Страница:
листа-гравюры. У хантингтонского экземпляра эти строки в правом верхнем углу
целы; в фолджеровском же - вся правая половина надписи изъята (скорее всего
- вырезана из гравюрной платы или закрыта листком бумаги при печатании)
Умышленный характер этой операции очевиден - непосвященному читателю стало
труднее понять, какое событие изображено на рисунке. А изображено на нем, с
точностью до деталей (в этом можно убедиться, глядя на репродукцию), то же
печальное событие, которому посвящена поэма о Голубе и Феникс и другие
произведения честеровского сборника - трагическая смерть бельвуарской четы.
Здесь и Голубь, и духовный характер отношений супругов, и их бескорыстное
служение Аполлону, Парнас, 1612 год. Гравюра - точная иллюстрация к
честеровскому сборнику, и не исключено, что первоначально она для него и
предназначалась... Удивительно, что никто из изучавших ранее честеровский
сборник или из сегодняшних специалистов по шекспировской поэзии не заметил
эти многочисленные совпадения и соответствия и никому не пришла в голову
мысль поместить гравюру Хоула в одном из многочисленных переизданий
шекспировской поэмы о Голубе и Феникс или "Канонизации" Джона Донна. А ведь
там она была бы вполне к месту.
Многое помогает понять и содержание самой книги Дэвиса. Во-первых, она
открывается большой поэмой-посвящением трем знатным леди, ближайшим
наперсницам Елизаветы Сидни-Рэтленд: Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд и
Елизавете Кэри. Большую часть книги составляют облеченные в поэтическую
форму религиозно-философские размышления о жизни и смерти, о грехе и
возмездии за него. До этих медитаций помещена "похоронная элегия на смерть
наидостойнейшей и целомудренной миссис Елизаветы Даттон" - внучки лорда
Элсмера. Мы узнаем, что юная Елизавета в возрасте одиннадцати лет
обвенчалась с Джоном Даттоном, которому было 15 лет. Через два года он умер,
оставив Елизавету "девственницей-вдовой", а еще через три года, в октябре
1611 года, умерла и она сама. Эта печальная история изложена сухой прозой,
но в самой элегии Дэвис говорит о высочайшем пиетете, который он испытывает
к своей героине:
"Моя Муза будет трудиться на этой ниве славы,
Воздвигая обелиски из рифм, где твое имя
Будет сиять всегда небесным светом ума,
Пока другой Феникс не восстанет из пепла..."
О ком говорит поэт? Неужели "Феникс", "небесный свет ума", "поле славы"
- все это о девочке-полуребенке, ушедшей из жизни, не успев, по существу,
вступить в нее? В тексте элегии нет никаких аллюзий или упоминаний о гравюре
Хоула, но можно предположить, что те немногие английские литературоведы,
которые занимались книгой Джона Дэвиса, не задерживались на гравюре Хоула
{Экземпляр этой книги Дэвиса в Британской библиотеке в Лондоне лишен
титульного листа. Гравюра же Хоула хранится в Британском музее (в том же
здании). Однако в апреле 1995 г. я не смог осмотреть гравюру, так как
буквально за несколько дней до этого помещение, где она находится, затопило,
и доступ в него был надолго прекращен. Только в это помещение... Судьба!},
считая ее иллюстрацией к бесхитростной и грустной истории детей-супругов. Но
какое отношение эти дети могли иметь к служению искусству, к поэзии, при чем
здесь Парнас, Аполлон, музы? Нет, гравюра Хоула - не об этих безвременно
умерших, не успевших ничего свершить, ничего после себя не оставивших детях;
их имена играют в книге Дэвиса ту же роль, что и имя Джона Солсбэри в
честеровском сборнике или имя Венеции Дигби в поэме Бена Джонсона "Юфимь" -
они "затеняют (маскируют) правду" о любви, поэтическом служении и жестокой
судьбе Голубя и Феникс - Роджера и Елизаветы Рэтленд.
Летиция Йендл, внимательно рассмотрев гравюру, согласилась со мной, что
это - достаточно убедительная иллюстрация к шекспировской поэме о Голубе и
Феникс, и поинтересовалась причиной такой удачливости в находках. Причина,
конечно, заключалась в правильности моей датировки и идентификации героев
честеровского сборника. Круг Сидни - Рэтлендов - Пембруков, их поэтическое
окружение, почти одновременная смерть бельвуарской четы летом 1612 года -
вот тот период, те ориентиры, где прежде всего следует вести
целенаправленные поиски. Находки не случайны! Такое событие, как загадочная
смерть (для многих - внезапное исчезновение) единственной дочери Филипа
Сидни, не могло не вызвать откликов - пусть замаскированных и рассчитанных
на немногих посвященных. Таких следов и откликов, как убедился читатель,
нами уже обнаружено немало, и есть все основания рассчитывать на новые
удивительные находки и открытия.
Об этом я и сказал Летиции - высококвалифицированному специалисту в
области старинных рукописей и печатных изданий, чья доброжелательность и
всегдашняя готовность помочь занимающимся в Библиотеке ученым воистину не
знают пределов. Однако и в своих контактах с американскими шекспироведами я
ограничивался конкретными проблемами моих исследований: датировка,
идентификация прототипов, направленность некоторых аллюзий. Проблемы
личности Великого Барда, "шекспировского вопроса" я старался не касаться;
также я не слышал, чтобы эти шекспироведы обсуждали подобный вопрос между
собой. Давно сложившийся в Англии и США культ Шекспира накрепко привязан к
стратфордским реликвиям, и тамошняя профессура - университетские
преподаватели литературы - эту привязку строго соблюдают (исключений я в
шекспироведческих академических журналах не встречал). Естественно, объектом
культа стало не только творчество Великого Барда, но и биографический канон,
в основном сложившийся задолго до появления научной истории с ее методами
критической проверки источников и выявления достоверных фактов из потока
преданий и легенд. Дискуссии с нестратфордианцами - а в Америке большинство
из них оксфордианцы - если и ведутся иногда, то не в научных журналах, а в
газетах, массовых изданиях и - однажды - в суде; это (также как слабости
оксфордианской гипотезы) определяет невысокий научный уровень таких обменов
привычными про- и контраргументами. Не будет большим преувеличением сказать,
что для университетской профессуры проблемы шекспировской личности как бы не
существует.
Чрезвычайно узкая специализация научных исследований позволяет
академическим шекспироведам углубляться в частные вопросы, не обращая
внимания на проблемы глобальные и даже на проблемы, которыми занимаются
"соседи"; нередко они имеют о них самые смутные представления. Джонсоноведы
плохо ориентируются в шекспировских биографиях, шекспироведы - в поэзии
Джонсона, а ведь его поэтические произведения вместе с "Разговорами с
Драммондом" - ключ к Шекспиру. Книговеды мало интересуются содержанием
("внутренними свидетельствами") изучаемых книг. Ряд важных направлений не
исследуется вообще в течение последних десятилетий, - честеровский сборник
наглядный тому пример. Но даже в тех случаях, когда западные шекспироведы
выходят на не известные до того важные факты, необходимость укладывать их в
прокрустово ложе традиционных представлений о Великом Барде мешает этим
ученым постигнуть подлинный смысл своих находок. Стратфордская легенда
причудливо искажает всю картину духовной жизни елизаветинско-якобианской
Англии, поместив в самом ее центре раблезианскую Маску, пытаться заглядывать
за которую в "официальной" шекспироведческой науке считается неприличным.
Трудно представить, например, чтобы в сегодняшней астрономии господствовала
Птолемеева система мира, но шекспироведение относится не к точным наукам, а
к гуманитарным, где взаимоотношения точных фактов и почтенных традиций более
деликатны. Благодаря этому спектакль, запущенный его гениальными творцами
четыре столетия назад, продолжается...
В подвальном помещении Библиотеки Фолджера, где находятся стеллажи
открытого доступа, одну секцию - несколько полок - занимают сочинения о
"шекспировском вопросе". Здесь редко кто бывает; про себя я называю этот
уголок "убежищем еретиков". Вот пухлые сочинения бэконианцев, годами
ломавших голову над шифрами, которыми великий философ записал тайные
сообщения о своем авторстве; сейчас эти книги никто не читает, хотя не все в
них вздор. Томики дербианцев, сторонников Марло, рэтлендианцев,
оксфордианцев, сторонников теорий группового авторства... Вот книга Петра
Пороховщикова, вот дотошные немецкие нестратфордианцы начала нашего века,
книги Демблона, так и не переведенные за восемьдесят лет на английский
язык... "Убежище еретиков" - убедительное свидетельство того, как нелегок
путь человечества к познанию истины, особенно если она так хитроумно и
предусмотрительно укрыта. Один из моих новых американских знакомых, увидев
меня здесь, заметил в шутку, что неплохо бы огородить эту секцию железной
решеткой. Похоже, он хотел оградить иностранца от вредного влияния
"критиканов". И я подумал: ну до чего же не повезло Козьме Пруткову!
"Родись" он, подобно Томасу Кориэту, в другое время и под другими небесами,
украшало бы имя сего великого писателя страницы престижных биографических
словарей и энциклопедий и поныне...
О первых результатах моих исследований честеровского сборника коротко
сообщил в 1989 году американский журнал "Шейкспир Ньюзлеттер". Но о находках
русскими исследователями одних и тех же водяных знаков в Вашингтоне и
Лондоне было известно в основном только специалистам Библиотеки Фолджера.
Поэтому я показал перевод статьи из "Шекспировских чтений 1984" (с
добавлением материала о водяных знаках) моим новым вашингтонским коллегам по
работе в Библиотеке - профессорам Уинфриду Шлейнеру, Кеннету Гроссу,
Патриции Стейнлейн, Парку Хонану. Новая датировка шекспировской поэмы и
идентификация прототипов Голубя и Феникс показалась им достаточно
убедительной (я уже говорил, что "шекспировский вопрос" в статье напрямую не
затрагивался). Особенно ободряющим был отзыв профессора Парка Хонана,
который писал 22 апреля 1992 года:
"Ваша статья о шекспировской поэме, по моему искреннему мнению,
является единственной полностью доказательной работой об этом произведении
из всех, что мне приходилось читать. Я считаю, что Ваша идентификация
прототипов героев поэмы с Роджером Мэннерсом, графом Рэтлендом, и его
супругой Елизаветой (дочерью Филипа Сидни) чрезвычайно полно обоснована.
Ваше изложение доказательств настолько ясно, логично, последовательно, что
невозможно прервать чтение. Конечно, хотелось бы услышать суждения о высокой
эстетической ценности поэмы, почему она производит на нас такое сильное
впечатление. Но, несмотря на эти остающиеся вопросы, Вы блестяще решили
труднейшую задачу и подарили нам бесценную фундаментальную работу. Ваш
критический разбор предыдущих интерпретаций поэмы показывает их полную
несостоятельность, но при этом Вы проявляете к ним понимание и
доброжелательность" {Разбирая гипотезы своих предшественников по
исследованию честеровского сборника и критикуя их, я не забывал, что это
были первые шаги, первые попытки понять загадочное явление, многое в нем
прояснившие, несмотря на ложность исходных предпосылок (доверие к
мистифицированным датам). Ответить же на вопрос - почему поэма производит на
нас такое сильное впечатление, можно только после постижения всей правды о
высокой трагедии бельвуарской четы, укрывшейся на века за своей
стратфордской маской.}.
Поскольку статья уже была опубликована в русском академическом издании
и стала в России объектом дискуссии, мои американские друзья настоятельно
рекомендовали предложить перевод статьи американскому научному
шекспироведческому изданию, дабы американские и английские ученые (как
правило, русским языком не владеющие) могли подробней ознакомиться с новой
гипотезой, дебатируемой в России, и принять участие в дискуссии. В любом
случае, считали мои друзья, очевидна польза от такой публикации для
международного обмена и для исследования труднейшей шекспироведческой
проблемы, связанной с поэмой о Голубе и Феникс. Разумеется, я последовал
этому совету и передал перевод статьи в ежеквартальник "Шейкспир Куотерли",
рассчитывая вовлечь в продолжение исследования и расширение его аспектов
прежде всего англо-американских ученых, имеющих доступ к книжным и
рукописным богатствам, добраться до которых (тем более - до всех) из Москвы
- трудно осуществимая мечта.
Тем временем об исследовании услышали некоторые вашингтонские
журналисты. Находка четырехсотлетнего таинственного единорога в центре
Вашингтона и центре Лондона, да еще людьми, прилетевшими специально для
этого из Москвы! С корреспондентом влиятельной газеты "Крисчен Сайенс
Монитор" Линдой Фелдман я беседовал несколько раз. Конечно же, сходу
разобраться в достаточно сложной научной проблеме ей было непросто, тем
более, что она собиралась писать не научную статью, а короткий газетный
очерк о госте Библиотеки Фолджера, приехавшем в Вашингтон из России
исследовать загадки шекспировских творений; я же старался побудить ее
уделить основное внимание самим исследованиям и их результатам. Однажды она
позвонила мне и сказала, что профессор Дональд Фостер из женского колледжа
Вассара объяснил ей, что поэма Шекспира и весь честеровский сборник
посвящены свадьбе сэра Джона Солсбэри и совершеннолетию его дочери, и он не
видит оснований в этом сомневаться. Пришлось сообщить Линде, что профессор
(с которым я не знаком) снабдил ее информацией, почерпнутой из старой и
неубедительной гипотезы. Особого значения этому эпизоду я не придал, тем
более, что статья в газете все-таки появилась (хотя о самом исследовании и
связанных с ним открытиях там сказано немного, а для бедного Томаса Кориэта
вообще места не хватило).
Другим оппонентом стал профессор Питер Блэйни. Он сразу спросил: почему
это я сомневаюсь в подлинности даты, отпечатанной на титульном листе? Задаю
встречный вопрос: почему он некритически принимает на веру дату, ничем не
подтверждаемую, в то время как много фактов свидетельствуют, что она
мистифицирована и книга появилась значительно позднее? Но тут выясняется,
что Блэйни как библиограф и книговед принимает во внимание лишь "внешние",
то есть полиграфические, свидетельства, а факты, "спрятанные" в самих
текстах, его не очень интересуют. К тому же, несмотря на приверженность к
"внешним" свидетельствам, мой оппонент в данном случае не обратил внимания
на те из них, которые противоречат устоявшейся традиции (например, на
участие Филда и Оллда еще в одной мистификации именно в 1612-1613 годах).
Впрочем, перевода моей статьи он не видел, просто узнал, что предложена
другая, отличающаяся от традиционно принятой датировка честеровского
сборника. Позже, ознакомившись с его превосходным трудом о лондонских
книжных лавках {6}, я стал лучше понимать его мотивы. Он не изучал
специально честеровского сборника, но, оказывается, привел его в своем труде
(основываясь исключительно на "Кратком каталоге титульных листов") в
качестве единственного примера того, что Лаунз, обосновавшийся к 1610 году в
лавке под вывеской "Голова епископа", якобы распродавал полученные от своего
предшественника Блаунта книжные остатки. Новая датировка могла потребовать
от Блэйни отказа от этого примера и пересмотра характера отношений между
Блаунтом и Лаунзом, которые явно не сводятся к простой передаче или продаже
лавки. Как я уже упоминал ранее, никаких документов об условиях этой
передачи, а тем более - о каких-то остатках честеровского сборника или
других книг - нет и никогда не было...
В апреле 1992 года в Вашингтоне появились 8-й и 9-й номера московского
"Огонька" со статьей Инны Шульженко "Логодедал, или Тайна замка Бельвуар",
которую прочитали некоторые из тамошних русских; через них начал
возрождаться интерес к Рэтлендам среди тех американских нестратфордианцев,
кто разочарован продолжающимся отсутствием более определенных свидетельств в
пользу оксфордианской гипотезы.
К сожалению, ознакомить подробней более широкий круг американских (и
английских) ученых с результатами моих исследований тогда не удалось.
"Шейкспир Куотерли" печатать мою статью не стал, так как внутренний
рецензент журнала оказался, как и Д. Фостер (совпадение?), сторонником
гипотезы К. Брауна. Из текста отзыва, любезно предоставленного мне
редакцией, явствовало, что анонимный рецензент считает брауновскую гипотезу
единственно возможным решением проблемы шекспировской поэмы и честеровского
сборника; он привычно повторяет, что траурные, исполненные печали и скорби
поэтические строки появились в связи со свадьбой Джона Солсбэри или
совершеннолетием его дочери и т.п. Реквием, погребальная песнь? Презент к
свадьбе, не более того! А все, что не совпадает с такими вот
представлениями, для нашего рецензента - не более чем прискорбное
заблуждение, ошибка...
Однако действительные ошибки, подчас грубые, "украшают" именно
анонимную рецензию, свидетельствуя, между прочим, что ее автор сам
честеровского сборника не читал, а знания о нем почерпнул из справочных
изданий. Аноним не знает названия лондонского экземпляра сборника, неведомо
ему даже то весьма существенное обстоятельство, что оба главных героя книги
умирают! А Джона Солсбэри рецензент, спутав строки в справочнике, которым
пользовался, посчитал одним из поэтов - участников сборника. Мог ли человек,
прочитавший книгу Честера хотя бы бегло, допустить такие ляпсусы?!
Кроме повторения брауновских предположений (но уже в форме якобы
общепринятых истин) и прямых ошибок рецензия содержит несколько спорных
утверждений, которые полезно было бы сделать предметом дискуссии. Так,
аноним, как и некоторые другие западные ученые {Например, профессор Пол
Уэстин из университета Западного Онтарио (Канада).}, полагает, что уклонение
от регистрации печатных изданий в шекспировские времена не считалось
нарушением, и поэтому можно на факты такого уклонения внимания вообще не
обращать. Не вдаваясь здесь в детали различных толкований правил и обычаев,
действовавших в Компании печатников и книгоиздателей, я мог бы просто
посоветовать ученым, разделяющим такие взгляды (и конечно же - моему
рецензенту), ознакомиться с протоколами суда Компании и с соответствующими
записями в ее Регистре {7} - эти материалы давно опубликованы, они стоят, и
на видном месте, на полках Библиотеки Фолджера и в Британской библиотеке.
Так вот, все желающие изучать исторические явления и факты по
первоисточникам, не полагаясь только на модные сегодня-завтра теории, найдут
там подлинные записи о штрафах и других наказаниях, налагавшихся на членов
Компании именно за уклонение от регистрации. Так, например, в сентябре 1613
года за такие провинности был наказан знакомый нам Эдуард Оллд (по времени
этот эпизод мог быть связан и с его участием в печатании честеровского
сборника). В своей статье я специально подчеркнул, что отсутствие
регистрации книги Честера хотя и не является прямым доказательством
фальшивости дат на титульных листах, но уж во всяком случае лишает их
какого-то подтверждения и дает полное основание ставить под вопрос, особенно
учитывая положение, занимаемое в Компании Блаунтом и Лаунзом и их обычную
практику. Однако рецензент пытается исказить смысл этой бесспорной
констатации, представляя дело так, будто для сторонников моей гипотезы вся
проблема датировки сборника возникает только из-за отсутствия его
регистрации в Компании, которой сам он не придает никакого значения, веря в
пресловутые "среднестатистические 30 процентов" и не зная, что на Блаунта и
Лаунза эта статистика отнюдь не распространяется.
Интригующую замену титульного листа в лондонском экземпляре - с
выдиркой старого титула, исчезновением имени автора, появлением нового
названия со странной "опечаткой", другой даты и эмблемы другого печатника -
рецензент, конечно же, "объясняет" предполагаемыми "коммерческими
соображениями" Мэтью Лаунза, который хотел-де таким путем быстрее избавиться
от нераспроданных за десятилетие "остатков" книги, полученных от Блаунта
вместе с книжной лавкой. Предположения о такой или сходной "распродаже" были
специально рассмотрены и подвергнуты критике в моей статье, но рецензент,
как ни в чем не бывало, повторяет одно из них.
Ни единым словом не отозвался аноним на чрезвычайно важные внутренние,
заключенные в тексте честеровской книги свидетельства, анализу которых
посвящена значительная часть рецензируемой им статьи. Даже на такие
уникальные, как полное соответствие истории Голубя и Феникс странному браку
Рэтлендов, их окруженному тайной уходу из жизни, совпадающему по времени со
смертью Джона Солсбэри, на особенности вклада Бена Джонсона в связи с его
особыми отношениями с Рэтлендами и др. Трудно понять, как можно было пройти
мимо всех этих поразительных и бесспорных фактов, к тому же - впервые
установленных и проанализированных, просто не заметить их! И меня уже не
удивило, что анонимный оппонент не обратил внимания и на открытие
российскими исследователями неизвестных до того водяных знаков в Вашингтоне
и Лондоне...
Я задержался на этом эпизоде не для того, чтобы отсюда делать
однозначные выводы о принятой в американских научных изданиях практике
анонимного предварительного рецензирования. Она, вероятно, имеет и свои
положительные стороны. Но бесспорно и другое: внутренний рецензент,
придерживающийся в каком-то вопросе устарелых, а то и попросту ошибочных
взглядов, порой имеет возможность перекрывать своим коллегам доступ к новым
идеям. Особенно прискорбно выглядит такая практика, когда речь идет - как
в данном случае - о публикации переводов работ иностранных авторов,
содержащих результаты новых исследований, уже опубликованных и
дискутируемых в других странах. Ведь мнения иных западных ученых могут
(когда они имеют возможность ознакомиться сами с такими работами)
оказаться прямо противоположными суждениям анонимного рецензента, -
согласие ряда ученых с моей датировкой и идентификацией прототипов Голубя и
Феникс является наглядным тому примером. Направленное же фильтрование (то
есть фактическое цензурирование) научной информации, включая международную,
сообразно консервативным представлениям групп ученых, претендующих на
монопольное обладание истиной, даже когда речь идет о частных проблемах,
характерно сегодня для западного университетского шексгшроведения, и
прогрессу этой науки такая практика отнюдь не способствует.
Эпизод с рецензентом американского журнала важен и в другом отношении.
Он показывает отсутствие серьезных научных аргументов против новой гипотезы
о датировке и смысле книги Честера. Повторение же старых, противоречащих
многочисленным фактам и логике догадок и предположений заменить научную
аргументацию никак не может. Ошибок и несоответствий в основных положениях
нашей гипотезы оппоненты найти не смогли. Герои шекспировской поэмы и
честеровского сборника установлены, нужно лишь время и научная
объективность, чтобы обретенная истина стала очевидной для всех.
Что же касается статьи о Голубе и Феникс, то она все-таки была
напечатана в 1998 году на английском языке в сборнике, изданным Делаварским
университетом (США) {8}. В предисловии составитель профессор Джозеф Прайс
характеризует датировку честеровского сборника 1612 годом и идентификацию
его героев с четой Рэтлендов как убедительные. Надеюсь, эта публикация
увеличит шансы на участие американских и английских ученых в продолжении
исследований на чрезвычайно перспективном направлении. Прежде всего
необходимо продолжить поиск книг, отпечатанных Филдом, Оллдом, Джаггардом в
1610-1615 годах на бумаге с такими же, как в книге Честера, уникальными
водяными знаками, с использованием тех же орнаментов, заставок и других
полиграфических реалий. Не мог же печатник использовать этот набор только
один раз и потом выбросить! Это относится и к бумаге. Значит, где-то в
Лондоне, Вашингтоне, Калифорнии или где-то еще, в научной библиотеке, в
специальном хранилище, эта заповедная книга (а может быть и не одна),
способная поставить окончательную точку в решении важнейшей и труднейшей
проблемы, ждет нас. Как ждал целых четыре столетия невиданный доселе
единорог...
Мне уже доводилось приглашать англо-американских коллег к научной
дискуссии о книге Честера {9}. Пользуясь случаем, я настоятельно повторяю
свое приглашение - можно рассматривать его даже как вызов. При этом в
интересах дела совсем не обязательно сразу затрагивать "шекспировский
вопрос", отпугивающий многих тамошних шекспироведов, - ведь проблема
датировки и определения прототипов и сама по себе заслуживает (и требует)
глубокой и объективной дискуссии, время для которой пришло. Но, разумеется,
я отдаю себе отчет, как непросто "раскачать" на полноценную дискуссию
западных коллег, если ее тема затрагивает этот самый, кажущийся кое-кому
злополучным, "вопрос".
Своей очереди у кулис англо-американской литературоведческой науки
целы; в фолджеровском же - вся правая половина надписи изъята (скорее всего
- вырезана из гравюрной платы или закрыта листком бумаги при печатании)
Умышленный характер этой операции очевиден - непосвященному читателю стало
труднее понять, какое событие изображено на рисунке. А изображено на нем, с
точностью до деталей (в этом можно убедиться, глядя на репродукцию), то же
печальное событие, которому посвящена поэма о Голубе и Феникс и другие
произведения честеровского сборника - трагическая смерть бельвуарской четы.
Здесь и Голубь, и духовный характер отношений супругов, и их бескорыстное
служение Аполлону, Парнас, 1612 год. Гравюра - точная иллюстрация к
честеровскому сборнику, и не исключено, что первоначально она для него и
предназначалась... Удивительно, что никто из изучавших ранее честеровский
сборник или из сегодняшних специалистов по шекспировской поэзии не заметил
эти многочисленные совпадения и соответствия и никому не пришла в голову
мысль поместить гравюру Хоула в одном из многочисленных переизданий
шекспировской поэмы о Голубе и Феникс или "Канонизации" Джона Донна. А ведь
там она была бы вполне к месту.
Многое помогает понять и содержание самой книги Дэвиса. Во-первых, она
открывается большой поэмой-посвящением трем знатным леди, ближайшим
наперсницам Елизаветы Сидни-Рэтленд: Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд и
Елизавете Кэри. Большую часть книги составляют облеченные в поэтическую
форму религиозно-философские размышления о жизни и смерти, о грехе и
возмездии за него. До этих медитаций помещена "похоронная элегия на смерть
наидостойнейшей и целомудренной миссис Елизаветы Даттон" - внучки лорда
Элсмера. Мы узнаем, что юная Елизавета в возрасте одиннадцати лет
обвенчалась с Джоном Даттоном, которому было 15 лет. Через два года он умер,
оставив Елизавету "девственницей-вдовой", а еще через три года, в октябре
1611 года, умерла и она сама. Эта печальная история изложена сухой прозой,
но в самой элегии Дэвис говорит о высочайшем пиетете, который он испытывает
к своей героине:
"Моя Муза будет трудиться на этой ниве славы,
Воздвигая обелиски из рифм, где твое имя
Будет сиять всегда небесным светом ума,
Пока другой Феникс не восстанет из пепла..."
О ком говорит поэт? Неужели "Феникс", "небесный свет ума", "поле славы"
- все это о девочке-полуребенке, ушедшей из жизни, не успев, по существу,
вступить в нее? В тексте элегии нет никаких аллюзий или упоминаний о гравюре
Хоула, но можно предположить, что те немногие английские литературоведы,
которые занимались книгой Джона Дэвиса, не задерживались на гравюре Хоула
{Экземпляр этой книги Дэвиса в Британской библиотеке в Лондоне лишен
титульного листа. Гравюра же Хоула хранится в Британском музее (в том же
здании). Однако в апреле 1995 г. я не смог осмотреть гравюру, так как
буквально за несколько дней до этого помещение, где она находится, затопило,
и доступ в него был надолго прекращен. Только в это помещение... Судьба!},
считая ее иллюстрацией к бесхитростной и грустной истории детей-супругов. Но
какое отношение эти дети могли иметь к служению искусству, к поэзии, при чем
здесь Парнас, Аполлон, музы? Нет, гравюра Хоула - не об этих безвременно
умерших, не успевших ничего свершить, ничего после себя не оставивших детях;
их имена играют в книге Дэвиса ту же роль, что и имя Джона Солсбэри в
честеровском сборнике или имя Венеции Дигби в поэме Бена Джонсона "Юфимь" -
они "затеняют (маскируют) правду" о любви, поэтическом служении и жестокой
судьбе Голубя и Феникс - Роджера и Елизаветы Рэтленд.
Летиция Йендл, внимательно рассмотрев гравюру, согласилась со мной, что
это - достаточно убедительная иллюстрация к шекспировской поэме о Голубе и
Феникс, и поинтересовалась причиной такой удачливости в находках. Причина,
конечно, заключалась в правильности моей датировки и идентификации героев
честеровского сборника. Круг Сидни - Рэтлендов - Пембруков, их поэтическое
окружение, почти одновременная смерть бельвуарской четы летом 1612 года -
вот тот период, те ориентиры, где прежде всего следует вести
целенаправленные поиски. Находки не случайны! Такое событие, как загадочная
смерть (для многих - внезапное исчезновение) единственной дочери Филипа
Сидни, не могло не вызвать откликов - пусть замаскированных и рассчитанных
на немногих посвященных. Таких следов и откликов, как убедился читатель,
нами уже обнаружено немало, и есть все основания рассчитывать на новые
удивительные находки и открытия.
Об этом я и сказал Летиции - высококвалифицированному специалисту в
области старинных рукописей и печатных изданий, чья доброжелательность и
всегдашняя готовность помочь занимающимся в Библиотеке ученым воистину не
знают пределов. Однако и в своих контактах с американскими шекспироведами я
ограничивался конкретными проблемами моих исследований: датировка,
идентификация прототипов, направленность некоторых аллюзий. Проблемы
личности Великого Барда, "шекспировского вопроса" я старался не касаться;
также я не слышал, чтобы эти шекспироведы обсуждали подобный вопрос между
собой. Давно сложившийся в Англии и США культ Шекспира накрепко привязан к
стратфордским реликвиям, и тамошняя профессура - университетские
преподаватели литературы - эту привязку строго соблюдают (исключений я в
шекспироведческих академических журналах не встречал). Естественно, объектом
культа стало не только творчество Великого Барда, но и биографический канон,
в основном сложившийся задолго до появления научной истории с ее методами
критической проверки источников и выявления достоверных фактов из потока
преданий и легенд. Дискуссии с нестратфордианцами - а в Америке большинство
из них оксфордианцы - если и ведутся иногда, то не в научных журналах, а в
газетах, массовых изданиях и - однажды - в суде; это (также как слабости
оксфордианской гипотезы) определяет невысокий научный уровень таких обменов
привычными про- и контраргументами. Не будет большим преувеличением сказать,
что для университетской профессуры проблемы шекспировской личности как бы не
существует.
Чрезвычайно узкая специализация научных исследований позволяет
академическим шекспироведам углубляться в частные вопросы, не обращая
внимания на проблемы глобальные и даже на проблемы, которыми занимаются
"соседи"; нередко они имеют о них самые смутные представления. Джонсоноведы
плохо ориентируются в шекспировских биографиях, шекспироведы - в поэзии
Джонсона, а ведь его поэтические произведения вместе с "Разговорами с
Драммондом" - ключ к Шекспиру. Книговеды мало интересуются содержанием
("внутренними свидетельствами") изучаемых книг. Ряд важных направлений не
исследуется вообще в течение последних десятилетий, - честеровский сборник
наглядный тому пример. Но даже в тех случаях, когда западные шекспироведы
выходят на не известные до того важные факты, необходимость укладывать их в
прокрустово ложе традиционных представлений о Великом Барде мешает этим
ученым постигнуть подлинный смысл своих находок. Стратфордская легенда
причудливо искажает всю картину духовной жизни елизаветинско-якобианской
Англии, поместив в самом ее центре раблезианскую Маску, пытаться заглядывать
за которую в "официальной" шекспироведческой науке считается неприличным.
Трудно представить, например, чтобы в сегодняшней астрономии господствовала
Птолемеева система мира, но шекспироведение относится не к точным наукам, а
к гуманитарным, где взаимоотношения точных фактов и почтенных традиций более
деликатны. Благодаря этому спектакль, запущенный его гениальными творцами
четыре столетия назад, продолжается...
В подвальном помещении Библиотеки Фолджера, где находятся стеллажи
открытого доступа, одну секцию - несколько полок - занимают сочинения о
"шекспировском вопросе". Здесь редко кто бывает; про себя я называю этот
уголок "убежищем еретиков". Вот пухлые сочинения бэконианцев, годами
ломавших голову над шифрами, которыми великий философ записал тайные
сообщения о своем авторстве; сейчас эти книги никто не читает, хотя не все в
них вздор. Томики дербианцев, сторонников Марло, рэтлендианцев,
оксфордианцев, сторонников теорий группового авторства... Вот книга Петра
Пороховщикова, вот дотошные немецкие нестратфордианцы начала нашего века,
книги Демблона, так и не переведенные за восемьдесят лет на английский
язык... "Убежище еретиков" - убедительное свидетельство того, как нелегок
путь человечества к познанию истины, особенно если она так хитроумно и
предусмотрительно укрыта. Один из моих новых американских знакомых, увидев
меня здесь, заметил в шутку, что неплохо бы огородить эту секцию железной
решеткой. Похоже, он хотел оградить иностранца от вредного влияния
"критиканов". И я подумал: ну до чего же не повезло Козьме Пруткову!
"Родись" он, подобно Томасу Кориэту, в другое время и под другими небесами,
украшало бы имя сего великого писателя страницы престижных биографических
словарей и энциклопедий и поныне...
О первых результатах моих исследований честеровского сборника коротко
сообщил в 1989 году американский журнал "Шейкспир Ньюзлеттер". Но о находках
русскими исследователями одних и тех же водяных знаков в Вашингтоне и
Лондоне было известно в основном только специалистам Библиотеки Фолджера.
Поэтому я показал перевод статьи из "Шекспировских чтений 1984" (с
добавлением материала о водяных знаках) моим новым вашингтонским коллегам по
работе в Библиотеке - профессорам Уинфриду Шлейнеру, Кеннету Гроссу,
Патриции Стейнлейн, Парку Хонану. Новая датировка шекспировской поэмы и
идентификация прототипов Голубя и Феникс показалась им достаточно
убедительной (я уже говорил, что "шекспировский вопрос" в статье напрямую не
затрагивался). Особенно ободряющим был отзыв профессора Парка Хонана,
который писал 22 апреля 1992 года:
"Ваша статья о шекспировской поэме, по моему искреннему мнению,
является единственной полностью доказательной работой об этом произведении
из всех, что мне приходилось читать. Я считаю, что Ваша идентификация
прототипов героев поэмы с Роджером Мэннерсом, графом Рэтлендом, и его
супругой Елизаветой (дочерью Филипа Сидни) чрезвычайно полно обоснована.
Ваше изложение доказательств настолько ясно, логично, последовательно, что
невозможно прервать чтение. Конечно, хотелось бы услышать суждения о высокой
эстетической ценности поэмы, почему она производит на нас такое сильное
впечатление. Но, несмотря на эти остающиеся вопросы, Вы блестяще решили
труднейшую задачу и подарили нам бесценную фундаментальную работу. Ваш
критический разбор предыдущих интерпретаций поэмы показывает их полную
несостоятельность, но при этом Вы проявляете к ним понимание и
доброжелательность" {Разбирая гипотезы своих предшественников по
исследованию честеровского сборника и критикуя их, я не забывал, что это
были первые шаги, первые попытки понять загадочное явление, многое в нем
прояснившие, несмотря на ложность исходных предпосылок (доверие к
мистифицированным датам). Ответить же на вопрос - почему поэма производит на
нас такое сильное впечатление, можно только после постижения всей правды о
высокой трагедии бельвуарской четы, укрывшейся на века за своей
стратфордской маской.}.
Поскольку статья уже была опубликована в русском академическом издании
и стала в России объектом дискуссии, мои американские друзья настоятельно
рекомендовали предложить перевод статьи американскому научному
шекспироведческому изданию, дабы американские и английские ученые (как
правило, русским языком не владеющие) могли подробней ознакомиться с новой
гипотезой, дебатируемой в России, и принять участие в дискуссии. В любом
случае, считали мои друзья, очевидна польза от такой публикации для
международного обмена и для исследования труднейшей шекспироведческой
проблемы, связанной с поэмой о Голубе и Феникс. Разумеется, я последовал
этому совету и передал перевод статьи в ежеквартальник "Шейкспир Куотерли",
рассчитывая вовлечь в продолжение исследования и расширение его аспектов
прежде всего англо-американских ученых, имеющих доступ к книжным и
рукописным богатствам, добраться до которых (тем более - до всех) из Москвы
- трудно осуществимая мечта.
Тем временем об исследовании услышали некоторые вашингтонские
журналисты. Находка четырехсотлетнего таинственного единорога в центре
Вашингтона и центре Лондона, да еще людьми, прилетевшими специально для
этого из Москвы! С корреспондентом влиятельной газеты "Крисчен Сайенс
Монитор" Линдой Фелдман я беседовал несколько раз. Конечно же, сходу
разобраться в достаточно сложной научной проблеме ей было непросто, тем
более, что она собиралась писать не научную статью, а короткий газетный
очерк о госте Библиотеки Фолджера, приехавшем в Вашингтон из России
исследовать загадки шекспировских творений; я же старался побудить ее
уделить основное внимание самим исследованиям и их результатам. Однажды она
позвонила мне и сказала, что профессор Дональд Фостер из женского колледжа
Вассара объяснил ей, что поэма Шекспира и весь честеровский сборник
посвящены свадьбе сэра Джона Солсбэри и совершеннолетию его дочери, и он не
видит оснований в этом сомневаться. Пришлось сообщить Линде, что профессор
(с которым я не знаком) снабдил ее информацией, почерпнутой из старой и
неубедительной гипотезы. Особого значения этому эпизоду я не придал, тем
более, что статья в газете все-таки появилась (хотя о самом исследовании и
связанных с ним открытиях там сказано немного, а для бедного Томаса Кориэта
вообще места не хватило).
Другим оппонентом стал профессор Питер Блэйни. Он сразу спросил: почему
это я сомневаюсь в подлинности даты, отпечатанной на титульном листе? Задаю
встречный вопрос: почему он некритически принимает на веру дату, ничем не
подтверждаемую, в то время как много фактов свидетельствуют, что она
мистифицирована и книга появилась значительно позднее? Но тут выясняется,
что Блэйни как библиограф и книговед принимает во внимание лишь "внешние",
то есть полиграфические, свидетельства, а факты, "спрятанные" в самих
текстах, его не очень интересуют. К тому же, несмотря на приверженность к
"внешним" свидетельствам, мой оппонент в данном случае не обратил внимания
на те из них, которые противоречат устоявшейся традиции (например, на
участие Филда и Оллда еще в одной мистификации именно в 1612-1613 годах).
Впрочем, перевода моей статьи он не видел, просто узнал, что предложена
другая, отличающаяся от традиционно принятой датировка честеровского
сборника. Позже, ознакомившись с его превосходным трудом о лондонских
книжных лавках {6}, я стал лучше понимать его мотивы. Он не изучал
специально честеровского сборника, но, оказывается, привел его в своем труде
(основываясь исключительно на "Кратком каталоге титульных листов") в
качестве единственного примера того, что Лаунз, обосновавшийся к 1610 году в
лавке под вывеской "Голова епископа", якобы распродавал полученные от своего
предшественника Блаунта книжные остатки. Новая датировка могла потребовать
от Блэйни отказа от этого примера и пересмотра характера отношений между
Блаунтом и Лаунзом, которые явно не сводятся к простой передаче или продаже
лавки. Как я уже упоминал ранее, никаких документов об условиях этой
передачи, а тем более - о каких-то остатках честеровского сборника или
других книг - нет и никогда не было...
В апреле 1992 года в Вашингтоне появились 8-й и 9-й номера московского
"Огонька" со статьей Инны Шульженко "Логодедал, или Тайна замка Бельвуар",
которую прочитали некоторые из тамошних русских; через них начал
возрождаться интерес к Рэтлендам среди тех американских нестратфордианцев,
кто разочарован продолжающимся отсутствием более определенных свидетельств в
пользу оксфордианской гипотезы.
К сожалению, ознакомить подробней более широкий круг американских (и
английских) ученых с результатами моих исследований тогда не удалось.
"Шейкспир Куотерли" печатать мою статью не стал, так как внутренний
рецензент журнала оказался, как и Д. Фостер (совпадение?), сторонником
гипотезы К. Брауна. Из текста отзыва, любезно предоставленного мне
редакцией, явствовало, что анонимный рецензент считает брауновскую гипотезу
единственно возможным решением проблемы шекспировской поэмы и честеровского
сборника; он привычно повторяет, что траурные, исполненные печали и скорби
поэтические строки появились в связи со свадьбой Джона Солсбэри или
совершеннолетием его дочери и т.п. Реквием, погребальная песнь? Презент к
свадьбе, не более того! А все, что не совпадает с такими вот
представлениями, для нашего рецензента - не более чем прискорбное
заблуждение, ошибка...
Однако действительные ошибки, подчас грубые, "украшают" именно
анонимную рецензию, свидетельствуя, между прочим, что ее автор сам
честеровского сборника не читал, а знания о нем почерпнул из справочных
изданий. Аноним не знает названия лондонского экземпляра сборника, неведомо
ему даже то весьма существенное обстоятельство, что оба главных героя книги
умирают! А Джона Солсбэри рецензент, спутав строки в справочнике, которым
пользовался, посчитал одним из поэтов - участников сборника. Мог ли человек,
прочитавший книгу Честера хотя бы бегло, допустить такие ляпсусы?!
Кроме повторения брауновских предположений (но уже в форме якобы
общепринятых истин) и прямых ошибок рецензия содержит несколько спорных
утверждений, которые полезно было бы сделать предметом дискуссии. Так,
аноним, как и некоторые другие западные ученые {Например, профессор Пол
Уэстин из университета Западного Онтарио (Канада).}, полагает, что уклонение
от регистрации печатных изданий в шекспировские времена не считалось
нарушением, и поэтому можно на факты такого уклонения внимания вообще не
обращать. Не вдаваясь здесь в детали различных толкований правил и обычаев,
действовавших в Компании печатников и книгоиздателей, я мог бы просто
посоветовать ученым, разделяющим такие взгляды (и конечно же - моему
рецензенту), ознакомиться с протоколами суда Компании и с соответствующими
записями в ее Регистре {7} - эти материалы давно опубликованы, они стоят, и
на видном месте, на полках Библиотеки Фолджера и в Британской библиотеке.
Так вот, все желающие изучать исторические явления и факты по
первоисточникам, не полагаясь только на модные сегодня-завтра теории, найдут
там подлинные записи о штрафах и других наказаниях, налагавшихся на членов
Компании именно за уклонение от регистрации. Так, например, в сентябре 1613
года за такие провинности был наказан знакомый нам Эдуард Оллд (по времени
этот эпизод мог быть связан и с его участием в печатании честеровского
сборника). В своей статье я специально подчеркнул, что отсутствие
регистрации книги Честера хотя и не является прямым доказательством
фальшивости дат на титульных листах, но уж во всяком случае лишает их
какого-то подтверждения и дает полное основание ставить под вопрос, особенно
учитывая положение, занимаемое в Компании Блаунтом и Лаунзом и их обычную
практику. Однако рецензент пытается исказить смысл этой бесспорной
констатации, представляя дело так, будто для сторонников моей гипотезы вся
проблема датировки сборника возникает только из-за отсутствия его
регистрации в Компании, которой сам он не придает никакого значения, веря в
пресловутые "среднестатистические 30 процентов" и не зная, что на Блаунта и
Лаунза эта статистика отнюдь не распространяется.
Интригующую замену титульного листа в лондонском экземпляре - с
выдиркой старого титула, исчезновением имени автора, появлением нового
названия со странной "опечаткой", другой даты и эмблемы другого печатника -
рецензент, конечно же, "объясняет" предполагаемыми "коммерческими
соображениями" Мэтью Лаунза, который хотел-де таким путем быстрее избавиться
от нераспроданных за десятилетие "остатков" книги, полученных от Блаунта
вместе с книжной лавкой. Предположения о такой или сходной "распродаже" были
специально рассмотрены и подвергнуты критике в моей статье, но рецензент,
как ни в чем не бывало, повторяет одно из них.
Ни единым словом не отозвался аноним на чрезвычайно важные внутренние,
заключенные в тексте честеровской книги свидетельства, анализу которых
посвящена значительная часть рецензируемой им статьи. Даже на такие
уникальные, как полное соответствие истории Голубя и Феникс странному браку
Рэтлендов, их окруженному тайной уходу из жизни, совпадающему по времени со
смертью Джона Солсбэри, на особенности вклада Бена Джонсона в связи с его
особыми отношениями с Рэтлендами и др. Трудно понять, как можно было пройти
мимо всех этих поразительных и бесспорных фактов, к тому же - впервые
установленных и проанализированных, просто не заметить их! И меня уже не
удивило, что анонимный оппонент не обратил внимания и на открытие
российскими исследователями неизвестных до того водяных знаков в Вашингтоне
и Лондоне...
Я задержался на этом эпизоде не для того, чтобы отсюда делать
однозначные выводы о принятой в американских научных изданиях практике
анонимного предварительного рецензирования. Она, вероятно, имеет и свои
положительные стороны. Но бесспорно и другое: внутренний рецензент,
придерживающийся в каком-то вопросе устарелых, а то и попросту ошибочных
взглядов, порой имеет возможность перекрывать своим коллегам доступ к новым
идеям. Особенно прискорбно выглядит такая практика, когда речь идет - как
в данном случае - о публикации переводов работ иностранных авторов,
содержащих результаты новых исследований, уже опубликованных и
дискутируемых в других странах. Ведь мнения иных западных ученых могут
(когда они имеют возможность ознакомиться сами с такими работами)
оказаться прямо противоположными суждениям анонимного рецензента, -
согласие ряда ученых с моей датировкой и идентификацией прототипов Голубя и
Феникс является наглядным тому примером. Направленное же фильтрование (то
есть фактическое цензурирование) научной информации, включая международную,
сообразно консервативным представлениям групп ученых, претендующих на
монопольное обладание истиной, даже когда речь идет о частных проблемах,
характерно сегодня для западного университетского шексгшроведения, и
прогрессу этой науки такая практика отнюдь не способствует.
Эпизод с рецензентом американского журнала важен и в другом отношении.
Он показывает отсутствие серьезных научных аргументов против новой гипотезы
о датировке и смысле книги Честера. Повторение же старых, противоречащих
многочисленным фактам и логике догадок и предположений заменить научную
аргументацию никак не может. Ошибок и несоответствий в основных положениях
нашей гипотезы оппоненты найти не смогли. Герои шекспировской поэмы и
честеровского сборника установлены, нужно лишь время и научная
объективность, чтобы обретенная истина стала очевидной для всех.
Что же касается статьи о Голубе и Феникс, то она все-таки была
напечатана в 1998 году на английском языке в сборнике, изданным Делаварским
университетом (США) {8}. В предисловии составитель профессор Джозеф Прайс
характеризует датировку честеровского сборника 1612 годом и идентификацию
его героев с четой Рэтлендов как убедительные. Надеюсь, эта публикация
увеличит шансы на участие американских и английских ученых в продолжении
исследований на чрезвычайно перспективном направлении. Прежде всего
необходимо продолжить поиск книг, отпечатанных Филдом, Оллдом, Джаггардом в
1610-1615 годах на бумаге с такими же, как в книге Честера, уникальными
водяными знаками, с использованием тех же орнаментов, заставок и других
полиграфических реалий. Не мог же печатник использовать этот набор только
один раз и потом выбросить! Это относится и к бумаге. Значит, где-то в
Лондоне, Вашингтоне, Калифорнии или где-то еще, в научной библиотеке, в
специальном хранилище, эта заповедная книга (а может быть и не одна),
способная поставить окончательную точку в решении важнейшей и труднейшей
проблемы, ждет нас. Как ждал целых четыре столетия невиданный доселе
единорог...
Мне уже доводилось приглашать англо-американских коллег к научной
дискуссии о книге Честера {9}. Пользуясь случаем, я настоятельно повторяю
свое приглашение - можно рассматривать его даже как вызов. При этом в
интересах дела совсем не обязательно сразу затрагивать "шекспировский
вопрос", отпугивающий многих тамошних шекспироведов, - ведь проблема
датировки и определения прототипов и сама по себе заслуживает (и требует)
глубокой и объективной дискуссии, время для которой пришло. Но, разумеется,
я отдаю себе отчет, как непросто "раскачать" на полноценную дискуссию
западных коллег, если ее тема затрагивает этот самый, кажущийся кое-кому
злополучным, "вопрос".
Своей очереди у кулис англо-американской литературоведческой науки