Бронин Семен. История моей матери

   Рене вернулась от них как на крыльях, довольная и собой и ими. Ее поездка обретала смысл и становилась на ноги. Всегда надо действовать, а не ждать у моря погоды, говорила она себе, наше спасение - в действии и в движении, и самая великая история человечества - это басня о двух лягушках, попавших в кувшин молока: одна отказалась от борьбы и тут же пошла на дно, другая не переставала биться и сучить ножками, пока под ней не взбилась твердая опора масла. Теперь, с округлившимися от покупок чемоданами, храня на грудной цепочке заветное изображение святой Агнессы, она с легкой душой села в пароход, идущий в Португалию; ей нечего было бояться (хотя во французском Кале, где была часовая остановка, она на берег так и не вышла).
   - Куда едете? - спросил ее офицер, когда она, высадившись в лиссабонском порту, проходила таможенный досмотр и пограничный контроль в предназначенной для этого комнате. Офицер был галантен, но галантность его была в лучшем случае вызвана ее молодостью и миловидностью, в худшем - таила в себе подвох и ловушку.
   - К донье Инессе. В монастырь урсулинок.
   Он с уважением кивнул, но не преминул уточнить:
   - А от кого?
   - От матери Флоранс из Брюсселя.
   - Хорошо.- Ему понравилась эта почти военная точность ответов, он встал, оставил ее одну и пошел в соседнюю комнату к телефону: сверяться, как если бы это было неудобно делать в ее присутствии.
   Вернулся он вполне удовлетворенный наведенными справками и уже без той обязательной и ни к чему не обязывающей улыбки сердцееда, которая была теперь ему ненадобна.
   - Желаю вам веселого отдыха в Лиссабоне,- сказал он, вспомнил, с кем имеет дело, и поправился: - Я хотел сказать, памятных минут благочестия...
   Лиссабон - одна из красивейших столиц мира. Рене любила портовые города, но этот был особенно наряден: расположенный уступами на холмах, поросших вековой зеленью, на которых теснились в живописном беспорядке подпирающие друг друга старые башни, дворцы, жилые дома и церкви,- все облицованное плитками из цветного фаянса, который здесь шел как на внутреннюю, так и внешнюю отделку зданий. Город был разрушен до основания страшным землетрясением восемнадцатого века, но затем с удвоенным усердием и старанием застроен заново - уже с применением циркуля и линейки, так что в нем, помимо старых кварталов с их узкими переулками, которых никто уже не переделает, есть прямые лучи проспектов и широкие круглые площади, посредине которых стоят бронзовые памятники и каменные церкви. Но больше всего ей понравились жители Лиссабона. Может быть, это было результатом особого состояния души, гордости, порожденной успехом ее предприятия, но она всем в тот день восхищалась и все запечатлевала в памяти. Так, до конца дней своих она запомнила португальского юношу, который вызвался поднести ей тяжелые чемоданы до отеля (идти было далеко, через площадь, потому что она не смогла на своем плохом португальском объяснить шоферу, где ее высадить). Юноша конечно же не захотел взять с нее денег, но еще и наградил ее улыбкой одной из тех, которые могли повести ее на другой конец света,- улыбкой гезов, благородных и веселых нищих, имевшей на нее столь сильное влияние. Казалось бы, пустяк, мимолетная встреча, но она сразу ввела ее в здешний мир: она будто увидела его снаружи и изнутри и окунулась в него, не испытав ни малейшей робости или зябкости: как входят в теплую воду реки разгоряченные жарой купальщики.
   Она поселилась в одной из дорогих гостиниц на Авенида Палас: нужно было держать марку и соответствовать своему нареченному богатству - осмотрелась в городе, успела наскоро полюбить его и, не теряя времени, отправилась на поиски лиссабонского отделения урсулинского монастырского ордена. Найти его не составило труда: португальцы, как всякий не очень богатый народ, любят гостей и спешат им на выручку. Помимо того, на Рене еще и падало сияние этой достойной и всеми уважаемой обители: будто она шла туда, чтоб постричься в монахини. Не прошло и получаса, как она стучалась в резные деревянные наглухо запертые двери, и вышедшая на ее исполненный светской суеты стук монашка, вначале неприветливая, сразу переменилась в лице и посветлела, едва услыхала имя доньи Инессы, и, не говоря ни слова, повела Рене через лабиринт коридоров и тяжелых дверей, открываемых каждая своим ключом, так что и у привратницы на поясе болталась огромная связка, а у настоятельницы монастыря ключей должно было быть еще больше, и трудно было представить себе, как они умещались на одной веревке.
   Донья Инесса сидела в кабинете, очень похожем на кабинет матери Флоранс, но сама ничем не походила на свою почтенную брюссельскую коллегу, знатока душ и их уловительницу. Когда Рене вошла, донья Инесса самым деловым и практическим образом стучала на счетах, сердилась, что у нее не сходится баланс, и была в эту минуту больше всего похожа на уставшего от цифр бухгалтера. Подняв глаза на вошедшую, она с минуту ее разглядывала, потом жестом пригласила сесть - о допуске к руке или иных вольностях не могло быть и речи.
   - О вас дважды звонили,- сказала она только, предваряя разговор и по возможности его сокращая.- Мать Флоранс и пограничник...- но медальку со святой Агнессой взяла с почтительностью, тут же спрятала ее в сейф как вещественную гарантию - и чуть-чуть подобрела.- Как она? Хорошо себя чувствует? - и, услышав успокоительные заверения Рене, отчего-то не обрадовалась им, а лишь построжела: - Это хорошо, если так. Мы сейчас все в таком возрасте, что с каждой все может случиться.- Сама она жила, видно, в ожидании этих естественных бед и избегала поэтому всех прочих, которые, в добавление к ним, могла навлечь на себя: заметного желания помочь Рене у нее, во всяком случае, не было.- У вас, я слышала, неприятности? - спросила только она, оглядев Рене с головы до ног, что означало, что болтливая мать Флоранс все ей рассказала.- Ищете кого-то? Не знаю, смогу ли я помочь вам. Мы так далеки от всего этого.- Она произнесла это с сомнением в голосе и снова поглядела на счеты: будто Рене не давала ей закончить годовой отчет или добиться положительного сальдо.
   Рене поняла, что надо просить по минимуму: хорошо, если поможет в малом.
   - Я в чужом городе, донья Инесса, и мне надо кое-чем здесь заняться. Я не буду докучать вам просьбами,- донья Инесса одобрительно кивнула,- ни тем более - проситься в вашу обитель.- Это Рене сказала уже из озорства, потому что настоятельница и представить себе не могла постороннее лицо, да еще с такой биографией, в ее сто раз замкнутых стенах и от неожиданности даже поджала губы.- Но не могли бы вы порекомендовать мне какую-нибудь девушку моего возраста из хорошей семьи, с которой я могла бы провести время и которой и я могла бы быть чем-то полезной. Мне бы хотелось побыстрее забыть прошлое и обратиться душой к Богу, нашему общему утешителю. Конечно, эта девушка должна быть глубоко верующей: когда сходятся два верующих человека, им не нужно много времени для знакомства - они и так едины в общей вере, в Христовом учении...
   Ох, Рене, Рене! Бог, конечно, великодушен и милостив, но не до такой же степени! Впрочем, донья Инесса пропустила мимо ушей ее взывания к Господу: этого она наслышалась больше, чем кто-либо, но умеренность просьб и, главное, встречное предложение о взаимной полезности заинтересовали ее: она была не вовсе лишена человеколюбия и старалась по возможности помочь своим знакомым и их семьям.
   - Это я вам, пожалуй, сделаю. Есть, например, Нинель Мендоса. У них свой дом в Лиссабоне. Это хорошая девушка, и вы, может быть, снимете у них комнату? - и глянула вопросительно.
   Рене подумала о рации, которую нужно было собрать, чтоб передавать по ночам шифрограммы на восток, и предложила иной выход из положения.
   - Переехать к ним я, наверно, не смогу: я привыкла жить одна - так и часы быстрее идут и времени для общения со Всевышним больше, но я бы могла, наверно, у них столоваться.
   Донья Инесса одобрила этот ход:
   - Можно и так. Так даже лучше, потому что донья Бланка: это мать Нинель - довольно стеснительная женщина. А деньги им нужны. Они аристократы, но поиздержались и обеднели в последнее время. Деньги нам всем тут нужны,-прибавила она по здравом размышлении.- Страна-то бедная. Чего ради, вы думаете, я за счетами сижу, вместо того, чтоб четки перебирать? Тоже вот - не сходятся концы с концами...- Она поглядела раздумчиво на Рене.- Вы в какой гостинице остановились?
   - Амбасадор Палас.
   - Вот видите! - почти упрекнула она Рене.- Значит, деньги у вас есть. И в каком номере?
   - Двадцать восьмом.
   - С видом на океан?
   - На площадь. Но все равно красиво.
   - У нас везде красиво. Я однажды прожила там день в номере с видом на море,- не удержалась, похвасталась она и в следующую минуту, устыдившись суетности своего порыва, решила кончать аудиенцию: - Ладно. Нинель к вам придет завтра вечером... Там еще брат-офицер - это вас не останавливает?
   Это было сказано со скрытой иронией, и Рене предпочла ее не заметить:
   - Нисколько,- бодро отвечала она.- Я надеюсь, он верующий? (Брат-офицер - это, наоборот, было как раз то, что нужно.)
   - Верующий, верующий,- успокоила ее донья Инесса, а сама подумала, что мать Флоранс, наверно, совсем из ума выжила, если направляет к ней таких шельм и искательниц приключений. Но медаль святой Агнессы - дело не шуточное: она оставила ее у себя в сейфе - чтоб при необходимости отчитаться перед начальством, у которого могли возникнуть, в связи с этой гостьей, ненужные для нее вопросы и сомнения.
   Рене вышла от нее обескураженная суховатым приемом: словно наткнулась на неодолимую преграду, но предстоящее свидание с Нинель и ее семейством искупало эти издержки. Пока же, в ожидании знакомства, которое должно было ввести ее в здешнее общество, она занялась безотлагательными делами: нужно было подумать о рации и найти квартиру, потому что постоянно жить в Амбассадор Палас было и ей не по карману.
   Она нашла жилье в чистом, благопристойном центральном квартале города, построенном с помощью циркуля и линейки. В квартире было два неоценимых преимущества. Во-первых, она, как и ее двойник на улице маршала Жоффра, являла собой анфиладу комнат, общая протяженность которых была более чем достаточна для антенны; во-вторых, у подъезда постоянно дежурил полицейский. Это было ей кстати, и она даже не спросила, чего ради он тут дневалит. Нужен же он ей был потому, что самой большой неприятностью для нее был бы визит к ней воров-домушников, которым для обыска квартиры не нужно ордера. Что бы они сделали, найдя у нее передатчик, предсказать было трудно: бывают и грабители-патриоты, готовые сдать полиции шпиона и предателя родины.
   Квартира была богатой, просторной, нарядной и мало того что радовала взгляд, но еще и точно попадала в цель - соответствовала роли богатой канадки, которую она должна была здесь сыграть и которая (она предчувствовала это) должна была иметь успех и найти отклик в здешнем обществе: донья Инесса прозрачно намекнула ей на это. Теперь можно было заняться рацией. Ее надо было собрать конечно же самой - без обращения к специалистам. Приемное устройство легко переделывалось из радиоприемника, который она купила в соседнем магазине, но для передатчика нужны были особые, только для этой цели используемые лампы и силовой трансформатор. Его можно было заказать в мастерской, но для этого надо было указать адрес, который оставался в книгах заведения,- она решила рискнуть, но сделать это, пока жила в Амбассадор Палас. Для покупки ламп оставлять адрес было не нужно. Удивленный продавец спросил только, зачем они ей, богатой канадке,-она сказала, что ее просили об этом дома и чтоб она купила их именно в его магазине, который понравился ее родственнику при его последнем посещении Португалии. Как ни глупа лесть, она всегда действует безотказно: продавец посмеялся наивности ее родича, но гордость за предприятие взяла верх, и он продал ей лампы с особенно приятным чувством и, наверно, дома еще и рассказал жене о своей заокеанской известности. Ободренная успехом, она узнала адрес мастерской и пошла покупать силовой трансформатор. Здесь на хозяина произвела впечатление гостиница, в которой она остановилась: так же, как на донью Инессу, только еще больше - он продал трансформатор, не спрашивая, зачем он ей: предположив, наверно, что это очередной каприз обитателей роскошных апартаментов.
   Больше она не рисковала: остальное доделала сама - намотала катушки, собрала контуры, даже смастерила ключ для морзянки. Можно было работать. Ночью она вышла в эфир, связалась с рацией Разведупра, работавшей на испанской территории, передала, с помощью чудом сохранившейся у нее бульварной книжицы, которую она так и не прочла, хотя обещала это таможеннику,- что остановилась в Лиссабоне и ждет случая перебраться в Испанию.
   13
   Утром можно было переезжать в новую квартиру, где Рене провела ночь, налаживая рацию, но она вернулась в гостиницу и дождалась здесь гостьи. Нинель оказалась живой, красивой, исполненной внутреннего благородства, словно сошедшей с фамильной портретной галереи девушкой двадцати пяти лет, нисколько не кичившейся аристократическим происхождением, равно как и не стеснявшейся нынешней бедности ее семейства: истинные аристократы воспринимают перемены, происходящие с ними, как от них не зависящие: знатность сама по себе, а судьба - неотвратимая к ней поправка, с которой приходится считаться и мириться.
   - Вы Марта Саншайн? Я Нинель Мендоса,- и глянув особым образом, дала понять, что знает о ней достаточно, чтобы избежать лишних разговоров.- Какой номер красивый! Я никогда в таком не была! Дорогой, наверно? - и не дожидаясь очевидного ответа, спросила: - Как мы с вами говорить будем? Французский я знаю плохо, испанский лучше.
   - А я наоборот. Но по-испански почти все понимаю.
   - А я то же по-французски. Значит, я буду к вам обращаться по-испански, а вы ко мне по-французски.
   - Идет. А потом начну учить португальский. Говорят, нетрудно после испанского.- В Рене жила лингвистическая жилка, и она любила блеснуть ею и похвастаться знаниями в этой обманчивой и ненадежной области.
   - Может быть, и так,- с сомнением в голосе согласилась та, потом пояснила: - Мы не любим, когда так говорят. Знание испанского только мешает. Лучше начинать с португальского...- и оглянулась, запоминая обстановку.-Мебель, конечно, новая - хотя сделана под старую. Старой на все номера не хватит...- Затем лукаво спросила: - Донья Инесса сказала, что у вас личные неприятности и вы бы хотели у нас забыться?
   - И для этого приехала поближе к жениху? Нет, конечно, я хотела разыскать его, но теперь раздумала.
   - Почему?
   - Походила по вашему городу - он такой же большой, как наш Квебек или Брюссель, откуда я приехала,- как его искать тут? Я не хочу быть назойливой. И так уже сделала больше, чем нужно. Пусть теперь сам меня ищет или наткнется вдруг на меня на улице. Это лучше, чем если я разыщу его в казарме - вот, мой дорогой, я у твоих ног, делай со мной что хочешь.
   Нинель улыбнулась. Ей пришлось по душе это чисто женское сочетание поиска и убегания.
   - Хотите предоставить дело случаю? А где он служит здесь?
   - Если б я знала. Мне сказали по секрету, что у вас собирается "отряд ночных филинов", но об этом и спрашивать нельзя: можно вызвать подозрения.
   - Я спрошу у брата. Он у меня военный: правда, не летчик. Может и не знать. Ну и шуба у тебя! Это ничего, что я на "ты" перешла? На испанском это проще, чем если б я говорила с тобой на португальском.
   - На французском еще легче. Мы "вы" только совсем незнакомым господам говорим или очень уж почтенным. В Брюсселе купила. Свои в Канаде оставила: не думала, что на зиму здесь останусь.
   - Соболь?
   - Норка. Соболь у меня в Квебеке, а вторую покупать и мне не по карману. Не знаю только, придется ли носить здесь.
   - Если на что-нибудь легкое, то и здесь пару раз надеть можно. Это у нас особый шик - накинуть шубу, когда идешь, например, в театр. Хорошо от ветра защищает. Ты у нас столоваться будешь?
   - Да. Если позволите, конечно.
   - Я сказала матери - она забеспокоилась: не знаю, говорит, угожу ли твоей богачке.
   - Я совсем не богачка - у себя дома во всяком случае.
   - А здесь ею станешь. Но это она напрасно: готовит она прекрасно. Прислуги нет - за всем сама смотрит. Ты здесь будешь жить?
   - Нет, завтра перееду. На Авенида де Либертадо. Возле церкви святого Роха - знаешь?
   - Знаю, конечно. Это недалеко от нас. В новых домах, наверно? Номера не помнишь?
   - Тот, что с полицейским.
   - Да что ты? - весело удивилась Нинель.- В одном подъезде с начальником лиссабонской полиции жить будешь. Для чего, думаешь, там полицейского поставили?..
   Тут пришла очередь изумляться Рене: с неприятным осадком в душе и с довольно кислой физиономией - она подумала здесь про рацию и предстоящие ей бдения в ночном эфире. К счастью, радиоволны на слух не определялись, передаточный ключ она клала на толстый слой фланели, гасившей звуки, а в Лиссабоне, как ее уверили в Управлении, пеленгаторов не было: у Салазара не было для них денег. Но в Испании радисты уже разъезжали с кочевыми передатчиками по дорогам страны, отчего "почерк" их изменился, стал неровным, дрожал на ухабах. Франкистов обеспечили немцы. Они могли ссудить деньги и Лиссабону.
   - Ничего страшного,- успокоила ее Нинель, поняв все по-своему.- Тебе даже не придется с ним здороваться. Он выходит через свою дверь в вестибюле и сразу садится в машину: не хочет, чтоб его знали в лицо.
   - Чтоб не грохнули.
   - Что такое "грохнули"? А, поняла: чтоб не съездили по физиономии. Но это их заботы - они нас мало касаются, верно? Приходи завтра. Мама уже меню на неделю составила. А я на уроки пойду: надо зарабатывать. Мама просила первый завтрак пропустить: не успеет приготовиться и перемыть посуду начнем с завтрашнего обеда. Но потом надо будет ходить три раза в день иначе она тебя заставит съесть в один присест и завтрак, и обед, и ужин: если загуляешь. Если предупредишь - другое дело...- и ушла, обертывая тонкое открытое смуглое лицо легким кружевным платком, спасавшим местных красавиц от здешних холодов не хуже канадской шубы.
   Мать, донья Бланка, оказалась на вид столь же приятная женщина, что и ее дочь: обе статные и осанистые, но если Нинель с легкостью несла по миру свое стройное и подвижное тело, на котором поневоле задерживались общие взоры, то у матери оно утратило гибкость и причиняло ей неудобства: она то и дело бралась за поясницу. Особняк их, старый, темный снаружи и изнутри, был обставлен мебелью прежних веков, нуждавшейся в смене обивки и ремонте дерева, о чем хозяйка напомнила, едва гостья перешла порог дома.
   - Осторожней - не заденьте этот комод и на стул не садитесь: развалиться может,- с мимолетным стыдом в глазах предупредила она Рене на своем языке, хотя та пока мало что понимала по-португальски и была на таком расстоянии и от стула и от комода, что никак не могла нарушить их целости.-Никак не можем починить,- повинилась хозяйка.- Ремонт стоит дорого, проще купить новую мебель, но не хочется: к этой привыкли, да и дети не позволяют: как-никак, наши деды на них сидели. Дед Нинель и Хорхе был грандом.
   Из всего сказанного ею Рене поняла только это и для поддержания разговора пошутила на испанском:
   - Это не он сломал стул? Великие люди обычно неуклюжи,- но этого не поняла уже донья Бланка: ее познания в испанском были ограничены, а понимать шутки на чужом языке, как известно, всего труднее. Беседа их непременно зашла бы в тупик, если бы к ним из своей комнаты на втором этаже не спустилась Нинель, ставшая посредником и переводчиком в их переговорах.
   - Вы какую кухню любите? - спросила мать, ободрившаяся с ее приходом.-Французскую, наверно? Она похожа на нашу, но наша острее - не знаю, понравится ли. Я сегодня овощи фаршировала - старалась меньше класть перцу: ребята добавят, если покажется пресным.- Она подождала, пока Нинель переведет, спросила затем то, из-за чего завела разговор и испытывала душевные муки: - Не знаю, сколько брать с вас... Сколько скажете, наверно, столько и будет.
   - Что она сказала? - спросила Рене, уловив, что разговор пошел о главном.
   - Говорит, что ты сама должна определить цену за обеды,- вынуждена была перевести Нинель, но упрекнула мать: - Наверно, так все-таки не делается. Наша гостья может и ошибиться: она не знает здешних цен.
   - Пять тысяч рейсов ей много будет?
   - В день? - Рене испугалась этих тысяч, но не подала виду и мужественно попросила перевести их в другую, более понятную ей, валюту по действующему в этот день курсу.
   - Пять франков, наверно,- посчитала Нинель: они все здесь быстро считали.
   Рене вздохнула с облегчением:
   - Так это мало? Пусть будет десять.
   - Десять тысяч рейсов серебром? - поразилась донья Бланка.
   - Ну да. Если это десять франков. Сколько это будет в долларах? У меня, собственно, доллары. Но не американские, а канадские.
   - А они везде ходят? - встревожилась мать.
   - Конечно,- успокоила ее дочь.- Канадский доллар дороже американского. Но его курса я не знаю.
   - Я поменяю на португальские рейсы, и все станет ясно,- сказала Рене.
   - Разберемся! - мать устала от этой бухгалтерии.- Посмотрите, что за обеды, потом будем торговаться...
   Фаршированные овощи были восхитительны - немного, правда, остры для непривычного неба Рене, но она была рада познакомиться с новой кухней: она ведь была богатой туристкой и искала развлечений.
   - Ну и как? - спросила хозяйка через переводчицу.
   - Ничего вкуснее до сих пор не ела,- искренне отвечала та, утираясь салфеткой. Донья Бланка пригляделась к ней.
   - Она к жениху приехала? - спросила она дочь.
   - Да. Он в армии Франко,- сказала та по-португальски и перевела затем Рене на французский.
   - Франко?..- Мать еще раз присмотрелась к француженке.- Странно. Она мне показалась из простых. Как твой Аугусто,- прибавила она: не в упрек Нинель, а для большей наглядности; она говорила по-португальски, полагая, что Рене ее не понимает.- Слишком свободно держится. Даже твой Аугусто как-то поважнее смотрится. Его-то отец был настоящим дворянином.
   Нинель покачала головой. Она пропустила мимо ушей суждение об Аугусто: оно было ей известно - но обиделась за новую подругу:
   - Даже когда столько языков знает?
   - Знание чужих языков, дочь, не свидетельство высокого происхождения, а, я бы сказала, наоборот. Зачем аристократу чужие языки? Ему нужно уметь держать нож и вилку.
   Ничего этого Нинель не перевела, но, как ни странно, Рене все поняла или угадала. Она слегка обиделась за свои манеры и решила на досуге заняться этим пробелом в своем воспитании: в последний раз такая проблема возникла у нее в Китае, когда она осваивала палочки для риса,- но от своего происхождения она отрекаться не думала и, скорее, гордилась им.
   - Я, донья Бланка, действительно из простой семьи,- сказала она хозяйке.- Родители мои - крестьяне.
   - Так это же хорошо! - воскликнула та, трубя отбой и жалея, что завела неосторожный, не ко времени, разговор.- Дворяне всегда душа в душу с крестьянами жили! Это ж две стороны одной медали!
   Рене не стала спорить: это не было в ее интересах, но на языке ее вертелось, что хотя медаль и едина, но одна сторона ее все-таки прямая, а другая - всегда обратная.
   - Как ты познакомилась со своим женихом? - Нинель была любопытна, как все невесты в мире.
   - Как познакомилась? - Рене пришлось снова сочинять и фантазировать, и, как всегда, ложь ее была замешана на правде.- Я приехала учиться в Париж, поступила в Сорбонну и одновременно в Высшую политическую школу...
   - Это самый известный институт в Париже,- с гордостью за подругу объяснила Нинель матери.- Там готовят дипломатов.
   - И высшую администрацию. Французы хотят, чтобы их бюрократы были людьми образованными.
   - И как ты туда поступила?
   - Как все. Поступить нетрудно. Платить надо за сдачу экзаменов. Они там трудные, и плата не освобождает от необходимости знать курс лекций... Но я б и экзамены сдала, если б не это...- и Рене показала глазами вокруг себя, имея в виду, конечно же, не их гостиную, а то, что было за ее пределами и охватывало Португалию, Испанию и еще пол-Европы, если не больше.- Вам интересно?
   - Конечно интересно! - воскликнула Нинель, а мать в подтверждение этих слов встала из-за стола и отошла к окну: чтоб не мешать рассказу и чтоб удобнее было слушать.
   - Там готовили дипломатов. А где дипломаты, там, извините меня, аристократы - это их сословное занятие...
   Нинель перевела матери, та усмехнулась, но с места не сдвинулась, осталась стоять у окна.
   - Началось все с ссоры. У нас был профессор - не буду называть его фамилии - он был еврей. Мне, простой крестьянке, это все равно: профессор есть профессор и мы все французы, но у аристократов - не всех, конечно: там были молодые люди из очень высоких фамилий - было другое к этому отношение. Они вели себя из рук вон плохо: стучали ногами, били линейками по парте специально приносили их для этого. Их отцы и дяди были послами и высокими чинами в министерствах, и они чувствовали себя хозяевами положения...
   Нинель исправно и вполголоса переводила это матери.
   - Бывают и такие,- согласилась та, мельком глянув на рассказчицу.- Мы их тоже не любим. У них душа холопов: они редко бывают хорошей крови. Настоящий аристократ всегда помнит свой долг: он как священник - только что не дал обета. Но я не вижу пока ни любви, ни повода для знакомства.