Страница:
---------------------------------------------------------------------
Книга: Роже Мартен дю Гар. "Семья Тибо". Том 3
Перевод с французского Н.Рыковой, Д.Лифшиц, Н.Жарковой
Издательство "Правда", Москва, 1987
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 8 марта 2002 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
Роман-эпопея классика французской литературы Роже Мартен дю Гара
посвящен эпохе великой смены двух миров, связанной с войнами и революцией
(XIX - начало XX века). На примере судьбы каждого члена семьи Тибо автор
вскрывает сущность человека и показывает жизнь в ее наивысшем выражении -
жизнь как творчество и человека как творца.
ЛЕТО 1914 ГОДА (гл. XL-LXXXVI)
Перевод Н.Рыковой (гл. XL-LIV),
Д.Лившиц (гл. LV-LXXXV)
XL. Воскресенье 26 июля. - Воскресный прием у Антуана;
доктор Филип; дипломат Рюмель
XLI. Воскресенье 26 июля. - Рюмель, оставшись наедине с Антуаном,
делится с ним своими опасениями
XLII. Воскресенье 26 июля. - Жак в первый раз приходит к Женни
XLIII. Понедельник 27 июля. - Жаку поручено отправиться
с секретным заданием в Берлин
XLIV. Понедельник 27 июля. - Жак вторично приходит к Женни
XLV. Понедельник 27 июля. - Политические новости второй половины дня
XLVI. Понедельник 27 июля. -
Жак и Женни обедают вдвоем неподалеку от Биржи
XLVII. Понедельник 27 июля. -
Жак участвует в манифестации на Больших бульварах
XLVIII. Вторник 28 июля. - Поездка Жака в Берлин;
Жак заходит к Фонлауту
XLIX. Вторник 28 июля. - Портфель полковника Штольбаха
L. Среда 29 июля. - Брюссель;
Жак встречается с группой товарищей из "Локаля"
LI. Среда 29 июля. - Мейнестрель рассматривает документы Штольбаха
LII. Среда 29 июля. - Митинг в Королевском цирке
LIII. Среда 29 июля. - Вечерняя антивоенная демонстрация в Брюсселе
LIV. Среда 29 июля. - Патерсон объявляет Жаку, что уезжает с Альфредой.
Неудавшееся самоубийство Мейнестреля
LV. Четверг 30 июля. - Жак возвращается в Париж.
Он в третий раз приходит к Женни
LVI. Четверг 30 июля. - Визит Антуана к Рюмелю. Паника на Кэ-д'Орсе
LVII. Четверг 30 июля. - Антуан принимает у себя Симона де Батенкур
и решает порвать с Анной
LVIII. Четверг 30 июля. - Жак приводит Женни на митинг в Монруж,
где выступает с речью
LIX. Пятница 31 июля. - Утро Жака. Париж под угрозой войны
LX. Пятница 31 июля. - Жак завтракает у Антуана
LXI. Пятница 31 июля. - Противоположные взгляды Жака
и Антуана на вопрос о защите отечества
LXII. Пятница 31 июля. - Жак и Женни проводят день
в социалистических кругах
LXIII. Пятница 31 июля. - Убийство Жореса
LXIV. Суббота 1 августа. - Жак проводит утро в редакции "Юманите"
LXV. Суббота 1 августа. - Анна тщетно ищет встречи с Антуаном
LXVI. Суббота 1 августа. - Жак завтракает у Женни
LXVII. Суббота 1 августа. - Приказ о мобилизации
LXVIII. Суббота 1 августа. -
Жак и Женни присутствуют при встрече Германа Мюллера
LXIX. Суббота 1 августа. - Жак приводит Женни к Антуану
LXX. Суббота 1 августа. - Париж вечером после объявления мобилизации
LXXI. Суббота 1 августа. - Вечер Жака и Женни. -
Перелом во взглядах социалистов после мобилизации
LXXII. Воскресенье 2 августа. - Возвращение г-жи де Фонтанен
LXXIII. Воскресенье 2 августа. - Отъезд Антуана на фронт
LXXIV. Воскресенье 2 августа. -
Жак решает до конца бороться против войны
LXXV. Воскресенье 2 августа. - Встреча Жака и Женни с г-жой де Фонтанен
LXXVI. Воскресенье 2 августа - Женни устраивает матери бурную сцену
LXXVII. Воскресенье 2 августа. - Последнее свидание Жака и Женни
LXXVIII. Понедельник 3 августа. - Приезд Жака в Женеву. -
Встреча с Мейнестрелем
LXXIX. Вторник 4 августа. - Жак в поезде Базель - Женева
LXXX. Вторник 4 августа. - Жак находит убежище
в буфете базельского вокзала и пишет там свое воззвание
LXXXI. 5-8 августа. - Пребывание Жака в Базеле
LXXXII. Воскресенье 9 августа. - Последние приготовления
LXXXIII. Воскресенье 9 августа. - Встреча на плато
LXXXIV. Понедельник 10 августа. - Последнее действие
LXXXV. Понедельник 10 августа. -
Отступление французских войск в Эльзасе
Перевод Н.Жарковой
I. Антуан в Клинике Мускье
II. Похороны мадемуазель де Вез в Париже
III. Антуан возвращается к себе
IV. Антуан и Жиз завтракают вдвоем на Университетской улице
V. Рюмель приглашает Антуана к "Максиму"
VI. Сон Антуана
VII. Антуан в Мезон-Лаффите. - Утро с Даниэлем и Жан-Полем
VIII. Первый разговор с Женни
IX. Второй разговор с Женни
X. Свидание в госпитале с г-жой де Фонтанен
XI. Жан-Поль и дядя Антуан
XII. Вечер в Мезоне. - Последний разговор с Женни
XIII. На приеме у доктора Филипа
XIV. Ночная тревога
XV. Письма
XVI. Дневник Антуана
В большой гостиной Антуана собралось уже человек шесть.
Войдя, Жак стал искать брата глазами. К нему подошел Манюэль Руа:
Антуан сейчас вернется - он у себя в кабинете с доктором Филипом.
Жак пожал руку Штудлеру, Рене Жуслену и доктору Теривье, бородатому и
веселому человечку, которого он в свое время встречал у постели больного
г-на Тибо.
Какой-то человек высокого роста, еще молодой, с энергичными чертами
лица, напоминавшими юного Бонапарта, громко разглагольствовал, стоя перед
камином.
- Ну да, - говорил он, - все правительства заявляют с одинаковой
твердостью и одинаковой видимостью искренности, что не хотят войны. Почему
бы им этого не доказать, проявляя меньше непримиримости? Они только и
говорят что о национальной чести, престиже, незыблемых правах, законных
чаяниях... Все они как будто хотят сказать: "Да, я желаю мира, но мира, для
меня выгодного". И это никого не возмущает! Столько людей походят на свои
правительства: прежде всего заботятся о том, чтобы устроить выгодное
дельце!.. А это все усложняет: ведь для всех выгоды быть не может; сохранить
мир можно лишь при условии взаимных уступок...
- Кто это? - спросил Жак у Руа.
- Финацци, окулист... Корсиканец... Хотите, я вас познакомлю?
- Нет, нет... - поспешно ответил Жак.
Руа улыбнулся и, отведя Жака в сторону, любезно уселся подле него.
Он знал Швейцарию и, в частности, Женеву, так как несколько лет подряд
в летние месяцы принимал там участие в гонках парусных судов. Жак на вопрос,
чем он занимается, заговорил о своей личной работе - о журналистике. Он
решил проявлять сдержанность и в этой среде не афишировать без надобности
своих убеждений. Поэтому он торопился перевести разговор на войну: после
того, что он слышал в прошлый раз, его заинтересовали воззрения молодого
врача.
- Я, - сказал Руа, расчесывая кончиками ногтей свои тонкие черные
усики, - думаю о войне, с осени тысяча девятьсот пятого года! А ведь тогда
мне было всего шестнадцать лет: я только что сдал первый экзамен на степень
бакалавра, кончал лицей Станислава... Несмотря на это, я очень хорошо понял
в ту осень, что нашему поколению придется иметь дело с германской угрозой. И
многие из моих товарищей почувствовали то же самое. Мы не хотим войны; но с
того времени мы готовимся к ней, как к чему-то естественному, неизбежному.
Жак поднял брови:
- Естественному?
- Ну да: надо же свести счеты. Рано или поздно придется на это
решиться, если мы хотим, чтобы Франция продолжала существовать!
Жак с неудовольствием заметил, что Штудлер быстро обернулся и
направился к ним. Он предпочел бы с глазу на глаз продолжать свое маленькое
интервью. По отношению к Руа он испытывал некоторую враждебность, но никакой
антипатии.
- Если мы хотим, чтобы Франция продолжала существовать? - повторил
Штудлер недружелюбным тоном. - Вот уж что меня ужасно злит, - заметил он,
обращаясь на этот раз к Жаку, - так это мания националистов присваивать себе
монопольное право на патриотизм! Вечно они стараются прикрыть свои
воинственные поползновения маской патриотических чувств. Как будто влечение
к войне - это в конечном счете некое удостоверение в любви к отечеству!
- Я просто восхищаюсь вами, Халиф, - с иронией заметил Руа. - Люди
моего поколения не так трусливы, как вы: они более щекотливы. Нам в конце
концов надоело терпеть немецкие провокации.
- Но ведь пока что речь идет только об австрийских провокациях... и к
тому же направленных не против нас! - заметил Жак.
- Так что же? Вы, значит, согласились бы, в ожидании, пока придет наша
очередь, наблюдать в качестве зрителя, как Сербия становится жертвой
германизма?
Жак ничего не ответил.
Штудлер саркастически усмехнулся:
- Защита слабых?.. А когда англичане цинично наложили руку на
южноафриканские золотые прииски, почему Франция не бросилась на помощь
бурам, маленькому народу, еще более слабому и вызывающему еще большее
сочувствие, чем сербы? А почему теперь мы не стремимся помочь бедной
Ирландии?.. Вы полагаете, что честь совершения такого благородного жеста
стоит риска столкнуть между собой все европейские армии?
Руа ограничился улыбкой. Он непринужденно обернулся к Жаку:
- Халиф принадлежит к тем славным людям, которые из-за преувеличенной
чувствительности воображают о войне всякие глупости... и совершенно не
считаются с тем, что она представляет собою в действительности.
- В действительности? - резко перебил Штудлер. - Что же именно?
- Да очень многое... Во-первых, закон природы, глубоко сидящий в
человеке инстинкт, который нельзя выкорчевать, не искалечив самым
унизительным образом человеческую натуру. Здоровый человек должен жить своей
силой - таков его закон... Во-вторых, возможность для человека развивать в
себе целый ряд качеств, очень редких, прекрасных... и очень укрепляющих
душу!..
- Каких же? - спросил Жак, стараясь сохранять чисто вопросительную
интонацию.
- Ну, - сказал Руа, вскинув свою маленькую круглую голову, - как раз
те, которые я больше всего ценю: мужественную энергию, любовь к риску,
сознание долга и даже больше - самопожертвование, когда ваша частная воля
отдается на служение некоему коллективному действию, широкому,
героическому... Вы не считаете разве, что человека молодого и сильного духом
должно непреодолимо влечь к героизму?
- Да, - лаконически признал Жак.
- Прекрасная это вещь - доблесть! - продолжал Руа с победоносной
улыбкой, причем глаза его заблестели. - Война для людей нашего возраста -
великолепный спорт: самый благородный спорт.
- Спорт, - возмущенно проворчал Штудлер, - за который расплачиваются
человеческими жизнями!
- Ну и что же? - бросил ему Руа. - Ведь человечество размножается
достаточно быстро: разве оно не может позволить себе время от времени такую
роскошь, раз ему это необходимо?
- Необходимо?
- Гигиена народов периодически требует хорошего кровопускания. Если
мирные периоды слишком затягиваются, на земле вырабатывается уйма токсинов,
которые отравляют ее и от которых ей надо очиститься, как человеку, ведущему
слишком сидячий образ жизни. Мне кажется, что в данный момент хорошее
кровопускание особенно необходимо французской душе. И даже европейской.
Необходимо, если мы не хотим, чтобы наша западная цивилизация погрязла в
низости, пришла в упадок.
- По-моему, низость именно в том, чтобы уступать жестокости и
ненависти! - заметил Штудлер.
- А кто говорит о жестокости? Кто говорит о ненависти? - возразил Руа,
пожимая плечами. - Вечно одни и те же общие места, один и тот же нелепый
трафарет! Уверяю вас, для людей моего поколения война вовсе не означает
призыва к жестокости и еще меньше - к ненависти! Война - это не ссора двух
человек, она выше индивидуумов: это смелое предприятие, в котором участвуют
две нации... Великолепное предприятие! Спортивный матч в чистом виде! На
поле битвы, совсем как на стадионе, сражающиеся люди - это игроки двух
соперничающих команд: они не враги, они противники!
У Штудлера вырвался странный смех, похожий на ржание. Застыв на месте,
созерцал он юного гладиатора темными, маловыразительными глазами,
расширенные зрачки которых резко выделялись на светлом молочном фоне белка.
- У меня есть брат в Марокко, капитан, - миролюбивым тоном продолжал
Руа. - Вы ничего не знаете об армии, Халиф! Вы и не подозреваете, какой дух
царит среди молодых офицеров, вы не представляете себе их жизни, полной
самоотречения, их морального благородства! Они - живой пример того, что
может сделать бескорыстное мужество на службе великой идеи... Вашим
социалистам полезно было бы пройти такую школу! Они увидели бы, что такое
дисциплинированное общество, члены которого действительно посвящают всю свою
жизнь коллективу и ведут почти аскетическое существование, в котором нет
места никакому низменному тщеславию!
Руа склонился к Жаку, словно призывая его в свидетели. Он устремил на
него открытый и честный взгляд, и Жак почувствовал, что молчать дольше было
бы недостойно.
- Я думаю, что все это так, - начал он, взвешивая слова. - По крайней
мере, среди молодых кадров колониальной армии... И нет более волнующего
зрелища, чем люди, стоически отдающие жизнь за свой идеал, каков бы он ни
был. Но я думаю также, что эта мужественная молодежь - жертва чудовищной
ошибки: она совершенно искренне считает, что посвятила себя служению
благородному делу, а на самом деле она просто служит Капиталу... Вы говорите
о колонизации Марокко... Так вот...
- Завоевание Марокко, - отрезал Штудлер, - это не что иное, как
"деловое предприятие", "комбинация" широкого размаха!.. И те, кто идет туда
умирать, просто обмануты! Им ни на мгновение не приходит в голову, что они
жертвуют своей шкурой ради разбоя!
Руа бросил в сторону Штудлера взгляд, мечущий молнии. Он был бледен.
- В нашу гнилую эпоху, - воскликнул он, - армия остается священным
прибежищем, прибежищем величия и...
- А вот и ваш брат, - сказал Штудлер, коснувшись руки Жака.
В комнату только что вошел доктор Филип, а за ним Антуан.
Жак не знал Филипа. Но он столько наслышался о нем от брата, что с
любопытством оглядел старого врача с козлиной бородкой, который приближался
своей подпрыгивающей походкой, в альпаковом пиджачке, слишком широком и
висевшем на его худых плечах, словно тряпье на чучеле. Его маленькие
блестящие глазки, скрытые, как у пуделя, под чащей густых бровей, рыскали
направо и налево, ни на ком не задерживаясь.
Разговоры прекратились. Все по очереди подходили, чтобы поздороваться с
учителем, равнодушно протягивавшим для пожатия свою мягкую руку.
Антуан представил ему брата. Жак почувствовал на себе пристальный
испытующий взгляд, дерзкий, но, быть может, скрывающий за этой дерзостью
величайшую застенчивость.
- А, ваш брат... Ладно... Ладно... - прогнусавил Филип, пожевывая
нижнюю губу и с интересом глядя на Жака, словно он был отлично знаком с
малейшими деталями его характера и жизни. И тотчас же, не спуская глаз с
молодого человека, добавил: - Мне говорили, что вы часто бывали в Германии.
Я тоже. Это интересно.
Разговаривая, он все время подвигался вперед и подталкивал Жака, так
что вскоре они очутились одни у окна.
- Германия, - продолжал он, - всегда была для меня загадкой... Ведь
правда? Страна крайностей... непредвиденного... Есть ли в Европе
человеческий тип, более миролюбивый по-своему, чем немец? Нет... А с другой
стороны, милитаризм у них в крови...
- Однако немецкие интернационалисты одни из самых активных в Европе, -
осмелился вставить Жак.
- Вы полагаете? Да... Все это очень интересно... Тем не менее, вопреки
всему, что я до сих пор думал, кажется, судя по событиям последних дней...
Говорят, на Кэ-д'Орсе вообразили, будто можно рассчитывать на примирительную
инициативу Германии. Просто удивительно... Вы говорите: немецкие
интернационалисты...
- Ну да... В Германии, если не считать военных кругов, вы сразу
замечаете почти всеобщую нелюбовь к армии и национализму... Ассоциация
защиты международного мира - исключительно деятельная организация; членами
ее состоят виднейшие представители германской буржуазии, и она куда более
влиятельна, чем наши французские пацифистские лиги... Нельзя забывать, что
именно в Германии такой ярый социалист, как Либкнехт, после того как его
бросили в тюрьму за брошюру об антимилитаризме, мог быть избран в прусский
ландтаг, а затем и в рейхстаг. Вы думаете, у нас какой-нибудь известный
антимилитарист мог бы попасть в палату и заставить себя слушать?
Филип посапывал, внимательно прислушиваясь к тому, что говорил Жак.
- Ладно... Хорошо... Все это очень интересно... - И без всякого
перехода: - Я долгое время считал, что интернационализм капиталов, кредита,
крупных предприятий, - поскольку он принуждает все страны участвовать в
малейших локальных конфликтах, - станет новым и решающим фактором всеобщего
мира... - Он улыбнулся и погладил бороду. - Это все умозрительные выкладки,
- заключил он загадочно.
- Жорес тоже так думал; он и теперь так думает.
Филип сделал гримасу.
- Жорес... Жорес рассчитывает и на то, что влияние масс может
предотвратить войну... Умозрительные выкладки... Легко можно представить
себе воинственное, боевое народное движение... Но народное движение,
построенное на рассудительности, воле, чувстве меры, необходимых для
поддержания мира... - Затем, помолчав, он добавил: - Может быть, те, кто,
как я, испытывает отвращение к войне, повинуются, в сущности, своим личным
побуждениям, так сказать, органически им свойственным... их внутренней
конституции противна идея войны... Может быть, с научной точки зрения было
бы правильно рассматривать инстинкт разрушения как естественный. Это,
по-видимому, находит подтверждение у биологов... Видите ли, - продолжал он,
еще раз переменив тему, - комичнее всего то, что среди настоящих и подлинно
важных европейских проблем, которые надо внимательно изучать, для того чтобы
их разрешить, я не вижу ни одной, буквально ни одной... которую можно было
бы разрубить одним ударом, как гордиев узел, покончить с ней путем войны...
Что же получается?
Он улыбнулся. Его слова, казалось, никогда не были связаны с тем, что
он только что сам сказал или услышал. Его глаза под густыми бровями сверкали
лукаво, у него все время был такой вид, точно он сам себе рассказывает
какую-то забавную историю и с него вполне достаточно, если он один
наслаждается ее солью.
- Мой отец был офицер, - продолжал он. - Он проделал все кампании
Второй империи. Меня вечно пичкали военной историей. И вот могу сказать, что
стоит только разобраться в происхождении конфликта, его истинных причинах -
всегда поражаешься, насколько он лишен элемента необходимости. Это очень
интересно. Если взглянуть из некоторого отдаления, то в новое время не
найдешь, кажется, ни одной войны, которой нельзя было бы очень легко
избегнуть - стоило лишь двум-трем государственным деятелям проявить простой
здравый смысл или волю к миру. И это еще не все, Чаще всего оказывается, что
обе воюющие стороны поддались ничем не оправданному чувству недоверия и
страха, потому что не знали истинных намерений противника... В девяти
случаях из десяти народы бросаются друг на друга только из страха. - Он
словно закашлялся коротким и тотчас оборвавшимся смехом. - Совсем как
пугливые прохожие, которые, встречаясь ночью, не решаются поравняться друг с
другом и в конце концов бросаются друг на друга... потому, что каждый
считает, что другой намеревается на него напасть... потому, что каждый
предпочитает бросок, даже таящий в себе опасность, колебаниям и
неуверенности... Это уж совсем смешно... Взгляните-ка сейчас на Европу: она
во власти каких-то призраков. Все державы боятся. Австрия боится славян и
боится потерять свой престиж. Россия боится германцев и боится, чтобы ее
пассивность не сочли признаком слабости. Германия боится нашествия казаков и
боится оказаться в окружении. Франция боится германских вооружений, а
Германия вооружается превентивно, и тоже из страха... И все отказываются
проявить малейшую уступчивость в интересах мира, потому что им страшно, как
бы не подумали, что они боятся.
- А к тому же, - сказал Жак, - империалистические правительства отлично
видят, что страх работает на них, и старательно поддерживают его! Политику
Пуанкаре, французскую внутреннюю политику последних месяцев, можно
определить так: методическое использование страха всей нации...
Филип, не слушая его, продолжал:
- А самое отвратительное... (Он засмеялся коротким смехом.)... нет,
самое комичное - это то, что все государственные деятели изо всех сил
стараются скрыть этот свой страх, выставляя напоказ всевозможные благородные
чувства, смелость...
Он прервал свою речь, заметив, что к ним приближается Антуан в
сопровождении какого-то человека лет сорока, которого Леон только что ввел в
гостиную.
Оказалось, что это Рюмель.
У него был такой представительный вид, как будто его нарочно создали
для официальных церемоний. Массивная голова была откинута назад, словно под
тяжестью пышной гривы, светлой и уже слегка седеющей. Густые короткие усы с
сильно приподнятыми кончиками придавали некоторую рельефность его плоскому
жирному лицу. Глаза были довольно маленькие, заплывшие, но подвижные зрачки
какой-то фаянсовой голубизны озаряли двумя живыми искрами эту по-римски
торжественную маску. Все вместе придавало ему довольно характерный облик, и
можно было представить себе, как использует его в свое время какой-нибудь
фабрикант бюстов для субпрефектур.
Антуан представил Рюмеля Филипу, а Жака - Рюмелю. Дипломат склонился
перед старым врачом как перед современной знаменитостью; затем с вежливой
предупредительностью пожал руку Жака. Казалось, он раз навсегда сказал себе:
"Для человека, находящегося на виду, простота манер - это лишний козырь".
- Бесполезно рассказывать вам, дорогой мой, о чем мы беседовали, -
начал атаку Антуан, положив ладонь на рукав Рюмеля, который улыбался любезно
и снисходительно.
- Вы, сударь, располагаете, разумеется, такими сведениями, которых у
нас нет, - произнес Филип. Он внимательно осматривал Рюмеля своими хитрыми
глазками. - Что касается нас, профанов, то, надо признаться, чтение газет...
Дипломат сделал неопределенный жест:
- Не думайте, господин профессор, что я осведомлен много лучше
вашего... - Он убедился, что его шутка вызвала улыбку, и продолжал: - А
вообще я не думаю, что следует представлять себе вещи в особенно мрачном
свете: мы вправе - даже обязаны - утверждать, что сейчас имеется гораздо
больше оснований для спокойной уверенности, чем для того, чтобы отчаиваться.
- И слава богу, - заметил Антуан.
Он устроил так, что Филип и Рюмель приблизились к другим гостям и
уселись посредине комнаты.
- Основания для спокойной уверенности? - с сомнением произнес Халиф.
Рюмель обвел своими голубыми глазами присутствующих, которые окружили
его кольцом, и задержал их на Штудлере.
- Положение серьезное, но преувеличивать не следует, - заявил он,
немного откинув голову. И тоном государственного мужа, который обязан
подбадривать общественное мнение, он с силой произнес: - Запомните, что
элементы, благоприятствующие сохранению мира, все же преобладают!
- Например? - продолжал спрашивать Штудлер.
Рюмель слегка нахмурился. Настойчивость этого еврея раздражала его; он
ощутил в ней глухое недоброжелательство.
- Например? - повторил он, словно ему оставалось только выбирать. - Ну,
во-первых - англичане. Центральные державы с самого начала встретили в
Foreign office* энергичное сопротивление...
______________
* Министерство иностранных дел (англ.).
- Англия? - прервал Штудлер. - Уличные столкновения в Белфасте!
Кровавые мятежи в Дублине! Печальный провал ирландской конференции в
Бекингеме! В Ирландии начинается форменная гражданская война... Англия
парализована ударом ножа в спину!
- Ну, это не более как заноза в пятке, уверяю вас!
- Господина Антуана просят к телефону, - сказал Леон, появляясь в
дверях.
- Скажите, что я занят, - сердито крикнул Антуан.
- Англия еще и не то видала! - продолжал Рюмель. - Ах, если бы вы
знали, как я, хладнокровие сэра Эдуарда Грея...{13} Это замечательный тип
дипломата, - продолжал он, избегая глядеть на Штудлера и обращаясь в сторону
Филипа и Антуана. - Старый сельский аристократ, у которого совершенно особое
представление о том, каковы должны быть международные отношения. Он
разговаривает со своими европейскими коллегами не как официальное лицо, а
как джентльмен с людьми своего круга. Я знаю, что он лично был шокирован
тоном ультиматума. Вы могли убедиться, что он тотчас же начал действовать с
большой твердостью, одновременно увещевая Австрию и рекомендуя умеренность
Сербии. Судьбы Европы отчасти находятся в его руках, а это самые лучшие,
самые честные руки.
- Германия все время отвечала ему отказом... - опять прервал Штудлер.
Рюмель не дал ему договорить:
- Осторожная и вполне понятная позиция нейтралитета, которую заняла
Германия, сначала могла служить препятствием для английского посредничества.
Но сэр Эдуард Грей не признает себя побежденным и, - я могу говорить, раз
это завтра, а может быть, и сегодня вечером появится в прессе, - Foreign
office подготовляет совместно с Кэ-д'Орсе новый проект, который может
оказаться решающим для мирной ликвидации конфликта. Сэр Эдуард Грей
предполагает немедленно устроить в Лондоне совещание германского,
итальянского и французского послов для обсуждения всех спорных вопросов.
- А пока будут продолжаться благородные хождения окольными путями, -
Книга: Роже Мартен дю Гар. "Семья Тибо". Том 3
Перевод с французского Н.Рыковой, Д.Лифшиц, Н.Жарковой
Издательство "Правда", Москва, 1987
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 8 марта 2002 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
Роман-эпопея классика французской литературы Роже Мартен дю Гара
посвящен эпохе великой смены двух миров, связанной с войнами и революцией
(XIX - начало XX века). На примере судьбы каждого члена семьи Тибо автор
вскрывает сущность человека и показывает жизнь в ее наивысшем выражении -
жизнь как творчество и человека как творца.
ЛЕТО 1914 ГОДА (гл. XL-LXXXVI)
Перевод Н.Рыковой (гл. XL-LIV),
Д.Лившиц (гл. LV-LXXXV)
XL. Воскресенье 26 июля. - Воскресный прием у Антуана;
доктор Филип; дипломат Рюмель
XLI. Воскресенье 26 июля. - Рюмель, оставшись наедине с Антуаном,
делится с ним своими опасениями
XLII. Воскресенье 26 июля. - Жак в первый раз приходит к Женни
XLIII. Понедельник 27 июля. - Жаку поручено отправиться
с секретным заданием в Берлин
XLIV. Понедельник 27 июля. - Жак вторично приходит к Женни
XLV. Понедельник 27 июля. - Политические новости второй половины дня
XLVI. Понедельник 27 июля. -
Жак и Женни обедают вдвоем неподалеку от Биржи
XLVII. Понедельник 27 июля. -
Жак участвует в манифестации на Больших бульварах
XLVIII. Вторник 28 июля. - Поездка Жака в Берлин;
Жак заходит к Фонлауту
XLIX. Вторник 28 июля. - Портфель полковника Штольбаха
L. Среда 29 июля. - Брюссель;
Жак встречается с группой товарищей из "Локаля"
LI. Среда 29 июля. - Мейнестрель рассматривает документы Штольбаха
LII. Среда 29 июля. - Митинг в Королевском цирке
LIII. Среда 29 июля. - Вечерняя антивоенная демонстрация в Брюсселе
LIV. Среда 29 июля. - Патерсон объявляет Жаку, что уезжает с Альфредой.
Неудавшееся самоубийство Мейнестреля
LV. Четверг 30 июля. - Жак возвращается в Париж.
Он в третий раз приходит к Женни
LVI. Четверг 30 июля. - Визит Антуана к Рюмелю. Паника на Кэ-д'Орсе
LVII. Четверг 30 июля. - Антуан принимает у себя Симона де Батенкур
и решает порвать с Анной
LVIII. Четверг 30 июля. - Жак приводит Женни на митинг в Монруж,
где выступает с речью
LIX. Пятница 31 июля. - Утро Жака. Париж под угрозой войны
LX. Пятница 31 июля. - Жак завтракает у Антуана
LXI. Пятница 31 июля. - Противоположные взгляды Жака
и Антуана на вопрос о защите отечества
LXII. Пятница 31 июля. - Жак и Женни проводят день
в социалистических кругах
LXIII. Пятница 31 июля. - Убийство Жореса
LXIV. Суббота 1 августа. - Жак проводит утро в редакции "Юманите"
LXV. Суббота 1 августа. - Анна тщетно ищет встречи с Антуаном
LXVI. Суббота 1 августа. - Жак завтракает у Женни
LXVII. Суббота 1 августа. - Приказ о мобилизации
LXVIII. Суббота 1 августа. -
Жак и Женни присутствуют при встрече Германа Мюллера
LXIX. Суббота 1 августа. - Жак приводит Женни к Антуану
LXX. Суббота 1 августа. - Париж вечером после объявления мобилизации
LXXI. Суббота 1 августа. - Вечер Жака и Женни. -
Перелом во взглядах социалистов после мобилизации
LXXII. Воскресенье 2 августа. - Возвращение г-жи де Фонтанен
LXXIII. Воскресенье 2 августа. - Отъезд Антуана на фронт
LXXIV. Воскресенье 2 августа. -
Жак решает до конца бороться против войны
LXXV. Воскресенье 2 августа. - Встреча Жака и Женни с г-жой де Фонтанен
LXXVI. Воскресенье 2 августа - Женни устраивает матери бурную сцену
LXXVII. Воскресенье 2 августа. - Последнее свидание Жака и Женни
LXXVIII. Понедельник 3 августа. - Приезд Жака в Женеву. -
Встреча с Мейнестрелем
LXXIX. Вторник 4 августа. - Жак в поезде Базель - Женева
LXXX. Вторник 4 августа. - Жак находит убежище
в буфете базельского вокзала и пишет там свое воззвание
LXXXI. 5-8 августа. - Пребывание Жака в Базеле
LXXXII. Воскресенье 9 августа. - Последние приготовления
LXXXIII. Воскресенье 9 августа. - Встреча на плато
LXXXIV. Понедельник 10 августа. - Последнее действие
LXXXV. Понедельник 10 августа. -
Отступление французских войск в Эльзасе
Перевод Н.Жарковой
I. Антуан в Клинике Мускье
II. Похороны мадемуазель де Вез в Париже
III. Антуан возвращается к себе
IV. Антуан и Жиз завтракают вдвоем на Университетской улице
V. Рюмель приглашает Антуана к "Максиму"
VI. Сон Антуана
VII. Антуан в Мезон-Лаффите. - Утро с Даниэлем и Жан-Полем
VIII. Первый разговор с Женни
IX. Второй разговор с Женни
X. Свидание в госпитале с г-жой де Фонтанен
XI. Жан-Поль и дядя Антуан
XII. Вечер в Мезоне. - Последний разговор с Женни
XIII. На приеме у доктора Филипа
XIV. Ночная тревога
XV. Письма
XVI. Дневник Антуана
В большой гостиной Антуана собралось уже человек шесть.
Войдя, Жак стал искать брата глазами. К нему подошел Манюэль Руа:
Антуан сейчас вернется - он у себя в кабинете с доктором Филипом.
Жак пожал руку Штудлеру, Рене Жуслену и доктору Теривье, бородатому и
веселому человечку, которого он в свое время встречал у постели больного
г-на Тибо.
Какой-то человек высокого роста, еще молодой, с энергичными чертами
лица, напоминавшими юного Бонапарта, громко разглагольствовал, стоя перед
камином.
- Ну да, - говорил он, - все правительства заявляют с одинаковой
твердостью и одинаковой видимостью искренности, что не хотят войны. Почему
бы им этого не доказать, проявляя меньше непримиримости? Они только и
говорят что о национальной чести, престиже, незыблемых правах, законных
чаяниях... Все они как будто хотят сказать: "Да, я желаю мира, но мира, для
меня выгодного". И это никого не возмущает! Столько людей походят на свои
правительства: прежде всего заботятся о том, чтобы устроить выгодное
дельце!.. А это все усложняет: ведь для всех выгоды быть не может; сохранить
мир можно лишь при условии взаимных уступок...
- Кто это? - спросил Жак у Руа.
- Финацци, окулист... Корсиканец... Хотите, я вас познакомлю?
- Нет, нет... - поспешно ответил Жак.
Руа улыбнулся и, отведя Жака в сторону, любезно уселся подле него.
Он знал Швейцарию и, в частности, Женеву, так как несколько лет подряд
в летние месяцы принимал там участие в гонках парусных судов. Жак на вопрос,
чем он занимается, заговорил о своей личной работе - о журналистике. Он
решил проявлять сдержанность и в этой среде не афишировать без надобности
своих убеждений. Поэтому он торопился перевести разговор на войну: после
того, что он слышал в прошлый раз, его заинтересовали воззрения молодого
врача.
- Я, - сказал Руа, расчесывая кончиками ногтей свои тонкие черные
усики, - думаю о войне, с осени тысяча девятьсот пятого года! А ведь тогда
мне было всего шестнадцать лет: я только что сдал первый экзамен на степень
бакалавра, кончал лицей Станислава... Несмотря на это, я очень хорошо понял
в ту осень, что нашему поколению придется иметь дело с германской угрозой. И
многие из моих товарищей почувствовали то же самое. Мы не хотим войны; но с
того времени мы готовимся к ней, как к чему-то естественному, неизбежному.
Жак поднял брови:
- Естественному?
- Ну да: надо же свести счеты. Рано или поздно придется на это
решиться, если мы хотим, чтобы Франция продолжала существовать!
Жак с неудовольствием заметил, что Штудлер быстро обернулся и
направился к ним. Он предпочел бы с глазу на глаз продолжать свое маленькое
интервью. По отношению к Руа он испытывал некоторую враждебность, но никакой
антипатии.
- Если мы хотим, чтобы Франция продолжала существовать? - повторил
Штудлер недружелюбным тоном. - Вот уж что меня ужасно злит, - заметил он,
обращаясь на этот раз к Жаку, - так это мания националистов присваивать себе
монопольное право на патриотизм! Вечно они стараются прикрыть свои
воинственные поползновения маской патриотических чувств. Как будто влечение
к войне - это в конечном счете некое удостоверение в любви к отечеству!
- Я просто восхищаюсь вами, Халиф, - с иронией заметил Руа. - Люди
моего поколения не так трусливы, как вы: они более щекотливы. Нам в конце
концов надоело терпеть немецкие провокации.
- Но ведь пока что речь идет только об австрийских провокациях... и к
тому же направленных не против нас! - заметил Жак.
- Так что же? Вы, значит, согласились бы, в ожидании, пока придет наша
очередь, наблюдать в качестве зрителя, как Сербия становится жертвой
германизма?
Жак ничего не ответил.
Штудлер саркастически усмехнулся:
- Защита слабых?.. А когда англичане цинично наложили руку на
южноафриканские золотые прииски, почему Франция не бросилась на помощь
бурам, маленькому народу, еще более слабому и вызывающему еще большее
сочувствие, чем сербы? А почему теперь мы не стремимся помочь бедной
Ирландии?.. Вы полагаете, что честь совершения такого благородного жеста
стоит риска столкнуть между собой все европейские армии?
Руа ограничился улыбкой. Он непринужденно обернулся к Жаку:
- Халиф принадлежит к тем славным людям, которые из-за преувеличенной
чувствительности воображают о войне всякие глупости... и совершенно не
считаются с тем, что она представляет собою в действительности.
- В действительности? - резко перебил Штудлер. - Что же именно?
- Да очень многое... Во-первых, закон природы, глубоко сидящий в
человеке инстинкт, который нельзя выкорчевать, не искалечив самым
унизительным образом человеческую натуру. Здоровый человек должен жить своей
силой - таков его закон... Во-вторых, возможность для человека развивать в
себе целый ряд качеств, очень редких, прекрасных... и очень укрепляющих
душу!..
- Каких же? - спросил Жак, стараясь сохранять чисто вопросительную
интонацию.
- Ну, - сказал Руа, вскинув свою маленькую круглую голову, - как раз
те, которые я больше всего ценю: мужественную энергию, любовь к риску,
сознание долга и даже больше - самопожертвование, когда ваша частная воля
отдается на служение некоему коллективному действию, широкому,
героическому... Вы не считаете разве, что человека молодого и сильного духом
должно непреодолимо влечь к героизму?
- Да, - лаконически признал Жак.
- Прекрасная это вещь - доблесть! - продолжал Руа с победоносной
улыбкой, причем глаза его заблестели. - Война для людей нашего возраста -
великолепный спорт: самый благородный спорт.
- Спорт, - возмущенно проворчал Штудлер, - за который расплачиваются
человеческими жизнями!
- Ну и что же? - бросил ему Руа. - Ведь человечество размножается
достаточно быстро: разве оно не может позволить себе время от времени такую
роскошь, раз ему это необходимо?
- Необходимо?
- Гигиена народов периодически требует хорошего кровопускания. Если
мирные периоды слишком затягиваются, на земле вырабатывается уйма токсинов,
которые отравляют ее и от которых ей надо очиститься, как человеку, ведущему
слишком сидячий образ жизни. Мне кажется, что в данный момент хорошее
кровопускание особенно необходимо французской душе. И даже европейской.
Необходимо, если мы не хотим, чтобы наша западная цивилизация погрязла в
низости, пришла в упадок.
- По-моему, низость именно в том, чтобы уступать жестокости и
ненависти! - заметил Штудлер.
- А кто говорит о жестокости? Кто говорит о ненависти? - возразил Руа,
пожимая плечами. - Вечно одни и те же общие места, один и тот же нелепый
трафарет! Уверяю вас, для людей моего поколения война вовсе не означает
призыва к жестокости и еще меньше - к ненависти! Война - это не ссора двух
человек, она выше индивидуумов: это смелое предприятие, в котором участвуют
две нации... Великолепное предприятие! Спортивный матч в чистом виде! На
поле битвы, совсем как на стадионе, сражающиеся люди - это игроки двух
соперничающих команд: они не враги, они противники!
У Штудлера вырвался странный смех, похожий на ржание. Застыв на месте,
созерцал он юного гладиатора темными, маловыразительными глазами,
расширенные зрачки которых резко выделялись на светлом молочном фоне белка.
- У меня есть брат в Марокко, капитан, - миролюбивым тоном продолжал
Руа. - Вы ничего не знаете об армии, Халиф! Вы и не подозреваете, какой дух
царит среди молодых офицеров, вы не представляете себе их жизни, полной
самоотречения, их морального благородства! Они - живой пример того, что
может сделать бескорыстное мужество на службе великой идеи... Вашим
социалистам полезно было бы пройти такую школу! Они увидели бы, что такое
дисциплинированное общество, члены которого действительно посвящают всю свою
жизнь коллективу и ведут почти аскетическое существование, в котором нет
места никакому низменному тщеславию!
Руа склонился к Жаку, словно призывая его в свидетели. Он устремил на
него открытый и честный взгляд, и Жак почувствовал, что молчать дольше было
бы недостойно.
- Я думаю, что все это так, - начал он, взвешивая слова. - По крайней
мере, среди молодых кадров колониальной армии... И нет более волнующего
зрелища, чем люди, стоически отдающие жизнь за свой идеал, каков бы он ни
был. Но я думаю также, что эта мужественная молодежь - жертва чудовищной
ошибки: она совершенно искренне считает, что посвятила себя служению
благородному делу, а на самом деле она просто служит Капиталу... Вы говорите
о колонизации Марокко... Так вот...
- Завоевание Марокко, - отрезал Штудлер, - это не что иное, как
"деловое предприятие", "комбинация" широкого размаха!.. И те, кто идет туда
умирать, просто обмануты! Им ни на мгновение не приходит в голову, что они
жертвуют своей шкурой ради разбоя!
Руа бросил в сторону Штудлера взгляд, мечущий молнии. Он был бледен.
- В нашу гнилую эпоху, - воскликнул он, - армия остается священным
прибежищем, прибежищем величия и...
- А вот и ваш брат, - сказал Штудлер, коснувшись руки Жака.
В комнату только что вошел доктор Филип, а за ним Антуан.
Жак не знал Филипа. Но он столько наслышался о нем от брата, что с
любопытством оглядел старого врача с козлиной бородкой, который приближался
своей подпрыгивающей походкой, в альпаковом пиджачке, слишком широком и
висевшем на его худых плечах, словно тряпье на чучеле. Его маленькие
блестящие глазки, скрытые, как у пуделя, под чащей густых бровей, рыскали
направо и налево, ни на ком не задерживаясь.
Разговоры прекратились. Все по очереди подходили, чтобы поздороваться с
учителем, равнодушно протягивавшим для пожатия свою мягкую руку.
Антуан представил ему брата. Жак почувствовал на себе пристальный
испытующий взгляд, дерзкий, но, быть может, скрывающий за этой дерзостью
величайшую застенчивость.
- А, ваш брат... Ладно... Ладно... - прогнусавил Филип, пожевывая
нижнюю губу и с интересом глядя на Жака, словно он был отлично знаком с
малейшими деталями его характера и жизни. И тотчас же, не спуская глаз с
молодого человека, добавил: - Мне говорили, что вы часто бывали в Германии.
Я тоже. Это интересно.
Разговаривая, он все время подвигался вперед и подталкивал Жака, так
что вскоре они очутились одни у окна.
- Германия, - продолжал он, - всегда была для меня загадкой... Ведь
правда? Страна крайностей... непредвиденного... Есть ли в Европе
человеческий тип, более миролюбивый по-своему, чем немец? Нет... А с другой
стороны, милитаризм у них в крови...
- Однако немецкие интернационалисты одни из самых активных в Европе, -
осмелился вставить Жак.
- Вы полагаете? Да... Все это очень интересно... Тем не менее, вопреки
всему, что я до сих пор думал, кажется, судя по событиям последних дней...
Говорят, на Кэ-д'Орсе вообразили, будто можно рассчитывать на примирительную
инициативу Германии. Просто удивительно... Вы говорите: немецкие
интернационалисты...
- Ну да... В Германии, если не считать военных кругов, вы сразу
замечаете почти всеобщую нелюбовь к армии и национализму... Ассоциация
защиты международного мира - исключительно деятельная организация; членами
ее состоят виднейшие представители германской буржуазии, и она куда более
влиятельна, чем наши французские пацифистские лиги... Нельзя забывать, что
именно в Германии такой ярый социалист, как Либкнехт, после того как его
бросили в тюрьму за брошюру об антимилитаризме, мог быть избран в прусский
ландтаг, а затем и в рейхстаг. Вы думаете, у нас какой-нибудь известный
антимилитарист мог бы попасть в палату и заставить себя слушать?
Филип посапывал, внимательно прислушиваясь к тому, что говорил Жак.
- Ладно... Хорошо... Все это очень интересно... - И без всякого
перехода: - Я долгое время считал, что интернационализм капиталов, кредита,
крупных предприятий, - поскольку он принуждает все страны участвовать в
малейших локальных конфликтах, - станет новым и решающим фактором всеобщего
мира... - Он улыбнулся и погладил бороду. - Это все умозрительные выкладки,
- заключил он загадочно.
- Жорес тоже так думал; он и теперь так думает.
Филип сделал гримасу.
- Жорес... Жорес рассчитывает и на то, что влияние масс может
предотвратить войну... Умозрительные выкладки... Легко можно представить
себе воинственное, боевое народное движение... Но народное движение,
построенное на рассудительности, воле, чувстве меры, необходимых для
поддержания мира... - Затем, помолчав, он добавил: - Может быть, те, кто,
как я, испытывает отвращение к войне, повинуются, в сущности, своим личным
побуждениям, так сказать, органически им свойственным... их внутренней
конституции противна идея войны... Может быть, с научной точки зрения было
бы правильно рассматривать инстинкт разрушения как естественный. Это,
по-видимому, находит подтверждение у биологов... Видите ли, - продолжал он,
еще раз переменив тему, - комичнее всего то, что среди настоящих и подлинно
важных европейских проблем, которые надо внимательно изучать, для того чтобы
их разрешить, я не вижу ни одной, буквально ни одной... которую можно было
бы разрубить одним ударом, как гордиев узел, покончить с ней путем войны...
Что же получается?
Он улыбнулся. Его слова, казалось, никогда не были связаны с тем, что
он только что сам сказал или услышал. Его глаза под густыми бровями сверкали
лукаво, у него все время был такой вид, точно он сам себе рассказывает
какую-то забавную историю и с него вполне достаточно, если он один
наслаждается ее солью.
- Мой отец был офицер, - продолжал он. - Он проделал все кампании
Второй империи. Меня вечно пичкали военной историей. И вот могу сказать, что
стоит только разобраться в происхождении конфликта, его истинных причинах -
всегда поражаешься, насколько он лишен элемента необходимости. Это очень
интересно. Если взглянуть из некоторого отдаления, то в новое время не
найдешь, кажется, ни одной войны, которой нельзя было бы очень легко
избегнуть - стоило лишь двум-трем государственным деятелям проявить простой
здравый смысл или волю к миру. И это еще не все, Чаще всего оказывается, что
обе воюющие стороны поддались ничем не оправданному чувству недоверия и
страха, потому что не знали истинных намерений противника... В девяти
случаях из десяти народы бросаются друг на друга только из страха. - Он
словно закашлялся коротким и тотчас оборвавшимся смехом. - Совсем как
пугливые прохожие, которые, встречаясь ночью, не решаются поравняться друг с
другом и в конце концов бросаются друг на друга... потому, что каждый
считает, что другой намеревается на него напасть... потому, что каждый
предпочитает бросок, даже таящий в себе опасность, колебаниям и
неуверенности... Это уж совсем смешно... Взгляните-ка сейчас на Европу: она
во власти каких-то призраков. Все державы боятся. Австрия боится славян и
боится потерять свой престиж. Россия боится германцев и боится, чтобы ее
пассивность не сочли признаком слабости. Германия боится нашествия казаков и
боится оказаться в окружении. Франция боится германских вооружений, а
Германия вооружается превентивно, и тоже из страха... И все отказываются
проявить малейшую уступчивость в интересах мира, потому что им страшно, как
бы не подумали, что они боятся.
- А к тому же, - сказал Жак, - империалистические правительства отлично
видят, что страх работает на них, и старательно поддерживают его! Политику
Пуанкаре, французскую внутреннюю политику последних месяцев, можно
определить так: методическое использование страха всей нации...
Филип, не слушая его, продолжал:
- А самое отвратительное... (Он засмеялся коротким смехом.)... нет,
самое комичное - это то, что все государственные деятели изо всех сил
стараются скрыть этот свой страх, выставляя напоказ всевозможные благородные
чувства, смелость...
Он прервал свою речь, заметив, что к ним приближается Антуан в
сопровождении какого-то человека лет сорока, которого Леон только что ввел в
гостиную.
Оказалось, что это Рюмель.
У него был такой представительный вид, как будто его нарочно создали
для официальных церемоний. Массивная голова была откинута назад, словно под
тяжестью пышной гривы, светлой и уже слегка седеющей. Густые короткие усы с
сильно приподнятыми кончиками придавали некоторую рельефность его плоскому
жирному лицу. Глаза были довольно маленькие, заплывшие, но подвижные зрачки
какой-то фаянсовой голубизны озаряли двумя живыми искрами эту по-римски
торжественную маску. Все вместе придавало ему довольно характерный облик, и
можно было представить себе, как использует его в свое время какой-нибудь
фабрикант бюстов для субпрефектур.
Антуан представил Рюмеля Филипу, а Жака - Рюмелю. Дипломат склонился
перед старым врачом как перед современной знаменитостью; затем с вежливой
предупредительностью пожал руку Жака. Казалось, он раз навсегда сказал себе:
"Для человека, находящегося на виду, простота манер - это лишний козырь".
- Бесполезно рассказывать вам, дорогой мой, о чем мы беседовали, -
начал атаку Антуан, положив ладонь на рукав Рюмеля, который улыбался любезно
и снисходительно.
- Вы, сударь, располагаете, разумеется, такими сведениями, которых у
нас нет, - произнес Филип. Он внимательно осматривал Рюмеля своими хитрыми
глазками. - Что касается нас, профанов, то, надо признаться, чтение газет...
Дипломат сделал неопределенный жест:
- Не думайте, господин профессор, что я осведомлен много лучше
вашего... - Он убедился, что его шутка вызвала улыбку, и продолжал: - А
вообще я не думаю, что следует представлять себе вещи в особенно мрачном
свете: мы вправе - даже обязаны - утверждать, что сейчас имеется гораздо
больше оснований для спокойной уверенности, чем для того, чтобы отчаиваться.
- И слава богу, - заметил Антуан.
Он устроил так, что Филип и Рюмель приблизились к другим гостям и
уселись посредине комнаты.
- Основания для спокойной уверенности? - с сомнением произнес Халиф.
Рюмель обвел своими голубыми глазами присутствующих, которые окружили
его кольцом, и задержал их на Штудлере.
- Положение серьезное, но преувеличивать не следует, - заявил он,
немного откинув голову. И тоном государственного мужа, который обязан
подбадривать общественное мнение, он с силой произнес: - Запомните, что
элементы, благоприятствующие сохранению мира, все же преобладают!
- Например? - продолжал спрашивать Штудлер.
Рюмель слегка нахмурился. Настойчивость этого еврея раздражала его; он
ощутил в ней глухое недоброжелательство.
- Например? - повторил он, словно ему оставалось только выбирать. - Ну,
во-первых - англичане. Центральные державы с самого начала встретили в
Foreign office* энергичное сопротивление...
______________
* Министерство иностранных дел (англ.).
- Англия? - прервал Штудлер. - Уличные столкновения в Белфасте!
Кровавые мятежи в Дублине! Печальный провал ирландской конференции в
Бекингеме! В Ирландии начинается форменная гражданская война... Англия
парализована ударом ножа в спину!
- Ну, это не более как заноза в пятке, уверяю вас!
- Господина Антуана просят к телефону, - сказал Леон, появляясь в
дверях.
- Скажите, что я занят, - сердито крикнул Антуан.
- Англия еще и не то видала! - продолжал Рюмель. - Ах, если бы вы
знали, как я, хладнокровие сэра Эдуарда Грея...{13} Это замечательный тип
дипломата, - продолжал он, избегая глядеть на Штудлера и обращаясь в сторону
Филипа и Антуана. - Старый сельский аристократ, у которого совершенно особое
представление о том, каковы должны быть международные отношения. Он
разговаривает со своими европейскими коллегами не как официальное лицо, а
как джентльмен с людьми своего круга. Я знаю, что он лично был шокирован
тоном ультиматума. Вы могли убедиться, что он тотчас же начал действовать с
большой твердостью, одновременно увещевая Австрию и рекомендуя умеренность
Сербии. Судьбы Европы отчасти находятся в его руках, а это самые лучшие,
самые честные руки.
- Германия все время отвечала ему отказом... - опять прервал Штудлер.
Рюмель не дал ему договорить:
- Осторожная и вполне понятная позиция нейтралитета, которую заняла
Германия, сначала могла служить препятствием для английского посредничества.
Но сэр Эдуард Грей не признает себя побежденным и, - я могу говорить, раз
это завтра, а может быть, и сегодня вечером появится в прессе, - Foreign
office подготовляет совместно с Кэ-д'Орсе новый проект, который может
оказаться решающим для мирной ликвидации конфликта. Сэр Эдуард Грей
предполагает немедленно устроить в Лондоне совещание германского,
итальянского и французского послов для обсуждения всех спорных вопросов.
- А пока будут продолжаться благородные хождения окольными путями, -