Бронин Семен. История моей матери

   До Тулона она просидела в баре: это был все-таки ее первый морской вояж, и она позволила себе кое-какие вольности - а именно ситро, оказавшееся невероятно вкусным, и мороженое: тоже, как она сказала себе, хорошего качества. В Тулоне она начала волноваться. К счастью, того, чего она боялась больше всего: поголовной проверки документов,- не было; кто-то из команды стремительно прошел по палубе, объявил остановку и спросил, все ли готовы выйти, потому что потом такой возможности не будет и возвращаться придется уже из Алжира. Он миновал и бар - она в это время с особенным пристрастием изучала дно стакана с мороженым, и офицер конечно же не обратил на нее внимания. Пароход наскоро принял новых пассажиров, развернулся, отошел от Тулона и взял курс на юг, к берегам Африки.
   Впереди были сутки ходу. Пароход был новый, с мощными двигателями, делал пятнадцать-двадцать узлов в час, а от Марселя до Алжира семьсот пятьдесят километров. Никто по-прежнему не следил за пассажирами и не проверял билетов - видимо, все должно было решиться ночью. Чтобы скоротать время, она попробовала завести разговор со сверстницами из первого класса, но матери тут же отозвали дочек и начали выспрашивать у них, кто эта случайная попутчица: буржуазия, как известно, сама оберегает себя, если полиция не выполняет своих обязанностей. А может, они сами были любопытны и им тоже недоставало развлечений. Рене не рискнула знакомиться с матерьми, крикнула девочкам, что идет к родителям, и направилась к салону третьего класса. Это все прояснило и расставило по местам.
   - Видишь, она из третьего класса,- сказали мамаши дочкам.- Всем хочется поговорить с кем-нибудь из первого. Будто мы какие-то особенные...
   На подходе к третьему классу стояли спасательные шлюпки, прикрытые брезентом. Рене как бы из любопытства заглянула в одну из них. Там можно было свернуться клубком и спрятаться. Она, однако, не научилась еще чувствовать спиной опасность. Какой-то добродушный матрос выплыл из мертвого пространства позади нее и заглянул вместе с ней в шлюпку:
   - Смотришь, выдержит ли тебя?
   - Ну да. Сколько сюда влезет, если тонуть будем?
   Он построжел: суеверные матросы не любят подобных разговоров.
   - Все кому надо, а вы в первую очередь. Давай вали отсюда. Любопытна слишком...- И ей пришлось ретироваться.
   Хотелось есть. Для ресторана у нее не было денег - да она бы и обратила на себя внимание: если б села за столик. Есть на ходу тоже было рискованно: все ели или за столом или в семейном кругу, устроив себе нечто вроде пикника под тентами или козырьками верхних палуб. Она снова пошла к эмигрантам. Там было жарко, душно и стоял невероятный грохот от машин, которые здесь были совсем рядом. Она повернула назад. Еще немного, и на ее курсирование из конца в конец парохода должны были обратить внимание. Делать было нечего, оставалось ждать чуда, но когда его сильно ждешь, оно в самом деле случается.
   В отстойнике для женщин-эмигранток, в спертом, зловонном, душном воздухе, накалившемся от прямого солнца и вибрирующем от махового движения гигантских колес, от этого земного ада, у одной из арабок начался припадок с бессвязным криком и столь же бессмысленными телодвижениями: она рвалась из рук родных, извивалась, как большая ящерица, билась головой о палубу и кусала губы до крови. Рене поняла, что пробил ее час. Она назвалась студенткой-медичкой, подскочила к припадочной, стала уговаривать, удерживать и упрашивать ее, так что ее родственники, пришедшие в ужас от происходящего и боявшиеся, что их выбросят за борт вместе с одержимой, успокоились и даже стали относиться к ее безумству как к болезни: раз ею занялся доктор,- а не как к бесовской пляске, как они сами вначале думали. Отныне Рене была при деле, а действующий человек порождает куда меньше подозрений, чем бездеятельный,- он их просто не вызывает. На пароходе началась тревога: и до первых классов дошли ее смутные отголоски, в третьем же царила паника: арабы боялись психической заразы - того, что с ними в жаре и шуме случится то же самое. Больную изолировали в медицинской каюте, и Рене неотступно смотрела за нею. Старания ее были приняты с благодарностью. Пароходный доктор, в мундире, со шкиперской бородкой, если что когда и знал, то давно забыл и был рад любому совету и, тем более, помощи. Из подходящих лекарств у него был только бром - зато в преогромном количестве; он прочел надпись на этикетке с помощью Рене: она хорошо знала латынь, из которой он помнил лишь "мисце, да, сигна" ("Смешай, выдай, обозначь." Примеч. авт.) Вдвоем они выдали больной около полулитра четырехпроцентного брома, после чего та мирно заснула: здоровью ее отныне ничто не грозило. Врач был в восторге от Рене и от успеха их лечения. Он предложил ей отправить больную назад в эмигрантский отсек и посидеть с ним наедине, но Рене отсоветовала ему делать это: вдруг все начнется снова - он послушался, потому что по складу своему был склонен к подчинению. Рене попросила поесть - он ушел и принес из камбуза котелок, которого хватило бы на четверых матросов с избытком.
   Рене дождалась глубокого вечера: на море быстро темнеет - и повела больную, шатающуюся от избыточной дозы брома, к родственникам. Она отказалась от гостеприимства доктора и сказала, что пойдет спать в каюту второго класса. На деле она провела ночь в семье больной, где к ней отнеслись как к принцессе берберского племени: отец вышел из палатки, и она заночевала в ней: на ковре, укрытая одеялом и со всех сторон подоткнутая подушками. Ночь была свежа, и эти предосторожности оказались нелишними.
   Утром никому в голову не пришло проверять билеты на выходе - все с нетерпением ждали города. Алжир вскоре показался впереди, на курсе: широкая подкова из европейских домов и улиц, окруженная по бокам серо-желтыми песками и дюнами побережья, а сверху и снизу - какой-то особенно чистой, бездонной голубизной неба и моря: пестрый, телесного цвета моллюск, стиснутый сверху и снизу полукружными синими раковинами.
   Пассажиры вышли толпой на берег. Арабы чинно распрощались со своей спасительницей: они спешили в горную часть Алжира. Пароходный доктор подошел к ней.
   - Где вы были? Я везде искал вас ...- И ей пришлось дать ему понять, что его любопытство не вполне прилично. Он обиделся, запоздало приревновал ее, назвал сквозь зубы шлюхой и оставил в покое. У него, как он думал в эту минуту, были самые серьезные намерения на ее счет - поэтому он и счел себя вправе обозвать ее таким образом...
   Она была в Алжире. Было два часа дня. Ей нужно было попасть в городок Джемму. До него было пять километров и шел автобус: если верить Шае и его клочку бумаги. Автобусная остановка была в дальнем пригороде. Она прошла через старую арабскую часть Алжира, где вместо улиц были узкие крутые лесенки, по которым могли забраться только ослы и люди, дошла до окраины города, за которой тянулась сухая степь, ничем не отличимая от пустыни. Автобус оказался перестроенным автомобилем со снесенным верхом и со стоящими в ряд дощатыми сидениями, так что никто не смог бы угадать, какой модели он принадлежал изначально; он не отправился в путь, пока не заполнился людьми до отказа. Так или иначе, но она добралась до Джемму. Это был военный городок, главным украшением которого была высокая железная решетка вокруг военной части. У ворот стоял часовой, тут же по соседству - окно для справок. У нее хватило ума назвать себя невестой рядового. За перегородкой сидел усатый рослый сержант: в первую минуту он показался ей любезным, в следующую вежливость его обернулась наглостью.
   - У вас есть разрешение на свидание? - спросил он.
   - Нет, я только что приехала.- Тут-то он и переменился:
   - Оставьте заявление и приезжайте, когда вызовут.
   - Когда?
   - Может, через две недели, может - никогда. Как вести себя будет. Вот если вы б были проституткой, тогда другое дело!..- неожиданно прибавил он и засмеялся - вместе с молчаливым напарником, который сидел рядом.
   Ей бы обидеться за себя и за всех невест Франции, но ей было не до этого.
   - Вы шутите, конечно,- сказала она.- А мне нужно сегодня же с ним повидаться.
   - Только по разрешению капитана! - повторил он, и в голосе его зазвенели медь и железо армии, после чего окошко с шумом захлопнулось: видно, она не приглянулась ему своим ученым видом и педантической назойливостью.
   На площади перед воротами ходил армейский патруль, вокруг были дома, лавки - среди них должна была быть гостиница, о которой сообщал ее предшественник, любивший ездить с удобствами.
   Гостиницу она нашла быстро. Хозяиномь ее был загоревший до черноты испанец: она поняла это по обрывкам фраз, которыми он обменялся с работником. Ему было около пятидесяти - возраст внушил ей спокойствие, но приветливым его назвать было трудно: говорил он с привычным и застарелым ожесточением.
   - Не пустите меня переночевать?
   - На сколько?
   - На ночь. Завтра к капитану пойду - просить о свидании с солдатом. Я его невеста.
   Он поглядел испытующе, поверил ей, спросил на всякий случай:
   - Совершеннолетняя? Документы есть?
   - Нет. То есть документы есть,- и полезла за ними в сумочку, с которой не расставалась.- Но мне нет еще восемнадцати.
   - И не доставай. Несовершеннолетнюю не возьму.- Это было второе упущение Шаи - не менее опасное, чем первое.
   - Куда ж мне деться?
   - Туда, откуда приехала. Тут военная зона: видишь, патрули ходят. Найдут тебя, так меня взгреют, что не откупишься. Поезжай в Алжир - пока автобус не уехал.
   - Возьмите хоть до утра посудомойкой.
   - Зачем? - Он присмотрелся к ней, думая, что она предлагает ему нечто иное, отказался: - Езжай. Мне эти торги надоели. Зачем? Вечером целая орава понаедет - не буду знать, куда от нее деться. Жену не могу привезти: неприличное заведение стало. А оно всегда так и было. Армия не может без этого...- и, произнеся эти непонятные слова, ушел во двор своего заведения.
   Она пошевелила мозгами и сообразила, что к чему. Это было второе указание оракула, но на подобное перевоплощение ей надо было еще решиться и не влипнуть при этом в историю. Пока что нужно было вернуться в Алжир: в этом малолюдном месте ничего не стоило привлечь к себе внимание - хотя бы из-за скуки, которая одолевала патрульных посреди пустой площади. Она уехала в том же тряском вездеходе, что и приехала сюда, и пошла к морю - снова через старую часть города. Положение ее было безвыходно, но философия, которую она только что сдала, учила ее, что таких положений в действительности не бывает: безнадежность - в нашем воображении, а в жизни полно потайных дверей: их надо только найти и - не взломать - а, смазав, тихонечко открыть, чтоб не скрипнули. Она увидела баню и пошла прежде всего туда: смыть с себя двухдневный пот и пыль, налипшие на нее на пароходе и в Алжире. Она заказала отдельный номер: несовершеннолетних туда, слава богу, еще пускали - растянулась во весь рост в теплой ванне и заставила себя расслабиться. Мысли ее сами собой выстроились в ряд и приняли верный оборот. У нее была зацепка. Надо было искать проституток: они наверняка собирались в Алжире - и ехать с ними, представившись невестой солдата, которой не дают свидания: слово "невеста" священно для всякой девушки. В конце концов, в достижении своих целей она уже не раз прибегала к помощи уголовного мира, и ничего страшного в этом не было: никто не посягал на нее - это были такие же люди, как она, только с другого берега жизни...
   Пока она растягивалась в горячей бане, стемнело. На улицу вышли девушки, стоявшие в тени домов и в дверях кафе в ожидании клиентов. Она стала подходить к ним: как делают это неопытные молодые люди в поисках временной подруги,- от нее шарахались, не понимая, чего она хочет, или подозревая нечто особенное. "Проходи, проходи!"- слышала она от каждой второй и не могла объяснить им, чего хочет: здесь плохо знали французский для уличной торговли было достаточно двух-трех знаков и столько же чисел. Наконец она набрела на более приветливую особу, которая от нечего делать заинтересовалась ею и поняла, что ей нужно.
   - Джемму? Кто туда едет - не знаешь, Фатима?
   Фатима, стоявшая рядом, мельком глянула на предполагаемую конкурентку, проворчала:
   - Кого везут, тот и едет... Саида надо спросить. Хочешь к ним присоединиться? Там без тебя много желающих.
   Фатима слишком хорошо говорила по-французски, и сама ирония ее звучала по-марсельски.
   - Да нет. У нее там парень служит. Повидаться хочет.
   - Зачем? - пренебрежительно сказала та, но подошла ближе.- Посмотрела бы ты здесь на них - больше б не приезжала.
   - Я люблю его,- сказала Рене с чувством.
   Фатима насмешливо глянула на нее, но любовь - это вторая после свадьбы священная дойная корова для всякой нормальной девушки.
   - Поговорю с Саидом,- обещала она.- Идти надо для этого. Он в кафе сидит, в кости режется. Просаживает все, что с нас собирает. Тоже вот - на кой с ним связались?
   - Я постою,- сказала первая.
   - А если снимут? Кто место стеречь будет? Не она же?..
   Все, однако, кончилось благополучно, никто никого не снял, и через час Рене болталась в набитом до отказа девушками автомобиле, таком же необъезженном и тряском, как и первый. Девушки гоготали, толкали и щипали друг друга: предстоящая встреча с солдатами возбуждала их - несмотря на их профессию и на отвращение к любви, которое они должны были испытывать. Рене они словно не замечали. Они приехали в ту же гостиницу. Хозяин-испанец разместил девушек на первом этаже, в чуланах и подсобках, и велел до поры до времени не высовываться.
   - Господи! Это ты опять? - только и сказал он, увидев дневную гостью. Рене пошла на обдуманную по дороге хитрость: заговорила с ним на ломаном испанском и довольно бойко произнесла приготовленные заранее фразы: по-немецки она говорила свободно, на испанском хуже. Но хозяину было достаточно и этого: на его языке в Алжире почти не говорили.
   - Откуда ты испанский знаешь? - удивился он.- И что раньше не сказала? Я б тебя устроил - не пришлось бы с этими шалавами договариваться. Откуда ты?
   - Из Тарба. Верхние Пиренеи,- соврала она.- У нас там говорят по-испански.
   - Я знаю! Пиренеи! - вздохнул он.- Когда я их увижу? И парень твой оттуда?
   - Парень из других мест,- без запинки солгала она и прибавила загадочно: - Познакомились случайно.
   - Любовь с первого взгляда? Так у меня и с женой было. Она андалусийка, а я из Сарагоссы. От вас недалеко. Что ж делать-то?
   - Они обещали мне его вызвать. Через первого, кто придет.
   Хозяин покачал головой:
   - Ну и ну! На что только любовь не идет? У тебя наша кровь - южная. Ладно. Пока что я тебя хоть не с ними, не в хлеву этом, поселю, а на этаже, где у меня приличная публика ночует. Только ты уж извини, утром я тебя с ними выпровожу. Потому как в самом деле нельзя. У меня здесь не полиция даже, а военная администрация. С теми все ясно: деньги берут, а эти - как найдет на них, упрутся иной раз, как ослы. Уже и деньги не нужны, до того заупрямятся. Сколько ни имею дела с военными - что им надо, понять не могу.
   - Проституток пускают, а невест нет,- в тон ему пожаловалась она.
   - Это-то как раз понятно! - возразил он.- От невест они тосковать начинают, в петлю лезут, а от девок им только веселей служится.
   Ее покоробила эта мужская логика, но она не подала виду.
   - Сколько я вам должна? За номер.
   - Да ничего ты не должна. Буду я с любовников деньги брать? Жене бы тебя показать, да, видно, в другой раз. Когда снова приедешь. Я тебя тогда у себя в Алжире поселю. У меня там квартира, а не как здесь - бордель армейский...
   Гостиница, как все типичные арабские дома, состояла из двора, окруженного со всех сторон двухэтажным, квадратным в плане строением. На первом этаже ("ре д'шоссе" по-французски) были вспомогательные помещения и удобства - туда и попали наши веселые девушки; на втором - галерея из более приличных комнат, соединенных между собой коридором, обнесенным деревянною решеткой. Хозяин дал ей чистую ухоженную комнатку в конце коридора (чтоб не маячила у всех на виду) с видом на три серебристых оливковых дерева под окнами: других деревьев здесь не сажали. Она села и стала смотреть в окно. Одна из девушек с первого этажа вошла к ней, забралась без стеснения с ногами в плетеное кресло, и Рене, по-крестьянски чопорная, отметила это про себя с неодобрением. Алжирка хорошо говорила по-французски: поэтому ее к ней и прислали.
   - Хорошо у тебя как. Будто ждешь полковника.
   - Я жениха жду,- сказала Рене ей в отместку.
   - Да я знаю. Поэтому и пришла. Тебе придется дать. Там три франка на выходе платят и пять франков сержанту. Он столько же, сколько я, получает.-Рене, не говоря ни слова, полезла в туфлю, в которой держала сбережения.- В туфле держишь? Это правильно: мы тоже так. Только туфли другие надо - чтоб не соскакивали,- и оглядела Рене с головы до ног.- Это ты в таком виде приехала? И на пароходе так ночевала? - На Рене была белая, сильно помятая блузка и длинная черная юбка.- Кто тебя провожал сюда вообще?
   - Никто. Сама.- Тут Рене сказала правду: Шая до таких мелочей не опускался. Она подала требуемые деньги. Девушка спрятала их во внутреннем кармане шаровар.
   - Завтра на рынок пойдешь и такие же, как у меня, шальвары купишь. И красную кофточку: чтоб не пачкалась.
   - Да я вообще, боюсь, отсюда не уеду.- Рене решила, что одно дело сделано,- надо думать о следующем.
   - Это почему?
   - Я несовершеннолетняя, мне в Марселе билет дали только до Тулона. А дальше зайцем ехала.
   - Дадут! - уверенно пообещала та.- Нам это тоже говорят, а мы им: кому там нужны совершеннолетние? Деньги надо сунуть, короче говоря.
   - Сколько?
   - Десятки хватит. Надо только тебя подкрасить будет. А то ты на какую-то институтку похожа. Хочешь, сейчас размалюю? Хотя у тебя жених: еще выгонит. Как его найти, кстати говоря? Я первого ж пошлю, кто с меня слезет.
   - Бернар Бегу.
   - Как он выглядит хоть? Этот Бернар Бегу твой!
   Рене замешкалась: ей забыли сказать, как выглядит жених.
   - В первом батальоне. Высокий.
   - Ну а еще что? Кроме того, что высокий.
   - Красивый. Что я тебе еще могу сказать. Курчавый.
   - Курчавым он дома был - здесь обрили. Ладно. По фамилии найдем. Когда мазаться будем? Сразу, как уйдет?
   - Завтра. Надо еще с хозяином распрощаться. Он обещал в следующий раз к себе взять.
   - Да уж: если покрашу, не захочет.
   - В машине,- решила Рене.- Я с вами отсюда поеду. Рано утром.
   - В машине трясти будет, не знаю, что получится. Как хоть звать тебя?
   - Марией.
   - Магдалиной? Ладно. Занятно с тобой. Какая-то ты необычная,- и, сделав это проницательное заключение, девушка легко соскочила с кресла и сбежала вниз, где ждали вечерних посетителей...
   Бернар Бегу оказался невысоким - ниже не бывает,- наголо обритым парнем, с вытаращенными глазами и с обиженной физиономией. Он кипел от злости на начальство, на судьбу, отправившую его в это пекло, и на сержанта, который взял с него пять франков за свидание с невестой.
   - Он же не знал, что я невеста? - вступилась за сержанта Рене: она и здесь стояла за справедливость.
   - Ну да не знал! Весь полк в курсе! Невеста под видом шлюхи приехала! Засмеют теперь. Я ему говорю: какие ж деньги, когда своя приехала,- а он мне: а мне какое дело? Я, говорит, твою кралю в окошке видел! Вот гад! На тут чертежи, ценные очень. Мы танк ремонтировали: меня в ремонтные мастерские сунули, потому что я, видишь ли, им строй порчу. Не той ногой хожу, и глаза из шеренги вываливаются. Вот я им и покажу, как у меня глаза вываливаются! Новые чертежи охраняют, как сокровище какое, а что в ремонт идет, им уже и не нужно. Идиоты!
   Рене испугалась чрезмерного шума: он был слишком громогласен.
   - Говори шепотом... Если проверять будут, меня Марией звать. Родом из Тарба. Ты, кстати, откуда?
   - Из Лиона. Кто тебя проверять здесь будет?.. И как это я с тобой познакомиться мог, в Тарбе этом?
   - Так уж вышло.
   - Никто в наших местах на стороне не женится.
   - Ну сделай для меня исключение,- пошутила она, а он понял ее превратно, по-своему, и недоверчиво на нее уставился:
   - Прямо здесь?
   Она опешила от такой дерзости.
   - Нет, потом когда-нибудь. Когда из армии вернешься... Сейчас я думать буду, куда твои чертежи деть. В чем ты их принес?
   - В рукав засунул.
   - И я тоже так сделаю,- и заложила чертежи в рукава кофты.
   Он все медлил и мешкал.
   - Слушай, но как же так? Я пять франков заплатил, у меня все кипит внутри... Дай хоть денег, я к этим пойду.
   - Прямо от меня?
   - А что? Наши так делают. Не хотят своих девок портить. Дашь?
   - Дам. Сколько?
   - Десять, наверно.
   - Они говорили, пять.
   - Ну пять. Хотя чертежи больше стоят... Я думал, может, сразу двоих взять...
   Она дала ему десять франков и вписала их в тетрадь: чтоб не запутаться в расчетах...
   Утром в машине над ней потешались:
   - Высокий! Ты что, лежала только с ним, что не разглядела? И красивый! Страшнее не бывает. Глаза как вылупит! - Одна из девушек узнала его лучше других и смеялась поэтому громче прочих. Впрочем, ее веселость не заражала подруг: девушки больше всего на свете хотели спать и мужчины не только не интересовали их, но, полагали они, лучше бы их вообще на свете не было.
   - Давай я тебе макияж сделаю,- сказала та, что приходила вечером: она была бойчее и наблюдательнее прочих.- А то, гляжу, совсем закисла. Поругалась со своим, что он сразу к Зулейке побежал?
   - Поругалась,- честно призналась Рене.
   - Из-за чего?
   - Все из-за того же. Столько не виделись, а ему только это и надо.
   - Врешь ты все,- сказала она,- а зачем, не знаю. Кто из-за таких пустяков ссорится? И разве так ссору с женихом переживают? Ладно, давай я тебя разукрашу, чтоб к тебе вопросов больше не было,- и достав из глубоких карманов румяна и белила, начала приводить лицо Рене в соответствие с правилами ее новой профессии. Машину трясло, рука гримерши дрожала - вышло в итоге нечто похожее на павлиний глаз или на разрисованного боевыми красками индейца.- Вот теперь порядок,- сказала она.- Теперь к тебе никто приставать не будет.
   Девушки дали ей из своих запасов старые шаровары и кофточку - так что не пришлось даже заезжать на рынок - и заставили водителя довезти ее до порта, а там передали знакомым, направлявшимся во Францию. Ее приняли, не задавая лишних вопросов и не отягощая себя лишними о ней заботами. Одна из девушек взяла билеты на всех: она знала кассира и зашла к нему с заднего входа - потом все гуськом, провожаемые игривыми взглядами членов команды, проследовали на пароход и расположились в зоне для эмигрантов, вдоль борта, где было удобнее спать и где никто не наступал на тебя, отправляясь на прогулку к местам общего пользования. Во время плавания девушки вели себя безупречно, и когда кто-нибудь заигрывал с ними, отвечали примерно так:
   - Иди иди! Мы не на работе. Ступай к порядочным: это они когда попало трахаются, а мы девушки честные, даем только на работе...
   Она обернулась в Марсель и обратно за пять дней. Шая вытаращил на нее глаза, когда она вынырнула на одной из явок.
   - Уже?! Пустая, наверно?
   - Почему? - и подала чертежи танка.
   - Ничего не понимаю! И сколько это все стоило?
   - Сто двадцать восемь франков.
   - Всего?! Да туда одна дорога двести.
   - Это когда совершеннолетние билеты берут, а у несовершеннолетних все иначе,- и рассказала ему о своих злоключениях. Он схватился за голову, не зная, как извиняться перед ней, но просмотрел все-таки тетрадь расходов.
   - А это что за тринадцать франков?
   - За любовь.
   - Какую? Чью? - не понял он и глянул подозрительно.
   - Бернара с проституткой. И сержанту надо было отстегнуть,- и рассказала ему еще и эту эпопею, после которой он застыл за столом, закрыл голову ладонями и скорчил невообразимую мину: он был экспансивен и, когда у него не хватало слов, обращался к языку жестов.
   - Ох уж эти католики! - сказал он только.- Доведете меня до колики!.. А что у тебя в руке? - Теперь, когда она отдала ему папку с чертежами, он увидел лежавшую под ней книгу (которую она взяла с собой в Алжир, но не нашла времени для чтения).
   - Гуго Гроций,- отвечала она.- Интересная, между прочим.
   Это отбило у него последнюю охоту разговаривать:
   - Все, ступай, больше нету мочи! - и вернулся к чертежам, которые притягивали его куда больше: - Посмотрим, что ты привезла. Жаль, если ерунду какую-нибудь.
   - Это уж не моя вина будет,- сказала она и прибавила: - Он сказал, что в ремонтных мастерских к чертежам относятся легче, чем в проектных бюро. Их там взять легче.