Дворецкая Елизавета. Спящее золото (Корабль во фьорде - 2)

   - Тащите сюда вон те бревна, разжигайте костер! - приказывал Скъёльд. Мы сожжем его дом, чтобы ему некуда было вернуться! Пусть он знает - ему нет места на земле квиттов! Нигде!
   Бросив рубить ворота, хирдманы стали разводить костер. Со двора начал доноситься женский плач.
   - Выйди, поговори с ними! - на коленях умоляла мужа фру Хлода. - Я позову людей, тебя вынесут во двор. Или разреши открыть ворота, пусть они сами войдут. Хуже уже не будет! Иначе они сожгут нас всех в доме! Мы все погибнем, погибнем!
   Хлода плакала, концом головного покрывала размазывала по щекам слезы, ловила руку мужа, но Хроар отворачивал от нее лицо.
   - Прекрати! - прикрикнул он наконец, чувствуя, что в уголках его глаз проступили предательские слезы.
   Нет ничего хуже для мужчины дожить до горького часа, когда в двери стучат секиры врагов, а у него нет сил даже подняться им навстречу. И втройне горьким этот час делает сознание, что беду навлек на дом сын, опора и надежда. Пришла ко мне беда, да с моего двора!
   Сквозь неплотно прикрытые двери вместе с ожесточенными криками врагов и треском дерева уже вползал жуткий запах дыма - серый запах смерти.
   - Или скажи им... скажи им, что ты отрекся от него! - сквозь рыдания умоляла Хлода, и ей плачем вторили служанки, от страха забившиеся в хозяйский дом. - Ведь ты всегда говорил, что это до добра не доведет! Ты же столько раз бранил его! Ты ведь сам говорил, что откажешься от него, если он ввяжется в настоящую беду! Ты так говорил, говорил! - настаивала бедная женщина, от страха ставшая решительной. - Почему мы должны погибать из-за его безумств! Скажи им, что он тебе не сын! Тогда нас не тронут!
   - Уходи отсюда! - вдруг сорвавшись, бешено закричал Хроар и даже попытался топнуть неживыми ногами, но они не шевельнулись. - Уходи! - с искаженным яростью лицом кричал он, и глаза его горели, как не бывало уже много лет. Хлода в ужасе отшатнулась - она никогда не видала мужа таким. Уходи, если так дрожишь за свою жизнь! А мне незачем уходить! Это мой сын! Мне послали его боги! Я сам вырастил его! И если он убил кого-то, значит, такова судьба! Мой сын не станет терпеть бесчестья! Я сам помог бы ему, если бы был там! Сам помог бы! Пусть мой род мал - но это род! И я не отступлюсь от своей крови! Никогда!
   Фру Хлода, не ответив, поспешно выбежала из дома. В довершение всех несчастий муж ее обезумел!
   На пороге она вскрикнула: крыши построек уже дымились, а через ворота летели снаружи горящие головни. Частью они падали на землю и гасли, часть успевали залить и затоптать домочадцы, но головни летели градом, часть из них попадала на постройки. Припасенная на утро вода быстро кончилась; одна головня подожгла крышу конюшни, лошади дико ржали и били копытами стены. Кто-то рубил крышу, стараясь потушить пожар, пока огонь не добрался до соломы и сена.
   Возле порога Хлода столкнулась с Хамалем.
   - Что хозяин? - крикнул он. - Что он говорит? Надо или впускать их, или пусть он прикажет мне взять людей и выйти. Мы разобьем их, если их не очень много!
   Хлода отвечала только воплем отчаяния. Стена конюшни вдруг ярко вспыхнула, отбросив тех, кто еще пытался ее погасить; язык пламени взметнулся над стеной усадьбы, и снаружи донесся торжествующий вопль. Хамаль кинулся обратно к воротам. Сейчас, при безногом хозяине и причитающей хозяйке, он чувствовал себя старшим в усадьбе, отвечающим за все.
   - Выпустите хотя бы женщин! - заорал он, обращаясь к дымящимся воротам, уже горящим с одной стороны. - Неужели Стролинги воюют с женщинами и рабами?
   - Пусть все выходят! - тут же ответил ему Гейр, не дожидаясь решения Скъёльда. - Женщины, рабы, даже хирдманы! Даже старика можете вынести! Он нам не страшен! Ведь так? - Гейр все-таки обернулся к Скъёльду.
   Тот не ответил. Его лицо исказилось мучением, словно огонь этот пылал у него внутри, в глазах блестели слезы от дыма. Отчаяние рождало в нем приливы и отливы чувств: то разорение усадьбы врага казалось делом первейшей важности, а то вдруг все становилось безразлично.
   Хамаль кинулся обратно в дом.
   - Все отсюда! - яростно ревел он, ударом кулака вынося двери из косяков и не замечая этого. - Хватайте детей... да брось ты узел, дура, выйти бы живой! Все вон отсюда! Открывайте ворота! Они вас не тронут!
   Женщины гурьбой кинулись из хозяйского дома во двор; внутри уже было нечем дышать от дыма, с крыши давило душным жаром, углы трещали. На дворе топотали десятки ног, рабы гнали из ворот ревущую скотину, женщины тащили детей. Хамаль кинулся к Хроару и попытался приподнять его.
   - Держись! - кашляя и прижимаясь лицом к плечу, прокричал он. - Держись за шею! Я тебя вынесу!
   - Уйди! - Хроар оттолкнул хирдмана. - Не трогай меня! В этом доме я родился и вместе с этим домом умру!
   Хамаль выпрямился, готовясь позвать кого-нибудь на помощь, но услышал слова хозяина и снова обернулся к нему. А Хроар продолжал, кривясь и кашляя от душащего дыма:
   - Я слишком стар и немощен, чтобы отомстить разорителям моего дома, а жить подаянием и укрываться своим позором - не для меня! Мой род никогда не был богат, но нас не звали бесчестными людьми! И не назовут, пока я жив!
   - Но хёльд... - только и пробормотал Хамаль, не находя, чем убедить хозяина. Он прожил у Хроара-С-Границы много лет и знал каменную твердость его решений.
   - А ты хочешь, чтобы я под старость жил в чужом углу и благодарил за каждую сухую корку! - возмущенно, словно перед ним стоял виновник всех бед, крикнул ему Хроар. Покой уже было полон дыма, крыша угрожающе трещала, в углах бушевало пламя. - Я проклял бы каждого, кто предложит мне такую жизнь! - сипло кричал Хроар, задыхаясь и кашляя. - Уходи! Слышишь, что я говорю! Уходи!
   Хамаль бросился вон из дома, всей кожей чувствуя, что остались считанные мгновения. С грохотом рухнула первая балка, волна жара окатила его спину, затрещали волосы.
   Двор уже был пуст, на каждой стене метались рваные космы пламени, темный дым застилал небо. Горели рухнувшие ворота, гул пламени оглушал. Накинув на голову край плаща и держа наготове меч, Хамаль оленьим прыжком преодолел пылающие ворота и скрылся в дыму, за которым была жизнь.
   Для Хроара больше не было ничего - ни жизни, ни дома. Едкий дым разрывал грудь изнутри, перед затуманенными удушьем глазами туда-сюда тянулись волны темноты, перемешанной с пламенными отблесками. Нестерпимый жар опалял кожу, трещали волосы и борода, все плыло в сознании, готовом погаснуть. "Нужна жертва взамен - она будет! - в полузабытьи мелькнуло в мыслях Хроара Безногого. - Хотя бы на это я еще гожусь!"
   Немощный старик сделал то, за что прославляли героев: сам выбрал час своей смерти и встретил ее с мужеством, которое его врагов, молодых и сильных, наполнило мучительным чувством стыда. А Вигмар сын Хроара в это время был уже так далеко, что не мог видеть зарева пожара у себя за спиной.
   Незадолго до рассвета Хальм и Ярнир со своими людьми потеряли беглеца из виду, но зато в проблесках света стали хорошо видны следы конских копыт, глубоко вдавленные во влажную землю. Лошади так устали, что отряд двигался чуть ли не шагом. Утешало одно: беглецу тоже было негде переменить коня.
   След привел в широкую долину с обширной усадьбой на дне.
   - Я так и думал! - крикнул Хальм племяннику. - Он с самого начала скакал в Ореховый Куст. Не слишком-то Модвид обрадуется таким гостям.
   - А его мамаша еще того меньше! - добавил один из хирдманов. - Я бы лучше вломился какой-нибудь троллихе в Медном Лесу, чем к ней.
   - Она и есть троллиха из Медного Леса, - хохотнул в ответ другой. Думаешь, они не умеют притворяться людьми? Особенно если замуж захотят!
   Пока хирдманы обсуждали брачные поползновния троллих, Хальм, придержав усталого коня на взгорье, не сводил глаз с усадьбы Модвида Весло.
   - Поедем туда, родич! - нетерпеливо теребил его Ярнир. - Он там! Ему больше некуда деваться! Уже светло, мы бы его увидели! Да и конь едва ноги передвигал! Мы его возьмем!
   Но Хальму вовсе не казалось, что все так просто.
   - Мы его возьмем только при том условии, что Модвид захочет его отдать, - наконец вымолвил он.
   - Как - если захочет? - изумился Ярнир и тут же осекся. Захваченный событиями ночи, он совсем забыл о событиях предыдущего дня. Великаны бы взяли все эти сложности, из-за которых шагу не ступишь прямо!
   - Теперь Модвид - наш враг, - пояснил Хальм, который даже за время бешеной ночной скачки успел обдумать все обстоятельства. - И он будет только рад другому нашему врагу, тому, кто убил одного из нас. И тем более убийце Эггбранда. Если бы Лисица зарезал тебя или меня, Модвид, может быть, и решился бы его выдать, надеясь помириться с нашими. Хотя едва ли... Но убийцу Эггбранда он примет как брата. Он ведь не дурак и понимает, что именно Эггбранд первым был против того, чтобы отдать Рагну-Гейду ему.
   - И верно... Однорукий Ас! - озадаченно протянул Ярнир.
   - Поедем! - Хальм тронул коленями конские бока и стал шагом спускаться в долину. - Только тихо! - прикрикнул он на оживившуюся было дружину. - Без шума! Оружия не трогать! Говорить буду я! Если кто выстрелит без приказа сам получит стрелу. Лично от меня.
   Повторять Хальму не приходилось. Он был из тех, про кого говорят: "Бойся ярости спокойного человека!"
   Челядь в усадьбе уже поднялась, и приближающийся отряд скоро заметили. Медленно съезжая с холма в долину, Стролинги видели, как по широкому двору усадьбы забегали люди, как из дружинных домов сыплются вооруженные хирдманы, на ходу затягивая пояса, как из оружейной тащут связки стрел. В тающих сумерках мелькали красные пятна щитов. Потом дорога спустилась на дно долины и двора усадьбы уже нельзя было разглядеть. Запертые ворота смотрели неприветливо. Шагах в пятнадцати перед ними на земле валялся издохший конь без седла.
   В молчании Стролинги приблизились к воротам на расстояние голоса и остановились. Над стеной виднелись головы в шлемах и наконечники копий: дружина Орехового Куста была полностью готова отразить нападение.
   - Что вам нужно? - долетел от ворот резкий голос Модвида.
   Хальм едва узнал его голову в шлеме среди хирдманов. Хозяин усадьбы выглядел злым и встревоженным, что старался прикрыть напускной надменностью. И то, и другое, и третье было вполне понятно.
   - Нам нужен наш враг, - спокойно, размеренно ответил ему Хальм, на всякий случай держа щит наготове.
   - У вас везде враги! - презрительно отозвался Модвид. - И если вы хотите найти врага здесь, то вы его найдете!
   - Быстро же они собрались! - бормотал рядом с Модвидом его воспитатель Рандвер. - Они ехали всю ночь - значит они вечером, во время пира, дали обет истребить тебя.
   - Это мы еще посмотрим! Кто кого истребит! - отвечали хирдманы, бывшие с хёльдом в святилище и видевшие его ссору со Стролингами. - Пьяные обеты до добра не доводят!
   - Это все та серебряная чашка, которую ты называл тем мерзким словом, что и повторить стыдно! - кричала снизу, со двора, фру Оддборг. Впопыхах повязанное покрывало сидело на ее голове криво и все сползало на один глаз. - Я же говорила, что в ней злое колдовство! А вы никогда не слушаете подарили! Вот и додарились!
   Модвиду захотелось метнуть копье не наружу, а внутрь двора. Эта ведьма уже забыла, что сама заставила его напасть на Стролингов возле кургана!
   - Наш враг скрылся в твоем доме! - говорил тем временем Хальм. - Он еще не объявлен вне закона, но это будет сделано в первый же день тинга. И сейчас уже ни один разумный человек не даст ему приюта! Между нами были нелады, Модвид сын Сэорма, но не хочешь же ты стать врагом целому тингу!
   Модвид не сразу нашел ответ. Речь Хальма привела его в недоумение и замешательство. О каком объявлении вне закона говорит брат Кольбьёрна? За нападение возле кургана его вне закона объявлять не станут - он ведь никого не убил и даже не ранил. А что до золота, то каждый должен сам защищать свое добро. В нападении вчетвером на четверых нет ничего бесчестного. Если рассказать об этом на тинге, то все будут смеяться над Стролингами, бежавшими от равного числа врагов. Нет, они не так глупы, чтобы самим себя позорить на весь Квиттинг и даже на весь Морской Путь!
   - Что ты молчишь, хозяин? - снова закричал Хальм, не дождавшись ответа. - Или ты хочешь отрицать то, что убийца моего родича скрылся в твоем доме?
   - Убийца твоего родича? - изумленно вскрикнул Модвид. Если он не ослышался, то выходит, что вооруженную дружину Стролингов привела к его стенам вовсе не вчерашняя ссора.
   - Да! Вигмар сын Хроара, убивший моего родича Эггбранда! Он у тебя!
   - У меня никого нет! - растерянно отозвался Модвид, и эта невольная растерянность почти убедила Хальма, что он говорит правду. У Модвида вполне хватило бы дерзости дать приют врагу своих врагов открыто, а вздумай он лицемерить, он и это делал бы дерзко и заносчиво.
   - А это? - не в силах больше молчать, крикнул Ярнир и ткнул плетью в тушу дохлого коня перед воротами.
   Модвид и все его люди дружно уставились на тушу. Ну, конь. Ну, издох вчера, надорвавшись с непосильным возом дров, но только хозяин был слишком занят другим, чтобы приказать снять с него шкуру, а падаль отдать собакам. Ну и что?
   - Это его конь! - продолжал Ярнир, в молчании Хальма усмотрев разрешение взять переговоры на себя. - Мы шли по его следу от самого святилища до твоей усадьбы. И это его конь, которого он загнал. Отдай нам убийцу моего брата!
   - Этот конь подох у нас вчера, а до того он ездил за дровами и никогда не служил никаким убийцам! - крикнул Рандвер, разобравшись наконец, что случилось и чего хотят эти Стролинги. - Мы не видали ни Эггбранда, ни Вигмара с тех пор как уехали из святилища. С тех пор в наши ворота никто не стучался, и на усадьбе нет ни единого чужого человека.
   - И вы можете в этом поклясться? - с подчеркнутым недоверием спросил Хальм.
   - Клянусь Отцом Побед! - отрезал Модвид. На его низколобом лице была угрюмая озадаченность.
   - Он врет, родич, врет! - вполголоса убеждал Хальма Ярнир. Хирдманы тоже роптали, не веря.
   - Ну, что же! - не слушая их, громко сказал Хальм. - Значит, мы ошиблись. Должно быть, тролли заморочили нас и привели к тебе. Придется нам поискать нашего врага в другом месте. Но рано или поздно мы его найдем!
   Небрежным кивком позвав за собой дружину, Хальм стал поворачивать коня. Не смея ослушаться, хирдманы потянулись за ним, то и дело оборачиваясь и бросая на усадьбу озлобленные взгляды. Было слишком обидно всю ночь скакать по следу врага и уйти ни с чем, оставив Модвида и Вигмара смеяться себе в спину. Мало ли чего они там болтают про коня и дрова!
   Но Хальм Длинная Голова не оборачивался. Он тоже не слишком поверил клятве Модвида. Сам Отец Побед бывал лжив и коварен - его имя не служит слишком надежным залогом. Но уж если Модвид решил не выдавать убийцу, то остается только уйти. У них маловато сил для того, чтобы сражаться и пробовать взять усадьбу. Это будет означать начало еще одной кровавой распри, а Хальм и Ярнир не вправе вдвоем принимать такое решение за целый род.
   Модвид снял шлем и долго смотрел со стены вслед уезжающим Стролингам.
   - Это им в наказанье от богов. За лишнюю дерзость и гордость! - утешал его Рандвер, знавший, как больно задел самолюбие Модвида отказ в руке Рагны-Гейды. - Знаешь, как говорят: краток век у гордыни!
   - Хотелось бы мне знать... - бормотал себе под нос Модвид. - Вигмар сын Хроара... Да, он на такое способен. Очень даже.
   - Что там? - суетилась внизу фру Оддборг, досадливо поправляя сползающее головное покрывало. - Они уезжают?
   - Хотелось бы мне знать... - бормотал ее сын. - Куда же он все-таки делся?
   Нежданный приезд Эрнольва домой обрадовал всю усадьбу. Родичи и домочадцы были счастливы, что могут повидать его перед дальним и опасным походом, и Эрнольв после недолгой, но нелегкой разлуки с такой силой ощущал тепло своего родного очага, что с трудом представлял, как же уедет отсюда. Каждое домашнее лицо казалось ему милее прежнего, каждую корову хотелось обнять за шею, потому что и в ней была часть дома и всего того, что с самых древних пор почитается священным.
   - Нет худа без добра! - приговаривала фру Ванбьёрг, собирая рубахи и платья Ингирид в дальнюю дорогу. - Конечно, лучше бы Эрнольву не ездить так далеко, но зато мы навек избавимся от этой девчонки.
   - Я рад, что Торбранд конунг все-таки верит нам! - приговаривал Хравн хёльд. - Ты понимаешь, сын, какое важное поручение он тебе дал? Отвезти Ингирид к отцу - это только предлог. По правде сказать, я думал, что Торбранд попытается просватать ее за кого-нибудь из здешних. Бьяртмар конунг, как говорят, человек ненадежный, и иметь от него прочный залог неплохо.
   - Нет уж, пусть она уезжает подальше! - решительно отвечала фру Ванбьёрг. - Если кто-то в Аскрфьорде приносит неудачу - то только она!
   Но Эрнольву сейчас не хотелось впоминать о тех неприятностях, которые всем причинял нрав Ингирид. Ведь и она, бессовестная и бессердечная девчонка, уже восемь лет жила в их доме и тоже стала его частью. В последние годы, отчаявшись исправить ее нрав, Эрнольв и сам мечтал от нее избавиться, но теперь он предпочел бы оставить все как есть. После смерти Халльмунда все домашнее благополучие стало казаться еще более драгоценным, но и более хрупким. Она заново напомнила ту известную истину, что люди смертны все без исключения, даже самые любимые. Обводя взглядом знакомые стены, знакомые камни очага, Эрнольв готов был принести богам любую жертву, только бы они больше ничего не отняли у этого дома. Чтобы все замерло и навсегда осталось так, как есть. Ему хотелось этого с такой небывалой мучительной силой, что он сам не находил объяснения своим чувствам, томился, принимая их за предвестья будущих бед, и даже собрался было идти за помощью к Тордис, но времени до отъезда было мало, а тут еще Стуре-Одд пригласил их всех в гости - как же ему отказать?
   Сама Ингирид была очень рада, что едет к отцу. Ее юному жадному честолюбию нечем было питаться в Пологом Холме, а в Ясеневый Двор ее звали нечасто. Сначала старая кюна Мальвейг, потом молодая кюна Бломменатт не жаловали ее и не давали себя показать, и она надеялась, что в доме родного отца ей больше повезет. Бывавшие там люди предупреждали, что ее сводная сестра Ульврунн - тоже не земляника, но рауды обладали слепящим обаянием новизны, а бояться неведомого было не в обычаях Ингирид. Поэтому она носилась по усадьбе, громко распевая боевые песни, и вслух мечтала о своих будущих подвигах.
   - Все дочери конунгов в Рауденланде становятся валькириями! - ликующе кричала она. - И меня тоже возьмут на войну! И мы еще посмотрим, кто из нас убьет больше врагов!
   Свангерда следила за ней с мягким недоумением и однажды спросила у Эрнольва:
   - Ты уверен, что у Бьяртмара конунга ей обрадуются?
   - Поначалу - да, - ответил он. - А когда разглядят ее, то, конечно, их радости поубавится. Но едва ли Бьяртмар конунг захочет вернуть ее нам. Тут мы ее больше не увидим.
   - А когда мы теперь увидим тебя?
   - А ты будешь меня ждать?
   Эрнольв сам не знал, как у него вырвались эти простые слова: никогда раньше он не решился бы спросить об этом. Свангерда, до того смотревшая ему в лицо, вдруг опустила глаза.
   - Прости, - Эрнольв смешался и покраснел бы, если бы краска смущения смогла пробиться через красные рубцы, оставшиеся после болезни. - Я понимаю... Ты еще... Но все же, я имел в виду... Мы же с тобой родня...
   - Не надо ничего говорить, - тихо сказала Свангерда. Помедлив, она все же прикоснулась к руке Эрнольва и тут же отдернула руку. - Я все понимаю. Я знаю, что фру Ванбьёрг думает о нашей с тобой свадьбе. Но сейчас еще не время.
   - Я понимаю, - торопливо заговорил Эрнольв. - Я не так славен и доблестен, как... - Он кашлянул, но почему-то имя любимого брата встало поперек горла и не выговорилось. - И лицом я теперь...
   - Это все неважно. - Свангерда, не поднимая глаз, мягко покачала головой. - Просто я...
   - Я же не прошу, чтобы ты полюбила меня прямо сейчас, - быстро продолжал Эрнольв, торопясь сказать все, что хотел, пока опять не смутился, не испугался и не замолчал. - Я вообще ничего не требую. Ну и пусть обычай я же не по обычаю... Если ты не хочешь, то никто не будет тебя заставлять выходить за меня. Ты можешь жить у нас, как сейчас живешь, можешь даже вернуться домой на север, если хочешь, мы не будем тебе мешать... Но нам будет очень горько расстаться с тобой. Ты знаешь, что отец и мать любят тебя. И я... Я тоже тебя люблю, - закончил Эрнольв, и сам удивился, до чего легко эти слова слетели с его губ.
   В этом не было ничего страшного. Напротив, ему вдруг стало легче, захотелось говорить еще и еще. Свангерда молчала, и он продолжал, чувствуя, что в нем самом возникает и растет какой-то новый, другой человек, сильный, уверенный, красноречивый, свободный, гордый. И даже красивый.
   - Я любил и почитал моего брата больше всех людей на свете, как второго отца, - горячо говорил Эрнольв, не сводя взгляда с опущенного лица Свангерды. - Я был счастлив, что он нашел себе такую хорошую жену. Лучше тебя и быть не может. Если бы он остался жив, я, наверное, никогда бы не женился, потому что ты - как солнечный луч в темном доме, как ветер с моря, как ветка березы в свежих листочках. Другой не надо, другой не может быть. Я отдал бы жизнь за него и за тебя, я утонул бы вместо него, если бы боги позволили мне это. Но они нас не спросили. Этого я выбрать не мог. Но и другой жены я не выберу. Станешь ты моей женой или останешься вдовой моего брата - я буду всю жизнь любить и почитать только тебя. Если ты не уедешь от нас, то после матери здесь не будет другой хозяйки. Я хочу, чтобы ты это знала.
   - Я много думала обо всем этом, - не сразу ответила Свангерда. - Я не очень хотела бы возвращаться домой... Я знаю, что есть такой обычай... Совсем неплохой обычай... Просто я так привыкла видеть в тебе брата... Но ты не думай - ты вовсе не хуже Халльмунда. - Она наконец подняла глаза, тихо улыбнулась, глядя в глаз Эрнольву, как будто сама не была уверена в правоте собственных слов, но хотела верить. - И Халльмунд, я уверена, этого бы желал.
   Эрнольв не сразу понял, о каком желании Халльмунда она говорит. А потом до него дошло: если бы, скажем, Халльмунд умирал от тяжелой раны и имел время высказать брату свою волю, то он, конечно, поручил бы ему свою жену. Кому же еще? У них ведь все всегда было общее - кроме Свангерды. И рунный полумесяц...
   По многолетней привычке Эрнольв прижал ладонь к амулету на груди. И тот показался ему удивительно теплым: теплее, чем он мог согреть его сам.
   Последний вечер перед отъездом Эрнольва в Рауденланд вся семья Хравна провела в гостях у Стуре-Одда. Стуре-Одд владел совсем небольшим двором и не любил ходить по гостям, зато у себя ему случалось принимать даже конунга. Род его не считался слишком знатным, но он держался как равный с самыми знатными ярлами, и они уважали его, как равного. Стуре-Одд был искуснейшим кузнецом и знался, как говорили, с самим бергбуром из Дымной горы. И он был единственным человеком, кто находился в дружбе решительно со всеми обитателями Аскрфьорда, даже с теми, кто друг о друге не желали и слышать.
   - Покажи-ка еще раз, что дал тебе конунг вместо своего знака? спрашивал у Эрнольва Стуре-Одд. - Мне любопытно поглядеть такую искусную работу.
   Эрнольв снова показывал ему две большие серебряные застежки с позолотой, из приданого кюны Мальвейг, которые велел ему выдать Торбранд конунг.
   - Это самые странные верительные знаки, которые мне приходилось видеть! - качал головой Стуре-Одд, рассматривая застежки и длинную узорную цепь между ними. - Впрочем, если Бьяртмар конунг так любит золото, как про него рассказывают, то этот знак окажется самым надежным.
   - Надеюсь, он подарит это мне! - заявила Ингирид, очень гордая богатством своей родни.
   - Если не отдаст старшей дочери! - вставила фру Ванбьёрг. Весь ее вид говорил: я намучалась с этой девчонкой достаточно, теперь пусть кто-нибудь другой попытается ее исправить, если есть такие умельцы.
   Свангерда мягко, немного виновато улыбалась Эрнольву со своего места за женским столом. Они так ничего и не решили тогда, но теперь у них как будто появилась общая тайна. Свангерда ничего не пообещала ему определенно, но в душе Эрнольва возникла счастливая вера, что он добьется со временем ее любви. Какая-то невидимая сила уже связала их, и богиня Вар* уже готовила ясеневую палочку, чтобы вырезать на ней их будущие обеты. Ах, как не вовремя Торбранду понадобилось посылать его к раудам! Общество Ингирид всегда было Эрнольву в тягость, а теперь, когда любовь к Свангерде парила в груди розовым теплым облаком, выносить шумную, упрямую и самовлюбленную девчонку будет и вовсе невозможно.
   Стуре-Одд поманил к себе Сольвейг и что-то шепнул, показывая глазами на Эрнольва. Девочка кивнула, быстро наполнила рог медом и подошла к Эрнольву.
   - Подними кубок Ньёрду! - предложила она, протягивая ему рог. - Он поможет тебе в пути.
   Эрнольв принял рог и поднял его перед собой обеими руками.
   - Тебе, Светлый Ван, кто движет огонь, ветры и волны, я поднимаю рог! произнес он, чувствуя себя на перекрестке всех ветров. В небогатом доме Стуре-Одда почему-то всегда казалось ближе к богам, чем даже в конунговом святилище перед роскошно украшенными идолами. - Прими наше почтение, отец Фрейра и Фрейи, и храни наши пути, наши дома... и приведи нас домой невредимыми!
   Все в гриднице подняли свои чаши, Эрнольв поднес к губам рог. Бог движения стихий услышал призыв: с каждым глотком меда Эрнольв ощущал, как в грудь его вливается огонь, ветер и волны, как огромная, нечеловеческая сила поднимает его из этого тесного дома и несет куда-то вдаль; он стремительно мчится под темным небом, где в недостижимой высоте горят белые огоньки звезд, а внизу, почти так же далеко, расстилается земля, блестит море, огромное, необозримое, прекрасное. Он летит, чувствуя себя владыкой всего земного, но взгляд его напряженно ищет только одно: небольшую усадьбу на берегу Аскрфьорда, там, где начинается длинный пологий холм, покрытый редким ельником первый отрог далеких гор...