Страница:
Сын, которого отец не баловал чрезмерным вниманием и заботой, рос
послушным и склонным к мечтательности; его любимым чтением был эпистолярный
роман "Любовь и безумие", из которого он узнал о поэте Томасе Четтертоне,
выдававшем свои поэмы за старинные, якобы найденные в неких таинственных,
всеми забытых сундуках, и это произвело на него сильное впечатление
Айрленд-старший готовил сына к юридической карьере и для начала устроил его
клерком в транспортную контору Работа не была чересчур обременительной, и у
юноши оставалось достаточно свободного времени для других, более
соответствовавших его характеру и складу ума занятий
Находясь в Стратфорде, Айрленды вместе с Джорданом посетили лавочку,
хозяин которой неплохо зарабатывал на жизнь, продавая сувениры,
изготовленные из того самого "шекспировского шелковичного дерева", гости
купили кубок и кое-что по мелочи Побывали они и в соседнем Шоттери, в "доме
Анны Хэтеуэй", где гравер приобрел старое дубовое кресло, "в котором любил
сидеть Шекспир, когда ухаживал за своей будущей женой" Приглянулась ему и
кровать, явно служившая не одному поколению фермеров, но престарелая хозяйка
ни за какие блага не захотела с ней расстаться Сэмюэл Айрленд зарисовал этот
фермерский дом с соломенной крышей, и вскоре гравюра с его изображением была
напечатана - так читающая публика впервые увидела "дом Анны Хэтеуэй", ныне
одну из главных стратфордских достопримечательностей Разумеется, Айрленд
расспрашивал всех, не слышал ли кто про какие-нибудь рукописи или документы,
имеющие отношение к Великому Барду? Лондонцу рассказали, что очень давно, во
время пожара, все бумаги из бывшего шекспировского дома были перевезены в
другой дом Клоптонов, в миле от Стратфорда Айрленды немедленно ринулись
туда, но хозяин дома, фермер Уильяме, заявил, что они опоздали всего две
недели назад он решил освободить комнату, где стояло несколько корзин с
какими-то старыми бумагами, на некоторых он видел имя Шекспира Бумаги были
ему не нужны, лишь занимали место, поэтому он их спалил! Горе Айрленда было
безутешным. Правда, один уважаемый стратфордский антиквар записал в
дневнике, что Уильямс потом поведал ему, как хорошо он подшутил над
столичными охотниками за шекспировскими рукописями
Итак, отец и сын Айрленды распрощались с Джоном Джорданом и вернулись в
Лондон, обогатив свою коллекцию достопримечательностей "шекспировским
креслом" и кубком из шелковичного дерева. Но в голове молодого клерка уже
созревал план куда как более существенных обретений. Начал он со сборника
молитв, посвященного королеве Елизавете, переплетенного в пергамент с
королевским гербом, Уильям-Генри приобрел книгу у знакомого букиниста
Приготовив с помощью знатоков специальные чернила, Уильям-Генри написал на
листе старинной бумаги посвятительное послание королеве и вклеил этот лист в
молитвенник перед обложкой, высохшие чернила приобрели ржавый оттенок и не
вызывали подозрений Обогащенный таким образом раритет был преподнесен в
подарок отцу, принявшему его благосклонно
Просматривая взятую с книжной полки отца книгу Мэлона, Уильям-Генри
обратил особое внимание на факсимиле подписей Шекспира (то есть Шакспера) и
потренировался в их воспроизведении; также постарался он запомнить, как
писались частные письма и составлялись юридические документы во времена
Шекспира. И вот на куске старого пергамента возникло соглашение,
датированное 14 июля 1610 года, между Уильямом Шекспиром из
Стратфорда-на-Эйвоне, джентльменом, ныне проживающим в Лондоне, и Джоном
Хемингом, Майклом Фрезером и женой последнего Елизаветой. Применив
орфографию, по его понятиям близкую к той, что была принята во времена
Шекспира, Уильям-Генри поставил (чередуя правую и левую руки) подписи
участников соглашения. Раскаленным лезвием он срезал восковую печать с
приобретенного по случаю малозначительного хозяйственного документа эпохи
Иакова I и затем, используя свежий воск, золу и пепел, "заверил" старой
печатью произведение своих рук. Документ был вручен отцу, который сердечно
поблагодарил сына за столь ценный дар.
Для ответа на естественный вопрос о происхождении документа
Уильям-Генри сочинил шитую белыми нитками историю о некоем юном джентльмене,
в роду которого в течение полутора веков хранилось множество старинных
неразобранных бумаг. Сей джентльмен отдал этот документ (а потом и другие,
по мере их "обнаружения") младшему Айрленду, но со строгим условием, что его
(джентльмена) имя и адрес ни при каких обстоятельствах не должны
разглашаться. Неизвестно, поверил ли Айрленд-отец этой басне, но вслух он
никаких сомнений не высказывал ни вначале, ни потом, когда "находки"
посыпались одна за другой. Подписанное Великим Бардом "соглашение" он
показал в Герольдии, и официальные герольды удостоверили его подлинность. А
один уважаемый специалист по старинным печатям обнаружил в айрлендовской
печати изображение столба-мишени, воздвигавшегося при рыцарских состязаниях
с копьем; это уже можно было ассоциировать с именем Великого Барда
("Потрясающий Копьем"), что немало удивило и ободрило начинающего
специалиста по шекспировским подписям и рукописям - молодого Айрленда.
В дом на Норфолк-стрит, где проживала семья гравера, зачастили
антиквары и литераторы, влекомые надеждой узнать, наконец, что-то
определенное о Великом Барде. Ведь Шекспир, рассуждали они, жил в самом
сердце Англии, он не мог не быть в контакте с самыми заметными личностями
эпохи, от каждого из этих людей остались какие-то письменные свидетельства -
от одних больше, от других меньше; не может же самый великий человек эпохи
быть странным и необъяснимым исключением! Значит, вожделенные рукописи,
письма, документы где-то притаились и только ждут своего часа, чтобы
предстать перед английским народом. И сердца множества любящих Шекспира
англичан дрогнули, когда им показалось, что этот час, наконец, пробил...
Даже осторожный Мэлон выражал надежду, что драгоценные, долго
разыскивавшиеся документы, письма, рукописи расскажут теперь многое о
Шекспире, его отношениях с другими литераторами и с его покровителями, о
том, как создавались великие произведения. Мэлон обращался с просьбой к
таинственному владельцу (о котором поведал младший Айрленд) драгоценных
бумаг привлечь к их изучению знающих людей - имея, конечно, в виду и себя
самого.
Такое внимание просвещенной публики, такие трепетные ожидания обязывали
молодого "открывателя рукописей" не останавливаться на полпути. Следующий
документ, датированный 1589 годом, должен был показать благородство Шекспира
и его щепетильность в денежных расчетах. Шекспир обязывался выплатить Джону
Хемингу 5 фунтов и 5 шиллингов "за его усилия и помощь мне в театре "Глобус"
и при посещении меня в Стратфорде". К этому была прикреплена расписка
Хеминга, начертанная Уильямом-Генри левой рукой. Сегодня мы бы удивились,
как мог кто-то писать в 1589 году о театре "Глобус", который будет
воздвигнут только через десятилетие? Но тогда этого не знали, следовательно,
не знал и Уильям-Генри, иначе ему ничего бы не стоило поставить подходящую
дату. Но явные несуразицы в орфографии, полное пренебрежение пунктуацией
можно было при желании заметить и тогда.
Предание о громадной сумме, якобы подаренной Шекспиру графом
Саутгемптоном, а также горячее желание одного уважаемого друга Айрлендов
(гордившегося тем, что ему удалось удачно приобрести перекладину от кресла,
на котором когда-то сиживал Шекспир) узнать подробней про обстоятельства
богатого дара, побудили Уильяма-Генри обнародовать благодарственное письмо
Великого Барда и теплый ответ Саутгемптона. Письма демонстрировали не только
дружеские отношения графа с Шекспиром, но и благородство последнего, так как
он соглашался принять только половину от предлагаемого щедрого подарка!
Предупреждая возможные вопросы о том, каким образом письмо, посланное
Саутгемптону, могло остаться у Шекспира, Уильям-Генри сделал на нем пометку
("рукой Барда"), что это лишь копия. Другая - левая - рука понадобилась
"первооткрывателю" для импровизации почерка и подписи Саутгемптона. Он не
знал тогда, что существуют подлинные письма, действительно написанные этим
лордом...
Фантазия молодого клерка не знала отдыха. Он сообщил отцу, что в
загородном доме того самого таинственного джентльмена хранятся невообразимые
сокровища: оправленная в золото печатка из редкого камня с вырезанным
изображением столба-мишени для состязаний с копьем, два неразрезанных
шекспировских Первых фолио и прижизненный портрет Барда на сцене - в черном
одеянии и длинных красивых перчатках... Теперь уже отец теребил его, желая
поскорее увидеть эти сокровища. Сначала отцу был показан грубый набросок
пером, явно навеянный дройсхутовским портретом из Первого фолио; старший
Айрленд рисунок высмеял. Тогда появилось письмо Шекспира актеру Ричарду
Каули, в котором Бард предлагал вниманию коллеги некий "причудливый образ".
Для изготовления "причудливого образа" Уильям-Генри использовал купленный у
букиниста лист старой бумаги с цветными рисунками. На одной стороне его было
изображение пожилого голландца, на другой - молодого кавалера в костюме
эпохи Иакова I. Уильяму-Генри не составило труда придать лицу молодого
кавалера некоторое сходство с дройсхутовским портретом; на заднем плане
появились шекспировские инициалы, названия нескольких пьес и подобие его
герба. Знатоки Шекспира тут же определили, что это портрет Барда в роли
Бассанио в "Венецианском купце". Голландец обрел весы и нож, и каждый мог
понять, что перед ним - никто иной, как сам кровожадный Шейлок. Обнаружили
на рисунке и слабые "следы" подписи одного известного живописца начала XVII
века. Многих порадовало письмо, подтверждавшее приверженность Шекспира
англиканской церкви. Волнение в обществе нарастало, и всеобщие ожидания не
остались неудовлетворенными.
На свет появляются соглашение между Шекспиром и актерами Конделом и
Лоуином о распределении доходов, записка об уплате Шекспиру целых 50 фунтов
за представление, данное перед графом Лейстером в его доме. Последний
документ был, однако, датирован 1590 годом, и тут Айрленд-старший вспомнил,
что графа в этом году уже не было в живых. Сын запаниковал и хотел
злополучную записку сжечь, но отец предположил, что здесь могло иметь место
какое-то недоразумение двухвековой давности, поэтому решено было дату просто
отрезать. Этот эпизод порождает иногда сомнение в том, был ли
Айрленд-старший таким уж безнадежным простаком, слепо принимавшим на веру
басни и не блещущую грамотностью "антикварную" продукцию своего
предприимчивого отпрыска.
Не прошли мимо внимания публики и заметки Шекспира на полях нескольких
старых, но не очень ценных (купленных у букиниста) книг; таким образом,
подтверждалось существование у Барда собственной библиотеки. Вскоре нашелся
и каталог этой библиотеки, составленный лично Шекспиром; запись о двух
книгах, изданных в 1613 году, свидетельствовала, что каталог делался в конце
жизни, надо полагать - в Стратфорде, куда книги были перевезены из Лондона.
Кое-кто удивлялся, что до сих пор не найдено никаких писем Шекспиру от
коронованных особ, и, естественно, вскоре желающие могли лицезреть личное
письмо Елизаветы I "доброму мастеру Уильяму Шекспиру в театр "Глобус" на
Темзе" с благодарностью за присланные "милые стихи" и с напоминанием:
привести во дворец лучших актеров, "чтобы доставить удовольствие мне и лорду
Лейстеру, который будет с нами". По мнению некоторых тогдашних ученых, такая
теплая, почти дружеская переписка с королевой доказывала, что слухи, будто
Шекспир начинал театральную карьеру с присмотра за лошадьми зрителей и тому
подобных низких занятий - нелепость и что он с самого начала получил
признание и был обласкан сильными мира сего. Не знавшие года постройки
"Глобуса" ученые не заметили очередного (на целых 11 лет) хронологического
ляпсуса (опять этот Лейстер и этот "Глобус"!). Да и времени на размышления и
дотошные анализы не хватало: надо было переваривать еще более ошеломляющую
находку - любовное письмо Шекспира с приложением пряди его собственных
волос! Любовные клятвы Барда, его просьба "поцеловать мой бедный локон" не
могли оставить его поклонников равнодушными. Были в письме и два десятка
поэтических строк; о каких-то художественных качествах этого стихотворения
говорить не приходится, но будет справедливо отдать должное смелости
молодого клерка, не побоявшегося вступить в состязание с самим Великим
Бардом! Несколько волосков из драгоценной пряди были оправлены в золото и
стали частью памятных колец, украсивших пальцы самых верных поклонников
Барда.
Старший Айрленд тем временем работает над изданием своего альбома
гравюр "Уорикширский Эйвон", где собирается подробно сообщить о найденных
его сыном шекспировских рукописях. Но прежде он хочет, чтобы текст этого
сообщения был просмотрен их таинственным владельцем - "мистером X", как
обозначил его сын. Завязалась переписка; забавно, что, сочиняя письма отцу
от имени таинственного благодетеля, Уильям-Генри не потрудился даже изменить
свой почерк! Мистер Х особенно обращал внимание Сэмюэла Айрленда на
выдающиеся интеллектуальные и нравственные качества его сына, на его
несомненный литературный дар, на сочиненную им пьесу (монолог из этой пьесы
прилагался), не уступающую по стилю и глубине мысли любой из шекспировских.
"Ваш сын - брат по гениальности Шекспиру, и он единственный человек, который
всегда идет рука об руку с Шекспиром". Право же, молодому Айрленду нельзя
отказать в остроумии и некоторых литературных способностях. Но ему не
хватало чувства меры, хотя успех такого дерзкого розыгрыша мог бы вскружить
голову и более осторожному и зрелому человеку.
Разоблачение иногда казалось почти неизбежным, хотя и не со стороны
эрудитов, знатоков истории и старинных рукописей. То посетитель случайно
уронил документ, "заверенный" восковой печатью, и она развалилась на две
половинки, из которых ее смастерил фальсификатор, то горничная увидела, как
он пишет письмо от имени королевы Елизаветы, то обнаружилась подлинная
подпись Хеминга, нисколько не похожая на закорючку Айрленда. Кое-как
удавалось выкручиваться...
Публично никто пока не обвинял Уильяма-Генри в подлоге, и работа по
изготовлению шекспировских раритетов продолжалась; коллекция
Айрленда-старшего пополнялась. Появилась "очищенная от темных мест и
вставок, сделанных актерами" версия "Короля Лира", а также несколько страниц
"самого авторского из всех вариантов "Гамлета". Более того, обозначились
контуры совершенно нового шекспировского произведения, о котором до этого
никто никогда не слышал - исторической трагедии "Вортигерн и Ровена". За
нехваткой времени отцу показывались листы с текстом трагедии, написанным
рукою сына, с объяснением, что ""мистер X" не желает расставаться с
оригиналом, пока он не будет полностью скопирован...".
Наконец, в феврале 1795 года, решив, что его коллекция обрела
достаточную полноту и убедительность, Сэмюэл Айрленд открыл ее для
публичного обозрения. Наверное, в этот день он и его сын совершили свою
самую серьезную ошибку. Если бы вместо этой амбициозной затеи они просто
объявили, что драгоценные рукописи пропали, исчезли, украдены или где-то
сгорели, положение в шекспироведении сегодня выглядело бы несколько иначе...
Сначала все шло гладко. Желающих ознакомиться с раритетами было больше,
чем ожидалось. Прославленный историк литературы Джеймс Босуэл-старший, друг
Мэлона, не ограничившись словами одобрения и восторга, опустился на колени и
поцеловал один из выставленных экспонатов: "Слава Богу, я дожил до того, что
увидел эти бесценные реликвии нашего Барда". Секретарь Геральдической палаты
Фрэнсис Уэбб восторгался не менее бурно: "Эти документы содержат в себе не
только подписи, начертанные его рукой, но и отпечаток его души, его гения...
Эти документы показывают его исполненным благородства, дружелюбия,
милосердия, благодарности и любви. Здесь мы увидели не только поэта, но и
человека".
Некоторые посетители, однако, с сомнением покачивали головой. Историк
Джозеф Ритсон внимательно все осмотрел, задал Уильяму-Генри несколько
конкретных вопросов и удалился, не сказав ни слова. Своему другу он написал,
что "шекспировские бумаги, о которых так много говорят, - это набор
подделок, рассчитанный на обман публики". Однако вслух собственного мнения
он почему-то не высказал, и большинство продолжало верить Айрлендам; список
подписчиков на готовящееся издание айрлендовских "рукописей" продолжал
пополняться новыми именами, в том числе и весьма почтенными.
Кое-кто высказал мысль, что если существуют какие-то законные
наследники Шекспира, они могут потребовать передачи им найденных документов.
Это встревожило Уильяма-Генри, и в результате вскоре появился новый
документ, написанный лично Уильямом Шекспиром еще в октябре 1604 года! Этим
документом Шекспир оставлял некоему Уильяму-Генри Айрленду рукописи своих
пьес и при этом объяснял, почему он так поступает. Оказывается, Бард, по
вине подгулявшей компании, опрокинувшей лодку, в которой он переправлялся
через Темзу, оказался в воде, и несомненно утонул бы, но отважный
Уильям-Генри Айрленд с риском для жизни вытащил его на берег. К акту дарения
прилагался даже эскиз строения в Блэкфрайерсе, "где живет мистер Айрленд".
Еще был лист пергамента с изображением гербов Шекспира и Айрленда, связанных
цепью, а под этим рисунком - трогательные благодарственные вирши Великого
Барда.
Надо сказать, что (по причуде истории) человек по имени Уильям Айрленд
действительно жил в одно время с Шекспиром и с Шакспером! В декабре 1604
года он арендовал у лондонца Генри Уолкера строение (привратницкую), ту
самую, которую в марте 1613 года купит у Уолкера Уильям Шакспер. Купчая на
это строение, где упоминается и имя арендатора Айрленда, вместе с закладной
на эти строения была найдена в конце XVIII столетия; оба документа получили
известность, потому что содержат две из шести найденных подписей Шакспера.
Можно представить себе радость нашего клерка, когда он увидел почти что свое
имя в факсимильном воспроизведении подлинного шекспировского документа!
"Уточнить" Уильяма Айрленда в Уильяма-Генри Айрленда (при уже
накопленном опыте и наличии нескольких чистых листов старинной бумаги)
являлось делом несложным. Отцу было сказано, что у "мистера X" имеются
документы, подтверждающие происхождение их семьи от того самого, жившего в
шекспировские времена Айрленда. У отца от таких как с неба свалившихся
новостей голова шла кругом. К тому же некоторые влиятельные друзья полагали,
что Герольдия не будет возражать, если Сэмюэл Айрленд захочет соединить свой
герб с шекспировскими!
Но все было превзойдено "Актом от 23 февраля 1611 года" - это было
нечто вроде предварительного шекспировского завещания. В отличие от
подлинного завещания Шакспера, найденного в 1747 году, произведение
Уильяма-Генри Айрленда не должно было оставить ни малейшего сомнения, что
судьба литературного наследия заботила Шакспера не меньше, чем судьба
серебряной чаши и второй по качеству кровати. Джону Хемингу предписывалось
открыть большой дубовый сундук в театре "Глобус", достать оттуда рукописи
нескольких пьес, в том числе "Тит Андроник", "Два веронца", "Генрих VIII"
(!) и передать их Бербеджу и еще двоим актерам, себе же взять пять пьес, в
том числе "никогда не печатавшуюся пьесу "Генрих VII"". Жене возвращались
писанные ей когда-то любовные письма Барда, - также она получала его
небольшой портрет, несколько колец и приличную сумму в 180 фунтов, что,
конечно, объясняло, почему ей ничего не оставлялось в завещании 1616 года.
Дочери (имя не названо - очевидно, младший Айрленд торопился или забыл,
что дочерей у Шакспера было две) завещалась сумма поменьше, но зато она
получала его "любимое кольцо, подаренное Саутгемптоном". Самое деликатное и
волнующее поручение давалось другу Хемингу, оно касалось некоего не
названного по имени ребенка. Этому ребенку, по достижению им 15 лет, Хеминг
должен вручить солидную сумму; ему же надлежит передать из заветного сундука
18 пьес, никогда еще не печатавшихся, и еще 8 других, вместе с пьесой
"Король Вортигерн". Все эти пьесы (а также те, которые Бог еще сподобит
драматурга написать) и все доходы от их печатания и постановок в силу
данного документа становились навечно собственностью этого таинственного
ребенка и его потомков! Наметились контуры потрясающей коллизии -
проживавший в конце XVIII столетия на Норфолк-стрит в Лондоне клерк
Уильям-Генри Айрленд вот-вот должен был превратиться в прямого потомка, а
стало быть и наследника Великого Барда!
Все, казалось, шло к этому. Был издан роскошный том с воспроизведением
"писем, документов и рукописей, включая трагедию о короле Лире и фрагмент
трагедии о Гамлете, находящихся во владении Сэмюэла Айрленда". В театре
готовилась премьера неизвестной доселе драмы Шекспира "Король Вортигерн"...
Но издание "рукописей" позволило, наконец, вмешаться самому Мэлону.
Осматривать собрание Айрленда в его доме Мэлон не хотел, от встречи же
где-нибудь в другом месте Айрленд уклонялся. Теперь факсимильное
воспроизведение "документов", "писем" и "рукописей" было в руках Мэлона, и
ознакомление с ними сразу подтвердило его самые худшие опасения. В отличие
от Ритсона Мэлон не стал скрывать, что все бумаги Айрленда - топорные
подделки. Его книга "Исследование некоторых рукописей и документов,
опубликованных 24 декабря 1795 года и приписываемых Шекспиру, королеве
Елизавете и графу Саутгемптону..." появилась в конце марта 1796 года.
Содержание, орфография, обстоятельства появления сенсационных "документов"
неоспоримо свидетельствовали о грубой фальсификации, и Мэлону с его
эрудицией не составило большого труда доказать это. Пункт за пунктом он
разобрал все признаки подделки: незнание фальсификатором даты смерти
Лейстера и даже ориентировочной даты постройки "Глобуса"; не имеющие ничего
общего с подлинными "подписи" королевы Елизаветы, графа Саутгемптона, актера
Хеминга; смехотворная орфография (удвоение согласных для придания
транскрипции слов "староанглийского" вида) и т. п. Вывод о грубой
фальсификации был неоспорим, и Мэлон сожалел об уроне, который эта история
нанесла доброму имени и славе Великого Барда во всем мире.
Выступление Мэлона не оставило от айрлендовских "раритетов" камня на
камне. Наступило всеобщее отрезвление. Люди удивлялись, как они умудрились
попасться на удочку малообразованного юнца; многие, в том числе и поверившие
Айрленду ученые, оправдываясь, ссылались на то обстоятельство, что бумага,
пергамент, печати на документах и письмах были подлинными, и они не могли
догадаться, что на старинной бумаге специальными чернилами писались, а потом
срезанными с подлинных документов печатями удостоверялись поддельные письма
и юридические акты.
Айрленд-старший пытался защищать свои сокровища, но у публики уже спала
пелена с глаз. "Король Вортигерн" был с позором изгнан со сцены. В газетах
появились ядовитые пародии и карикатуры на содержимое айрлендовского
сундука, и, наконец, сам главный герой - Уильям-Генри Айрленд опубликовал
"Правдивый отчет о шекспировских рукописях", где откровенно, подчас рисуясь
и любуясь своей изобретательностью, но изображая раскаяние, поведал, как он
изготовлял свою наделавшую столько шума продукцию. Он утверждал, что отец до
конца не подозревал о действительном положении дел. Не исключено, что так
оно и было и что этот ограниченный обыватель стал жертвой своей излишней
доверчивости и владевшей его сердцем пылкой, но слепой Любви к Великому
Барду из Стратфорда. Он умер в 1800 году, ненадолго пережив позорное
крушение собственных надежд и амбиций; мнения ученых-историков о его роли и
степени вовлеченности в фальсификации расходятся и сегодня. Его сын до конца
жизни с трудом сводил концы с концами, утешаясь лишь тем, что его имя будет
навсегда связано с Шекспиром, - пусть и таким необыкновенным и нелестным
образом.
Всю эту нашумевшую в конце XVIII века историю часто рассматривают как
забавный анекдот или досадный курьез: не отягченный знаниями двадцатилетний
клерк, чье душевное здоровье остается под вопросом, в течение нескольких лет
морочил головы и наставлял нос чуть ли не всему британскому литературному
истеблишменту, не говоря уже о простых англичанах. Но если даже относиться к
успеху Уильяма-Генри Айрленда как к курьезу, его причины нельзя свести
только к странным наклонностям начитавшегося исторических романов юнца,
тупости и амбициям его родителя. Свою роль здесь сыграл уже ощущавшийся
(пусть и смутно) разрыв между поднимаемым на небывалую высоту стратфордским
культом и отсутствием каких-либо документов, подтверждающих достоверность
лежащих в его основе представлений о Великом Барде. Таких документов, таких
фактов нет и сегодня.
послушным и склонным к мечтательности; его любимым чтением был эпистолярный
роман "Любовь и безумие", из которого он узнал о поэте Томасе Четтертоне,
выдававшем свои поэмы за старинные, якобы найденные в неких таинственных,
всеми забытых сундуках, и это произвело на него сильное впечатление
Айрленд-старший готовил сына к юридической карьере и для начала устроил его
клерком в транспортную контору Работа не была чересчур обременительной, и у
юноши оставалось достаточно свободного времени для других, более
соответствовавших его характеру и складу ума занятий
Находясь в Стратфорде, Айрленды вместе с Джорданом посетили лавочку,
хозяин которой неплохо зарабатывал на жизнь, продавая сувениры,
изготовленные из того самого "шекспировского шелковичного дерева", гости
купили кубок и кое-что по мелочи Побывали они и в соседнем Шоттери, в "доме
Анны Хэтеуэй", где гравер приобрел старое дубовое кресло, "в котором любил
сидеть Шекспир, когда ухаживал за своей будущей женой" Приглянулась ему и
кровать, явно служившая не одному поколению фермеров, но престарелая хозяйка
ни за какие блага не захотела с ней расстаться Сэмюэл Айрленд зарисовал этот
фермерский дом с соломенной крышей, и вскоре гравюра с его изображением была
напечатана - так читающая публика впервые увидела "дом Анны Хэтеуэй", ныне
одну из главных стратфордских достопримечательностей Разумеется, Айрленд
расспрашивал всех, не слышал ли кто про какие-нибудь рукописи или документы,
имеющие отношение к Великому Барду? Лондонцу рассказали, что очень давно, во
время пожара, все бумаги из бывшего шекспировского дома были перевезены в
другой дом Клоптонов, в миле от Стратфорда Айрленды немедленно ринулись
туда, но хозяин дома, фермер Уильяме, заявил, что они опоздали всего две
недели назад он решил освободить комнату, где стояло несколько корзин с
какими-то старыми бумагами, на некоторых он видел имя Шекспира Бумаги были
ему не нужны, лишь занимали место, поэтому он их спалил! Горе Айрленда было
безутешным. Правда, один уважаемый стратфордский антиквар записал в
дневнике, что Уильямс потом поведал ему, как хорошо он подшутил над
столичными охотниками за шекспировскими рукописями
Итак, отец и сын Айрленды распрощались с Джоном Джорданом и вернулись в
Лондон, обогатив свою коллекцию достопримечательностей "шекспировским
креслом" и кубком из шелковичного дерева. Но в голове молодого клерка уже
созревал план куда как более существенных обретений. Начал он со сборника
молитв, посвященного королеве Елизавете, переплетенного в пергамент с
королевским гербом, Уильям-Генри приобрел книгу у знакомого букиниста
Приготовив с помощью знатоков специальные чернила, Уильям-Генри написал на
листе старинной бумаги посвятительное послание королеве и вклеил этот лист в
молитвенник перед обложкой, высохшие чернила приобрели ржавый оттенок и не
вызывали подозрений Обогащенный таким образом раритет был преподнесен в
подарок отцу, принявшему его благосклонно
Просматривая взятую с книжной полки отца книгу Мэлона, Уильям-Генри
обратил особое внимание на факсимиле подписей Шекспира (то есть Шакспера) и
потренировался в их воспроизведении; также постарался он запомнить, как
писались частные письма и составлялись юридические документы во времена
Шекспира. И вот на куске старого пергамента возникло соглашение,
датированное 14 июля 1610 года, между Уильямом Шекспиром из
Стратфорда-на-Эйвоне, джентльменом, ныне проживающим в Лондоне, и Джоном
Хемингом, Майклом Фрезером и женой последнего Елизаветой. Применив
орфографию, по его понятиям близкую к той, что была принята во времена
Шекспира, Уильям-Генри поставил (чередуя правую и левую руки) подписи
участников соглашения. Раскаленным лезвием он срезал восковую печать с
приобретенного по случаю малозначительного хозяйственного документа эпохи
Иакова I и затем, используя свежий воск, золу и пепел, "заверил" старой
печатью произведение своих рук. Документ был вручен отцу, который сердечно
поблагодарил сына за столь ценный дар.
Для ответа на естественный вопрос о происхождении документа
Уильям-Генри сочинил шитую белыми нитками историю о некоем юном джентльмене,
в роду которого в течение полутора веков хранилось множество старинных
неразобранных бумаг. Сей джентльмен отдал этот документ (а потом и другие,
по мере их "обнаружения") младшему Айрленду, но со строгим условием, что его
(джентльмена) имя и адрес ни при каких обстоятельствах не должны
разглашаться. Неизвестно, поверил ли Айрленд-отец этой басне, но вслух он
никаких сомнений не высказывал ни вначале, ни потом, когда "находки"
посыпались одна за другой. Подписанное Великим Бардом "соглашение" он
показал в Герольдии, и официальные герольды удостоверили его подлинность. А
один уважаемый специалист по старинным печатям обнаружил в айрлендовской
печати изображение столба-мишени, воздвигавшегося при рыцарских состязаниях
с копьем; это уже можно было ассоциировать с именем Великого Барда
("Потрясающий Копьем"), что немало удивило и ободрило начинающего
специалиста по шекспировским подписям и рукописям - молодого Айрленда.
В дом на Норфолк-стрит, где проживала семья гравера, зачастили
антиквары и литераторы, влекомые надеждой узнать, наконец, что-то
определенное о Великом Барде. Ведь Шекспир, рассуждали они, жил в самом
сердце Англии, он не мог не быть в контакте с самыми заметными личностями
эпохи, от каждого из этих людей остались какие-то письменные свидетельства -
от одних больше, от других меньше; не может же самый великий человек эпохи
быть странным и необъяснимым исключением! Значит, вожделенные рукописи,
письма, документы где-то притаились и только ждут своего часа, чтобы
предстать перед английским народом. И сердца множества любящих Шекспира
англичан дрогнули, когда им показалось, что этот час, наконец, пробил...
Даже осторожный Мэлон выражал надежду, что драгоценные, долго
разыскивавшиеся документы, письма, рукописи расскажут теперь многое о
Шекспире, его отношениях с другими литераторами и с его покровителями, о
том, как создавались великие произведения. Мэлон обращался с просьбой к
таинственному владельцу (о котором поведал младший Айрленд) драгоценных
бумаг привлечь к их изучению знающих людей - имея, конечно, в виду и себя
самого.
Такое внимание просвещенной публики, такие трепетные ожидания обязывали
молодого "открывателя рукописей" не останавливаться на полпути. Следующий
документ, датированный 1589 годом, должен был показать благородство Шекспира
и его щепетильность в денежных расчетах. Шекспир обязывался выплатить Джону
Хемингу 5 фунтов и 5 шиллингов "за его усилия и помощь мне в театре "Глобус"
и при посещении меня в Стратфорде". К этому была прикреплена расписка
Хеминга, начертанная Уильямом-Генри левой рукой. Сегодня мы бы удивились,
как мог кто-то писать в 1589 году о театре "Глобус", который будет
воздвигнут только через десятилетие? Но тогда этого не знали, следовательно,
не знал и Уильям-Генри, иначе ему ничего бы не стоило поставить подходящую
дату. Но явные несуразицы в орфографии, полное пренебрежение пунктуацией
можно было при желании заметить и тогда.
Предание о громадной сумме, якобы подаренной Шекспиру графом
Саутгемптоном, а также горячее желание одного уважаемого друга Айрлендов
(гордившегося тем, что ему удалось удачно приобрести перекладину от кресла,
на котором когда-то сиживал Шекспир) узнать подробней про обстоятельства
богатого дара, побудили Уильяма-Генри обнародовать благодарственное письмо
Великого Барда и теплый ответ Саутгемптона. Письма демонстрировали не только
дружеские отношения графа с Шекспиром, но и благородство последнего, так как
он соглашался принять только половину от предлагаемого щедрого подарка!
Предупреждая возможные вопросы о том, каким образом письмо, посланное
Саутгемптону, могло остаться у Шекспира, Уильям-Генри сделал на нем пометку
("рукой Барда"), что это лишь копия. Другая - левая - рука понадобилась
"первооткрывателю" для импровизации почерка и подписи Саутгемптона. Он не
знал тогда, что существуют подлинные письма, действительно написанные этим
лордом...
Фантазия молодого клерка не знала отдыха. Он сообщил отцу, что в
загородном доме того самого таинственного джентльмена хранятся невообразимые
сокровища: оправленная в золото печатка из редкого камня с вырезанным
изображением столба-мишени для состязаний с копьем, два неразрезанных
шекспировских Первых фолио и прижизненный портрет Барда на сцене - в черном
одеянии и длинных красивых перчатках... Теперь уже отец теребил его, желая
поскорее увидеть эти сокровища. Сначала отцу был показан грубый набросок
пером, явно навеянный дройсхутовским портретом из Первого фолио; старший
Айрленд рисунок высмеял. Тогда появилось письмо Шекспира актеру Ричарду
Каули, в котором Бард предлагал вниманию коллеги некий "причудливый образ".
Для изготовления "причудливого образа" Уильям-Генри использовал купленный у
букиниста лист старой бумаги с цветными рисунками. На одной стороне его было
изображение пожилого голландца, на другой - молодого кавалера в костюме
эпохи Иакова I. Уильяму-Генри не составило труда придать лицу молодого
кавалера некоторое сходство с дройсхутовским портретом; на заднем плане
появились шекспировские инициалы, названия нескольких пьес и подобие его
герба. Знатоки Шекспира тут же определили, что это портрет Барда в роли
Бассанио в "Венецианском купце". Голландец обрел весы и нож, и каждый мог
понять, что перед ним - никто иной, как сам кровожадный Шейлок. Обнаружили
на рисунке и слабые "следы" подписи одного известного живописца начала XVII
века. Многих порадовало письмо, подтверждавшее приверженность Шекспира
англиканской церкви. Волнение в обществе нарастало, и всеобщие ожидания не
остались неудовлетворенными.
На свет появляются соглашение между Шекспиром и актерами Конделом и
Лоуином о распределении доходов, записка об уплате Шекспиру целых 50 фунтов
за представление, данное перед графом Лейстером в его доме. Последний
документ был, однако, датирован 1590 годом, и тут Айрленд-старший вспомнил,
что графа в этом году уже не было в живых. Сын запаниковал и хотел
злополучную записку сжечь, но отец предположил, что здесь могло иметь место
какое-то недоразумение двухвековой давности, поэтому решено было дату просто
отрезать. Этот эпизод порождает иногда сомнение в том, был ли
Айрленд-старший таким уж безнадежным простаком, слепо принимавшим на веру
басни и не блещущую грамотностью "антикварную" продукцию своего
предприимчивого отпрыска.
Не прошли мимо внимания публики и заметки Шекспира на полях нескольких
старых, но не очень ценных (купленных у букиниста) книг; таким образом,
подтверждалось существование у Барда собственной библиотеки. Вскоре нашелся
и каталог этой библиотеки, составленный лично Шекспиром; запись о двух
книгах, изданных в 1613 году, свидетельствовала, что каталог делался в конце
жизни, надо полагать - в Стратфорде, куда книги были перевезены из Лондона.
Кое-кто удивлялся, что до сих пор не найдено никаких писем Шекспиру от
коронованных особ, и, естественно, вскоре желающие могли лицезреть личное
письмо Елизаветы I "доброму мастеру Уильяму Шекспиру в театр "Глобус" на
Темзе" с благодарностью за присланные "милые стихи" и с напоминанием:
привести во дворец лучших актеров, "чтобы доставить удовольствие мне и лорду
Лейстеру, который будет с нами". По мнению некоторых тогдашних ученых, такая
теплая, почти дружеская переписка с королевой доказывала, что слухи, будто
Шекспир начинал театральную карьеру с присмотра за лошадьми зрителей и тому
подобных низких занятий - нелепость и что он с самого начала получил
признание и был обласкан сильными мира сего. Не знавшие года постройки
"Глобуса" ученые не заметили очередного (на целых 11 лет) хронологического
ляпсуса (опять этот Лейстер и этот "Глобус"!). Да и времени на размышления и
дотошные анализы не хватало: надо было переваривать еще более ошеломляющую
находку - любовное письмо Шекспира с приложением пряди его собственных
волос! Любовные клятвы Барда, его просьба "поцеловать мой бедный локон" не
могли оставить его поклонников равнодушными. Были в письме и два десятка
поэтических строк; о каких-то художественных качествах этого стихотворения
говорить не приходится, но будет справедливо отдать должное смелости
молодого клерка, не побоявшегося вступить в состязание с самим Великим
Бардом! Несколько волосков из драгоценной пряди были оправлены в золото и
стали частью памятных колец, украсивших пальцы самых верных поклонников
Барда.
Старший Айрленд тем временем работает над изданием своего альбома
гравюр "Уорикширский Эйвон", где собирается подробно сообщить о найденных
его сыном шекспировских рукописях. Но прежде он хочет, чтобы текст этого
сообщения был просмотрен их таинственным владельцем - "мистером X", как
обозначил его сын. Завязалась переписка; забавно, что, сочиняя письма отцу
от имени таинственного благодетеля, Уильям-Генри не потрудился даже изменить
свой почерк! Мистер Х особенно обращал внимание Сэмюэла Айрленда на
выдающиеся интеллектуальные и нравственные качества его сына, на его
несомненный литературный дар, на сочиненную им пьесу (монолог из этой пьесы
прилагался), не уступающую по стилю и глубине мысли любой из шекспировских.
"Ваш сын - брат по гениальности Шекспиру, и он единственный человек, который
всегда идет рука об руку с Шекспиром". Право же, молодому Айрленду нельзя
отказать в остроумии и некоторых литературных способностях. Но ему не
хватало чувства меры, хотя успех такого дерзкого розыгрыша мог бы вскружить
голову и более осторожному и зрелому человеку.
Разоблачение иногда казалось почти неизбежным, хотя и не со стороны
эрудитов, знатоков истории и старинных рукописей. То посетитель случайно
уронил документ, "заверенный" восковой печатью, и она развалилась на две
половинки, из которых ее смастерил фальсификатор, то горничная увидела, как
он пишет письмо от имени королевы Елизаветы, то обнаружилась подлинная
подпись Хеминга, нисколько не похожая на закорючку Айрленда. Кое-как
удавалось выкручиваться...
Публично никто пока не обвинял Уильяма-Генри в подлоге, и работа по
изготовлению шекспировских раритетов продолжалась; коллекция
Айрленда-старшего пополнялась. Появилась "очищенная от темных мест и
вставок, сделанных актерами" версия "Короля Лира", а также несколько страниц
"самого авторского из всех вариантов "Гамлета". Более того, обозначились
контуры совершенно нового шекспировского произведения, о котором до этого
никто никогда не слышал - исторической трагедии "Вортигерн и Ровена". За
нехваткой времени отцу показывались листы с текстом трагедии, написанным
рукою сына, с объяснением, что ""мистер X" не желает расставаться с
оригиналом, пока он не будет полностью скопирован...".
Наконец, в феврале 1795 года, решив, что его коллекция обрела
достаточную полноту и убедительность, Сэмюэл Айрленд открыл ее для
публичного обозрения. Наверное, в этот день он и его сын совершили свою
самую серьезную ошибку. Если бы вместо этой амбициозной затеи они просто
объявили, что драгоценные рукописи пропали, исчезли, украдены или где-то
сгорели, положение в шекспироведении сегодня выглядело бы несколько иначе...
Сначала все шло гладко. Желающих ознакомиться с раритетами было больше,
чем ожидалось. Прославленный историк литературы Джеймс Босуэл-старший, друг
Мэлона, не ограничившись словами одобрения и восторга, опустился на колени и
поцеловал один из выставленных экспонатов: "Слава Богу, я дожил до того, что
увидел эти бесценные реликвии нашего Барда". Секретарь Геральдической палаты
Фрэнсис Уэбб восторгался не менее бурно: "Эти документы содержат в себе не
только подписи, начертанные его рукой, но и отпечаток его души, его гения...
Эти документы показывают его исполненным благородства, дружелюбия,
милосердия, благодарности и любви. Здесь мы увидели не только поэта, но и
человека".
Некоторые посетители, однако, с сомнением покачивали головой. Историк
Джозеф Ритсон внимательно все осмотрел, задал Уильяму-Генри несколько
конкретных вопросов и удалился, не сказав ни слова. Своему другу он написал,
что "шекспировские бумаги, о которых так много говорят, - это набор
подделок, рассчитанный на обман публики". Однако вслух собственного мнения
он почему-то не высказал, и большинство продолжало верить Айрлендам; список
подписчиков на готовящееся издание айрлендовских "рукописей" продолжал
пополняться новыми именами, в том числе и весьма почтенными.
Кое-кто высказал мысль, что если существуют какие-то законные
наследники Шекспира, они могут потребовать передачи им найденных документов.
Это встревожило Уильяма-Генри, и в результате вскоре появился новый
документ, написанный лично Уильямом Шекспиром еще в октябре 1604 года! Этим
документом Шекспир оставлял некоему Уильяму-Генри Айрленду рукописи своих
пьес и при этом объяснял, почему он так поступает. Оказывается, Бард, по
вине подгулявшей компании, опрокинувшей лодку, в которой он переправлялся
через Темзу, оказался в воде, и несомненно утонул бы, но отважный
Уильям-Генри Айрленд с риском для жизни вытащил его на берег. К акту дарения
прилагался даже эскиз строения в Блэкфрайерсе, "где живет мистер Айрленд".
Еще был лист пергамента с изображением гербов Шекспира и Айрленда, связанных
цепью, а под этим рисунком - трогательные благодарственные вирши Великого
Барда.
Надо сказать, что (по причуде истории) человек по имени Уильям Айрленд
действительно жил в одно время с Шекспиром и с Шакспером! В декабре 1604
года он арендовал у лондонца Генри Уолкера строение (привратницкую), ту
самую, которую в марте 1613 года купит у Уолкера Уильям Шакспер. Купчая на
это строение, где упоминается и имя арендатора Айрленда, вместе с закладной
на эти строения была найдена в конце XVIII столетия; оба документа получили
известность, потому что содержат две из шести найденных подписей Шакспера.
Можно представить себе радость нашего клерка, когда он увидел почти что свое
имя в факсимильном воспроизведении подлинного шекспировского документа!
"Уточнить" Уильяма Айрленда в Уильяма-Генри Айрленда (при уже
накопленном опыте и наличии нескольких чистых листов старинной бумаги)
являлось делом несложным. Отцу было сказано, что у "мистера X" имеются
документы, подтверждающие происхождение их семьи от того самого, жившего в
шекспировские времена Айрленда. У отца от таких как с неба свалившихся
новостей голова шла кругом. К тому же некоторые влиятельные друзья полагали,
что Герольдия не будет возражать, если Сэмюэл Айрленд захочет соединить свой
герб с шекспировскими!
Но все было превзойдено "Актом от 23 февраля 1611 года" - это было
нечто вроде предварительного шекспировского завещания. В отличие от
подлинного завещания Шакспера, найденного в 1747 году, произведение
Уильяма-Генри Айрленда не должно было оставить ни малейшего сомнения, что
судьба литературного наследия заботила Шакспера не меньше, чем судьба
серебряной чаши и второй по качеству кровати. Джону Хемингу предписывалось
открыть большой дубовый сундук в театре "Глобус", достать оттуда рукописи
нескольких пьес, в том числе "Тит Андроник", "Два веронца", "Генрих VIII"
(!) и передать их Бербеджу и еще двоим актерам, себе же взять пять пьес, в
том числе "никогда не печатавшуюся пьесу "Генрих VII"". Жене возвращались
писанные ей когда-то любовные письма Барда, - также она получала его
небольшой портрет, несколько колец и приличную сумму в 180 фунтов, что,
конечно, объясняло, почему ей ничего не оставлялось в завещании 1616 года.
Дочери (имя не названо - очевидно, младший Айрленд торопился или забыл,
что дочерей у Шакспера было две) завещалась сумма поменьше, но зато она
получала его "любимое кольцо, подаренное Саутгемптоном". Самое деликатное и
волнующее поручение давалось другу Хемингу, оно касалось некоего не
названного по имени ребенка. Этому ребенку, по достижению им 15 лет, Хеминг
должен вручить солидную сумму; ему же надлежит передать из заветного сундука
18 пьес, никогда еще не печатавшихся, и еще 8 других, вместе с пьесой
"Король Вортигерн". Все эти пьесы (а также те, которые Бог еще сподобит
драматурга написать) и все доходы от их печатания и постановок в силу
данного документа становились навечно собственностью этого таинственного
ребенка и его потомков! Наметились контуры потрясающей коллизии -
проживавший в конце XVIII столетия на Норфолк-стрит в Лондоне клерк
Уильям-Генри Айрленд вот-вот должен был превратиться в прямого потомка, а
стало быть и наследника Великого Барда!
Все, казалось, шло к этому. Был издан роскошный том с воспроизведением
"писем, документов и рукописей, включая трагедию о короле Лире и фрагмент
трагедии о Гамлете, находящихся во владении Сэмюэла Айрленда". В театре
готовилась премьера неизвестной доселе драмы Шекспира "Король Вортигерн"...
Но издание "рукописей" позволило, наконец, вмешаться самому Мэлону.
Осматривать собрание Айрленда в его доме Мэлон не хотел, от встречи же
где-нибудь в другом месте Айрленд уклонялся. Теперь факсимильное
воспроизведение "документов", "писем" и "рукописей" было в руках Мэлона, и
ознакомление с ними сразу подтвердило его самые худшие опасения. В отличие
от Ритсона Мэлон не стал скрывать, что все бумаги Айрленда - топорные
подделки. Его книга "Исследование некоторых рукописей и документов,
опубликованных 24 декабря 1795 года и приписываемых Шекспиру, королеве
Елизавете и графу Саутгемптону..." появилась в конце марта 1796 года.
Содержание, орфография, обстоятельства появления сенсационных "документов"
неоспоримо свидетельствовали о грубой фальсификации, и Мэлону с его
эрудицией не составило большого труда доказать это. Пункт за пунктом он
разобрал все признаки подделки: незнание фальсификатором даты смерти
Лейстера и даже ориентировочной даты постройки "Глобуса"; не имеющие ничего
общего с подлинными "подписи" королевы Елизаветы, графа Саутгемптона, актера
Хеминга; смехотворная орфография (удвоение согласных для придания
транскрипции слов "староанглийского" вида) и т. п. Вывод о грубой
фальсификации был неоспорим, и Мэлон сожалел об уроне, который эта история
нанесла доброму имени и славе Великого Барда во всем мире.
Выступление Мэлона не оставило от айрлендовских "раритетов" камня на
камне. Наступило всеобщее отрезвление. Люди удивлялись, как они умудрились
попасться на удочку малообразованного юнца; многие, в том числе и поверившие
Айрленду ученые, оправдываясь, ссылались на то обстоятельство, что бумага,
пергамент, печати на документах и письмах были подлинными, и они не могли
догадаться, что на старинной бумаге специальными чернилами писались, а потом
срезанными с подлинных документов печатями удостоверялись поддельные письма
и юридические акты.
Айрленд-старший пытался защищать свои сокровища, но у публики уже спала
пелена с глаз. "Король Вортигерн" был с позором изгнан со сцены. В газетах
появились ядовитые пародии и карикатуры на содержимое айрлендовского
сундука, и, наконец, сам главный герой - Уильям-Генри Айрленд опубликовал
"Правдивый отчет о шекспировских рукописях", где откровенно, подчас рисуясь
и любуясь своей изобретательностью, но изображая раскаяние, поведал, как он
изготовлял свою наделавшую столько шума продукцию. Он утверждал, что отец до
конца не подозревал о действительном положении дел. Не исключено, что так
оно и было и что этот ограниченный обыватель стал жертвой своей излишней
доверчивости и владевшей его сердцем пылкой, но слепой Любви к Великому
Барду из Стратфорда. Он умер в 1800 году, ненадолго пережив позорное
крушение собственных надежд и амбиций; мнения ученых-историков о его роли и
степени вовлеченности в фальсификации расходятся и сегодня. Его сын до конца
жизни с трудом сводил концы с концами, утешаясь лишь тем, что его имя будет
навсегда связано с Шекспиром, - пусть и таким необыкновенным и нелестным
образом.
Всю эту нашумевшую в конце XVIII века историю часто рассматривают как
забавный анекдот или досадный курьез: не отягченный знаниями двадцатилетний
клерк, чье душевное здоровье остается под вопросом, в течение нескольких лет
морочил головы и наставлял нос чуть ли не всему британскому литературному
истеблишменту, не говоря уже о простых англичанах. Но если даже относиться к
успеху Уильяма-Генри Айрленда как к курьезу, его причины нельзя свести
только к странным наклонностям начитавшегося исторических романов юнца,
тупости и амбициям его родителя. Свою роль здесь сыграл уже ощущавшийся
(пусть и смутно) разрыв между поднимаемым на небывалую высоту стратфордским
культом и отсутствием каких-либо документов, подтверждающих достоверность
лежащих в его основе представлений о Великом Барде. Таких документов, таких
фактов нет и сегодня.