Фрай Стивен. Как творить историю

   Лео отобрал картонки у Стива и сам закончил работу. По части небрезгливости нам до него было далеко.
   Я наблюдал, как Лео работает: ярко-синие глаза перебегают с одной части созданной им машины на другую, длинные пальцы перебирают кнопки и рычажки, все его неспокойное тело подрагивает от невероятной сосредоточенности.
   Ощутив мой взгляд, Лео повернулся ко мне.
   — Все идет как надо, — прошептал он.
   — Насчет Браунау, — сказал я. — Вам же понадобятся координаты. А я боюсь, что…
   — Полагаете, я их не знаю?
   — Сорок семь градусов тринадцать минут двадцать восемь секунд северной широты, десять градусов пятьдесят две минуты тридцать одна секунда восточной долготы. Он кивнул.
   — Память у вас хорошая. Взгляните. Мы уже там.
   — Я помню и еще кое-что, — сообщил я. — Вы как-то сказали мне, что в этой жизни ты — либо мышь, либо крыса. Крыса творит добро или зло, изменяя то, что ее окружает, мышь же творит добро или зло, не делая ничего.
   Лео перевел взгляд на серебристую коробку.
   — Высказывание весьма уместное, — отметил он. — Ну-с, если вы готовы. Пора.
   Торчащие из аппарата трубки озарялись торопливыми вспышками красного света. На экране переливались, свиваясь клубком, яркие краски.
   — Что это? — спросил я. — Браунау?
   — Первое июня. Четыре утра.
   — В прошлый раз краски были другими.
   — Они ничего не значат, — слегка презрительным тоном, какой ученые приберегают для туповатых неспециалистов, сказал Лео. — Краски будут такими, какие вы зададите сами.
   — А что там краснеет, в тех трубках?
   — Данные, — ответил он, и на сей раз в голосе его проступили удивление и тревога. — По трубкам идут данные. А что, в прошлый раз было иначе?
   — Почти так же, — заверил я его. — Кабели из машины выходили другие, только и всего.
   — И как они выглядели?
   — Ну, они не были прозрачными. Данные передавались по медным проводам.
   — По медным? — изумился Лео. — Как в допотопных телефонах? Но это же примитив.
   — Так ведь он работал, верно? — сказал я, вставая, что было не совсем логично, на защиту моего мира.
   Лео снова взглянул на экран.
   — Неужели так просто? — спросил он. — Я нажимаю вот здесь — и никакой фабрички отец в Аушвице не строит?
   Палец его поглаживал маленькую черную кнопку под экраном.
   Я не стал говорить Лео, что отец его и в прежнем мире побывал в Аушвице. Лео только огорчится, узнав, что, как бы он ни изменял историю, отец его, похоже, обречен на то, чтобы руководить зверским истреблением евреев.
   Лео отвернулся от экрана, вытащил из кармана две белые маски. Одну он пристроил себе на лицо, завязав за ушами тесемки, другую вручил мне. Я нацепил ее, в нос и легкие шибанула такая волна ментола, что из глаз моих хлынули слезы. Я увидел, что и Лео тоже плачет. Сморгнув слезы, он ткнул пальцем в коробку для оптики.
   Я открыл защелку, поднял крышку, не без усилия сглотнул и заглянул внутрь.
   Огромное, трепещущее крыльями, долгоногое насекомое вылетело из нее и ударило меня в глаз.
   Взыв от испуга, я уронил крышку. — Тише! — прошипел Лео. — Это же не волк И он, сердито нахмурясь, протянул мне два куска картона.
   Отведя голову в сторону, чтобы успеть увернуться от новых летающих тварей, я снова приподнял крышку.
   Летающих тварей в коробке, похоже, больше не имелось. Разве что блохи, однако ничего сравнимого по размерам с тем, первым, жутким созданием. Нет, большинство тех, кто населял этот ящик Пандоры, относилось к разряду ползучих. И последние несколько часов твари эти были сильно заняты: они плодились и размножались. В коробке взбухала и опадала содрогавшаяся жизнь. О том, чтобы вытаскивать это разваливающееся месиво двумя кусками картона, нечего было и думать.
   — Наверное… — сказал я, голос мой прозвучал из-под маски низко и глухо, — наверное, самое лучшее — просто вывалить все это, как по-вашему?
   Лео заглянул в коробку, молча кивнул и указал на подобие церковной купели. В ее верхушку, похожую на чашу или тазик, мне и надлежало переместить останки сгнивших крыс. От низа купели к машине тянулись пульсирующие трубки, по которым бежали данные.
   Лео махнул мне рукой — действуй, и я, задержав дыхание, вывалил содержимое коробки в тазик.
   Жуткий смрад пробивался даже сквозь пропитанную ментолом маску. Отвернув голову, я постучал коробкой о край чаши и услышал, как шлепнулись в нее остатки гниющей плоти, — ни дать ни взять жидкая кашица, которую расплюхивает по мискам сестра-хозяйка работного дома. Заглянув в коробку, я увидел, что часть ее содержимого так и осталась в ней, налипнув по углам.
   — У вас не найдется чем отскрести остальное? — спросил я.
   Лео слез с табурета, торопливо огляделся и шагнул к угловому столику, заметив на нем кофейную кружку.
   Отдав ее мне, он стоял, наблюдая, как я отскребаю коробку.
   — Так-так-так И что же за треклятая дьявольщина тут происходит?
   Я в ужасе обернулся. Кофейная кружка и коробка, выпав из моих рук, грохнулись об пол.
   В дверном проеме стояли Хаббард с Брауном. Каждый держал в руке по пистолету.
   — Ну-с, никому не двигаться, — приказал, входя в комнату, Браун. — Я хочу понять, что… Иисус Христос задроченный!
   Ладонь его взлетела ко рту, он отшатнулся, давясь. Я увидел, как сквозь пальцы Брауна просачивается рвота.
   Вонь добралась и до Хаббарда — тот потянул из кармана носовой платок Я глянул на Лео: он не отрывал глаз от черной кнопки под экраном — до нее от нас было ярдов десять. По экрану продолжали прокатываться красочные облака. Все было готово.
   Я сделал шажок влево, к машине.
   — О нет, — произнес, протягивая платок Брауну, Хаббард. — Ни шагу.
   Он поднял руку с пистолетом на уровень плеча и прицелился мне в голову.
   Браун отер рот и, все еще держа платок у губ, сверлил нас полным гнева и отвращения взглядом. Я понимал, что по какой-то причине порыв сквернословия, коего он себе, обычно не позволял, разозлил его куда сильнее, чем приступ рвоты. Я еще при первой нашей встрече учуял за его личиной вкрадчивого ковбоя качества совсем иного толка. Не сомневаюсь, подчиненные Брауна превозносят его до небес как потрясающего оригинала, подобие Гэри Купера. Правда, Гэри Купер никогда таких слов, как «Иисус Христос задроченный», не произносил. Во всяком случае, в тех фильмах, что видел я.
   — Не знаю, — заговорил сквозь платок Браун, — с каким тошнотворным извращением мы тут столкнулись, но я, черт побери, намерен это выяснить. Бы, оба, стойте на месте, слышите? И не произносите ни слова. Только кивайте или качайте головами, понятно?
   Мы с Лео в унисон кивнули.
   — Хорошие мальчики. Итак В этой комнате есть еще маски?
   Лео кивнул.
   — Где они?
   Лео указал себе на карман.
   — Очень хорошо. Вы лезете в карман, осторожно и медленно, и бросаете маски мне, идет?
   Лео покачал головой и поднял вверх палец.
   — А это что значит? Хотите сказать, что слюнявчик у вас только один?
   Лео кивнул. Я понял — он прихватил с собой маску и для Стива, полагая, что в миг нашего триумфа тот будет рядом с нами.
   — Черт. Ну ладно. Тогда бросаете одну.
   Лео так и сделал. Хаббард ловко поймал маску и передал Брауну, а Браун вернул ему наполненный рвотой платок.
   Браун, пристроив маску на лицо и прижав пистолет к бедру, вошел наконец в комнату.
   — Держите этих ребят на прицеле, — через плечо бросил он Хаббарду.
   Хаббард, устало кивнув, привалился к дверному косяку Смрад донимал беднягу, а второго носового платка у него не имелось.
   Это перемещение Хаббарда позволило мне увидеть за его спиной Стива — тот замер в темноте еще одного дверного проема, ровно напротив нашей комнаты.
   Взглянуть на Лео, чтобы выяснить, заметил ли Стива и он, я не смел. Браун медленно подступал к нам, подозрительно обшаривая комнату глазами.
   Он подошел уже достаточно близко, чтобы обнаружить чашу с крысами, червями, личинками и прочими ползучими ужасами.
   — Проклятье! — выдавил он. — Что за чертовню вы тут развели?
   Я еще раз скосился на Хаббарда — он, стараясь не дышать, наблюдал за Брауном. Я медленно перевел взгляд на Стива. Стив смотрел на меня — бледный, испуганный. Я переглотнул и заговорил, настолько громко и отчетливо, насколько позволяла маска:
   — Это всего лишь эксперимент.
   — Как-как? — переспросил Браун. — Эксперимент? И что же это за мерзостный, богопротивный, варварский эксперимент, а, мальчик? Можете мне ответить?
   — Все, что вам нужно сделать, это нажать вон ту черную кнопку. Видите, под экраном? Черная кнопка. Сразу все и узнаете.
   — Ну уж нет, сынок Никто здесь ничего нажимать не будет, пока я не услышу хоть какие-то объяснения.
   Я бросил взгляд на Стива — тот уже выпрямился. Чтобы Стив начал действовать, требовался какой-то отвлекающий маневр.
   — Объяснения?! — взревел я. — Объяснения? Вон они, ваши объяснения… там\ — И я ткнул пальцем в дальний угол комнаты.
   Жалкий, вообще-то говоря, приемчик. Я к тому, что об этом фокусе можно прочесть в первой попавшейся книжке. Другое дело, что книжки мне, как видно, попадались все больше хорошие, а сам этот фокус, если бы он не срабатывал хоть изредка, наверняка выкинули бы из их переизданий.
   Не скажу, что на сей раз фокус сработал образцово. То есть сработать-то он сработал, но не до конца. Браун смотрел в указанном направлении лишь долю секунды, однако хватило и ее. В ту же самую долю секунды Стив, благослови его Бог, выскочил из мрака, отшвырнул Хаббарда в сторону и метнулся к экрану, распластавшись в прыжке.
   И в этот же самый миг Браун развернулся и выстрелил.
   Я услышал, как пискнул Лео, услышал, как Хаббард, не сумевший сохранить равновесие, врезался в книжный шкаф. Увидел, как из шеи Стива летят, забрызгивая стену, кровь и кусочки хрящей. Увидел струйку дыма над дулом Браунова пистолета. Увидел, как Браун, да сгноит Господь его душу, поднимает, на манер подлого, гнусного бандита, каким он и был, дуло к губам, чтобы сдуть дымок Маска, естественно, помешала этому, так что звука, обычно сопровождающего подобный жест — негромкого, торжествующего присвиста, — не последовало. И, читатель, я увидел еще кое-что. Я увидел, как занесенная в замахе рука Стива упала на черную кнопку под экраном и вдавила ее с силой десятка мужчин, и клянусь, и буду клясться до моего последнего часа, что, когда я бросился вперед, чтобы подхватить его падающее тело, улыбка — сияющая улыбка, обращенная ко мне и только ко мне одному, — освещала его лицо, пока он не отвалился назад и не умер у меня на руках.

Эпилог.
Горизонт событий.

   — Оно попросту не способно ничему научиться, верно?
   — Ну все как на прошлой неделе.
   — В следующий раз ничего, кроме пива.
   — Ты бы все-таки поддерживал его, Джейми.
   — Я? С какой радости? Он же весь обтрухался.
   — Не говори так, дорогой, это некрасиво.
   — А где та девушка, с которой он был на прошлой неделе? Почему она нам не помогает?
   — О, так ты не знаешь?
   — Чего?
   — Она его бросила.
   — В чем дело?
   — Внемлите!
   — Подпорки выбиты — вперед. Смотрите-ка, оно живет, пошел, пошел, взметая пыль, скользит его тяжелый киль.
   — На поэзию потянуло, Эдди?
   — Почему же и нет?
   — Ладно, что мы с этим-то делать будем?
   — М-м. Ни одно такси его, такого изгвазданного, не возьмет, правильно?
   — Где я?
   — В Каире, Пиппи.
   — При дворе Клеопатры.
   — Состоишь у меня в камердинерах.
   — О нет, только не это. Не Каир.
   — Ну тогда в Париже. В будуаре мадам Помпадур.
   — Дважды Эдди?
   — Да, Пип, что тебе, мой сладкий?
   — Это ты?
   — Это я.
   — Скажи мне только одно.
   — Все что угодно, бесценный мой, все что угодно.
   — Ты голубой?
   — О господи, на сей раз у него точно крыша съехала.
   — Заткнись, Джейми. Да, Пиппи, голубой, как небо, спасибо, что спросил.
   — Слава богу…
   — Эдди, клянусь. Если ты попробуешь воспользоваться его состоянием…
   — Чш-ш. Смотри, он отключился, окончательно и бесповоротно. Вырубился вмертвую, бедный ягненочек.
   — Вот же засранец. Ладно, пожалуй, я все же попробую дотащить его до дому.
   — Мы попробуем, большое спасибо, что так мило меня попросил.
   — Ты хочешь сказать, что не доверяешь мне?
   — Нет, не хочу, но могу, если тебе сильно захочется.
 
   — С добрым утром, Билл.
   — С добрым утром, мистер Янг, сэр.
   — Тут у меня письмо в почтовом ящике. К профессору Цуккерману.
   — Оставьте мне, сэр. Я прослежу, чтобы профессор его получил.
   — Да ладно. Мне все равно нужно его повидать. Я тогда и остальную его почту прихвачу.
   — Очень хорошо, сэр.
   — Да, не правда ли? Чудо как хорошо.
   Я пересек лужайку,решив, что будет Билл кричать, чтобы я сошел с травы, или не будет — это мне теперь по тамтаму.
   Навтором этаже распахнулось окно, над лужайкой поплыли сразу два голоса:
   — Ну и ну!
   — Какие мы нынче утром веселые.
   — Особенно если учесть, в каком состоянии они пребывали вчера.
   — Привет, ребята, — сказал я, махнув им рукой. — Лихо мы вчера погудели.
   — Можно подумать, он хоть что-нибудь помнит.
   — Это кто-то из вас дотащил меня до дому и уложил?
   — Мы оба.
   — Спасибо. Простите, что так надрызгался. До встречи.
   Я взлетел по лестнице к квартире Лео и бодро стукнул в дверь.
   — Войдите!
   Лео стоял у шахматного столика, вглядываясь в позицию и подергивая себя за бороду. Увидев меня, он удивленно заморгал.
   — Профессор Цуккерман?
   — Да.
   — Э-э, мое имя Янг, Майкл Янг. Мы с вами соседи.
   — Разве доктор Бармби переехал?
   — Нет, соседи по почтовым ящикам. Янг, Цуккерман. Алфавитное соседство.
   — А, да. Понимаю. Конечно.
   — Ваш переполнен, и кое-какая почта попала в мой, вот я и подумал…
   — Дорогой мой юный друг, вы очень добры. Боюсь, я прискорбнейшим образом пренебрегаю очисткой моего почтового ящика.
   — О, не страшно. Мне это не составило никакого труда.
   Лео принял от меня стопку почты. Я быстро пробежался глазами по комнате: ноутбук, книги по холокосту, у шахматной доски — кружка с шоколадом.
   — Вы производите впечатление человека кофейного, — сказал он. — Не желаете чашечку?
   — Большое спасибо, — ответил я, — но мне нужно бежать. Хм. — я взглянул на доску, — у вас белые или черные?
   — Черные, — ответил Лео.
   — Тогда вы проигрываете, — сказал я.
   — Я ужасно играю в шахматы. Друзья посмеиваются надо мной.
   — Как клево. А я ни черта не смыслю в физике.
   — Вам известно, чем я занимаюсь? — удивился он.
   — Да нет, просто ляпнул наугад.
   — А вы что изучаете? Я улыбнулся:
   — Я знаю, вид у меня слишком молодой, но вообще-то я заканчиваю диссертацию. По истории.
   — По истории? Вон оно что? И какой же период?
   — Да так, никакой в особенности.
   Он окинул меня быстрым взглядом, словно заподозрив, что я пытаюсь провернуть некий студенческий розыгрыш.
   — Вы, наверное, сочтете меня нахалом, — сказал я. — Но не позволите дать вам совет? Существует нечто, что вам совершенно необходимо сделать.
   — Что именно? — Брови Лео изумленно полезли вверх. — Что мне совершенно необходимо сделать?
   Я взглянул в эти синие глаза и… нет, подумал я. Не с глазу на глаз. И не все сначала. Может быть, отправлю ему письмо в ближайшие дни. Анонимное.
   — Возьмите эту пешку, — сказал я, указывая на доску. — Иначе конь поставит вам вилку и вы потеряете качество на размене. Ладно, простите, что потревожил. Возможно, еще увидимся.
   Я доехал на велосипеде до торговой улочки, именуемой Кингз-Пэрейд. Проснувшись поутру, я обнаружил, что еды в доме практически не осталось.
   — Ах да, еще одно, — обратился я к хозяйке расположенной напротив Корпуса^[166] продуктовой лавки. — У вас не найдется кленового сиропа?
   — На второй полке, милый. Прямо над «Брэн-стоном».
   — Прекрасно. — сказал я. — Уж больно он, знаете, хорош с беконом.
   Следом я решил заглянуть заодно уж и в музыкальный магазин. Вот-вот должен был выйти последний альбом «Ойли-Мойли».
   — «Ойли-Мойли»? Сроду о них не слышал.
   — Не смешите меня, — сказал я. — Я же покупал у вас их альбомы. «Ойли-Мойли». Знаете, Пит Браун, Джефф Уэбб. Бросьте, это одна из величайших групп мира.
   — Вы сказали, Пит Броун? Могу дать вам Джеймса Броуна.
   — Да не О-У… А-У! Браун. Пишется как название электробритвы.
   — Впервые о нем слышу.
   Магазин я покинул, пыхтя от злости. Придется вернуться, когда за прилавком появится кто-нибудь помозговитей.
   Однако, пока я переходил улицу, в памяти моей кое-что всплыло. Одна статейка из журнала.
   Отец Питера Брауна родился в Австрии, стране Моцарта и Шуберта. Может быть, по этой причине некоторые из пишущих о классической музыке критиков впадают от его песен в такую ярость, что выставляют себя полными козлами, проводя параллели между кое-какими темами «Открытой шири» и «Зимним путем» Шуберта.
   Одна из пациенток доктора Шенка носила фамилию Браун.
   Только не говорите мне, не говорите, что я воспрепятствовал созданию «Ойли-Мойли». Это было бы слишком жестоко.
   Впрочем, тут нет никакого смысла. Ведь все же сработало. Все сработало. Я возвратился туда, откуда мы начали. Воду эту никто не пил. Гитлер появился на свет. Я видел книги на полках Лео. И Дважды Эдди там, где ему следует быть.
   Навстречу мне топал пижонистый типчик с маленькой козлиной бородкой, какую и я когда-то пытался отпустить.
   — Прошу прощения, — сказал я.
   — Да?
   — Как вам нравится «Ойли-Мойли»?
   — «Ойли-Мойли»?
   — Вот именно. Что вы о них думаете?
   — Извини, приятель… — Он покачал головой и потопал дальше.
   Я предпринял еще пару попыток, хотя по-настоящему ни на что уже не надеялся. «Ойли-Мойли» нет больше. Стерты с лица земли.
   И я поворотил назад, к Святому Матфею, и с каждым моим шагом весна уходила от меня все дальше.
   В воротах я столкнулся с доктором Фрейзер-Стюартом.
   — Ага! — вскричал он. — А вот и юный Янг. Так-так-так. Ну-с, и что же у нас с диссертацией?
   — Диссертацией?
   — Оскорбите мою шляпу, прокляните носки и назовите штаны дураками, но только не изображайте такую вот невинность, юноша. Вы же обещали принести мне сегодня переработанный вариант.
   — А, верно, — ответил я. — Да, конечно. Еще бы. Он у меня дома, в Ньюнеме. Я как раз собираюсь туда, сделать распечатку.
   — Сделать распечатку? Неужто вся наша страна успела обратиться в Америку? Что ж, очень хорошо. Идите и сделайте распечатку. Жду вас после полудня. Но только без сенсуалистской околесицы, если вы будете столь любезны.
   Вернувшись в Ньюнем, я, после изначально обреченных на неудачу поисков дисков и кассет с музыкой «Ойли-Мойли», соорудил себе завтрак из поджаренного бекона, не самых лучших на свете шотландских оладий и яичницы (пустяк дело), облив все четвертью пинты вермонтского кленового сиропа.
   Затем, удовлетворенно отрыгивая эту счастливую комбинацию вкусовых ощущений, перешел в кабинет и включил компьютер.
   «Das Meisterwerk» пребывал на месте. С исправлениями. Все честь по чести. Я начал было читать его, но после второго абзаца на меня навалилась такая отчаянная скука, что я сдался. Тут мне пришла в голову новая мысль, и я полез в сеть.
   Установив связь, я набрал http://www.princeton.edu и поискал на начальной странице указатель студентов. Затем, наткнувшись на нечто, именующее себя «спайготом», попал с его помощью на страницу http://www.princeton.edu/-spigot/pg u ide/students.html .
   Я поискал на ней Бернсов, однако, если не считать мало мне интересного списка библиотечных книг о шотландском поэте, ничего не нашел.
   Джейн тоже отсутствовала, хотя, с другой стороны, она-то навряд ли уже успела по-настоящему там обосноваться. Я прервал связь и немного посидел, размышляя; ощущение одиночества, опустошенности одолевало меня.
   На стене над собой я видел череду книг, которые использовал для диссертации. Бесконечные исследования нацизма, научные журналы Австро-Венгрии девятнадцатого столетия, толстое, ощетинившееся закладками издание «Mein Kampf». С обложки написанной Аланом Буллоком биографии на меня смотрело лицо Адольфа Гитлера.
   Я же смотрел на него.
   — Так или этак, mein милый Fuhrer, — сказал я ему, — я позволил тебе жить. И в кого меня это обратило? И так или этак, благодаря тебе Рудольф Глодер остался в безвестности. Что ты с ним сделал? Погиб ли он в «Ночь длинных ножей»? Был ли рядом с тобой на том собрании крошечной Немецкой рабочей партии в задней комнате мюнхенской пивной? Собирался ли выступить, когда ты вскочил на ноги и похитил его перуны? Ушел ли оттуда обманутым в своих честолюбивых надеждах? Может, ты с ним и вовсе знаком не был. Хотя, постой, вы же служили в Первую мировую в одном полку, верно? Может, ты исхитрился каким-то образом спровадить его на тот свет. Может, все дело в этом. Но если бы ты знал, если б имел хоть малейшее представление о том, с какой ненавистью произносится по всему миру твое имя, как бы ты к этому отнесся? Рассмеялся бы? Или запротестовал? Не показывают ли тебе в аду телепрограммы, принуждая смотреть, как история изничтожает тебя? Не заставляют ли смотреть фильмы и читать книги, в которых все твои идеи, вся твоя слава выглядят вульгарной, омерзительной бессмыслицей, чем они на деле и были? Или ты ждешь, ждешь, когда еще один из вас поднимется наверх, точно рвота к горлу? Меня тошнит от тебя. Тошнит от никогда не существовавшего Глодера. Тошнит от всей вашей оравы. Тошнит от истории. История — поганая штука. Поганая.
   Я положил книгу обложкой вниз и снял телефонную трубку.
   — Будьте добры, мне нужен номер международной справочной.
   Сказать по правде, Джейн, услышав мой голос, от радости не заплясала. Но с другой стороны, и не рассердилась. Просто осталась такой, какой была всегда — немного скучающей, немного насмешливой.
   — Тебе, конечно, и в голову не пришло, что здесь сейчас шесть утра, верно?
   — О черт. Извини, лапа. Забыл начисто. Я перезвоню попозже?
   — Ну, раз уж я все равно проснулась, могу и поговорить. Полагаю, номер ты вытряс из Дональда, так?
   — Нет-нет. Дональд стоял стеной. Он жизнь готов отдать, лишь бы тебя защитить. Да ты и сама знаешь. Номер я выяснил сам.
   — О. Какие мы умные Пипики.
   — Так что, по душе тебе там?
   — Ты позвонил, только чтобы спросить об этом?
   — Я соскучился по тебе, вот и все. Мне одиноко.
   — Ох, Пип, не грузи ты меня, ладно? Не по телефону.
   — Извини. Нет, я, собственно, позвонил, чтобы попросить тебя об услуге.
   — А, так дело в деньгах?
   — Деньгах? Нет, конечно, при чем тут деньги! И когда я вообще просил у тебя денег?
   — Тебе как, в хронологическом порядке изложить или по порядку убывания сумм?
   — Ладно, ладно, ладно. Нет, я хочу, чтобы ты отыскала для меня одного студента.
   — Ты хочешь чего?.
   — Его зовут Стив Бернс. Думаю, он живет в Диккинсон-Хаузе, однако на сайте университета его имени нет. Завтракает он, как правило, в блинной «ПД» на Нассау, а по временам заглядывает в «А и Б», пропустить стаканчик «Сэма Адамса».
   — Пип, ты хочешь сказать, что знаешь Принстон? Я думала, до твоей прошлогодней поездки в Австрию ты никуда дальше Инвернесса не выбирался;
   — О, я много чего знаю, — небрежно сообщил я. — Ты бы поразилась, обнаружив, что именно. Да, и если сама попадешь в «ПД», передай от меня кое-что Джо-Бет. Она там официанткой работает. Скажи, что Ронни Скотт положил на нее глаз, так пусть она будет с ним поосторожнее. У него лобковых вшей без счета. Вши и член с гулькин нос. Не забудь уведомить ее об этом.
   — Сколько ты выпил, Пип?
   — Выпил? Я?
   — Вчера же было «Воскресенье самоубийц», так? Неужто ты опять к «Серафимам»^[167] таскался?
   — Ну может, и заглянул ненадолго…
   — И выдул стакан пунша с водкой, а после заблевал всю лужайку, как на прошлой неделе. Немедленно ложись спать, Пип. Кстати, что с диссертацией? Закончил?
   — Все сделано, — сказал я, и при этих словах рука моя потянулась над клавиатурой к мышке и отволокла «Meisterwerk» в корзину. — Все завершено и сделано, без сучки с задоринкой.
   Я еще раз щелкнул мышью и нажал на кнопку «Очистить корзину».
   Корзина содержит 1 файл, занимающий 956К дискового пространства. Вы действительно хотите его удалить?
   — О да, — сказал я, щелкая на «Да». — Завершено и подписано.
   — Ты пьян. Я тебе в другой раз позвоню. Только помни, Пип. Держись подальше от водки.
   Я положил трубку, взглянул на экран.
   Ладно. Так — значит, так Если передумаю, найдется какой-нибудь олух-компьютерщик, который все восстановит.
   Да только не похоже, что я передумаю.
   Я снова снял трубку, набрал номер.
   — Ангус Фрейзер-Стюарт.
   — О, здравствуйте, доктор Фрейзер-Стюарт. Это Майкл Янг.
   — Чем могу служить?
   — Я насчет моей диссертации…
   — Вы внесли исправления, о которых я просил?
   — Видите ли, я понял, что вы были к ней несправедливы.
   — Прошу прощения, сэр?
   — Она еще у вас?
   — Оригинал? Полагаю, да. Валяется где-то в столе. А почему мы спрашиваем?
   — Да я вот подумал, не сильно ли вас затруднит достать мою диссертацию и взглянуть на нее еще раз?
   Он неодобрительно фыркнул, бросил трубку, и я услышал, как выдвигаются ящики письменного стола, а где-то на заднем плане тенькает, тренькает и бренькает странноватая индонезийская музыка.