрела...
-- Ах ты, боярышня моя... Откуда же идешь?
-- Из своей стороны иду, Ярий Николаевич, из Полурад... Серка за мной
увязался. Сколь ни гнала, сколь на привязь не сажала и у людей оставляла,
все одно сорвется и нагонит. Однова неделю моим следом бежал...
В избе только разглядел: лицо вьюгой беленое, глаза со слезинками и
губы обветрели, потрескались. Дубленка мужская, черничником крашенная, шапка
соболья, высокая, искристая, белым полушалком повязана, на ногах катанки
вышитые -- наряд позапрошлого века...
-- Разоболокайся, Вавила Иринеевна! Чайник поставлю...
-- Обожду... Согреюсь маленько. -- Втянула голову в плечи. -- Долго
стояла у твоей деревни, темноты ждала, так заколела... Ты, Ярий Николаевич,
Серого не прогоняй, пусть в сенях полежит. Грешно собаку в хоромину пускать,
да жалко. Престал он, обессилел, ну как ваши собаки порвут? Отлежится, потом
и выставим...
-- Да пусть лежит. Коль такую дорогу с тобой прошел!..
Космач проводил ее поближе к русской печи, усадил в кресло, сам же на
кухню, чайник ставить. Вот уж нежданная гостья! Явилась будто из другого,
несуществующего мира, из сказки, из собственного воображения соткалась...
Не верилось, но выглянул -- сидит, бросив руки, голова на бок клонится
OCR: Sergius (s_sergius@pisem.net
_ ..._ -- курсив
---------------------------------------------------------------
Алексеев С.Т.
А471 Покаяние пророков: Роман. -- М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. -- 446 с. --
(Русский проект).
ISBN 5-224-03926-6
Новый роман известного писателя, как и предыдущие его книги, поднимает
острые проблемы истории России и ее сегодняшнего дня. Главная героиня --
боярышня Вавила, наследница древнего рода Углицких, четыреста лет обитающего
в таежном поселке староверов на загадочной Соляной Тропе. Девушка становится
разменной картой в амбициозных играх различных политических и олигархических
движении, задавшихся целью захватить власть в стране, посадив на престол
Вавилу, как наследницу Рюриковичей.
ББК 84(2Рос-Рус)6
ЗАО "Издательство "ОЛМА-ПРЕСС"", 2002
В начале марта завьюжило так, что деревня утонула по окна, а с
подветренной стороны сугробы и вовсе сомкнулись со снегом на крышах, зато
кромка увала облысела до желтой стерни, будто первая проталина появилась.
Ночью, вроде бы, ослабнет буран, и под светом дрожащего фонаря на
столбе видно лишь, как поземку несет, но на восходе ветер словно с цепи
сорвется и так разбежится по косогорам, так всколыхнет сыпучие воздушные
барханы -- белого света не видать. Зимой жителей в Холомницах было всего
четверо на двадцать дворов: сам Космач, старики Почтари и Кондрат Иванович
Гор, обрусевший немец по прозвищу Комендант.
Так вот, на четвертый день пурги, пробившись с другого конца деревни,
Кондрат Иванович с радостью заявил, что за свои шестьдесят с лишним лет
подобной метели не помнит и что разлад в природе происходит от запуска
ракет, которые дырявят небо, то есть озоновый слой атмосферы. Обычно Космач
начинал оспаривать подобные заявления, и тогда начиналась долгая и нудная
дискуссия, ибо старый служака никогда не сдавался и выворачивался из любого
положения, крыл цитатами, на ходу сочиняя за великих философов, астрономов и
физиков. Пойди потом поищи, откуда он что взял.
Комендант долгие годы служил на Кубе -- то ли в разведке, то ли в
личной охране Фиделя Кастро, а может, просто был великий выдумщик, ибо
Космач иногда шалел от его рассказов о тайных террористических операциях
американцев против Острова свободы, которые Кондрат Иванович с блеском
предотвращал. О его боевом прошлом на самом деле никто ничего толком не
знал, но доподлинно было известно, что поселился он в Холомницах вынужденно,
как и большинство здешних жителей, однако тщательно это скрывал. Овдовел он
рано и на старости лет стал никому не нужен, трое его сыновей и дочь еще лет
семь назад вспомнили свое происхождение и один за другим уехали в Германию,
за лучшей долей. Ко всему прочему, распродали не только свои квартиры, но и
отцовскую, будто бы по его просьбе купив взамен избу в глухой деревеньке
Холомницы. А это сто семьдесят километров от областного центра.
Однако, несмотря на свое положение, Комендант хорохорился, был самым
бойким и активным даже в летнюю пору, когда деревня заселялась дачниками. С
осени все разъезжались по зимним квартирам, и Кондрат Иванович начинал
сильно тосковать без общения, приходил к Космачу раза два-три за день и
иногда становился надоедливым, особенно если затевал какой-нибудь
бесполезный спор.
За эти метельные дни Космач даже соскучился по нему, ничего оспаривать
не хотел, да и Комендант вел себя странно, больше молчал, ерзал и часто
выглядывал в окно.
-- Может, на руках потягаемся? -- внезапно предложил он. -- Что-то я
подзабыл, кто кого в последний раз уложил?
До приезда Космача в Холомницы на руках здесь никто не боролся, и все
началось с того, что он однажды принял предложение Кондрата Ивановича и
легко его завалил, не подозревая, как сильно ущемил больное самолюбие.
Обиженный, он несколько дней не приходил, а потом привел Почтаря,
невысокого, квадратного и рукастого старика на подогнутых кривых ногах.
Схватка длилась минут пять, уже и мышцы начали деревенеть, но дед Лука,
несмотря на возраст, стоял, как молодой боец. Согнуть его руку удалось лишь
после нескольких тактических приемов, заставивших сильного и неопытного
соперника расслабиться.
С той поры в конце каждого дачного сезона Комендант начал
организовывать соревнование. Летом народ здесь отдыхал в основном не
болезненный, бОльшую часть жизни хорошо питавшийся и не чуравшийся спорта по
служебному долгу и образу жизни, -- бывшие советские и партийные работники,
уволенные директора предприятий, два бывших прокурора, один отставной
начальник паспортной службы и даже не доработавший до пенсии председатель
облисполкома. Когда-то у всей этой номенклатуры были казенные дачи, отнятые
во время борьбы с привилегиями, а скоро все они вовсе остались без работы и,
выброшенные из жизни, как-то разом и густо заселили Холомницы, раскупив дома
в опустевшей деревне по бросовым ценам. Многие по два -- три года жили здесь
безвыездно, то ли отдыхали, то ли скрывались, пока каждый не нашел себе
новое, пусть и не такое престижное место. На лето деревня заполнялась под
завязку, однако каждый существовал сам по себе: сблизиться и жить компанией,
как это часто бывает на дачах, не позволяло то ли безвозвратно ушедшее
положение в прошлом, то ли стыдливость в настоящем. Поединок на руках был,
пожалуй, единственным развлечением и общественным действом в деревне: все
остальное время всяк по себе ковырялся на своих грядках.
Тягаться на руках у Космача настроения не было, и Комендант, так и не
дождавшись поединка, начал развивать запретную тему.
-- Как ты живешь? Не пойму... Молодой здоровый мужчина, бороду побрить,
так вообще!.. Кандидат наук, умный, развитый, а как монах, честное слово.
Хоть бы в город съездил!
Раньше он впрямую никогда не касался подобных вопросов и порой даже
подчеркивал свое полное равнодушие к личной жизни не совсем обычного соседа.
В дачных деревнях было не принято лезть в душу, что Космача вполне
устраивало.
-- Мне и здесь хорошо, -- уклонился он. -- Смотри, дороги замело,
полное ощущение необитаемого острова. По крайней мере до весны.
Должно быть, на откровенность Комендант и не рассчитывал, тотчас
скомкал разговор:
-- Да уж, замело так замело... Хлеба на день осталось. На сухарях
придется сидеть...
Космач ничего не ответил, и гость, так и не дождавшись ни научной
беседы, ни предложения потягаться на руках, ни, на худой случай, рюмки
самогона, вроде бы засобирался домой.
Но прежде чем пойти, сделал еще один народный вывод: мол, нескончаемый
этот ветер оттого, что где-то умирает колдун или великий грешник, и буря не
уляжется до тех пор, пока не отлетит его зловредная душа.
-- А она долго не отлетит, это я говорю, -- добавил Кондрат Иванович.
-- Так что буран еще дня два-три будет. Ты же заметил, что я скажу, все
сбывается?
-- Не заметил, -- отозвался Космач.
-- Как? Помнишь, зимой, когда рыбачили у мельницы? Я же сказал, не лезь
на кромку, провалишься! И ты провалился!
-- Да у тебя просто язык шерстяной!
-- Ну вот посмотришь!
И уж до порога дошел, за дверную ручку взялся, однако решительно
вернулся назад, сел на табурет к печному зеву.
-- Ты хоть понимаешь, зачем я приходил? Зачем в такую бурю с другого
конца к тебе шел?
-- Чувствую, сказать что-то хочешь, -- предположил Космач. -- И никак
не можешь.
-- Хочу. Давно собирался. А вот посидел в заточении четверо суток и
решился.
Он достал из внутреннего кармана алюминиевый пенал из-под дорогой
сигары, но вытряхнул короткий окурок дешевой, кое-как припалил спичкой
черный конец: курил он редко, скорее всего, для антуража, дым пускал, однако
сейчас сделал несколько глубоких затяжек и вытер слезы.
Сам все время учил, что настоящие сигары в затяг не курят.
-- Когда ты сюда перебрался... месяца через два... Ко мне человек
пришел. Сам понимаешь, откуда... Сначала поинтересовался твоей персоной, как
да что, а потом предложил присматривать за тобой. Войти в доверие,
отслеживать, кто приходит, что приносит или уносит. Построить отношения
таким образом, чтоб ты мне ключ оставлял, когда уезжаешь куда. Печь
протопить, коня обрядить... Ну и досмотр сделать в избе. Человека этого
интересовал антиквариат. Золото, серебро, камни драгоценные, старинные книги
и документы. Если что найду, должен был сразу же сообщить. Телефон-то мне
поставили будто бы как ветерану, а на самом деле для оперативных целей.
-- Ну и ты, естественно, отказался?
-- Я бы мог отказаться, безусловно. Да они бы в покое меня не оставили.
Не мне, так детям навредят. Подбросят какую-нибудь дезинформацию властям,
мол, связаны с российской разведкой, испортят и карьеру, и жизнь... Я же для
них -- свой, а со своими они жестко обходятся. На пенсии ты, нет -- значения
не имеет. Вот в нашей деревне все бывшие, и секретари райкомов, и прокуроры.
Даже ты вот историк бывший, верно? А я нет, потому что в нашей службе всегда
ты настоящий.
-- То есть и сейчас на службе?
-- Да это сложный вопрос. Ведь каждый человек хозяин своей судьбы. Так
ведь нас учили? Я вот захотел уйти, а другие не хотят, кое-какие денежки
получают. Старикам все помощь. Мне надоело, знаешь, так засвербило... Буду
сам собой.
-- Что же ты согласился?
-- Знаешь, подумал, меня не завербуют -- другого найдут, из дачников,
например, дилетанта какого-нибудь. Они дураки и от этого борзые...
Космач пожал плечами, спросил невозмутимо:
-- А с чего вдруг такая откровенность? Ты что, Кондрат Иванович,
умирать собрался?
-- Да нет пока. -- Сподвижник Фиделя снова распалил сигару. -- Ты не
думай, я ни одного сигнала не послал. Хотя видел, и люди к тебе приходили,
так сказать, в конспиративном порядке. Подходящие объекты, кержачки
бородатые, и что-то приносили... Антиквариат у тебя находил и грамоты
старинные. Это еще в самом начале, когда произвел первый досмотр. И должен
заметить, Николаич, тайники ты делать не умеешь. Я сразу увидел: верхний
косяк на дверях горницы вынимается. Пальчиком постучал -- пустота есть, а
ведь в нем паз не долбят. Снял, а там свежая долбежка и два свитка...
Хорошо, что ты потом новый тайник сделал. Уже почти профессионально. Только
когда пробку из бревна вынимаешь, следи за руками, чтоб чистые были. А то
устал я грязь оттирать.
Космач впервые почувствовал беспокойство, но не связанное с
откровениями старика: сквозь гул метели явственно донеслось ржание коня в
стойле. С чего бы это вдруг? Накормлен, а поить еще рановато...
-- Первый досмотр делал, когда ты в Москву ездил, с диссертацией, --
невозмутимо продолжал Комендант. -- Потому что мне позвонили. Проверку
устроили, достоверную ли я информацию даю. Уже знали, что ты улетел, сюда
собирались... Я свитки эти убрал, а их трое приехало, ночью с задов зашли и
до утра всю избу твою обследовали. Меня на улице оставили, чтоб не впускал
посторонних. Но я все видел... В основном бумаги смотрели, записи
фотографировали... Уехали, я назад вложил. Знаешь, читать пробовал -- ничего
не разобрал. Язык какой-то... Вроде бы арабский, но не читается. Ни справа
налево, ни слева направо... Что там было-то?
-- Послания сонорецких старцев, -- отозвался Космач, прислушиваясь к
звукам на улице. -- На русском языке, только написано арамейским письмом,
справа налево.
-- Ага, понятно! Шифровка... Откуда они, старцы эти?
-- На Сон-реке живут.
Комендант открыл было рот, чтобы спросить, где такая река, однако
спохватился -- вероятно, сообразил, что любопытство неуместно, когда в
грехах каешься. Помялся немного, вздохнул.
-- Они потом интерес к тебе потеряли. Так, изредка позванивали, мол,
как живет наш подопечный, не собирается ли куда... Думал, закончили
разработку и забыли. Время-то суетливое, каждый день перемены. А года три
назад, когда к тебе один кержак приходил... Маленький такой и борода по
пояс. Клестианом Алфеичем зовут. Опять звонок, дескать, к Космачу гость
идет, и описывают, какой. К тому времени он ушел от тебя, неверная
информация, запоздали... Так я и доложил соответственно. Вот тут они
крыльями захлопали! Через два часа своего человека прислали. Помнишь,
контролер ходил, счетчики проверял?.. А сегодня опять звонок: нет ли гостей
у тебя? Оказывается, до сих пор тебя пасут. Так что если со мной что
случится, знай: ты под наблюдением.
-- А что с тобой может случиться?
-- Да мало ли... Все-таки седьмой десяток, сердце ноет. И, может, не от
ветра -- от перегрузки. Думаю много.
-- Надо было сразу сказать, и не мучился бы.
-- Нельзя! -- отрезал Кондрат Иванович. -- Ты человек молодой и в этих
премудростях неопытный. Мог случайно и меня сдать, и сам бы вляпался. А я
знаю, как проворачивать такие дела, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Могу
даже научить.
-- Не знаю, что и делать, -- Космач рассеянно походил по избе, слушая
ветер за окнами, -- благодарить или выставить, чтоб дорогу забыл.
-- Это ты сам решай, -- обиделся тот и встал. -- Только дурного я тебе
ничего не сделал. Напротив...
Не договорил, вдруг ссутулился и нетвердыми пальцами начал застегивать
пуговицы -- наверное, чего-нибудь другого ждал. Космач молча слушал крик
жеребца и ощущал, как беспокойство постепенно перерастает в неясную и
необъяснимую тревогу. Однако же, не показывая виду, хладнокровно дождался,
когда Комендант упакуется в дождевик, натянутый поверх старой дубленки,
после чего распахнул дверь.
-- Будь здоров.
И стал смотреть в окно. Согбенный, удрученный старик, даже не
попрощавшись, вышел на улицу, как-то по-пингвиньи соскочил с крыльца и
побрел по метельным сугробам, увязая иногда по колено.
Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное
чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто-то зовет
его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо --
нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да
ржания коня в стойле...
Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но
избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда
захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и
двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд -- от белья на веревке до
сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего
арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая,
нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие
грива и хвост переливаются на ветру, искрятся -- загляденье. А заседлай и
сядь верхом -- мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две
плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай
его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один
внешний вид он несколько лет работал на племзаводе. но когда выяснилось, что
и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану
газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству
на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец
невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега.
И все-таки было одно качество положительное, хотя совсем не конское:
вместо цепного пса выпускай во двор, чужого почует раньше собак и к дому
близко никого не подпустит.
Возможно, потому и прозвище носил собачье -- Жулик.
Зимой дорогу вдоль трубопровода не чистили, приходилось обход делать на
лыжах и воевать с лесорубами, которые таскали хлысты на тракторах прямо
через нитку и где попало. Так что конь отъел себе задницу (скоро в двери не
протолкнуть) и все время рвался на волю, но выводить его для проминки без
веревки было опасно, все из-за его стремления к воле: бывало, по неделе
приходилось искать, и все бесполезно. Обычно Жулик возвращался сам. когда
нагуляется, и из-за своей внешней красоты приносил то чужой недоуздок, то
веревку на шее или вовсе дробовой заряд в холке.
И все-таки с ним было хорошо, не так одиноко и есть о ком
позаботиться...
Сейчас жеребец трубил во всю глотку и барабанил ногами по деревянному
полу: в самом деле пить просил или чуял кого-то?..
-- Ты что это, Николаич? -- Комендант появился внезапно, словно и не
уходил. -- Испуганный какой-то... Не заболел ли?
-- Нет. От твоего признания отойти не могу.
-- Я сказал, как было. Так что не обижайся.
-- Так ты где служил, что-то я не пойму? На Кубе или стукачом в КГБ?
-- Извини, я служил в военной контрразведке! -- позванивающим голосом
отчеканил Комендант. -- И не нужно меня сравнивать со стукачом.
-- Почему же тебя приставили за мной следить?
-- Им другого агента сюда посадить трудно. Вот и вспомнили про меня, и
здесь разыскали...
-- Не ожидал от тебя, Кондрат Иванович...
-- Что ты не ожидал? -- вдруг задиристо спросил Комендант. -- Да если
бы ты сюда не переехал, я бы жил спокойно. И никто бы не доставал! Между
прочим, я поэтому в деревне поселился. А тебя черти принесли!..
-- То есть я еще и виноват?
Комендант ссориться не хотел, но и унижаться тоже.
-- Как хочешь! Я с тобой в открытую! А мог бы не говорить, и сроду бы
не узнал.
Космач послушал жеребца, поглядел по сторонам -- в свете фонаря снежная
муть, никакой видимости.
-- Почему вдруг позвонили именно сегодня?
-- Не объяснили. Возможно, прошла информация, кто-то к тебе идет.
-- Я никого не жду. -- Космач пожат плечами. -- Хотя вон конь вопит...
-- Где-то кобылка загуляла, ветром наносит... Весна.
-- Откуда кобылке взяться?..
-- А, ну да! И в самом деле, -- как ни в чем не бывало засмеялся
Комендант -- должно быть, примириться хотел. -- Если только едет кто, на
кобыле.
-- Что домой-то не ушел?
Кондрат Иванович махнул рукой в сторону столба.
-- Да я вернулся, свет включить...
На все Холомницы было два фонаря, в начале и конце деревни. Зажигать и
тушить их Комендант сделал своей обязанностью, и сейчас Космач неожиданно
подумал, что все это специально Лишний раз пройтись по улице и посмотреть,
что где творится, и есть причина в гости заглянуть. Ведь приходил каждый
день, по утрам и вечерам...
Однако тут же и отогнал зудящую мысль: окажись он и в самом деле
исправным стукачом, давно бы кто-нибудь нагрянул среди ночи, особенно когда
гости приходят с Соляной Тропы. А то ведь ни одной неожиданности за все
шесть лет не случалось.
-- Ладно, коня напою, может, успокоится. -- Космач пошел к стойлу.
-- У тебя, наверное, на душе неспокойно, -- не отставал Комендант. --
Только ведь я должен был когда-то сказать? А тут еще звонок!.. И сердце
ноет. Умру, и знать не будешь!.
-- Ладно, живи и не умирай!
Кондрат Иванович что-то прокричал и пошел буравить снежные дюны.
Космач запер за ним калитку, взял ведра и пошел в баню, где топил снег,
чтоб не водить коня на реку в такой буран. Но вышло, засиделся с гостем,
котел выкипел чуть ли не до дна, так что пришлось заново набивать его снегом
и дров в печку подбрасывать. Подождал немного, посмотрел, как намокает и
темнеет снежный курган, и понял: не дождаться -- Жулик чуть не ревет в
стойле, а вода еще не натопилась, снежная каша в котле.
Вывел коня на улицу -- не похоже, чтоб умирал от жажды, а то бы снег
хватал, однако немного успокоился, потянулся мордой к карману, где обычно
лежал ломоть хлеба с солью.
-- Потом вынесу, -- пообещал Космач и, надев лыжи, взял садовую лейку:
очень удобно воду с реки носить, не расплескаешь.
По склону спустились резво, по ветру, и снегу всего по щиколотку, но
внизу набило так, что жеребцу до брюха -- до берега почти плыл, перебирая
ногами рыхлый сугроб. Река в этом месте не замерзала, поскольку немного выше
стояла полуразрушенная мельничная плотина, сложенная из камня и утыканная
толстенными лиственничными сваями. Вода грохотала здесь всю зиму, и к весне
по берегам нарастали торосы. Сейчас полынья спряталась под сугробами и
коварно затихла. Года четыре назад после сильной метели здесь погиб дачник:
не разглядел под снегом кромки, сделал три лишних шага, провалился и утонул,
хотя воды было по колено.
Жеребец край чуял хорошо, сразу нашел торос, встал на колени и точно
сунулся мордой в снег, одни уши торчат.
Все-таки пить захотел...
Метель оглушала, да еще шапка была натянута на уши, но сквозь этот
шумовой фон Космачу почудилось, будто собаки залаяли в деревне -- благо что
дуло с горы, наносило звуки. Он оглянулся: сумрачно-белое пространство почти
укрыло свет фонаря, а очертаний домов вообще не видать.
И где-то там полоскался на ветру остервенелый лай -- будто по чужим или
по зверю!
Звери в бытность Космача в Холомницы не заходили, а чужаки зимой
заглядывали частенько -- дачи грабить или провода со столбов резать, да ведь
в такую погоду и электролинии не найдешь...
Собак в деревне было всего две, матерые кавказцы, и оба у Почтаря, а
тут словно свора орет, и вроде уж рычат -- дерут кого-то или между собой
схватились?..
Жеребец все тянул и тянул воду, изредка вскидывая голову, чтоб
отфыркаться. И пока пил, ничего не слышал и не чуял, а потом вдруг вскочил с
колен, насторожился в сторону деревни и запрядал ушами.
Космач сдернул уздечку, хлестнул поводом.
-- Домой! Охранять!
Поди, не сбежит в такой буран... И сам теперь встал на колени, сунулся
с головой в снежную яму, чтоб зачерпнуть лейкой.
-- Не поклонишься, так и воды не достанешь... Собаки уже рвали кого-то,
ржал в метели бегущий конь, вплетая в голос ветра чувство крайней тревоги.
Пока Космач барахтался в сыпучем пойменном снегу, затем вздымался на
гору против ветра, рычанье вроде бы прекратилось, отчетливо слышался лишь
плотный, напористый лай возле дома. Наверное, собаки Почтаря выскочили со
двора по сугробам и теперь держали кого-то.
И вдруг увидел на своем крыльце очертания громоздкой фигуры, как
показалось, в ямщицком тулупе с поднятым воротником. К ногам собака жмется,
скулит, а кавказцы зажали с двух сторон, захлебываются от усердия, и вместе
с ними Жулик -- тянет шею, скалит зубы и только не лает.
Космач поставил лейку с водой, отогнал псов, человек тем временем
заскочил на крыльцо.
-- Христос воскресе, Ярий Николаевич, -- услышал он хрипловатый голос.
Так его звал единственный человек в мире...
-- Вавила?.. Боярышня!
-- Да я, я это, признал! А думала, не признаешь сразу...
Он мечтал об этой минуте, воображал нечто подобное и все-таки оказался
не готов, вместо радости в первый миг ощутил растерянность. Снял и обстучал
лыжи, потом взял коня за гриву. Отвел и запер в денник.
В чувство привел его Комендант, вдруг выступив из метели, как черт из
коробушки, -- вот уж некстати!
-- Гляжу, следы свежие по дороге. -- Он старался рассмотреть, кто стоит
на крыльце под тенью козырька. -- Потом слышу -- собаки рвут... Я уж
подумал, провода снимают!.. А голос вроде один и женский!
-- Служба работает, Кондрат Иванович. Вот и гости, не зря звонили.
-- Я тебя предупреждал... Ладно, встречай гостью, если что -- прикрою,
не волнуйся.
Космач взбежал на крыльцо, стал перед странницей.
-- Да как же ты здесь? Откуда?..
Крупная, напоминающая волка лайка ощерилась.
-- А ты бы не травил собаками да сначала в хоромину пустил и обогрел.
Тогда и спрашивал.
За спиной у нее оказалась объемистая парусиновая котомка.
-- Прости, -- повинился и повел в дом. -- Комендант меня смутил...
Любопытный.
Держал под руку, чтоб не запнулась в темных сенях о дрова, едва нашел
скобку на двери.
В избе она перекрестилась в ближний угол заскорузлым, ледяным
двоеперстием.
-- Мир дому... Слава тебе, матушка Пресвятая Богородица, вот и
добралась...
-- Как же нашла меня, Вавила?..
Она с трудом стащила с плеч котомку, но из рук ее не выпустила,
длиннополую дубленку лишь расстегнула: помогать одеваться или раздеваться
даже самому уставшему путнику у странников было не принято -- дурная
примета. Чужая помощь только покойникам нужна, а пока жив человек, сам и
снимет одежды, и обрядится...
-- Клестя-малой у тебя бывал, так сказывал, в какой стороне искать.
-- Но как ты добралась?
-- На автобусе приехала. От дороги пришла...
-- В такую погоду? Без лыж?
-- Лыжи да все лишнее в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича. А он
мне дубленку дал, а то, говорит, одеженка у тебя срамная, чтоб на люди... Он
захворал, лежнем лежит, так на автобус не проводил. Сама пошла да села --
быстро приехала. А здесь, от тракта, версты две токмо, так прибрела...
-- Ах ты, боярышня моя... Откуда же идешь?
-- Из своей стороны иду, Ярий Николаевич, из Полурад... Серка за мной
увязался. Сколь ни гнала, сколь на привязь не сажала и у людей оставляла,
все одно сорвется и нагонит. Однова неделю моим следом бежал...
В избе только разглядел: лицо вьюгой беленое, глаза со слезинками и
губы обветрели, потрескались. Дубленка мужская, черничником крашенная, шапка
соболья, высокая, искристая, белым полушалком повязана, на ногах катанки
вышитые -- наряд позапрошлого века...
-- Разоболокайся, Вавила Иринеевна! Чайник поставлю...
-- Обожду... Согреюсь маленько. -- Втянула голову в плечи. -- Долго
стояла у твоей деревни, темноты ждала, так заколела... Ты, Ярий Николаевич,
Серого не прогоняй, пусть в сенях полежит. Грешно собаку в хоромину пускать,
да жалко. Престал он, обессилел, ну как ваши собаки порвут? Отлежится, потом
и выставим...
-- Да пусть лежит. Коль такую дорогу с тобой прошел!..
Космач проводил ее поближе к русской печи, усадил в кресло, сам же на
кухню, чайник ставить. Вот уж нежданная гостья! Явилась будто из другого,
несуществующего мира, из сказки, из собственного воображения соткалась...
Не верилось, но выглянул -- сидит, бросив руки, голова на бок клонится