Страница:
– И кто же это говорил?
– Все говорили.
– Даже принцы?
– Даже принцы.
Я пожал плечами и промолвил:
– Решительно, дорогой мой, принцы есть… принцы!
– О-о! – вздохнул Паскье. – Думаю, ты только что сказал большую дерзость.
– Ты ошибаешься, дорогой мой: я никогда еще не был столь почтителен… До свидания, Паскье!
И я вернулся в свою комнату.
Я заказал карету на следующий день, к девяти утра; в назначенное время она остановилась у дверей гостиницы.
Моя карета стала вслед за тремя или четырьмя другими, ожидавшими приглашенных на траурную церемонию.
Часть французов, прибывших в Лондон в связи с этим событием, собралась в гостинице.
Мы позавтракали вместе, затем вышли на улицу; каждый сел в свой экипаж.
– В Клермонт? – осведомились возницы трех или четырех первых карет.
– В Клермонт? – спросил меня мой кучер.
– Нет, – отвечал я, – в Холланд-Хаус![596]
Кучер хлестнул кнутом лошадей, и мы тронулись.
Зачем я указал кучеру этот адрес вместо Клермонта? И что мне нужно было в Холланд-Хаусе?
Есть две ценности, которые порой сильные мира сего только и могут предложить в первую очередь, – знатное имя и доброе сердце.
Во Флоренции я познакомился с лордом Холландом, внучатым племянником Чарлза Фокса.[597]
II. Холланд-Хаус
– Все говорили.
– Даже принцы?
– Даже принцы.
Я пожал плечами и промолвил:
– Решительно, дорогой мой, принцы есть… принцы!
– О-о! – вздохнул Паскье. – Думаю, ты только что сказал большую дерзость.
– Ты ошибаешься, дорогой мой: я никогда еще не был столь почтителен… До свидания, Паскье!
И я вернулся в свою комнату.
Я заказал карету на следующий день, к девяти утра; в назначенное время она остановилась у дверей гостиницы.
Моя карета стала вслед за тремя или четырьмя другими, ожидавшими приглашенных на траурную церемонию.
Часть французов, прибывших в Лондон в связи с этим событием, собралась в гостинице.
Мы позавтракали вместе, затем вышли на улицу; каждый сел в свой экипаж.
– В Клермонт? – осведомились возницы трех или четырех первых карет.
– В Клермонт? – спросил меня мой кучер.
– Нет, – отвечал я, – в Холланд-Хаус![596]
Кучер хлестнул кнутом лошадей, и мы тронулись.
Зачем я указал кучеру этот адрес вместо Клермонта? И что мне нужно было в Холланд-Хаусе?
Есть две ценности, которые порой сильные мира сего только и могут предложить в первую очередь, – знатное имя и доброе сердце.
Во Флоренции я познакомился с лордом Холландом, внучатым племянником Чарлза Фокса.[597]
II. Холланд-Хаус
В Париже я познакомился с леди Холланд,[598] происходившей из семьи Стюартов.[599]
Ввел меня в ее дом мой дорогой граф д'Орсе,[600] тот самый, которому посвящены мои «Мемуары» и который совсем недавно умер еще таким молодым, таким красивым и таким неизменно элегантным!
Во Флоренции лорд Холланд, а в Париже леди Холланд пригласили меня, когда я приеду в Англию, нанести визит в Холланд-Хаус.
И вот в 1850 году я отправился в Англию и никакие более срочные дела не мешали мне воспользоваться этим любезным предложением.
Холланд-Хаус расположен в пригороде Кенсингтон,[601] на краю Гайд-Парка.[602]
Это замок был построен графом Оксфордским,[603] в конце шестнадцатого века, в годы царствования Якова I[604] этого робкого сына Марии Стюарт,[605] которого заставлял бледнеть один только вид обнаженной шпаги.
Правда, его матери, когда она была им беременна, довелось видеть столько обнаженных шпаг, наносивших удары этому несчастному Риччо,[606] что нет ничего удивительного в том, что порождение ее чрева содрогалось от подобного зрелища.
Нет ничего более изумительного, нет ничего другого, что давало бы представление о богатстве и власти, чем эти огромные английские резиденции!
Оказавшись перед Холланд-Хаусом, видишь замок, построенный, подобно замку Сен-Жермен,[607] из кирпичей, но легкий настолько, насколько тяжеловесен Сен-Жермен; замок возвышается над просторной лужайкой, где, словно на лугу, пасутся животные.
Но ни в коем случае не следует, держа в уме наши маленькие парки, наши маленькие купы деревьев и наши маленькие лужайки, смотреть на все в бинокль с той стороны, где предметы уменьшаются: нет, нет, поверните бинокль другой стороной, а еще лучше смотрите собственными широко раскрытыми глазами.
Длина лужайки составляет примерно пол-льё; окружена она вековыми деревьями, образующими широкую аллею, на которой экипажи могли бы бок о бок бороться за награду на скачках! И когда я говорю, что на лужайке пасутся животные, я имею в виду не двух-трех чистеньких, вылизанных добела баранов, украшенных ради развлечения детей розовыми шелковыми ленточками, и несчастную козу, привязанную к своему колышку и щиплющую траву вокруг себя, насколько ей позволяет это длина веревки, – нет, речь идет о стаде в сотню голов рогатого скота – коров, волов, быков, которые лежат, жуют, мычат и, вытянув шеи, тараща глаза и пуская пар из ноздрей, смотрят на проходящих мимо путешественников.
Холланд-Хаус находился посреди обширной равнины, где с огромным замком соседствовал сельский домик Кромвеля, в который тот приводил своего зятя Айртона,[608] с тем чтобы посвятить его в свои цареубийственные замыслы.
Почему их беседа происходила посреди этой обширной равнины? Дело в том, что Айртон имел несчастье быть глухим, и Кромвель видел, что в этом лесистом краю только эта обширная равнина может надежно избавить их от подслушивания…
Я вышел из кареты у входа на террасу.
Опасался я только одного: что лорд и леди Холланд,[609] которых я не видел: одного десять лет, а другую – лет шесть – восемь, пребывают сейчас в Париже, Флоренции или Неаполе.
Однако случаю не было угодно запасти мне все разочарования на один и тот же день: мои именитые хозяева гуляли в парке.
Но, поскольку окружность парка составляет два или три льё, поскольку он включает в себя рощи, горы, равнины, фруктовые сады, луга и озера, слуга вызвался проводить меня к тому месту, которое он назвал цветочным лугом.
То было излюбленное место леди Холланд.
Взойдя на холм, мой провожатый и в самом деле указал мне на свою знатную хозяйку, запахнувшуюся в длинный батистовый пеньюар; голову ее украшала голубая шляпка; с книгой в руке леди Холланд не спеша прогуливалась вокруг настоящей цветочной равнины.
Там на пространстве примерно в четверть льё дельфиниумы,.[610] герани,[611] петунии.[612] и вербены[613] росли так же, как в поле – клевер, эспарцет[614] и люцерна[615]
Ничто не ослепляло глаза так, как этот огромный ковер, вышитый белым, голубым и розовым.
Указав мне рукой на леди Холланд, слуга удалился.
Я направился к ней.
Внимание, которое она уделяла чтению, помешало ей увидеть меня или услышать мои шаги; я остановился на обочине дорожки, по которой двигалась леди Холланд, и, когда она проходила мимо меня, моя тень упала на нее и заставила ее обернуться.
Она настолько не ожидала моего визита, что сначала не узнала меня; однако взгляд ее перебегал поочередно от меня на книгу и от книги на меня; затем со своей чарующей улыбкой она произнесла:
– Посмотрите, что я читаю.
И леди Холланд протянула мне том «Бражелона»,[616] разумеется в бельгийском издании.
– Я искал кого-нибудь, кто проводил бы меня к вам, и даже не подозревал, что дело уже сделано.
– О, – откликнулась моя хозяйка, – я сейчас на весьма любопытном месте книги, там, где Людовик Четырнадцатый находится в Бастилии, а его брат – в Фонтенбло.[617] Мне кажется, вы на минуту испытали искушение оставить подлинного Людовика Четырнадцатого в тюрьме и посадить на трон его брата.
– Будучи женщиной, вы, сударыня, знаете, что такое искушать или подвергаться искушению… Да, признаюсь, эта неожиданная мысль на минуту соблазнила меня; Мери..[618] или Теофиль Готье[619] вовсе не стали бы ей противиться; мне же пришлось всерьез бороться с самим собой, и я отказался от этого забавного удовольствия переиначить пятьдесят пять лет истории Франции[620]
– И почему же вы этого не сделали?
– Потому что в наше время, сударыня, люди верят в столь немногое, что я опасаюсь, поставив историю под сомнение, еще более уменьшить число наших верований.
– Ах, ведь, кстати, я протянула вам вашу книгу, но не подала руки… Вы выказали редкостную любезность, вспомнив свое обещание. Так дайте же мне вашу руку, и я провожу вас к лорду Холланду!
Я дал руку этой прелестной женщине, созданной, как все англичанки, из тумана и росы и оживленной бледным солнечным лучом, и, даже не ощущая, опирается ли она на мою руку или прижимается ко мне, я, ведомый ею, зашагал к оранжерее, где лорд Холланд диктовал секретарю свои «Дипломатические мемуары»,[621] – прелестную книгу, в которой сливаются, словно три драгоценных металла в коринфской[622] бронзе[623] знания государственного деятеля, учтивость джентльмена и остроумие светского человека.
У еще совершенно молодого лорда Холланда зрение стало настолько плохим, что, утратив возможность писать, он вынужден был свои мемуары диктовать.
Услышав, что мы входим, секретарь остановился; леди Холланд отпустила мою руку и, положив свою на плечо мужа, сказала:
– Милорд, это господин Дюма, приехавший в Холланд-Хаус, чтобы сочинить здесь роман в двенадцати томах и драму в пятнадцати картинах. Я отдала распоряжение приготовить ему покои для поэтов.
Лишь те, кто путешествовал по Англии и дружески виделся там с аристократией, могут иметь представление о том, как осуществляется гостеприимство в замках.
Подобно тому, как у Лукулла,[624] в его загородном доме в Неаполе были обеденные залы Дианы[625] Аполлона и Кастора, в Холланд-Хаусе были покои для королей, послов и поэтов.
– Драма в пятнадцати картинах и роман в двенадцати томах! В таком случае вы уделите нам от силы месяц? – засмеялся лорд Холланд.
– Увы, милорд, – ответил я, – я не настолько счастлив, чтобы иметь возможность позволить себе подобную радость. Мне предстоят репетиции, требующие моего присутствия в Париже, и, вместо тридцати наполненных долгих дней, о которых вы говорите, я предлагаю вам тридцать бедных весьма укороченных часов.
– Милорд, господин Дюма еще не ознакомился с Холланд-Хаусом, поскольку он только что сюда прибыл; быть может, когда мы воздадим ему почести, он воздаст владению то, в чем отказывает владельцам… Аддисон[626] тоже приехал в Холланд-Хаус на три дня, а остался здесь на пять лет… Хотите ли вы быть чичероне при господине Дюма или вы возлагаете эту заботу на меня?
– Вы знаете, как мне тяжело ходить, – отозвался лорд Холланд. – Мне потребовалось бы тридцать часов, предоставленных нам господином Дюма, чтобы показать ему все то, что за час покажете ему вы… Так что сделайте большой круг, а я по самой короткой дороге вернусь в замок. За четверть часа до завтрака, дорогой мой гость, колокол известит вас о нем.
– Такое решение устроит вас? – спросила меня леди Холланд.
Вместо ответа я предложил ей руку. Мы пошли среди цветов.
На вершине холма возвышалась купа великолепных кедров.
– О миледи! – воскликнул я. – Я и не предполагал, что Холланд-Хаус находится так близко от Ливана![627]
– Вы имеете в виду эти кедры? – осведомилась она.
– Да, они великолепны!
– «Великолепны» – это точное слово, и, чтобы оценить их по-настоящему, нам недостает только солнца. К тому же у них есть нечто общее с их собратьями в Палестине,[628] с которыми вы только что их сравнили, – они должны были видеть Наполеона,[629] и это увеличивает их ценность.
– Когда же это? В тысяча восемьсот пятнадцатом году?
– Нет… В тысяча восемьсот пятом.
– А, во время Булонского лагеря?[630]
– Да… Обеспокоенное военными приготовлениями нового императора, правительство решило превратить этот холм в последний оплот Лондона, и в тени этих кедров должна была стоять батарея из двадцати пяти орудий.
– О, но ведь и вправду Холланд-Хаус весь полон воспоминаний об императоре… Лорд и леди Холланд были защитниками Наполеона в парламенте и в лондонских салонах, и пленник Святой Елены,[631] в «Мемориале» Лас-Каза[632] проклиная своего злого гения из Лонгвуда, не раз благословляет своего доброго гения из Холланд-Хауса.
Ввел меня в ее дом мой дорогой граф д'Орсе,[600] тот самый, которому посвящены мои «Мемуары» и который совсем недавно умер еще таким молодым, таким красивым и таким неизменно элегантным!
Во Флоренции лорд Холланд, а в Париже леди Холланд пригласили меня, когда я приеду в Англию, нанести визит в Холланд-Хаус.
И вот в 1850 году я отправился в Англию и никакие более срочные дела не мешали мне воспользоваться этим любезным предложением.
Холланд-Хаус расположен в пригороде Кенсингтон,[601] на краю Гайд-Парка.[602]
Это замок был построен графом Оксфордским,[603] в конце шестнадцатого века, в годы царствования Якова I[604] этого робкого сына Марии Стюарт,[605] которого заставлял бледнеть один только вид обнаженной шпаги.
Правда, его матери, когда она была им беременна, довелось видеть столько обнаженных шпаг, наносивших удары этому несчастному Риччо,[606] что нет ничего удивительного в том, что порождение ее чрева содрогалось от подобного зрелища.
Нет ничего более изумительного, нет ничего другого, что давало бы представление о богатстве и власти, чем эти огромные английские резиденции!
Оказавшись перед Холланд-Хаусом, видишь замок, построенный, подобно замку Сен-Жермен,[607] из кирпичей, но легкий настолько, насколько тяжеловесен Сен-Жермен; замок возвышается над просторной лужайкой, где, словно на лугу, пасутся животные.
Но ни в коем случае не следует, держа в уме наши маленькие парки, наши маленькие купы деревьев и наши маленькие лужайки, смотреть на все в бинокль с той стороны, где предметы уменьшаются: нет, нет, поверните бинокль другой стороной, а еще лучше смотрите собственными широко раскрытыми глазами.
Длина лужайки составляет примерно пол-льё; окружена она вековыми деревьями, образующими широкую аллею, на которой экипажи могли бы бок о бок бороться за награду на скачках! И когда я говорю, что на лужайке пасутся животные, я имею в виду не двух-трех чистеньких, вылизанных добела баранов, украшенных ради развлечения детей розовыми шелковыми ленточками, и несчастную козу, привязанную к своему колышку и щиплющую траву вокруг себя, насколько ей позволяет это длина веревки, – нет, речь идет о стаде в сотню голов рогатого скота – коров, волов, быков, которые лежат, жуют, мычат и, вытянув шеи, тараща глаза и пуская пар из ноздрей, смотрят на проходящих мимо путешественников.
Холланд-Хаус находился посреди обширной равнины, где с огромным замком соседствовал сельский домик Кромвеля, в который тот приводил своего зятя Айртона,[608] с тем чтобы посвятить его в свои цареубийственные замыслы.
Почему их беседа происходила посреди этой обширной равнины? Дело в том, что Айртон имел несчастье быть глухим, и Кромвель видел, что в этом лесистом краю только эта обширная равнина может надежно избавить их от подслушивания…
Я вышел из кареты у входа на террасу.
Опасался я только одного: что лорд и леди Холланд,[609] которых я не видел: одного десять лет, а другую – лет шесть – восемь, пребывают сейчас в Париже, Флоренции или Неаполе.
Однако случаю не было угодно запасти мне все разочарования на один и тот же день: мои именитые хозяева гуляли в парке.
Но, поскольку окружность парка составляет два или три льё, поскольку он включает в себя рощи, горы, равнины, фруктовые сады, луга и озера, слуга вызвался проводить меня к тому месту, которое он назвал цветочным лугом.
То было излюбленное место леди Холланд.
Взойдя на холм, мой провожатый и в самом деле указал мне на свою знатную хозяйку, запахнувшуюся в длинный батистовый пеньюар; голову ее украшала голубая шляпка; с книгой в руке леди Холланд не спеша прогуливалась вокруг настоящей цветочной равнины.
Там на пространстве примерно в четверть льё дельфиниумы,.[610] герани,[611] петунии.[612] и вербены[613] росли так же, как в поле – клевер, эспарцет[614] и люцерна[615]
Ничто не ослепляло глаза так, как этот огромный ковер, вышитый белым, голубым и розовым.
Указав мне рукой на леди Холланд, слуга удалился.
Я направился к ней.
Внимание, которое она уделяла чтению, помешало ей увидеть меня или услышать мои шаги; я остановился на обочине дорожки, по которой двигалась леди Холланд, и, когда она проходила мимо меня, моя тень упала на нее и заставила ее обернуться.
Она настолько не ожидала моего визита, что сначала не узнала меня; однако взгляд ее перебегал поочередно от меня на книгу и от книги на меня; затем со своей чарующей улыбкой она произнесла:
– Посмотрите, что я читаю.
И леди Холланд протянула мне том «Бражелона»,[616] разумеется в бельгийском издании.
– Я искал кого-нибудь, кто проводил бы меня к вам, и даже не подозревал, что дело уже сделано.
– О, – откликнулась моя хозяйка, – я сейчас на весьма любопытном месте книги, там, где Людовик Четырнадцатый находится в Бастилии, а его брат – в Фонтенбло.[617] Мне кажется, вы на минуту испытали искушение оставить подлинного Людовика Четырнадцатого в тюрьме и посадить на трон его брата.
– Будучи женщиной, вы, сударыня, знаете, что такое искушать или подвергаться искушению… Да, признаюсь, эта неожиданная мысль на минуту соблазнила меня; Мери..[618] или Теофиль Готье[619] вовсе не стали бы ей противиться; мне же пришлось всерьез бороться с самим собой, и я отказался от этого забавного удовольствия переиначить пятьдесят пять лет истории Франции[620]
– И почему же вы этого не сделали?
– Потому что в наше время, сударыня, люди верят в столь немногое, что я опасаюсь, поставив историю под сомнение, еще более уменьшить число наших верований.
– Ах, ведь, кстати, я протянула вам вашу книгу, но не подала руки… Вы выказали редкостную любезность, вспомнив свое обещание. Так дайте же мне вашу руку, и я провожу вас к лорду Холланду!
Я дал руку этой прелестной женщине, созданной, как все англичанки, из тумана и росы и оживленной бледным солнечным лучом, и, даже не ощущая, опирается ли она на мою руку или прижимается ко мне, я, ведомый ею, зашагал к оранжерее, где лорд Холланд диктовал секретарю свои «Дипломатические мемуары»,[621] – прелестную книгу, в которой сливаются, словно три драгоценных металла в коринфской[622] бронзе[623] знания государственного деятеля, учтивость джентльмена и остроумие светского человека.
У еще совершенно молодого лорда Холланда зрение стало настолько плохим, что, утратив возможность писать, он вынужден был свои мемуары диктовать.
Услышав, что мы входим, секретарь остановился; леди Холланд отпустила мою руку и, положив свою на плечо мужа, сказала:
– Милорд, это господин Дюма, приехавший в Холланд-Хаус, чтобы сочинить здесь роман в двенадцати томах и драму в пятнадцати картинах. Я отдала распоряжение приготовить ему покои для поэтов.
Лишь те, кто путешествовал по Англии и дружески виделся там с аристократией, могут иметь представление о том, как осуществляется гостеприимство в замках.
Подобно тому, как у Лукулла,[624] в его загородном доме в Неаполе были обеденные залы Дианы[625] Аполлона и Кастора, в Холланд-Хаусе были покои для королей, послов и поэтов.
– Драма в пятнадцати картинах и роман в двенадцати томах! В таком случае вы уделите нам от силы месяц? – засмеялся лорд Холланд.
– Увы, милорд, – ответил я, – я не настолько счастлив, чтобы иметь возможность позволить себе подобную радость. Мне предстоят репетиции, требующие моего присутствия в Париже, и, вместо тридцати наполненных долгих дней, о которых вы говорите, я предлагаю вам тридцать бедных весьма укороченных часов.
– Милорд, господин Дюма еще не ознакомился с Холланд-Хаусом, поскольку он только что сюда прибыл; быть может, когда мы воздадим ему почести, он воздаст владению то, в чем отказывает владельцам… Аддисон[626] тоже приехал в Холланд-Хаус на три дня, а остался здесь на пять лет… Хотите ли вы быть чичероне при господине Дюма или вы возлагаете эту заботу на меня?
– Вы знаете, как мне тяжело ходить, – отозвался лорд Холланд. – Мне потребовалось бы тридцать часов, предоставленных нам господином Дюма, чтобы показать ему все то, что за час покажете ему вы… Так что сделайте большой круг, а я по самой короткой дороге вернусь в замок. За четверть часа до завтрака, дорогой мой гость, колокол известит вас о нем.
– Такое решение устроит вас? – спросила меня леди Холланд.
Вместо ответа я предложил ей руку. Мы пошли среди цветов.
На вершине холма возвышалась купа великолепных кедров.
– О миледи! – воскликнул я. – Я и не предполагал, что Холланд-Хаус находится так близко от Ливана![627]
– Вы имеете в виду эти кедры? – осведомилась она.
– Да, они великолепны!
– «Великолепны» – это точное слово, и, чтобы оценить их по-настоящему, нам недостает только солнца. К тому же у них есть нечто общее с их собратьями в Палестине,[628] с которыми вы только что их сравнили, – они должны были видеть Наполеона,[629] и это увеличивает их ценность.
– Когда же это? В тысяча восемьсот пятнадцатом году?
– Нет… В тысяча восемьсот пятом.
– А, во время Булонского лагеря?[630]
– Да… Обеспокоенное военными приготовлениями нового императора, правительство решило превратить этот холм в последний оплот Лондона, и в тени этих кедров должна была стоять батарея из двадцати пяти орудий.
– О, но ведь и вправду Холланд-Хаус весь полон воспоминаний об императоре… Лорд и леди Холланд были защитниками Наполеона в парламенте и в лондонских салонах, и пленник Святой Елены,[631] в «Мемориале» Лас-Каза[632] проклиная своего злого гения из Лонгвуда, не раз благословляет своего доброго гения из Холланд-Хауса.