Честертон Гилберт Кийт. Избранное

вопрос. Дал ли вам адрес человек, который уронил трость со шпагой?
- Дал, сэр, - ответил, подумав, полицейский, - да, он его дал.
- Я Руперт Грант, - не без гордости сказал Руперт. - Я не раз помогал
полиции в важных делах. Не дадите ли вы адрес мне?
Констебль на него посмотрел.
- Хорошо, - опять сказал он. - Адрес такой: Вязы, Бакстонский луг,
неподалеку от Перли, графство Серрей.
- Спасибо, - кивнул Руперт и побежал сквозь мглу, как только мог
быстрее, повторяя про себя адрес.
Обычно Руперт Грант вставал поздно, как лорд, и поздно завтракал; ему
как-то удавалось сохранять положение балованного младшего брата. Однако
наутро мы с Бэзилом застали его на ногах.
- Ну вот, - резко произнес он прежде, чем мы сели к столу, - что ты
теперь думаешь о Кийте?
- Думаю? - переспросил Бэзил. - Да ничего.
- Очень рад, - сказал Руперт, с недолжным пылом намазав маслом тостик.
- Я знал, что ты со мной согласишься. Этот лейтенант - отпетый лжец и
мерзавец.
- Постой, - монотонно и весомо проговорил Бэзил. - Ты меня не понял. Я
хотел сказать именно то, что и сказал: я не думаю о нем, он не занимает моих
мыслей. А ты вот думаешь, и слишком много, иначе ты бы не счел его
мерзавцем. На мой взгляд, он был великолепен.
- Иногда мне кажется, - сообщил Руперт, с излишним гневно разбивая
яйцо, - что ты изрекаешь парадоксы ради искусства. Что ты говоришь? Перед
нами - весьма подозрительная личность, бродяга, авантюрист, не скрывающий
причастности к черным и кровавым событиям. Мы идем за ним на какое-то
свидание и видим, как они с этим агентом запинаются и лгут. В тот же вечер
он встревает в страшную драку, причем только он вооружен. Если это
великолепно, я не разбираюсь в великолепии.
Бэзил остался невозмутимым.
- Да, - сказал он, - его добродетели не совсем обычны. Он очень любит
риск и перемены. Твои же выводы случайны. Он не хотел говорить о деле при
нас. А кто захочет? У него в трости шпага. Что ж, не у него одного. Он вынул
ее во время уличной драки. Вполне понятно. Ничего подозрительного здесь нет.
Ничего не подтверждает...
Тут раздался стук в дверь.
- Простите, сэр, - сказала встревоженная хозяйка, - к вам полицейский.
- Пускай войдет, - сказал Бэзил; мы молчали.
Тяжеловесный, приятный с виду констебль заговорил уже в дверях.
- Вчера, на Коппер-стрит, во время драки, - почтительно произнес он, -
кто-то из вас, господа, посоветовал мне приглядывать за одним человеком.
Руперт медленно приподнялся, глаза его сверкали, как бриллианты, но
констебль спокойно продолжал, глядя в бумажку:
- Он не старый, но седой. Костюм светлый, очень хороший, но рваный,
порвали в драке. Назвался Драммондом Кийтом.
- Занятно, - сказал Бэзил. - Я как раз собирался очистить его от
подозрений. Так что с ним такое?
- Понимаете, сэр, - отвечал констебль, - все адреса правильные, а он
дал фальшивый. Такого места нет. Руперт едва не опрокинул стол вместе с
завтраком.
- Вот оно! - крикнул он. - Знамение небес.
- Странно, - нахмурился Бэзил. - Зачем ему давать фальшивый адрес,
когда он ни в чем не...
- О, кретин! - завопил Руперт. - О, ранний христианин! Ни удивляюсь,
что ты уже не служишь в суде. По-твоему, все вроде тебя, такие же хорошие.
Неужели еще не понял? Сомнительные знакомства, подозрительные рассказы,
странные беседы, глухие улицы, спрятанный кинжал, полумертвый человек и,
наконец, фальшивый адрес. Великолепно, ничего не скажешь!
- Это очень странно, - повторил Бэзил, шагая по комнате. - Вы уверены,
констебль, здесь нет ошибки? Адрес записан правильно, а там никого не нашли?
- Все очень просто, сэр, - отвечал полицейский. - Место известное, в
пригороде, наши люди съездили туда, когда вы еще спали. Только дома нет. Там
вообще нет домов. Хоть это и под самым Лондоном, там только луг, штук пять
деревьев, а людей нет и в помине. Нет, сэр, он нас обманул. Умный человек,
хитрый, теперь таких мало. Никто не знает, вдруг там есть дома, а их нету.
Слушая эту разумную речь, Бэзил мрачнел. Едва ли впервые я видел, что
он загнан в угол, и, честно говоря, удивлялся детскому упрямству, с которым
он защищает сомнительного лейтенанта. Наконец он сказал:
- Кстати, какой это адрес?
Констебль отыскал нужную бумажку, но Руперт его опередил. Небрежно
опираясь о подоконник, как и следует спокойно торжествующему сыщику, он
заговорил резко и вкрадчиво.
- Что ж, я скажу тебе, Бэзил, - произнес он, лениво ощипывая какой-то
цветок. - Я догадался его записать. Констебль поправит меня, если ошибусь. -
И, нежно глядя ввысь, отчеканил: - Вязы, Бакстонский луг, неподалеку от
Перли, графство Серрей.
- Правильно, сэр, - сказал полицейский, смеясь и складывая листочки.
Мы помолчали. Голубые глаза Бэзила мгновение-другое глядели в пустоту.
Потом он откинул голову, и так резко, что я испугался, не плохо ли ему. Но
прежде, чем я шевельнулся, губы его разверзлись (не подберу другого слова) и
дикий, неудержимый, оглушительный хохот сотряс комнату.
Хозяин наш словно заболел смехом; а мы в те минуты заболели страхом.
- Простите, - сказал безумец, вставая наконец на ноги. - Не сердитесь,
пожалуйста! Это невежливо, да и нелепо, что там - бессмысленно, ведь мы
спешим. Поезда туда ходят плохо.
- Туда? - повторил я. - Куда это?
- Ах ты, забыл! - огорчился Бэзил. - Какой-то луг... Есть у кого-нибудь
расписание?
- Ты что, хочешь ехать по этому адресу? - вскричал растерянный Руперт.
- Не может быть!
- А что? - спросил Бэзил.
- Зачем тебе это нужно? - спросил его брат, вцепляясь в цветок на окне.
- Как зачем? - удивился Бэзил. - Чтобы найти нашего друга. Ты не хочешь
его найти?
Руперт безжалостно обломил веточку и швырнул ее на пол.
- Ну уж там ты его не найдешь! - воскликнул он. - Где угодно, только не
там.
Мы с констеблем поневоле засмеялись, а Руперт, наделенный фамильным
красноречием, ободрился и продолжал спокойнее:
- Быть может, он в Бекингемском дворце; быть может, он на куполе
Святого Павла; быть может, он в тюрьме (это скорее всего), в моем подвале, в
твоем буфете, где угодно, только не там, где ты собираешься его искать!
- Да, собираюсь, - спокойно сказал Бэзил, надевая пальто. Я думал, и ты
со мной пойдешь. А не хочешь, располагайся тут пока я туда съезжу.
Человек гонится за тем, что от него ускользает; и мы вскочили с места,
когда Бэзил взял трость и шляпу.
- Постой! - крикнул Руперт. - Да там ничего нет, только луг и деревья.
Он дал этот адрес нарочно. Неужели ты туда едешь?
- Еду, еду, - отвечал Бэзил, на ходу вынимая часы. - Жалко что мы
упустили поезд. Что ж, это к лучшему, мы его могли не застать. А вот поезд
5,5 придет примерно к шести. На нем и отправимся, тогда уж мы точно поймаем
твоего Кийта.
- Поймаем! - воскликнул вконец разозлившийся Руперт. Где же ты думаешь
его поймать?
- Все не запомню толком, - посетовал Бэзил, застегав, пальто. - Вязы...
ну как там дальше? Да, Бакстонский луг. Значит, на этом лугу.
- Такого места нет, - повторил Руперт, но пошел за братом! Пошел и я,
сам не знаю, почему. Мы всегда за ним шли; удивительнее всего, что особенно
мы его слушались, когда он делал что-то нелепое. Если бы он сказал: "Надо
найти священную свинью о десяти хвостах", мы пошли бы за ним на край света.
Быть может, это мистическое чувство окрасилось в тот раз темными,
словно туча, цветами нашего странствия. Когда мы шли от станции, сумерки
сменялись полутьмой. Лондонские пригороды чаще всего будничны и уютны, но
если уж они пустынны, они безотрадней йоркширских болот или шотландских гор,
путник падает в тишину, словно в царство злых эльфов. Так и кажется, что ты
- на обочине мироздания, о которой забыл Бог.
Место само по себе было бессмысленным и неприютным, но свойства эти
стократ увеличивала бессмысленность нашего странствия. Все было нелепо,
нескладно, ненужно - и редкие клочья унылой травы, и совсем уж редкие
деревья, и мы, трое людей под началом безумца, который ищет отсутствующего
человека в несуществующем месте. Мертвенно-лиловый закат глядел на нас,
болезненно улыбаясь перед смертью.
Бэзил шагал впереди, подняв воротник, вглядываясь в сумерки, словно
какой-то гротескный Наполеон. Сгущалась мгла, стояла тишина, мы шли против
ветра, по лугу, когда наш вожатый повернулся, и я разглядел на его лице
широкую улыбку победителя.
- Ну, вот! - воскликнул он, вынимая руки из карманов. - Пришли. - И он
хлопнул в ладоши, не снимая перчаток.
Ветер горестно выл над неприютным лугом; два вяза нависли над нами
бесформенными тучами. До самого горизонта здесь не было никого, даже зверя,
а посреди пустыни стоял Бэзил Грант, потирая руки, словно гостеприимный
кабатчик в дверях своего кабачка.
- Хорошо вернуться к цивилизации! - весело сказал он. - Вот говорят,
что в ней нет поэзии. Не верьте, это - заблуждение цивилизованных людей.
Подождите, пока вы и впрямь затеряетесь в природе, среди бесовских лесов и
жестоких цветов. Тогда вы и поймете, что нет звезды, подобной звезде очага;
нет реки, подобной реке вина, доброго красного вина, которое вы, мистер
Руперт Грант, будете через две-три минуты поглощать без всякой меры.
Ветер в деревьях затих, мы тревожно переглянулись. Бэзил радостно
продолжал:
- Вот увидите, у себя дома наш хозяин куда проще. Я как-то был у него в
Ярмуте, там он жил в такой хижине, и в Лондоне, в порту, он жил на складе.
Он славный человек, а самое лучшее в нем - то, о чем я говорил.
- О чем вы говорите сейчас? - спросил я, не видя смысла в этих словах.
- Что в нем самое лучшее?
- Правдивость, - отвечал Бэзил. - Скрупулезная, буквальная правдивость.
- Ну, знаешь! - вскричал Руперт, притопывая то ли от злости, то ли от
холода, словно кебмен. - Что-то сейчас он не очень скрупулезен. Да и ты,
надо сказать. Какого черта ты затащил нас в эту дыру.
- Он слишком правдив, - продолжал Бэзил, - слишком строг и точен. Надо
бы подбавить намеков, неясностей, вполне законной романтики. Однако пора
идти. Мы опоздаем к ужину.
Руперт страшно побледнел и прошептал мне на ухо:
- Неужели галлюцинации? Неужели ему мерещится дом?
- Да, наверное, - сказал я и громко, весело, здраво прибавил, обращаясь
к Бэзилу: - Ну, ну, что это вы! Куда вы нас зовете? Голос мой показался мне
таким же странным, как ветер.
- Сюда, наверх! - Бэзил прыгнул и стал карабкаться по серой колонне
ствола. - Лезьте, лезьте! - кричал он из тьмы весело, словно школьник. - А
то опоздаем.
Огромные вязы стояли совсем рядом, зазор был меньше ярда, а то и меньше
фута, словно деревья эти - сиамские близнецы растительного царства. И сучья,
и выемки стволов образовали ступеньки, какую-то природную лестницу.
Так и не знаю, почему мы послушались. Быть может, тайна тьмы и
бесприютности умножила мистику первенства, которым наделен Бэзил. Великанья
лестница над нами вела куда-то, видимо, к звездам, и ликующий голос звал нас
на небо.
На полпути меня лизнул и отрезвил холодный ночной воздух. Гипноз
безумца рассеялся; и я увидел, как на чертеже или на карте, современных
людей в пальто, которые лезут на дерево где-то в болотах, тогда как
проходимец, которого они ищут, смеется над ними в каком-нибудь низкопробном
ресторане. Да и как ему и смеяться? Но подумать жутко, что бы он делал, как
хохотал, если бы нас увидел! От этой мысли я чуть не свалился с дерева.
- Суинберн, - раздался вверху голос Руперта, - что же мы делаем?
Давайте спустимся вниз. - И я понял по самому звуку, что и он проснулся.
- Нельзя бросить Бэзила, - сказал я. - Схватите-ка его ногу!
- Он слишком высоко, - ответил Руперт, - почти на вершине. Ищет этого
лейтенанта в вороньих гнездах.
Мы и сами были высоко, там, где могучие стволы уже дрожали и качались
от ветра. Я взглянул вниз и увидел, что почти прямые линии чуть-чуть
сближаются. Раньше я видел, как деревья сближаются в вышине; сейчас они
сближались внизу, у земли, и я ощутил что затерян в космосе, словно падающая
звезда.
- Неужели его не остановить? - крикнул я.
- Что поделаешь! - ответил мой собрат по лазанью. - Пусть доберется до
вершины. Когда он увидит, что там только ветер и листья, он может отрезветь.
Слышите, он разговаривает сам с собой.
- Может быть, с нами? - предположил я.
- Нет, - сказал Руперт, - он бы кричал. Раньше он с собой не говорил.
Боюсь, ему очень плохо. Это же первый признак безумия.
- Да, - горько согласился я и вслушался. Голос Бэзила действительно
звучал над нами, но в нем уже не было ликования. Друг наш говорил спокойно,
хотя иногда и смеялся среди листьев и звезд.
Вдруг Руперт яростно вскрикнул:
- О, Господи!
- Вы ударились? - всполошился я.
- Нет, - отвечал он. - Прислушайтесь. Бэзил беседует не с собой.
- Значит, с нами, - сказал я.
- Нет, - снова сказал Руперт, - и не с нами.
Отягощенные листвой ветви рванулись, заглушая звуки, и потом я снова
услышал разумный, спокойный голос, вернее - два голоса. Тут Бэзил крикнул
вниз:
- Идите, идите! Он здесь.
А через секунду мы услышали:
- Очень рад вас видеть. Прошу!
Среди ветвей, словно осиное гнездо, висел какой-то яйцевидный предмет.
В нем была дырка, а из дырки на нас глядел бледный и усатый лейтенант,
сверкая южной улыбкой.
Потеряв и чувства, и голос, мы как-то влезли в странную дверь и
очутились в ярко освещенной, очень маленькой комнатке с массой подушек,
множеством книг у овальной стены, круглым столом и круглой скамьей. За
столом сидели три человека: Бэзил, такой непринужденный, словно живет тут с
детства; лейтенант Кийт, очень радостный, но далеко не столь спокойный и
величественный; и, наконец, жилищный агент, назвавшийся Монморенси. У стены
стояли ружье и зеленый зонтик, сабля и шпоры висели рядком, на полочке мы
увидели запечатанную бутыль, на столе - шампанское и бокалы.
Вечерний ветер ревел внизу, как океан у маяка, и комнатка слегка
покачивалась, словно каюта в тихих водах.
Бокалы наполнили, а мы все не могли прийти в себя. Тогда заговорил
Бэзил:
- Кажется, Руперт, ты еще не совсем уверен. Видишь, как правдив наш
хозяин, а мы его обижали.
- Я не все понимаю, - признался, моргая на свету, Руперт. - Лейтенант
Кийт сказал, что его адрес... Лейтенант Кийт широко и приветливо улыбнулся.
- Бобби спросил, где я живу, - пояснит он, - я и ответил совершенно
точно, что живу на вязах, недалеко от Перли. Тут Бакстонский луг. Мистер
Монморенси - жилищный агент, его специальность - дома на деревьях. У него
почти нет клиентов, люди как-то не хотят, чтобы этих домов стало слишком
много. А вот для таких, как я, это самое подходящее жилище.
- Вы агент по домам на деревьях? - живо осведомился Руперт, исцеленный
романтикой реальности.
Мистер Монморенси, вконец смутившись, сунул руку в один из карманов и
нервно извлек оттуда змею, которая поползла по скатерти.
- Д-да, сэр, - отвечал он. - П-понимаете, родители хотели, чтобы я
занялся недвижимостью, а я люблю естественную историю. Они умерли, надо
чтить их волю... Вот я и решил, что такие дома... это... это... компромисс
между ботаникой и жилищным делом.
Руперт рассмеялся.
- Есть у вас клиенты? - спросил он.
- Н-не совсем, - ответил мистер Монморенси, бросая робкий взгляд на
единственного заказчика. - Зато они из самого высшего общества.
- Дорогие друзья, - сказал Бэзил, пыхтя сигарой, - помните о двух
вещах. Первое: когда вы размышляете о нормальном человеке, знайте, что
вероятнее всего - самое простое. Когда вы размышляете о человеке безумном,
как наш хозяин, вероятнее всего - самое невероятное. Второе: если изложить
факты очень точно, они непременно кажутся дикими. Представьте, что лейтенант
купил кирпичный домик в Клепеме без единого деревца и написал на калитке:
"Вязы". Удивитесь вы? Ничуть, вы поверите, ибо это - явная, беззастенчивая
ложь.
- Пейте вино, джентльмены, - весело сказал Кийт, - а то этот ветер
перевернет бокалы.
Висячий дом почти совсем не качался, и все же, радуясь вину, мы
ощущали, что огромная крона мечется в небесах, словно головка чертополоха.



Г.К. Честертон
Сапфировый крест

Перевод Н. Трауберг

Между серебряной лентой утреннего неба и зеленой блестящей лентой моря
пароход причалил к берегу Англии и выпустил на сушу темный рой людей. Тот,
за кем мы последуем, не выделялся из них - он и не хотел выделяться. Ничто в
нем не привлекало внимания; разве что праздничное щегольство костюма не
совсем вязалось с деловой озабоченностью взгляда. Легкий серый сюртук, белый
жилет и серебристая соломенная шляпа с серо-голубой лентой подчеркивали
смуглый цвет его лица и черноту эспаньолки, которой больше бы пристали брыжи
елизаветинских времен. Приезжий курил сигару с серьезностью бездельника.
Никто бы не подумал, что под серым сюртуком - заряженный револьвер, под
белым жилетом - удостоверение сыщика, а под соломенной шляпой - умнейшая
голова Европы. Это был сам Валантэн, глава парижского сыска, величайший
детектив мира. А приехал он из Брюсселя, чтобы изловить величайшего
преступника эпохи.
Фламбо был в Англии. Полиция трех стран наконец выследила его, от Гента
до Брюсселя, от Брюсселя до Хук ван Холланда (1), и решила, что он поедет в
Лондон, - туда съехались в те дни католические священники, и легче было
затеряться в сутолоке приезжих Валантэн не знал еще, кем он прикинется -
мелкой церковной сошкой или секретарем епископа, никто ничего не знал, когда
дело касалось Фламбо.
Прошло много лет с тех пор, как этот гений воровства перестал
будоражить мир и, как говорили после смерти Роланда, на земле воцарилась
тишина. Но в лучшие (то есть в худшие) дни Фламбо был известен не меньше,
чем кайзер. Чуть не каждое утро газеты сообщали, что он избежал расплаты за
преступление, совершив новое, еще похлеще. Он был гасконец, очень высокий,
сильный и смелый. О его великаньих шутках рассказывали легенды: однажды он
поставил на голову следователя, чтобы "прочистить ему мозги"; другой раз
пробежал по Рю де Риволи с двумя полицейскими под мышкой. К его чести, он
пользовался своей силой только для таких бескровных, хотя и унижающих жертву
дел. Он никогда не убивал - он только крал, изобретательно и с размахом.
Каждую из его краж можно было счесть новым грехом и сделать темой рассказа.
Это он основал в Лондоне знаменитую фирму "Тирольское молоко", у которой не
было ни коров, ни доярок, ни бидонов, ни молока, зато были тысячи клиентов;
обслуживал он их очень просто: переставлял к их дверям чужие бидоны. Большей
частью аферы его были обезоруживающе просты. Говорят, он перекрасил ночью
номера домов на целой улице, чтобы заманить кого-то в ловушку. Именно он
изобрел портативный почтовый ящик, который вешал в тихих предместьях,
надеясь, что кто-нибудь забредет туда и бросит в ящик посылку или деньги. Он
был великолепным акробатом; несмотря на свой рост, он прыгал, как кузнечик,
и лазал по деревьям не хуже обезьяны. Вот почему, выйдя в погоню за ним,
Валантэн прекрасно понимал, что в данном случае найти преступника - еще
далеко не все.
Но как его хотя бы найти? Об этом и думал теперь прославленный сыщик.
Фламбо маскировался ловко, но одного он скрыть не мог - своего
огромного роста. Если бы меткий взгляд Валантэна остановился на высокой
зеленщице, бравом гренадере или даже статной герцогине, он задержал бы их
немедля. Но все, кто попадался ему на пути, походили на переодетого Фламбо
не больше, чем кошка - на переодетую жирафу. На пароходе он всех изучил; в
поезде же с ним ехали только шестеро: коренастый путеец, направлявшийся в
Лондон; три невысоких огородника, севших на третьей станции; миниатюрная
вдова из эссекского местечка и совсем низенький священник из эссекской
деревни. Дойдя до него, сыщик махнул рукой и чуть не рассмеялся. Маленький
священник воплощал самую суть этих скучных мест: глаза его были бесцветны,
как Северное море, а при взгляде на его лицо вспоминалось, что жителей
Норфолка зовут клецками. Он никак не мог управиться с какими-то пакетами.
Конечно, церковный съезд пробудил от сельской спячки немало священников,
слепых и беспомощных, как выманенный из земли крот. Валантэн, истый француз,
был суровый скептик и не любил попов. Однако он их жалел, а этого пожалел бы
всякий. Его большой старый зонт то и дело падал; он явно не знал, что делать
с билетом, и простодушно до глупости объяснял всем и каждому, что должен
держать ухо востро, потому что везет "настоящую серебряную вещь с синими
камушками". Забавная смесь деревенской бесцветности со святой простотой
потешала сыщика всю дорогу; когда же священник с грехом пополам собрал
пакеты, вышел и тут же вернулся за зонтиком, Валантэн от души посоветовал
ему помолчать о серебре, если он хочет его уберечь. Но с кем бы Валантэн ни
говорил, он искал взглядом другого человека - в бедном ли платье, в богатом
ли, в женском или мужском, только не ниже шести футов. В знаменитом
преступнике было шесть футов четыре дюйма (2).
Как бы то ни было, вступая на Ливерпул-стрит, он был уверен, что не
упустил вора. Он зашел в Скотланд-Ярд, назвал свое имя и договорился о
помощи, если она ему понадобится, потом закурил новую сигару и отправился
бродить по Лондону. Плутая по улочкам и площадям к северу от станции
Виктория, он вдруг остановился. Площадь - небольшая и чистая - поражала
внезапной тишиной; есть в Лондоне такие укромные уголки. Строгие дома,
окружавшие ее, дышали достатком, но казалось, что в них никто не живет; а в
центре - одиноко, словно остров в Тихом океане, - зеленел усаженный кустами
газон. С одной стороны дома были выше, словно помост в конце зала, и ровный
их ряд, внезапно и очень по-лондонски, разбивала витрина ресторана. Этот
ресторан как будто бы забрел сюда из Сохо; все привлекало в нем - и деревья
в кадках, и белые в лимонную полоску шторы. Дом был по-лондонски узкий, вход
находился очень высоко, и ступеньки поднимались круто, словно пожарная
лестница. Валантэн остановился, закурил и долго глядел на полосатые шторы.
Самое странное в чудесах то, что они случаются. Облачка собираются
вместе в неповторимый рисунок человеческого глаза. Дерево изгибается
вопросительным знаком как раз тогда, когда вы не знаете, как вам быть. И то
и другое я видел на днях. Нельсон гибнет в миг победы, а некий Уильямс
убивает случайно Уильямсона (похоже на сыноубийство!). Короче говоря, в
жизни, как и в сказках, бывают совпадения, но прозаические люди не принимают
их в расчет. Как заметил некогда Эдгар По, мудрость должна полагаться на
непредвиденное.
Аристид Валантэн был истый француз, а французский ум - это ум, и ничего
больше. Он не был "мыслящей машиной"; ведь эти слова - неумное порождение
нашего бескрылого фатализма: машина потому и машина, что не умеет мыслить.
Он был мыслящим человеком, и мыслил он здраво и трезво. Своими похожими на
колдовство победами он был обязан тяжелому труду, простой и ясной
французской мысли. Французы будоражат мир не парадоксами, а общими местами.
Они облекают прописные истины в плоть и кровь - вспомним их революцию.
Валантэн знал, что такое разум, и потому знал границы разума. Только тот,
кто ничего не смыслит в машинах, попытается ехать без бензина; только тот,
кто ничего не смыслит в разуме, попытается размышлять без твердой,
неоспоримой основы. Сейчас основы не было. Он упустил Фламбо в Норвиче, а
здесь, в Лондоне, тот мог принять любую личину и оказаться кем угодно, от
верзилы-оборванца в Уимблдоне до атлета-кутилы в отеле "Метрополь".
Когда Валантэн ничего не знал, он применял свой метод. Он полагался на
непредвиденное. Если он не мог идти разумным путем, он тщательно и
скрупулезно действовал вопреки разуму. Он шел не туда, куда следует, - не в
банки, полицейские участки, злачные места, а туда, куда не следует: стучался
в пустые дома, сворачивал в тупики, лез в переулки через горы мусора, огибал
любую площадь, петлял. Свои безумные поступки он объяснял весьма разумно.
Если у вас есть ключ, говорил он, этого делать не стоит; но если ключа нет -
делайте только так. Любая странность, зацепившая внимание сыщика, могла
зацепить и внимание преступника. С чего-то надо начать: почему же не начать
там, где мог остановиться другой? В крутизне ступенек, в тихом уюте
ресторана было что-то необычное. Романтическим духом сыщика Валантэн почуял,
что тут стоит остановиться. Он взбежал по ступенькам, сел у окна и спросил
черного кофе.
Было позднее утро, а он еще не завтракал. Остатки чужой еды на столиках
напомнили ему, что он проголодался; он заказал яйцо всмятку и рассеянно
положил в кофе сахар, думая о Фламбо. Он вспомнил, как тот использовал для
побега то ножницы, то пожар, то доплатное письмо без марки, а однажды собрал
толпу к телескопу, чтоб смотреть на мнимую комету. Валантэн считал себя не
глупее Фламбо и был прав. Но он прекрасно понимал невыгоды своего положения.
"Преступник - творец, сыщик - критик", - сказал он, кисло улыбнулся, поднес
чашку к губам и быстро опустил. Кофе был соленый.
Он посмотрел на вазочку, из которой брал соль. Это была сахарница,
предназначенная для сахара, точно так же, как бутылка предназначена для
вина. Он удивился, что здесь держат в сахарницах соль, и посмотрел, нет ли
где солонки. На столе стояли две, полные доверху. Может, и с ними не все в
порядке? Он попробовал; в них был сахар. Тогда он окинул вспыхнувшим
взглядом другие столики - не проявился ли в чем-нибудь и там изысканный вкус
шутника, переменившего местами соль и сахар? Все было опрятно и приветливо,
если не считать темного пятна на светлых обоях. Валантэн кликнул лакея.
Растрепанный и сонный лакей подошел к столику, и сыщик (ценивший
простую, незамысловатую шутку) предложил ему попробовать сахар и сказать,