Страница:
Хоть женщина и была по людским меркам пожилой, поднималась она быстрее его и уже стремглав двигалась вдоль по проходу ко времени, когда Лойал достиг вершины лестницы. Вероятно, она несла полотенца в комнату его матери, Старейшины Хамана и Эрит. Наверное, они хотели обсушиться перед разговором. Он предпочел надеяться на это. Есть немного времени подумать. Мысли в голове текли так же лениво, как двигались ноги, а к его ногам, похоже, привязали парочку жерновов.
В коридор выходили двери шести спален, предназначенных для Огир, и прекрасно подходивших им по размеру – там его поднятые вверх руки почти на два фута не доставали до потолочных балок – а также кладовая, купальня с большой медной ванной и гостиная. Все помещения располагались в самой старой части усадьбы, им было не менее пятисот лет. Целая жизнь для долгожителя Огир, и очень много сроков жизни для людей. Люди живут очень недолго, если не считать Айз Седай, наверное, поэтому они все время перелетают с места на место, словно колибри. Хотя, и Айз Седай порой вели себя столь же суетливо, как и остальные. Такая загадка.
Двери гостиной украшала резьба в виде Великого Древа. Не работы Огир, но скрупулезно выполненное и моментально узнаваемое. Он задержался, расправляя кафтан и приглаживая пальцами волосы, сожалея, что не успевает навести глянец на сапоги. На манжете красовалась чернильная клякса. И об этом позаботиться нет времени. Кадсуане права. Мама не та женщина, которую стоило заставлять ждать. Странно, что Кадсуане с ней знакома. Возможно, знакома. Если судить по тому, как она говорила. Коврил, дочь Эллы дочери Сунг была известной Говорящей, но он не осознавал до сих пор, что ее известность распространялась Вовне… Свет, у него почти перехватило дыхание от волнения.
Постаравшись выровнять дыхание, он вошел. Петли скрипели даже здесь. Слуги остолбенели, когда он попросил немного масла для смазки – это их обязанности, а не гостей – но и это ничего не изменило.
Довольно просторная комната с высоким потолком была оклеена элегантными темными обоями и обставлена резной, с узором в виде лозы мебелью – креслами и небольшими столиками. Над его головой заплясали языки пламени, даже нарядные железные светильники были надлежащей высоты. Не считая книжной полки, книги на которой выглядели довольно старыми, с облупленными переплетами, и все он читал прежде, только маленькая чаша из воспетого древа была создана руками Огир. Прелестная вещичка. Жаль, что он не распознал, кто ее воспел. Но кто бы это ни сделал, было это так давно, что расслышать удавалось только слабое эхо. И все же обстановка комнаты была создана кем-то, кто по крайней мере бывал в стеддинге. Все выглядело по-домашнему. Конечно, не слишком похоже на жилые комнаты в стеддинге, но предок Лорда Алгарина не пожалел усилий, чтобы его гости чувствовали себя удобно и комфортно.
Рядом с одним из кирпичных каминов стояла его мать – женщина с суровым лицом, у огня сушившая свои юбки. Лойал проглотил вздох облегчения, увидев, что она не настолько промокла, как он думал. Похоже, что независимо от сказанного ранее, они все же нашли время обсушиться. Их дождевики, должно быть, протекли. Используемое для пропитки накидок минеральное масло через некоторое время вымывалось. Но может быть, ее настроение не настолько скверное, как он боялся. Седой Старейшина Хаман, качая головой, изучал снятый им со стены топор, рукоять которого почти равнялась его росту. Яркий кафтан Огир местами потемнел от влаги. На стене оставался парный топор, также инкрустированный золотом и серебром. Оба были изготовлены во времена Троллоковых Войн или даже ранее, дополненные парой испещренных живописными вставками садовых ножей, тоже с длинными рукоятями. Конечно, садовые ножи, заточенные с одного края и имевшие пилку с другого, всегда имели длинные черенки, но инкрустации и свисавшие красные кисточки указывали, что они предназначались и в качестве оружия тоже. Не самый удачный выбор для декорации помещения, предназначенного для чтения, беседы или тихой безмолвной медитации.
Но глаза Лойала уже метнулись мимо матери и Старейшины Хамана ко второму камину, где свои юбки сушила маленькая и выглядевшая почти хрупкой Эрит. Прямой рот, короткий приятно скругленный носик, глаза точного оттенка зрелого стручка серебряных колокольчиков. Без лишних слов, она была прекрасна! А ее ушки, стоявшие торчком посреди изумительных сияющих локонов черных волос, волной спускающихся на спину… Гибкие и пухленькие, с изящными кисточками на концах, которые выглядели столь же мягкими на ощупь, как пух одуванчика – это были самые потрясающие ушки, которые ему когда-либо доводилось видеть. Разумеется, он не настолько груб, чтобы сказать об этом вслух. Она улыбнулась ему довольно загадочной улыбкой, и уши Лойала задрожали от смущения. Конечно, она не могла прочесть его мысли. Или могла? Ранд утверждал, что женщины иногда на такое способны, но он говорил о человеческих женщинах.
«Явился, наконец», – сказала мать, упирая в бока кулаки. Вот от нее-то он не дождется улыбки. Брови нахмурены, подбородок отвердел. Если это ее лучшее расположение духа, то промокла она, видимо, насквозь. – «Должна сказать, ты задал мне веселенькую гонку, но я тебя все равно поймала. И теперь ты никуда не сбежишь – что это у тебя там на губе? И на подбородке! Придется сбрить. И не смей гримасничать, Сын Лойал».
Тревожно дотронувшись до поросли над верхней губой, он попробовал справиться с выражением лица – впрочем, не слишком удачно. Когда матушка называла его Сыном, она была не в настроении шутить. Он очень хотел отпустить усы и бороду. Кое-кто назвал бы это претенциозным, принимая во внимание его юный возраст, но тем не менее…
«Действительно, веселенькая», – сухо отозвался Старейшина Хаман, вешая топор обратно на крюки. У него-то имелись внушительные седые усы, свисавшие ниже подбородка и длинная узкая бородка, спадавшая на грудь. Правда, и прожил он уже куда больше трехсот лет – и все равно это казалось несправедливым. – «На редкость веселенькая вышла гонка. Сначала мы сунулись в Кайриэн, услышав о твоем в нем пребывании, но ты его уже покинул. Тогда, после остановки в стеддинге Тсофу, мы двинулись в Кэймлин, где молодой ал’Тор сообщил, что ты теперь в Двуречье, и доставил нас туда. Но ты снова ушел. Предполагалось, что в Кэймлин!» – Его брови поднялись почти до предела. – «Я начал было думать, что мы играем в жмурки».
«Люди в Эмондовом Лугу рассказали нам, какой ты герой», – вмешалась Эрит. Ее высокий голосок звучал подобно музыке. Руки теребили края юбки, уши подрагивали от волнения – казалось, она вот-вот запрыгает от избытка чувств. – «Они рассказали нам все – как ты сражался с Троллоками и Мурддраалами, как в одиночку пошел запечатывать Путевые Врата Манетерена, чтобы к врагам не подошло подкрепление».
«Я был не один», – возразил Лойал, замахав руками. Он боялся, что его уши оторвутся от головы, с такой силой они затрепетали от смущения. – «Со мной отправился Гаул. Мы сделали это вместе. Я никогда бы не добрался до Путевых Врат без Гаула».
Эрит, отметая его слова в сторону, сморщила изящный носик.
Его мать фыркнула. Уши женщины затвердели от отвращения. – «Глупость и безрассудство. Битвы. Опасные приключения. Азартные игры. Все это – чистая глупость, и я положу ей конец».
Старейшина Хаман закашлялся, скрестив руки за спиной, раздраженно подергивая ушами. Он не любил, когда его прерывали. – «Так что мы возвратились в Кэймлин, только чтобы обнаружить, что ты оттуда уже ушел, а затем еще раз в Кайриэн, и снова ты его покинул до нашего появления».
«И в Кайриэне снова подверг себя опасности», – ворвалась в разговор мать, грозя ему пальцем. – «У тебя что, и крупицы здравого смысла не осталось»?
«Айил говорили, что у Колодцев Дюмай ты держался очень храбро», – пробормотала Эрит, глядя на него сквозь длинные ресницы. Лойал судорожно сглотнул. От пристального взгляда девушки в горле пересохло. Он понимал, что должен отвести глаза в сторону, но как можно притворяться безразличным, когда на тебя так смотрят?!
«В Кайриэне твоя мать решила, что не может больше оставаться вдали от Великого Пня. Хотя я и не понимаю, почему – просто невероятно, что они смогут достичь хоть какого-то решения через год, а то и два. Так что мы собирались обратно в стеддинг Шангтай, с крохотной надеждой, что сумеем тебя найти позже». – Старейшина Хаман проговорил все это очень быстро, впиваясь взглядом в двух женщин, словно опасаясь, как бы они его вновь не прервали. Его усы и бородка воинственно топорщились.
Мать Лойала еще раз презрительно фыркнула, даже более едко. – «Я надеюсь обеспечить быстрое принятие решения – за месяц или два, иначе никогда бы не прервала поиск Лойала, даже на время. Теперь, когда я его нашла, мы можем закончить дела и отправляться в путь без дальнейших задержек». – Она, наконец, обратила внимание на хмурый вид Старейшины Хамана, чьи уши стали отклоняться назад, и сбавила тон. В конце концов, он был Старейшиной. – «Простите меня, Старейшина Хаман. Я хотела сказать, не будет ли вам угодно исполнить обряд?»
«Полагаю, что мне будет угодно, Коврил», – кротко и безропотно отозвался тот. Слишком безропотно. Всякий раз, когда Лойалу доводилось сталкиваться с подобным тоном своего учителя, прижимавшего уши назад, он знал, что допустил ужасную оплошность. Старейшина Хаман был известен привычкой швыряться кусками мела в своих провинившихся учеников. – «Раз уж я бросил моих студентов, не говоря уже о выступлении перед Великим Пнем, чтобы следовать за тобой в этой безумной охоте – меня прямо распирает от того, насколько мне это угодно. Эрит, ты очень молода».
«Ей уже за восемьдесят. Достаточно взрослая для замужества», – резко заметила мать Лойала, скрестив руки на груди. Ее уши дергались от нетерпения. – «Мы с ее матерью достигли соглашения. Вы сами засвидетельствовали наши подписи под помолвкой и списком свадебного выкупа Лойала».
Уши Старейшины Хамана прижались еще немного сильнее, а плечи ссутулились, словно он сильнее сцепил сложенные за спиной руки. Но его взгляд ни на волосок не оторвался от Эрит. – «Я знаю, что ты хочешь выйти замуж за Лойала, но уверена ли ты, что готова? Замужество – серьезная ответственность».
Лойалу захотелось, чтобы и с ним кто-нибудь обсудил этот вопрос, но обычай не предоставлял такой возможности. Их матери достигли соглашения, и теперь только девушка могла остановить обряд. Если бы пожелала. А чего хотелось ему? Он не мог заставить себя прекратить думать о книге. Но он не мог перестать думать и об Эрит.
Она стала очень серьезной. – «Моя ткань хорошо продается, и я готова купить второй ткацкий станок и взять ученицу. Но вряд ли это то, что вы имели в виду. Я готова заботиться о муже». – Внезапно, Эрит улыбнулась – очаровательной улыбкой, словно разделившей ее лицо пополам. – «Особенно с такими красивыми длинными бровями».
Уши Лойала дернулись, как и уши Старейшины Хамана. Пусть у того и не так резко. Он слышал, что женщины очень откровенны в разговоре между собой, но обычно они старались не смущать этим мужчин. Обычно. Уши матери фактически дрожали от веселья!
Старший мужчина прочистил горло. – «Эрит, это очень серьезно. Теперь подойди. Если ты уверена, возьми его за руки».
Без колебания, она подошла и встала лицом к лицу с Лойалом, улыбнувшись перед тем, как взять его за руки. Ее маленькие ручки в его онемевших и заледенелых ладонях ощущались очень горячими. Лойал сглотнул. Это происходило с ним наяву.
«Эрит, дочь Ивы, дочери Алар», – провозгласил Старейшина Хаман, накрыв своими ладонями их затылки, – «возьмешь ли ты в мужья Лойала, сына Арента, сына Халана, и клянешься ли под Светом и Древом беречь, уважать и любить его до конца жизни. Заботиться о нем и прислушиваться к нему. И наставлять его ноги на путь, которому должно следовать?»
«Под Светом и Древом, я клянусь». – Голос Эрит звучал ясно и решительно, а улыбка, казалось, вырывалась за пределы лица.
«Лойал, сын Арента, сына Халана, примешь ли ты в жены Эрит, дочь Ивы, дочери Алар, и клянешься ли под Светом и Древом беречь, уважать и любить ее до конца жизни. Заботиться о ней и принимать ее наставления?»
Лойал сделал глубокий вздох. Его уши трепетали. Он хотел жениться на ней. Действительно хотел. Просто был еще не готов. – «Под Светом и Древом, я клянусь», – проговорил он хрипло.
«Тогда, под Светом и Древом, я объявляю вас мужем и женой. Да пребудут с вами вовеки веков благословение Света и Древа».
Лойал посмотрел вниз на жену. Его жену. Она подняла руку и провела тонкими пальчиками по его усам. Ну, если так угодно, по будущим усам.
«Ты очень красив и они замечательно тебе пойдут. Бородка тоже».
«Вздор», – отрезала мать. Странно, но она прикладывала к глазам маленький кружевной платок. Мама никогда не была сентиментальной. – «Он слишком молод для подобных вещей».
На мгновение, ему почудилось, что уши Эрит стали отклоняться назад. Должно быть, игра воображения. Ему так много нужно было ей сказать – Эрит замечательный собеседник, хотя, если задуматься, главным образом слушатель. Но то немногое, что она говорила, всегда звучало очень убедительно – и он был уверен, что она совершенно не умела сердиться. В любом случае, ему не дали времени на дальнейшие раздумья. Опершись на его руки, Эрит приподнялась на цыпочки, и ему пришлось согнуться, чтобы их носы соприкоснулись. Откровенно говоря, они терлись носами дольше, чем это прилично в присутствии Старейшины Хамана и его матери. Но любые посторонние исчезли из мыслей, стоило ему лишь вдохнуть аромат его жены, а ей его. А чувствовать кожей прикосновения ее родного носика! Абсолютное блаженство! Он обнял ладонями голову девушки, и ему едва хватило присутствия духа, чтобы не потеребить ее ушко. А она таки дернула его за одну кисточку!
Лишь через некоторое время, казалось очень долгое время, он услышал голоса.
«Коврил, дождь все еще продолжается. Ты не можешь всерьез предлагать снова отправляться в дорогу, когда мы наконец-то, для разнообразия, имеем надежную крышу над головой и надлежащие кровати для ночлега. Нет! Я говорю. Нет! Сегодня ночью я не стану спать на голой земле, или в сарае, или – хуже того! – в доме, где ступни и колени свисают с краев самой большой кровати, которую удалось отыскать. Иногда, я даже всерьез подумывал, не отказаться ли от оказанного гостеприимства, и пусть валятся в Бездну Рока, если это невежливо».
«Ну, если вы так настаиваете», – неохотно согласилась мать, – «но я хочу, чтобы завтра мы поднялись рано, с самым рассветом. Я не желаю тратить впустую и на час больше, чем необходимо. Книга Перехода должна быть открыта как можно скорее».
Лойал, пораженный ужасом, резко выпрямился. «Так вот, что обсуждает Великий Пень!? Они не могут пойти на такое, только не сейчас!»
«В конечном счете, нам все равно придется оставить этот мир. И вступить на путь мы можем, когда Колесо завершает оборот», – ответила его мать, вновь пододвигаясь к ближайшему камину, чтобы дать юбкам обсохнуть. – «Так записано. Ныне как раз подходящее время, и чем скорее мы уйдем, тем лучше».
«Вы думаете также, Старейшина Хаман?» – волнуясь, спросил Лойал.
«Нет, мой мальчик, нисколько. Прежде чем мы ушли, я держал перед Пнем трехчасовую речь, которая, надеюсь, повернула несколько умов в правильном направлении». – Старейшина Хаман поднял высокий желтый кувшин, наполнил голубую чашку и, не отпивая, озабоченно уставился в чай. – «Но боюсь, твоя мать перетянула на свою сторону побольше. Она не преувеличивала, когда сказала, что может получить нужное ей решение уже в ближайшие месяцы».
Эрит налила чашку его матери. Затем наполнила еще две, поднеся одну ему. И все же уши Лойала опять трепетали в смущении. Он обязан вмешаться. Пусть ему еще многому предстоит научиться, чтобы стать достойным мужем, но он знал – сейчас важнее иное.
«Если б только я сам мог выступить перед Пнем», – бросил он горько.
«Звучит излишне нетерпеливо, муж». – Муж. Обращение означало, что Эрит смертельно серьезна. Звучало почти также плохо, как «сын Лойал». – «И что бы ты сказал Пню?»
«Я не желаю, чтобы ты его смущала, Эрит», – вмешалась мать прежде, чем он смог открыть рот. – «Лойал неплохо владеет пером, и Старейшина Хаман говорит, что из него может выйти ученый. Но он становится косноязычным, даже если аудитория не достигает и сотни. Кроме того, он – еще мальчик».
Старейшина Хаман сказал такое о нем? Лойал задался вопросом, когда его уши, наконец, перестанут дрожать.
«Любой женатый мужчина имеет право выступить перед Пнем», – твердо заявила Эрит. Теперь сомнений не оставалось – ее уши определенно прижимались назад. – «Дозволите ли вы мне направлять собственного мужа, Мама Коврил?»
Губы его матери шевелились, но звука не было. Брови застыли на полпути ко лбу. Он в жизни не видел ее настолько ошеломленной, хотя стоило ожидать чего-то подобного. У жен всегда приоритет перед матерью. – «Итак, муж мой, что бы ты сказал?»
Он не был нетерпелив, он впадал в отчаяние. Лойал сделал длинный глоток пахнувшего специями чая, но рот все равно оставался пересохшим. Мама права – чем больше слушателей, тем вероятнее, что он отклонится от основной мысли и начнет ходить вокруг да около. Говоря по-правде, приходилось признать, что иногда он чуточку сбивался даже перед несколькими слушателями. Совсем чуть-чуть. И не всегда, только иногда. Разумеется, Лойал владел ораторскими приемами – они известны каждому пятидесятилетнему ребенку – он просто не мог заставить слова выплеснуться наружу. Сейчас перед ним хоть и небольшая аудитория, но далеко не простые слушатели. Мать – известная Говорящая, Старейшина Хаман – прославленный огир, если даже забыть на минуту, что он Старейшина. И Эрит. Мужу нужно достойно выглядеть в глазах своей жены.
Повернувшись к ним спиной, он подошел к ближайшему окну и остановился, перекатывая в ладонях чайную чашку. Окно почти нормальных для Огир размеров, хотя стекла в резных переплетах и были такими же, как в комнатах внизу. Падавший с серых небес дождь истощился до измороси, поэтому, несмотря на пузырьки в стеклах, он мог различать деревья, растущие на другой стороне полей – тисы и сосны, изредка перемежающиеся одинокими дубами – все покрытые свежей весенней порослью. Люди Алгарина хорошо заботились о его лесах – собирали хворост, очищали заросли от валежника, лишая возможного топлива лесные пожары. Огонь требовал осторожного обращения.
Теперь, когда не видно глядящих на него слушателей, слова рождались легче. Может нужно начать с Тоски? Могут ли они рисковать исходом из стеддингов, если начнут умирать через несколько лет? Нет, этот вопрос был бы задан первым, и на него уже получены приемлемые ответы. В противном случае Пень завершился бы менее чем за год. Свет, если бы он выступал перед Пнем… На мгновение, он словно бы увидел толпы, стоящие вокруг него, сотни и сотни мужчин и женщин, ожидающих его слов. Возможно, тысячи. Язык Лойала почти прилип к небу. Он сморгнул наваждение – и снова перед ним только стекла с зависшими пузырьками и дальние деревья. Он обязан вмешаться! Он был не особенно храбр, что бы там не напридумывала себе Эрит, но кое-что узнал о храбрости, наблюдая за людьми. Видя, как они противостоят буре, не обращая внимания на силу ветра, сражаются, не имея никакой надежды. Сражаются и побеждают, потому что бились с отчаянной храбростью. И, внезапно, он понял, что следует сказать.
«В Войне Тени мы не прятались в наших стеддингах, надеясь, что ни один Троллок и Мурддраал не посмеет туда войти. Мы не открывали Книгу Перехода для того чтобы бежать. Наши отряды вставали рядом с людьми и сражались с Тенью. В Троллоковых Войнах мы не скрывались в стеддингах и не открывали Книгу. Мы вставали рядом с людьми и сражались с Тенью. В самые темные годы, когда вся надежда, казалось, покинула нас, мы сражались с Тенью».
«А ко времени Войны Ста Лет мы научились не впутываться в людские дела», – вставила его мать. Это позволялось. Речь могла превращаться в дискуссию, если великолепие твоего слова не увлекало слушателей. Коврил однажды выступала от восхода до заката солнца без единого вмешательства, и на следующий день не нашлось никого, кто бы поднялся, чтобы Изречь слово против. Он не умел строить красивых фраз. Только вкладывать в слова свою веру. Лойал не повернулся от окна.
«Война Ста Лет была делом людей, и нас не касалась. Тень – наше общее дело. Когда предстояла борьба с Тенью – на наших топорах отрастали длинные топорища. Возможно через год, или пять, или десять, мы и откроем Книгу Перехода. Но сделать это сейчас – означает обречь себя на бегство безо всякой подлинной надежды на безопасность. Тармон Гай’дон приближается, и на этом волоске висит судьба не только этого мира, но и любого другого, какой бы мы не избрали в качестве убежища. Когда деревьям грозит пожар, мы не бросаемся прочь в надежде, что он не кинется за нами в погоню. Мы ему противостоим. Ныне Тень наступает, словно лесной пожар, и мы не смеем от нее бежать». – Что-то двигалось среди деревьев, по всей их линии, которую он мог охватить взглядом. Стадо скота? Тогда это было очень крупное стадо.
«Совсем неплохо», – одобрила его мать. – «Конечно, слишком прямолинейно, чтобы прозвучать достаточно веско на Пне в стеддинге, не говоря уже о Великом, но неплохо. Продолжай».
«Троллоки», – задохнулся Лойал. Это были именно они – тысячи Троллоков в черных, утыканных остриями доспехах, бегом вываливались из леса, подняв изогнутые, словно косы, мечи и потрясая шипастыми копьями. Некоторые несли факелы. Троллоки надвигались отовсюду, слева и справа, насколько хватало зрения. Даже не тысячи. Десятки тысяч.
Эрит протиснулась к окну рядом с ним, и у нее перехватило дыхание. – «Так много! Лойал, нам предстоит умереть?» – В ее голосе не слышалось страха. Она казалась… возбужденной!
«Нет, если я успею предупредить Ранда и остальных». – Он уже открывал двери. Теперь только Айз Седай и Аша’маны могли спасти их жизни.
«Держи, мой мальчик, я думаю – они нам пригодятся».
Он обернулся как раз вовремя, чтобы подхватить топор с длинным топорищем, брошенный Старейшиной Хаманом. Прижатые уши старого Огир теперь плотно облегали череп. Лойал осознал, что и с ним происходило то же самое.
«Возьми, Эрит», – спокойно произнесла мать, снимая со стены один из садовых ножей. – «Если они прорвутся внутрь, попробуем задержать их на лестнице».
«Муж – ты мой герой», – обратилась к нему Эрит, хватая нож за рукоять, – «но если ты позволишь себя убить, я очень рассержусь». – Она произнесла это с таким видом, словно именно это и имела в виду.
А затем они вместе со Старейшиной Хаманом выскочили в коридор и бросились вниз по лестнице, во всю силу своих легких выкрикивая предупреждение и боевой клич, которого не было слышно уже более двух тысяч лет: «Троллоки идут! Вздымай секиры, очисти поле! Троллоки идут!»
«… так что я позабочусь о Тире, пока ты, Логайн…» – Ранд внезапно наморщил нос. Вряд ли ему почудился гнилостный «аромат» компостной кучи, но запах был весьма похож и становился все сильнее и сильнее.
«Отродья Тени», – спокойно сказала Кадсуане, откладывая свою вышивку и поднимаясь на ноги. Его кожу защипало, когда она обняла Источник. Или, возможно, когда это сделала Аливия, стремительно подошедшая к окнам вслед за Зеленой Сестрой. Мин осталась на месте, достав из рукавов пару метательных ножей.
И в ту же секунду сквозь толстые стены слабо донесся клич Огир. Невозможно ни с чем спутать их низкие, подобные рокоту барабанов голоса: «Троллоки идут! Вздымай секиры, очисти поле!»
С проклятьем, он вскочил с кресла и подбежал к окну. Тысячи Троллоков неслись сквозь дымку мелкого дождя по недавно засеянным полям, ростом с Огир, и даже выше. Троллоки с бараньими и козлиными рогами, волчьими мордами и кабаньими рылами. Троллоки с орлиными клювами и хохолками из перьев. Земля летела из-под сапог, лап и копыт. Они приближались безмолвно, словно сама смерть. Позади скакали облаченные в черное Мурддраалы с плащами, точно зависшими в воздухе. Он насчитал тридцать или сорок всадников. Сколько еще приближалось с других сторон усадьбы?
Крики Огир предупредили остальных или, возможно, они просто сами выглянули в окна. Среди вооруженных до зубов Троллоков стали падать молнии, серебряные стрелы которых с ревом раскидывали гигантские тела во всех направлениях. В других местах сама земля взрывалась в огненном смерче, фонтанируя грязью и кусками плоти – троллочьи головы, лапы, руки и ноги, вращаясь, летели по воздуху. Огненные шары врезались в темную массу тел и, взрываясь, оставляли за собой множество трупов. Но атакующие приближались со скоростью бегущей лошади, если не быстрее. Ранд не смог разглядеть плетений, вызывавших некоторые из молний. Поняв, что были обнаружены, Троллоки зашлись неистовым бешеным криком, в котором невозможно было различить отдельных слов. Из дверей крытых соломой служебных построек, больших, крепко сколоченных амбаров и конюшен, начали показываться головы остававшихся в усадьбе салдейцев Башира. Они высовывались на миг и тут же скрывались обратно, плотно закрывая за собой двери.
В коридор выходили двери шести спален, предназначенных для Огир, и прекрасно подходивших им по размеру – там его поднятые вверх руки почти на два фута не доставали до потолочных балок – а также кладовая, купальня с большой медной ванной и гостиная. Все помещения располагались в самой старой части усадьбы, им было не менее пятисот лет. Целая жизнь для долгожителя Огир, и очень много сроков жизни для людей. Люди живут очень недолго, если не считать Айз Седай, наверное, поэтому они все время перелетают с места на место, словно колибри. Хотя, и Айз Седай порой вели себя столь же суетливо, как и остальные. Такая загадка.
Двери гостиной украшала резьба в виде Великого Древа. Не работы Огир, но скрупулезно выполненное и моментально узнаваемое. Он задержался, расправляя кафтан и приглаживая пальцами волосы, сожалея, что не успевает навести глянец на сапоги. На манжете красовалась чернильная клякса. И об этом позаботиться нет времени. Кадсуане права. Мама не та женщина, которую стоило заставлять ждать. Странно, что Кадсуане с ней знакома. Возможно, знакома. Если судить по тому, как она говорила. Коврил, дочь Эллы дочери Сунг была известной Говорящей, но он не осознавал до сих пор, что ее известность распространялась Вовне… Свет, у него почти перехватило дыхание от волнения.
Постаравшись выровнять дыхание, он вошел. Петли скрипели даже здесь. Слуги остолбенели, когда он попросил немного масла для смазки – это их обязанности, а не гостей – но и это ничего не изменило.
Довольно просторная комната с высоким потолком была оклеена элегантными темными обоями и обставлена резной, с узором в виде лозы мебелью – креслами и небольшими столиками. Над его головой заплясали языки пламени, даже нарядные железные светильники были надлежащей высоты. Не считая книжной полки, книги на которой выглядели довольно старыми, с облупленными переплетами, и все он читал прежде, только маленькая чаша из воспетого древа была создана руками Огир. Прелестная вещичка. Жаль, что он не распознал, кто ее воспел. Но кто бы это ни сделал, было это так давно, что расслышать удавалось только слабое эхо. И все же обстановка комнаты была создана кем-то, кто по крайней мере бывал в стеддинге. Все выглядело по-домашнему. Конечно, не слишком похоже на жилые комнаты в стеддинге, но предок Лорда Алгарина не пожалел усилий, чтобы его гости чувствовали себя удобно и комфортно.
Рядом с одним из кирпичных каминов стояла его мать – женщина с суровым лицом, у огня сушившая свои юбки. Лойал проглотил вздох облегчения, увидев, что она не настолько промокла, как он думал. Похоже, что независимо от сказанного ранее, они все же нашли время обсушиться. Их дождевики, должно быть, протекли. Используемое для пропитки накидок минеральное масло через некоторое время вымывалось. Но может быть, ее настроение не настолько скверное, как он боялся. Седой Старейшина Хаман, качая головой, изучал снятый им со стены топор, рукоять которого почти равнялась его росту. Яркий кафтан Огир местами потемнел от влаги. На стене оставался парный топор, также инкрустированный золотом и серебром. Оба были изготовлены во времена Троллоковых Войн или даже ранее, дополненные парой испещренных живописными вставками садовых ножей, тоже с длинными рукоятями. Конечно, садовые ножи, заточенные с одного края и имевшие пилку с другого, всегда имели длинные черенки, но инкрустации и свисавшие красные кисточки указывали, что они предназначались и в качестве оружия тоже. Не самый удачный выбор для декорации помещения, предназначенного для чтения, беседы или тихой безмолвной медитации.
Но глаза Лойала уже метнулись мимо матери и Старейшины Хамана ко второму камину, где свои юбки сушила маленькая и выглядевшая почти хрупкой Эрит. Прямой рот, короткий приятно скругленный носик, глаза точного оттенка зрелого стручка серебряных колокольчиков. Без лишних слов, она была прекрасна! А ее ушки, стоявшие торчком посреди изумительных сияющих локонов черных волос, волной спускающихся на спину… Гибкие и пухленькие, с изящными кисточками на концах, которые выглядели столь же мягкими на ощупь, как пух одуванчика – это были самые потрясающие ушки, которые ему когда-либо доводилось видеть. Разумеется, он не настолько груб, чтобы сказать об этом вслух. Она улыбнулась ему довольно загадочной улыбкой, и уши Лойала задрожали от смущения. Конечно, она не могла прочесть его мысли. Или могла? Ранд утверждал, что женщины иногда на такое способны, но он говорил о человеческих женщинах.
«Явился, наконец», – сказала мать, упирая в бока кулаки. Вот от нее-то он не дождется улыбки. Брови нахмурены, подбородок отвердел. Если это ее лучшее расположение духа, то промокла она, видимо, насквозь. – «Должна сказать, ты задал мне веселенькую гонку, но я тебя все равно поймала. И теперь ты никуда не сбежишь – что это у тебя там на губе? И на подбородке! Придется сбрить. И не смей гримасничать, Сын Лойал».
Тревожно дотронувшись до поросли над верхней губой, он попробовал справиться с выражением лица – впрочем, не слишком удачно. Когда матушка называла его Сыном, она была не в настроении шутить. Он очень хотел отпустить усы и бороду. Кое-кто назвал бы это претенциозным, принимая во внимание его юный возраст, но тем не менее…
«Действительно, веселенькая», – сухо отозвался Старейшина Хаман, вешая топор обратно на крюки. У него-то имелись внушительные седые усы, свисавшие ниже подбородка и длинная узкая бородка, спадавшая на грудь. Правда, и прожил он уже куда больше трехсот лет – и все равно это казалось несправедливым. – «На редкость веселенькая вышла гонка. Сначала мы сунулись в Кайриэн, услышав о твоем в нем пребывании, но ты его уже покинул. Тогда, после остановки в стеддинге Тсофу, мы двинулись в Кэймлин, где молодой ал’Тор сообщил, что ты теперь в Двуречье, и доставил нас туда. Но ты снова ушел. Предполагалось, что в Кэймлин!» – Его брови поднялись почти до предела. – «Я начал было думать, что мы играем в жмурки».
«Люди в Эмондовом Лугу рассказали нам, какой ты герой», – вмешалась Эрит. Ее высокий голосок звучал подобно музыке. Руки теребили края юбки, уши подрагивали от волнения – казалось, она вот-вот запрыгает от избытка чувств. – «Они рассказали нам все – как ты сражался с Троллоками и Мурддраалами, как в одиночку пошел запечатывать Путевые Врата Манетерена, чтобы к врагам не подошло подкрепление».
«Я был не один», – возразил Лойал, замахав руками. Он боялся, что его уши оторвутся от головы, с такой силой они затрепетали от смущения. – «Со мной отправился Гаул. Мы сделали это вместе. Я никогда бы не добрался до Путевых Врат без Гаула».
Эрит, отметая его слова в сторону, сморщила изящный носик.
Его мать фыркнула. Уши женщины затвердели от отвращения. – «Глупость и безрассудство. Битвы. Опасные приключения. Азартные игры. Все это – чистая глупость, и я положу ей конец».
Старейшина Хаман закашлялся, скрестив руки за спиной, раздраженно подергивая ушами. Он не любил, когда его прерывали. – «Так что мы возвратились в Кэймлин, только чтобы обнаружить, что ты оттуда уже ушел, а затем еще раз в Кайриэн, и снова ты его покинул до нашего появления».
«И в Кайриэне снова подверг себя опасности», – ворвалась в разговор мать, грозя ему пальцем. – «У тебя что, и крупицы здравого смысла не осталось»?
«Айил говорили, что у Колодцев Дюмай ты держался очень храбро», – пробормотала Эрит, глядя на него сквозь длинные ресницы. Лойал судорожно сглотнул. От пристального взгляда девушки в горле пересохло. Он понимал, что должен отвести глаза в сторону, но как можно притворяться безразличным, когда на тебя так смотрят?!
«В Кайриэне твоя мать решила, что не может больше оставаться вдали от Великого Пня. Хотя я и не понимаю, почему – просто невероятно, что они смогут достичь хоть какого-то решения через год, а то и два. Так что мы собирались обратно в стеддинг Шангтай, с крохотной надеждой, что сумеем тебя найти позже». – Старейшина Хаман проговорил все это очень быстро, впиваясь взглядом в двух женщин, словно опасаясь, как бы они его вновь не прервали. Его усы и бородка воинственно топорщились.
Мать Лойала еще раз презрительно фыркнула, даже более едко. – «Я надеюсь обеспечить быстрое принятие решения – за месяц или два, иначе никогда бы не прервала поиск Лойала, даже на время. Теперь, когда я его нашла, мы можем закончить дела и отправляться в путь без дальнейших задержек». – Она, наконец, обратила внимание на хмурый вид Старейшины Хамана, чьи уши стали отклоняться назад, и сбавила тон. В конце концов, он был Старейшиной. – «Простите меня, Старейшина Хаман. Я хотела сказать, не будет ли вам угодно исполнить обряд?»
«Полагаю, что мне будет угодно, Коврил», – кротко и безропотно отозвался тот. Слишком безропотно. Всякий раз, когда Лойалу доводилось сталкиваться с подобным тоном своего учителя, прижимавшего уши назад, он знал, что допустил ужасную оплошность. Старейшина Хаман был известен привычкой швыряться кусками мела в своих провинившихся учеников. – «Раз уж я бросил моих студентов, не говоря уже о выступлении перед Великим Пнем, чтобы следовать за тобой в этой безумной охоте – меня прямо распирает от того, насколько мне это угодно. Эрит, ты очень молода».
«Ей уже за восемьдесят. Достаточно взрослая для замужества», – резко заметила мать Лойала, скрестив руки на груди. Ее уши дергались от нетерпения. – «Мы с ее матерью достигли соглашения. Вы сами засвидетельствовали наши подписи под помолвкой и списком свадебного выкупа Лойала».
Уши Старейшины Хамана прижались еще немного сильнее, а плечи ссутулились, словно он сильнее сцепил сложенные за спиной руки. Но его взгляд ни на волосок не оторвался от Эрит. – «Я знаю, что ты хочешь выйти замуж за Лойала, но уверена ли ты, что готова? Замужество – серьезная ответственность».
Лойалу захотелось, чтобы и с ним кто-нибудь обсудил этот вопрос, но обычай не предоставлял такой возможности. Их матери достигли соглашения, и теперь только девушка могла остановить обряд. Если бы пожелала. А чего хотелось ему? Он не мог заставить себя прекратить думать о книге. Но он не мог перестать думать и об Эрит.
Она стала очень серьезной. – «Моя ткань хорошо продается, и я готова купить второй ткацкий станок и взять ученицу. Но вряд ли это то, что вы имели в виду. Я готова заботиться о муже». – Внезапно, Эрит улыбнулась – очаровательной улыбкой, словно разделившей ее лицо пополам. – «Особенно с такими красивыми длинными бровями».
Уши Лойала дернулись, как и уши Старейшины Хамана. Пусть у того и не так резко. Он слышал, что женщины очень откровенны в разговоре между собой, но обычно они старались не смущать этим мужчин. Обычно. Уши матери фактически дрожали от веселья!
Старший мужчина прочистил горло. – «Эрит, это очень серьезно. Теперь подойди. Если ты уверена, возьми его за руки».
Без колебания, она подошла и встала лицом к лицу с Лойалом, улыбнувшись перед тем, как взять его за руки. Ее маленькие ручки в его онемевших и заледенелых ладонях ощущались очень горячими. Лойал сглотнул. Это происходило с ним наяву.
«Эрит, дочь Ивы, дочери Алар», – провозгласил Старейшина Хаман, накрыв своими ладонями их затылки, – «возьмешь ли ты в мужья Лойала, сына Арента, сына Халана, и клянешься ли под Светом и Древом беречь, уважать и любить его до конца жизни. Заботиться о нем и прислушиваться к нему. И наставлять его ноги на путь, которому должно следовать?»
«Под Светом и Древом, я клянусь». – Голос Эрит звучал ясно и решительно, а улыбка, казалось, вырывалась за пределы лица.
«Лойал, сын Арента, сына Халана, примешь ли ты в жены Эрит, дочь Ивы, дочери Алар, и клянешься ли под Светом и Древом беречь, уважать и любить ее до конца жизни. Заботиться о ней и принимать ее наставления?»
Лойал сделал глубокий вздох. Его уши трепетали. Он хотел жениться на ней. Действительно хотел. Просто был еще не готов. – «Под Светом и Древом, я клянусь», – проговорил он хрипло.
«Тогда, под Светом и Древом, я объявляю вас мужем и женой. Да пребудут с вами вовеки веков благословение Света и Древа».
Лойал посмотрел вниз на жену. Его жену. Она подняла руку и провела тонкими пальчиками по его усам. Ну, если так угодно, по будущим усам.
«Ты очень красив и они замечательно тебе пойдут. Бородка тоже».
«Вздор», – отрезала мать. Странно, но она прикладывала к глазам маленький кружевной платок. Мама никогда не была сентиментальной. – «Он слишком молод для подобных вещей».
На мгновение, ему почудилось, что уши Эрит стали отклоняться назад. Должно быть, игра воображения. Ему так много нужно было ей сказать – Эрит замечательный собеседник, хотя, если задуматься, главным образом слушатель. Но то немногое, что она говорила, всегда звучало очень убедительно – и он был уверен, что она совершенно не умела сердиться. В любом случае, ему не дали времени на дальнейшие раздумья. Опершись на его руки, Эрит приподнялась на цыпочки, и ему пришлось согнуться, чтобы их носы соприкоснулись. Откровенно говоря, они терлись носами дольше, чем это прилично в присутствии Старейшины Хамана и его матери. Но любые посторонние исчезли из мыслей, стоило ему лишь вдохнуть аромат его жены, а ей его. А чувствовать кожей прикосновения ее родного носика! Абсолютное блаженство! Он обнял ладонями голову девушки, и ему едва хватило присутствия духа, чтобы не потеребить ее ушко. А она таки дернула его за одну кисточку!
Лишь через некоторое время, казалось очень долгое время, он услышал голоса.
«Коврил, дождь все еще продолжается. Ты не можешь всерьез предлагать снова отправляться в дорогу, когда мы наконец-то, для разнообразия, имеем надежную крышу над головой и надлежащие кровати для ночлега. Нет! Я говорю. Нет! Сегодня ночью я не стану спать на голой земле, или в сарае, или – хуже того! – в доме, где ступни и колени свисают с краев самой большой кровати, которую удалось отыскать. Иногда, я даже всерьез подумывал, не отказаться ли от оказанного гостеприимства, и пусть валятся в Бездну Рока, если это невежливо».
«Ну, если вы так настаиваете», – неохотно согласилась мать, – «но я хочу, чтобы завтра мы поднялись рано, с самым рассветом. Я не желаю тратить впустую и на час больше, чем необходимо. Книга Перехода должна быть открыта как можно скорее».
Лойал, пораженный ужасом, резко выпрямился. «Так вот, что обсуждает Великий Пень!? Они не могут пойти на такое, только не сейчас!»
«В конечном счете, нам все равно придется оставить этот мир. И вступить на путь мы можем, когда Колесо завершает оборот», – ответила его мать, вновь пододвигаясь к ближайшему камину, чтобы дать юбкам обсохнуть. – «Так записано. Ныне как раз подходящее время, и чем скорее мы уйдем, тем лучше».
«Вы думаете также, Старейшина Хаман?» – волнуясь, спросил Лойал.
«Нет, мой мальчик, нисколько. Прежде чем мы ушли, я держал перед Пнем трехчасовую речь, которая, надеюсь, повернула несколько умов в правильном направлении». – Старейшина Хаман поднял высокий желтый кувшин, наполнил голубую чашку и, не отпивая, озабоченно уставился в чай. – «Но боюсь, твоя мать перетянула на свою сторону побольше. Она не преувеличивала, когда сказала, что может получить нужное ей решение уже в ближайшие месяцы».
Эрит налила чашку его матери. Затем наполнила еще две, поднеся одну ему. И все же уши Лойала опять трепетали в смущении. Он обязан вмешаться. Пусть ему еще многому предстоит научиться, чтобы стать достойным мужем, но он знал – сейчас важнее иное.
«Если б только я сам мог выступить перед Пнем», – бросил он горько.
«Звучит излишне нетерпеливо, муж». – Муж. Обращение означало, что Эрит смертельно серьезна. Звучало почти также плохо, как «сын Лойал». – «И что бы ты сказал Пню?»
«Я не желаю, чтобы ты его смущала, Эрит», – вмешалась мать прежде, чем он смог открыть рот. – «Лойал неплохо владеет пером, и Старейшина Хаман говорит, что из него может выйти ученый. Но он становится косноязычным, даже если аудитория не достигает и сотни. Кроме того, он – еще мальчик».
Старейшина Хаман сказал такое о нем? Лойал задался вопросом, когда его уши, наконец, перестанут дрожать.
«Любой женатый мужчина имеет право выступить перед Пнем», – твердо заявила Эрит. Теперь сомнений не оставалось – ее уши определенно прижимались назад. – «Дозволите ли вы мне направлять собственного мужа, Мама Коврил?»
Губы его матери шевелились, но звука не было. Брови застыли на полпути ко лбу. Он в жизни не видел ее настолько ошеломленной, хотя стоило ожидать чего-то подобного. У жен всегда приоритет перед матерью. – «Итак, муж мой, что бы ты сказал?»
Он не был нетерпелив, он впадал в отчаяние. Лойал сделал длинный глоток пахнувшего специями чая, но рот все равно оставался пересохшим. Мама права – чем больше слушателей, тем вероятнее, что он отклонится от основной мысли и начнет ходить вокруг да около. Говоря по-правде, приходилось признать, что иногда он чуточку сбивался даже перед несколькими слушателями. Совсем чуть-чуть. И не всегда, только иногда. Разумеется, Лойал владел ораторскими приемами – они известны каждому пятидесятилетнему ребенку – он просто не мог заставить слова выплеснуться наружу. Сейчас перед ним хоть и небольшая аудитория, но далеко не простые слушатели. Мать – известная Говорящая, Старейшина Хаман – прославленный огир, если даже забыть на минуту, что он Старейшина. И Эрит. Мужу нужно достойно выглядеть в глазах своей жены.
Повернувшись к ним спиной, он подошел к ближайшему окну и остановился, перекатывая в ладонях чайную чашку. Окно почти нормальных для Огир размеров, хотя стекла в резных переплетах и были такими же, как в комнатах внизу. Падавший с серых небес дождь истощился до измороси, поэтому, несмотря на пузырьки в стеклах, он мог различать деревья, растущие на другой стороне полей – тисы и сосны, изредка перемежающиеся одинокими дубами – все покрытые свежей весенней порослью. Люди Алгарина хорошо заботились о его лесах – собирали хворост, очищали заросли от валежника, лишая возможного топлива лесные пожары. Огонь требовал осторожного обращения.
Теперь, когда не видно глядящих на него слушателей, слова рождались легче. Может нужно начать с Тоски? Могут ли они рисковать исходом из стеддингов, если начнут умирать через несколько лет? Нет, этот вопрос был бы задан первым, и на него уже получены приемлемые ответы. В противном случае Пень завершился бы менее чем за год. Свет, если бы он выступал перед Пнем… На мгновение, он словно бы увидел толпы, стоящие вокруг него, сотни и сотни мужчин и женщин, ожидающих его слов. Возможно, тысячи. Язык Лойала почти прилип к небу. Он сморгнул наваждение – и снова перед ним только стекла с зависшими пузырьками и дальние деревья. Он обязан вмешаться! Он был не особенно храбр, что бы там не напридумывала себе Эрит, но кое-что узнал о храбрости, наблюдая за людьми. Видя, как они противостоят буре, не обращая внимания на силу ветра, сражаются, не имея никакой надежды. Сражаются и побеждают, потому что бились с отчаянной храбростью. И, внезапно, он понял, что следует сказать.
«В Войне Тени мы не прятались в наших стеддингах, надеясь, что ни один Троллок и Мурддраал не посмеет туда войти. Мы не открывали Книгу Перехода для того чтобы бежать. Наши отряды вставали рядом с людьми и сражались с Тенью. В Троллоковых Войнах мы не скрывались в стеддингах и не открывали Книгу. Мы вставали рядом с людьми и сражались с Тенью. В самые темные годы, когда вся надежда, казалось, покинула нас, мы сражались с Тенью».
«А ко времени Войны Ста Лет мы научились не впутываться в людские дела», – вставила его мать. Это позволялось. Речь могла превращаться в дискуссию, если великолепие твоего слова не увлекало слушателей. Коврил однажды выступала от восхода до заката солнца без единого вмешательства, и на следующий день не нашлось никого, кто бы поднялся, чтобы Изречь слово против. Он не умел строить красивых фраз. Только вкладывать в слова свою веру. Лойал не повернулся от окна.
«Война Ста Лет была делом людей, и нас не касалась. Тень – наше общее дело. Когда предстояла борьба с Тенью – на наших топорах отрастали длинные топорища. Возможно через год, или пять, или десять, мы и откроем Книгу Перехода. Но сделать это сейчас – означает обречь себя на бегство безо всякой подлинной надежды на безопасность. Тармон Гай’дон приближается, и на этом волоске висит судьба не только этого мира, но и любого другого, какой бы мы не избрали в качестве убежища. Когда деревьям грозит пожар, мы не бросаемся прочь в надежде, что он не кинется за нами в погоню. Мы ему противостоим. Ныне Тень наступает, словно лесной пожар, и мы не смеем от нее бежать». – Что-то двигалось среди деревьев, по всей их линии, которую он мог охватить взглядом. Стадо скота? Тогда это было очень крупное стадо.
«Совсем неплохо», – одобрила его мать. – «Конечно, слишком прямолинейно, чтобы прозвучать достаточно веско на Пне в стеддинге, не говоря уже о Великом, но неплохо. Продолжай».
«Троллоки», – задохнулся Лойал. Это были именно они – тысячи Троллоков в черных, утыканных остриями доспехах, бегом вываливались из леса, подняв изогнутые, словно косы, мечи и потрясая шипастыми копьями. Некоторые несли факелы. Троллоки надвигались отовсюду, слева и справа, насколько хватало зрения. Даже не тысячи. Десятки тысяч.
Эрит протиснулась к окну рядом с ним, и у нее перехватило дыхание. – «Так много! Лойал, нам предстоит умереть?» – В ее голосе не слышалось страха. Она казалась… возбужденной!
«Нет, если я успею предупредить Ранда и остальных». – Он уже открывал двери. Теперь только Айз Седай и Аша’маны могли спасти их жизни.
«Держи, мой мальчик, я думаю – они нам пригодятся».
Он обернулся как раз вовремя, чтобы подхватить топор с длинным топорищем, брошенный Старейшиной Хаманом. Прижатые уши старого Огир теперь плотно облегали череп. Лойал осознал, что и с ним происходило то же самое.
«Возьми, Эрит», – спокойно произнесла мать, снимая со стены один из садовых ножей. – «Если они прорвутся внутрь, попробуем задержать их на лестнице».
«Муж – ты мой герой», – обратилась к нему Эрит, хватая нож за рукоять, – «но если ты позволишь себя убить, я очень рассержусь». – Она произнесла это с таким видом, словно именно это и имела в виду.
А затем они вместе со Старейшиной Хаманом выскочили в коридор и бросились вниз по лестнице, во всю силу своих легких выкрикивая предупреждение и боевой клич, которого не было слышно уже более двух тысяч лет: «Троллоки идут! Вздымай секиры, очисти поле! Троллоки идут!»
* * *
«… так что я позабочусь о Тире, пока ты, Логайн…» – Ранд внезапно наморщил нос. Вряд ли ему почудился гнилостный «аромат» компостной кучи, но запах был весьма похож и становился все сильнее и сильнее.
«Отродья Тени», – спокойно сказала Кадсуане, откладывая свою вышивку и поднимаясь на ноги. Его кожу защипало, когда она обняла Источник. Или, возможно, когда это сделала Аливия, стремительно подошедшая к окнам вслед за Зеленой Сестрой. Мин осталась на месте, достав из рукавов пару метательных ножей.
И в ту же секунду сквозь толстые стены слабо донесся клич Огир. Невозможно ни с чем спутать их низкие, подобные рокоту барабанов голоса: «Троллоки идут! Вздымай секиры, очисти поле!»
С проклятьем, он вскочил с кресла и подбежал к окну. Тысячи Троллоков неслись сквозь дымку мелкого дождя по недавно засеянным полям, ростом с Огир, и даже выше. Троллоки с бараньими и козлиными рогами, волчьими мордами и кабаньими рылами. Троллоки с орлиными клювами и хохолками из перьев. Земля летела из-под сапог, лап и копыт. Они приближались безмолвно, словно сама смерть. Позади скакали облаченные в черное Мурддраалы с плащами, точно зависшими в воздухе. Он насчитал тридцать или сорок всадников. Сколько еще приближалось с других сторон усадьбы?
Крики Огир предупредили остальных или, возможно, они просто сами выглянули в окна. Среди вооруженных до зубов Троллоков стали падать молнии, серебряные стрелы которых с ревом раскидывали гигантские тела во всех направлениях. В других местах сама земля взрывалась в огненном смерче, фонтанируя грязью и кусками плоти – троллочьи головы, лапы, руки и ноги, вращаясь, летели по воздуху. Огненные шары врезались в темную массу тел и, взрываясь, оставляли за собой множество трупов. Но атакующие приближались со скоростью бегущей лошади, если не быстрее. Ранд не смог разглядеть плетений, вызывавших некоторые из молний. Поняв, что были обнаружены, Троллоки зашлись неистовым бешеным криком, в котором невозможно было различить отдельных слов. Из дверей крытых соломой служебных построек, больших, крепко сколоченных амбаров и конюшен, начали показываться головы остававшихся в усадьбе салдейцев Башира. Они высовывались на миг и тут же скрывались обратно, плотно закрывая за собой двери.