Честертон Гилберт Кийт. Избранное

вспыхнув, она сказала с благородной надменностью бескорыстия: "Надеюсь,
теперь этот рыжий дурак перестанет беспокоиться о завещании. Мой муж ради
своих принципов отказался от герба и короны времен крестоносцев. Неужели он
станет из- за такого наследства убивать старика?" Потом она снова
рассмеялась и сказала: "Муж отправляет на тот свет одних лишь пациентов. Он
даже не послал своих друзей к Флойду". Теперь мне ясно, что она имела в виду
секундантов.
- Мне это тоже в какой-то степени ясно, - сказал отец Браун. - Но, если
быть точным, что означают ее слова о завещании? Почему оно беспокоит
секретаря?
Финз улыбнулся.
- Жаль, что вы с ним незнакомы, отец Браун. Истинное удовольствие
смотреть, как он берется "встряхнуть кого-нибудь как следует"! Дом
полковника он встряхнул довольно основательно. Страсти на похоронах
разгорелись, как на скачках. Флойд и без повода готов наломать дров, а тут и
впрямь была причина. Я вам уже рассказывал, как он учил садовника ухаживать
за садом и просвещал законника по части законов. Стоит ли говорить, что он и
хирурга принялся наставлять по части хирургии, а так как хирургом оказался
Валантэн, наставник обвинил его и в более тяжких грехах, чем неумелость. В
его рыжей башке засела мысль, что убийца - именно доктор, и когда прибыли
полицейские, Флойд держался весьма покровительственно. Стоит ли говорить,
что он вообразил себя величайшим из всех сыщиков-любителей? Шерлок Холмс со
всем своим интеллектуальным превосходством и высокомерием не подавлял так
Скотланд-Ярд, как секретарь полковника Дрюса третировал полицейских,
расследующих убийство полковника. Видели бы вы его! Он расхаживал с
надменным, рассеянным видом, гордо встряхивал рыжей гривой и раздражительно
и резко отвечал на вопросы. Вот эти-то его фокусы и взбесили так сильно мисс
Дрюс. У него, конечно, была своя теория - одна из тех, которыми кишат
романы; но Флойду только в книге и место, он был бы там куда забавнее и куда
безвреднее.
- Что же это за теория? - спросил отец Браун.
- О, теория первосортная, - хмуро ответил Финз. - Она вызвала бы
сенсацию, если бы продержалась еще хоть десять минут. Флойд сказал, что
полковник был жив, когда его нашли в беседке, и доктор заколол его ланцетом,
разрезая одежду.
- Понятно, - произнес священник. - Он, значит, просто отдыхал,
уткнувшись лицом в грязный пол.
- Напористость - великое дело, - продолжал рассказчик. - Думаю, Флойд
любой ценою протолкнул бы свою теорию в газеты и, может быть, добился бы
ареста доктора, если бы весь этот вздор не разлетелся вдребезги, когда Гарри
Дрюса нашли под Скалой Судьбы. Это все, чем мы располагаем. Думаю, что
самоубийство почти равносильно признанию. Но подробностей этой истории не
узнает никто и никогда.
Наступила пауза, затем священник скромно сказал:
- Мне кажется, я знаю и подробности.
Финз изумленно взглянул на него.
- Но послушайте! - воскликнул он. - Как вы могли их выяснить и почему
вы уверены, что дело было так, а не иначе? Вы сидите здесь за сотню миль от
места происшествия и сочиняете проповедь. Каким же чудом могли вы все
узнать? А если вы и впрямь до конца разгадали загадку, скажите на милость: с
чего вы начали? Что вас натолкнуло на мысль?
Отец Браун вскочил. В таком волнении его мало кому доводилось видеть.
Его первое восклицание прогремело, как взрыв.
- Собака! - крикнул он. - Ну конечно, собака. Если бы там, на берегу,
вы уделили ей достаточно внимания, то без моей помощи восстановили бы все с
начала до конца.
Финз в еще большем удивлении воззрился на священника.
- Но вы ведь сами назвали мои догадки чепухой и сказали, что собака не
имеет никакого отношения к делу.
- Она имеет самое непосредственное отношение к делу, - сказал отец
Браун, - и вы бы это обнаружили, если бы видели в ней собаку, а не
бога-вседержителя, который вершит над нами правый суд. - Отец Браун замялся,
потом продолжал, смущенно и как будто виновато: - По правде говоря, я до
смерти люблю собак. И мне кажется, люди, склонные окружать их каким-то
мистическим ореолом, меньше всего думают о них самих. Начнем с пустяка -
отчего собака лаяла на Трейла и рычала на Флойда? Вы спрашиваете, как я могу
судить о том, что случилось за сотню миль отсюда, но ведь это, собственно,
ваша заслуга - вы так хорошо описали всех этих людей, что я совершенно ясно
их себе представил. Люди вроде Трейла, которые вечно хмурятся, а иногда
вдруг ни с того ни с сего улыбаются и что-то вертят в пальцах, - это люди
нервные, легко теряющие самообладание. Не удивлюсь, если и незаменимый Флойд
очень возбудим и нервозен; таких немало среди деловитых янки. Почему иначе,
услыхав, как вскрикнула Джэнет Дрюс, он поранил руку ножницами и уронил их?
Ну, а собаки, как известно, терпеть не могут нервных людей. То ли их
нервозность передается собакам, то ли собаки - они ведь все-таки звери -
по-звериному агрессивны; то ли им просто обидно, что их не любят, - собаки
ведь очень самолюбивы. Как бы там ни было, бедняга Мрак невзлюбил и того и
другого просто потому, что оба они его боялись. Вы, я знаю, очень умны, а
над умом грех насмехаться, но по временам мне кажется, вы чересчур умны,
чтобы понимать животных. Или людей, особенно, если они ведут себя почти так
же примитивно, как животные. Животные незамысловатые существа; они живут в
мире трюизмов. Возьмем наш случай: собака лает на человека, а человек
убегает от собаки. Так вот, вам, по-моему, не хватает простоты, чтобы
правильно это понять: собака лает потому, что человек ей не нравится, а
человек убегает потому, что боится собаки. Других причин у них нет, да и
зачем они! Вам же понадобилось все усложнить, и вы решили, что собака -
ясновидица, какой-то глашатай судьбы. По-вашему, стряпчий бежал не от
собаки, а от палача. Но ведь если подумать толком, все эти измышления просто
на редкость несостоятельны. Если бы собака и впрямь так определенно знала,
кто убил ее хозяина, она не тявкала бы на него, а вцепилась бы ему в горло.
С другой стороны, неужели вы и вправду считаете, что бессердечный злодей
способный убить своего старого друга и тут же на глазах его дочери и
осматривавшего тело врача расточать улыбки родственникам жертвы - неужели,
по-вашему, этот злодей выдаст себя в приступе раскаяния лишь потому что на
него залаяла собака? Он мог ощутить зловещую иронию этого совпадения. Оно
могло потрясти его, как всякий драматичный штрих. Но он не стал бы удирать
через весь сад от свидетеля который, как известно, не умеет говорить. Так
бегут не от зловещей иронии, а от собачьих зубов. Ситуация слишком проста
для вас. Что до случае на берегу, то здесь все обстоит гораздо интереснее.
Сперва я ничего не мог понять. Зачем собака влезла в воду и тут же вылезла
обратно? Это ж в собачьих обычаях. Если бы Мрак был чем-то сильно озабочен,
он вообще не побежал бы за палкой. Он бы, пожалуй, побежал совсем в другую
сторону на поиски того, что внушило ему опасения. Но если уж собака кинулась
за чем-то - за камнем, за палкой, за дичью, я по опыту знаю, что ее можно
остановить, да и то не всегда, только самым строгим окриком. И уж ни в коем
случае она не повернет назад потому, что передумала.
- Тем не менее она повернула, - возразил Финз, - и возвратилась к нам
без палки.
- Без палки она возвратилась по весьма существенной причине, - ответил
священник. - Она не смогла ее найти и поэтому завыла. Кстати, собаку воют
именно в таких случаях. Они свято чтут ритуалы. Собаки так же придирчиво
требуют соблюдения правил игры, как дети требуют повторения всех
подробностей сказки. На этот раз в игре что-то нарушилось. И собака
вернулась к вам, чтобы пожаловаться на палку. С ней никогда еще ничем
подобного не случалось. Впервые в жизни уважаемый и достойный пес потерпел
такую обиду от никудышной старой палки.
- Что же натворила эта палка? - спросил Финз.
- Утонула, - сказал отец Браун.
Финз молча и недоуменно глядел на отца Брауна, и тот продолжил:
- Палка утонула, потому что это была собственно не палка, а
остроконечный стальной клинок, скрытый в тростниковой палке. Иными словами,
трость с выдвижной шпагой. Наверно, ни одному убийце не доводилось так
естественно спрятать орудие убийства - забросить его в море играя с собакой.
- Кажется, я вас понял, - немного оживился Финз. - Но пусть даже это
трость со шпагой, мне совершенно не ясно, как убийца мог ею воспользоваться.
- У меня забрезжила одна догадка, - сказал отец Браун, - в самом начале
вашего рассказа, когда вы произнесли слово "беседка". И еще больше все
прояснилось, когда вы упомянули, что полковник носил белый френч. То, что
пришло мне в голову, конечно, просто неосуществимо, если полковника закололи
кинжалом; но если мы допустим, что убийца действовал длинным орудием, вроде
рапиры, это не так уж невозможно.
Отец Браун откинулся на спинку кресла, устремил взгляд в потолок и
начал излагать давно уже, по-видимому, обдуманные и тщательно выношенные
соображения.
- Все эти загадочные случаи вроде истории с Желтой комнатой (3), когда
труп находят в помещении, куда никто не мог проникнуть, не похожи на наш,
поскольку дело происходило в беседке. Говоря о Желтой комнате и о любой
другой, мы всегда исходим из того, что ее стены однородны и непроницаемы.
Иное дело беседка; тут стены часто сделаны из переплетенных веток и планок,
и, как бы густо их ни переплетать, всегда найдутся щели и просветы. Был
такой просвет и в стене за спиной полковника. Сидел он в кресле, а оно тоже
было плетеное, в нем тоже светились дырочки. Прибавим еще, что беседка
находилась у самой изгороди, изгородь же, как вы только что говорили, была
очень реденькой. Человек, стоявший по другую ее сторону, легко мог различить
сквозь сетку веток и планок белое пятно полковничьего френча, отчетливое,
как белый круг мишени.
Должен сказать, вы довольно туманно описали место действия; но,
прикинув кое-что в уме, я восполнил пробелы. К примеру, вы сказали, что
Скала Судьбы не очень высока; но вы же говорили, что она, как горная
вершина, нависает над садом. А все это значит, что скала стоит очень близко
от сада, хотя путь до нее занимает много времени. Опять же, вряд ли молодая
леди завопила так, что ее было слышно за полмили. Она просто вскрикнула, и
все же, находясь на берегу, вы ее услыхали. Среди прочих интересных фактов
вы, позвольте вам напомнить, сообщили и такой: на прогулке Гарри Дрюс
несколько приотстал от вас, раскуривая у изгороди трубку.
Финз слегка вздрогнул.
- Вы хотите сказать, что, стоя там, он просунул клинок сквозь изгородь
и вонзил его в белое пятно? Но ведь это значит, что он принял решение
внезапно, не раздумывая, почти не надеясь на успех. К тому же он не знал
наверняка, что ему достанутся деньги полковника. Кстати, они ему и не
достались.
Отец Браун оживился.
- Вы не разбираетесь в его характере, - сказал он с таким видом, будто
сам всю жизнь был знаком с покойным Гарри Дрюсом. - Он своеобразный человек,
но мне такие попадались. Если бы он точно знал, что деньги перейдут к нему,
он едва ли стал бы действовать. Тогда он бы видел, как это мерзко.
- Вам не кажется, что это несколько парадоксально? - спросил Финз.
- Он игрок, - сказал священник, - он и по службе пострадал за то, что
действовал на свой риск, не дожидаясь приказов. Вероятно, он прибегал к
недозволенным методам, ведь во всех странах полицейская служба больше похожа
на царскую охранку, чем нам хотелось бы думать. Но он слишком далеко зашел и
сорвался. Для людей такого типа вся прелесть в риске. Им очень важно
сказать: "Только я один мог на это решиться, только я один мог понять - вот
оно! Теперь или никогда! Лишь гений или безумец мог сопоставить все факты:
старик сердится на Дональда; он послал за стряпчим; в тот же день послал за
Гербертом и за мной... и это все, - прибавить можно только то, что он при
встрече улыбнулся мне и пожал руку. Вы скажете - безумие, но так и делаются
состояния. Выигрывает тот, у кого хватит безумия предвидеть". Иными словами,
он гордится наитием. Это мания величия азартного игрока. Чем меньше надежды
на успех, чем поспешнее надо принять решение, тем больше соблазна. Случайно
увидев в просвете веток белое пятнышко френча, он не устоял перед
искушением. Его опьянила самая обыденность обстановки. "Если ты так умен,
что связал воедино ряд случайностей, не будь же трусом и не упускай
возможности", - нашептывает игроку дьявол. Но и сам дьявол едва ли побудил
бы этого несчастного убить, обдуманно и осторожно, старика дядю, от которого
он всю жизнь дожидался наследства. Это было бы слишком респектабельно.
Он немного помолчал, затем продолжал с каким-то кротким пылом:
- А теперь попытайтесь заново представить себе всю эту сцену. Он стоял
у изгороди, в чаду искушения, а потом поднял глаза и увидел причудливый
силуэт, который мог бы стать образом его смятенной души: большая каменная
глыба чудом держалась на другой, как перевернутая пирамида, и он вдруг
вспомнил, что ее называют Скалой Судьбы. Попробуйте себе представить, как
воспринял это зрелище именно в тот момент именно этот человек. По-моему, оно
не только побудило его к действию, а прямо подхлестнуло. Тот, кто хочет
вознестись, не должен бояться падения. Он ударил не раздумывая; ему осталось
только замести следы. Если во время розысков, которые, конечно, неизбежны, у
него обнаружат шпагу, да еще с окровавленным клинком, он погиб. Если он ее
где-нибудь бросит, ее найдут и, вероятно, выяснят, чья она. Если он даже
закинет ее в море, его спутники это заметят. Значит, надо изобрести
какую-нибудь уловку, чтобы его поступок никому не показался странным. И он
придумал такую уловку, как вы знаете, весьма удачную. Только у него одного
были часы, и вот он сказал вам, что еще не время возвращаться, и, отойдя
немного дальше, затеял игру с собакой. Представляете, с каким отчаянием
блуждал его взгляд по пустынному берегу, прежде чем он заметил собаку!
Финз кивнул, задумчиво глядя перед собой. Казалось, его больше всего
волнует самая отвлеченная сторона этой истории.
- Странно, - сказал он, - что собака все же имеет отношение к делу.
- Собака, если бы умела говорить, могла бы рассказать чуть ли не все об
этом деле, - сказал священник. - Вас же я осуждаю за то, что вы, благо пес
говорить не умеет, выступаете от его имени, заставляя его изъясняться
языками ангельскими и человеческими. Вас коснулось поветрие, которое в наше
время распространяется все больше и больше. Оно узурпаторски захватило
власть над умами. Я нахожу его и в газетных сенсациях, и даже в модных
словечках. Люди с готовностью принимают на веру любые голословные
утверждения. Оттесняя ваш старинный рационализм и скепсис, лавиною
надвигается новая сила, и имя ей - суеверие. - Он встал и, гневно нахмурясь,
продолжал, как будто обращаясь к самому себе: - Вот оно, первое последствие
неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть.
Теперь стоит сказать: "О, это не так просто!" - и фантазия развертывается
без предела, словно в страшном сне. Тут и собака что-то предвещает, и свинья
приносит счастье, а кошка - беду, и жук - не просто жук, а скарабей. Словом,
возродился весь зверинец древнего политеизма, - и пес Анубис, и зеленоглазая
Пахт, и тельцы васанские. Так вы катитесь назад, к обожествлению животных,
обращаясь к священным слонам, крокодилам и змеям; и все лишь потому, что вас
пугает слово "человек".
Финз встал, слегка смущенный, будто подслушал чужие мысли. Он позвал
собаку и вышел, что-то невнятно, но бодро пробормотав на прощанье. Однако
звать собаку ему пришлось дважды, ибо она, не шелохнувшись, сидела перед
отцом Брауном и глядела на него так же внимательно, как некогда глядел волк
на святого Франциска.

------------------------------------------------------------

1) - О новых делах (лат.)
2) - Рикетти - имя, взятое французским политическим деятелем графом
Мирабо после отмены во Франции в 1890 г дворянских титулов
3) - Речь идет о детективном романе французского писателя Г. Леру
(1868-1927) "Тайна Желтой комнаты".



Г.К. Честертон
Чудо "полумесяца"

Перевод Н. Рахмановой


"Полумесяц" был задуман в своем роде столь же романтичным, как и его
название; и события, которые в нем произошли, по-своему были тоже
романтичны. Он был выражением того подлинного чувства, исторического и чуть
ли не героического, какое прекрасно уживается с торгашеским духом в
старейших городах восточного побережья Америки. Первоначально он представлял
собой полукруглое здание классической архитектуры, поистине воскрешающее
атмосферу XVIII века, когда аристократическое происхождение таких людей, как
Вашингтон и Джефферсон, не только не мешало, но помогало им быть истыми
республиканцами. Путешественники, встречаемые неизменным вопросом - что они
думают о нашем городе, с особой осторожностью должны были отвечать на вопрос
- что они думают о нашем "Полумесяце". Даже появившиеся со временем
несообразности, нарушившие первоначальную гармонию оригинала,
свидетельствовали о его жизнеспособности. На одном конце, то есть роге,
"Полумесяца" крайние окна выходили на огороженный участок, что-то вроде
помещичьего сада, где деревья и кусты располагались чинно, как в английском
парке времен королевы Анны. И тут же за углом другие окна тех же самых
комнат, или, вернее, номеров, упирались в глухую неприглядную стену
громадного склада, имевшего отношение к какой-то промышленности. Комнаты в
этом конце "Полумесяца" были перестроены по унылому шаблону американских
отелей, и вся эта часть дома вздымалась вверх, не достигая, правда, высоты
соседнего склада, но, во всяком случае, достаточно высоко, чтобы в Лондоне
ее окрестили небоскребом. Однако колоннада, которая шла по всему переднему
фасаду, отличалась несколько пострадавшей от непогоды величественностью и
наводила на мысль о том, что духи отцов республики, возможно, еще
разгуливают под ее сенью. Внутри же опрятные, блиставшие новизной номера
были меблированы по последнему слову ньюйоркской моды, в особенности в
северной оконечности здания, между аккуратным садом и глухой стеной. Это
были, в сущности, миниатюрные квартирки, как бы мы выразились в Англии,
состоявшие из гостиной, спальни и ванной комнаты и одинаковые, как ячейки
улья. В одной из таких ячеек за письменным столом восседал знаменитый Уоррен
Уинд; он разбирал письма и рассылал приказания с изумительной быстротой и
четкостью. Сравнить его можно было бы лишь с упорядоченным смерчем.
Уоррен Уинд был маленький человечек с развевающимися седыми волосами и
остроконечной бородкой, на вид хрупкий, но при этом бешено деятельный. У
него были поразительные глаза, ярче звезд и притягательнее магнитов, и кто
их раз видел, тот не скоро забывал. И вообще, как реформатор и организатор
многих полезных начинаний, он доказал, что не только глаза, но и вся голова
у него самого высшего качества. Ходили всевозможные легенды о той
сверхъестественной быстроте, с какой он мог составить здравое суждение о чем
угодно, в особенности о людях. Передавали, что он нашел себе жену (долго
потом трудившуюся рядом с ним на общее благо), выбрав ее мгновенно из целого
батальона женщин, одетых в одинаковое форменное платье и маршировавших мимо
него во время какого-то официального торжества; по одной версии, это были
девушки-скауты, по другой - женская полиция. Рассказывали еще о том, как
трое бродяг, одинаково грязных и оборванных, явились к нему однажды за
подаянием. Ни минуты не колеблясь, он одного послал в нервную клинику,
другого определил в заведение для алкоголиков, а третьего взял к себе
лакеем, и тот с успехом и не без выгоды нес свою службу в течение многих
лет. Ходили, разумеется, и неизбежные анекдоты об его молниеносных суждениях
и колких, находчивых ответах в беседах с Рузвельтом, Генри Фордом, миссис
Асквит и со всеми теми, с кем у американского общественного деятеля
неминуемо бывают исторические встречи, хотя бы только на страницах газет.
Благоговейного трепета в присутствии этих особ он, естественно, никогда не
испытывал, а потому и теперь, в описываемый момент, он хладнокровно крутил
свой центробежный бумажный смерч, хотя человек, стоявший перед ним, был
почти столь же значителен, как и вышеупомянутые исторические деятели.
Сайлас Т. Вэндем, миллионер и нефтяной магнат, был тощий мужчина с
длинной желтой физиономией и иссиня-черными волосами; краски эти сейчас были
не очень ясно различимы, так как он стоял против света, на фоне окна и белой
стены склада, но тем не менее весьма зловещи. Его узкое элегантное пальто,
отделанное каракулем, было застегнуто на все пуговицы. На энергичное же лицо
и сверкающие глаза Уинда падал яркий свет из другого окна, выходящего в сад,
так как стул и письменный стол были обращены к этому окну. Хотя лицо
филантропа и казалось озабоченным, озабоченность эта, бесспорно, не имела
никакого отношения к миллионеру. Камердинер Уинда, или его слуга, крупный,
сильный человек с прилизанными светлыми волосами, стоял сбоку от своего
господина с пачкой писем в руке. Личный секретарь Уинда, рыжий молодой
человек с умным острым лицом, уже держался за ручку двери, как бы на лету
подхватив какую-то мысль хозяина или повинуясь его жесту. Комната, не только
скромно, но даже аскетически обставленная, была почти пуста, - со
свойственной ему педантичностью Уинд снял и весь верхний этаж, обратив его в
кладовую; все его бумаги и имущество хранились там в ящиках и обвязанных
веревками тюках.
- Уилсон, отдайте их дежурному по этажу, - приказал Уинд слуге,
протягивая ему письма. - А потом принесите мне брошюру о ночных клубах
Миннеаполиса, вы найдете ее в пакете под буквой "Г". Мне она понадобится
через полчаса, а до тех пор меня не беспокойте. Так вот, мистер Вэндем,
предложение ваше представляется мне весьма многообещающим, но я не могу дать
окончательного ответа, пока не ознакомлюсь с отчетом. Я получу его завтра к
вечеру и немедленно позвоню вам. Простите, что пока не могу высказаться
определеннее.
Мистер Вэндем, очевидно, догадался, что его вежливо выпроваживают, и по
его болезненно-желтому мрачному лицу скользнуло подобие усмешки - он оценил
иронию ситуации.
- Видимо, мне пора уходить, - сказал он.
- Спасибо, что заглянули, мистер Вэндем, - вежливо откликнулся Уинд. -
Извините, что не провожаю вас, - у меня тут дело, которое не терпит
отлагательства. Феннер, - обратился он к секретарю, - проводите мистера
Вэндема до автомобиля и оставьте меня одного на полчаса. Мне надо кое-что
обдумать самому. После этого вы мне понадобитесь.
Трое вышли вместе в коридор и притворили за собой дверь. Могучий слуга
Уилсон направился к дежурному, а двое других повернули в противоположную
сторону, к лифту, поскольку кабинет Уинда находился на четырнадцатом этаже.
Не успели они отойти от двери и на ярд, как вдруг увидели, что коридор
заполнен надвигающейся на них внушительной фигурой. Человек был высок и
широкоплеч, его массивность особенно подчеркивал белый или очень светлый
серый костюм, очень широкополая белая шляпа и почти столь же широкий ореол
почти столь же белых волос. В этом ореоле лицо его казалось сильным и
благородным, как у римского императора, если не считать мальчишеской, даже
младенческой яркости глаз и блаженной улыбки.
- Мистер Уоррен Уинд у себя? - бодро осведомился он.
- Мистер Уоррен Уинд занят, - ответил Феннер. - Его нельзя беспокоить
ни под каким видом. Если позволите, я его секретарь и могу передать любое
поручение.
- Мистера Уоррена Уинда нет ни для папы римского, ни для коронованных
особ, - проговорил нефтяной магнат с кислой усмешкой. - Мистер Уоррен Уинд
чертовски привередлив. Я зашел вручить ему сущую безделицу - двадцать тысяч
долларов... на определенных условиях, а он велел мне зайти в другой раз, как
будто я мальчишка, который прибежит по первому зову.
- Прекрасно быть мальчишкой, - заметил незнакомец, - а еще прекраснее
услышать зов. Я вот пришел передать ему зов, который он обязан услышать. Это
зов великой, славной страны, там, на Западе, где выковывается истинный
американец, пока все вы тут спите без просыпу. Вы только передайте ему, что,
мол, Арт Олбойн из Оклахома-сити явился обратить его.
- Я повторяю, никому не велено входить, - резко возразил рыжий
секретарь. - Он распорядился, чтобы никто не беспокоил его в течение
получаса.
- Все вы тут, на Востоке, не любите, когда вас беспокоят, - возразил
жизнерадостный мистер Олбойн, - но похоже, что на Западе подымается сильный
ветер, и уж он-то вас побеспокоит. Ваш Уинд высчитывает, сколько денег
пойдет на ту или другую затхлую религию, а я вам говорю: всякий проект,
который не считается с новым движением Великого Духа в Техасе и Оклахоме, не
считается с религией будущего.
- Как же! Знаем мы эти религии будущего, - презрительно проронил
миллионер. - Я по ним прошелся частым гребнем. Запаршивели, как бродячие
собаки. Была такая особа по имени София, ей бы зваться Сапфирой (1).
Надувательство чистой воды. Привязывают нитки к столам и тамбуринам. Потом
была еще компания, "Невидимая Жизнь", - они утверждали, будто могут
исчезать, когда захотят. И исчезли-таки, и сотня тысяч моих долларов вместе
с ними. Знавал я и Юпитера Иисуса из Денвера, виделся с ним несколько недель
кряду, а он тоже оказался обыкновенным жуликом. Был и пророк-патагонец, - он