Мартыныч жил в конце города. Яков, вооруженный плохим планом Шанхая, долго ехал к нему на трамвае, потом на рикше, затем ему пришлось попотеть в поисках адреса с четырехзначным номером. Рикша тоже не был знаком с высшей математикой, но сообразил, что время идет, а денег ему не прибавляется, и лихо выгрузил его у первого фонарного столба, объявив с важностью, что его дом здесь и нигде больше, после чего укатил к центру, подальше от рабочей окраины, где люди не хотели ездить на себе подобных. Китайцы то ли не знали арабских цифр, то ли не желали впутываться в чужие дела - но лишь пожимали плечами в ответ на просьбы Якова и предлагаемые им бумажки с адресом. Он долго бы крутился здесь по дворам и закоулкам, если бы не любезный, учтивый серб, который разъяснил ему на языке близком к русскому, куда и как идти, довел до дома, видя, что тот его не понимает, и даже отказался от вознаграждения - в Шанхае кого только не встретишь. Мартыныч был дома. Он не ждал Якова, но нисколько не удивился его приходу: незваные гости были здесь чаще приглашаемых. Это был невысокий плотный человек лет пятидесяти и самого невзрачного вида: в выцветшей, когда-то клетчатой рубашке и в потертых коротких брюках, висевших на новеньких помочах, единственной обновке в его одеянии,- но глядел при этом независимо и даже начальственно. Про него говорили, что он специалист по подделке паспортов и трудился вначале на уголовников,- потом его, из уважения к незаурядным способностям, взяла в штат российская полиция. После революции он похитил и вывез бланки паспортов разных стран и печати к ним: одно время работал на белую армию, потом, с ее крушением, бежал с драгоценными "ксивами" в Китай и здесь промышлял на свой страх и риск, постоянно подвергаемый опасностям, ставшим его привычкой. Про него говорили, что он "рисовал" документы за сутки,- в Москве целый отдел Разведупра занимался тем же чуть ли не целый месяц: со всеми необходимыми для этого запросами и пересылками. Открыла Якову его жена или сожительница, которую он тут же выставил из комнаты, но она мелькала в просвете двери и явно подслушивала.
   - Не бойся. Пусть слушает,- успокоил хозяин гостя, видя, что тот косится в ее сторону: одного этого взгляда было ему достаточно, чтоб составить представление о том, кто к нему пришел и что, следовательно, ему нужно.- Она у меня немая.
   - Совсем не говорит? - удивился Яков.
   - Почему? Говорит, если спросишь, а так помалкивает. Что надо?
   - Кое-что по вашей специальности.- Яков огляделся по сторонам.- Может, присядем?
   - Садись конечно - чего спрашиваешь? - Хозяин продолжал изучать его, и невнимательное лицо его отражало эту внутреннюю работу: он словно заполнял на посетителя карту.- Это я засиделся, не хожу никуда в Шанхае этом, а люди ходят. Ты по-русски-то ботаешь?
   Надо сказать, что разговор до сих пор происходил таким образом, что Яков обращался к нему по-немецки, а он отвечал по-русски: Мартыныч тоже был хороший полиглот, поездил по белу свету и понимал разную речь, но говорил только на языке своих предков. Яков решил не выдавать себя:
   - Очень плехо,- сказал он.- Предпочитай немецкий.
   - Да? - Мартыныч поглядел недоверчиво и проницательно.- А я думал, ты из русских жидов.
   - Найн,- сказал Яков.- Еврей, только немецкий.
   - Хорошо хоть от веры не отрекаешься. Сбежал оттуда? Вам там сейчас туго приходится - ждем от вас пополнения. Давай, чего надо?
   Он настроился благожелательно: уголовный мир (сходившийся в этом с коммунистами) был на стороне угнетаемых и преследуемых - изгнанный фашистами еврей нуждался в его помощи. Яков понял, что может продолжать, и во избежание недоразумений, перешел на ломаный русский:
   - Есть четыре паспорта. Нельзя сделать дубли? - сказал он с просительной интонацией, которая появлялась у него всякий раз, когда он просил о чем-нибудь: будто всякая просьба была для него необычна и требовала самоуничижения.
   - Четыре дубля? - удивился тот, вовсе не ожидавший такого размаха сделки.
   - Да. Говорят, вы умеете?
   - Могу,- признал Мартыныч без ложной скромности.- Если только трех девяток в номере нет. Тем более - если больше.
   - Трех девяток? - Яков глянул непонимающе.
   - Ну. Печаточки потерял при переезде. Переезжать с место на место приходится. Как тебе вот. А откуда ксивы? Из каких стран, я имею в виду. Откуда они у тебя, ты мне все равно не скажешь, да мне и не надо.
   - Два французских, один чешский, один китайский.
   Мартыныч глянул еще недоверчивее.
   - Французский - это корочки у меня есть,- сказал он с важностью, не означавшей, однако, что он берется за работу.
   - А я, естественно, любую сумму.
   - Любую - положим, не любую,- поправил хозяин, зорко следивший за бравадой и преувеличениями и выдавая этим человека из уголовного мира: насколько этот мир любит позерствовать в обыденной жизни, настолько же пристрастен к точности в торговле.- Я ведь тебе ничего еще не предлагаю. Покажи, что принес.
   Это был решающий момент. Показать паспорта значило открыться больше, чем хотелось Якову, но и не показать тоже было нельзя: разговор бы на этом прекратился. Яков достал злополучные документы.
   - Но это между нами,- снова просительно и настойчиво сказал он.
   Мартыныч поморщился: он не привык к такого рода предупреждениям.
   - А между кем еще? Мы ж с тобой не на площади торгуем...- и просмотрел документы с дотошностью хорошего пограничника.- Настоящие,- признал он.- И девятки всего две... На. А то ты на месте не сидишь, боишься: отберу я их у тебя. Номера обязательно те же?
   - Натюрлих,- сказал Яков, беря паспорта и успокаиваясь.- Кому они нужны с чужими номерами?.. Проверить могут.
   Мартыныч покосился на него:
   - Все-то ты знаешь... Некоторые так берут - было бы что полицейскому под нос сунуть. А у тебя, гляжу, фирма серьезная.- Он, кажется, принял решение и лишь из приличия тянул время.
   - Ну так как? - подторопил его Яков.- Можно надеяться?
   - Надеяться всегда можно,- возразил тот: его снова не устроила неточность формулировок.- Подумать надо.
   - Долго думать нет времени. Возвращать надо.
   - Ну и верни. Перепиши текст - может, и сделаю.
   - Фотокопии подойдут?
   - Еще лучше: печати легче срисовывать...У тебя, гляжу, все налажено... Что ж ты своего ксивщика не имеешь?
   - А что это? - Яков вспомнил, что он немец и не обязан знать русскую феню.
   - Не понимаешь? Ну да, ты ж германец... Оставь свой телефон или адрес я сообщу, когда соберусь.
   - Этого-то как раз у меня и нет,- сказал Яков со вздохом, пряча паспорта во внутренний карман френча.
   - Чего у тебя нет?
   - Ни телефона, ни адреса.
   - На улице ночуешь?.. Ну нет значит нет. Я только с солидными людьми дело имею,- сказал он, хотя предпочитал как раз маленьких клиентов, которые не могли втянуть его в большие неприятности. Якову оставалось лишь криво усмехнуться, пожать плечами и забыть о паспортах - до поры до времени...
   После него Яков пошел к двум молодым американцам, которым в этот день была назначена встреча. Собственно, учитывая обстоятельства, можно было перенести ее, но Яков, как было сказано, не любил отменять принятых решений, зная, как расхолаживающе действует это на новичков: революция должна быть подобна поезду и следовать твердому графику, не знающему в пути задержек и опозданий. Американцы были присланы ему из Коминтерна - с советом проверить и прощупать их, прежде чем допустить к делу. Они прибыли из Нью-Йорка и мечтали об участии в китайской революции. Якову они сразу же понравились. Это были энтузиасты, рвущиеся в дело. У них не было за плечами марксистской школы - оба были из интеллигентов: Марк - учитель, Эдвин - юрист, так и не начавший практиковать, но оба возмещали ее отсутствие практической сметкой и развитым классовым чутьем: будто оба вышли из гущи пролетариата, а не из рыхлой безыдейной прослойки американского среднего класса. Следуя полученной директиве, Яков испробовал их в двух делах и недавно назначил последнее испытание: отправил обоих в Кантон - для военной рекогносцировки и зондирования населения. Правда, китайский, с которым они знакомились по самоучителю в Нью-Йорке, они знали лишь настолько, чтоб спросить дорогу от вокзала до отеля, но это ведь не помеха для зоркого наблюдателя: настроение населения можно оценить и по выражению лиц на улицах и по языку жестов.
   Они жили в квартире, за которую платили сами: настаивали на этом и говорили, что скопили в Нью-Йорке достаточную сумму, чтоб доставить себе это удовольствие.
   - Это у нас политический туризм! - сказал в прошлый раз, засмеявшись, Марк - из них двоих он был общительнее и вел внешние переговоры: Эдвин же был вдумчив, сосредоточен и расположен к меланхолии.- Подумаешь: пятьдесят долларов! Для нас это небольшие деньги! - Но пятьдесят долларов были деньгами и для американцев, и Яков все-таки всучил их им: это была оплата проезда и гостиницы в Кантоне. Насколько он был скуп, когда из него вытягивали деньги, настолько же неосмотрительно и безоглядочно щедр, когда от них отказывались; хорошо, что такое случалось нечасто, а то бы он вконец разорился. Сейчас он спешил к ним на свидание, хотя время для этого было самое неподходящее: ему еще надо было поспеть к Элли.
   - Так что же удалось выяснить? - спросил он, когда они все уселись за столом в маленькой квартирке во французской концессии, на улице маршала Ош (французы любили называть улицы именами своих маршалов: в память о своем боевом прошлом и в назидание прочим). Жилье было сдано на одно имя, потом переуступлено в аренду последовательно четырем контрагентам: чтобы сбить с толку полицию и задержать дознание, если таковое начнется.
   - Съездили! - Марк весело, во весь рот, заулыбался, будто речь шла об увеселительной прогулке, а не боевом задании.- За неделю через вокзал прошло восемь составов с пехотой и артиллерией. На каждом примерно по триста солдат: плюс-минус двадцать - и с десяток пушек.
   - Но мы не знаем их калибр и назначение,- оговорился, склонный к педантической точности, Эдвин.- Были крупные и мелкие.
   - Больше крупного калибра,- примирительно сказал Марк.- Судя по тому, что торчало из-под брезента. Может быть, гаубицы? - предположил он, обратившись к Якову, который был для них высшим авторитетом во всех вопросах, включая военные. Они знали, что он воевал в Гражданскую, но Яков был там политкомиссаром и, хотя и дошел до звания бригадного комиссара, вряд ли мог бы сам отличить гаубицу от миномета. Но он не сказал им этого.
   - Напишем, крупного калибра - этого достаточно,- снисходительно сказал он.- Это интересно, что вы говорите. Я пошлю это в Центр и китайским товарищам. И все двигались в северном направлении?
   - Ну да. Там одна ветка всего... Готовят заслон перед коммунистическими районами? - Марку не терпелось ввязаться в бой на стороне красных.
   - Или готовятся к высадке японцев,- сказал Яков.- Им будет трудно воевать на два фронта, а Европа и Америка помогать не станут. Гражданская война в Китае тесно связана с противоречиями между империалистическими державами, и наша задача - этим воспользоваться. Я вас просил поэтому, когда вы уезжали, прощупать антияпонские настроения в населении. Удалось что-нибудь в этом смысле? - и глянул пытливо сначала на Марка, потом на Эдвина.- Сейчас это очень важно.
   - По-моему, есть.- Марк глядел на жизнь с неодолимым природным оптимизмом.- Если судить по тому, что наш рикша назвал их япошками.
   - Но он на пиджин-инглиш говорил.- Эдвин олицетворял в этой паре скепсис и осмотрительность.- У него и американцы америкашками были.
   - Значит, он так и к американцам относится,- сказал Марк.- Для него все иностранцы - империалисты.
   Яков, как бы ни хотелось ему, чтоб подтвердились его догадки, предпочитал все-таки голые факты.
   - Без языка, конечно, судить трудно... Но мне отсюда кажется, что так оно и есть. Должно быть, во всяком случае.- Молодые люди выслушали это как высказывание пророка, Якову стало неловко, и он улыбнулся, чтоб сгладить это впечатление.- А как вам удалось это? Ходили каждый день на вокзал? Могли же примелькаться?
   - Мы и примелькались.- Марк снова заулыбался, вспоминая поездку.-Узнавать стали.
   - Что вы на это говорили?
   - Что встречаем знакомую из Шанхая и не знаем, когда она приедет. Ходили каждый день к шанхайскому поезду. Поскольку он всякий раз опаздывал, то времени было предостаточно. Прогуливались по перрону и на задние пути ходили - потому как скучно целый час по одной платформе топать.
   - Это хорошая легенда,- признал Яков.- А кто вас приметил? Полицейский?
   - Этим как раз все безразлично. Они как наши копы: ждут, когда за ними придут, а не ищут себе приключений на голову. Военные патрули были, но мы не производим впечатление злоумышленников, а с американскими паспортами можно вокруг любой базы ходить... Дежурный по станции нас разглядел: назвал нас по-китайски,- и Марк выговорил тут нечто гортанное и трудно произносимое.
   - Что это означает?
   - Шанхайская парочка. А если чуть-чуть в другом ключе выговорить, тоном повыше, то ключ с замком,- и Марк огласил вторую версию своей легенды, произнеся ее немного иначе.- Занятный язык. Все зависит от того, говоришь ли в ты нос или в глотку.
   - А это откуда вы узнали? Перевод, я имею в виду, и лингвистические тонкости.- Яков тоже был дотошен в установлении истины.- И как запомнили эту ахинею? - Сам он был не в состоянии воспроизвести ни одного китайского звука.
   - Запомнили. Повторяли вслух, пока до гостиницы шли. А там портье с университетским образованием. И с очень приличным английским.
   - Вот его-то и надо было в первую очередь остерегаться,- поучительно сказал Яков.- Не люблю дорогих гостиниц: в них всегда есть осведомители. Лучше уж дешевые номера с клопами и тараканами.
   - Брр! - сказал Марк.- На это я не пойду даже ради революции.
   - Припрет, пойдете. Всякие бывают ситуации.- Яков вспомнил тут о собственном положении и об Элли, ждавшей его дома, но у всякого разговора есть своя логика и инерция, а этих ребят нельзя было оставлять одних - вся предварительная работа пошла бы насмарку.- Словом, вы неплохо справились с заданием,- подытожил он.- Теперь, прежде чем окончательно принять вас в наши ряды и представить вас, пока заочно, командованию, я бы хотел расспросить вас о прошлом. В общих чертах оно нам известно, но мы бы хотели узнать некоторые подробности...- Марк тут изготовился отвечать, а Эдвин осекся, и лицо его вытянулось, будто ему было что скрывать и он был не вполне готов к такому расспросу.- Вы ведь оба из хороших семей? - продолжал благожелательный Яков, не замечая этих нюансов.- Так называемых хороших, потому что для нас нет ничего лучше настоящего пролетарского происхождения. - Марк был с этим согласен: он давно отрекся от родителей, да и Эдвин ободрился, узнав, что ветер дует не с той стороны, какой он опасался.- Как все-таки вы вышли на верный путь? Как произошел поворот? Мне и самому это интересно. Общие закономерности я знаю, но каждый случай индивидуален. Давайте начнем с вас, Марк. Родители были, наверно, против вашего решения? Или это произошло тогда, когда они не имели уже на вас большого влияния?..
   Что-то жесткое проглянуло в лице Марка, до того беспечном и покладистом.
   - Они на меня никогда большого влияния не имели,- против обыкновения кратко и почти недружелюбно сказал он.
   - Вы были самостоятельны?
   - Да нет. Просто им было все равно, что со мной и с моим братом. Оба были заняты собственными проблемами.
   - Финансового свойства?
   - Всякого.- Марк поглядел внушительно, и на его лице прорезалась жесткая складка.- Жили-то мы как раз обеспеченно. Просто не думали они о нас - и все тут. В доме было всегда полно гостей - не дом, а проходной двор.
   - Вы, наверно, дружили со старшим?
   - Еще того меньше. Объединялись против родителей, это да, а между собой дрались как заклятые враги. Он вечно меня задевал: был старше, но я ему тоже не спускал. Сейчас он помощник прокурора. Всегда был такой: искал, кому б ножку подставить.
   - Не скажешь, глядя на вас, что у вас такое детство.
   - Потому что я веселый? Это видимость - и то благодаря Эдвину: он мне и друг и брат и родственник.
   - Он вас и к марксистской идее подвел? - Внимание Якова переключилось на его товарища, который снова застеснялся и стушевался.- Вместе учились?
   - Снимали вместе квартиру,- сказал Марк, потому что Эдвин по-прежнему не хотел отвечать ни за себя, ни за друга.- Оба приехали учиться в Кливленд.
   - Вами тоже родители не занимались? - спросил Яков Эдвина и подумал тут о том, что было у него самого дома. Ему вспомнилась сосредоточенная и рассеянная мать, писавшая романы и прятавшая их на полках книжного шкафа (она их не то что в издательства не носила, но и читать никому не давала), и отец, вечно занятый синагогой - да и чем еще раввину заниматься? Но Янкеля никто не обижал, он не чувствовал ни избытка, ни недостатка внимания к своей особе. Уже маленьким он чувствовал себя призванным свыше и в пять лет вел занятия с детьми бедных в хедере: такие, как он, довольствуются собой и не нуждаются в чьем-либо одобрении и поощрении.
   Эдвин вынужден был наконец разжать рот:
   - Почему? Напротив, только и делали, что опекали меня. Я у них один, и они только мной и дышали. Гостей у нас не было.
   - Кем они были?
   - Отец, вы имеете в виду? Санитарный врач. Отвечал за чистоту воздуха в Детройте. Чиновник, иначе говоря.
   - Вы с ними порвали?
   - Почему? - удивился тот.- Регулярно переписываюсь.
   - Надеюсь, не все им пишете? Про кантонскую поездку ни звука?
   - Написал, что съездили в Кантон и посмотрели город. Что в этом запретного?
   - Ничего, конечно.- Яков усмехнулся.- Но писать лучше не надо,- и глянул выразительно.- Может, придется много ездить, и тогда разъезды могут показаться подозрительны.
   - Моим родителям ничто во мне никогда не покажется подозрительным.
   - Другие могут заинтересоваться... Но я сейчас не об этом. Как вы подошли к марксизму? Пока что я не вижу связи. Марком родители не занимались, вас чересчур опекали...
   - Именно поэтому. Слишком оберегали от реальности. И слишком учили правде и справедливости. Я рос взаперти: боялись лишний раз на улицу выпустить - вот я и оказался в конце концов совершенно не приготовленным к действительности. Мир показался мне чересчур несправедливым.
   - Вы сейчас так не считаете?
   - Почему? Так же отношусь, но много спокойнее. И тогда бы, наверно, так отнесся, если б меня к этому подготовили. Я не знал, например, сколько стоит булка хлеба и кто сколько зарабатывает. Самое мое большое впечатление первого года учебы в Кливленде было то, что уборщица мыла полы в мужском нижнем белье.
   - И вы разглядели это?
   - Она нагнулась, а я увидел. Даже спросил ее об этом.
   - И она что?
   - А что было, говорит, то и надела. Не напасешься на всех разное покупать: не те у нас деньги. Мне это показалось верхом несправедливости. С этого все и началось. Начал читать Маркса, потом Ленина.
   - Что именно?
   - "Капитал", а у Ленина "Государство и революцию" и многое другое.
   - Вы тоже это читали? - Яков повернулся к Марку.
   - Нет. Он мне пересказывает. Я ему на слово верю. Я сам не по этой части. Мне чтение противопоказано, я люблю дело.
   - Стало быть, вы хорошо дополняете друг друга.- Яков поглядел на обоих с явной симпатией.- И женаты оба не были? Своих семей не имели? Это второй, после родительской семьи, барьер на пути всякого революционера. Если, конечно, подруга не разделяет ваши идеалы.
   Эдвин тут опустил голову, и Марк снова перенял нить разговора.
   - Нет. Я по продажным девкам шлялся - это хорошо от женщин отвращает, а Эдвин был как красная девица: от всех отворачивался, хотя на него многие глаза пялили. Скромник и тихоня, каких мало. Но когда речь идет о принципах, железный человек. Я из-за него и поперся на этот край света! - Марк ткнул приятеля в бок и весело засмеялся.
   - Слова не должны расходиться с делом,- сказал Эдвин.- Мы должны поступать в соответствии с нашими принципами. Так меня во всяком случае учили родители. Даже если оказываемся не правы.
   - А мы правы,- сказал Яков.- Вернее, прав марксизм, в который мы верим. И все решает соотношение сил, а оно в нашу пользу...
   Это была заключительная фраза в экзамене, прошедшем успешно для американцев: Яков остался ими доволен и думал уже над тем, как пристроить их к делу. Но пока что надо было решать, что делать самому. Было поздно. Идти домой по ночному Шанхаю с чужими паспортами в кармане было опасно. Он хотел позвонить Элли из расположенного рядом кафе, но каким-то образом рассеялся, забылся и вернулся в мыслях к понравившимся ему американцам. У них шло приготовление к ночлегу. Молодые люди думали уступить ему двуспальную кровать, а самим расположиться на диване: это было как на свадьбе бедняка, где богатому почетному гостю готовы уступить ложе новобрачных. Яков отругал их за непролетарские замашки, устроился на диване и через минуту заснул: он умел засыпать на полуслове и гордился этой своей способностью - а те долго еще совещались в соседней спальне и обсуждали свой прием в ряды мирового революционного рабочего движения.
   После американцев, наутро, Якову точно уж следовало идти домой, чтоб успокоить тревожливую Элли (он все не мог никак назвать ее про себя женою) и привести себя в порядок после проведенной не дома ночи. Но у него на этот день была намечена еще одна встреча, а он не любил откладывать дела: они оседали тяжким грузом в его сознании, сбивали настрой его внутренних часов, отяжеляли их быстрые стрелки, двигавшиеся с точностью хорошего швейцарского механизма. Со временем у Якова были свои счеты: оно если не подчинялось, то сочувствовало ему и тесно с ним сотрудничало - он мог, например, заказать себе сон в течение двенадцати с половиной минут и проснуться в точно назначенное время, словно у него была прямая связь с космическим маятником. Дело было еще и в доверительном характере поручения, от которого нельзя было отмахнуться,- впрочем, все задания и дела Якова были такого свойства и одно нанизывалось на другое, как шашлыки на острие шампура...
   Дело было таково. Один из коминтерновцев начал вызывать у руководства определенные и, по мнению наверху, законные опасения - Якову как человеку строгому и требовательному дали поручение прозондировать почву и высказать свое суждение в письменном виде. Товарищ этот, Арнольд Ваксман, был выходец из Польши и работал под прикрытием русской фирмы, испокон веку торгующей в Китае сельскохозяйственной техникой. Она осталась с царских времен и теперь вела как бы независимое от бывшей метрополии существование, но на деле широко ею использовалась: советских как раз устраивала эта мнимая автономия. Управлял фирмой - с царских же времен - некто Поляков, человек проницательный, умный, оборотистый, вросший корнями в благодатную, жирно унавоженную китайскую почву и бывший своим в здешнем высшем обществе, которое есть везде и повсюду одинаково. Он быстро вычислил выгоду, которую можно было извлечь из почти бесплатно представляемых ему на реализацию тракторов советского производства, и, продолжая вести прежний светский образ жизни и ни во что не вмешиваясь, согласился смотреть сквозь пальцы на некоторые делишки, творившиеся в его конторе и от его имени, а также на нескольких новых сотрудников, имевших не крючковатую спину клерков, а плохо гнущуюся - недавних офицеров. Для большей надежности и для удобства совершения сделок ему еще и предложили в зятья кого-нибудь из образованных, знающих языки молодых людей спортивного вида: у него была дочь на позднем выданье. Это уже его задело - он пробурчал ведущим с ним переговоры представителям разведки, что завещание свое он оформил на жену и что таким образом они компанию не заполучат. На это ему объявили с превеликой почтительностью, что им нужен именно он с его связями в Китае, что они желают ему многих лет здравствования и просто хотят оградить его от личного участия в делах, могущих повредить его репутации: ими будет ведать зять, который займет место руководителя отдела или филиала учреждения. Поляков подумал, подумал, взвесил все за и против, учел, в частности, скверный характер своей Любы, которая не была создана для замужества, решил, что именно такой, фиктивный, брак ей единственно и подходит,- и согласился, поставив единственным условием, чтоб соискатель дочери был евреем: не то вера отцов взыграла в нем, не то требования еврейской общины Шанхая: хоть она и была мала, но ее мнением пренебрегать не следовало. Представители разведки переглянулись, сказали: "Нет ничего проще", и на следующий же день Ваксман стучался в двери местного богача - свататься. Теперь у руководителей Коминтерна возникли опасения, что он слишком близко к сердцу принимает интересы компании, чересчур много разъезжает по стране, навязывая малоземельным китайцам ненужные им трактора, несоразмеримые с их крохотными участками, напрасно предлагает им сорганизоваться в кооперативы с совместным использованием техники и забывает для этого другие, истинные свои, обязанности. Яков должен был посетить его на дому, проверить состояние дел и вынести свой приговор: его мнением в таких случаях дорожили - он обладал чутьем на людей и умел отсеять зерно от плевела.
   Арнольд сам назначил ему время, поэтому он и пришел к нему в этот день, и то, что его не было на месте, показалось ему плохим предзнаменованием: он не любил, когда его подводили таким образом, и не верил причинам, будто бы помешавшим прибыть вовремя. В апартаментах, которые молодая чета снимала в фешенебельной части города, на улице королевы Виктории, кроме Любы, супруги Арнольда, тридцатипятилетней глазастой и губастой женщины, начинавшей глядеть зло и неприветливо всякий раз, когда речь заходила о ее муже, был еще отец, которому Арнольд, видно, тоже назначил свидание, но часом раньше: чтоб покончить со всеми неприятностями разом. Поляков был неприметный, деликатный на вид пожилой человек, в котором никак нельзя было заподозрить преуспевающего дельца, одну из акул местного капитализма. Яков не был с ним знаком, и это позволило ему выдать себя за человека, собирающего средства в пользу жителей южного Китая, который недавно перенес сильное наводнение.