Бронин Семен. История моей матери

   Началась ее одиссея. Пароход шел через Суэцкий канал с заходами во все основные порты и стоянками в них. Путь предстоял долгий, прибывала она в Шанхай значительно позже назначенного срока, но выбора у нее не было.
   На пароходе она стала предметом невинного ухаживания и поклонения молодых офицеров, которые сопровождали ее на берегу и показывали ей попутные достопримечательности. Это была обычная флотская галантность: кроме нее пассажирок на борту не было, и моряки шутливо спорили за ее внимание. Но иногда ей казалось, что за этим кроется нечто большее.
   Свита ее доходила до четырех-пяти человек, разодетых в помпезные итальянские мундиры, расшитые галунами и позументом (хотя это был всего-навсего торговый флот), но неотступных ухажеров было двое: Бенито, который гордился тем, что он тезка Муссолини, и все напоминал об этом, и Чарли - почему Чарли, она так и не поняла: они не вдавались в свое прошлое, хотя и выпытывали у нее ее собственное. Бенито был живой, веселый брюнет, Чарли - задумчивее, флегматичнее, белее: может, в нем и правда текла кровь англосаксов. Они были неразлучны и вдвоем же ходили с нею. Они познакомились в Александрии, самом крупном порту Египта, где пароход делал первую большую остановку. Он направлялся в старый порт, куда его вел местный лоцман: глубоководный проход посреди моря был узок и извилист, и странно было смотреть, как сухогруз петляет на гладком, как стекло, зеркале залива. Рене стояла на борту, офицеры подошли к ней.
   - Синьорита хочет в порт? - набравшись духу, спросил Чарли, но передоверил потом разговор другу: не то поленился продолжать, не то решил, что тот справится с этим лучше. Он говорил по-итальянски, Рене хотя и поняла его, но показала на языке жестов, что языка не знает.
   - Немка, англичанка? - спросил Бенито.
   - Уругвайка.- Рене выучила эти ответы, так, что от зубов отскакивало. Все они были в уругвайском разговорнике, который нашли в Управлении, полагая, что в нем она найдет особенности языка, отсутствующие в испанском варианте.
   - И на каком же языке говорят в Уругвае?
   - На испанском. Говорите по-испански? - спросила она на грассирующем уругвайском диалекте испанского.
   - Нет,- по-итальянски ответил тот.- Французский, немного немецкий.
   - Французский меня устраивает,- сказала она на своем языке.- Хотя я давно в нем не практиковалась.
   - Неплохо говорите при этом,- заметил он, переходя на ломаный французский.
   - Вы тоже. У меня способности к языкам. Еду в Китай учить китайский. Дали на это стипендию.
   Она глядела на них весело и с азартом, у нее было приподнятое настроение: мы все остаемся детьми, а она никогда не была на Востоке и в тех экзотических странах, где ей предстояло побывать. Между тем беспечность, как она сама заметила, бывает опасна.
   - А я из-под Генуи,- сказал Бенито.- С побережья. Там многие говорят по- французски. Но не так, как вы. Вас, наверно, северяне учили?
   - У нас была преподавательница из Парижа.
   - Оно и чувствуется. Пойдете в порт?
   - Обязательно!
   - Составим вам компанию.
   - Будете загружаться?
   - Пшеницей.
   - И привезли что-нибудь?
   - Самую малость. Вино своим. Несколько ящиков. Потом разгрузим.
   - Не объявили в таможне?
   - Еще не хватало. Так - дружеская посылка. Но осторожность не помешает.
   - Здесь филиал компании?
   - Так точно. Не могут без итальянского пойла.
   - Грузоподъемность две тысячи? - У нее со времени ознакомительных поездок по французскому побережью остались кой-какие познания на этот счет, и ей хотелось освежить их и заодно - ими похвастаться.
   - Две с половиной.
   - По судну кажется меньше.
   - А машинное отделение - видите: расположено сзади? Так больше вмещается. Но для этого нужно сыпучий груз иметь: легче распределить вес, чтоб не кренило.
   - Что она спрашивает? - спросил на итальянском Чарли, которому надоело молчать: его французский был самый простой и обиходный - для портовых девок, а не для бесед с учеными стипендиатками.
   - Сколько мы можем поднять на борт. Ей показалось меньше, чем есть на самом деле...- и Бенито оборотился к ней: - Для специалистки по языкам вы слишком хорошо знаете морское дело.
   Это было более чем резонно. Пришлось врать:
   - У меня в семье моряки.
   - Отец?
   - Брат. Показывал мне пароходы в порту,- и пошла потом на попятную: - Я это так спросила - из форсу. Вообще-то я мало что понимаю, но хочется, чтоб за свою приняли...
   Пристали к берегу.
   - Пойдемте с нами. Документы предъявлять не надо.
   - Я и показать могу: там все в порядке...
   - Мороки меньше. Быстрее на берегу окажетесь. Идемте. Как вас зовут, прекрасная уругвайка?
   - Дениза.
   - Скажите еще что-нибудь по-испански. Чарли никогда не слышал.
   - Что, что? - обеспокоился Чарли, вслушиваясь в их скороговорку.
   - Ничего. Языки учить надо,- сказал ему Бенито.- Раз во флот пошел.
   - Мне того, что я знаю, достаточно. А что она говорить будет?
   - А я откуда знаю? Слушай.
   Рене подождала, когда кончится их итальянский, и продекламировала на испанском стихотворный монолог из Лопе де Веги, который учила наизусть в лицее. Они слушали с завистью.
   - Что это? - Бенито ничего не понял, несмотря на близость романских языков.
   - Стихи,- отвечала она.
   - Хорошо звучат.
   - Мои любимые,- с гордостью солгала она: насколько трудно всучить такой товар коренному жителю страны, настолько же просто - иностранцам: что б вы ни сказали на своем мнимом родном языке, все будет звучать в их ушах музыкой, в которой нет ни одной фальшивой ноты. Она подумала тут о том, что, пожалуй, даже лучше, что едет на этом зерновозе, а не на пассажирском лайнере, где наверняка бы нашелся если не уругваец, то испанец и у нее были бы нежелательные очные ставки и совсем ненужная конкуренция...
   На берегу было столпотворение. У причала стоял большой пассажирский лайнер, арабы высыпали на берег. Узкая полоса набережной кишела туземцами в рваных бурнусах. Все занимались торговлей вразнос, протягивали безделушки и взахлеб расхваливали их на гортанном наречии. Матросов они не замечали, офицеров тоже: эти, как известно, не платят - но пассажирку, глядевшую на них с симпатией, облепили как мухи сладкое - от них отбоя не было.
   - Быстро, быстро,- показывал ей короткими жестами Бенито.- Проходим, проходим! Тут таких много...
   Но одному из торговцев и они воздали должное. Мальчишка лет двенадцати, которому бурнус еще не полагался, в тряпье на голое тело, дочерна загоревший, со смышлеными вороватыми глазами, видно, угадал в ней интерес к жителям колоний - умело перегородил ей дорогу и стал предлагать: то камешек из пирамиды фараона, то бусинку из той же гробницы. Убеждения убеждениями, но деньги, которых у нее было мало, она умела считать и ни до одного его товара не докоснулась - только продолжала выражать ему глазами живое сочувствие. Видя, что древностями ее не соблазнишь, мальчишка не растерялся и в качестве последнего и неотразимого довода предложил ей живого утенка, которого, как факир, вытащил из-за пазухи. Ее спутники засмеялись и протянули ему пару мелких монет, оставив ему птенца. Толпа, увидав деньги, разом обернулась к ней и охватила таким плотным кольцом, что вызволять ее пришлось им обоим и вытаскивать чуть ли не силой.
   - Таланты надо конечно поощрять,- сказал Бенито,- но не такими жертвами. Верно, Чарли?
   - Им нельзя деньги показывать,- сказал тот, поправляя мундир.- Они от них звереют.
   - А как без денег купить что-нибудь?
   - В этом-то все и дело,- сказал Чарли.- Если б я знал, то был бы в другом месте.
   - Ладно,- сказал его друг.- Не все им нас обманывать - пойдем и мы их облапошим.
   - Это как? - обеспокоилась Рене, не желавшая никаких историй. В Москве ей советовали отсиживаться на пароходе во время стоянок, но она рассудила, с известной долей лицемерия, что тем лишь быстрей обратит на себя внимание.
   - Пойдем кофе задарма пить. В лавку одну... Только ничего там не трогайте - тут же всучат...
   Они пошли через живую стену людей; вопреки законам галантности они двигались вдвоем впереди, рассекая человеческие волны,- она, как на буксире, шла сзади. В лавке, куда они пришли, густо пахло благовониями. Под низким потолком лежали пласты ковров ручной работы, керамика и другие местные товары. Хозяин, толстый, пожилой, в феске, был словно облит с головы до ног маслом и патокой: вязко, медоточиво улыбался и являл собой образец восточного гостеприимства. Говорил он на приличном английском, который Рене знала плохо, но понять могла,- тем более что он приспосабливал его к итальянцам.
   - Привел вам клиентку,- подмигнув Рене, сказал Бенито.- Хочет посмотреть ваши сокровища. На набережной ей уже кое-что показали.
   - Ооо! - запел тот и оглядел ее с головы до ног и со знанием дела: словно всю обцеловал глазами.- Для такой покупательницы ничего не жалко. Сейчас кофе будем пить. Синьорита любит кофе?
   - Yes, I do,- сказала Рене.
   - Ооо, она еще и по-английски говорит?
   - Да, с ней поосторожнее,- сказал Бенито.- Пойдемте, Дениза. Такого кофе больше нигде не будет...
   Это было правдой. Такого кофе она нигде больше не пила: от крохотного глотка у нее посветлело в голове и словно распахнулась душа - так стало легко и весело.
   - Как кофе? - спросил тщеславный хозяин.
   - Marvellous! Ausgezeichnet! Magnifique! - на трех языках выразила она восхищение: будто одного было мало.
   - Синьорита многоязычна? Откуда она? - спросил хозяин Бенито.
   - Из Уругвая.
   - Там все так. Говорят на десяти языках. У меня был один оттуда. Разве что китайского не знал.
   - А она вот едет изучать его.
   - Значит, перегонит. Пойдите, синьорита, в лавку - может быть, что-нибудь выберете. Хотя бы на память. Я так и быть - вам цену скину...
   Она заранее поблагодарила и ушла, окрыленная чашкой кофе. Но уходя, она не упустила взглядом человека, сидевшего с безучастным видом в глубине комнаты: по всей видимости европейца, светлого и высокого - может быть немца или скандинава...
   Она перебрала ковры, осмотрела чеканку и керамику - выбрала самую маленькую глиняную вазочку величиной с чашку. Офицеры вскоре вернулись. Хозяин, уже более спокойный и сдержанный, лишь покосился на нее, когда она показала ему свой выбор, и еле заметным знаком показал, что платить не надо. Они вышли на залитую южным солнцем набережную. Была весна, настоящей жары не было, но солнце уже припекало: местные его не замечали, а европейцы заслонялись от него зонтиками и панамами.
   - С покупкой? - спросил Бенито.
   - С подарком. А кто там был у него в комнате? Европеец?
   - А вам-то что за дело? - грубовато спросил он и неодобрительно глянул на нее.- Для туристки вы слишком наблюдательны, синьорита...
   Она осеклась, прикусила язык, оглянулась на Чарли, который молча выразил те же чувства, и поняла, что с обоими надо быть осторожней. Бенито посмотрел на нее, пожалел, что нагрубил, извинился:
   - Не знаю. Гость какой-то. А может быть, покупатель.
   - Я действительно слишком любопытна,- повинилась она.- Но это первое мое путешествие - мне поэтому все интересно.
   - Наблюдайте - кто мешает? Вслух только говорить не надо,- совсем как инструктор в Москве, сказал он, и урок этот был вполне ею заслужен...
   На борту их встречал капитан.
   - Где были?
   - По набережной прошвырнулись. Дениза в лавку захотела зайти - пошли с ней.
   - К Мустафе ходили?
   - Ну да.
   - Что-нибудь купили?
   - Нет. Он ей вазочку подарил. Для фиалки или ландыша.
   - Плохую покупательницу привел,- сказал он, оглядывая пассажирку.
   - Так нет других. Не с Блюменфельдом же идти.- Это был еврей, спасавшийся от гонений на родине.
   - Нет, только не с ним. Он там, пожалуй, все вверх дном перевернет. Сегодня камбуз с кабиной спутал и котел с супом опрокинул. Если так дальше пойдет, я его, пожалуй, в Адене арабам скину.
   - Аден - это чересчур, капитан. Нельзя быть таким жестоким.
   - Суп тоже жалко. На такой жаре снова его варить... Зайдешь ко мне потом,- и отошел от них, снисходительный и чуть-чуть рассеянный.
   - Разбежались? - спросил ее Бенито.- Теперь до Порт-Саида. С вечера мы на вахте...
   Она вернулась в каюту, которая за день раскалилась - не усидела в ней и вышла на палубу, движимая любопытством, обострившимся и усилившимся во время путешествия, и, уже избалованная мужским обществом, решила присоседиться к Блюменфельду, который скучал в одиночестве на корме возле машинного отделения. Он и во время движения судна сидел там же: словно не слышал рева машин,- а может, нарочно лип к этому месту: чтоб никто не составил ему компании. На берег он не выходил: боялся преследователей и погони.
   - Я вам не помешаю? - Она присела на соседнее кресло, от которого он забыл или не сообразил вовремя избавиться.- Жарко, не правда ли?
   Он поглядел на нее в упор с неприкрытой подозрительностью, отвернулся и ничего не ответил. Ей бы посидеть для приличия, встать и уйти, но ее разобрала ненужная и неуместная жалостливость.
   - На берегу интересно. Я в первый раз в этих местах. А вы?..
   Вместо ответа он рывком вскочил и убежал в свою каюту, расположенную по соседству с ее, а она замерла опешив. "Не надо совать нос куда не просят",-сказала она себе, но раскаяния такого рода всегда приходят с опозданием...
   В Порт-Саиде, с которого начинается Суэцкий канал, офицеры, как и обещали, появились снова и пригласили ее - не куда-нибудь - а в известный публичный дом, именуемый за роскошь адмиральским: не то развлекали ее таким образом, не то испытывали на прочность.
   - А что я там буду делать? - удивилась она.
   - А там ничего делать не надо,- отвечали они.- Это как магазин: можете покупать, можете нет... Мы, собственно, будем в таком же положении...
   Публичный дом так публичный дом. В конце концов, туристы для того и существуют, чтоб осматривать рассыпанные по свету достопримечательности. Они прошли мимо бронзового памятника Лессепсу и углубились в город: заведение было расположено рядом с морем, но скрыто для приличия стоящими в первом ряду домами. Здание было снаружи неприметно, но внутри оказалось едва не дворцом, украшенным мозаикой и выложенным персидскими коврами. Они прошли в роскошно обставленную большую общую залу. Туда вслед за ними сразу вошли пять или шесть женщин - явно европейского происхождения. Одеты они были со скромностью миллионерш: просто и дорого - от профессии у них был только резкий, дурманящий запах восточных духов, настоянных на розовой эссенции. Они относились к своему занятию как к самому естественному в мире и держались с удивительным, почти врожденным достоинством, которое, видно, всегда в них жило или было обычной их маской, а теперь еще и подогревалось присутствием в зале женщины. Зрелище это произвело на Рене неизгладимое впечатление. Она почувствовала, что их судьбы в чем-то схожи. Она тоже рисковала, как они, и все ставила на карту, но они делали это за деньги, за обеспеченность в будущем, а то, что придумала для себя она, не даст ей ни вознаграждения сейчас, ни покоя в старости...
   С ними был еще один офицер, совсем юный мичман, который сбежал от них и через некоторое время вернулся: он молчал с виноватым видом, но заметно порозовел и оживился.
   - Сбегал уже? - спросил Бенито, не стесняясь попутчицы.- Это у нас денежный мешок - ему все нипочем. Ты когда у родителей деньги просишь, говоришь хоть, на что они уходят? - Юноша молчал: ему было неловко.- На самом деле, все это пустое,- сказал Бенито, будто и это разъяснение входило в программу экскурсии.- Все эти ковры да пианино у окошка. Нужны адмиралам чтобы вспомнили о доме, о котором тоскуют. Поэтому и называется адмиральским.
   - А тебе это не нужно? - не то спросил, не съязвил Чарли.
   - Нет. У меня и дома ковров нет - зачем они мне здесь? Ничего, что мы вас сюда сводили? - спросил он попутчицу.
   - Нет,- с легким сердцем отвечала она.- Интересно.
   - Вы у нас молодец,- похвалил он.- Ничем не гнушаетесь...
   Они вернулись на пароход: больше в Порт-Саиде смотреть было нечего.
   - Что-нибудь интересное видели? - спросил их капитан.
   - Даже очень, капитан. Но один Бенедетто мог это пощупать.
   - Этот Бенедетто! Где он?
   - Сбежал по дороге. Побоялся, что будете его расспрашивать.
   - Жди! Небось, в другое такое место побежал. Его отец сюда и отправил, чтоб оградить от него соседских девок. Вы извините меня, ради бога,-спохватился он, вспомнив о стоявшей рядом девушке.- Эти наши морские подробности...
   - Ничего. Она своя в доску,- сказал Бенито, и Блюменфельд, почему-то оказавшийся рядом: он незаметно подошел к ним с борта - здесь вздрогнул, словно ему раскрылся некий секрет, отвел от них невнимательный, напряженный взгляд и пошел спотыкаясь на корму - коротать время в одиночестве...
   Суэцкий канал прошли за пятнадцать часов: вечер, ночь и утро. Допускаемая скорость здесь была десять километров в час, пять с лишним узлов в морском исчислении,- только в естественных расширениях канала, в озерах, которые он пересекает, разрешалось ее увеличение. Они выходили в Суэце, Джидде и Адене. В Адене было светопреставление, кошмарный сон наяву: голая скала над морем, костлявые, хилые, истощенные арабы разного возраста многие из них харкали кровью - лезли с борта на корабль, брали его приступом: клянчили, вымогали истошными голосами подачки, почти угрожая пассажирам своим изнуренным туберкулезным видом.
   Едва отошли от этого ада, как новое событие, на этот раз чрезвычайное. Сбежал Блюменфельд - как раз в том Адене, куда капитан грозил его высадить: исчез после кратковременной стоянки в порту. Вещи его остались - он взял с собой только самое ценное: паспорт, деньги.
   - Зачем я сказал тогда это? - сокрушался капитан.- С кормы же все слышно. Когда машины останавливаются. Испугался, что я его им брошу.
   - Может, он с самого начала знал, что высадится? - спросил Бенито, более скептичный и недоверчивый.- А вас водил за нос? И всех других тоже?
   Капитан не поверил.
   - Что ему делать в Адене? Пропадет же. Вот дурак! - повторял он, неизвестно кого: себя или пассажира - имея в виду, а Рене думала о том, что виновата она и никто больше. Нечего совать нос в чужие дела и навязывать свое общество нервным людям - особенно когда сама не в порядке и можешь произвести впечатление человека с двойным дном, выдающего себя не за того, кто ты есть на самом деле...
   В Бомбее оба офицера снова вызвались сопровождать ее - на этот раз, как ей показалось, для того, чтоб подвести итог знакомству и поставить в нем точку: такое было, во всяком случае, выражение на их лицах. До Бомбея она выходила на берег одна: они работали. Кое-что из того, что она увидела в Индии, надолго запомнилось ей - как аллегории или предзнаменования, откладывающиеся в сознании и требующие истолкования в будущем. В Карачи она была на ферме крокодилов и кормила их мясом. Животные были пресыщены и ленивы, но служащий, стоявший рядом, не уставал напоминать посетителям, чтоб они не кормили их с рук, а подавали мясо на шесте, снабженном крючьями: иначе те могут отхватить и руку с подачкой вместе. Крокодилы на людей не зарились - они и на мясо еле глядели: скашивали на него сонные одурелые глаза и не всякий раз сдергивали его с палки. Вход был бесплатен, платить надо было за кормежку - возможно, за всем этим стоял какой-то особенно предприимчивый торговец мясом...
   Британская Индия не понравилась ей: уличной нищетой и бесправием местных жителей и английской ухоженностью европейских кварталов - красными, как на родине хозяев, кирпичными домами, пальмами и стрижеными газонами. Рене была не только антиколониалисткой, но и, как большая часть французов того времени, еще и противницей Англии: тут были давние счеты наций - отсюда и ее особая антипатия к увиденному. Хорошо, что она не сказала об этом вслух: учитывая дальнейшее развитие событий,- научилась к этому времени держать язык за зубами. В Бомбее, по которому они гуляли втроем, на тротуарах рядами, вповалку лежали люди. На проезжей части, и без того узкой, постоянно возникали заторы из-за коров, которые считались священными, но были тощими, состоящими из одних костей, будто у них напрочь отсутствовали мышцы, жир и мясо; они становились поперек движения, и их нельзя было ни согнать, ни тронуть пальцем. И здесь улица жила в ожидании подачки, всегда готовая на мелкое вымогательство. Она сфотографировала факира, который вымазался навозом и сидел неподвижный и бесстрастный,- оказывается, он только этого и ждал и потребовал у нее деньги, вчинил иск за позирование и за натурную съемку. Она дала ему монету: чтоб не ссориться с толпой, которая явно была на его стороне,- он зашумел вдвое, обругал за то, что дала мало, запросил рупию. На ее счастье, вмешалась ее свита в мундирах - увели ее под руки, а то в конце улицы уже замаячил высокий стройный полицейский-сикх в тюрбане, в мундире болотного цвета, который неизвестно чью бы сторону принял...
   Они побывали в знаменитой башне молчания, на которую парсы выставляют покойников. Их каста запрещает загрязнять человеческими останками три главные стихии вселенной: землю, огонь и воду - поэтому они оставляют трупы питающимся падалью грифам: эти птицы, тучные и сонные, как крокодилы на ферме, сидели на ветках соседних деревьев - в ожидании очередной трапезы...
   - Ну Дениза, выкладывайте, кто вы такая,- сказал Бенито. Они сидели на терраске маленького кафе, под большим раскидистым зонтиком, спасавшим их от прямых лучей солнца.- У нас с Чарли спор, и мы хотим знать, кто выиграл...
   - Я же вам сказала.- Она не очень удивилась вопросу, словно ждала чего-то подобного.- А что вы подумали?
   - Что подумали? - Бенито помолчал, Чарли в это время весело ухмылялся, и ей показалось, что он на ее стороне в этом споре.- Сначала испугались, что вы из таможенной полиции...
   - Таможенная полиция не берет билета до Китая,- сказала она первое, что пришло ей в голову.- Максимум, до Порт-Саида.
   - И не бывает такой умной,- ухмыльнулся еще веселее Чарли, который стал вдруг вполне прилично говорить на французском.
   - Возможно,- согласился с обоими Бенито.- Но на свете бывает всякое, и надо было проверить и это. Стало быть, не из таможни - кто тогда?
   - Студентка из Монтевидео,- сказала она.
   - Нет,- не согласился он на этот раз.- Слишком уж вы любознательны. И смелы к тому же. Студентки так себя не ведут.
   - А вы не допускаете, что образованный, всем интересующийся человек сам по себе может быть любопытен? - не сдавалась она: она была в этом уверена, но надо было еще убедить собеседников.- И вести себя соответственно?
   Они, однако, так не думали: не сталкивались до сих пор с бескорыстными просвещенными людьми, путешествующими, как герои Жюль Верна, по земному шару из одного научного любопытства.
   - Короче говоря,- сказал Бенито,- решили мы, что вы из разведки. Весь вопрос, какой. Я думаю, из британской.
   На этот раз она и вправду опешила.
   - А Чарли?
   - А он, как всегда, не знает. Вот и разрешите наш спор.
   - Особого спора не вижу: раз он не знает... Может, из русской? - в насмешку над ними спросила она.
   - Из русской вряд ли,- усомнился Бенито, а Чарли призадумался.- На русских работают евреи и коммунисты, а вы ни на тех, ни на других не похожи.
   - Что ж вы не донесли на меня? - оценив наконец в полной мере нависшую над ней опасность, спросила она: чтоб знать, чего ждать в ближайшем будущем.
   - Кому и на кого? На собственную пассажирку? Моряки своих гостей не выдают.
   - Показал бы я ему, если бы он сдал человека из Интеллидженс Сервис! Чарли выдал свои проанглийские наклонности.
   - Да и капитану бы не поздоровилось,- продолжал Бенито.- Чтоб я капитана под удар подставил? Да пусть они оба сдохнут, Гитлер и мой тезка с ним вместе, раньше чем я своего капитана заложу... Не хотите говорить? А я так и знал, что не скажете.
   - Не скажет конечно,- сказал Чарли и встал.- Пойдем на борт. С ней сидеть опасно. Если верить тому, что сам говоришь...
   Больше они втроем не гуляли, теперь она сама себя развлекала и сторонилась близкого знакомства с кем бы то ни было: когда начинаешь говорить по существу, а не по дежурному этикету, нетрудно и проговориться...
   (Есть разряд людей, говорила потом мать, которых разведчик, равно как и другие злоумышленники и лица, скрывающиеся от правосудия, должны остерегаться в первую очередь. Это те, кто по долгу службы видит много людей: они сразу выделяют тех, кто не похож на остальных, не проходит через общую гребенку,- да и полиция нацеливает их на это. К таким людям можно причислить портье гостиниц, поездных контролеров, иногда официантов, комедиантов (потому что у актеров зоркий взгляд и недоверчивая натура) наконец, таких же разведчиков, как вы сами. Это не значит, что, раскусив шпиона, они немедля побегут в полицию: частные люди вообще неохотно туда обращаются - но вам, чтоб почувствовать себя неуютно, будет достаточно и их скрытного испытующего взора. К таким знатокам относились, наверно, и Бенито с Чарли. Хотя пассажиров за год у них набиралось не так уж много, но половина из них была сомнительного свойства - поэтому, наверно, они ее и вычислили.)