Бронин Семен. История моей матери

   - У меня мать всегда о таком мечтала. У нее было шляпное ателье с лавкой.
   - Она, наверно, из него не вылезала? - угадала Летиция.- А моя раз в день наведывается, и то не всякий...
   - А отец где живет? - осторожно спросила Рене.
   - Отдельно. Он с нами не жил никогда. Я у них внебрачная...- Это она произнесла беспечно, но преодолевая некое внутреннее сопротивление и поправила зачем-то разодетую крестьянку-пастушку на серванте, которая и без того стояла на своем месте.- Нехорошо, конечно. Не скажешь никому - тебе если только, потому что ты как могила: никому не передашь, но что поделаешь? Внебрачные дети и у королей были... Тебе это, наверно, непонятно?
   - У меня не отец, а отчим. Отца я почти не вижу. Был в последний раз год назад.
   - Это потому что ты в браке родилась. Виноватым себя не чувствует. А мой своих законных так не опекает, как меня. Денег даст сколько попросишь лежат вон без счету в тумбочке. Это ведь мои, а не матери. Любит меня очень. Жить можно... Ладно, пошли. Что это Пьер мой выдумал, не знаешь? Вот и я тоже не догадываюсь...
   Пьер ждал их в условленном месте. Они увидели его издали. Он был в модном котелке, в коротком, по моде, пиджаке с расходящимися полами, в длинных, в полоску брюках. Котелок, водруженный на узкую голову юноши-подростка, увенчивавший худощавое, почти щуплое тело, делал его смешным, но эта комичность не убавляла, а лишь усиливала симпатии Летиции:
   - Вон он. Забавный, правда? В котелке своем. Но я его за это люблю еще больше - смешного и беспомощного. Все мужчины такие...
   Но это было ее последнее объяснение в любви к Пьеру. Разговор, происшедший затем, свидетельствовал о чем угодно, но не о беспомощности обладателя котелка и полосчатых панталонов. Рене он удостоил мимолетного пасмурного взгляда и обрушился затем без лишних слов на свою подругу:
   - Ты обо мне отцу говорила?
   - Я? Зачем? - Летиция была сбита с толку.- Почему я должна ему о тебе говорить?
   - Потому что за мной следят - вот почему! - огрызнулся он.- Надо кончать с этим! - и огляделся с внушительной важностью: будто и вправду видел за собой слежку.
   Летиция закипела от гнева:
   - Ты и Рене для этого позвал? Чтоб при ней это сказать?
   - Рене я позвал для отмазки. Чтоб лишнего свидания не было. Ты сама это предлагала, и мать сказала то же самое. Я про тебя матери рассказал,-пояснил он затем.- Говорит, бросай все и беги куда подальше.
   - Ты и с матерью советовался? - Из всего сказанного им для Летиции это было самое оскорбительное.
   - Сказал. Решили, что так лучше,- и прибавил для спасения лица: Жениться мне еще рано.
   - А я за тебя и не пойду. С чего ты взял?
   - Все-таки. Были близкие отношения,- лицемерно возразил Пьер и оглянулся на Рене.
   - Это, Пьер, еще не повод для замужества,- отрезала Летиция, и он покоробился таким бесстыдством. Она подумала мгновение, решила: - Разошлись, значит?
   - Значит, так,- с сумрачным облегчением согласился он и попробовал оправдаться: - Такие вещи надо с самого начала говорить. Про отца я имею в виду.
   - Следующему скажу сразу же,- пообещала она и, резко повернувшись, пошла вон, так что зазевавшаяся Рене не сразу ее догнала.
   - Кто у тебя отец? - спросила она у подруги, которая шла скорым шагом и на этот раз не была расположена к дружеским излияниям.
   - В полиции служит. Не то самый главный в Париже, не то второй по значению.
   Рене тоже опешила - хотя по иной, чем Пьер, причине.
   - Может, тогда за ним и правда слежка была?
   Летиция покосилась на нее.
   - Спрошу отца, но вряд ли. Слушай его больше. Он вон опять глядит по сторонам, озирается. Трус несчастный. Почему мне так на трусов везет, не знаешь?.. Ты хоть меня теперь не боишься?
   - Нет, конечно,- сказала помешкав Рене, а сама возблагодарила своего ангела за то, что молчала до сих пор о своих проделках. Летиция была, конечно, хорошая девушка, но каждый из нас может проболтаться - особенно в разговоре с близкими...
   Между тем близился день районной конференции, и Фоше дважды уже спрашивал через Ива, намерена ли она занять место секретаря, ушедшего в садовники. Рене хоть и втянулась в комсомольскую деятельность, но не была готова отдать ей целиком свое будущее. Ей было интересно в ячейке: были занятны люди, их борьба, ее собственная шалость с плакатами, которой она гордилась. Она конечно же сочувствовала бедным: тем, у кого не оставалось для себя ни сил, ни ни времени, а все уходило на изматывающую борьбу за существование, но от такого сострадания до служения беднякам дистанция огромного размера, да и само сочувствие несет в себе примесь снисходительного превосходства, плохо согласующегося с самопожертвованием. Неизвестно, как сложилась бы ее жизнь: может быть, она потянула бы с согласием возглавить комсомольцев девятого парижского региона и сказала Дорио, что повременит, займется подготовкой в институт (она уже думала об этом), но тут вмешалось третье лицо, и, как это часто бывает в минуты шаткого душевного равновесия, самое важное в жизни решение было навязано ей извне, стало ответом на стороннее насилие.
   Однажды Летиция, не дождавшись конца школы (обычно она откладывала разговоры на послеурочное время), сказала ей:
   - Нас с тобой отец в ресторан приглашает. Не какой-нибудь - в "Максим"! Лучший ресторан в Париже. Я сама там не была.- Она была оживлена и заранее предвкушала удовольствие.- Там один обед месячную зарплату стоит!
   Если это и могло повлиять на Рене, то лишь в обратном направлении: как исконная крестьянка, она не любила пускать пыль в глаза и излишне тратиться. Поэтому она отказалась и предложила Летиции пойти с отцом вдвоем:
   - Зачем я там вообще? Что у нас с ним общего?
   - Хочет познакомиться с моей лучшей подругой. Говорит, родители на нас так не влияют, как товарищи. Пойдем! - жалобно простонала Летиция.- Он без тебя не пойдет. У него стол на троих заказан, вдвоем не пустят,- еще и приврала она.- Так просто туда не попадешь, когда еще удастся?..- И Рене поневоле согласилась: пошла подруге навстречу из ложно понятого чувства товарищества, хотя сердце ее не лежало к этому...
   Отец Летиции приехал за ними к концу занятий на служебном автомобиле. Шофер прогудел с улицы, девушки в классе повскакали с мест, даже учитель важно подошел к окну и скосил завистливый взгляд вниз, где возле чугунной ограды чернел и блестел на солнце роскошный (по тогдашним, да, наверно, и по нынешним временам тоже) открытый кабриолет с откидывающимся верхом, похожий на конную коляску, лишь недавно вышедшую из употребления. Приезд подобного автомобиля был событием даже для такого учебного заведения, каким был лицей Расина,- ученицы предложили отпустить подруг до окончания урока, и учитель своей властью скрепил это решение.
   Отец Летиции не вышел им навстречу, дожидался их в машине. Это был невысокий коренастый человек плотного сложения, с седым, аккуратно стриженым кружком вокруг загорелой лысины, с живыми блестящими глазами, одновременно приветливыми и ироничными. Он оглядел дочь с любовной насмешкой, перевел затем взгляд на ее неяркую, неброскую спутницу, которая, в отличие от оживленной подруги, выжидательно помалкивала и прищуривалась: не то на солнце, не то на важного чиновника.
   - Познакомишь нас? Вы Рене, конечно? Меня Морисом звать. Так и зовите. - Рене тут с неловкостью поклонилась или нагнула голову, чтоб сесть в машину. Он изучал ее.- Только никаких "месье". Месье пусть вас в лицее учат.
   - Мы в "Максим" едем? - спросила Летиция.
   - Нет. В другой ресторан. Ничем не хуже "Максима".
   Летиция закапризничала:
   - А я хотела в "Максим"! Ты сам это сказал!
   - В следующий раз. Подруга твоя, надеюсь, не против?
   - Я вообще в ресторанах не была,- призналась Рене.- Только в кафе. И в автомобиле не ездила.
   - Вот видишь. Значит, у вас сегодня двойной праздник,- любезно осклабился Морис.- Можете загадывать желания. Летиции хуже. Она везде была и все видела - даже неинтересно.
   - В "Максиме" не была!
   - Еще будешь. Ты был в "Максиме", Жак? - спросил он шофера, приглашая его в собеседники.
   - Был. Стоял у ворот, пока вы там сидели.
   - А зайти туда не хочешь?
   - За свой счет?
   - А за чей же?
   - С ума не спятил - деньги там мотать. Мне жена что нужно сготовит. Вы-то, небось, туда не на свои ходите.
   Морис поворотился к девушкам, ухмыльнулся.
   - Слыхали наглеца? Нет, сегодня на свои. По личному делу. Пока что, во всяком случае...
   Ресторан белел алебастровой лепкой стен и потолка, желтел позолотой, темнел бронзой, краснел бархатом стульев; столы были заставлены хрусталем и серебром, обычными спутниками роскоши и богатства. Посетителей было немного, они ели беззвучно, будто боялись нарушить тишину, и безупречные движения их холеных рук были размеренны, вкрадчивы и осторожны. Морис говорил громче всех и чувствовал себя свободнее других гостей: будто был родственником хозяина. Он заказал для начала заячий паштет из мелко нарубленного мяса со специями, креветки в розовом соусе и бутылку белого.
   - Остальное - как пойдет,- сказал он вышколенному официанту, который мог бы победить на конкурсе немых сцен и живых фигур, если бы такие проводились.- Вы, я слышал, литературу любите? - спросил он Рене, ради которой и устроил эту встречу, повеселел, осклабился в дружелюбной улыбке.-Про вас легенды ходят - как вы экзамены сдавали.
   - И до вас дошло? - не слишком любезно пошутила Рене, имея в виду его профессию. Он понял и не обиделся.
   - Нет, Летиция рассказала. До полицейских сводок вы пока не дотягиваете. Давайте, пока нам закуски несут, экзамен небольшой устроим: вам - как вы знаете литературу, мне - как я ее помню. Летиция тут пас - не знает ее и знать не хочет. Если б в мое время училась, провалила бы все экзамены и никакой отец бы не помог: у нас тогда строго было. Она одного Бальзака с другим путает и не видит в этом ничего зазорного.- Глаза его по-прежнему пытливо изучали Рене, но теперь еще и окутывались воспоминаниями и влажно поблескивали: он, видно, любил возвращаться в прошлое.- У нас в вашем возрасте игра была: кто-нибудь начинал читать стихи, а другой должен был их подхватить и продолжить. Мы многое учили наизусть: считалось дурным тоном не знать хоть что-нибудь из каждого хорошего французского поэта - это было как пропуск в высшее общество. Попробуем? - и оглядел обеих, приглашая к состязанию.
   Летиция благоразумно устранилась от него и замолкла. Рене боролась со стеснительностью, которую вызывал в ней не Морис, а роскошь ресторана,- она смотрела по сторонам, задумывалась и рассеивалась. Морис не стал дожидаться ее согласия.
   - Я говорю первое четверостишие, Рене - второе, я третье, Рене четвертое. Так? Что возьмем для начала, для разминки? Что-нибудь из Ронсара? Что все знают?.. Ты что-то не слишком торопишься, приятель,- выговорил он поспешавшему мимо официанту, и тот изобразил на лице высшую степень услужливости и почтительности:
   - Особенно стараемся. Паштет велели наново делать. А вино из старых запасов взять - туда дойти еще надо. Хозяин распорядился,- пояснил он многозначительно.
   - Ладно.- Морис остался удовлетворен его объяснениями.- Займемся тогда духовной пищей. Память, говорят, натощак лучше,- и начал из Ронсара:
   "Вам будет много лет. Уже седой и хрупкой,
   Прядя под вечер шерсть и греясь у огня,
   Вы вспомните, как я молил вас об уступке,
   И скажете, вздохнув: Ронсар любил меня".
   Для Рене это не представляло трудностей - она бойко и громко, так что половина зала вздрогнула от звуков ее упругого, гибкого, поднаторелого на уроках литературы голоса, прочла вторую половину пароля в высшее общество:
   - "И кто бы ни был там, за прялкой или ступкой,
   Служанка ль, сонная от хлопотного дня,
   При имени моем в улыбке сморщит губки
   И вас благословит, крестом вас осеня".
   - Верно. Именно так она и сделает,- одобрил Морис и продолжал - видно, он любил эти стихи и выбрал их не из-за одной их широкой известности:
   "Я буду мертв уже, и дух мой бестелесный
   Над вами воспарит, а ваш из плоти тесной
   Потянется к нему, из клетки в пустоту..." Ну, Рене!
   Рене не отставала:
   - "Вам станет жаль любви, что вы отвергли ныне,
   Всему есть час и год, нет срока лишь гордыне,
   Срывайте с роз красу, пока они в цвету".
   - Ну вот! - Морис остался доволен.- Так и надо поступать. Правда, Летиция? - Он повернулся к дочери и каверзно улыбнулся.- Эта своего не упустит. Срывает эти самые цветы и даже о шипы не укалывается. Как это тебе удается? Мы тоже такими были, но потом, после таких роз, иной раз всю жизнь на пальцы себе дуешь. Тебе, Рене, нравятся эти стихи?
   - Да так. Не очень.- Рене была настроена скептически и воинственно. За соседним столом, где осторожно прислушивались к их разговору, негромко засмеялись. Морис воззрился на нее в изумлении.
   - Не понял... В первый раз слышу.- Он оглянулся на соседний столик в поисках поддержки, но не нашел ее. Там сидели два благоразумных пожилых толстяка, которые не торопились стать в споре на чью-либо сторону, а с любопытством ждали продолжения.- Почему? - оборотился Морис к Рене.
   - Она не хочет с ним спать, а он грозит ей одинокой старостью. Типично мужской ход мысли.
   За соседним столом рассмеялись в открытую. Летиция, не ожидавшая от подруги подобной дерзости, хмыкнула, но ничего не сказала: это был не ее вечер. Морис оторопел на миг, потом глянул на Рене с подобием уважения.
   - У вас, нужно сказать, нестандартный ход мысли. Вы считаете, что есть мужские стихи и женские?
   - Я не это сказала.
   - А что же?
   - Что он прибегает к недозволенным приемам. И вообще, слишком настаивает. Женщина должна сама решать в таких случаях.- Рене говорила так, будто у нее за плечами был богатый любовный опыт,- его у нее не было вовсе, но тем убедительнее звучали ее доводы.- Женщина должна быть свободна.
   Это было лишнее. За соседним столом это известие было принято с меньшим энтузиазмом, чем первое: свободу женщин не следует провозглашать в ресторане, где большая часть посетителей - мужского пола.
   - Ладно. Это вопрос особый.- Морису эта полемика тоже пришлась не по нраву.- Не будем отвлекаться от турнира. Ронсара все знают. Это не в счет. А вот что вы скажете про Реми Белло? Знаете такого?
   - Знаю, конечно,- отвечала Рене с пренебрежительностью отличницы.- Что именно?
   - "Апрель". Тут хоть спорить не о чем,- и Морис прочел на память:
   - "Апрель - месяц сева
   И зелени древа.
   Апрель - пора надежды
   Плода и ореха,
   Нашедших прорехи
   В новой одежде..." Давай!
   - "Апрель - месяц плуга,- откликнулась Рене,
   И сочного луга,
   Фиалки с ромашкой,
   Покрывших равнины,
   Холмы и долины
   Цветною рубашкой..."
   Они дочитали в два голоса эти милые стихи, которые Рене знала до конца, чем несказанно удивила высокопоставленного чиновника, который глядел на нее с нескрываемым изумлением. Его сверстники в свое время благоразумно прерывали такое соревнование на середине стихотворения, поскольку обе стороны быстро начинали путаться, да и Морис перед посещением ресторана заглянул в книгу и только поэтому чувствовал себя так уверенно. Им между тем принесли закуски. Летиция взялась за паштет и креветки и сказала:
   - Вы как хотите, а я есть буду!
   Рене с непривычки и из-за отсутствия аппетита ела мало, дотрагивалась вилкой до содержимого блюд и препровождала в рот маленькие кусочки, плохо различая их вкус и не вполне отдавая себе отчет в том, что ест: чувства ее были напряжены и притуплены, ей было не до гурманства. Морис стал, по подсказке Летиции, разливать вино.
   - Значит, ты и в самом деле стихи любишь,- уверился он.- Я уж боюсь продолжать. По нашим правилам выбор переходил от одного к другому по кругу. Ты мои стихи знаешь, а каково будет, когда ты меня экзаменовать начнешь. У меня память уже не та.
   - Я вас экзаменовать не буду,- успокоила его Рене.- Я лучше к вам ключ подберу.
   - Это как? - удивился он, а за соседним столом опять напряглись и прислушались.
   - Вы мне стих подобрали - как вам показалось, подходящий, теперь я вам. Вы же не случайно мне Ронсара дали?
   - Не совсем,- согласился он.- Надо жить, пока живется, и все делать в свое время - вот мораль. И тебе посылка.
   - И у меня будет так же. Только в ваш адрес. И куда точнее вашего. Дю-Белле,- и Рене стала читать вслух:
   - "Люблю свободу я, но словно раб служу,
   Двора не выношу, но стал-таки придворным..."
   - Господи! - простонал экспансивный Морис едва ли не с суеверным ужасом.- Откуда она знает, что это мое любимое!
   - "Притворства не терплю, но кланяюсь покорно,
   Нужна мне простота, о ней я лишь тужу! " Продолжайте, месье!
   Морис глянул с обидой за "месье", но подчинился правилу:
   - "Не жаден к деньгам я, но в скаредах хожу,
   Советы не нужны, но мне их шлют упорно,
   Мне дороги мечты, а мне их рушат вздорно,
   Ищу везде добро - пороки нахожу!"- и махнул рукой, расстроенный, а Рене продолжала торжествующе, будто праздновала победу над ним или уличала его в противоречии с собой и в душевной непоследовательности:
   - "Болезнен телом я, но езжу день за днем.
   Родился я для Муз, а вышел эконом.
   Расчетов не люблю, но все на них же строю..." - и Морис продолжал:
   - "Где удовольствий ждешь, там скуку лишь найдешь.
   Покоя нет в душе, нет счастья ни на грош.
   Мой дорогой Морель, мне тяжело, не скрою!.. "
   Кончив эту страстную исповедь и одновременно - саморазоблачение, он театрально развел руками и изобразил на лице раскаяние и признание в своем поражении, но один глаз его, тот, что был ближе к Рене, бодрствующий и подозрительный, продолжал все время следить за нею, и Рене, увидев это, ввернула ему:
   - Но это у вас напускное. То, что вы поэзией увлекаетесь и жить без нее не можете. Это для простаков. На самом деле вы очень хорошо к своей профессии подходите.- Она уже пожалела, что пошла у него на поводу и сыграла ему на руку, и теперь наверстывала упущенное. Морис очнулся как от холодного душа и открыл второй глаз - тот, что недавно впал в раскаяние.
   - Напускное и для простаков? Какие ты слова находишь... Уже и помечтать нельзя?
   - А вы и не мечтаете. Просто вводите людей в заблуждение...- и ядовито прибавила: - Это я вас нарочно поддела. Посмотрела, как вы клюнете на приманку.
   - Клюнул? - Морис изучал дерзкую девицу внимательней прежнего.
   - Ну да. Ваше поколение морочит голову любовью к поэзии. Втирают очки, а сами заняты совсем не этим. Деньги на всем делают. На чем можно и нельзя.
   За соседним столом сконфуженно хмыкнули, будто это было сказано и в их адрес тоже, и Морис покосился на них.
   - Значит, ты меня еще и разыгрываешь? - спросил он Рене, будто нуждался в таком подтверждении.- Ловишь меня на приманку, а я, как дурак, раскис, на Дю-Белле польстился. Так?..- Тут он решил кончать с изящной словесностью и перейти к делу.- Слушай, любительница чтения. Считай, что пропуск в высшее общество у тебя в кармане - кому в голову придет сомневаться в этом, когда ты так на память Ронсара и Дю-Белле шпаришь. Да я тебя бы и в свой штат обеими руками взял - с твоим коварством и иезуитством - но ты мне скажи сначала, что общего у тебя и у Дю-Белле с Ронсаром с секретарством в девятом парижском округе? Она ведь на это место метит,- пояснил он толстякам за соседним столом, которые и без того так наклонились в их сторону, что, казалось, заглядывали в их тарелки.- Там был один - он, слава богу, вовремя образумился и ушел - так она сменить его хочет. Со всеми поэтами вместе...-Тут он подумал о том, что если толстякам-соседям это и можно знать, то Летиции незачем, и предложил дочери: - Слушай, дай нам поговорить с твоей подругой. Успеешь паштет доесть - я тебе омара еще закажу. Если аппетит останется. Сходи проветрься. Нам побыть нужно одним. Ненадолго.
   Летиция не стала возражать:
   - Пойду. Мне как раз кой-куда надо,- и пошла в вестибюль, даже не оглянувшись на подругу: как участница некоего сговора.
   - Ты думаешь, это игрушки? - продолжал Морис полушепотом, перегнувшись через стол к Рене, которая слушала его с отсутствующим видом, свысока и снисходительно.- Секретарь Парижского региона: комсомола ли, партии - это ты сразу же в картотеку попадаешь, за каждым шагом твоим будут следить, докладывать кому надо и в карточку вносить. Одно дело - когда ты усы к плакатам пририсовывала или что там? "Акция- реакция" - понятно теперь, кто это выдумал. Это шалость была, по таким пустякам мы не работаем, это вроде приятеля Летиции - она меня спросила, глупая, следили ли мы за ним или нет. Кто ж такими проходимцами полицию отвлекает? А вот ваш аппарат - это другое дело. Я ведь сотрудников к тебе в Стен посылал. Не я, конечно, а тот, кто этим занимается. Не сразу и прояснилось все! То, что ты живешь там у отчима с его фамилией, было ясно, а что в лицее под именем Марсо учишься, это пришлось выспрашивать.
   - Сказали? - спросила Рене.
   - А как же? Предмет гордости всей улицы. В кои-то веки кто-то из ваших в люди выбился... Салью-Марсо - как у шпионов... Ты знаешь хоть, что партия твоя на содержании у русских?..- спросил он Рене, а та не отвечала, а сидела сжав зубы, будто вопрос этот не имел к ней отношения: в ней накапливалась невольная злость и ярость.- Что Дорио твой - прохвост каких мало?! Партийные деньги на веселых девиц тратит? Не веришь, считаешь, вру? - Он забылся и снова перешел с полушепота на звонкую речь, слышную всем, кто хотел и не хотел этого.
   - Не знаю.- Рене всегда была честна с собой и с другими.- Но вы все равно хуже,- и вконец разозлилась - чему, сама не зная.
   - Это почему же?
   - Потому что думаете, что все купить можно. И всем распоряжаться. Родили дочку внебрачную и всю жизнь откупаетесь - сами только что сказали. Меня сюда позвали - чтоб купить этим...- И Рене обвела пренебрежительным горящим взглядом окружавшую их роскошь и остановилась на стоящих перед ней тарелках.- Да покупаете еще не за свой счет, а налогоплательщиков. Вы же этот счет на службе предъявите: на работу с агентами - или как там у вас?
   - Поэтому ты и не ешь? - запоздало сообразил Морис.
   - Поэтому и не ем! - отрезала та и со зла толкнула от себя тарелку с креветками, так что она скользнула в направлении к Морису и выплеснула часть содержимого на скатерть. Морис вздрогнул и невольно отпрянул: как полицейский, который среди допроса чувствует, что арестованный может напасть на него. Рене наградила его последним памятным взором и пошла прочь - мимо посетителей ресторана, давно настороженно их слушавших, к вестибюлю, где стояла и курила Летиция: это была новая ее привычка. Увидев подругу, Летиция сделала шаг в ее сторону:
   - Так я в "Максиме" и не побывала...- Но Рене прошла мимо, словно ее не заметила.
   - Своенравная барышня,- заметили Морису толстяки за соседним столом.
   - Не говорите,- сказал Морис.- Это она плакаты на конечной станции автобуса испоганила.- Мы знали только, что кто-то из пригородов.
   Те закивали.
   - Это мы слышали,- сказал один из двух толстяков, бравший на себя труд говорить за обоих.- Так плюньте на нее. Что она вам?
   - Она с моей дочерью за одной партой сидит.
   - Аа,- протянул тот, а второй посоветовал:
   - Тогда пусть пересядет.
   - Скажу. Если послушает.
   - Послушает,- успокоил его тот.- Она не по этой части.- И отец, которому пришелся не по душе этот сомнительный комплимент, замкнулся в себе, смолчал и пошел к дочери. Официант послушно убрал со стола, и Морису даже не пришлось предъявлять в полиции счет за пирушку - настолько был велик его кредит в этом заведении...
   А Рене в этот же день передала через Ива согласие занять пустующую должность: ярость продолжала бушевать в ней и диктовать свои поступки. Конференция, которая только и ждала этого решения, состоялась в Народном доме Сен-Дени, представлявшем помещение единомышленникам из других парижских районов. Собралось несколько десятков молодых людей и девушек, настроенных по-боевому и празднично. Рене никого здесь не знала и чувствовала себя неловко. Она сидела в президиуме, рядом с Фоше, который вел конференцию. Дорио, как и обещал, приехал поддержать ее кандидатуру.
   - Ты здесь, пропащая? - приветствовал он ее, усаживаясь рядом.- Что так долго раздумывала?
   - Трусила,- слукавила Рене - но лишь наполовину, потому что сейчас, глядя на волнующийся зал, действительно испытывала это чувство.- Боялась, не справлюсь. Как я ими руководить буду?
   - Не робей,- поддержал он ее, сказал загадочную фразу: - Они только того и ждут, чтоб ими руководили...- и взлетел на трибуну, схватился за ее боковины.
   - Почему мы выдвинули и предлагаем вам эту девушку? - бурным потоком полилось оттуда.- Девушку, которой нет еще и семнадцати? - (Рене недавно исполнилось шестнадцать.)- Потому что именно такие люди нам нужны сегодня. Нужны как воздух! Вы знаете историю с плакатами! Это ей пришла в голову эта мысль! - Он выбросил руку в ее направлении.- И она же - мало ли кому что придет в голову - сделала это: нашла ребят-исполнителей, организовала их, сама присутствовала при этой акции, стояла на стреме и отвлекала полицейских, которые чуть не загребли в участок всю компанию! Нам нужны люди, умеющие не только фантазировать и геройствовать в воображении, а те, кто не боится и умеет провести в жизнь свои планы и задумки, кто знает, с какого боку за них взяться, как зажечь ими людей и как не попасться при этом в лапы блюстителей порядка - вы знаете, какой порядок они охраняют и как карают тех, кто с ним не согласен. Те, кто не ждет, когда ему разжуют и положат в рот - так что только проглотить остается, а сам умеет заварить кашу и разложить ее по тарелочкам! Именно такие люди меняют нашу жизнь, именно так и делается революция! Теперь разрешите мне перейти к наиболее важным, насущным нашим проблемам. Впереди - Первое августа, День борьбы с угрозой новой империалистической бойни, с планами капиталистических государств развязать новую мировую войну, отправив на нее лучшие умы и силы рабочего класса и крестьянства!..