Демилль Нельсон. Слово чести

   Незаметно для себя он поднялся на второй этаж, побродил по комнате Дэвида, заглянул в комнаты для гостей и остановился на пороге еще одной жилой комнаты. На третьем этаже была мансарда с помещением для прислуги, которое считалось нормой во время строительства дома. Но в наши дни, как любил говорить Тайсон, кухарка спит в хозяйской спальне, так что надобность в третьем этаже отпадает. Зачем нам нужно это пространство, пустое и никчемное? Разве мы сторонимся друг друга?
   Он вспомнил дом, где вырос, в нескольких кварталах отсюда. Дом был примерно тех же размеров, как и этот, зато в нем жили его родители, три сестры, бабушка, иногда его тетка, старая дева, и выводок дворняжек. Мы слишком эгоистичны, чтобы иметь много детей. Мы отмахиваемся от пожилых и нищих родственников, вместо того чтобы пригласить их погостить у себя. Неудивительно, что так в конце концов мы останемся одни.
   Войдя в свою спальню, он снял трубку и набрал номер. Подошла Марси:
   – Алло?
   – Это я.
   – Привет тебе.
   – Я хочу ребенка.
   Марси с легкостью согласилась:
   – Буду рада помочь.
   – А может быть, и двух. Да, и еще собаку.
   – Ну, последнее вряд ли у меня получится. Как там наш дворец?
   – Пусто. Столько детских комнат пустует.
   – С тобой все в порядке?
   – Да. Со мной Мейсон. Я люблю Мейсона.
   – Он, наверное, демократ.
   – Он был бы дураком, не будь им. Думаю, что из нас также никто не является кандидатом в женихи или невесты в этом году, но я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя.
   – Это я тебялюблю, торопись домой, – ответила Марси. – Ты должен вернуться к девяти часам. У меня складывается впечатление, что армия забавляется, удерживая тебя на коротком поводке.
   Тайсон повесил трубку, спустился вниз и, сняв с крючка куртку, включил сигнализацию, потом покинул пустой дом.
   Мейсон распахнул перед Беном дверь урчащей машины и, когда тот занял свое место, предупредительно захлопнул ее. Мощный Мейсон проворно скользнул за руль. Тайсон сказал:
   – Мне нужно побывать в разных местах. У тебя есть время?
   – Если у вас будут остановки, значит, у меня будет работа.
   Тайсон добродушно рассмеялся.
   – Хорошо. Тогда сначала едем в клуб.
   Мейсон довез его до клуба. Тайсон поднялся в кабинет секретаря и написал заявление о выходе из членов гольф-клуба. Следующей остановкой стал мужской клуб, с членством которого Тайсон тоже распрощался без сожаления. Заехав в банк перед самым закрытием, он снял почти все свои сбережения. Уже сидя в машине, Тайсон заметил в зеркале дальнего обзора неотвязно следующую за ними машину.
   – Мейсон, а за нами следят.
   – Знаю.
   – Не переживай. Это мои ангелы-хранители.
   – Ну тогда все в порядке.
   Лимузин мчался по Франклин-авеню, останавливаясь у пригородных отделений компаний Блумингдейла, Сакса, Лорда и Тейлора, Абрама и Страуса, в промежутках они заезжали в небольшие магазинчики. Везде Тайсон расплачивался наличными, вызывая страх у цепенеющих продавцов. Он погасил все счета, удовлетворив свой каприз.
   Он побывал у нескольких местных коммерсантов, где расплатился по всем счетам за дом. Потом они заехали в цветочный магазин, из которого на переднее сиденье машины перекочевала целая корзина роз на длинных стеблях.
   – Это для миссис Уильямс от семьи Тайсонов. Мы надеемся, что она будет чувствовать себя лучше. Передай ей это.
   Мейсон ахнул от неожиданности.
   – Зачем это? Спасибо, мистер Тайсон, спасибо.
   – Полно, Мейсон. Давай лучше прокатимся по городу.
   – Как скажете, сэр.
   Тайсон не спеша раскурил сигарету, за окном замелькали собор, отель, церкви, клубы, парки, широкие улицы с тенистыми деревьями, магазины, школы и маленькая железнодорожная станция.
   – Ты знаешь, как это называется, Мейсон?
   – Нет, сэр.
   – У военных это называется сжечь за собой мосты, чтобы отрезать себе путь к отступлению и, собрав силы, атаковать. На гражданке это именуют прощальным визитом.
   – Вы что же это, не вернетесь сюда больше? – всполошился Мейсон.
   – Мне сейчас нужно вести себя так, будто этого никогда не произойдет. Если же мне суждено вернуться обратно, значит, так тому и быть, если нет, то я хочу вспоминать этот город таким, каким он приносил мне счастье давным-давно и вот сегодня, в этот августовский день.
   Мейсон посмотрел в зеркало на своего пассажира.
   – В душе вы никогда не покинете место, где родились и выросли. Я не вернулся в Диллон. Это в Южной Каролине. Я уехал, когда мне было семнадцать, но забыть свой дом не могу, хотя не был там особенно счастлив. Я помню, мы ходили в маленькую церковь... а, черт, больше ничего не помню. Там у меня осталась старая тетка.
   – Обязательно навести ее. Посмотришь место, где Мейсон Уильямс ходил по улицам, в школу и церковь.
   – Надо будет съездить.
   Тайсон от волнения снова закурил.
   – Мейсон, а ты следишь за прессой? Конечно же, следишь.
   – Да, сэр.
   – Ну... и что ты думаешь насчет всего этого?
   – Трудно сказать, мистер Тайсон, – тяжело вздохнул Мейсон.
   – Как долго мы знаем друг друга? Я помню, когда я еще учился в школе, ты возил меня по разным местам. Мой отец обычно сажал меня в твою машину и говорил: «Отвези этого болвана в школу, он скова опоздал на автобус». – Мейсон засмеялся. – Или же он говорил так: «Возьми его и этих юных правонарушителей, – так он называл моих друзей, – развлечься». А еще несколько раз ты подвозил меня в город встретить родителей к обеду.
   – Да, сэр. Золотое было время. Мне нравился ваш отец.
   – Я его тоже обожал. Поэтому ответь мне прямо. Что ты думаешь обо всем этом?
   – Ну... я считаю, мистер Тайсон... вы можете рассчитывать на некоторых друзей... на их поддержку... они вас не бросят в беде. У вас полно друзей в этом городе.
   – Разве?
   – Да, сэр. Многие на вашей стороне. Вас чествовали на вечере в клубе на празднике 4 июля... Я невольно стал прислушиваться к высказываниям, и никто не говорил о вас плохо. – Он закашлялся. – В основном все переживают за вас.
   Тайсон покачал головой.
   – Может быть, у меня паранойя.
   – Может быть. Может, вы всю вину взвалили на себя и переживаете из-за этого.
   – Все может быть. Но сейчас мне хорошо.
   – Я знаю. Это написано у вас на лице. Я чувствую это по вашему голосу. Таким я вас не видел уже много лет.
   – Немногие мне говорят об этом. Почему ты думаешь, что я счастлив? Меня вот-вот начнут судить за убийство.
   Мейсон какое-то время молчал.
   – Вы стоите перед завершением.Не все люди получают такой шанс в жизни. Сейчас вы только начинаете стряхивать с себя шелуху, а когда это закончится, дела пойдут на поправку. У вас замечательная жена, и она вас поддержит в нелегкую минуту.
   Тайсон улыбнулся.
   – Уповаю на Господа нашего. Слушай, поедем мимо отцовского дома.
   Мейсон кивнул и крутанул руль так, что машину чуть не занесло. Они выехали на Уайтхолл-стрит. Шофер остановился перед домом, где вырос Тайсон. Бен никак не мог вспомнить фамилию людей, живших в нем сейчас, да это и не имело значения. Прищурившись от яркого солнца, Тайсон нашел взглядом окно своей комнаты на втором этаже.
   – Когда хоронили моего отца, кортеж с его телом проследовал на кладбище мимо этого дома. Все соседи вышли попрощаться. Я никак не мог понять, что происходит: кругом были одни спины. А когда понял, заплакал.
   – Я знаю. Вы сидели в моей машине. – Мейсон отъехал от дома. – Так... С прошлым мы встретились, мистер Тайсон. Теперь куда?
   – Даже не знаю. Мне нужно вернуться до девяти. Мне не разрешают так часто выходить за ограду воинской части. – Он взглянул на часы: без нескольких минут семь, тени за окнами машины постепенно удлинялись. Наступал вечер. Приятели его уже вернулись домой, и он мог навестить любого из них. Но под каким предлогом? А разве нужен предлог? – Поехали к Туламору.
   Мейсон покатил на запад, Бен указал ему на белый обшитый досками дом в колониальном стиле в конце улицы – дом Слоунов. Он не мог точно сказать, был ли кто-нибудь дома, но его внутреннее состояние противилось этой встрече.
   – А теперь в Брикстон.
   Они проехали мимо дома Маккормиков, потом объехали дома еще нескольких друзей, некоторые из которых были уже дома, другие еще нет. Мейсон оказался поразительно терпелив.
   – Вы хотите где-нибудь остановиться?
   – Вряд ли. Я просто чувствую себя посторонним наблюдателем, которому хочется заглянуть краем глаза в чужую жизнь. Ты думаешь, мне нужно к кому-нибудь зайти?
   Мейсон почесал в затылке.
   – Наверное, вы сами знаете.
   – Понимаешь, я последнее время немного тушуюсь. – Тайсон посмотрел на часы. – Наверное, ничего не выйдет. Время поджимает. Надо успеть на восемь десять до Бруклина.
   – Хорошо, сэр.
   Черный лимузин подкатил к станции.
   – Мейсон, если бы ты участвовал в споре, чтобы ты поставил на меня?
   Мейсон открыл дверь и посмотрел Бену прямо в глаза.
   – Я сказал вам, что вы выглядите счастливым человеком. Ни один человек, совершивший то, о чем они говорят, не может выглядеть так счастливо. Просто расскажите им правду. Пусть они посмотрят на это вашими глазами.
   – Хорошо. Я так и сделаю. – Тайсон протянул пятидесятидолларовую банкноту.
   Мейсон недовольно покачал головой.
   – Вы мне с детства переплачиваете. Спасибо за заботу. – Они крепко пожали друг другу руки. – Торопитесь. Я слышу поезд.
   Тайсон медленно поднялся на платформу, попав под струи нагретого воздуха, подгоняемого приближающимся поездом. Над горизонтом догорал румянец заходящего солнца, а высокие дома на противоположной стороне уже накрыла тень. На автостоянке остались три машины, под навесом добродетельные жены ожидали прибытия из города поезда с милыми их сердцу мужьями. Тайсон оглядел на прощание здание станции, новый отель, библиотеку, парки, разбитые по старому образцу. Такие места обычно фотографировали на память, если имели склонность к ностальгии по подобного типа маленьким американским городкам. Гарден-Сити был лучшим местом в мире, но в худшем из миров. Он замыкал звенья его жизненной цепи. Марси была права и в то же время ошибалась. Все зависело от того, что у человека на уме и что просит его душа.
   Ему очень нравились слова Роберта Фроста, который дал такое определение дому: место, где тебя примут, когда бы и откуда бы ты ни пришел.
   Но домом можно считать и то место, из которого едут тебя искать, куда бы ты из него ни ушел.
   Теперь этого места не существовало.
   Поезд остановился, и Тайсон вошел в вагон. Он размышлял о том, что у поездов и железнодорожных станций есть нечто воскрешающее к жизни, что-то символическое – дорога, протянувшаяся в обе стороны. Но наступает в жизни час, когда нужно выбрать одну дорогу, а ты толком не знаешь какую.
   Заняв место в пустом купе, Тайсон вынул из нагрудного кармана фотографию, где он вместе с сестрой Терезой стоит перед собором. Он с минуту разглядывал снимок, пытаясь сравнить типично американского юношу с человеком-монстром, в которого он превратился всего лишь несколько недель спустя. Глядя на Терезу, он не переставал поражаться тому, что, увидев бесчисленное количество смертей, невольной свидетельницей которых ей пришлось стать, она выглядела столь наивной, застенчивой и невинной. Наверное, в ее облике и заключался ответ. Ей с детства привили вакцину против душевных переживаний, неизбежных спутников войны. Его же душа и разум не выработали подобного иммунитета, и он почувствовал острую душевную боль, когда, выйдя в свой первый дозор, увидел сотни убитых, сметенную с лица земли деревню, оставшихся в живых маленьких, жалких оборвышей.
   Он спрятал фотографию в карман и закрыл глаза. Он понимал, что Форт-Гамильтон может оказаться последним местом, которое он увидит до того, как вооруженный конвой доставит его в федеральную тюрьму. Он открыл глаза и посмотрел в окно. Пейзаж за окном ему нравился сейчас гораздо больше, чем когда-либо. Если ему еще раз доведется проехать по этой дороге, надо бы запомнить это.

Глава 36

   Ранним утром янтарные солнечные лучи начали просачиваться сквозь опущенные жалюзи в гостиной Тайсонов. Взятый на прокат телевизор балансировал на складном столике, зафиксированном у стены. Одетый в теплый костюм, Тайсон сидел на краю кушетки с кружкой кофе и смотрел программу новостей. Марси, сидя в кресле, уплетала кукурузную лепешку, намазанную маслом, запивая ее горячим кофе. Дэвид, устроившись на полу со стаканом апельсинового сока, спросил:
   – Не могли бы мы взять напрокат видеоплеер?
   – Не на мою зарплату, – процедил Тайсон.
   – Ну тогда давайте один привезем из дома.
   – Нет.
   Дэвид что-то проворчал в ответ.
   Тайсон выразительно посмотрел на сына. Мальчишка становился на редкость нервозным и грубым. Возможно, причиной этого нервного синдрома явилась обычная скука, а может, и предстоящие занятия в школе.
   Комментатор новостей отчеканивал каждое слово:
   – Комитет судейской корпорации собрался для того, чтобы обсудить дело Тайсона. Адвокат лейтенанта Тайсона Винсент Корва заявил, что любые подобные расследования только послужат дальнейшему ущемлению его юридических и гражданских прав, поскольку дело еще не дошло до суда. II тем не менее комитет судейской корпорации чувствует на себе внешнее давление. Повестка дня комитета включает изучение законодательства и выяснение юрисдикции данного дела. Министерство юстиции в прошлом занимало следующую позицию: ушедшего в отставку военнослужащего нельзя было судить за военное преступление, совершенное до его увольнения в запас, и он не был подсуден ни для трибунала, ни для федерального суда. Статус бывшего офицера позволил вернуть Тайсона на действительную службу для подтверждения обвинений, выдвинутых против него по поводу инцидента, происшедшего в одной из больниц Вьетнама.
   Тайсон следил взглядом за сыном. Дэвид читал журнал и, казалось, мало интересовался происходящим. Тайсону подумалось, что взрослые, как ни странно, оказывают слишком большое доверие детям. Такое уже было в шестидесятых: взрослые искали мудрость у только что оперившихся юнцов.
   Комментатор продолжал:
   – В другом заключении говорится, что полковник Амброуз Хортон, преподаватель адвокатской школы при университете штата Вирджиния, уважаемый юрист, направил меморандум генералу Уильяму ван Аркену – генеральному прокурору вооруженных сил США. Содержание документа раскрыто через неизвестный источник информации. В частности, там говорится: «Насколько вам известно, генерал, подписав Женевскую конвенцию. США обязались ввести закон, предусматривающий карательные санкции к военным преступникам». – Комментатор уточнил: – Полковник Хортон подчеркнул, что с тех пор, как США подписали договор в Женеве, минуло четыре десятка лет, а конгресс до сих пор не счел нужным ввести такой закон, хотя другие страны-участницы это уже сделали. В заключение он написал, что армия не должна брать целиком на себя обвинение лейтенанта Тайсона, забывая о других подозреваемых, на которых конгрессу не удалось установить федеральную или военную юрисдикцию. Тогда получится, что ни один человек из взвода лейтенанта Тайсона не будет или не сможет быть обвинен в преступлении, а судить за него станут только одного командира взвода. Суд назначен на следующую неделю в Форт-Гамильтоне.
   Тайсон наклонился и выключил телевизор. Он не знал, кто такой полковник Амброуз Хортон, но он знал, что этого человека должны были отправить в отставку, если уже не сделали это.
   Бен отпивал маленькими глотками кофе. Он старался избегать новостей о себе. Но когда емувсе же доводилось смотреть или слушать их, он старался быть объективным в своем отношении к человеку по фамилии Тайсон. В общем, вся словесная вязь пока что исказила его дело. Тему Марси подняли как-то раз, но осветили ее с большим сочувствием и симпатией.
   – Повлияет ли это сообщение на ход событий? – спросила Марси.
   Тайсон нервно дернул плечом.
   – Уж на меня-то точно не повлияет никак.
   – Чтобы хоть как-то перестроить правовую систему нашей страны, – рассуждала Марен, – требуется расследовать дело эпохальной важности. Даже Союз гражданских прав стоит за тебя горой. Это успокаивает.
   – Тебя -возможно.
   Дэвид оторвался от журнала.
   – Пап, если все на твоей стороне... я имею в виду всех тех людей, которые вкладывают деньги и выступают в твою защиту, почему же армия хочет судить тебя?
   Тайсон сосредоточился на вопросе.
   – Потому что я подорвал доверие и изменил присяге офицера. Поэтому они хотят... на моем примере показать всем остальным военным чинам, что клятвоотступничество наказуемо и сейчас, и в будущем.
   – Но это же было давным-давно.Почему они не могут просто забыть то, что произошло тридцать лет назад.
   – Двадцать. – Тайсон как-то прочел статью на первой странице «Уолл-стрит джорнэл» о том, что школьники и студенты знают о войне. Профессор сообщил, что один студент спросил его о такой вещи, как напалм, другой преподаватель заявил, что три четверти студентов никогда не слышали о Тэт-наступлении. – У армии долгая память, и впервые за нашу историю она потерпела поражение в войне, смаковать которое она будет всегда. – Он перевел дыхание. – В глубине души вояки хотят взять реванш. Они бы не задумываясь снова развязали войну во Вьетнаме, чтобы вернуть потерянное уважение.
   – О, Боже! – вмешалась Марси. – Бен, даже не думай.
   – Это правда, Марси. Я знаю, что это так. – Он взглянул на Дэвида. – До тех пор, пока будет вставать вопрос о Вьетнаме, они будут намеренно стараться утрировать все, что там ни происходило.
   Дэвид замер, усваивая информацию.
   – Но ты же сам-то никого не убивал. Ты сказал, что никого не убил. Это делали другие, так ведь? – Он буквально поедал взглядом своего отца. – Это делали они?
   Тайсон посмотрел в глаза встревоженному Дэвиду.
   – Если бы ты тусовался с какой-нибудь группой сверстников, а они однажды взяли бы да избили младших ребят, по-настоящему избили, с увечьями, и ты бы все это видел и не сделал ничего, чтобы остановить драку, а после этого не рассказал ни матери, ни полиции, лежала бы па тебе вина, как и на всех остальных? Посчитал бы ты себя виновным в большей или меньшей степени?
   – Я бы считал себя виновным больше других, – сказал тихо Дэвид. – Если бы я не смог остановить их, тогда бы я все про них рассказал.
   – А имело бы для тебя значение их раскаяние, которое они испытали после своего злодеяния? Я к тому, что если бы они не кичились этим, а, наоборот, стыдились?
   – Я... я даже не знаю. Они причинили боль людям. – Дэвид встал. – Я пойду.
   – Куда ты собираешься? – поинтересовалась Марси.
   – На улицу. Мне скучно. Это место сводит меня с ума.
   – Ты здесь с кем-нибудь подружился? – спросил Тайсон с долей участия.
   – Нет.
   – Может быть, ты хочешь поехать на выходные в Саг-Харбор?
   Дэвид помялся немного. – Нет...
   – Ты не скучаешь без Мелинды?
   – Скучаю. Пап, но пока ты под арестом, я остаюсь здесь.
   – Тыне под арестом. – Он повернулся к Марси: – Слушай, почему бы вам с Дэвидом не съездить туда сегодня? Вы бы могли неплохо поразвлечься. Нам с Винсентом нужно поработать.
   Марси отрицательно покачала головой.
   – Мы уже приняли решение, Бен. Я остаюсь здесь до полной развязки событий. Тем более что эта чертова пресса следит за каждым нашим шагом. Если я поеду на пляж, то «Америкэн инвестигейтор» прокомментирует мою прогулку не иначе как... «Марси наслаждается солнцем, в то время как Бен преет под домашним арестом».
   Тайсон не стал возражать.
   – Хорошо. Это твое решение. Я с нетерпением жду того момента, когда перестану занимать очередь в ванную. – Он улыбнулся. – А ты заметила, что «Америкэн инвестигейтор» не особенно донимает нас последнее время?
   – Да. Что есть, то есть. И ведь статейки Уолли Джонса совсем исчезли. Не знаешь почему?
   Тайсон взглянул на Дэвида, нетерпеливо топтавшегося у двери.
   – Дэвид, твой спортивный костюм у меня в шкафчике, да? Встретимся в спортзале через час.
   – Хорошо. – Дэвид вышел.
   Тайсон пожаловался Марси совсем по-ребячьи:
   – Я сейчас на редкость в хорошей форме, как спортсмен перед соревнованиями, а вот душа у меня болит и стонет.
   Марси подбодрила его со свойственным ей оптимизмом:
   – В здоровом теле – здоровый дух. Выброси весь душевный мусор. Вытряхни его из себя, о'кей? Никак не могу понять, почему это «Инвестигейтор» оставил нас в покое?
   Тайсон налил себе еще кофе из кофейника, больше походившего на графин.
   – Ну... может быть, уже приняли новые законы о журналистской этике. Мы же не знаем об этом. Вероятно, существуют какие-то меры пресечения их буйной фантазии, когда они искажают суть событий и им уже не разрешают действовать по собственному усмотрению. Особенно это касается майора Харпер. – Тайсон сделал глоток. – К тому же я тут невзначай чуть душу не вытряс из Уолли Джонса. – Он помешал кофе.
   – Держу пари, – рассмеялась Марси, – ты этого очень хотел. Между прочим, я считаю, что ты не совсем грамотно ответил на вопросы Дэвида.
   – Почему это?
   – Не знаю... просто ты как-то сильно надавил на него.
   Тайсон закурил сигарету. Он понял, что день обещает быть неважным. Напряжение, возникшее от информационного сообщения, бездеятельность, удвоенная неуверенностью, начали сказываться на Марси и Дэвиде. Он перебрал конверты, лежавшие на журнальном столе.
   – Оплата по закладной за дом пришла с опозданием, – сказала Марси. – Нам прислали уведомление о том, что, если мы не заплатим налог, дом останется в списке продающейся недвижимости.
   – Точно?
   – Ты понимаешь, что это значит? Тайсоны с незапамятных времен платили налоги в этой чертовой деревне, и теперь из-за одной задержки... Понял, к чему я клоню?
   – Нет.
   – А к тому, черт возьми, что неважно, как ты прожил свою жизнь, воспитал своих детей, платил по счетам в течение двадцати лет, стоит тебе не заплатить налог хоть раз, и тебя уже записывают в черный список. Ты – никто. Сидишь на шее общества.
   – Да. Именно это я не перестаю говорить о своем положении. Только одна вшивая резня, и все суют нос в твое дело.
   – Плохое сравнение.
   – И все же прими к сведению. Вчера я узнал от Фила Слоуна, что наш банк приостановил оплату всех наших налогов на собственность, а также по закладным. Боюсь, нам придется заплатить еще раз.
   Марси озабоченно посмотрела на мужа.
   – Ты уверен?
   – Абсолютно. Ну разве это не замечательный банк? Разве он не укрепил твою веру в гуманизм?
   – Думаю, что укрепил.
   – Не надо себя тешить излишней надеждой. Насколько я понимаю, кто-то пришел в банк и закрутил там потуже гайки относительно нас.
   – Кто же это мог быть?
   – Какая разница? Но, думаю, мой ангел-хранитель... агент ЦРУ. Кто-то из этой закулисной братии, занимающийся чтением нашей почты и слежкой. Дело в том, что даже если мы захотим заявить о своем банкротстве и экономическом упадке и все такое прочее, нам не дадут этого сделать. Армия не потерпит таких новостей до начала суда. А если я, прости Господи, окажусь невиновным, а они уже разрушили мое благосостояние? В это незавидное положение боятся попасть почти все американцы.
   Марси какое-то время сидела молча. Тайсон понял по ее виду, что она недовольна. Она бросила раздраженно:
   – Мне это не нравится. Мне не нравится, что за мной следят...
   – Тс-с... Ты испортишь микрофоны своим зычным голосом.
   Она резко встала и, взяв тяжелую стеклянную пепельницу с журнального стола, метко запустила се в окно. Пролетев между планками жалюзи, пепельница вдребезги разбилась об оконную раму, оставив дыру в сетке для насекомых.
   – Успокойся. – Тайсон поднялся, осмотрел обломки казенного имущества, потом повернулся к раскрасневшейся от ярости Марси и серьезно сказал: – За намиследят, ты же знаешь. Я не хочу,чтобы они видели, как мы беснуемся. Хорошо? Выше нос, солдатка!
   Она обняла его и щекой потерлась о плечо.
   – Хорошо.
   Тайсон обвел взглядом небольшую комнату. Чтобы отвлечься от своих мыслей, он спросил:
   – Ты познакомила Дэвида с местной школой?
   – Насколько я могла выяснить у женщин, школа неплохая. Автобус будет отвозить их на Ли-авеню. Я разговаривала с директором. Думаю, она приняла к сведению положение нашей семьи.
   – Хорошо. Ну а как Дэвид отреагировал?
   – Спроси его.
   – Со мной он всегда держит марку, во всем походит на своего отца. Он тебе что-нибудь говорил?
   – Он нервничает.
   – Понятное дело.
   – Конечно, он скучает без своих друзей.
   – И мы тоже. Наверное, они ему больше не друзья.
   – Дэвид говорит, что школа какая-то обшарпанная. Она действительно старая, но содержится в порядке.
   – Пусть он не сравнивает городскую среднюю школу с пригородным сельским клубом, в который он привык ходить.
   – Как ты сказал, это пойдет ему на пользу.
   – Верно, – улыбнулся Бен. Он крепче сжал жену в своих объятиях. – Знаешь, что больше всего нравится мужчине, помимо того, что его считают суперсексуальным? Возможность все лучшее отдавать семье. А когда он этого не может сделать, он переживает приступы сильной неуверенности в себе. Это не очень патриархально звучит, как ты думаешь?