Дворецкая Елизавета. Спящее золото (Корабль во фьорде - 2)

   Буйный ветер и снег, как голодные драконы, сожрали пространство и время. Каждый, кто кое-как боролся со стихией за глоток холодного воздуха, был одинок и потерян в жестоком буране, и далее не помнил, что совсем недавно их было целое войско.
   Рука Эрнольва, ползшая по стене пещеры, вдруг сорвалась в пустоту. Дневной свет позади давно исчез, и Эрнольв даже не знал, существует ли еще выход из горы, скрывшийся за поворотом, или гора закрылась, впустив их, чтобы никогда больше не выпустить обратно? Золотые жилы змеились по потолку пещеры, такие же недосягаемые, но свет их не достигал пола, и идти приходилось наощупь. Вокруг, так же ощупью, двигались хирдманы; Эрнольв пробовал звать их, называл имена, но никто не откликался. Только по шороху шагов вокруг, похожему на шуршание чешуи ползущего по камню дракона, Эрнольв догадывался, что не один здесь. Пока еще. Почему-то ему казалось, что их стало меньше. Дружину сожрала темнота. А может быть, уже и не только темнота. Но все продолжали идти вперед, и он тоже шел. Другого пути просто не было.
   Остановившись, Эрнольв вслепую поводил рукой по воздуху, но там, где должна быть стена, нащупал только пустоту. Что это? Простое углубление, щель в стене пещеры? Провал? Пропасть? Нагнувшись, Эрнольв пошарил по шершавому камню возле самого пола пещеры. Пальцы были так густо покрыты каменной и рудной пылью, что почти не ощущали холода. Или он совсем застыл? Понемногу превращается в камень?
   Эрнольв остановился: ему было тяжело, как будто всю эту невообразимо громадную гору он тащил на плечах. Стараясь отдышаться, он прижал руку к груди. Рунный полумесяц был теплым и слегка дрожал, то ли в лад дыханию Эрнольва, то ли от своего собственного, тоже нелегкого дыхания. Но все же амулет жил и вливал в кровь Эрнольва новые силы. Надолго ли их хватит?
   Стена заворачивала. Эрнольз повернул, шагнул сначала осторожно, везя подошвой по полу. Никакого провала не было, и он пошел дальше смелее. Судя по шороху, кто-то из хирдманов завернул вместе с ним. Эрнольв опять попробовал окликнуть, уже не надеясь на ответ. Ответом были тишина и сосредоточенный шорох - окаменевшие душой люди искали дорогу дальше, в глубину горы, к своей новой матери, в свой новый истинный дом.
   Но зная, долго ли он идет по этому каменному подземелью, сколько раз он повернул и глубоко ли под землю забрался, Эрнольв уже был близок к отчаянию. Ему не нужны были сокровища Медного Леса, он не хотел сюда идти, он сохранял здравый рассудок, чтобы в полной мере понимать, как ужасно их нынешнее положение. Не услышав ни от кого ни единого слова, он точно знал: им отсюда не выбраться, все они навсегда останутся в горе и погибнут, умрут от голода и жажды, задохнутся, если просто не застынут, окаменев, окованные чарами подземных духов. Эрнольв не хотел умирать: горячим ключом в нем билось жгучее желание выбраться на волю, на свет, вернуться домой, к Сваигерде. Почему-то именно сейчас он верил, что она ждет его, что они могли бы быть счастливы вместе. Об Ингирид он забыл, как будто у него никогда и не было никакой жены, а был смутный неприятный сон, от которого надо скорее очнуться, вернуться к светлой и радостной яви - к Свангерде и ее любви.
   Шагнув еще несколько раз, Эрнольв остановился. Его оглушила тишина, как будто камнем залило и уши. Шороха шагов больше не было слышно: то ли его товарищи выбились из сил и отдыхали, то ли он остался одни. Едва Эрнольв подумал об этом, как волосы на его голове шевельнулись от неудержимого ужаса. Колени ослабели, и он сел на пол, прислонясь плечами к жесткому камню стены. Темнота давила и душила, но одиночество было страшнее всего холоднее льда, тяжелее камня, мрачнее ночи. Пока рядом с ним шли люди, пусть очарованные колдовством горы и забывшие себя, у Эрнольва сохранялась какая-то неосознанная надежда. Но сейчас он остался один, и у него не было сил идти дальше. Непроглядная тьма, каменный холод, цепенящее дыхание горы сковали все существо; зрение умерло, утратив свет, слух умер, утратив звук, и только дыхание в груди еще тлело, ловя остатки воздуха. Той жизни, что правила здесь, не нужны были ни свет, ни звук, ни воздух. Гора съела его.
   Чьи-то тонкие холодные пальчики коснулись его руки. Эрнольв ильно вздрогнул, поднял склоненную голову. По-прежнему было темно и тихо. Но рядом с ним кто-то появился: не теплый и плотный, как человек, а легкий, полупрозрачный, почти такой же холодный, как камень, но подвижный. Не видя и не слыша ничего, Эрнольв всей кожей ощущал рядом присутствие какого-то существа, слышал его медленное, редкое, неглубокое по сравнению с человеческим дыхание.
   - Пойдем, - чуть слышно прошелестел голос. А может быть, и не голос, может быть, чужая мысль коснулась мыслей Эрнольва и пробудила от оцепенения. - Пойдем со мной.
   Повинуясь пожатию холодных, но сильных пальцев, он поднялся и сделал неуверенный шаг. Все чувства в нем застыли, он не боялся, даже не пытался угадать, кто и куда ведет его. Его вели - и он шел, послушный силам, которые властвовали здесь, в чреве горы.
   Они шли вперед. Чувства Эрнольва понемногу оживали, и он уже замечал, что проход сужается, но и поднимается - стало чуть легче дышать, воздух чуть потеплел. Через какое-то время он снова владел своим рассудком и телом, только чувствовал усталость. Но и усталость свидетельствовала о том, что он жив. "Пока горшок трещит - значит держится!" - вспомнилась ему одна из любимых поговорок матери. А с этим и сама Ванбьёрг хозяйка, отец, Свангерда, усадьба Пологий Холм - все, что составляло его жизнь.
   Щурясь в темноте, Эрнольв отчаянно пытался разглядеть тонкую невесомую фигурку того, кто по-прежнему держал его руку тонкими и холодными пальчиками. Сумрак постепенно редел, уже можно было рассмотреть, что эта женщина, худощавая и высокая ростом, немного ниже самого Эрнольва. В ее неслышном скользящем шаге, в легких подергиваниях стана и плеч, похожих то ли на судорогу, то ли на дрожание тени от огня, угадывалось что-то знакомое.
   - Кто ты? - окликнул он, не слишком надеясь получить ответ, но желая услышать хотя бы свой собственный голос.
   - Меня называют Асплой, но это имя не дает тебе власти надо мной, прошелестела темнота.
   И Эрнольв вспомнил. Точно так же, тихим невнятным голосом, похожим на шелест ветерка, проползающего меж ветвями, говорила та ведьма, которую он встретил над озером. Это она. Она явилась в подгорные глубины, чтобы вывести его на свет.
   Проход снова стал расширяться. Вокруг светлело, впереди мелькнуло ослепительно белое пятнышко. Эрнольв сначала принял его за какой-то особенный подземный огонь и только потом понял, что видит свет. Обыкновенный свет пасмурного зимнего дня. И еще через несколько шагов они оказались в широкой пещере, зев которой открывался в незнакомую долину, густо заросшую можжевельником. Но кусты было едва видно: всю долину покрывал пышный, свежий снег. С порывами ветерка в пещеру залетало его влажное, бодрящее дыхание.
   - Иди, - сказала Аспла, выпустив руку Эрнольва и обернувшись к нему. Дальше я не должна тебя провожать. Я не должна была выводить тебя из горы, но ведь я обещала, что ты увидишься с Лисицей. Я не могу привести его в гору. Но теперь ты найдешь его сам. Твой амулет поможет тебе. Я видела у него такой же, и знаю, что они тянутся друг к другу.
   Эрнольв смотрел на нее, стараясь разглядеть лицо девушки-ведьмы, но в полумраке пещеры оно расплывалось, заволакивалось серой тенью, и он видел только зеленоватое мерцание узких, по-звериному настороженных и по-челозечески грустных глаз. Все ее странное, неуловимое, необъяснимое существо сосредоточилось и отразилось в этих глазах. Эрнольв хотел что-то сказать, как-то поблагодарить ее, но не находил слов. Какие человеческие слова имеют цену в этом медленно дышащем мире?
   - А что будет... с теми? - спросил он, неуверенно кивнув назад, где узкий черный проход уходил в глубину горы. Эрнольв вспомнил своих зачарованных товарищей, и ему снова стало страшно. Это мертвые ничего не боятся. А живым страшно, и страх - тоже доказательство жизни.
   Аспла передернула костлявыми плечиками.
   - Съедят, - просто сказала она.
   Эрнольв хотел было спросить, кто съест, но не решился. Он и сам знал, но для этого не было слов в человеческом языке.
   - Иди. - Аспла кивнула ему на выход из пещеры. - Иди своей дорогой. Мы сплели заклятья, живая молния с неба разрушила их, мы сплели новые. У нас свои дела, а у вас, людей, свои. Мы не ходим по вашим тропам. Делайте свое дело.
   Эрнольв поправил плащ и пояс, шагнул к выходу из пещеры и стал осторожно спускаться в долину по крутому заснеженному склону. Сапоги скользили на мокрых камнях, он цеплялся за колючие ветки можжевельника, а из ума его не шли последние слова Асплы. У людей свои тропы, у нелюдей - свои. И каждый должен делать свое дело.
   Торбьёрн Запевала, красный от натуги, как спелый шиповник, снова затрубил в рог. Ингирпд поморщилась: ей надоел этот бесполезный рев над ухом. Уже давно никто не отзывался: ни Арнвид, ни Эрнольв, ни Рагмунд Запасливый. То ли отряды разошлись слишком далеко, то ли... остальные нашли что-то такое, чем не спешат делиться. Если бы там была опасность, то мигом затрубили бы, позвали бы на помощь!
   - Что-то погода портится! - бормотал Торбьёрн Запевала, поплотнее натягивая на голову меховой колпак. - Как бы снег не пошел!
   - А вон там идет! - Один из хнрдманов показал на небо. Чуть севернее тучи висели над самой землей, белое марево под ними недвусмысленно указывало па снегопад. - Если ветер повернет - и до нас донесется.
   Ветер дул так сильно, что у Ингирид застыли и руки в рукавицах, и нос, хотя она и старалась получше прикрыть лицо капюшоном.
   - О, да там усадьба! - вдруг заорал один из хирдма-нов, ехавших впереди. - Усадьба, разбей меня гром!
   Понукая лошадей, Ингирид и Торбьёрн догнали передних. Внизу, в широкой долине, пересеченной ручьем, лежала усадьба. Настоящая человеческая усадьба, с каменной стеной, с тремя или четырьмя дерновыми крышами больших домов, с мелкими каморкам:: и разными хозяйственными постройками. При виде нее Ингирпд ощутила нетерпеливый зуд: так давно она не отдыхала в человеческом доме, не сидела под крышей у огня!
   - Скорее! - сердито закричала она, как будто Торбьёрн и его люди нарочно ее задерживали. - Поедем туда!
   До усадьбы было довольно далеко - сначала вниз с горы, потом по долине через лес, - но все же близость и ясность цели придавала бодрости, и дружина Торбьёрна Запевалы подхлестнула коней.
   - Едут, едут! - закричал Гроди. Вигмар поднял голову: подросток сидел на верхушке высокой старой сосны, прижавшись к рыжему стволу, и был почти не виден - точь-в-точь сосковый тролль. Его тонкий голосок едва долетал до двора усадьбы. - Их мало, человек сто.
   - Смотри дальше! - крикнул в ответ Вигмар. - Может быть, они разделились?
   - Нет, больше нет! - долетело с верхушки дерева.
   - А если сто, так мы их разобьем! - уверенно и даже легко сказал Гуннвальд. - Нас восемьдесят четыре, и мы у себя дома!
   - Ведь не зря говорят: лучше биться на своей земле, чем на чужой! подхватил Эйгуд хёльд, один из соседей, приглашенный на праздник и приведший в Золотой Ручей почти два десятка родичей и хирдманов. - Конечно, они разделились, они ведь не знают здешних дорог. А по отдельности мы перебьем их сколько есть.
   - Пошли встречать гостей! - бодро позвал Вигмар и призывно взмахнул Поющим Жалом.
   Восемь десятков мужчин, еще вчера пировавших на свадьбе, быстро втянулись в перелесок, подобрались к другой опушке и заняли там места, прячась за соснами, за камнями, в можжевельнике. Темные плащи и меховые накидки делали их почти невидимыми. Каждый держал наготове лук с наложенной стрелой. Едва фьялли покажутся из леса, как десятка полтора передних будет сбито с седел и никогда уже больше не сядет на коней.
   Вигмар тоже ждал, держа в руках лук и прислонив Поющее Жало к стволу возле себя. Он был спокоен, уверен и где-то даже доволен. Он так долго бегал от фьяллей, то в одиночку, то с целой дружиной, уходил все дальше и дальше от серого камня, отмечавшего нарушенную ныне границу земли квиттов. Но вот наконец бегство кончилось. Через несколько мгновений он встретит врагов лицом к лицу, встретит с оружием. За ним накопилось слишком много неоплаченных долгов и нарушенных обычаев, но сейчас многое из этого будет исправлено. Ни люди, ни боги не упрекнут его в том, что в войне квиттов и фьяллей он пренебрег честью, нарушил долг. Хотелось бы знать, увидит ли он сейчас одноглазого фьялля, который зачем-то так хочет снова встретиться с ним? Встреча выйдет такой, как они уговаривались когда-то: дружина на дружину. И никакие прежние разговоры не помешают им скрестить оружие. Они ничего не сделали друг другу, но их племена - в войне, и каждый должен принять на себя часть этой войны. И разве того же нельзя сказать о каждом квитте и каждом фьялле, о любых двух, которые никогда прежде не встречались, но сейчас постараются убить друг друга? И у кого-то ведь получится...
   Под ветвями на склоне горы, отделенном от перелеска широкой прогалиной, замелькало что-то живое. Еще рано. На опушку выехал мужчина в меховой шапке, с красным щитом наготове. И сейчас еще рано. Фьялль придержал коня, потом поехал вперед, вглядываясь в сосняк позади прогалины. Вигмар задержал дыхание, словно фьялль мог его услышать. В тишине раздавался лишь негромкий стук конских копыт и шорох ветвей, задевающий за плечи фъяллей.
   На вид все было спокойно. Следом за первым из леса показалось еще десятка полтора всадников. Теперь пора. И Вигмар протяжно свистнул. Не успел его свист замолкнуть, как его подхватил свист двух десятков стрел. Передние ряды фьяллей дрогнули: около десятка повалилось с седел или рухнуло на шеи лошадей; заржали кони, взлетели крики изумления и боли. В кого-то вонзилось по две стрелы, кто-то был ранен, кого-то раненый конь бешено нес прочь, не слушаясь узды. Из сосняка снова полетели стрелы; опомнившиеся фьялли отвечали стрелами. Разворачивая коней, они опять скрывались в чаще, но стрелы и копья настигали их и там. Два небольших отряда под предводительством Гуннвальда и Эйгуда вдоль опушки подобрались к самому склону к уже вступили в битву. Вигмар снова свистнул, зовя квиттов вперед.
   На прогалине и в лесу завязалась битва. Это была странная битва: разорванная на клочки мелких схваток, она была почти не видна, звон железа и крики гасли в шорохе ветвей и свисте ветра. Но по силе яростного накала она не уступила бы никакой другой: каждый из квиттов и фьяллей, подобно Вигмару, наконец-то встретился лицом к лицу с противником, которого так долго искал и ждал. Война, проросшая из нескольких невзначай сказанных слов, из жадности одних и заносчивости других, война, выношенная и взлелеянная Торбрандом конунгом, раздутая из искры Бьяртмаром и Улъвхедином, бросила свой пламенный отблеск на каждое из человеческих лиц, отразилась холодной молнией в каждом из поднятых клинков.
   - Золотой ручей! - во весь голос орал Вигмар, выискивая взглядом новых врагов, и из-за деревьев ему отвечали голоса невидимых товарищей. Имя усадьбы, имя ручья, таящего от захватчиков богатства Квиттинга, служило не просто боевым кличем - оно напоминало каждому, за что он бьется. За то, на чем держится земля и племя, за то, что в свое время возродит погибших и вырастит новых воинов. Земля поддержит тех, кто заслонит ее собой.
   Вигмар бросил щит в голову фьяллю, наскочившему на него с мечом; на миг фьялль оказался оглушен, и Вигмар с размаху снес ему секирой полголовы. Прием Хродмара, которому Вигмар поневоле обучился на последней стоянке "Оленя", вспомнился кстати. Сзади резко хрустнул сучок; обернувшись, Вигмар ударил подбежавшего противника обухом секиры; тот упал, и Вигмар быстро добил его.
   Рядом сразу с двумя дрался Арне, младший сын Эйгуда. Ему было семнадцать лет, а значит, он тоже был мужчиной. Арне и фьялль с большим красным щитом одновременно кинулись друг на друга; удар фьялля был таким сильным, что снес Арне половину щита, и лезвие скользнуло по плечу и по груди. Мельком Вигмар заметил кровь на груди Арне и метнул во фьялля Поющее Жало. Фьялль шагнул вперед, роняя оружие, упал лицом вниз, но замер в нелепой позе, не долетев до земли: торчащее из груди копье не давало упасть. Арне, не заметив в горячке боя своей раны, кинулся на второго фьялля; тот отскочил, но споткнулся о камень и судорожно взмахнул руками, стараясь удержать равновесие; горло его на миг оказалось совсем открыто, и Арне сильно полоснул по нему клинком.
   Вигмар вырвал Поющее Жало из тела фьялля и обернулся: Арне пошатнулся, бросил разрубленный щит и схватился за дерево, чтобы не упасть.
   - Стой за мной: - крикнул Вигмар и прыгнул вперед, чтобы оказаться между Арне и бегущими к нему двумя фьяллями. - Держись! Это еще не все!
   Это еще не последняя битва и не последние враги - умирать рано, хотел он сказать. Но говорить было некогда: на него с разных сторон наскочило целых четверо. Хорошо, что за спиной был Арне, а за ним дерево - нападения сзади можно было не ждать.
   Один из фьяллей хотел ударить Вигмара копьем, но тот отскочил, так что копье воткнулось в мерзлую, твердую лесную землю; не дожидаясь, пока фьялль его вытащит, Вигмар прыгнул на древко копья и сломал его; еще слыша хруст дерева, он ударил фьялля Поющим Жалом. Фьялль завалился назад; кто-то метнул камень, метя Вигмару в голову, и он едва успел уклониться, выпустив из рук древко. Арне вдруг коротко вскрикнул от напряжения, выбросив вперед руку с мечом: пока Вигмар не видел, один из фьяллей хотел зайти сбоку, но Арне, вовремя заметив, повредил ему плечо, и фьялль отшатнулся, зажимая ладонью обильно кровоточащую рапу.
   - Золотой ручей! - ревел совсем близко воодушевленный голос Гуннвальда, и ему отвечали рассеянные по лесу десятки голосов.
   Невысокий, но плечистый фьялль в низко надвинутом на лоб меховом колпаке вырвал из тела товарища Поющее Жало и обоими руками метнул его в Вигмара, Золотая молния сверкнула перед самыми его глазами, и впервые он ощутил хрупкость собственней жизни - в лицо ему дохнула смерть. На миг даже стало все равно: если я уже умер, то что мне до исхода битвы, которая отныне не моя?
   Но впереди кто-то коротко вскрикнул: один из фьяллей, наседавших с другой стороны, обеими руками держался за древко Поющего Жала, пронзившего его ровно посередине груди. Древко было обращено к Вигмару, и он вырвал его, возвращая себе свое оружие, даже не понимая, что же, собственно, произошло. Вокруг него был враги, и он бросился на них, подняв голодное копье. А фьялли вдруг побежали, и он бил копьем в спины, досадуя, что скользкая земля не позволяет бежать как следует.
   - Берсерк! Оборотень! Колдун! Бессмертный! - обрывочно кричали вокруг, и Вигмар ие понимал, что это - о нем. Он не видел, как фьялли, себя со стороны: стороннему взгляду казалось, что копье, летевшее прямо в него, прошло через тело, не причинив вреда, и поразило тех, кто стоял за ним. Поющее Жало крепко держало заклятье, запретившее ему причинять вред своему хозяину.
   Если лед треснул, то целым ему уже не бывать: фьялли бежали. Каждый из них вдруг осознал, что он почти один в лесу, среди врагов, а врагом казался каждый ствол и каждый камень.
   - Золотой ручей! - хрипло и дико закричал Вигмар, всем существом стремясь скорее добить оставшихся врагов, чтобы искать новых. Яростные силы бурлили в нем, как бури в котле небес, он не ощущал усталости и даже не помнил, что тоже смертен. В эти мгновения в него вошел дух Медного Леса тычячеликий, Неисчерпаемый и бессмертный. Это Вигмар был каждым стволом, каждым камнем, живым оружием земли, которой пришло время постоять за себя.
   Гоня убегающих противников, Вигмар выскочил па прогалину, куда квитты вытеснили еще человек десять фьяллой: больше никого не было видно. Фьялли, услышав его крик, обернулись было, выставив ему навстречу с десяток секир, мечей и копий, но блеск Поющего Жала отбросил их назад; копье сверкало, как застывшая молния, доставало издалека, не покидая рук хозяина. Любой, у кого есть глаза, увидел бы здесь колдовство.
   Вдруг в небе над далеким лесом что-то вспыхнуло, теплая волна воздуха шевельнула волосы, за облаками раскатился далекий громовой удар. Фьялли отшатнулись, попадали на землю. Вигмар вскинул голову. С серого неба прямо на него неслась валькирия в черной кольчуге, с волной черных волос за плечами, похожими на густую грозовую тучу; вокруг ее фигуры блестели и рвались в пространство молнии. И меч в руках валькирии был молнией; ее синие глаза горели такой дикой яростью, что Вигмар невольно оступнл назад. К такому он не был готов; он чувствовал в себе силы сражаться в одиночку с целым войском, но не с летящей грозой небес, посланной самими богами.
   - Регинлейв! - со всхлипом крикнул чей-то молодой голос, будто ребенок, зовущий мать.
   Да, она была последней надеждой фьяллей: только ей было под силу одолеть квиттинского рыжего оборотня, бессмертного, вооруженного чудесным копьем, удара которого не выдерживает ни один щит. Она отплатит за жертвы, возносимые Одину, она поможет, когда не поможет больше никто.
   Медленно опустив копье, Вигмар застыл, околдованный грозной мощью и слепящей красотой валькирии, неотвратимой и стремительной, как молния. Пламенно-синие отблески в черной грозовой туче, вся мощь и ярость грозового летнего неба собралась в ней. От нее не спасет никакой щит, не укроет никакой камень. Разве только под землю... Но Вигмар не думал о спасении. Oн не мог отвести глаз от своей стремительно летящей смерти, и почему-то чувствовал неодолимую гордость: не каждому выпадает честь быть убитым валькирией. Ему хотелось не гнуться, а напротив, выпрямиться, чтобы его и его смерть увидели все, весь земной мир.
   Внезапно перед глазами его полыхнуло пламя, и Вигмар невольно отшатнулся, зажмурившись. Регинлейв исчезла, заслоненная от его глаз бурно бьющимися языками огня. Так казалось Вигмару, а рассмотреть лучше он не мог, опаленный и ослепленный неземным сиянием.
   А Регинлейв, уже занося руку с мечом для удара, вдруг вместо Вигмара увидела перед собой лицо Альвкары. Неистовая из рода альвов стояла на земле, держа перед собой щит, ее рыжие волосы бешено бились на ветру, как пламя, а на лице было странное выражение: ужас и восторг. Она смотрела прямо в синие глаза Регинлейв, но видела не ее; она закрывала собой человека, но думала не о нем. Из ее голубых глаз текли горячке слезы потрясения: казалось, она сама не верит в свой безумный поступок, но восхищена им. Все то, что она носила в себе долгие века, таила от взгляда богов, вдруг выступило наружу: не зря ее прозвали Неистовой.
   Регинлейв завизжала от возмущения: она уже не могла остановиться и зайти с другой стороны. Альвкара засмеялась, ее лицо было искажено этим смехом и слезами до неузнаваемости, сейчас оно было диким и прекрасным. Она была как огонь, через который самый острый меч пролетит, не разрубив и не поранив; какую бы кару ни назначил ей после Отец Богов, сейчас она не сдвинется с места и этот бой останется за ней.
   Меч Регинлейв ударил в щит Альвкары; долина содрогнулась, на месте столкновения взмыла к небесам нестерпимой яркости вспышка огненного света. Гулкий гром разлетелся по окрестности и долго бродил, отражаясь от одной горы к другой. Люди лежали на земле, закрывая головы руками.
   И наступила тишина. Вигмар одним из первых поднял голову с холодной земли: ему хотелось посмотреть, жив он или нет, Вся прогалина была усеяна телами убитых и живых, лежащих чуть ли не в беспамятстве. А валькирий не было. Обе они исчезли. Одна из них хотела выполнить повеление Одина, присудившего фьяллям победу, а квиттам смерть - и но смогла. А вторая хотела сделать то, чего ей никто не велел - и сделала. Она решилась на неслыханное, на дерзость, сходную с преступлением: нарушила волю Одииа, заслонила щитом человека, обреченного Властелином на смерть. Он ведь не резал быков, но бил мечом в щит, не пел боевых песен, сладких для слуха Отца Ратей. И чем она за это расплатится? Об этом Вигмар узнал лишь через много лет.
   Вигмар поднялся, отряхнул одежду, давая себе время унять дрожь во всех членах, потом прокашлялся и позвал:
   - Квитты! Есть хоть кто-нибудь живой?
   - А то? - без заминки раздался звучный голос, и из-за сосны выступил Гуннвальд. Он выглядел порядком ошарашенным, но быстро приходил в себя. Рядом с ним белело вытянутое лицо Гейра. - Ты жив? - осведомился Гуннвальд, увиден Вигмара, но тут же сам себе ответил: - Да что тебе сделается - ты же бессмертный! Эй, ребята! - обернувшись к лесу, позвал он. - Выходи. Снимите там по дороге пару ремней с дохляков - будем этих вязать, пока не прочухались.
   Вигмар качнул в руке Поющее Жало. В его душе и в мыслях был полный беспорядок, каждая частичка тела стремилась бежать в свою сторону, но вместе с тем он был спокоен и уверен в своих силах. Бессмертный - не бессмертный, но сегодня не раз подтвердилось общее поверье, что у него есть жизнь в запасе.