Страница:
доказывает таким путем, что он не Гусь,
Томасу Кориэту, путешественнику
СОНЕТ
Устраиваем яркий наш балет
Мы Петуха Одкомбского во славу.
"Нелепости" с обувкой вместе браво
Слатал мастеровитый Кориэт.
Глаза обозревали белый свет,
А руки том писали многоглавый,
И ноги шли походкою корявой,
Но отдыха в пути не знал он, нет.
Он масло сберегал на башмаках, салате,
И хоть едой бывал он поглощен,
"Нелепость" на десерт кулдыкал он,
Всех ублаготворяя таровато.
Главу пред ним, о путник, обнажи,
О нем, поэт, в сонетах расскажи.
РИЧАРДУС МАРТИН заканчивает.
ИОАННЕС ОУЭН начинает:
К читателю
Во славу сего достойного труда и во славу Автора
его соответственно
Не столь в лисице хитростей таится,
Сколь смеха мудрого таят сии страницы.
Ищите же и верьте: в них сама
Игра великого Британского Ума.
ИОАННЕС ОУЭН заканчивает.
Волшебный остров книжника Просперо и его завещание. - И мертвых лица
были сокрыты, и молчали все... - Тайные элегии. - И Мэннерс ярко сияет... -
Когда же появились шекспировские пьесы о войне Алой и Белой розы?
В 1609 году состояние здоровья Рэтленда несколько улучшилось, а
благосклонность короля помогла ему поправить свое финансовое положение. Он
посещает Кембридж, занимается делами по устройству госпиталя и богадельни в
соседнем с Бельвуаром Боттесфорде. Елизавета последние несколько лет живет в
основном вне Бельвуара - в других имениях Рэтлендов или у своей тетки...
20 мая 1609 года друг и доверенное лицо Эдуарда Блаунта, Томас Торп,
зарегистрировал в Компании печатников и книгоиздателей книгу под названием
"Шекспировы сонеты" ("Shake-speares Sonnets"). Сам Блаунт в это время был
занят работой над огромными "Кориэтовыми Нелепостями"; затем к "Кориэту"
подключится и освободившийся Торп, издав "Одкомбианский Десерт". 2 октября
1610 года Ричард Баньян зарегистрировал "книгу под названием "Славься
Господь Царь Иудейский"" без имени автора. Книга появится потом с именем
"Эмилии Лэньер, жены капитана Альфонсо Лэньера". Лицензию на ее издание, как
и на издание Кориэтовых трудов, дает капеллан архиепископа Кентерберийского,
воспитанник Оксфордского университета доктор Мокет, - его имя есть среди
тех, кому Кориэт шлет шутовские приветы из Индии. В 1609 году Генри Госсон
выпускает "Перикла", зарегистрированного за год до того Блаунтом; потом
Госсон станет главным издателем памфлетов Водного Поэта Его Величества.
Таким образом, появление всех этих книг находится в тесной взаимосвязи,
которую практически обеспечивают Эдуард Блаунт и стоящие за ним Пембруки.
Почти все шекспироведы согласны с тем, что шекспировские сонеты
печатались без какого-либо участия автора и даже без его ведома.
Но вот в отношении того, к кому адресуется в своем странном обращении
Торп, мнения, как известно, расходятся. Из торповского обращения явствует,
что этот таинственный W.H., во-первых, присутствует в некоторых сонетах, а
во-вторых, своим появлением книга сонетов обязана только ему, то есть он
передал эти сонеты - не спросясь автора - издателю. Большинство ученых, в
том числе такие авторитеты, как Э. Чемберс и Д. Уилсон, считали, что за
инициалами "W.H." скрывается Уильям Герберт, граф Пембрук, и после того, как
мы так много узнали о Рэтлендах, Пембруках, об издателе Блаунте, нам будет
нетрудно присоединиться к мнению Чемберса и Уилсона. То, что написанные
бельвуарской четой (в основном Роджером) сонеты оказались у их ближайших
друзей и родственников Пембруков, - вполне естественно, на это намекал еще
Мерез; и осмелиться передать эти лирические, интимные стихотворения издателю
без согласия автора (авторов) могла позволить себе только такая
высокопоставленная персона, какой являлся граф Пембрук.
В августе 1610 года Пембруки снова приезжают в Бельвуар вместе с
Елизаветой. Мы уже знаем, что более ранние посещения ими больного Рэтленда
нашли отражение в начале поэмы Честера, когда Госпожа Природа (Мэри
Сидни-Пембрук) и Феникс привозят живущему на высоком холме Голубю полученный
от Юпитера (короля Иакова) чудодейственный бальзам для его головы и ног.
Вполне возможно, что этот "бальзам" - не поэтическая фантазия Честера и что
король действительно велел своему лекарю изготовить для бельвуарского
страдальца какое-то особое снадобье {Можно в связи с этим вспомнить, что, по
представлениям той эпохи, законный монарх мог исцелять людей от некоторых
болезней.}. Но ни королевские, ни домашние лекарства, ни даже столь
излюбленные тогдашними эскулапами кровопускания не приносили заметного
облегчения...
Обстановка в Бельвуаре вокруг постепенно угасающего Рэтленда и его
поэтической подруги наложила отпечаток на последнюю шекспировскую пьесу
"Буря". Созданная в 1610-1611 годах, эта пьеса, однако, будет через
десятилетие помещена в Великом фолио первой, и это говорит о значении,
которое придавали ей составители.
Сюжет "Бури", определенных источников которого - в отличие от других
шекспировских пьес - не установлено, несложен. Герцог Миланский Просперо,
предательски свергнутый своим братом Антонио, оказывается вместе с дочерью
Мирандой на необитаемом острове, где кроме них живет еще одно, довольно
странное существо - Калибан, сын ведьмы Сикораксы, которого Просперо научил
говорить и приучил исполнять черную работу.
Просперо - волшебник, он может повелевать духами и стихиями. Миранда за
время пребывания на острове превращается во взрослую девушку. Отец
рассказывает ей историю совершенного по отношению к нему предательства. Из
этого рассказа можно многое узнать об интересах и занятиях герцога
Миланского - не только первейшего из италийских князей по своему могуществу
и влиянию, но, оказывается, и не имеющего себе равных в свободных
искусствах:
"Занятьями своими поглощен,
Бразды правленья передал я брату
И вовсе перестал вникать в дела.
...Отойдя от дел,
Замкнувшись в сладостном уединении,
Чтобы постичь все таинства науки,
Которую невежды презирают,
Я разбудил в своем коварном брате
То зло, которое дремало в нем...
...Он хотел Миланом
Владеть один, всецело, безраздельно.
Ведь Просперо - чудак! Уж где ему
С державой совладать? С него довольно
Его библиотеки!..{*}"
{* В оригинале буквально: "Мне, бедняку, моя библиотека была вполне
достаточным герцогством".}
Заручившись поддержкой короля Неаполя, брат изгоняет Просперо с
дочерью. Их посадили на полусгнивший остов старого корабля и отдали во
власть морской стихии. Из сострадания благородный Гон-зало снабдил их
одеждой, провиантом и пресной водой; при этом, зная, как Просперо дорожит
своей библиотекой, Гонзало позволил изгнаннику взять с собой несколько
любимых книг, которые для него "были дороже самого герцогства". Это дважды
повторенное утверждение о том, что книги, библиотека для Просперо превыше
всего, дороже герцогства, не должно пройти мимо нашего внимания: оно
показывает истинные интересы истинного Шекспира, ибо мало кто в
шекспироведении оспаривает, что в словах, во всем духовном облике Просперо
часто чувствуется сам автор {Хотя прямолинейно и везде отождествлять
Просперо с автором пьесы, как это делают некоторые шекспировские биографы,
нельзя. Дело явно обстоит гораздо сложнее.}. Однако язык, которым говорит
Просперо, - это язык человека, привыкшего не только размышлять и рассуждать,
но и повелевать. И вне библиотеки, вне духовных интересов заботы Просперо -
это заботы владетельного сеньора, и в изгнании сохраняющего усвоенную с
детства привычку к власти.
Попав на необитаемый остров, Просперо заботится о воспитании и
образовании своей дочери:
"И тут я стал учителем твоим -
И ты в науках преуспела так,
Как ни одна из молодых принцесс,
У коих много суетных занятий
И нет столь ревностных учителей" (I, 2).
(На фоне подчеркнутых забот Просперо об образовании Миранды невольно
вспоминается, что жена и младшая дочь Уильяма Шакспера из Стратфорда всю
жизнь оставались неграмотными, а старшая дочь в лучшем случае умела лишь
расписаться.)
Узнав, что в море находится корабль, на котором плывут король Алонзо со
своей свитой, в том числе и Антонио - брат Просперо, последний вызывает
страшную бурю; его враги оказываются выброшенными на берег, в его власти.
Придя в себя после пережитого кораблекрушения, королевские вельможи и
прихлебатели быстро показывают свои волчьи повадки. Антонио подговаривает
Себастьяна убить его брата, короля Алонзо, и завладеть престолом. Дворецкий
Стефано и шут Тринкуло - отвратительные пьяницы - вместе с Калибаном хотят
убить Просперо.
Обезоружив врагов и продемонстрировав им свою силу, заставив их
страдать и раскаиваться, Просперо неожиданно отказывается от мести. Он
прощает злоумышленников, помогает сыну короля Фердинанду и Миранде,
полюбивших друг друга. А дальше Просперо отпускает на свободу служившего ему
духа Ариэля и объявляет о намерении не прибегать отныне к чарам:
"А там - сломаю свой волшебный жезл
И схороню его в земле. А книги
Я утоплю на дне морской пучины,
Куда еще не опускался лот" (V, 1).
В эпилоге, который произносит отрекшийся от своего могущества Просперо,
мы слышим голос усталого, больного человека. Хотя ему возвращен его Милан,
умиротворенный взор Просперо устремлен к близкому концу - "каждая третья моя
мысль - о смерти".
Почти все, писавшие о "Буре", отмечали в пьесе сильное субъективное,
идущее от самого автора начало; Просперо - это, несомненно, если не автор,
то кто-то неотделимо близкий ему, его мыслям и чувствам. Многие считали - и
продолжают считать, - что образ Просперо, это соединение в одном лице
мудрости, понимания человеческих слабостей и снисхождения к ним, показывает
Шекспира в последние годы его жизни. Просперо прощается с жизнью; в словах,
с которыми он покидает сцену, нельзя не почувствовать торжественного тона
завещания. И это завещание неоднократно пытались прочитать и истолковать.
Сделать это стратфордианским биографам непросто:
в 1611 году Шакспер здравствовал и занимался своими обычными делами.
Только зная о последних днях Роджера и Елизаветы Рэтленд, можно проникнуть в
смысл этой пьесы, прочитать завещание Просперо, так разительно отличающееся
от знаменитого стратфордского завещания, которое будет составлено через пять
лет. 1 ноября 1611 года "Буря" была представлена королю во дворце Уайтхолл,
и монарх, который знал о Потрясающем Копьем несравненно больше, чем
сегодняшние шекспироведы, смотрел пьесу с пониманием и сочувствием. Значение
"Бури" хорошо осознавали составители и редакторы Великого фолио - пьеса не
только помещена в фолианте первой, но и отпечатана необычайно тщательно,
текст полностью разделен на акты и сцены, снабжен списком действующих лиц с
их характеристиками.
В пьесе есть сильные реалистические сцены, в которых видна уверенная
рука автора "Гамлета" и "Лира". Это прежде всего открывающий пьесу эпизод на
корабле, носимом безжалостной бурей по бушующему морю, эпизод потрясающей
силы и убедительности. Обстановка на гибнущем корабле, отчаянные попытки
экипажа бороться со стихией переданы несколькими репликами и командами
боцмана, свидетельствующими о том, что человек, писавший эти строки, был
знаком с мореплаванием отнюдь не понаслышке, он хорошо знал быт и язык
моряков, знал, что творится на парусном корабле во время бури.
В связи с поисками источников сюжета исследователи задавались и
вопросом о местоположении острова, на котором происходит действие "Бури".
Судя по тому, что корабль короля Алонзо плывет из Туниса в Неаполь, этот
остров должен находиться где-то в Средиземном море, но в то же время дух
Арйэль говорит о "росе Бермудских островов". Следует ли отсюда заключать
(как это делают некоторые биографы), будто автор "Бури" действительно
считал, что Бермудские острова находятся в Средиземном море? Ясно, что
географические названия здесь, как и в некоторых других шекспировских
пьесах, являются нарочито условными.
Давно уже шекспироведы обратили внимание на то, что через многие пьесы
Шекспира проходит - почти навязчиво - тема вражды братьев, причем обычно
младший злоумышляет против старшего, законного главы рода. Эта вражда
присутствует в "Как вам это понравится", "Много шума из ничего", "Гамлете",
"Короле Лире", "Макбете", и, наконец, в "Буре". Некоторые сторонники
рэтлендианской гипотезы склонны видеть в дважды повторенной в "Буре" теме
заговоров младших братьев против старших (Антонио против Просперо и
Себастьян против Алонзо) свидетельство серьезных интриг Фрэнсиса, брата
Рэтленда, с целью побыстрее устранить больного и углубленного в свои книги и
странные занятия графа, не имевшего к тому же прямых наследников. Эти
рэтлендианцы полагали, что "Буря" была написана больным Рэтлендом, дабы
воздействовать на брата и его сообщников, пристыдить, заставить отказаться
от коварных планов. Делались даже предположения, что, несмотря на такие
методы увещевания, брат-преступник все-таки довел дело до конца - умертвил
Рэтленда и его жену.
Сегодня, после нескольких десятилетий исследований и анализа
документов, можно сказать, что для утверждений и предположений о
насильственной смерти бельвуарской четы нет оснований, и честеровский
сборник - еще одно подтверждение тому. Однако образ мудрого книжника -
миланского герцога, готовящегося к уходу из жизни и прощающегося со своими
книгами и трудами, - неоспоримо напоминает угасающего хозяина Бельвуара как
раз в период создания этой последней шекспировской пьесы. Я не буду здесь
подробно останавливаться на возможности уверенной идентификации такого
образа, как Миранда, но необыкновенные отношения Роджера и Елизаветы
Рэтленд, напоминающие скорее отношения молодой девушки со старшим братом или
с любящим мудрым отцом и воспитателем, сходство Миранды с джонсоновской
девой Мариан из "Печального пастуха", ряд аллюзий в пьесах Бомонта и
Флетчера и в честеровском сборнике позволяют отметить явные параллели,
узнать в Миранде "жертву любви" - Елизавету Сидни-Рэтленд.
Положение больного, тающего на глазах Рэтленда (вспомним "вид Голубя,
подобный бледному лику Смерти") не могло не быть предметом разговоров и
забот окружающих, и прежде всего - его братьев. Эти разговоры, возможно,
даже какие-то практические шаги в предвидении близкой развязки не остались
незамеченными больным, вероятно - очень мнительным человеком. Его отношения
с двумя братьями-католиками никогда не были особенно теплыми, а с самым
младшим - Оливером, близким к иезуитам, они были определенно неприязненными
(это нашло отражение еще ранее, в "Как вам это понравится"). Хотя
документальных следов каких-то злоумышлении со стороны Фрэнсиса, к которому
должен был перейти графский титул, нет, похоже, что Рэтленд ему не очень
доверял. К тому же он не мог не думать о своей супруге, хрупком существе,
которому предстояло после его ухода остаться одной в этом мире низких
страстей, корысти и торжествующего зла {Вспомним последнюю строку сонета
66.}. Ее фальшивое положение в глазах света, вероятно, волновало близких ей
женщин - Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд, Мэри Рот. Да и ей самой будущее
теперь виделось в гораздо более мрачном свете, чем раньше. Рыцарское
поклонение таких блестящих кавалеров, как Овербери или Бомонт, могло,
конечно, скрашивать общую безрадостную картину. Но решение последовать за
Рэтлендом уже созрело в ее сердце, хотя и он сам, и ее друзья, принимавшие
участие в создании "Бури", пытались показать "Миранде", что другая любовь,
простое человеческое счастье ей не заказаны, пусть и в будущем...
А пока, в продолжающихся попытках Пембруков изменить отношения
платонической четы, "привести Голубя в постель Феникс", принял посильное
участие и Бен Джонсон, написавший в этот период две пьесы-маски, посвященные
примирению и возрождению любви после разлада, - "Любовь, освобожденная от
заблуждений" и "Любовь возрожденная".
В "Буре" есть и другие аллюзии в сторону Бельвуара и его хозяев. Так,
убедившись в сверхчеловеческом могуществе мудрого Просперо,
Себастьян восклицает, что теперь он верит в существование единорогов {В
гербе Рэтлендов - два единорога.}, в то, что в "Аравии есть одно дерево -
трон Феникса, и один Феникс царствует там в этот час" Антонио и Гонзало
присоединяются к нему да, они действительно видели на "острове" эти чудеса,
да, необыкновенный образ жизни (manners) его обитателей поразил их (III, 3)
Мэннерс, Мэннерс... В другом месте (II,1) Гонзало восторгается буйной
растительностью "острова", его прекрасной зеленой травой, а Антонио вдруг,
ни с того ни с сего заявляет, что почва здесь действительно (indeed) рыжего
цвета (tawny) {В графстве Рэтленд часто встречаются почвы красноватого цвета
- из-за содержащихся в них железистых руд Антонио здесь явно обыгрывает
староанглийское и французское rutilant (красный), сходное с названием
графства (Rutland) Происхождение староанглийского и французского rutilant -
латинское. О происхождении же самого названия графства существуют разные
мнения {1}, не исключено, что оно пошло (или закрепилось) именно в силу
этого значения слова rutilant Выше я уже указывал на другой пример
обыгрывания названия графства - и графского титула Роджера Мэннерса - его
однокашником поэтом Уивером, как Root of Land - "корень страны".}
Много соображений было высказано литературоведами о странном, ни на что
не похожем образе Калибана. В нем видели то прообраз будущего "грядущего
хама", то даже порабощенного колонизаторами туземца, восстающего против
своих угнетателей. Но никто не обратил внимания на параллели, различимые в
образах этого сына "проклятой колдуньи Сикораксы" и грубого, неотесанного
скотника Лорела - сына пэпплуикской ведьмы в джонсоновском "Печальном
пастухе" Джонсоновская ведьма, так же как и Сикоракса, заточает своих жертв
в расщепе старого дерева, держит в услужении расторопного духа Пака (Ариэль
в "Буре") Джонсон говорил Драммонду, что в своей пасторали он в образе
ведьмы вывел графиню Сэффолк Можно добавить, что эта дама, после
скандального брака ее дочери с юным Эссексом - братом Елизаветы Рэтленд,
зная о характере отношений последней с мужем и в предвидении близкой
развязки, не скрывала матримониальных планов свести Елизавету со своим
младшим сыном, так же пытается пэпплуикская ведьма свести Лорела с девой
Мариан, а Калибан одно время покушается на Миранду Параллели здесь
несомненны, но мог существовать и другой прототип неблагодарного дикаря -
кто-то из тех, кого Рэтленд, как и Просперо, "научил говорить", в любом
случае, образ Калибана - не выдумка, а злая и презрительная карикатура на
реальную одиозную личность, случайно оказавшуюся в зеленой Бельвуарской
долине и затаившую злобу против ее хозяев
Герцог Миланский впервые появляется не в "Буре" мы находим носителя
этого титула в списке действующих лиц шекспировских "Двух веронцев", а также
в пьесе Бомонта и Флетчера "Женоненавистник" (1607) В "Триумфе любви",
пьесе, сочиненной, как считают, одним Бомонтом, появляется герцог Миланский
Ринальдо и его "скрытая" герцогиня Корнелия; написанная в 1620 году пьеса
Мессенджера называется "Герцог Миланский"; в Милане происходит действие
пьесы Джонсона "Дело изменилось". Такое пристрастие к Милану и его правителю
любопытно и само по себе, и ввиду сходства ситуаций и аллюзий, в этих пьесах
содержащихся. А вот в "Триумфе чести" - пьесе, также принадлежащей перу
Бомонта и входящей в тот же цикл из четырех пьес, что и "Триумф любви",
действует такой персонаж, как герцог Афинский, носящий имя Софокла, а его
жена Дориген названа "примером чистоты". С "Бурей" все эти произведения
связывает не литературная мода, а общие герои, трагическая история
бельвуарской поэтической четы.
Последняя шекспировская пьеса "Генрих VIII", датируемая 1613 годом,
была, как это общепризнано в шекспироведении, дописана Джоном Флетчером.
Объяснить это стратфордианским биографам нелегко: ведь Уильям Шакспер жил
еще долгих три года. Нет удовлетворительного объяснения этому у
оксфордианцев, дербианцев, сторонников других нестратфордианских теорий и
гипотез. Кроме рэтлендианской. Ибо в 1612 году Рэтлендов не стало, и кому же
было дописывать неоконченную пьесу, оставшуюся после них, как не преданному
"поэту Бельвуарской долины", драматургу, компаньону Фрэнсиса Бомонта, Джону
Флетчеру.
Болезнь прогрессировала, и весной 1612 года Рэтленд был доставлен в
Кембридж к знаменитому тогда врачу Уильяму Батлеру. То, что нам известно о
тогдашней медицине и применявшихся ею методах, не позволяет обольщаться
относительно характера помощи, которую мог получить от врачей тяжело больной
человек, после перенесенного паралича временами лишавшийся речи (об этом
пишет в сохранившемся письме из Кембриджа некто Джон Торис).
8 мая 1612 года в Кембридже, в присутствии своего любимого брата
Джорджа, хозяин Бельвуара и "главный человек Шервудского леса" подписывает
завещание: "Я, Роджер, граф Рэтленд... будучи больным телом, но в полной и
совершенной памяти..." Главным наследником завещатель оставлял следующего за
ним по старшинству брата Фрэнсиса. Достойные суммы выделялись другим членам
семьи, специально предусмотрены средства на образование, которое предстояло
получить юным племянникам. Не были забыты и слуги - Фрэнси-су предписывалось
вознаградить каждого из них в меру их достоинств и продолжительности службы;
крупная сумма предназначалась на сооружение госпиталя и богадельни в
Боттесфорде, а также обоим кембриджским колледжам, где учился граф Рэтленд,
- колледжу Королевы и колледжу Тела Христова... И лишь Елизавете, графине
Рэтленд, своей законной супруге, завещатель не оставил абсолютно ничего, он
вообще не упомянул ее!
Завещание владетельного лорда, в котором ни разу не упомянута его жена,
является крайне удивительным документом. Если говорить только о семьях
Мэннерсов и Сидни, то можно вспомнить завещание Филипа Сидни, назначившего
исполнителем своей последней воли жену Франсис, мать годовалой тогда
Елизаветы, и оставившего ей половину состояния. После смерти Джона Мэннерса
- отца Роджера - всеми делами и имуществом распоряжалась, в соответствии с
последней волей покойного, его вдова. Полное отсутствие Елизаветы Рэтленд в
завещании мужа противоречит не только ее законным правам и традициям обоих
семейств. При жизни муж, несмотря на временами весьма стесненные финансовые
возможности, никогда не отказывал Елизавете в оплате ее личных расходов
(напомню затраты на платье и драгоценности для участия в постановке маски
"Гименей" - свыше тысячи фунтов!). Когда она жила в Лондоне или в другом
имении Рэтлендов, управляющий исправно высылал ей по указанию графа
достаточные средства... Как можно совместить это постоянное внимание и
заботу о ней - даже в период их раздельной жизни - с полным, просто
непостижимым "забвением" ее в завещании?
Клауд Сайке, внимательно изучавший все документы, относящиеся к
Рэтленду, но не придававший не очень ясной для него фигуре дочери Филипа
Сидни особого значения, пишет по поводу отсутствия ее имени в завещании:
"Для Рэтленда она уже была мертва" {2}, употребляя это выражение как
метафору. Однако после исследования честеровского сборника и зная, что
произошло летом 1612 года вслед за смертью Рэтленда, мы можем повторить эти
слова в буквальном их смысле.
Ведь - как свидетельствует Честер - Феникс уходит из жизни сразу же
после Голубя не случайно: они заранее условились вместе покинуть этот мир. И
когда Рэтленд излагал нотариусу свою волю, он знал, что его супруга
последует за ним, поэтому-то он и не оставляет ей ничего, - как и ему, ей
ничего уже в этом мире не требовалось.
Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, скончался в Кембридже 26 июня 1612 года.
Тело его было набальзамировано (есть запись дворецкого о плате
бальзамировщику), но доставлено в родные места, находящиеся всего в сотне
километров, только 20 июля. По обычаю, перед похоронами гроб с телом
покойного должны были выставить в его доме, чтобы родные и домочадцы могли с
ним попрощаться. Но на этот раз - и позднейший историк Бельвуара Ирвин Эллер
{3} не смог найти этому никакого разумного объяснения - обычай был грубо
нарушен. Закрытый гроб сразу же препроводили в церковь соседнего селения
Боттесфорд и предали земле в фамильной усыпальнице Рэтлендов, рядом с
могилами отца и матери покойного графа; при этом с самого момента прибытия
процессии из Кембриджа никому не было дозволено видеть лицо покойника! И -
Томасу Кориэту, путешественнику
СОНЕТ
Устраиваем яркий наш балет
Мы Петуха Одкомбского во славу.
"Нелепости" с обувкой вместе браво
Слатал мастеровитый Кориэт.
Глаза обозревали белый свет,
А руки том писали многоглавый,
И ноги шли походкою корявой,
Но отдыха в пути не знал он, нет.
Он масло сберегал на башмаках, салате,
И хоть едой бывал он поглощен,
"Нелепость" на десерт кулдыкал он,
Всех ублаготворяя таровато.
Главу пред ним, о путник, обнажи,
О нем, поэт, в сонетах расскажи.
РИЧАРДУС МАРТИН заканчивает.
ИОАННЕС ОУЭН начинает:
К читателю
Во славу сего достойного труда и во славу Автора
его соответственно
Не столь в лисице хитростей таится,
Сколь смеха мудрого таят сии страницы.
Ищите же и верьте: в них сама
Игра великого Британского Ума.
ИОАННЕС ОУЭН заканчивает.
Волшебный остров книжника Просперо и его завещание. - И мертвых лица
были сокрыты, и молчали все... - Тайные элегии. - И Мэннерс ярко сияет... -
Когда же появились шекспировские пьесы о войне Алой и Белой розы?
В 1609 году состояние здоровья Рэтленда несколько улучшилось, а
благосклонность короля помогла ему поправить свое финансовое положение. Он
посещает Кембридж, занимается делами по устройству госпиталя и богадельни в
соседнем с Бельвуаром Боттесфорде. Елизавета последние несколько лет живет в
основном вне Бельвуара - в других имениях Рэтлендов или у своей тетки...
20 мая 1609 года друг и доверенное лицо Эдуарда Блаунта, Томас Торп,
зарегистрировал в Компании печатников и книгоиздателей книгу под названием
"Шекспировы сонеты" ("Shake-speares Sonnets"). Сам Блаунт в это время был
занят работой над огромными "Кориэтовыми Нелепостями"; затем к "Кориэту"
подключится и освободившийся Торп, издав "Одкомбианский Десерт". 2 октября
1610 года Ричард Баньян зарегистрировал "книгу под названием "Славься
Господь Царь Иудейский"" без имени автора. Книга появится потом с именем
"Эмилии Лэньер, жены капитана Альфонсо Лэньера". Лицензию на ее издание, как
и на издание Кориэтовых трудов, дает капеллан архиепископа Кентерберийского,
воспитанник Оксфордского университета доктор Мокет, - его имя есть среди
тех, кому Кориэт шлет шутовские приветы из Индии. В 1609 году Генри Госсон
выпускает "Перикла", зарегистрированного за год до того Блаунтом; потом
Госсон станет главным издателем памфлетов Водного Поэта Его Величества.
Таким образом, появление всех этих книг находится в тесной взаимосвязи,
которую практически обеспечивают Эдуард Блаунт и стоящие за ним Пембруки.
Почти все шекспироведы согласны с тем, что шекспировские сонеты
печатались без какого-либо участия автора и даже без его ведома.
Но вот в отношении того, к кому адресуется в своем странном обращении
Торп, мнения, как известно, расходятся. Из торповского обращения явствует,
что этот таинственный W.H., во-первых, присутствует в некоторых сонетах, а
во-вторых, своим появлением книга сонетов обязана только ему, то есть он
передал эти сонеты - не спросясь автора - издателю. Большинство ученых, в
том числе такие авторитеты, как Э. Чемберс и Д. Уилсон, считали, что за
инициалами "W.H." скрывается Уильям Герберт, граф Пембрук, и после того, как
мы так много узнали о Рэтлендах, Пембруках, об издателе Блаунте, нам будет
нетрудно присоединиться к мнению Чемберса и Уилсона. То, что написанные
бельвуарской четой (в основном Роджером) сонеты оказались у их ближайших
друзей и родственников Пембруков, - вполне естественно, на это намекал еще
Мерез; и осмелиться передать эти лирические, интимные стихотворения издателю
без согласия автора (авторов) могла позволить себе только такая
высокопоставленная персона, какой являлся граф Пембрук.
В августе 1610 года Пембруки снова приезжают в Бельвуар вместе с
Елизаветой. Мы уже знаем, что более ранние посещения ими больного Рэтленда
нашли отражение в начале поэмы Честера, когда Госпожа Природа (Мэри
Сидни-Пембрук) и Феникс привозят живущему на высоком холме Голубю полученный
от Юпитера (короля Иакова) чудодейственный бальзам для его головы и ног.
Вполне возможно, что этот "бальзам" - не поэтическая фантазия Честера и что
король действительно велел своему лекарю изготовить для бельвуарского
страдальца какое-то особое снадобье {Можно в связи с этим вспомнить, что, по
представлениям той эпохи, законный монарх мог исцелять людей от некоторых
болезней.}. Но ни королевские, ни домашние лекарства, ни даже столь
излюбленные тогдашними эскулапами кровопускания не приносили заметного
облегчения...
Обстановка в Бельвуаре вокруг постепенно угасающего Рэтленда и его
поэтической подруги наложила отпечаток на последнюю шекспировскую пьесу
"Буря". Созданная в 1610-1611 годах, эта пьеса, однако, будет через
десятилетие помещена в Великом фолио первой, и это говорит о значении,
которое придавали ей составители.
Сюжет "Бури", определенных источников которого - в отличие от других
шекспировских пьес - не установлено, несложен. Герцог Миланский Просперо,
предательски свергнутый своим братом Антонио, оказывается вместе с дочерью
Мирандой на необитаемом острове, где кроме них живет еще одно, довольно
странное существо - Калибан, сын ведьмы Сикораксы, которого Просперо научил
говорить и приучил исполнять черную работу.
Просперо - волшебник, он может повелевать духами и стихиями. Миранда за
время пребывания на острове превращается во взрослую девушку. Отец
рассказывает ей историю совершенного по отношению к нему предательства. Из
этого рассказа можно многое узнать об интересах и занятиях герцога
Миланского - не только первейшего из италийских князей по своему могуществу
и влиянию, но, оказывается, и не имеющего себе равных в свободных
искусствах:
"Занятьями своими поглощен,
Бразды правленья передал я брату
И вовсе перестал вникать в дела.
...Отойдя от дел,
Замкнувшись в сладостном уединении,
Чтобы постичь все таинства науки,
Которую невежды презирают,
Я разбудил в своем коварном брате
То зло, которое дремало в нем...
...Он хотел Миланом
Владеть один, всецело, безраздельно.
Ведь Просперо - чудак! Уж где ему
С державой совладать? С него довольно
Его библиотеки!..{*}"
{* В оригинале буквально: "Мне, бедняку, моя библиотека была вполне
достаточным герцогством".}
Заручившись поддержкой короля Неаполя, брат изгоняет Просперо с
дочерью. Их посадили на полусгнивший остов старого корабля и отдали во
власть морской стихии. Из сострадания благородный Гон-зало снабдил их
одеждой, провиантом и пресной водой; при этом, зная, как Просперо дорожит
своей библиотекой, Гонзало позволил изгнаннику взять с собой несколько
любимых книг, которые для него "были дороже самого герцогства". Это дважды
повторенное утверждение о том, что книги, библиотека для Просперо превыше
всего, дороже герцогства, не должно пройти мимо нашего внимания: оно
показывает истинные интересы истинного Шекспира, ибо мало кто в
шекспироведении оспаривает, что в словах, во всем духовном облике Просперо
часто чувствуется сам автор {Хотя прямолинейно и везде отождествлять
Просперо с автором пьесы, как это делают некоторые шекспировские биографы,
нельзя. Дело явно обстоит гораздо сложнее.}. Однако язык, которым говорит
Просперо, - это язык человека, привыкшего не только размышлять и рассуждать,
но и повелевать. И вне библиотеки, вне духовных интересов заботы Просперо -
это заботы владетельного сеньора, и в изгнании сохраняющего усвоенную с
детства привычку к власти.
Попав на необитаемый остров, Просперо заботится о воспитании и
образовании своей дочери:
"И тут я стал учителем твоим -
И ты в науках преуспела так,
Как ни одна из молодых принцесс,
У коих много суетных занятий
И нет столь ревностных учителей" (I, 2).
(На фоне подчеркнутых забот Просперо об образовании Миранды невольно
вспоминается, что жена и младшая дочь Уильяма Шакспера из Стратфорда всю
жизнь оставались неграмотными, а старшая дочь в лучшем случае умела лишь
расписаться.)
Узнав, что в море находится корабль, на котором плывут король Алонзо со
своей свитой, в том числе и Антонио - брат Просперо, последний вызывает
страшную бурю; его враги оказываются выброшенными на берег, в его власти.
Придя в себя после пережитого кораблекрушения, королевские вельможи и
прихлебатели быстро показывают свои волчьи повадки. Антонио подговаривает
Себастьяна убить его брата, короля Алонзо, и завладеть престолом. Дворецкий
Стефано и шут Тринкуло - отвратительные пьяницы - вместе с Калибаном хотят
убить Просперо.
Обезоружив врагов и продемонстрировав им свою силу, заставив их
страдать и раскаиваться, Просперо неожиданно отказывается от мести. Он
прощает злоумышленников, помогает сыну короля Фердинанду и Миранде,
полюбивших друг друга. А дальше Просперо отпускает на свободу служившего ему
духа Ариэля и объявляет о намерении не прибегать отныне к чарам:
"А там - сломаю свой волшебный жезл
И схороню его в земле. А книги
Я утоплю на дне морской пучины,
Куда еще не опускался лот" (V, 1).
В эпилоге, который произносит отрекшийся от своего могущества Просперо,
мы слышим голос усталого, больного человека. Хотя ему возвращен его Милан,
умиротворенный взор Просперо устремлен к близкому концу - "каждая третья моя
мысль - о смерти".
Почти все, писавшие о "Буре", отмечали в пьесе сильное субъективное,
идущее от самого автора начало; Просперо - это, несомненно, если не автор,
то кто-то неотделимо близкий ему, его мыслям и чувствам. Многие считали - и
продолжают считать, - что образ Просперо, это соединение в одном лице
мудрости, понимания человеческих слабостей и снисхождения к ним, показывает
Шекспира в последние годы его жизни. Просперо прощается с жизнью; в словах,
с которыми он покидает сцену, нельзя не почувствовать торжественного тона
завещания. И это завещание неоднократно пытались прочитать и истолковать.
Сделать это стратфордианским биографам непросто:
в 1611 году Шакспер здравствовал и занимался своими обычными делами.
Только зная о последних днях Роджера и Елизаветы Рэтленд, можно проникнуть в
смысл этой пьесы, прочитать завещание Просперо, так разительно отличающееся
от знаменитого стратфордского завещания, которое будет составлено через пять
лет. 1 ноября 1611 года "Буря" была представлена королю во дворце Уайтхолл,
и монарх, который знал о Потрясающем Копьем несравненно больше, чем
сегодняшние шекспироведы, смотрел пьесу с пониманием и сочувствием. Значение
"Бури" хорошо осознавали составители и редакторы Великого фолио - пьеса не
только помещена в фолианте первой, но и отпечатана необычайно тщательно,
текст полностью разделен на акты и сцены, снабжен списком действующих лиц с
их характеристиками.
В пьесе есть сильные реалистические сцены, в которых видна уверенная
рука автора "Гамлета" и "Лира". Это прежде всего открывающий пьесу эпизод на
корабле, носимом безжалостной бурей по бушующему морю, эпизод потрясающей
силы и убедительности. Обстановка на гибнущем корабле, отчаянные попытки
экипажа бороться со стихией переданы несколькими репликами и командами
боцмана, свидетельствующими о том, что человек, писавший эти строки, был
знаком с мореплаванием отнюдь не понаслышке, он хорошо знал быт и язык
моряков, знал, что творится на парусном корабле во время бури.
В связи с поисками источников сюжета исследователи задавались и
вопросом о местоположении острова, на котором происходит действие "Бури".
Судя по тому, что корабль короля Алонзо плывет из Туниса в Неаполь, этот
остров должен находиться где-то в Средиземном море, но в то же время дух
Арйэль говорит о "росе Бермудских островов". Следует ли отсюда заключать
(как это делают некоторые биографы), будто автор "Бури" действительно
считал, что Бермудские острова находятся в Средиземном море? Ясно, что
географические названия здесь, как и в некоторых других шекспировских
пьесах, являются нарочито условными.
Давно уже шекспироведы обратили внимание на то, что через многие пьесы
Шекспира проходит - почти навязчиво - тема вражды братьев, причем обычно
младший злоумышляет против старшего, законного главы рода. Эта вражда
присутствует в "Как вам это понравится", "Много шума из ничего", "Гамлете",
"Короле Лире", "Макбете", и, наконец, в "Буре". Некоторые сторонники
рэтлендианской гипотезы склонны видеть в дважды повторенной в "Буре" теме
заговоров младших братьев против старших (Антонио против Просперо и
Себастьян против Алонзо) свидетельство серьезных интриг Фрэнсиса, брата
Рэтленда, с целью побыстрее устранить больного и углубленного в свои книги и
странные занятия графа, не имевшего к тому же прямых наследников. Эти
рэтлендианцы полагали, что "Буря" была написана больным Рэтлендом, дабы
воздействовать на брата и его сообщников, пристыдить, заставить отказаться
от коварных планов. Делались даже предположения, что, несмотря на такие
методы увещевания, брат-преступник все-таки довел дело до конца - умертвил
Рэтленда и его жену.
Сегодня, после нескольких десятилетий исследований и анализа
документов, можно сказать, что для утверждений и предположений о
насильственной смерти бельвуарской четы нет оснований, и честеровский
сборник - еще одно подтверждение тому. Однако образ мудрого книжника -
миланского герцога, готовящегося к уходу из жизни и прощающегося со своими
книгами и трудами, - неоспоримо напоминает угасающего хозяина Бельвуара как
раз в период создания этой последней шекспировской пьесы. Я не буду здесь
подробно останавливаться на возможности уверенной идентификации такого
образа, как Миранда, но необыкновенные отношения Роджера и Елизаветы
Рэтленд, напоминающие скорее отношения молодой девушки со старшим братом или
с любящим мудрым отцом и воспитателем, сходство Миранды с джонсоновской
девой Мариан из "Печального пастуха", ряд аллюзий в пьесах Бомонта и
Флетчера и в честеровском сборнике позволяют отметить явные параллели,
узнать в Миранде "жертву любви" - Елизавету Сидни-Рэтленд.
Положение больного, тающего на глазах Рэтленда (вспомним "вид Голубя,
подобный бледному лику Смерти") не могло не быть предметом разговоров и
забот окружающих, и прежде всего - его братьев. Эти разговоры, возможно,
даже какие-то практические шаги в предвидении близкой развязки не остались
незамеченными больным, вероятно - очень мнительным человеком. Его отношения
с двумя братьями-католиками никогда не были особенно теплыми, а с самым
младшим - Оливером, близким к иезуитам, они были определенно неприязненными
(это нашло отражение еще ранее, в "Как вам это понравится"). Хотя
документальных следов каких-то злоумышлении со стороны Фрэнсиса, к которому
должен был перейти графский титул, нет, похоже, что Рэтленд ему не очень
доверял. К тому же он не мог не думать о своей супруге, хрупком существе,
которому предстояло после его ухода остаться одной в этом мире низких
страстей, корысти и торжествующего зла {Вспомним последнюю строку сонета
66.}. Ее фальшивое положение в глазах света, вероятно, волновало близких ей
женщин - Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд, Мэри Рот. Да и ей самой будущее
теперь виделось в гораздо более мрачном свете, чем раньше. Рыцарское
поклонение таких блестящих кавалеров, как Овербери или Бомонт, могло,
конечно, скрашивать общую безрадостную картину. Но решение последовать за
Рэтлендом уже созрело в ее сердце, хотя и он сам, и ее друзья, принимавшие
участие в создании "Бури", пытались показать "Миранде", что другая любовь,
простое человеческое счастье ей не заказаны, пусть и в будущем...
А пока, в продолжающихся попытках Пембруков изменить отношения
платонической четы, "привести Голубя в постель Феникс", принял посильное
участие и Бен Джонсон, написавший в этот период две пьесы-маски, посвященные
примирению и возрождению любви после разлада, - "Любовь, освобожденная от
заблуждений" и "Любовь возрожденная".
В "Буре" есть и другие аллюзии в сторону Бельвуара и его хозяев. Так,
убедившись в сверхчеловеческом могуществе мудрого Просперо,
Себастьян восклицает, что теперь он верит в существование единорогов {В
гербе Рэтлендов - два единорога.}, в то, что в "Аравии есть одно дерево -
трон Феникса, и один Феникс царствует там в этот час" Антонио и Гонзало
присоединяются к нему да, они действительно видели на "острове" эти чудеса,
да, необыкновенный образ жизни (manners) его обитателей поразил их (III, 3)
Мэннерс, Мэннерс... В другом месте (II,1) Гонзало восторгается буйной
растительностью "острова", его прекрасной зеленой травой, а Антонио вдруг,
ни с того ни с сего заявляет, что почва здесь действительно (indeed) рыжего
цвета (tawny) {В графстве Рэтленд часто встречаются почвы красноватого цвета
- из-за содержащихся в них железистых руд Антонио здесь явно обыгрывает
староанглийское и французское rutilant (красный), сходное с названием
графства (Rutland) Происхождение староанглийского и французского rutilant -
латинское. О происхождении же самого названия графства существуют разные
мнения {1}, не исключено, что оно пошло (или закрепилось) именно в силу
этого значения слова rutilant Выше я уже указывал на другой пример
обыгрывания названия графства - и графского титула Роджера Мэннерса - его
однокашником поэтом Уивером, как Root of Land - "корень страны".}
Много соображений было высказано литературоведами о странном, ни на что
не похожем образе Калибана. В нем видели то прообраз будущего "грядущего
хама", то даже порабощенного колонизаторами туземца, восстающего против
своих угнетателей. Но никто не обратил внимания на параллели, различимые в
образах этого сына "проклятой колдуньи Сикораксы" и грубого, неотесанного
скотника Лорела - сына пэпплуикской ведьмы в джонсоновском "Печальном
пастухе" Джонсоновская ведьма, так же как и Сикоракса, заточает своих жертв
в расщепе старого дерева, держит в услужении расторопного духа Пака (Ариэль
в "Буре") Джонсон говорил Драммонду, что в своей пасторали он в образе
ведьмы вывел графиню Сэффолк Можно добавить, что эта дама, после
скандального брака ее дочери с юным Эссексом - братом Елизаветы Рэтленд,
зная о характере отношений последней с мужем и в предвидении близкой
развязки, не скрывала матримониальных планов свести Елизавету со своим
младшим сыном, так же пытается пэпплуикская ведьма свести Лорела с девой
Мариан, а Калибан одно время покушается на Миранду Параллели здесь
несомненны, но мог существовать и другой прототип неблагодарного дикаря -
кто-то из тех, кого Рэтленд, как и Просперо, "научил говорить", в любом
случае, образ Калибана - не выдумка, а злая и презрительная карикатура на
реальную одиозную личность, случайно оказавшуюся в зеленой Бельвуарской
долине и затаившую злобу против ее хозяев
Герцог Миланский впервые появляется не в "Буре" мы находим носителя
этого титула в списке действующих лиц шекспировских "Двух веронцев", а также
в пьесе Бомонта и Флетчера "Женоненавистник" (1607) В "Триумфе любви",
пьесе, сочиненной, как считают, одним Бомонтом, появляется герцог Миланский
Ринальдо и его "скрытая" герцогиня Корнелия; написанная в 1620 году пьеса
Мессенджера называется "Герцог Миланский"; в Милане происходит действие
пьесы Джонсона "Дело изменилось". Такое пристрастие к Милану и его правителю
любопытно и само по себе, и ввиду сходства ситуаций и аллюзий, в этих пьесах
содержащихся. А вот в "Триумфе чести" - пьесе, также принадлежащей перу
Бомонта и входящей в тот же цикл из четырех пьес, что и "Триумф любви",
действует такой персонаж, как герцог Афинский, носящий имя Софокла, а его
жена Дориген названа "примером чистоты". С "Бурей" все эти произведения
связывает не литературная мода, а общие герои, трагическая история
бельвуарской поэтической четы.
Последняя шекспировская пьеса "Генрих VIII", датируемая 1613 годом,
была, как это общепризнано в шекспироведении, дописана Джоном Флетчером.
Объяснить это стратфордианским биографам нелегко: ведь Уильям Шакспер жил
еще долгих три года. Нет удовлетворительного объяснения этому у
оксфордианцев, дербианцев, сторонников других нестратфордианских теорий и
гипотез. Кроме рэтлендианской. Ибо в 1612 году Рэтлендов не стало, и кому же
было дописывать неоконченную пьесу, оставшуюся после них, как не преданному
"поэту Бельвуарской долины", драматургу, компаньону Фрэнсиса Бомонта, Джону
Флетчеру.
Болезнь прогрессировала, и весной 1612 года Рэтленд был доставлен в
Кембридж к знаменитому тогда врачу Уильяму Батлеру. То, что нам известно о
тогдашней медицине и применявшихся ею методах, не позволяет обольщаться
относительно характера помощи, которую мог получить от врачей тяжело больной
человек, после перенесенного паралича временами лишавшийся речи (об этом
пишет в сохранившемся письме из Кембриджа некто Джон Торис).
8 мая 1612 года в Кембридже, в присутствии своего любимого брата
Джорджа, хозяин Бельвуара и "главный человек Шервудского леса" подписывает
завещание: "Я, Роджер, граф Рэтленд... будучи больным телом, но в полной и
совершенной памяти..." Главным наследником завещатель оставлял следующего за
ним по старшинству брата Фрэнсиса. Достойные суммы выделялись другим членам
семьи, специально предусмотрены средства на образование, которое предстояло
получить юным племянникам. Не были забыты и слуги - Фрэнси-су предписывалось
вознаградить каждого из них в меру их достоинств и продолжительности службы;
крупная сумма предназначалась на сооружение госпиталя и богадельни в
Боттесфорде, а также обоим кембриджским колледжам, где учился граф Рэтленд,
- колледжу Королевы и колледжу Тела Христова... И лишь Елизавете, графине
Рэтленд, своей законной супруге, завещатель не оставил абсолютно ничего, он
вообще не упомянул ее!
Завещание владетельного лорда, в котором ни разу не упомянута его жена,
является крайне удивительным документом. Если говорить только о семьях
Мэннерсов и Сидни, то можно вспомнить завещание Филипа Сидни, назначившего
исполнителем своей последней воли жену Франсис, мать годовалой тогда
Елизаветы, и оставившего ей половину состояния. После смерти Джона Мэннерса
- отца Роджера - всеми делами и имуществом распоряжалась, в соответствии с
последней волей покойного, его вдова. Полное отсутствие Елизаветы Рэтленд в
завещании мужа противоречит не только ее законным правам и традициям обоих
семейств. При жизни муж, несмотря на временами весьма стесненные финансовые
возможности, никогда не отказывал Елизавете в оплате ее личных расходов
(напомню затраты на платье и драгоценности для участия в постановке маски
"Гименей" - свыше тысячи фунтов!). Когда она жила в Лондоне или в другом
имении Рэтлендов, управляющий исправно высылал ей по указанию графа
достаточные средства... Как можно совместить это постоянное внимание и
заботу о ней - даже в период их раздельной жизни - с полным, просто
непостижимым "забвением" ее в завещании?
Клауд Сайке, внимательно изучавший все документы, относящиеся к
Рэтленду, но не придававший не очень ясной для него фигуре дочери Филипа
Сидни особого значения, пишет по поводу отсутствия ее имени в завещании:
"Для Рэтленда она уже была мертва" {2}, употребляя это выражение как
метафору. Однако после исследования честеровского сборника и зная, что
произошло летом 1612 года вслед за смертью Рэтленда, мы можем повторить эти
слова в буквальном их смысле.
Ведь - как свидетельствует Честер - Феникс уходит из жизни сразу же
после Голубя не случайно: они заранее условились вместе покинуть этот мир. И
когда Рэтленд излагал нотариусу свою волю, он знал, что его супруга
последует за ним, поэтому-то он и не оставляет ей ничего, - как и ему, ей
ничего уже в этом мире не требовалось.
Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, скончался в Кембридже 26 июня 1612 года.
Тело его было набальзамировано (есть запись дворецкого о плате
бальзамировщику), но доставлено в родные места, находящиеся всего в сотне
километров, только 20 июля. По обычаю, перед похоронами гроб с телом
покойного должны были выставить в его доме, чтобы родные и домочадцы могли с
ним попрощаться. Но на этот раз - и позднейший историк Бельвуара Ирвин Эллер
{3} не смог найти этому никакого разумного объяснения - обычай был грубо
нарушен. Закрытый гроб сразу же препроводили в церковь соседнего селения
Боттесфорд и предали земле в фамильной усыпальнице Рэтлендов, рядом с
могилами отца и матери покойного графа; при этом с самого момента прибытия
процессии из Кембриджа никому не было дозволено видеть лицо покойника! И -