Страница:
ПРОХОЖИЙ (кричит). Эй!
ЛЕО подскакивает на сиденье. ПРОХОЖИЙ заглядывает в машину.
(Кричит, перекрывая музыку.) Поздравляю со свадьбой, братцы, но, может, увернете немного звук, а?
МАЙКЛ отмахивается от него.
МАЙКЛ (кричит в ухо ЛЕО). Озеро. Вест-Виндзор. Сегодня вечером. В восемь. Пожалуйста! Я друг. Поверьте. Только убедитесь в отсутствии слежки. За вами поедет мой друг. Он будет одет в красное.
ПРОХОЖИЙ просовывает руку в машину и убавляет громкость.
ПРОХОЖИЙ. Засранцы
ПРОХОЖИЙ выпрямляется и, как то и подобает его имени и природе, проходит.
МАЙКЛ (вслед ему) . Извини, друг. (К ЛЕО: поддельно нормальным тоном.) Ладно, спасибо, что подкинули, Честер. Очень приятно было познакомиться с вами. Надеюсь, все у вас пойдет путем. Вы бы, правда, посмотрели как-нибудь матч.
МАЙКЛ вылезает из машины, стаскивает с заднего сиденья велосипед, поворачивается к «Велораме».
ЛЕО сидит, незряче глядя перед собой.
Ну, всего, Честер. Я так ПОНИМАЮ, вам лучше поспешить, верно?
ЛЕО оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на МАЙКЛА, глаза его полны сомнения и тревоги.
МАЙКЛ произносит одними губами: «Верьте мне», взмахивает на прощанье рукой и идет к магазину.
На заднем плане мы видим капот остановившегося за углом БОРДОВОГО СЕДАНА. Он не едет за ЛЕО. Когда МАЙКЛ входит в магазин, СЕДАН так и остается стоять на месте.
ЗАТЕМНЕНИЕ
Как творить историю.
ЛЕО подскакивает на сиденье. ПРОХОЖИЙ заглядывает в машину.
(Кричит, перекрывая музыку.) Поздравляю со свадьбой, братцы, но, может, увернете немного звук, а?
МАЙКЛ отмахивается от него.
МАЙКЛ (кричит в ухо ЛЕО). Озеро. Вест-Виндзор. Сегодня вечером. В восемь. Пожалуйста! Я друг. Поверьте. Только убедитесь в отсутствии слежки. За вами поедет мой друг. Он будет одет в красное.
ПРОХОЖИЙ просовывает руку в машину и убавляет громкость.
ПРОХОЖИЙ. Засранцы
ПРОХОЖИЙ выпрямляется и, как то и подобает его имени и природе, проходит.
МАЙКЛ (вслед ему) . Извини, друг. (К ЛЕО: поддельно нормальным тоном.) Ладно, спасибо, что подкинули, Честер. Очень приятно было познакомиться с вами. Надеюсь, все у вас пойдет путем. Вы бы, правда, посмотрели как-нибудь матч.
МАЙКЛ вылезает из машины, стаскивает с заднего сиденья велосипед, поворачивается к «Велораме».
ЛЕО сидит, незряче глядя перед собой.
Ну, всего, Честер. Я так ПОНИМАЮ, вам лучше поспешить, верно?
ЛЕО оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на МАЙКЛА, глаза его полны сомнения и тревоги.
МАЙКЛ произносит одними губами: «Верьте мне», взмахивает на прощанье рукой и идет к магазину.
На заднем плане мы видим капот остановившегося за углом БОРДОВОГО СЕДАНА. Он не едет за ЛЕО. Когда МАЙКЛ входит в магазин, СЕДАН так и остается стоять на месте.
ЗАТЕМНЕНИЕ
Как творить историю.
Крысы.
Лучше бы стояла зима. Зимой в Принстоне, если верить Стиву, холодно. Случается, температура падает и ниже двадцати. Сейчас повсюду лежал бы снег со льдом, путь до Виндзора оказался бы трудным, скверным и опасным. Но хоть темно было бы. Благословенная, роскошная темнота, в которой я, крутя педали, мог бы видеть фары едущей за мной машины, и эта роскошь искупала бы любые телесные неудобства.
С другой стороны, думал я, в четвертый раз покидая дорогу и укрываясь вместе с велосипедом за деревом, в распоряжении Хаббарда с Брауном может иметься какая угодно аппаратура ночного видения, так что светло ли, темно ли — им это без разницы.
Я проторчал за деревом пятнадцать минут, прежде чем вытянуть велик назад, на шоссе, и снова двинуться на юг.
Вест-Виндзор лежит всего-то в миле с хвостиком от Принстона, однако мы со Стивом решили отвести на дорогу четыре часа. Дня пущей надежности.
Я заглянул за изгородь и наконец увидел то, что искал, — поворот налево, к озеру.
Где-то, по какой-то другой дороге ехал — во всяком случае, я молился об этом — Лео, совершая такое же вот опасливое путешествие, а за ним на расстоянии следовал Стив.
А может быть, Лео сидит сейчас за поблескивающим кленовым столом, под рамочкой с «Геттисбергской речью», и рассказывает Хаббарду с Брауном о странном утре, проведенном им в обществе загадочного англичанина, у которого точно такие же отпечатки пальцев, как у Майкла Д. Янга, и при этом ему известны вещи, коих Майклу Д Янгу знать не положено.
Если так, они уже должны были взяться за Стива, тем более что последние три часа мой «компуд» безмолвствовал. Ни сигналов тревоги, ни изменений в плане.
Теперь-то до меня дошло — с большим запозданием, — что было б куда разумнее договориться со Стивом, чтобы он позванивал мне каждый час, сообщая, что происходит, — тогда я хоть знал бы: все спокойно. Я обругал себя за несообразительность. Молчание «компуда» не говорило мне решительно ни о чем. Я прикинул, не позвонить ли самому, хотя бы для того, чтобы успокоить разгулявшееся воображение. Однако решил, что не стоит — составил план, так держись его. Вдруг Стив сейчас в таком месте, где неожиданное гудение зуммера способно выдать его, да еще и в самый неподходящий момент. В устройстве «компудов» я разбирался не настолько, чтобы знать, отключается ли в нем зуммер, прослеживаются ли вызовы. Не исключено, подумал я, что Стив как раз потому и не предложил поддерживать связь между нами — из опасений, что нас вычислят. Я же никакого понятия не имею — вдруг Хаббард и Браун сидят сейчас в фургончике со сканером и ждут лишь мгновения, когда заработают наши «компуды», чтобы выследить нас.
Хотелось бы знать, хорошо ли справляется с такими делами Лео? В Венеции он сумел удрать с конференции и добраться до американского консульства. Стало быть, кое-какой смекалки не лишен.
Я вспомнил то, что сказал ему о Стиве. «За вами поедет мой друг. Он будет одет в красное». Как только Лео доберется до озера, Стив присоединится к нему и приведет ко мне. Таков был план.
А что, если Хаббард или кто-то из его людей тоже, по кошмарному совпадению, облачится в красное?
Если, если, если. Мало ли какие «если» могут случиться. Не надо забивать себе этим голову. От меня требуется одно — следовать моей части плана и надеяться на лучшее.
Я весь взмок, и меня осаждали комары и мошкара, суетившиеся у озера, будто хулиганье на уличных углах. Теперь я шел, катя велик, по узкой тропке, огибавшей северную оконечность озера. До меня доносился гул машин — в миле к югу отсюда проходила Первая автострада; с середины озера несся плеск весел — там с поразительной прытью летела гребная восьмерка, а над спокойной водой отчетливо слышался лисий лай.
Неожиданное движение в кустах, слева, заставило меня замереть. Я стоял, не двигаясь, сердце билось в груди, будто птица в клетке.
И внезапно на тропу передо мной выскочила, едва не врезавшись в переднее колесо моей новехонькой «Велорамы», крыса — здоровенная, как выдра, со шкурой, исполосованной стекшей водой. Я невольно вскришгул, и крыса, ополоумев от ужаса, взвилась бочком в воздух, точно потерявший управление гоночный автомобиль, — она явно перепугалась куда сильней моего. Дважды перекувыркнувшись, крыса приземлилась на лапки и чесанула обратно в подрост, — к спине ее прилипли листья, сучки и камушки, напоминавшие изображения тотемов на свадебном платье мексиканской невесты.
— Крысы, — произнес я голосом Индианы Джонса. — Ненавижу крыс.
Поспешая к месту встречи, я увидел и услышал их еще немало.
Может, это и не крысы вовсе, думал я. Может, сурки или гоферы. Не то чтобы я хорошо представлял себе, кто такие сурки и гоферы. Я и узнал-то о них лишь из фильмов с Биллом Мюрреем — «День сурка» и «Гольф-клуб». Сурок и гофер, это, случаем, не одно и то же? Хотя существуют же еще какие-то американские грызуны, ведь так? Нутрии. Коипу. Не исключено, что это были коипу. А то и опоссумы.
Впрочем, кем бы эти твари ни были, возненавидел я их всеми печенками и старался, продвигаясь вперед, производить побольше шума — просто чтобы уведомить их о моем присутствии.
Минут еще через двадцать я наконец добрался до развилки. Тропа, уходившая направо, вилась, следуя береговой линии, левая уходила во владения крыс, гоферов, коипу, опоссумов и сурков. Шлепая себя по загривку, как исследователь джунглей, я пошел по левой.
После двухсот ярдов пути, проведенного в борьбе с низко нависшей листвой не пойми чего, передо мной открылась поляна. Я увидел высокую березу, а рядом с ней огромный, заросший мхом пень, о котором говорил Стив. На пень я и уселся, дымя как нанятой, чтобы не подпустить к себе комарье и коитусов.
Вонь там стояла отвратительная — гораздо хуже тех гнилостных болотных испарений, которыми обычно попахивает у воды. Я чувствовал, как все съеденное мной начинает проситься наружу Съеденное — читай ланч. Сигаретный дым нисколько не помогал: насекомых он не отпугивал и гнусной вони не забивал тоже. Задыхаясь, я соскочил с пня, почти не способный дышать. Отошел в сторонку — стало намного легче. Похоже, смрад исходил из какого-то места.
Прижав к лицу носовой платок, я опасливо возвратился к пню, над которым так и клубился комариный туман. Затем осторожно заглянул за пень, и меня незамедлительно вырвало.
В высокой траве лежали две дохлые крысы, приникнув друг к дружке, крепко зажмурясь — ни дать ни взять спящие дети, — мех их кишел белыми, извивавшимися червями величиною не больше запятой. Извергнутая мной жижа, подумал я, отирая рот, станет еще одним лакомством для сообщества озлобленных насекомых; завладевших, похоже, этой частью леса.
Я привалился к самому дальнему от пня, какое сумел отыскать, дереву и погрузился в размышления о низменности природы.
На шее и на руках у меня уже вспухали жгучие красные бугорки. То были вовсе не следы от укусов насекомых, скорее результат какой-то аллергической реакции. В детстве со мной приключались слабые приступы сенной лихорадки. Я полагал, что давно перерос ее, однако здесь приозерная жизнь, с ее пыльцой, лишайниками, крысами, букашками, травами, семенами и спорами, была столь насыщенна, что, похоже, аллергены буквально клубились в воздухе. Я чувствовал, как легкие сжимаются и сипят, а глаза набухают, будто почки алтея.
Я закурил очередную сигарету. Затягиваться мне, по причине астматического удушья, не удавалось, однако в синтетической стерильности этой вкрадчивой городской отравы присутствовало нечто утешительное. Надо было коврик притащить. Не шерстяной или хлопковый, нет, никакой натуральной органики — нейлоновый или полиэфирный. Он стал бы плотом цивилизации в этих ползучих Саргассах.
Издергался, вконец издергался. Я взглянул на часы.
Уже скоро, уже совсем скоро. Через пять минут я выясню, поверил ли мне Лео. И вправду ли…
О БОЖЕ, НОГИ ГОРЯТ!
Что я сделал? Подпалил долбаной сигаретой долбаное дерево?
Визжа от боли, я принялся лупить себя по ногам. Ни язычков пламени, ни облачков дыма нигде не наблюдалось. Когда слезы, брызнувшие из моих глаз, унялись настолько, что я обрел способность хоть что-то различать, мне стало ясно: никакой огонь ног моих не пожирает. Всего-навсего муравьи.
Их были сотни, мерзавцев. Тысячи. Ноги ниже колен выглядели так, точно я натянул на них длинные носки особо плотной муравьиной вязки.
Я лихорадочно пытался согнать изуверов, вопя, лягаясь и брыкаясь, как обезумевший бык.
Так я приплясывал, удаляясь от дерева, и тут на плечо мне легла человеческая ладонь, едва не вытряхнув из меня последние остатки разума.
Издав колоссальный вопль, я двинул кулаком назад, за плечо. Ни по чему, кроме воздуха, кулак не попал, что, как вскоре выяснилось, было и к лучшему.
— Майки, что с тобой?
Негромкий, мягкий голос Стива немного привел меня в чувство.
— Муравьи, — взвизгнул я, поворачиваясь и упадая в его объятия. — Муравьи, комары, крысы. Все сразу. Ох, Стив, ну какого хрена ты выбрал такое место?
Он ласково отстранил меня. За плечом его я увидел испуганное лицо Лео.
— Муравьи-воры, — сообщил, стараясь остаться серьезным, Стив. — Прости. Пожалуй, мне следовало предупредить тебя, чтобы ты был с ними поосторожней.
— Воры? — переспросил я. — Ядовитые?
— Нет, просто немного кусачие. Пойдем. Ты присядешь, а я тебя отряхну.
— Немного кусачие? Немного? Стив смел с меня остатки муравьев.
— Вообще-то твари они дьявольски хитрые. Знаешь, что они делают? Взбираются по ногам, но сразу ничего не предпринимают. Ждут сигнала от самого главного, а тогда уж кусают все разом, этакая массированная атака. Понимаешь, если бы первый из них, едва добравшись до твоей ноги, тут же тебя и цапнул, ты бы это почувствовал и согнал всех остальных, не дав им времени тоже попировать. Очень умно. Надо отдать эволюции должное. Я тут прихватил с собой кое-что. Похоже, ты и с сумахом пообщался.
— С сумахом?
— Ага. — Стив начал втирать прохладную мазь в мои ноги, руки и шею. — Дрянная штука, верно?
— Извините, — обратился я к Лео, когда тот, помаргивая, точно сова, нервно приблизился к нам. — Вы, наверное, решили, что у меня истерика. А я просто не привык к американской природе. Я ее больше по кино знаю. Вот уж не думал, что она настолько похожа на темное сердце амазонских джунглей. Моя ошибка.
Лео беспокойно озирался по сторонам, словно и он гадал о том, какие ужасы таятся в этих лесах.
Следующая реплика Стива большого облегчения нам не принесла.
— Надеюсь, здесь хоть липовые зудни не водятся.
— Липовые зудни? — спросил я, ощутив новый прилив ужаса. — Это еще что за хреновина?
— Тебе об этом лучше не знать, дружок. Поверь мне.
— О господи, — простонал я.
Стив навинтил крышечку на тюбик с мазью и весело, на манер разбитной медицинской сестры, шлепнул меня по бедру.
— Ладно. Так лучше?
Мазь немного уняла боль, однако ноги горели по-прежнему.
— Немного, — пробормотал я. Времени на жалобы не было. Слишком многое предстояло сделать Я, постанывая, поднялся. — Главное — вы здесь.
— Конечно, здесь, — отозвался Стив.
— За вами не следили?
Лео решительно покачал головой.
— Не следили, — сказал он.
— Все прошло как по маслу, — подтвердил Стив, выглядевший в своих ярко-красных футболке и шортах как отдыхающий на приморском курорте юный подручный Мефистофеля.
— А теперь, — сказал Лео, — возможно, вы будете настолько добры, что объясните мне смысл происходящего? Кто вы. Зачем устроили эту встречу. Откуда так много обо мне знаете.
— Я расскажу вам все, сэр, — ответил я. — Даю слово. Но сначала мне нужно кое-что у вас выяснить. Я должен попросить вас, чтобы вы подтвердили одну мою догадку.
Присутствовала в моем плане одна деталь, которую я так до конца и не продумал. Наверное, надеялся, что Лео выдаст какую-нибудь идею. Конечно, так бы оно и вышло. И все же, когда уж стемнело и мы собрались распрощаться и вернуться, каждый своим путем, в Принстон, я вдруг испустил вопль великой радости, ибо вдохновение наградило меня своим трепетным поцелуем.
— О черт, что, опять муравьи? — спросил Стив.
— Нет, — ответил я, — не муравьи. Идея. Нет у кого-нибудь сумки или пакета?
— Вроде этой? — Стив поднял повыше свою синюю нейлоновую сумку.
— Нет, не хочется ее гробить. Сойдет и что-нибудь поскромнее. Скажем, пакет из магазина. Лучше бы пластиковый. Или коробка.
— У меня дома полным-полно коробок и сумок, — сказал Лео.
— Боюсь, от них нам пользы не будет. Мне нужно что-то здесь и сейчас.
— Для чего?
Стив покопался в сумке:
— Эй, вот это сгодится?
И он протянул мне серебристую коробку величиной примерно в половину обувной.
— Отлично, — ответил я. — А что это такое?
— Я держу в ней фильтры и объективы.
Он щелкнул запором и показал мне внутренность коробки.
— М-м, — с сомнением протянул я, — тут перегородки.
— Они легко вынимаются. Смотри.
Он повытаскивал из коробки объективы с фильтрами, а затем и мягкую решеточку.
— Блеск Просто блеск. Гораздо лучше сумки. А если повезет, она окажется и почти герметичной. Теперь, Стив, — я положил руку ему на плечо, — ты как — не очень брезглив?
Стив удивленно наморщил лоб.
— Да вроде бы не очень, — ответил он. — А что?
— Видишь ли, — сказал я, — вон за тем пнем лежат две дохлые крысы. Но только, предупреждаю, они кишат червями и зверски воняют.
Пять часов спустя мы со Стивом встретились у статуи «Триумф Науки», чтобы дождаться Лео.
— Он ведь на подходе, верно? — спросил я. — Я хочу сказать — он придет?
— Обещал прийти, — ответил Стив. — Придет.
— Почему ты так спокоен? Как можешь ты быть столь дьявольски спокойным? Я вот никакого покоя не ощущаю. Места себе не нахожу. А ты… ты весь день был совершенно невозмутимым. Почему это? Почему ты спокоен? Я же не спокоен. Ни капельки.
— Перестань ты меня разыгрывать, — ухмыльнулся Стив.
— Да ты пойми, все может обернуться катастрофой. Начаться сызнова. Я могу очнуться в иракской тюремной камере или в сибирском ГУЛАГе. Господи, может, мне так и придется возиться со всем этим до скончания века, как Летучему голландцу или Скотту Бакуле в «Квантовом скачке». И даже без сомнительной помощи Дина Стоквелла.
— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал Стив, — но ты, главное, не теряй веры, дружок. Хуже этого мир, в котором ты очухаешься, все равно не будет.
— Да ну? — откликнулся я. — Не уверен, что твой мир настолько уж хуже моего.
— Судя по тому, что ты мне рассказывал, намного.
— Да, по я не рассказал тебе о «Майкрософте», Руперте Мердоке, фундаменталистах, сопляках-кокаинщиках, вооруженных «Узи». Не рассказал о лотереях, коровьем бешенстве и шоу Ларри Кинга. Может, нам лучше плюнуть на все?
— Ты просто запаниковал, и только. Зато рассказал о политической корректности, о кварталах геев, рок-н-ролле, фильмах Клинта Иствуда, о детях, которые, беседуя с отцами, говорят не «сэр», а «хер» и «так не пойдет, мужик», о танцевальных клубах, где все подогреваются «экстази». Я хочу увидеть хоть что-то из этого. Хочу стать клевым.
— На самом-то деле от этой дряни не столько разогреваешься, сколько сгораешь.
— Все равно. Я хочу носить чудную одежду, отрастить длинные волосы и не платить за это штраф в колледже и не лаяться с родителями. Здесь, если ты хочешь этого, тебя загоняют в гетто, а полиция устраивает облавы и то и дело тебя достигает.
— Достает, — поправил я. — Это называется «достает». Знаешь, мне кажется, что я внушил тебе ложные представления о моем мире. Он мало похож на вечный праздник «Экстази» там вне закона, и никто своих родителей «херами» в лицо не называет. Во всяком случае, никто из белых людей среднего класса.
— Да? Хорошо, но позволь мне выяснить это самостоятельно, идет? Дай мне шанс произносить такие слова и жить такой жизнью. А то получается, что ты лишаешь меня этого права.
— М-м, — с сомнением протянул я. — Я просто гадаю, а ну как..
— И потом, — перебил меня Стив, — мы все время говорим о настоящем. А есть еще история. Думаешь, тебе удастся просто взять да и махнуть на нее рукой?
— Хорошо, хорошо! Я знаю, что паникую. И все же, вдруг что-то пойдет не так?
— Все уже пошло не так, нет? А мы это дело поправим.
— Однако на этот раз я могу, очнувшись, ничего не вспомнить.
— И какая разница? Ну не будешь ты ничего знать, и всех делов.
— А ты? Допустим, ты, с твоим теперешним сознанием, попадешь в другую страну. Говоришь ты не как все, о стране ничего не знаешь, совершенно как я здесь. Тебя же примут за чокнутого. Господи, а если ты даже языка этой страны знать не будешь?
— Придется рискнуть.
— Нет. — Я схватил Стива за руку. — Иисусе, как хорошо, что я об этом подумал. Нечего тебе в той комнате делать. Пока все будет происходить, к ней и приближаться-то не стоит. Тогда с тобой хоть не случится того, что случилось со мной.
— Черт, Майки! Не говори так! Мы вместе все это затеяли.
— Нет, Стив. Ты должен…
— Да что же вы так шумите-то! — Из темноты с сердитым шипением выступил Лео. — Хотите, чтобы весь Принстон знал, где мы?
— Майки вбил себе в голову, что мне нельзя идти с вами, — пожаловался Стив, точно ребенок, которого не пускают на праздник — Скажите ему, что мне можно.
Я доложил мои доводы Лео. Прежде чем высказаться, он тщательно их обдумал.
— Думаю, Майки прав, — наконец сказал он. — Если вас затянет в горизонт событий и вы сохраните нынешнюю личность, это может сильно осложнить вашу дальнейшую жизнь. Мы не вправе так рисковать.
— Но…
— Нет. На мой взгляд, покинув нас, вы окажете нам куда большую услугу, — решительно заявил Лео. — Вы и так нам уже очень помогли.
Чтобы уговорить Стива, потребовалось десять минут препирательств и льстивых уговоров.
— Мне правда жаль, — сказал я, когда он обиженно вручил мне серебристую коробку из-под оптики. — Но ты же понимаешь…
— Да-да, — ответил он. — Понимаю. Я протянул ему руку.
— Не грусти, — сказал я. — В конце концов, все может и не сработать. Вполне может случиться, что часа через два мы обнаружим — в этом мире эта штука вообще не действует. И я застряну здесь навсегда.
Стив принял мою руку
— Может быть. Но скорее всего, я никогда больше тебя не увижу и…
— И что?
— Ты был добр ко мне, Майки. Я понимаю, к этому все и сводилось. К твоей доброте. Но в последние несколько дней ты сделал меня счастливее, чем я был когда-либо. За всю мою жизнь. И может быть, счастливее, чем буду когда-либо. В каком угодно из миров.
— Что значит «к этому все и сводилось»? И при чем тут доброта! Ты мне нравишься, Стив. Ты же должен знать это.
— Да. Я тебе нравлюсь. Но там, в Англии, ты обзаведешься подружкой.
— Сомневаюсь. У меня и была-то всего одна, да и та меня бросила. А вот ты, когда здесь все образуется, заведешь друга. Десятки друзей. Сотни. Столько, сколько осилишь. Даже больше. Такой красавчик, как ты… Да они тебе проходу давать не будут… как говорится.
— Вот только тебя среди них не окажется, верно?
— Джентльмены, прошу вас! — вмешался Лео, слушавший нас со все нараставшим нетерпением. — Уже начинает светать. Нас могут увидеть.
Стив крепко обнял меня, и ушел в темноту.
— Он очень привязан ко мне, — пояснил я Лео.
— Очки необходимы мне только для чтения, — немного туманно ответил Лео. — Крысы при вас?
— Угу, — подтвердил я и показал ему коробку. Пока он набирал код на замке входной двери,
мысли мои обратились к той ночи у Лабораторий Кавендиша, когда я летел к Лео на велосипеде под звездами Кембриджа, а в карманах моих лежали оранжевые пилюльки.
Лео молча провел меня к лифтам, чье глухое гудение казалось в мертвой тишине немыслимо громким. Некоторое время мы шли по лабиринту коридоров третьего этажа и наконец остановились у какой-то двери.
— Откуда, к черту, взялся Честер Франклин? — прошептал я, указывая на дверную табличку с именем.
— Это была идея Хаббарда, — ответил Лео, когда дверь со щелчком растворилась.
Внутри было темно, как в погребе. Я стоял, не смея пошевелиться, слушая, как Лео возится со шторами. Наконец щелкнул выключатель, и я смог оглядеться.
Лео жестом укротителя морских львов указал мне на табурет.
— Садитесь, — сказал он. — И пожалуйста, ни слова, не отвлекайте меня.
Я сидел, в послушном молчании наблюдая за ним.
Здесь тоже имелся УТО, вернее, машина, отчасти смахивающая на УТО, каким я его помнил. Только у этой кожух был белым, чуть отливавшим, точно утиные яйца, в голубизну. Впрочем, такой оттенок могли создавать и потолочные лампы, в свете которых все казалось чуточку синеватым.
У этой машины мышь отсутствовала, зато из бока ее торчал леденцом на палочке джойстик. Экран был побольше, клавиатуры — ни слуху ни духу. Вместо кабелей-спагетти из тыльной стороны машины тянулись прозрачные пластиковые трубки, похожие на те, что используются при внутривенных вливаниях.
Мне вдруг явилась страшная мысль, от которой у меня даже во рту пересохло.
А что, если нацисты упразднили Гринвичский меридиан?
Когда мы обговаривали все в лесу, Лео не спросил меня о координатах Браунау.
Первая его идея, возникшая года четыре назад, сводилась, как я, знавший моего Лео, совершенно правильно догадался, к тому, чтобы каким-нибудь способом уничтожить отцовский заводик в Аушвице. Потом он сообразил, что этого может не хватить, и стал обдумывать покушение на Рудольфа Глодера. Как это покушение произвести, Лео толком не представлял, но, хоть душа его и не лежала к убийству, прикидывал, не переправить ли ему бомбу на один из первых нацистских съездов. Впрочем, и в этом варианте слишком многое не поддавалось учету, поэтому Лео начал помышлять о том, чтобы послать «Воду Браунау» в Байрейт и тем предотвратить рождение Глодера. Ему представлялось, что такой ход не лишен уместной иронии. Загвоздка заключалась лишь в том, что никакой «Воды Браунау» более не существовало. То есть где-то она существовать и могла, но где, Лео не знал, а спросить не решался. Затем он услышал от кембриджского коллеги, что в Принстоне ведутся работы по созданию противозачаточных препаратов. В Европе работы такого рода были запрещены из соображений «нравственности» — ханжество, не лишенное жутковатого юмора, пониманием коего Лео не смел ни с кем поделиться. Итак, Лео — как всегда логичный и одержимый одной-единственной мыслью — решил переметнуться в Соединенные Штаты. Он был все тем же Лео, сомневаться не приходилось. С тем же давящим бременем наследственной вины, с той же фанатической уверенностью, что он может и должен искупить содеянное его отцом.
Однако, когда он обосновался в Принстоне, выяснилось, что преследовать здесь свои личные цели дело весьма затруднительное. Правительство считало, что ему надлежит работать над созданием квантового оружия, которое дало бы Америке шанс получить наконец решающий перевес над Европой. Задавать в подобных обстоятельствах разного рода вопросы о противозачаточных средствах было бы весьма опрометчиво. Лео надеялся найти в Соединенных Штатах академическую свободу, в которой было отказано ученым Европы. И здорово ошибся. Все оказалось иначе — секретность и скрытность были здесь даже больше, чем в Кембридже.
И тут появился я. И теперь мы с ним приготовлялись к тому, чтобы улучшить мир, обеспечив жизнь и благополучие Адольфа Гитлера.
Поначалу моя идея насчет крыс его насмешила. Стива тоже. Уж больно глупой она им показалась.
— Но тут же есть прямой смысл! — убеждал их я. — Что бы вы сделали, накачав поутру воды и обнаружив, что в ней полно червей, кусков дохлых животных, да и воняет она точно клоака? Пить вы ее наверняка бы не стали. Всю цистерну пришлось бы опорожнить и продезинфицировать. О чем вообще говорить!
И, поскольку ничего лучшего они предложить не смогли, крысы перекочевали в коробку для оптики — гниющие тушки едва не распались на куски, когда Стив, давясь рвотой, попытался сгрести их двумя картонками.
С другой стороны, думал я, в четвертый раз покидая дорогу и укрываясь вместе с велосипедом за деревом, в распоряжении Хаббарда с Брауном может иметься какая угодно аппаратура ночного видения, так что светло ли, темно ли — им это без разницы.
Я проторчал за деревом пятнадцать минут, прежде чем вытянуть велик назад, на шоссе, и снова двинуться на юг.
Вест-Виндзор лежит всего-то в миле с хвостиком от Принстона, однако мы со Стивом решили отвести на дорогу четыре часа. Дня пущей надежности.
Я заглянул за изгородь и наконец увидел то, что искал, — поворот налево, к озеру.
Где-то, по какой-то другой дороге ехал — во всяком случае, я молился об этом — Лео, совершая такое же вот опасливое путешествие, а за ним на расстоянии следовал Стив.
А может быть, Лео сидит сейчас за поблескивающим кленовым столом, под рамочкой с «Геттисбергской речью», и рассказывает Хаббарду с Брауном о странном утре, проведенном им в обществе загадочного англичанина, у которого точно такие же отпечатки пальцев, как у Майкла Д. Янга, и при этом ему известны вещи, коих Майклу Д Янгу знать не положено.
Если так, они уже должны были взяться за Стива, тем более что последние три часа мой «компуд» безмолвствовал. Ни сигналов тревоги, ни изменений в плане.
Теперь-то до меня дошло — с большим запозданием, — что было б куда разумнее договориться со Стивом, чтобы он позванивал мне каждый час, сообщая, что происходит, — тогда я хоть знал бы: все спокойно. Я обругал себя за несообразительность. Молчание «компуда» не говорило мне решительно ни о чем. Я прикинул, не позвонить ли самому, хотя бы для того, чтобы успокоить разгулявшееся воображение. Однако решил, что не стоит — составил план, так держись его. Вдруг Стив сейчас в таком месте, где неожиданное гудение зуммера способно выдать его, да еще и в самый неподходящий момент. В устройстве «компудов» я разбирался не настолько, чтобы знать, отключается ли в нем зуммер, прослеживаются ли вызовы. Не исключено, подумал я, что Стив как раз потому и не предложил поддерживать связь между нами — из опасений, что нас вычислят. Я же никакого понятия не имею — вдруг Хаббард и Браун сидят сейчас в фургончике со сканером и ждут лишь мгновения, когда заработают наши «компуды», чтобы выследить нас.
Хотелось бы знать, хорошо ли справляется с такими делами Лео? В Венеции он сумел удрать с конференции и добраться до американского консульства. Стало быть, кое-какой смекалки не лишен.
Я вспомнил то, что сказал ему о Стиве. «За вами поедет мой друг. Он будет одет в красное». Как только Лео доберется до озера, Стив присоединится к нему и приведет ко мне. Таков был план.
А что, если Хаббард или кто-то из его людей тоже, по кошмарному совпадению, облачится в красное?
Если, если, если. Мало ли какие «если» могут случиться. Не надо забивать себе этим голову. От меня требуется одно — следовать моей части плана и надеяться на лучшее.
Я весь взмок, и меня осаждали комары и мошкара, суетившиеся у озера, будто хулиганье на уличных углах. Теперь я шел, катя велик, по узкой тропке, огибавшей северную оконечность озера. До меня доносился гул машин — в миле к югу отсюда проходила Первая автострада; с середины озера несся плеск весел — там с поразительной прытью летела гребная восьмерка, а над спокойной водой отчетливо слышался лисий лай.
Неожиданное движение в кустах, слева, заставило меня замереть. Я стоял, не двигаясь, сердце билось в груди, будто птица в клетке.
И внезапно на тропу передо мной выскочила, едва не врезавшись в переднее колесо моей новехонькой «Велорамы», крыса — здоровенная, как выдра, со шкурой, исполосованной стекшей водой. Я невольно вскришгул, и крыса, ополоумев от ужаса, взвилась бочком в воздух, точно потерявший управление гоночный автомобиль, — она явно перепугалась куда сильней моего. Дважды перекувыркнувшись, крыса приземлилась на лапки и чесанула обратно в подрост, — к спине ее прилипли листья, сучки и камушки, напоминавшие изображения тотемов на свадебном платье мексиканской невесты.
— Крысы, — произнес я голосом Индианы Джонса. — Ненавижу крыс.
Поспешая к месту встречи, я увидел и услышал их еще немало.
Может, это и не крысы вовсе, думал я. Может, сурки или гоферы. Не то чтобы я хорошо представлял себе, кто такие сурки и гоферы. Я и узнал-то о них лишь из фильмов с Биллом Мюрреем — «День сурка» и «Гольф-клуб». Сурок и гофер, это, случаем, не одно и то же? Хотя существуют же еще какие-то американские грызуны, ведь так? Нутрии. Коипу. Не исключено, что это были коипу. А то и опоссумы.
Впрочем, кем бы эти твари ни были, возненавидел я их всеми печенками и старался, продвигаясь вперед, производить побольше шума — просто чтобы уведомить их о моем присутствии.
Минут еще через двадцать я наконец добрался до развилки. Тропа, уходившая направо, вилась, следуя береговой линии, левая уходила во владения крыс, гоферов, коипу, опоссумов и сурков. Шлепая себя по загривку, как исследователь джунглей, я пошел по левой.
После двухсот ярдов пути, проведенного в борьбе с низко нависшей листвой не пойми чего, передо мной открылась поляна. Я увидел высокую березу, а рядом с ней огромный, заросший мхом пень, о котором говорил Стив. На пень я и уселся, дымя как нанятой, чтобы не подпустить к себе комарье и коитусов.
Вонь там стояла отвратительная — гораздо хуже тех гнилостных болотных испарений, которыми обычно попахивает у воды. Я чувствовал, как все съеденное мной начинает проситься наружу Съеденное — читай ланч. Сигаретный дым нисколько не помогал: насекомых он не отпугивал и гнусной вони не забивал тоже. Задыхаясь, я соскочил с пня, почти не способный дышать. Отошел в сторонку — стало намного легче. Похоже, смрад исходил из какого-то места.
Прижав к лицу носовой платок, я опасливо возвратился к пню, над которым так и клубился комариный туман. Затем осторожно заглянул за пень, и меня незамедлительно вырвало.
В высокой траве лежали две дохлые крысы, приникнув друг к дружке, крепко зажмурясь — ни дать ни взять спящие дети, — мех их кишел белыми, извивавшимися червями величиною не больше запятой. Извергнутая мной жижа, подумал я, отирая рот, станет еще одним лакомством для сообщества озлобленных насекомых; завладевших, похоже, этой частью леса.
Я привалился к самому дальнему от пня, какое сумел отыскать, дереву и погрузился в размышления о низменности природы.
На шее и на руках у меня уже вспухали жгучие красные бугорки. То были вовсе не следы от укусов насекомых, скорее результат какой-то аллергической реакции. В детстве со мной приключались слабые приступы сенной лихорадки. Я полагал, что давно перерос ее, однако здесь приозерная жизнь, с ее пыльцой, лишайниками, крысами, букашками, травами, семенами и спорами, была столь насыщенна, что, похоже, аллергены буквально клубились в воздухе. Я чувствовал, как легкие сжимаются и сипят, а глаза набухают, будто почки алтея.
Я закурил очередную сигарету. Затягиваться мне, по причине астматического удушья, не удавалось, однако в синтетической стерильности этой вкрадчивой городской отравы присутствовало нечто утешительное. Надо было коврик притащить. Не шерстяной или хлопковый, нет, никакой натуральной органики — нейлоновый или полиэфирный. Он стал бы плотом цивилизации в этих ползучих Саргассах.
Издергался, вконец издергался. Я взглянул на часы.
Уже скоро, уже совсем скоро. Через пять минут я выясню, поверил ли мне Лео. И вправду ли…
О БОЖЕ, НОГИ ГОРЯТ!
Что я сделал? Подпалил долбаной сигаретой долбаное дерево?
Визжа от боли, я принялся лупить себя по ногам. Ни язычков пламени, ни облачков дыма нигде не наблюдалось. Когда слезы, брызнувшие из моих глаз, унялись настолько, что я обрел способность хоть что-то различать, мне стало ясно: никакой огонь ног моих не пожирает. Всего-навсего муравьи.
Их были сотни, мерзавцев. Тысячи. Ноги ниже колен выглядели так, точно я натянул на них длинные носки особо плотной муравьиной вязки.
Я лихорадочно пытался согнать изуверов, вопя, лягаясь и брыкаясь, как обезумевший бык.
Так я приплясывал, удаляясь от дерева, и тут на плечо мне легла человеческая ладонь, едва не вытряхнув из меня последние остатки разума.
Издав колоссальный вопль, я двинул кулаком назад, за плечо. Ни по чему, кроме воздуха, кулак не попал, что, как вскоре выяснилось, было и к лучшему.
— Майки, что с тобой?
Негромкий, мягкий голос Стива немного привел меня в чувство.
— Муравьи, — взвизгнул я, поворачиваясь и упадая в его объятия. — Муравьи, комары, крысы. Все сразу. Ох, Стив, ну какого хрена ты выбрал такое место?
Он ласково отстранил меня. За плечом его я увидел испуганное лицо Лео.
— Муравьи-воры, — сообщил, стараясь остаться серьезным, Стив. — Прости. Пожалуй, мне следовало предупредить тебя, чтобы ты был с ними поосторожней.
— Воры? — переспросил я. — Ядовитые?
— Нет, просто немного кусачие. Пойдем. Ты присядешь, а я тебя отряхну.
— Немного кусачие? Немного? Стив смел с меня остатки муравьев.
— Вообще-то твари они дьявольски хитрые. Знаешь, что они делают? Взбираются по ногам, но сразу ничего не предпринимают. Ждут сигнала от самого главного, а тогда уж кусают все разом, этакая массированная атака. Понимаешь, если бы первый из них, едва добравшись до твоей ноги, тут же тебя и цапнул, ты бы это почувствовал и согнал всех остальных, не дав им времени тоже попировать. Очень умно. Надо отдать эволюции должное. Я тут прихватил с собой кое-что. Похоже, ты и с сумахом пообщался.
— С сумахом?
— Ага. — Стив начал втирать прохладную мазь в мои ноги, руки и шею. — Дрянная штука, верно?
— Извините, — обратился я к Лео, когда тот, помаргивая, точно сова, нервно приблизился к нам. — Вы, наверное, решили, что у меня истерика. А я просто не привык к американской природе. Я ее больше по кино знаю. Вот уж не думал, что она настолько похожа на темное сердце амазонских джунглей. Моя ошибка.
Лео беспокойно озирался по сторонам, словно и он гадал о том, какие ужасы таятся в этих лесах.
Следующая реплика Стива большого облегчения нам не принесла.
— Надеюсь, здесь хоть липовые зудни не водятся.
— Липовые зудни? — спросил я, ощутив новый прилив ужаса. — Это еще что за хреновина?
— Тебе об этом лучше не знать, дружок. Поверь мне.
— О господи, — простонал я.
Стив навинтил крышечку на тюбик с мазью и весело, на манер разбитной медицинской сестры, шлепнул меня по бедру.
— Ладно. Так лучше?
Мазь немного уняла боль, однако ноги горели по-прежнему.
— Немного, — пробормотал я. Времени на жалобы не было. Слишком многое предстояло сделать Я, постанывая, поднялся. — Главное — вы здесь.
— Конечно, здесь, — отозвался Стив.
— За вами не следили?
Лео решительно покачал головой.
— Не следили, — сказал он.
— Все прошло как по маслу, — подтвердил Стив, выглядевший в своих ярко-красных футболке и шортах как отдыхающий на приморском курорте юный подручный Мефистофеля.
— А теперь, — сказал Лео, — возможно, вы будете настолько добры, что объясните мне смысл происходящего? Кто вы. Зачем устроили эту встречу. Откуда так много обо мне знаете.
— Я расскажу вам все, сэр, — ответил я. — Даю слово. Но сначала мне нужно кое-что у вас выяснить. Я должен попросить вас, чтобы вы подтвердили одну мою догадку.
Присутствовала в моем плане одна деталь, которую я так до конца и не продумал. Наверное, надеялся, что Лео выдаст какую-нибудь идею. Конечно, так бы оно и вышло. И все же, когда уж стемнело и мы собрались распрощаться и вернуться, каждый своим путем, в Принстон, я вдруг испустил вопль великой радости, ибо вдохновение наградило меня своим трепетным поцелуем.
— О черт, что, опять муравьи? — спросил Стив.
— Нет, — ответил я, — не муравьи. Идея. Нет у кого-нибудь сумки или пакета?
— Вроде этой? — Стив поднял повыше свою синюю нейлоновую сумку.
— Нет, не хочется ее гробить. Сойдет и что-нибудь поскромнее. Скажем, пакет из магазина. Лучше бы пластиковый. Или коробка.
— У меня дома полным-полно коробок и сумок, — сказал Лео.
— Боюсь, от них нам пользы не будет. Мне нужно что-то здесь и сейчас.
— Для чего?
Стив покопался в сумке:
— Эй, вот это сгодится?
И он протянул мне серебристую коробку величиной примерно в половину обувной.
— Отлично, — ответил я. — А что это такое?
— Я держу в ней фильтры и объективы.
Он щелкнул запором и показал мне внутренность коробки.
— М-м, — с сомнением протянул я, — тут перегородки.
— Они легко вынимаются. Смотри.
Он повытаскивал из коробки объективы с фильтрами, а затем и мягкую решеточку.
— Блеск Просто блеск. Гораздо лучше сумки. А если повезет, она окажется и почти герметичной. Теперь, Стив, — я положил руку ему на плечо, — ты как — не очень брезглив?
Стив удивленно наморщил лоб.
— Да вроде бы не очень, — ответил он. — А что?
— Видишь ли, — сказал я, — вон за тем пнем лежат две дохлые крысы. Но только, предупреждаю, они кишат червями и зверски воняют.
Пять часов спустя мы со Стивом встретились у статуи «Триумф Науки», чтобы дождаться Лео.
— Он ведь на подходе, верно? — спросил я. — Я хочу сказать — он придет?
— Обещал прийти, — ответил Стив. — Придет.
— Почему ты так спокоен? Как можешь ты быть столь дьявольски спокойным? Я вот никакого покоя не ощущаю. Места себе не нахожу. А ты… ты весь день был совершенно невозмутимым. Почему это? Почему ты спокоен? Я же не спокоен. Ни капельки.
— Перестань ты меня разыгрывать, — ухмыльнулся Стив.
— Да ты пойми, все может обернуться катастрофой. Начаться сызнова. Я могу очнуться в иракской тюремной камере или в сибирском ГУЛАГе. Господи, может, мне так и придется возиться со всем этим до скончания века, как Летучему голландцу или Скотту Бакуле в «Квантовом скачке». И даже без сомнительной помощи Дина Стоквелла.
— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал Стив, — но ты, главное, не теряй веры, дружок. Хуже этого мир, в котором ты очухаешься, все равно не будет.
— Да ну? — откликнулся я. — Не уверен, что твой мир настолько уж хуже моего.
— Судя по тому, что ты мне рассказывал, намного.
— Да, по я не рассказал тебе о «Майкрософте», Руперте Мердоке, фундаменталистах, сопляках-кокаинщиках, вооруженных «Узи». Не рассказал о лотереях, коровьем бешенстве и шоу Ларри Кинга. Может, нам лучше плюнуть на все?
— Ты просто запаниковал, и только. Зато рассказал о политической корректности, о кварталах геев, рок-н-ролле, фильмах Клинта Иствуда, о детях, которые, беседуя с отцами, говорят не «сэр», а «хер» и «так не пойдет, мужик», о танцевальных клубах, где все подогреваются «экстази». Я хочу увидеть хоть что-то из этого. Хочу стать клевым.
— На самом-то деле от этой дряни не столько разогреваешься, сколько сгораешь.
— Все равно. Я хочу носить чудную одежду, отрастить длинные волосы и не платить за это штраф в колледже и не лаяться с родителями. Здесь, если ты хочешь этого, тебя загоняют в гетто, а полиция устраивает облавы и то и дело тебя достигает.
— Достает, — поправил я. — Это называется «достает». Знаешь, мне кажется, что я внушил тебе ложные представления о моем мире. Он мало похож на вечный праздник «Экстази» там вне закона, и никто своих родителей «херами» в лицо не называет. Во всяком случае, никто из белых людей среднего класса.
— Да? Хорошо, но позволь мне выяснить это самостоятельно, идет? Дай мне шанс произносить такие слова и жить такой жизнью. А то получается, что ты лишаешь меня этого права.
— М-м, — с сомнением протянул я. — Я просто гадаю, а ну как..
— И потом, — перебил меня Стив, — мы все время говорим о настоящем. А есть еще история. Думаешь, тебе удастся просто взять да и махнуть на нее рукой?
— Хорошо, хорошо! Я знаю, что паникую. И все же, вдруг что-то пойдет не так?
— Все уже пошло не так, нет? А мы это дело поправим.
— Однако на этот раз я могу, очнувшись, ничего не вспомнить.
— И какая разница? Ну не будешь ты ничего знать, и всех делов.
— А ты? Допустим, ты, с твоим теперешним сознанием, попадешь в другую страну. Говоришь ты не как все, о стране ничего не знаешь, совершенно как я здесь. Тебя же примут за чокнутого. Господи, а если ты даже языка этой страны знать не будешь?
— Придется рискнуть.
— Нет. — Я схватил Стива за руку. — Иисусе, как хорошо, что я об этом подумал. Нечего тебе в той комнате делать. Пока все будет происходить, к ней и приближаться-то не стоит. Тогда с тобой хоть не случится того, что случилось со мной.
— Черт, Майки! Не говори так! Мы вместе все это затеяли.
— Нет, Стив. Ты должен…
— Да что же вы так шумите-то! — Из темноты с сердитым шипением выступил Лео. — Хотите, чтобы весь Принстон знал, где мы?
— Майки вбил себе в голову, что мне нельзя идти с вами, — пожаловался Стив, точно ребенок, которого не пускают на праздник — Скажите ему, что мне можно.
Я доложил мои доводы Лео. Прежде чем высказаться, он тщательно их обдумал.
— Думаю, Майки прав, — наконец сказал он. — Если вас затянет в горизонт событий и вы сохраните нынешнюю личность, это может сильно осложнить вашу дальнейшую жизнь. Мы не вправе так рисковать.
— Но…
— Нет. На мой взгляд, покинув нас, вы окажете нам куда большую услугу, — решительно заявил Лео. — Вы и так нам уже очень помогли.
Чтобы уговорить Стива, потребовалось десять минут препирательств и льстивых уговоров.
— Мне правда жаль, — сказал я, когда он обиженно вручил мне серебристую коробку из-под оптики. — Но ты же понимаешь…
— Да-да, — ответил он. — Понимаю. Я протянул ему руку.
— Не грусти, — сказал я. — В конце концов, все может и не сработать. Вполне может случиться, что часа через два мы обнаружим — в этом мире эта штука вообще не действует. И я застряну здесь навсегда.
Стив принял мою руку
— Может быть. Но скорее всего, я никогда больше тебя не увижу и…
— И что?
— Ты был добр ко мне, Майки. Я понимаю, к этому все и сводилось. К твоей доброте. Но в последние несколько дней ты сделал меня счастливее, чем я был когда-либо. За всю мою жизнь. И может быть, счастливее, чем буду когда-либо. В каком угодно из миров.
— Что значит «к этому все и сводилось»? И при чем тут доброта! Ты мне нравишься, Стив. Ты же должен знать это.
— Да. Я тебе нравлюсь. Но там, в Англии, ты обзаведешься подружкой.
— Сомневаюсь. У меня и была-то всего одна, да и та меня бросила. А вот ты, когда здесь все образуется, заведешь друга. Десятки друзей. Сотни. Столько, сколько осилишь. Даже больше. Такой красавчик, как ты… Да они тебе проходу давать не будут… как говорится.
— Вот только тебя среди них не окажется, верно?
— Джентльмены, прошу вас! — вмешался Лео, слушавший нас со все нараставшим нетерпением. — Уже начинает светать. Нас могут увидеть.
Стив крепко обнял меня, и ушел в темноту.
— Он очень привязан ко мне, — пояснил я Лео.
— Очки необходимы мне только для чтения, — немного туманно ответил Лео. — Крысы при вас?
— Угу, — подтвердил я и показал ему коробку. Пока он набирал код на замке входной двери,
мысли мои обратились к той ночи у Лабораторий Кавендиша, когда я летел к Лео на велосипеде под звездами Кембриджа, а в карманах моих лежали оранжевые пилюльки.
Лео молча провел меня к лифтам, чье глухое гудение казалось в мертвой тишине немыслимо громким. Некоторое время мы шли по лабиринту коридоров третьего этажа и наконец остановились у какой-то двери.
— Откуда, к черту, взялся Честер Франклин? — прошептал я, указывая на дверную табличку с именем.
— Это была идея Хаббарда, — ответил Лео, когда дверь со щелчком растворилась.
Внутри было темно, как в погребе. Я стоял, не смея пошевелиться, слушая, как Лео возится со шторами. Наконец щелкнул выключатель, и я смог оглядеться.
Лео жестом укротителя морских львов указал мне на табурет.
— Садитесь, — сказал он. — И пожалуйста, ни слова, не отвлекайте меня.
Я сидел, в послушном молчании наблюдая за ним.
Здесь тоже имелся УТО, вернее, машина, отчасти смахивающая на УТО, каким я его помнил. Только у этой кожух был белым, чуть отливавшим, точно утиные яйца, в голубизну. Впрочем, такой оттенок могли создавать и потолочные лампы, в свете которых все казалось чуточку синеватым.
У этой машины мышь отсутствовала, зато из бока ее торчал леденцом на палочке джойстик. Экран был побольше, клавиатуры — ни слуху ни духу. Вместо кабелей-спагетти из тыльной стороны машины тянулись прозрачные пластиковые трубки, похожие на те, что используются при внутривенных вливаниях.
Мне вдруг явилась страшная мысль, от которой у меня даже во рту пересохло.
А что, если нацисты упразднили Гринвичский меридиан?
Когда мы обговаривали все в лесу, Лео не спросил меня о координатах Браунау.
Первая его идея, возникшая года четыре назад, сводилась, как я, знавший моего Лео, совершенно правильно догадался, к тому, чтобы каким-нибудь способом уничтожить отцовский заводик в Аушвице. Потом он сообразил, что этого может не хватить, и стал обдумывать покушение на Рудольфа Глодера. Как это покушение произвести, Лео толком не представлял, но, хоть душа его и не лежала к убийству, прикидывал, не переправить ли ему бомбу на один из первых нацистских съездов. Впрочем, и в этом варианте слишком многое не поддавалось учету, поэтому Лео начал помышлять о том, чтобы послать «Воду Браунау» в Байрейт и тем предотвратить рождение Глодера. Ему представлялось, что такой ход не лишен уместной иронии. Загвоздка заключалась лишь в том, что никакой «Воды Браунау» более не существовало. То есть где-то она существовать и могла, но где, Лео не знал, а спросить не решался. Затем он услышал от кембриджского коллеги, что в Принстоне ведутся работы по созданию противозачаточных препаратов. В Европе работы такого рода были запрещены из соображений «нравственности» — ханжество, не лишенное жутковатого юмора, пониманием коего Лео не смел ни с кем поделиться. Итак, Лео — как всегда логичный и одержимый одной-единственной мыслью — решил переметнуться в Соединенные Штаты. Он был все тем же Лео, сомневаться не приходилось. С тем же давящим бременем наследственной вины, с той же фанатической уверенностью, что он может и должен искупить содеянное его отцом.
Однако, когда он обосновался в Принстоне, выяснилось, что преследовать здесь свои личные цели дело весьма затруднительное. Правительство считало, что ему надлежит работать над созданием квантового оружия, которое дало бы Америке шанс получить наконец решающий перевес над Европой. Задавать в подобных обстоятельствах разного рода вопросы о противозачаточных средствах было бы весьма опрометчиво. Лео надеялся найти в Соединенных Штатах академическую свободу, в которой было отказано ученым Европы. И здорово ошибся. Все оказалось иначе — секретность и скрытность были здесь даже больше, чем в Кембридже.
И тут появился я. И теперь мы с ним приготовлялись к тому, чтобы улучшить мир, обеспечив жизнь и благополучие Адольфа Гитлера.
Поначалу моя идея насчет крыс его насмешила. Стива тоже. Уж больно глупой она им показалась.
— Но тут же есть прямой смысл! — убеждал их я. — Что бы вы сделали, накачав поутру воды и обнаружив, что в ней полно червей, кусков дохлых животных, да и воняет она точно клоака? Пить вы ее наверняка бы не стали. Всю цистерну пришлось бы опорожнить и продезинфицировать. О чем вообще говорить!
И, поскольку ничего лучшего они предложить не смогли, крысы перекочевали в коробку для оптики — гниющие тушки едва не распались на куски, когда Стив, давясь рвотой, попытался сгрести их двумя картонками.