Страница:
– Коммунисты обожают мое маленькое кафе.
– Вы развлекаете в своем заведении коммунистов?
– Они всегда были хорошими клиентами, еще до вашего появления. Вас это шокирует? Раздражает? – спросил он таким тоном, который не оставлял сомнения в том, что он уже делал это признание при подобных обстоятельствах. – После ухода ваших соотечественников с этой земли они еще долго будут хорошими клиентами. Не будьте наивными.
– Я вырос в таком месте, где наивность считалась за добродетель. И тем не менее, мсье Бурнар, я не шокирован и не раздражен, но я могу сообщить о вас в полицию.
– Это ваше право. Но большинство полицейских используют мое заведение для сделок с коммунистами. Полиция, как вы понимаете, необходимая в обиходе вещь. – Мсье Бурнар облокотился о мраморный столик. – До вашего прихода шла прекрасная, управляемая обеими сторонами маленькая война. – Француз сделал особое ударение на последней фразе. Когда Тайсон счел нужным подчеркнуть, что приехал он в эту страну не по своему желанию, француз процедил бесстрастно: – Американцы! – Этим было сказано все.
Поднявшись со стула, Тайсон произнес с достоинством:
– Спасибо за теннис и пиво.
Француз высокомерно оглядел Тайсона, но не встал.
– Пардон. Вы мой гость. Но здесь погибло так много моих земляков. В конце концов азиаты пойдут своей дорогой.
– Вместе с вами?
– Нет, не со мной. Я как поплавок на держусь на поверхности бушующего желтого моря. Вы и ваша армия... ну, словом, напоминаете тонущий «Титаник». – Не обращая теперь ни малейшего внимания на Тайсона, мсье Бурнар приступил к своему пиву.
Уже идя к выходу, Тайсон услышал вдогонку:
– Позаботьтесь о себе, мой друг. Я не вижу веских причин, по которым нужно умирать.
Тайсон принял душ и вернул взятую напрокат белую теннисную форму. В обмен на нее он получил выстиранную военную форму и начищенные до блеска армейские ботинки. Вьетнамский служитель бережно преподнес ему его автоматический кольт 45-го калибра, точно так же, как портье в английском клубе подает джентльмену трость. Сказать, что французский спортивный клуб являлся анахронизмом, было бы несправедливо, потому что умалило бы его значение. Однако он существовал как частный клуб – бастион насажденного безумия, окруженный враждебным, подозрительным миром.
Несясь на джипе, Тайсон припомнил этот неприятный разговор и задумался о сказанном мсье Бурнаром. Он пришел к выводу, что наивным оказался не кто иной, как мсье Бурнар. Ни он сам, ни его кафе, ни его клуб не переживут эту войну. Коммунисты символизировали нечто новое, и люди, подобные мсье Бурнару и его спортивным коллегам, которые считали, что могут поладить с этими мрачными пуританами, очевидно, ничего не вынесли из истории и жизненного опыта.
Только в одном француз оказался прав: азиаты пойдут своей дорогой. Тайсон понимал, что победить в этой войне нельзя. И он, как и другие полмиллиона американцев, загнанных в эту страну, начал настраивать себя на единственную победу, имевшую смысл, – Победу над смертью.
Тайсон невольно сбавил скорость на улицах Саут-сайда, по которым скученно двигались «пео», трехколесные экипажи, мотоциклы разных марок и цветов. Военные машины стремительно проносились мимо этого допотопного транспорта. Волны полуденного раскаленного воздуха приносили экзотические, пряные запахи. Стайка хорошеньких старшеклассниц, одетых в свои невесомые шелковые ао дай, пересекла улицу. Украдкой посмотрев на Тайсона, они захихикали и весело загомонили. Их учиттель, сурового вида монах, сделал им замечание. Процессия миновала проезжую часть, и Тайсон продолжил свой путь.
Шла рождественская неделя, но поскольку он не видел никаких признаков Рождества в этом тропическом городе, то не почувствовал ни ностальгии, ни тоска по родным. Неожиданно он заметил в окне рождественскую елку, мальчугана, несшего красивый сверток, а за закрытыми ставнями галереи, примыкавшей к роскошной вилле, услышал, как кто-то наигрывал на фортепиано знакомую мелодию «Священной ночи».
Тайсон пересек площадь перед собором Фукам. В северной ее части располагалось пулеметное гнездо, забаррикадированное со всех сторон мешками с песком.
Его охраняли несколько южновьетнамских солдат. Кроме пулеметных расчетов, установленных в разных частях города, никаких других признаков военного положения не было. Хюэ оставался нетронутой манящей иллюзией, и, как сказал мсье Бурнар, его энергия и очарование усиливались от наслоения страшных событий.
Тайсон завернул на узкую улочку и въехал в обнесенный изгородью двор. Он выпрыгнул из джипа, повесил через плечо свое оружие, потом взял с заднего сиденья тяжелую коробку, завернутую в красочную рождественскую бумагу.
Убедившись, что переулок пуст, он распахнул покосившуюся деревянную калитку и вошел во внутренний дворик, в котором пурпурные розы соседствовали с молочными калами.
Тайсон дернул за веревку, привязанную к колокольчику, и через минуту старая служанка открыла резную, красного дерева дверь. Тайсон обратился к ней по-французски:
– Allo, Sceur Terese, s'il vous plait[17].
Старуха улыбнулась, обнажив ряд неровных больших зубов с красно-коричневым налетом от ореха бетеля. Она знаком пригласила его войти в темную прихожую, а чуть погодя провела в гостиную.
Свое оружие он поставил на пол, прислонив его к буфету, сам сел в отдающее плесенью кресло с потертой домотканой обивкой, на которой резвились вышитые серебряные рыбки. Кресло это – единственный предмет мебели, – казалось, сработали европейские краснодеревщики еще до второй мировой войны. Ящерица юрко взобралась по пропыленной штукатурке стены и исчезла за дешевой иконой девы Марии. Зазоры между неровно уложенными керамическими плитками тоже покрывала зеленовато-черная плесень, несмотря на то что пол находился в идеальном состоянии. Тропики, подумалось ему, неохотно принимают человеческие существа. И то, что в этой разрушенной стране еще что-то находилось в целости и сохранности вопреки сорокалетней войне, не переставало удивлять его.
Тайсон не услышал, как она вошла в комнату, но увидел скользнувшую по стене тень. Он встал и обернулся. Девушка оделась в белое длинное платье с разрезами до бедер, под которым виднелись традиционные шелковые шаровары. Ему показалось, что она была смущена его появлением в монастыре. От этой мысли Тайсону тоже стало неловко. Война оправдывала многое, но мужчина, зашедший к женщине, должен иметь для этого основательные причины. Он замялся, пытаясь придумать более веское основание для своего появления, потом, запинаясь, произнес по-французски:
– Je suis entrain de venir...[18]–Он подумал, что если добавит «зашел мимоходом», то это прозвучит банально как на французском, так и на английском. Он все еще колебался, потом поднял коробку с пола и поставил ее на буфет. – Pour vous... et pour les autres sceurs. Bon Noel[19].
Она краем глаза взглянула на коробку, но ничего не сказала.
Тайсон не решался уйти, но и докучать своим неожиданным визитом ему не позволял ее социальный статус. Он знал, что если бы его окрыляли чистые помыслы: любовь к ближнему, христианское милосердие и дух Рождества, то он бы сейчас не чувствовал такой неловкости. На самом же деле у него на уме было совсем другое.
Сестра Тереза, шагнув к буфету, дотронулась до коробки изящными длинными пальцами.
Вынув нож, Тайсон ловко вспорол обертку и поддел крышку. Мыло, канцелярские принадлежности, консервированные фрукты, тальк, бутылка калифорнийского вина и другие товары, назначение которых, возможно, следовало объяснить, лежали аккуратно сложенные в коробке.
Сестра Тереза, подавив смущение, достала кусок мыла в золотистой фольге. Она пытливо изучала обертку и картинку на ней, потом понюхала, и невольный восторг озарил ее лицо.
Тайсон изо всех сил старался оказаться полезным, рассказывая о применении различных даров. Она поблагодарила его и положила мыло в коробку. Они неловко замолчали. В смущении Тайсон сказал:
– Jе vais maintenant[20].
Она спросила на его родном языке, услышав который, он от неожиданности вздрогнул:
– Не могли бы вы... меня подвезти?
Тайсон улыбнулся.
– Куда?
– В аптеку.
– Нет ничего проще.
Сестра Тереза направилась к двери. Он последовал за ней мимо того самого садика, роскошного своей изнеженной южной растительностью. Помог забраться в джип, потом обошел машину, проверяя, все ли на месте, не прибавилось ли чего, возбуждающего подозрения. Удовлетворенный осмотром, Бен сел за руль и включил зажигание, затем нажал на кнопку стартера. Джип, как ни странно, заурчал, но не взорвался. Ненавистный вьетконг и местные хулиганы проспали свою работу. Тайсон пришел к выводу, что страна эта, в конце концов, не такая уж и плохая.
Они ехали молча вдоль канала Фукам, пересекли мост ан Куу и направились по улице Дуй Тан. Постройки здесь в основном были двухэтажные, деревянные с узкими фасадами, дощатые настилы заменяли тротуары, а живописные аллеи тянулись по обеим сторонам улицы. Это удивительно напоминало типичный городок старого Запада.
Здесь, в Саут-сайде, располагались университет, центральная больница и стадион, почтамт и муниципальные органы, разместившиеся в особняке французского провинциального стиля. Ни одного из этих учреждений в старой части города не встретить, однако французы аккуратно застроили южный берег реки в то время, как императоры роскошествовали в уединении царственных покоев цитадели. Но здесь более не правили ни император, ни французы – никто. Сферы влияния в городе поделили военное и гражданское правительство, католическая и буддийская иерархии, студенчество и европейцы. Подобная феодальная раздробленность озадачила американцев, и Хюэ по этой причине оставался единственным городом во Вьетнаме, куда Штаты не ввели свои войска. Небольшая территория штаба военачальников Вьетнама чем-то напоминала неприступный императорский дворец – укромная и праздная обитель. Везде, в любой точке города, в каждом правительственном учреждении, в любой школе и пагоде, в любом доме чувствовалось незримое присутствие коммунистического духа, порожденного и взлелеянного городом, настойчиво разлагавшего умы своей вездесущей пропагандой, начиная с мсье Бурнара и кончая комиссаром полиции. И вопреки этому все чего-то ждали. Ждали.
Тайсон набрал скорость, поглядывая в зеркала дальнего обзора и стараясь двигаться по середине дороги, подальше от сумасшедших мотоциклистов. Он считал, что на Хюэ тратит больше сил и энергии, чем на походы по джунглям. Он вскользь посмотрел на сестру Терезу, безмятежно сидящую рядом с блаженной улыбкой и сложенными на коленях руками. Он озабоченно осведомился:
– Вьетконг вас больше не тревожит? В школе, я имею в виду?
Оставаясь в том же положении, она отвечала размеренно и чинно:
– Нас оставили в покое.
– Почему?
Пожав плечами, монахиня так же невозмутимо ответила:
– В Хюэ все оставляют друг друга в покое.
– Поговаривают, что в городе шалят вьетконг п его сторонники.
– В Хюэ много разумных людей.
– Также говорят, что Хюэ сильно настроен против американцев.
– Европейцы, живущие здесь доброжелательны к американцам.
Тайсон улыбнулся.
– Хюэ против войны.
– Весь мир против войны.
– Хюэ напоминает мне Гринвич-Вилледж, город такой. Даже люди там одеваются одинаково.
Она посмотрела на него.
– А где это?
– В Америке.
Чуть наклонив голову вбок, сестра Тереза скептически заметила:
– Америка предается разгулу.
– Так говорят. – Тайсон почувствовал себя оторванным от какого-то знакомого мира, ставшего теперь ирреальным, и от поистине чуждого мира, который становился понятным. Существует поверье, что тот человек, который полностью поймет Восток, сойдет с ума.
Джип резво подъехал к церкви Жанны д'Арк – желтоватому дому с колоннадой при входе и впечатляющих размеров колокольней. Невдалеке стояли школа и плохонькое зданьице, отмеченное Красным Крестом. Сестра Тереза сказала:
– Дальше я пойду пешком.
Тайсон подрулил к обочине оживленной улицы. Сестра Тереза, не двигаясь с места, робко спросила:
– Когда вы уезжаете?
Тайсон отрапортовал:
– Не позже семнадцатого апреля, а может, и раньше.
Легкое движение прелестной девичьей головки вызвало у Тайсона прилив нежности.
– А почему вы спрашиваете?
Она повела плечом – очень характерный для галлов жест, подумал он. Его распирало от любопытства, кто же из ее родителей уроженец Франции. Он осторожно поинтересовался.
– У вас семья в Хюэ?
– Да. У меня есть только мать. Мой отец парашютист.
– Французский солдат. Десантник?
– Да.
– Он во Франции?
Она повторила тот же жест.
– Я никогда его не знала.
– А во Франции были когда-нибудь?
– Нет. Я была только в Дананге – в монастырской школе.
– Вы хорошо говорите по-французски. Образованная монахиня, наполовину француженка. Почему же вы не уедете отсюда? Поезжайте во Францию.
Ее невозмутимый взгляд был бездонен, как океан.
– Зачем?
Тайсон подумал, что ему пора разъяснить, что война – дело нешуточное и она продолжается, и что наверняка, как подчеркнул мсье Бурнар, коммунисты победят, и что ей – женщине Богом данной красоты – легко повсюду добиться успеха. Но вместо этого он изменил тему разговора.
– Почему вы стали монахиней?
– Так захотела моя мать. Отец был католиком.
– А сколько вам лет?
– Двадцать три.
Значит, смело предположил он, она родилась в 1945-м, в год окончания Второй мировой войны, когда японцы окружили Вьетнам, а французы и коммунисты затеяли здесь войну. Он поколебался, потом спросил:
– Разве вы не находите, что положение незамужней женщины вас когда-нибудь станет тяготить?
В смущении она отвела взгляд.
Тайсон быстро поправился.
– Вопрос, конечно, бестактный. Простите.
Она спокойно ответила:
– Я довольна. В Хюэ нас много таких, со смешанной кровью... и мы... как вы выражаетесь... парии...
–Изгои.
– Да. Изгои нашего народа. Европейцы относятся к нам неплохо, хотя нас ценят не так высоко. Мы находим умиротворение и покой в Божьей обители.
Тайсон понял, что ее восприятие мира довольно ограниченно. Он презирал мужчин, которые разыгрывали роль Свенгали или профессора Хиггинса по отношению к женщинам не европейских культур или низкого происхождения, поэтому завел разговор о повседневности бытия.
– Когда я вас могу еще увидеть?
Она повернулась, впервые посмотрев ему в лицо. Он поймал этот взгляд и ответил взглядом, полным желания.
Шло время. Наконец она сказала:
– Завтра, если хотите. Тут у нас затевают праздник для детей. Вы... – она словно пробежала пальцами по клавиатуре, – играете на пианино?
– О... конечно.
– Хорошо. Les chansons de Noel?[21]
–Это я могу сыграть, только кроме «Реки под луной».
– Славно. A onze heures а l ecole[22]. -Она показала рукой.
– Я постараюсь там быть.
Девушка улыбнулась.
– Хорошо. – Став на подножку джипа, она оглянулась. – Мерси, лейтенант.
– До завтра, Тереза!
Ее, казалось, удивило такое обращение, но, ободренная, она ответила:
– До завтра... Бенджамин.
Девушка легко соскользнула с подножки и заспешила в сторону аптеки.
Тайсон следил за быстро удаляющейся фигуркой. Вдруг она на мгновение оглянулась, улыбнувшись застенчиво, и продолжила свой путь.
На память ему пришла первая встреча с Терезой. Это случилось месяц назад, в его первую поездку в Хюэ. Он вошел в собор Фукам вместе с офицером-католиком и другими верующими. Десятка два монахинь принимали причастие, и одна из них, отличавшаяся поразительной красотой, возвращалась к скамье со сложенными у подбородка ладонями. Ему показалось, что монахиня тоже обратила на него внимание или, может, не на него – просто на группу европейцев.
После мессы он вновь увидел ее на площади перед собором, беседующую с вьетнамской католической семьей. По настоянию Тайсона они приблизились к ней. Тайсон представился сам, а его приятель отрекомендовался на французском.
Тогда, размышлял Бен, он даже подумать не мог, что ему еще раз удастся ее увидеть. А сегодня это стало реальностью, и теперь они оба понимали, что любые последующие встречи становятся опасными.
Так раздумывал Тайсон, сидя в джипе, пока не начало смеркаться. Комендантский час в Хюэ длился с 12 ночи до 5 утра, но Комитет начальников штабов требовал возврата казенного имущества до наступления сумерек.
Тайсон на полной скорости летел к гаражу. Часовой помахал ему, стоя за воротами из колючей проволоки, запиравшими пояс высоких бетонных стен.
~~
Приоткрыв глаза, Тайсон увидел, что часы с подсветкой, стоявшие на ночном столике, показывали 3.15. Туман стелился низко над городом. В его сознании всплывали образы Терезы, Карен Харпер, Марси, тех, кто был в госпитале в Хюэ. Казалось, что прошлое накрыло тенью настоящее и грозило обернуться будущим.
Глава 22
– Вы развлекаете в своем заведении коммунистов?
– Они всегда были хорошими клиентами, еще до вашего появления. Вас это шокирует? Раздражает? – спросил он таким тоном, который не оставлял сомнения в том, что он уже делал это признание при подобных обстоятельствах. – После ухода ваших соотечественников с этой земли они еще долго будут хорошими клиентами. Не будьте наивными.
– Я вырос в таком месте, где наивность считалась за добродетель. И тем не менее, мсье Бурнар, я не шокирован и не раздражен, но я могу сообщить о вас в полицию.
– Это ваше право. Но большинство полицейских используют мое заведение для сделок с коммунистами. Полиция, как вы понимаете, необходимая в обиходе вещь. – Мсье Бурнар облокотился о мраморный столик. – До вашего прихода шла прекрасная, управляемая обеими сторонами маленькая война. – Француз сделал особое ударение на последней фразе. Когда Тайсон счел нужным подчеркнуть, что приехал он в эту страну не по своему желанию, француз процедил бесстрастно: – Американцы! – Этим было сказано все.
Поднявшись со стула, Тайсон произнес с достоинством:
– Спасибо за теннис и пиво.
Француз высокомерно оглядел Тайсона, но не встал.
– Пардон. Вы мой гость. Но здесь погибло так много моих земляков. В конце концов азиаты пойдут своей дорогой.
– Вместе с вами?
– Нет, не со мной. Я как поплавок на держусь на поверхности бушующего желтого моря. Вы и ваша армия... ну, словом, напоминаете тонущий «Титаник». – Не обращая теперь ни малейшего внимания на Тайсона, мсье Бурнар приступил к своему пиву.
Уже идя к выходу, Тайсон услышал вдогонку:
– Позаботьтесь о себе, мой друг. Я не вижу веских причин, по которым нужно умирать.
Тайсон принял душ и вернул взятую напрокат белую теннисную форму. В обмен на нее он получил выстиранную военную форму и начищенные до блеска армейские ботинки. Вьетнамский служитель бережно преподнес ему его автоматический кольт 45-го калибра, точно так же, как портье в английском клубе подает джентльмену трость. Сказать, что французский спортивный клуб являлся анахронизмом, было бы несправедливо, потому что умалило бы его значение. Однако он существовал как частный клуб – бастион насажденного безумия, окруженный враждебным, подозрительным миром.
Несясь на джипе, Тайсон припомнил этот неприятный разговор и задумался о сказанном мсье Бурнаром. Он пришел к выводу, что наивным оказался не кто иной, как мсье Бурнар. Ни он сам, ни его кафе, ни его клуб не переживут эту войну. Коммунисты символизировали нечто новое, и люди, подобные мсье Бурнару и его спортивным коллегам, которые считали, что могут поладить с этими мрачными пуританами, очевидно, ничего не вынесли из истории и жизненного опыта.
Только в одном француз оказался прав: азиаты пойдут своей дорогой. Тайсон понимал, что победить в этой войне нельзя. И он, как и другие полмиллиона американцев, загнанных в эту страну, начал настраивать себя на единственную победу, имевшую смысл, – Победу над смертью.
Тайсон невольно сбавил скорость на улицах Саут-сайда, по которым скученно двигались «пео», трехколесные экипажи, мотоциклы разных марок и цветов. Военные машины стремительно проносились мимо этого допотопного транспорта. Волны полуденного раскаленного воздуха приносили экзотические, пряные запахи. Стайка хорошеньких старшеклассниц, одетых в свои невесомые шелковые ао дай, пересекла улицу. Украдкой посмотрев на Тайсона, они захихикали и весело загомонили. Их учиттель, сурового вида монах, сделал им замечание. Процессия миновала проезжую часть, и Тайсон продолжил свой путь.
Шла рождественская неделя, но поскольку он не видел никаких признаков Рождества в этом тропическом городе, то не почувствовал ни ностальгии, ни тоска по родным. Неожиданно он заметил в окне рождественскую елку, мальчугана, несшего красивый сверток, а за закрытыми ставнями галереи, примыкавшей к роскошной вилле, услышал, как кто-то наигрывал на фортепиано знакомую мелодию «Священной ночи».
Тайсон пересек площадь перед собором Фукам. В северной ее части располагалось пулеметное гнездо, забаррикадированное со всех сторон мешками с песком.
Его охраняли несколько южновьетнамских солдат. Кроме пулеметных расчетов, установленных в разных частях города, никаких других признаков военного положения не было. Хюэ оставался нетронутой манящей иллюзией, и, как сказал мсье Бурнар, его энергия и очарование усиливались от наслоения страшных событий.
Тайсон завернул на узкую улочку и въехал в обнесенный изгородью двор. Он выпрыгнул из джипа, повесил через плечо свое оружие, потом взял с заднего сиденья тяжелую коробку, завернутую в красочную рождественскую бумагу.
Убедившись, что переулок пуст, он распахнул покосившуюся деревянную калитку и вошел во внутренний дворик, в котором пурпурные розы соседствовали с молочными калами.
Тайсон дернул за веревку, привязанную к колокольчику, и через минуту старая служанка открыла резную, красного дерева дверь. Тайсон обратился к ней по-французски:
– Allo, Sceur Terese, s'il vous plait[17].
Старуха улыбнулась, обнажив ряд неровных больших зубов с красно-коричневым налетом от ореха бетеля. Она знаком пригласила его войти в темную прихожую, а чуть погодя провела в гостиную.
Свое оружие он поставил на пол, прислонив его к буфету, сам сел в отдающее плесенью кресло с потертой домотканой обивкой, на которой резвились вышитые серебряные рыбки. Кресло это – единственный предмет мебели, – казалось, сработали европейские краснодеревщики еще до второй мировой войны. Ящерица юрко взобралась по пропыленной штукатурке стены и исчезла за дешевой иконой девы Марии. Зазоры между неровно уложенными керамическими плитками тоже покрывала зеленовато-черная плесень, несмотря на то что пол находился в идеальном состоянии. Тропики, подумалось ему, неохотно принимают человеческие существа. И то, что в этой разрушенной стране еще что-то находилось в целости и сохранности вопреки сорокалетней войне, не переставало удивлять его.
Тайсон не услышал, как она вошла в комнату, но увидел скользнувшую по стене тень. Он встал и обернулся. Девушка оделась в белое длинное платье с разрезами до бедер, под которым виднелись традиционные шелковые шаровары. Ему показалось, что она была смущена его появлением в монастыре. От этой мысли Тайсону тоже стало неловко. Война оправдывала многое, но мужчина, зашедший к женщине, должен иметь для этого основательные причины. Он замялся, пытаясь придумать более веское основание для своего появления, потом, запинаясь, произнес по-французски:
– Je suis entrain de venir...[18]–Он подумал, что если добавит «зашел мимоходом», то это прозвучит банально как на французском, так и на английском. Он все еще колебался, потом поднял коробку с пола и поставил ее на буфет. – Pour vous... et pour les autres sceurs. Bon Noel[19].
Она краем глаза взглянула на коробку, но ничего не сказала.
Тайсон не решался уйти, но и докучать своим неожиданным визитом ему не позволял ее социальный статус. Он знал, что если бы его окрыляли чистые помыслы: любовь к ближнему, христианское милосердие и дух Рождества, то он бы сейчас не чувствовал такой неловкости. На самом же деле у него на уме было совсем другое.
Сестра Тереза, шагнув к буфету, дотронулась до коробки изящными длинными пальцами.
Вынув нож, Тайсон ловко вспорол обертку и поддел крышку. Мыло, канцелярские принадлежности, консервированные фрукты, тальк, бутылка калифорнийского вина и другие товары, назначение которых, возможно, следовало объяснить, лежали аккуратно сложенные в коробке.
Сестра Тереза, подавив смущение, достала кусок мыла в золотистой фольге. Она пытливо изучала обертку и картинку на ней, потом понюхала, и невольный восторг озарил ее лицо.
Тайсон изо всех сил старался оказаться полезным, рассказывая о применении различных даров. Она поблагодарила его и положила мыло в коробку. Они неловко замолчали. В смущении Тайсон сказал:
– Jе vais maintenant[20].
Она спросила на его родном языке, услышав который, он от неожиданности вздрогнул:
– Не могли бы вы... меня подвезти?
Тайсон улыбнулся.
– Куда?
– В аптеку.
– Нет ничего проще.
Сестра Тереза направилась к двери. Он последовал за ней мимо того самого садика, роскошного своей изнеженной южной растительностью. Помог забраться в джип, потом обошел машину, проверяя, все ли на месте, не прибавилось ли чего, возбуждающего подозрения. Удовлетворенный осмотром, Бен сел за руль и включил зажигание, затем нажал на кнопку стартера. Джип, как ни странно, заурчал, но не взорвался. Ненавистный вьетконг и местные хулиганы проспали свою работу. Тайсон пришел к выводу, что страна эта, в конце концов, не такая уж и плохая.
Они ехали молча вдоль канала Фукам, пересекли мост ан Куу и направились по улице Дуй Тан. Постройки здесь в основном были двухэтажные, деревянные с узкими фасадами, дощатые настилы заменяли тротуары, а живописные аллеи тянулись по обеим сторонам улицы. Это удивительно напоминало типичный городок старого Запада.
Здесь, в Саут-сайде, располагались университет, центральная больница и стадион, почтамт и муниципальные органы, разместившиеся в особняке французского провинциального стиля. Ни одного из этих учреждений в старой части города не встретить, однако французы аккуратно застроили южный берег реки в то время, как императоры роскошествовали в уединении царственных покоев цитадели. Но здесь более не правили ни император, ни французы – никто. Сферы влияния в городе поделили военное и гражданское правительство, католическая и буддийская иерархии, студенчество и европейцы. Подобная феодальная раздробленность озадачила американцев, и Хюэ по этой причине оставался единственным городом во Вьетнаме, куда Штаты не ввели свои войска. Небольшая территория штаба военачальников Вьетнама чем-то напоминала неприступный императорский дворец – укромная и праздная обитель. Везде, в любой точке города, в каждом правительственном учреждении, в любой школе и пагоде, в любом доме чувствовалось незримое присутствие коммунистического духа, порожденного и взлелеянного городом, настойчиво разлагавшего умы своей вездесущей пропагандой, начиная с мсье Бурнара и кончая комиссаром полиции. И вопреки этому все чего-то ждали. Ждали.
Тайсон набрал скорость, поглядывая в зеркала дальнего обзора и стараясь двигаться по середине дороги, подальше от сумасшедших мотоциклистов. Он считал, что на Хюэ тратит больше сил и энергии, чем на походы по джунглям. Он вскользь посмотрел на сестру Терезу, безмятежно сидящую рядом с блаженной улыбкой и сложенными на коленях руками. Он озабоченно осведомился:
– Вьетконг вас больше не тревожит? В школе, я имею в виду?
Оставаясь в том же положении, она отвечала размеренно и чинно:
– Нас оставили в покое.
– Почему?
Пожав плечами, монахиня так же невозмутимо ответила:
– В Хюэ все оставляют друг друга в покое.
– Поговаривают, что в городе шалят вьетконг п его сторонники.
– В Хюэ много разумных людей.
– Также говорят, что Хюэ сильно настроен против американцев.
– Европейцы, живущие здесь доброжелательны к американцам.
Тайсон улыбнулся.
– Хюэ против войны.
– Весь мир против войны.
– Хюэ напоминает мне Гринвич-Вилледж, город такой. Даже люди там одеваются одинаково.
Она посмотрела на него.
– А где это?
– В Америке.
Чуть наклонив голову вбок, сестра Тереза скептически заметила:
– Америка предается разгулу.
– Так говорят. – Тайсон почувствовал себя оторванным от какого-то знакомого мира, ставшего теперь ирреальным, и от поистине чуждого мира, который становился понятным. Существует поверье, что тот человек, который полностью поймет Восток, сойдет с ума.
Джип резво подъехал к церкви Жанны д'Арк – желтоватому дому с колоннадой при входе и впечатляющих размеров колокольней. Невдалеке стояли школа и плохонькое зданьице, отмеченное Красным Крестом. Сестра Тереза сказала:
– Дальше я пойду пешком.
Тайсон подрулил к обочине оживленной улицы. Сестра Тереза, не двигаясь с места, робко спросила:
– Когда вы уезжаете?
Тайсон отрапортовал:
– Не позже семнадцатого апреля, а может, и раньше.
Легкое движение прелестной девичьей головки вызвало у Тайсона прилив нежности.
– А почему вы спрашиваете?
Она повела плечом – очень характерный для галлов жест, подумал он. Его распирало от любопытства, кто же из ее родителей уроженец Франции. Он осторожно поинтересовался.
– У вас семья в Хюэ?
– Да. У меня есть только мать. Мой отец парашютист.
– Французский солдат. Десантник?
– Да.
– Он во Франции?
Она повторила тот же жест.
– Я никогда его не знала.
– А во Франции были когда-нибудь?
– Нет. Я была только в Дананге – в монастырской школе.
– Вы хорошо говорите по-французски. Образованная монахиня, наполовину француженка. Почему же вы не уедете отсюда? Поезжайте во Францию.
Ее невозмутимый взгляд был бездонен, как океан.
– Зачем?
Тайсон подумал, что ему пора разъяснить, что война – дело нешуточное и она продолжается, и что наверняка, как подчеркнул мсье Бурнар, коммунисты победят, и что ей – женщине Богом данной красоты – легко повсюду добиться успеха. Но вместо этого он изменил тему разговора.
– Почему вы стали монахиней?
– Так захотела моя мать. Отец был католиком.
– А сколько вам лет?
– Двадцать три.
Значит, смело предположил он, она родилась в 1945-м, в год окончания Второй мировой войны, когда японцы окружили Вьетнам, а французы и коммунисты затеяли здесь войну. Он поколебался, потом спросил:
– Разве вы не находите, что положение незамужней женщины вас когда-нибудь станет тяготить?
В смущении она отвела взгляд.
Тайсон быстро поправился.
– Вопрос, конечно, бестактный. Простите.
Она спокойно ответила:
– Я довольна. В Хюэ нас много таких, со смешанной кровью... и мы... как вы выражаетесь... парии...
–Изгои.
– Да. Изгои нашего народа. Европейцы относятся к нам неплохо, хотя нас ценят не так высоко. Мы находим умиротворение и покой в Божьей обители.
Тайсон понял, что ее восприятие мира довольно ограниченно. Он презирал мужчин, которые разыгрывали роль Свенгали или профессора Хиггинса по отношению к женщинам не европейских культур или низкого происхождения, поэтому завел разговор о повседневности бытия.
– Когда я вас могу еще увидеть?
Она повернулась, впервые посмотрев ему в лицо. Он поймал этот взгляд и ответил взглядом, полным желания.
Шло время. Наконец она сказала:
– Завтра, если хотите. Тут у нас затевают праздник для детей. Вы... – она словно пробежала пальцами по клавиатуре, – играете на пианино?
– О... конечно.
– Хорошо. Les chansons de Noel?[21]
–Это я могу сыграть, только кроме «Реки под луной».
– Славно. A onze heures а l ecole[22]. -Она показала рукой.
– Я постараюсь там быть.
Девушка улыбнулась.
– Хорошо. – Став на подножку джипа, она оглянулась. – Мерси, лейтенант.
– До завтра, Тереза!
Ее, казалось, удивило такое обращение, но, ободренная, она ответила:
– До завтра... Бенджамин.
Девушка легко соскользнула с подножки и заспешила в сторону аптеки.
Тайсон следил за быстро удаляющейся фигуркой. Вдруг она на мгновение оглянулась, улыбнувшись застенчиво, и продолжила свой путь.
На память ему пришла первая встреча с Терезой. Это случилось месяц назад, в его первую поездку в Хюэ. Он вошел в собор Фукам вместе с офицером-католиком и другими верующими. Десятка два монахинь принимали причастие, и одна из них, отличавшаяся поразительной красотой, возвращалась к скамье со сложенными у подбородка ладонями. Ему показалось, что монахиня тоже обратила на него внимание или, может, не на него – просто на группу европейцев.
После мессы он вновь увидел ее на площади перед собором, беседующую с вьетнамской католической семьей. По настоянию Тайсона они приблизились к ней. Тайсон представился сам, а его приятель отрекомендовался на французском.
Тогда, размышлял Бен, он даже подумать не мог, что ему еще раз удастся ее увидеть. А сегодня это стало реальностью, и теперь они оба понимали, что любые последующие встречи становятся опасными.
Так раздумывал Тайсон, сидя в джипе, пока не начало смеркаться. Комендантский час в Хюэ длился с 12 ночи до 5 утра, но Комитет начальников штабов требовал возврата казенного имущества до наступления сумерек.
Тайсон на полной скорости летел к гаражу. Часовой помахал ему, стоя за воротами из колючей проволоки, запиравшими пояс высоких бетонных стен.
~~
Приоткрыв глаза, Тайсон увидел, что часы с подсветкой, стоявшие на ночном столике, показывали 3.15. Туман стелился низко над городом. В его сознании всплывали образы Терезы, Карен Харпер, Марси, тех, кто был в госпитале в Хюэ. Казалось, что прошлое накрыло тенью настоящее и грозило обернуться будущим.
Глава 22
Бенджамин Тайсон въехал в Саг-Харбор по Брик-Килн-роуд. Он не спеша проехал по узким улицам, миновав постройки начала XVIII столетия, отделанные серой галькой. На поездку в арендованном «триумфе-6» от квартиры на Манхэттене до Восточного побережья Лонг-Айленда ушло почти три часа. На остров уже наползла молчаливая ночь. Уличные фонари не горели, а раскидистые кроны деревьев, посаженных вдоль дороги, делали ее еще более темной.
Он прекрасно понимал, что попал в незнакомую часть города. Переднее колесо «триумфа» заскулило от сильного трения о бордюрный камень, когда Тайсон резко повернул к обочине. Выйдя из машины, он почувствовал, как его начинает обволакивать влажный просоленный воздух, от которого вокруг лампочек, освещавших почтовые ящики, поднималась туманная дымка.
Тайсон нащупал книгу на сиденье и положил ее в боковой карман ветровки. Хлопнув дверью, Бен пошел по незнакомой улице. Через несколько минут он оказался на Мейн-стрит. Довольно много отдыхающих в столь поздний час прогуливались по набережной, заглядывая в таверны и рестораны. Посетители сидели на веранде старого отеля «Америкэн», покачиваясь в креслах-качалках гнутого дерева, потягивая спиртное и тихо разговаривая.
Тайсон пересек Мейн-стрит и завернул на узкую улочку, спускавшуюся к рокочущему внизу заливу. Он запомнил, что где-то здесь очень давно видел почтовый ящик и дом, очень старый, с кедровыми кессонами, упиравшийся задней частью в скалу, нависавшую над бухтой Лоэр-коув. Дом и пустующие земли вокруг него окружал частый забор. На почтовом ящике все еще красовались фамилии Пикар-Уэллс. Горели огни.
Открыв калитку, Тайсон пошел к дому змеящейся дорожкой, выложенной битым ракушечником. Ничуть не колеблясь, потому что пришел сюда с благими намерениями, Тайсон протянул руку к медному кольцу и с силой ударил по выкрашенной черной краской двери. Он услышал шаги, и дверь открылась.
– Да?
Тайсон молчал.
Эндрю Пикар вглядывался в ночного гостя при тусклом свете фонаря. Брови его взлетели от удивления.
– О-о-о...
Тайсон смотрел на Пикара и молчал. Высокий сухопарый человек, стоявший в двух шагах от него, был одет в голубые джинсы, рубашку с оторванными пуговицами и закатанными рукавами. Тайсону бросился в глаза бронзовый загар и выгоревшие от летнего солнца и соли давно не стриженные волосы. Бен знал биографию этого человека, слышал его голос по радио и телевидению, поэтому такие слова, как «вылощенный» и «приторно-елейный», которыми он характеризовал Пикара, засели у него в голове. Однако реальность опровергала эту злобную предвзятость, и Тайсон признался себе, что Пикар выглядел, как бывший морской офицер, выполнивший, по общему мнению, свой долг.
Пикар сказал просто:
– Входите.
Тайсон прошел в комнату. Стерео наяривало мелодию Пола Маккартни. Когда глаза привыкли к темноте, Тайсон понял, что находится в огромной комнате, ставшей такой потому, что были уничтожены все внутренние перегородки. Простая крашеная мебель, три коврика, связанные крючком, яркими пятнами выступали на грубых досках пола. Вот и все убранство этого жилища. Убожество обстановки еще больше подчеркивал шикарный камин, сработанный из круглого речного камня. Слабый огонь в камине сохранял тепло комнаты.
Дальше шел длинный коридор, отделявший застекленную веранду, служившую летней кухней. Окна кухни выходили на залив, Тайсон увидел огни Бейпойнта на противоположном берегу и узнал по круглым окнам, сделанным наподобие иллюминаторов, свой дом.
Как только он заметил движущиеся тени за раздвижными стеклянными дверьми, его сердце екнуло.
Пикар спросил:
– Вы пришли, чтобы убить меня?
Тайсон обернулся.
– Ничего подобного мне и в голову не приходило.
– Отлично. Тогда давайте выпьем.
– Мне это ни к чему, но если вам нужно, пожалуйста.
Пикар не ответил. Он покосился на книгу, которую держал Тайсон.
– Я пришел за автографом. – Он протянул ему книгу.
Пикар улыбнулся, принимая свой труд из рук Тайсона.
– "Поиски" – одна из первых моих работ. Вампонравилось?
– Нормально.
– Беллетристика – это забавная вещь, а публицистика иногда расстраивает людей. – Пикар положил книгу на овальный обеденный стол и раскрыл ее. – Это библиотечная книга. Гарден-Сити. И к тому же просроченная. – Пикар удивленно пожал плечами. – Ручкой?
Тайсон передал ему ручку.
Пикар задумался на минуту, потом написал: «Бену Тайсону, Где погибшие солдаты? Проходит жизней череда. С наилучшими пожеланиями. Пикар».
Он вручил Тайсону открытую книгу. Бен прочел надпись.
– В самом деле. – Он положил ее снова на стол.
Пикар подошел к стереосистеме и выключил звук. Они стояли молча, хотя Тайсону показалось, что тишина не вызывала чувства неловкости, а, наоборот, давала время на раздумья о пережитом. Наконец Пикар спросил:
– Если вы хотите выпить, что вам приготовить?
– Виски.
Пикар направился к распахнутой двери кухни и принялся хозяйничать. Положив лед в стаканы, он крикнул:
– Чистое?
– С содовой.
Пикар пошарил в холодильнике и достал бутылку минеральной воды.
– Перье из Гемптона. Подойдет?
– Отлично.
Пикар разлил по стаканам воду.
– Как вы меня разыскали? Моего телефона нет в справочнике.
– По почтовому ящику.
– И то верно. Почтовый ящик. Придется закрасить. Слишком много внимания за последнее время.
Пикар добавил в стаканы виски и, обойдя вокруг кухонной стойки, подал Тайсону его стакан, затем поднял свой, провозглашая тост:
– За тех, кто нашел свою судьбу в Хюэ! – Они невольно звонко чокнулись и выпили.
Тайсон озирал почти голые стены комнаты. У бокового окна стоял письменный стол, заваленный грудой бумаг.
– Что вы делаете на бис?
Пикар поморщился.
– Продолжать тяжело.
– Ну тогда вы можете состряпать слушание дела Бенджамина Тайсона.
Первый раз за все время Пикара передернуло.
– Я так не думаю.
Тайсон поставил стакан на край стола. Увидя справа лестницу без перил, ведущую на чердак, он спросил:
– Вы одиноки?
Пикар кивнул:
– Да. Но с минуты на минуту ожидаю компанию. – Улыбнувшись, добавил: – Пятерых друзей-охотников на уток вот с такими обрезами.
Тайсон не оценил его остроту.
Пикар порядком отхлебнул из своего стакана, и Тайсону показалось, что его немного развезло. Пикар признался:
– Я звонил вам несколько раз.
– Вы? На самом деле, вы звонили мне дважды несколько лет назад. Я чуть было не встретился с вами тогда.
– Я посчитал, что, не видя, легче написать о вас. Встреться и распей мы с вами бутылку, я бы точно кинул целую главу книги в огонь.
– Но тогда бы вы до сих пор оставались неизвестным широкой публике.
Пикар отпил еще немного.
– Полагаю, вы прочли всю книгу. Тогда вы знаете, что я тоже потерял друзей во Вьетнаме. И большинство моих друзей погибли, не сделав ни единого выстрела. Они были штабными офицерами, как и я. Их схватили коммунисты, затащили в траншею и всех расстреляли. Некоторых вообще похоронили заживо. – Пикар уставился в пол, и Тайсон заметил, как тот словно согнулся под гнетом скорби. Пикар поднял голову: – Кто-то ведет задушевные беседы со своими психиатрами. Кто-то пишет.
– А как вы себя чувствуете, Пикар? Ночные кошмары не беспокоят? Что поделывают ваши привидения?
Пикар задумчиво потер подбородок.
– Ну... Теперь я думаю об этом больше. Я открыл не ту дверь... Это началось, когда я приступил к сбору материала для книги, когда беседовал с оставшимися в живых. Прошлое вернулось в настоящее...
Тайсон прокомментировал:
– Но вы не оказали тем самым любезность этим людям.
Пикар, казалось, не слышал:
– До наступления Тэт я не видел по-настоящему крупных сражений. А потом увидел такое, к чему совсем не был готов. Такие вещи я едва могу осмыслить. Я прожил в Хюэ почти год, и меня не переставало очаровывать это место. Это был город света в стране, на которую низринулась тьма. Я целиком и полностью верил легенде о том, что Хюэ особенный город. А после битвы, когда остались лишь серый пепел да обгоревшие трупы, меня поразила одна мысль – в мире нет ничего неприкосновенного и святого. Я видел маленького вьетнамского мальчика... раненого... И мне стало горько и обидно за все человечество. И эта обида до сих пор душит меня.
Он прекрасно понимал, что попал в незнакомую часть города. Переднее колесо «триумфа» заскулило от сильного трения о бордюрный камень, когда Тайсон резко повернул к обочине. Выйдя из машины, он почувствовал, как его начинает обволакивать влажный просоленный воздух, от которого вокруг лампочек, освещавших почтовые ящики, поднималась туманная дымка.
Тайсон нащупал книгу на сиденье и положил ее в боковой карман ветровки. Хлопнув дверью, Бен пошел по незнакомой улице. Через несколько минут он оказался на Мейн-стрит. Довольно много отдыхающих в столь поздний час прогуливались по набережной, заглядывая в таверны и рестораны. Посетители сидели на веранде старого отеля «Америкэн», покачиваясь в креслах-качалках гнутого дерева, потягивая спиртное и тихо разговаривая.
Тайсон пересек Мейн-стрит и завернул на узкую улочку, спускавшуюся к рокочущему внизу заливу. Он запомнил, что где-то здесь очень давно видел почтовый ящик и дом, очень старый, с кедровыми кессонами, упиравшийся задней частью в скалу, нависавшую над бухтой Лоэр-коув. Дом и пустующие земли вокруг него окружал частый забор. На почтовом ящике все еще красовались фамилии Пикар-Уэллс. Горели огни.
Открыв калитку, Тайсон пошел к дому змеящейся дорожкой, выложенной битым ракушечником. Ничуть не колеблясь, потому что пришел сюда с благими намерениями, Тайсон протянул руку к медному кольцу и с силой ударил по выкрашенной черной краской двери. Он услышал шаги, и дверь открылась.
– Да?
Тайсон молчал.
Эндрю Пикар вглядывался в ночного гостя при тусклом свете фонаря. Брови его взлетели от удивления.
– О-о-о...
Тайсон смотрел на Пикара и молчал. Высокий сухопарый человек, стоявший в двух шагах от него, был одет в голубые джинсы, рубашку с оторванными пуговицами и закатанными рукавами. Тайсону бросился в глаза бронзовый загар и выгоревшие от летнего солнца и соли давно не стриженные волосы. Бен знал биографию этого человека, слышал его голос по радио и телевидению, поэтому такие слова, как «вылощенный» и «приторно-елейный», которыми он характеризовал Пикара, засели у него в голове. Однако реальность опровергала эту злобную предвзятость, и Тайсон признался себе, что Пикар выглядел, как бывший морской офицер, выполнивший, по общему мнению, свой долг.
Пикар сказал просто:
– Входите.
Тайсон прошел в комнату. Стерео наяривало мелодию Пола Маккартни. Когда глаза привыкли к темноте, Тайсон понял, что находится в огромной комнате, ставшей такой потому, что были уничтожены все внутренние перегородки. Простая крашеная мебель, три коврика, связанные крючком, яркими пятнами выступали на грубых досках пола. Вот и все убранство этого жилища. Убожество обстановки еще больше подчеркивал шикарный камин, сработанный из круглого речного камня. Слабый огонь в камине сохранял тепло комнаты.
Дальше шел длинный коридор, отделявший застекленную веранду, служившую летней кухней. Окна кухни выходили на залив, Тайсон увидел огни Бейпойнта на противоположном берегу и узнал по круглым окнам, сделанным наподобие иллюминаторов, свой дом.
Как только он заметил движущиеся тени за раздвижными стеклянными дверьми, его сердце екнуло.
Пикар спросил:
– Вы пришли, чтобы убить меня?
Тайсон обернулся.
– Ничего подобного мне и в голову не приходило.
– Отлично. Тогда давайте выпьем.
– Мне это ни к чему, но если вам нужно, пожалуйста.
Пикар не ответил. Он покосился на книгу, которую держал Тайсон.
– Я пришел за автографом. – Он протянул ему книгу.
Пикар улыбнулся, принимая свой труд из рук Тайсона.
– "Поиски" – одна из первых моих работ. Вампонравилось?
– Нормально.
– Беллетристика – это забавная вещь, а публицистика иногда расстраивает людей. – Пикар положил книгу на овальный обеденный стол и раскрыл ее. – Это библиотечная книга. Гарден-Сити. И к тому же просроченная. – Пикар удивленно пожал плечами. – Ручкой?
Тайсон передал ему ручку.
Пикар задумался на минуту, потом написал: «Бену Тайсону, Где погибшие солдаты? Проходит жизней череда. С наилучшими пожеланиями. Пикар».
Он вручил Тайсону открытую книгу. Бен прочел надпись.
– В самом деле. – Он положил ее снова на стол.
Пикар подошел к стереосистеме и выключил звук. Они стояли молча, хотя Тайсону показалось, что тишина не вызывала чувства неловкости, а, наоборот, давала время на раздумья о пережитом. Наконец Пикар спросил:
– Если вы хотите выпить, что вам приготовить?
– Виски.
Пикар направился к распахнутой двери кухни и принялся хозяйничать. Положив лед в стаканы, он крикнул:
– Чистое?
– С содовой.
Пикар пошарил в холодильнике и достал бутылку минеральной воды.
– Перье из Гемптона. Подойдет?
– Отлично.
Пикар разлил по стаканам воду.
– Как вы меня разыскали? Моего телефона нет в справочнике.
– По почтовому ящику.
– И то верно. Почтовый ящик. Придется закрасить. Слишком много внимания за последнее время.
Пикар добавил в стаканы виски и, обойдя вокруг кухонной стойки, подал Тайсону его стакан, затем поднял свой, провозглашая тост:
– За тех, кто нашел свою судьбу в Хюэ! – Они невольно звонко чокнулись и выпили.
Тайсон озирал почти голые стены комнаты. У бокового окна стоял письменный стол, заваленный грудой бумаг.
– Что вы делаете на бис?
Пикар поморщился.
– Продолжать тяжело.
– Ну тогда вы можете состряпать слушание дела Бенджамина Тайсона.
Первый раз за все время Пикара передернуло.
– Я так не думаю.
Тайсон поставил стакан на край стола. Увидя справа лестницу без перил, ведущую на чердак, он спросил:
– Вы одиноки?
Пикар кивнул:
– Да. Но с минуты на минуту ожидаю компанию. – Улыбнувшись, добавил: – Пятерых друзей-охотников на уток вот с такими обрезами.
Тайсон не оценил его остроту.
Пикар порядком отхлебнул из своего стакана, и Тайсону показалось, что его немного развезло. Пикар признался:
– Я звонил вам несколько раз.
– Вы? На самом деле, вы звонили мне дважды несколько лет назад. Я чуть было не встретился с вами тогда.
– Я посчитал, что, не видя, легче написать о вас. Встреться и распей мы с вами бутылку, я бы точно кинул целую главу книги в огонь.
– Но тогда бы вы до сих пор оставались неизвестным широкой публике.
Пикар отпил еще немного.
– Полагаю, вы прочли всю книгу. Тогда вы знаете, что я тоже потерял друзей во Вьетнаме. И большинство моих друзей погибли, не сделав ни единого выстрела. Они были штабными офицерами, как и я. Их схватили коммунисты, затащили в траншею и всех расстреляли. Некоторых вообще похоронили заживо. – Пикар уставился в пол, и Тайсон заметил, как тот словно согнулся под гнетом скорби. Пикар поднял голову: – Кто-то ведет задушевные беседы со своими психиатрами. Кто-то пишет.
– А как вы себя чувствуете, Пикар? Ночные кошмары не беспокоят? Что поделывают ваши привидения?
Пикар задумчиво потер подбородок.
– Ну... Теперь я думаю об этом больше. Я открыл не ту дверь... Это началось, когда я приступил к сбору материала для книги, когда беседовал с оставшимися в живых. Прошлое вернулось в настоящее...
Тайсон прокомментировал:
– Но вы не оказали тем самым любезность этим людям.
Пикар, казалось, не слышал:
– До наступления Тэт я не видел по-настоящему крупных сражений. А потом увидел такое, к чему совсем не был готов. Такие вещи я едва могу осмыслить. Я прожил в Хюэ почти год, и меня не переставало очаровывать это место. Это был город света в стране, на которую низринулась тьма. Я целиком и полностью верил легенде о том, что Хюэ особенный город. А после битвы, когда остались лишь серый пепел да обгоревшие трупы, меня поразила одна мысль – в мире нет ничего неприкосновенного и святого. Я видел маленького вьетнамского мальчика... раненого... И мне стало горько и обидно за все человечество. И эта обида до сих пор душит меня.