Страница:
определяющих ход исторических событий". Не будем вступать с рецензентом в
дискуссию относительно марксистских постулатов о роли личности в истории, но
как не поздравить его со столь заметным вкладом в историю "шекспировского
вопроса": ведь теперь на роль "пленников советского представления" могут
претендовать такие личности, как Чарльз Диккенс, Марк Твен, Зигмунд Фрейд,
Владимир Набоков, Анна Ахматова и многие, многие другие, в том числе - и
главным образом - англичане, американцы, немцы, французы, никогда на
советскую землю не ступавшие (тем более в прошлом веке)! А тем временем
дотошный Г. с самым серьезным видом развивает свои историко-идеологические
изыскания: "Вероятно, с этими пережитками советского сознания связаны и
некоторые терминологические особенности стиля И. Гилилова". Признаюсь,
автору "Игры об Уильяме Шекспире", в чьих работах нет не только ни одной
цитаты, но даже ни одного упоминания имени кого-либо из "классиков" или
"практиков" марксизма-ленинизма, было забавно услышать о себе такое. И
действительно, как тут не улыбнуться... Еще недавно почтенный советский
библиограф Г. с гордостью демонстрировал составленный им каталог хранящихся
в университетской библиотеке прижизненных изданий опусов вождя мирового
пролетариата. Но вот судьба перемещает его в комфортабельное дальнее
заокеанское зарубежье, и мы видим его выискивающим криминальные следы
"советскости" в исследованиях "шекспировского вопроса". Такие вот
околошекспировские метаморфозы...
Но посмотрим, что же это за "терминологические особенности, связанные с
пережитками советского сознания", обнаружил Г. в "Игре об Уильяме Шекспире"?
Оказывается, я применил такие выражения, как "докопался", "надуманный",
"литературный эксперт определенного толка"! И Г. пишет, что читать подобные
(очевидно, напоминающие ему о нехорошем советском прошлом) выражения ему
"стыдно". В связи с чем же я употребил эти постыдные, заставившие покраснеть
рецензента выражения? Во-первых, страшное слово "докопался" я применил к
известному исследователю архивов Лесли Хотсону, о котором отзываюсь очень
тепло. Странно, но Г. не понимает: если об исследователе, много работающем в
архивах, говорят, что он до чего-то "докопался", то это слово вполне для
такого случая подходящее и отнюдь не обидное (скорее лестное). Не вижу
криминала и в употреблении слова "надуманный" по отношению к не
подкрепленному фактами доводу. Ну, а кого же я оскорбил, назвав
"литературным экспертом определенного толка"? Да не кого иного, как печально
знаменитого Джона Пейна Кольера, "прославившегося" на весь мио своими
фальсификациями печатных и рукописных материалов шекспировской эпохи, о чем
я и рассказываю во второй главе "Игры об Уильяме Шекспире". И то, как я
назвал Кольера, - едва ли не самая мягкая характеристика, когда-либо этим
фальсификатором полученная. Похоже, Г. не только не знает, кто таков был
Кольер, но даже и посвященную его подвигам страницу в моей книге внимательно
не прочитал. Особой "советскости" в моей терминологии наш сверхбдительный
рецензент, как видим, доказать не смог, а вот собственную некомпетентность
продемонстрировал еще раз.
Вообще рецензент Г. публично стыдит меня нередко, и не только за
терминологию. Вот я мимоходом отметил, что формат книги Дэвиса - "октаво".
Г. сообщает читателям, что это - ошибка, что формат этой книги - двенадцатая
доля листа, и не упускает случая добавить: "Ошибка довольно странная для
ученого, гордящегося применением книговедческих методов". Однако на самом
деле ошибается сам рецензент, почерпнувший сведения из устаревшего
источника. Формат книги Дэвиса - действительно "октаво", и в этом рецензент
мог бы легко убедиться, заглянув в каталог Полларда-Редгрэйва (STC) -
незаменимое справочное издание для всех работающих над литературными и
книговедческими проблемами шекспировской Англии.
Другой пример: издатели последнего, оксфордского собрания сочинений
Шекспира поместили там и знаменитую поэму Бена Джонсона из Великого фолио.
Однако при этом они выбросили из текста очень важную запятую, из-за чего
исчезает аллюзия, определяющая смысл поэмы. Ясно, что исправлять без
оговорок древние тексты (да еще в научном издании) недопустимо, это я и
отметил в "Игре об Уильяме Шекспире". Рецензент же обвиняет меня в том, что,
"выискивая соломинку в чужом глазу, в своем не замечаю и бревна": в поэме о
Голубе и Феникс заключительную перед подписью точку заменяю двоеточием!
Сравнение абсолютно неправомерное: если оксфордские издатели просто изменили
джонсоновский текст, не ставя об этом в известность читателей ни в какой
форме, то в случае с поэмой о Голубе и Феникс я только предложил читателям
проделать мысленный эксперимент с заменой точки на двоеточие, чтобы увидеть
альтернативный смысл подписи. Но пунктуация оригинала мною полностью
сохранена в его факсимильном воспроизведении! Конечно, можно понять
рецензента Г.: ему, как и его московскому коллеге Н. Б., трудно вообразить,
что оксфордские авторитеты способны ошибаться, быть в чем-то неправы...
Оксфордское издание, и вдруг - ошибки?!
Иное дело - "Игра об Уильяме Шекспире", изданная не в Оксфорде, а в
Москве; здесь рецензенту везде мерещатся ужасные ошибки, о которых он, не
затрудняя себя проверкой, с возмущением оповещает читателей. Буквально
взорвал его вариант девиза в эскизе герба, полученного Шакспером. Во второй
главе "Игры" я сообщаю о связанном с этим эскизом факте: "В сохранившемся
эскизе герба клерк из герольдии написал странный девиз: "Нет, без права"".
Негодованию рецензента нет предела, он пишет: "Предельным случаем - когда не
знаешь, чему удивляться более: неосведомленности автора или его
самоуверенности, - является перевод девиза, помещенного в дворянском гербе,
дарованном отцу драматурга...". Далее Г. цитирует мою (приведенную выше)
фразу, заменив слово "эскиз" на "девиз", и продолжает: "В таком
переводе-толковании девиз дворянского герба звучит не просто странно, но
прямо издевательски. Однако ничего подобного на самом деле нет... Дело не
только в отсутствии придуманной автором "Игры" запятой..." (курсив мой.- Я.
Г.).
В связи с этим Г. мечет громы и молнии, обвиняет меня в искажении и
фальсификации исторических источников и фактов, неуважении к читателям и т.
д. и т. п. Вспомнился развеселившемуся рецензенту и старый анекдот о
гимназистке, которая "вот так же, слово за словом, не вникая в смысл",
переводила известное французское выражение. Рецензент, конечно же, не
упускает случая отечески поучить провинившегося автора: "Подобные промахи не
могут быть оправданы увлеченностью автора своей идеей. Увлеченность в науке
- дело не только благое, но и необходимое. Но единственно при условии
соблюдения незыблемых правил научного исследования, не позволяющих искажать
и фальсифицировать исторические источники, выдавать свои предположения и
домыслы за установленные факты... Историков и филологов учат этому на первых
курсах университета. Жаль, что И. Гилилов не усвоил в должной мере этих
уроков от своих наставников - или позволил себе забыть о них". И конечно же,
Г. сурово требует от автора ответа на вопрос: "Что явилось причиной такого
странного перевода девиза: недобросовестность или неосведомленность?".
Для того чтобы несколько остудить обвинительский пыл рецензента, мне
пришлось публично сообщить ему, а также его читателям, что автор "Игры об
Уильяме Шекспире" нисколько относительно девиза шаксперовского герба не
ошибся, ничего не фальсифицировал, текст переведен правильно. Дело в том,
что в черновике документа о даровании герба девиз написан три раза, из них
дважды - с запятой после слова поп и один раз - без запятой. О последнем
рецензент узнал, очевидно, из книги Т. Брука (достаточно старой), на которую
в одном месте ссылается, а узнав, посчитал единственным. Если бы Г. не
торопился изливать свое негодование, а открыл бы на странице 73 книгу Джона
Мичела, которую он, судя по ссылке на нее, тоже держал в руках, он увидел бы
этот самый эскиз, в левом верхнем углу которого шекспироведы давно
обнаружили дважды повторенный тот самый девиз со злополучной запятой,
поставленной не Гилиловым, а клерком герольдии четыре столетия назад. Об
этом же наш рецензент мог бы узнать и из очень авторитетной шекспировской
биографии С. Шенбаума, переведенной, кстати, на русский язык и изданной
массовым тиражом.
Я не буду требовать от г-на Г. извинения за все страшные слова,
которыми он пытался забросать меня в связи с шаксперовским девизом, да и в
других случаях. Но было бы несправедливо не переадресовать ему его же
собственный гневный вопрос насчет неосведомленности и самоуверенности.
Главное, что никак не может понять рецензент - он говорит об этом
несколько раз, - почему подлинные авторы скрывали свое авторство. Он
допускает, что причиной могли быть как опасение цензурных или иных
преследований, так и мотив христианского смирения, отказа от личной славы из
благочестивых соображений. Но эпоха Возрождения, считает рецензент, "с ее
подчеркнутым культом личного творчества... противостоит этой традиции".
Других мотивов Г. не знает и даже подводит, как видим, под это незнание
теоретический базис, ссылаясь на некую неотъемлемую особенность
ренессансного менталитета. Однако в случае с конкретной реальностью -
английской культурой конца XVI - начала XVII века - излюбленные нашими
специалистами по Ренессансу теоретические построения имеют мало общего с
фактами. В девятитомном словаре английских анонимов и псевдонимов
шекспировская эпоха представлена сонмом писателей, скрывавших свое имя. Так,
в поэтическом сборнике "Гнездо Феникса" (1593), в значительной части
посвященном памяти Филипа Сидни - "Феникса Англии", из двух десятков
поэтов-участников ни один (включая составителя) не подписался собственным
именем! В сборнике "Английский Геликон" (1600, 1614) из полутора сот
стихотворений свыше четверти подписаны инициалами или псевдонимами.
Анонимность литературного творчества, как видим, не была тогда редкостью,
особенно среди людей знатных и образованных (но не была и обязательным
правилом). Эти анонимные произведения, в своем большинстве, не содержали
ничего криминального, и их авторами (по крайней мере там, где их удалось
установить) руководила не боязнь преследований и не соображения благочестия.
Приверженность (можно говорить даже о своеобразной моде) к секретности,
таинственности, сокрытию правды о себе была тогда чрезвычайно распространена
- тайные общества, тайные шифры, коды, криптограммы... В литературе же надо
учитывать еще и отношение многих елизаветинцев к поэзии (к которой они
относили и драматургию) как к одной из высших форм духовности, обращенной к
вечности, перед которой не только бренное человеческое тело, но и имя -
эфемерны. Добавьте к этому неистребимую британскую страсть к розыгрышам -
театру в жизни, мощное влияние Рабле, и вам станут понятней время и среда,
давшие жизнь грандиозному и причудливому феномену - Игре об Уильяме
Потрясающем Копьем.
Но рецензент Г. никак не может постигнуть "мотивов", которыми могли
руководствоваться подлинные авторы шекспировских произведений, а после их
смерти - их друзья, создавая легенду. Никаких иных "мотивов", кроме
"аристократического произвола", в действиях Рэтлендов, Пембруков и других
"поэтов Бельвуарской долины" Г. не увидел и пишет: "Только бескорыстная
игра, стремление ввести в обман многие поколения читателей? Признаюсь, на
мой взгляд этого маловато, чтобы принести столь обильные жертвы на алтарь
служения Музам". Вот и рецензент 3. недоумевает, зачем было подлинным
авторам и устроителям затевать весь этот "маскарад", прятаться "за спиной
ничтожества", что они (Рэтленды, Пембруки, Сидни) от этого имели?! Зачем,
зачем - чуть не хором вопрошают оппоненты... Да на этот вопрос и в моей
книге, и в ее заглавии, и в старинной гравюре и латинской надписи на ней
("Сотворенное человеческим гением будет жить в умах людей, остальное же
пусть умрет"), и в замечательном стихотворении Набокова дан ясный и
подтвержденный множеством фактов ответ: перед нами - Великая Игра,
гениальная Трагикомедия, сценой для которой стало само Время, а участниками
- поколения за поколением смертных. Создание этой Пьесы Пьес - сложный и
неоднозначный творческий процесс, в самом себе заключающий мотив и стимул
для настоящих творцов. Но такие "отвлеченные и бескорыстные" мотивы для
наших оппонентов, похоже, непостижимы, поэтому они их отвергают, упорно
требуя предъявления аргументов более им близких и понятных. Ну, а что
касается "обмана читателей", то при подобном подходе почти любое
литературное произведение, театральную постановку можно назвать "обманом" -
ведь жизнь там "не настоящая"!
Кроме сакраментального "Зачем все это, что подлинные авторы от этого
имели?", оппоненты обычно задают и другой вопрос, по их мнению, неотразимый:
"Как могла сохраняться тайна авторства?". Раз Шакспер, рассуждают они, был
актером, его товарищи по труппе знали, что автором является не он, и
обязательно проболтались бы об этом. "Пьеса в театре обсуждается,
репетируется, местами переделывается с участием автора по ходу постановки -
в таких условиях скрыть тайну авторства невозможно". Люди, выдвигающие этот
довод, просто путают тогдашний театр с современным. Пьеса поступала в театр,
как правило, без имени автора, которым никто особенно и не интересовался.
Вспомним, как Гамлет предлагает актерам сыграть пьесу "Убийство Гонзаго" -
разве кто-нибудь спросил имя автора? При жизни Шакспера никто его за поэта
или драматурга не принимал (по крайней мере те, кто его знал или мог знать).
Более половины пьес, составляющих сейчас шекспировский канон, вообще впервые
были напечатаны только в посмертном (кто бы ни был Шекспиром) Первом фолио,
другие часто печатались без имени автора. О том, кто на самом деле стоял за
псевдонимом, имела представление лишь небольшая группа кембриджских
однокашников Рэтленда и "поэты Бельвуарской долины" - верные друзья и
соратники Рэтлендов и Пембруков. Более или менее определенная привязка
шекспировских творений к стратфордскому Шаксперу была произведена лишь к
десятилетию смерти Рэтлендов, когда в стратфордской церкви установили
настенный памятник Шаксперу (подражающий по оформлению памятнику Рэтленду),
а также выпустили Первое фолио с косвенными аллюзиями в сторону стратфордца.
Интересно, что даже полвека спустя образованный человек и театрал Сэмюэл
Пепис, отметив в своем дневнике представления 38 шекспировских пьес, имя
Шекспира упомянул лишь однажды.
После смерти Рэтлендов, при тех возможностях, которыми располагали
Пембруки, имевшие покровительство самого короля, сохранение тайны авторства
было для них не слишком сложной задачей. Личностью Шекспира начали
интересоваться (и то кое-как, от случая к случаю) через много десятилетий,
когда поколение Великого Барда уже сошло со сцены. Никаких достоверных
доказательств авторства стратфордца ни тогда, ни в течение следующих веков
найдено не было (не найдено и сегодня). Вот эти важнейшие факты и пытаются
не замечать "защитники" Шакспера, бесконечно повторяя, что тайна авторства
(то есть что Шакспер не является Шекспиром) не могла, ну никак не могла
сохраниться! Могла.
Суждения рецензента Г. насчет Шекспира и связанных с ним проблем вскоре
стали выглядеть чуть ли не респектабельно на фоне гневных обвинений и
удивительных открытий, с которыми выступил в защиту стратфордской традиции
академик Н. Б., ранее к шекспироведению как будто бы не причастный. Как
объясняет сам академик, ему и его товарищам, еще в бытность их студентами,
году в 1938-м была сделана "прививка от антишекспиризма". Тут все понятно:
всякие нестратфордианские взгляды к тому времени уже были признаны не только
неверными, но и "идеологически враждебными", а что такая формулировка
означала в том памятном году, можно и не уточнять.
Узнав от друзей о появлении "Игры об Уильяме Шекспире" и бегло
просмотрев книгу, академик поразился и ужаснулся: навсегда, казалось бы,
искорененное в нашей стране зло вдруг ожило, произошло "непредвиденное
прорастание антишекспиризма именно в России"! Выходит, недоработали,
недоискоренили? И академик, отыскав "чудом уцелевшие" студенческие конспекты
1938 года, приступил к "обороне" (его выражение) Шекспира; через год большая
(порядка пяти печатных листов) статья, названная "Слово в защиту авторства
Шекспира", была напечатана в качестве специального выпуска "Академических
тетрадей".
В предисловии к этой статье главный редактор "Тетрадей" (издаваемых
"Независимой академией эстетики и свободных искусств") сообщает, используя
военную терминологию, что Н. Б. "взрывает всю антишекспировскую
аргументацию", "делает подкоп под подкоп против Шекспира". Читателю обещают,
что он "не соскучится" и узнает много нового. И действительно, статья Н. Б.
буквально кишит "новостями", способными озадачить любого читателя, а
специалиста - повергнуть в изумление. Позже одна московская газета
опубликовала большое интервью с Н. Б., в котором он, повторив ряд
утверждений из своей статьи, добавил еще несколько "новостей" в том же духе.
Главной особенностью этих выступлений академика - и статьи, и интервью
- является воинственный пафос отрицания самого факта существования
"шекспировского вопроса": проблемы личности Великого Барда,
безнадежно-глухое непонимание причин полуторавековой дискуссии, незнание ее
истории, множество прямых ошибок, серьезных искажений фактов и проблем. Как
это и было принято в ходе разных идеологических проработок прошлого, слабое
знание (а то и просто незнание) подлинных конкретных литературных и
исторических фактов шекспировской эпохи Н. Б. пытается компенсировать
многократным повторением нехитрого набора обвинительных сентенций и
приговоров. Роль обличителя "ересей", то есть отступлений от взглядов,
считающихся официальными (в крайнем случае - официозными или поддерживаемыми
большинством) в самых различных областях интеллектуальной человеческой
деятельности, многим кажется беспроигрышной и соблазняет своей доступностью.
Разбирать аргументацию автора "Слова в защиту авторства Шекспира" - не
просто. Одни и те же хаотично повторяющиеся на разных страницах и по разным
поводам безапелляционные утверждения и гневные тирады в адрес "врагов
Шекспира", графа Рэтленда, рэтлендианцев, "Игры об Уильяме Шекспире" и ее
автора, новой датировки честеровского сборника перемешаны с многословными
рассуждениями, не имеющими отношения к делу, но предназначенными произвести
на неискушенного читателя впечатление некоей академичности. Поэтому я
постараюсь рассмотреть главные доводы и утверждения этого оппонента,
расположив их в удобном для восприятия порядке.
О проблеме личности Великого Барда. Такой проблемы, по мнению
академика, вообще не существует. Есть странные люди, которые выступают
против Шекспира, говорят, что не Шекспир написал шекспировские произведения,
эти люди - враги Шекспира, антишекспиристы, рэтлендианцы. Нет никакого
Шакспера - это выдумка рэтлендианцев, есть только один Шекспир, который
родился и похоронен в Стратфорде, где ему поставлен памятник. То, что в ходе
дискуссии о личности Шекспира этим именем (Shakespeare) принято обозначать
только искомого Автора шекспировских произведений, а всех "претендентов на
авторство" называют именами, зафиксированными при крещении, включая
стратфордца, чье имя и при крещении и при погребении транскрибировано как
"Шакспер" (Shakspere), академик упорно не хочет понимать. О необходимости
четкого разграничения обозначений подробно говорится и в "Игре об Уильяме
Шекспире", и в трудах западных специалистов (например, в последней книге
Джона Мичела), но для Н. Б. элементарные правила научной дискуссии
непостижимы, он мечет громы и молнии в Гилилова, который "превратил славное
имя драматурга в чуть ли не постыдное прозвище... раздвоил его личность и
имя" и т. п.
Собственно говоря, перед лицом столь глубокого и воинствующего
непонимания самого существа сложной научной проблемы целесообразность
продолжения диалога с такими оппонентами может быть поставлена под вопрос.
Но история напоминает нам, что именно многолетнее табу и вызванное им
молчание, оторванность от интереснейшей мировой дискуссии способствовали
формированию и окостенению подобного рода дремучих представлений о ней у
определенной части наших гуманитариев. Поэтому несмотря ни на что дискуссию
необходимо продолжать, сосредоточиваясь на уточнении конкретных исторических
и литературных фактов, на доведении до читателей подлинной истории Великого
Спора, взглядов и аргументов его участников.
Посмотрим, как Н. Б. излагает и трактует важные факты о Шакспере
(которого он везде "просто" величает Шекспиром). Вот самый неприятный для
защитников традиции факт - неграмотность всей семьи стратфордца. О его
неграмотных детях Н. Б. промолчал (и действительно - что тут скажешь?). Зато
об отце Уильяма Шакспера, который, как мы знаем, вместо подписи рисовал на
документах крест или другой знак, академик сообщил своим читателям
потрясающую новость: оказывается, "отец Шекспира" был "видным католическим
публицистом", чье богословское сочинение даже переводилось на испанский
язык! Это примерно то же самое, что утверждать, будто отец Пушкина был
секретарем райкома КПСС... Увы, открытие, способное потрясти все мировое
шекспироведение, приключилось из-за того, что наш оппонент понял с точностью
до наоборот подробно описанный в переведенной с английского и изданной в
России книге С. Шенбаума эпизод с так называемым духовным завещанием!
По утверждению Н. Б., образование самого Уильяма Шакспера было выше,
чем у Рембрандта (!), а что касается книг, рукописей, писем, то и от других
писателей того времени, например от Бена Джонсона, "тоже ничего не осталось,
все пропало". При чем тут великий голландский художник и как производилось
"сравнение образований", можно только гадать, а насчет подвернувшегося под
руку Бена Джонсона академику неплохо бы знать, что от Бена, несмотря на
опустошительный пожар в его библиотеке, дошло немало принадлежавших ему книг
(только в Библиотеке Фолджера их полтора десятка), а также рукописи и
письма.
О шести подписях Шакспера (единственных его "рукописях") существует
обширная литература, высказывались различные мнения - некоторые из них
приведены в моей книге, - но ясно, что служить доказательством высокой (и
вообще какой-либо) грамотности Шакспера они не могут, нужны более
определенные свидетельства. Однако для академика картина совершенно ясна и
легко объяснима: у Шакспера в 1612 и в 1616 году был склероз, сосудистое
заболевание. И вообще, "почерк деградирует при обычном склерозе, тем более
после даже нетяжелого кровоизлияния в мозг". Так что с пресловутыми
подписями, "о которых Гилилов, как и некоторые другие люди, относящиеся к
великому драматургу отрицательно (sic!), говорит много плохого (sic!)", все,
оказывается, в порядке: подписи доказывают не только грамотность, но и
писательские занятия Шакспера. Комментарии здесь излишни, но нельзя не
порадоваться, что стратфордцу наконец-то через четыре столетия впервые
поставлен такой уверенный и всеобъясняющий медицинский диагноз. Ведь до сих
пор биографы располагали лишь слухом, что Шакспер умер от "лихорадки",
приключившейся с ним после крепкой выпивки с приехавшими из Лондона
друзьями...
При жизни и в течение шести-семи лет после смерти стратфордца Шакспера
никто и нигде не назвал поэтом или драматургом. Это факт, но Н. Б.
"опровергает" его доводом не менее обескураживающим, чем тот, которым он
"опроверг" неграмотность Джона Шакспера. Из последнего оксфордского
однотомника Н. Б. взял число упоминаний о произведениях Шекспира до 1623
года, сюда приплюсовал количество изданий пьес Шекспира и количество
хвалебных стихотворных и прозаических строк, посвященных Шекспиру за этот же
период (то есть в основном посмертно). Получилась некая суммарная
фантастическая величина, которую академик обозначил как "400 номеров" (!) и
объявил бесспорным документальным подтверждением того, что именно
стратфордский Шекспир (то есть Шакспер) был признанным при жизни
драматургом, поэтом! А почему бы не приплюсовать сюда еще и количество
строк, ну, скажем, в "Гамлете" - совсем потрясающее количество "номеров"
получилось бы!
Не являются доказательством писательских занятий Шакспера и ругательные
слова Роберта Грина в адрес некоей "вороны-выскочки, украшенной нашими
перьями". Имя этой "вороны-выскочки" не было названо; за что именно
ополчился на "ворону" умиравший драматург Грин, кого он при этом имел в виду
в 1592 году (когда имя "Шекспир" еще ни разу нигде не прозвучало), кто и
зачем разукрасил "ворону-выскочку" перьями драматурга - обо всем этом
английские и американские ученые спорят уже два столетия, и конца этому
дискуссию относительно марксистских постулатов о роли личности в истории, но
как не поздравить его со столь заметным вкладом в историю "шекспировского
вопроса": ведь теперь на роль "пленников советского представления" могут
претендовать такие личности, как Чарльз Диккенс, Марк Твен, Зигмунд Фрейд,
Владимир Набоков, Анна Ахматова и многие, многие другие, в том числе - и
главным образом - англичане, американцы, немцы, французы, никогда на
советскую землю не ступавшие (тем более в прошлом веке)! А тем временем
дотошный Г. с самым серьезным видом развивает свои историко-идеологические
изыскания: "Вероятно, с этими пережитками советского сознания связаны и
некоторые терминологические особенности стиля И. Гилилова". Признаюсь,
автору "Игры об Уильяме Шекспире", в чьих работах нет не только ни одной
цитаты, но даже ни одного упоминания имени кого-либо из "классиков" или
"практиков" марксизма-ленинизма, было забавно услышать о себе такое. И
действительно, как тут не улыбнуться... Еще недавно почтенный советский
библиограф Г. с гордостью демонстрировал составленный им каталог хранящихся
в университетской библиотеке прижизненных изданий опусов вождя мирового
пролетариата. Но вот судьба перемещает его в комфортабельное дальнее
заокеанское зарубежье, и мы видим его выискивающим криминальные следы
"советскости" в исследованиях "шекспировского вопроса". Такие вот
околошекспировские метаморфозы...
Но посмотрим, что же это за "терминологические особенности, связанные с
пережитками советского сознания", обнаружил Г. в "Игре об Уильяме Шекспире"?
Оказывается, я применил такие выражения, как "докопался", "надуманный",
"литературный эксперт определенного толка"! И Г. пишет, что читать подобные
(очевидно, напоминающие ему о нехорошем советском прошлом) выражения ему
"стыдно". В связи с чем же я употребил эти постыдные, заставившие покраснеть
рецензента выражения? Во-первых, страшное слово "докопался" я применил к
известному исследователю архивов Лесли Хотсону, о котором отзываюсь очень
тепло. Странно, но Г. не понимает: если об исследователе, много работающем в
архивах, говорят, что он до чего-то "докопался", то это слово вполне для
такого случая подходящее и отнюдь не обидное (скорее лестное). Не вижу
криминала и в употреблении слова "надуманный" по отношению к не
подкрепленному фактами доводу. Ну, а кого же я оскорбил, назвав
"литературным экспертом определенного толка"? Да не кого иного, как печально
знаменитого Джона Пейна Кольера, "прославившегося" на весь мио своими
фальсификациями печатных и рукописных материалов шекспировской эпохи, о чем
я и рассказываю во второй главе "Игры об Уильяме Шекспире". И то, как я
назвал Кольера, - едва ли не самая мягкая характеристика, когда-либо этим
фальсификатором полученная. Похоже, Г. не только не знает, кто таков был
Кольер, но даже и посвященную его подвигам страницу в моей книге внимательно
не прочитал. Особой "советскости" в моей терминологии наш сверхбдительный
рецензент, как видим, доказать не смог, а вот собственную некомпетентность
продемонстрировал еще раз.
Вообще рецензент Г. публично стыдит меня нередко, и не только за
терминологию. Вот я мимоходом отметил, что формат книги Дэвиса - "октаво".
Г. сообщает читателям, что это - ошибка, что формат этой книги - двенадцатая
доля листа, и не упускает случая добавить: "Ошибка довольно странная для
ученого, гордящегося применением книговедческих методов". Однако на самом
деле ошибается сам рецензент, почерпнувший сведения из устаревшего
источника. Формат книги Дэвиса - действительно "октаво", и в этом рецензент
мог бы легко убедиться, заглянув в каталог Полларда-Редгрэйва (STC) -
незаменимое справочное издание для всех работающих над литературными и
книговедческими проблемами шекспировской Англии.
Другой пример: издатели последнего, оксфордского собрания сочинений
Шекспира поместили там и знаменитую поэму Бена Джонсона из Великого фолио.
Однако при этом они выбросили из текста очень важную запятую, из-за чего
исчезает аллюзия, определяющая смысл поэмы. Ясно, что исправлять без
оговорок древние тексты (да еще в научном издании) недопустимо, это я и
отметил в "Игре об Уильяме Шекспире". Рецензент же обвиняет меня в том, что,
"выискивая соломинку в чужом глазу, в своем не замечаю и бревна": в поэме о
Голубе и Феникс заключительную перед подписью точку заменяю двоеточием!
Сравнение абсолютно неправомерное: если оксфордские издатели просто изменили
джонсоновский текст, не ставя об этом в известность читателей ни в какой
форме, то в случае с поэмой о Голубе и Феникс я только предложил читателям
проделать мысленный эксперимент с заменой точки на двоеточие, чтобы увидеть
альтернативный смысл подписи. Но пунктуация оригинала мною полностью
сохранена в его факсимильном воспроизведении! Конечно, можно понять
рецензента Г.: ему, как и его московскому коллеге Н. Б., трудно вообразить,
что оксфордские авторитеты способны ошибаться, быть в чем-то неправы...
Оксфордское издание, и вдруг - ошибки?!
Иное дело - "Игра об Уильяме Шекспире", изданная не в Оксфорде, а в
Москве; здесь рецензенту везде мерещатся ужасные ошибки, о которых он, не
затрудняя себя проверкой, с возмущением оповещает читателей. Буквально
взорвал его вариант девиза в эскизе герба, полученного Шакспером. Во второй
главе "Игры" я сообщаю о связанном с этим эскизом факте: "В сохранившемся
эскизе герба клерк из герольдии написал странный девиз: "Нет, без права"".
Негодованию рецензента нет предела, он пишет: "Предельным случаем - когда не
знаешь, чему удивляться более: неосведомленности автора или его
самоуверенности, - является перевод девиза, помещенного в дворянском гербе,
дарованном отцу драматурга...". Далее Г. цитирует мою (приведенную выше)
фразу, заменив слово "эскиз" на "девиз", и продолжает: "В таком
переводе-толковании девиз дворянского герба звучит не просто странно, но
прямо издевательски. Однако ничего подобного на самом деле нет... Дело не
только в отсутствии придуманной автором "Игры" запятой..." (курсив мой.- Я.
Г.).
В связи с этим Г. мечет громы и молнии, обвиняет меня в искажении и
фальсификации исторических источников и фактов, неуважении к читателям и т.
д. и т. п. Вспомнился развеселившемуся рецензенту и старый анекдот о
гимназистке, которая "вот так же, слово за словом, не вникая в смысл",
переводила известное французское выражение. Рецензент, конечно же, не
упускает случая отечески поучить провинившегося автора: "Подобные промахи не
могут быть оправданы увлеченностью автора своей идеей. Увлеченность в науке
- дело не только благое, но и необходимое. Но единственно при условии
соблюдения незыблемых правил научного исследования, не позволяющих искажать
и фальсифицировать исторические источники, выдавать свои предположения и
домыслы за установленные факты... Историков и филологов учат этому на первых
курсах университета. Жаль, что И. Гилилов не усвоил в должной мере этих
уроков от своих наставников - или позволил себе забыть о них". И конечно же,
Г. сурово требует от автора ответа на вопрос: "Что явилось причиной такого
странного перевода девиза: недобросовестность или неосведомленность?".
Для того чтобы несколько остудить обвинительский пыл рецензента, мне
пришлось публично сообщить ему, а также его читателям, что автор "Игры об
Уильяме Шекспире" нисколько относительно девиза шаксперовского герба не
ошибся, ничего не фальсифицировал, текст переведен правильно. Дело в том,
что в черновике документа о даровании герба девиз написан три раза, из них
дважды - с запятой после слова поп и один раз - без запятой. О последнем
рецензент узнал, очевидно, из книги Т. Брука (достаточно старой), на которую
в одном месте ссылается, а узнав, посчитал единственным. Если бы Г. не
торопился изливать свое негодование, а открыл бы на странице 73 книгу Джона
Мичела, которую он, судя по ссылке на нее, тоже держал в руках, он увидел бы
этот самый эскиз, в левом верхнем углу которого шекспироведы давно
обнаружили дважды повторенный тот самый девиз со злополучной запятой,
поставленной не Гилиловым, а клерком герольдии четыре столетия назад. Об
этом же наш рецензент мог бы узнать и из очень авторитетной шекспировской
биографии С. Шенбаума, переведенной, кстати, на русский язык и изданной
массовым тиражом.
Я не буду требовать от г-на Г. извинения за все страшные слова,
которыми он пытался забросать меня в связи с шаксперовским девизом, да и в
других случаях. Но было бы несправедливо не переадресовать ему его же
собственный гневный вопрос насчет неосведомленности и самоуверенности.
Главное, что никак не может понять рецензент - он говорит об этом
несколько раз, - почему подлинные авторы скрывали свое авторство. Он
допускает, что причиной могли быть как опасение цензурных или иных
преследований, так и мотив христианского смирения, отказа от личной славы из
благочестивых соображений. Но эпоха Возрождения, считает рецензент, "с ее
подчеркнутым культом личного творчества... противостоит этой традиции".
Других мотивов Г. не знает и даже подводит, как видим, под это незнание
теоретический базис, ссылаясь на некую неотъемлемую особенность
ренессансного менталитета. Однако в случае с конкретной реальностью -
английской культурой конца XVI - начала XVII века - излюбленные нашими
специалистами по Ренессансу теоретические построения имеют мало общего с
фактами. В девятитомном словаре английских анонимов и псевдонимов
шекспировская эпоха представлена сонмом писателей, скрывавших свое имя. Так,
в поэтическом сборнике "Гнездо Феникса" (1593), в значительной части
посвященном памяти Филипа Сидни - "Феникса Англии", из двух десятков
поэтов-участников ни один (включая составителя) не подписался собственным
именем! В сборнике "Английский Геликон" (1600, 1614) из полутора сот
стихотворений свыше четверти подписаны инициалами или псевдонимами.
Анонимность литературного творчества, как видим, не была тогда редкостью,
особенно среди людей знатных и образованных (но не была и обязательным
правилом). Эти анонимные произведения, в своем большинстве, не содержали
ничего криминального, и их авторами (по крайней мере там, где их удалось
установить) руководила не боязнь преследований и не соображения благочестия.
Приверженность (можно говорить даже о своеобразной моде) к секретности,
таинственности, сокрытию правды о себе была тогда чрезвычайно распространена
- тайные общества, тайные шифры, коды, криптограммы... В литературе же надо
учитывать еще и отношение многих елизаветинцев к поэзии (к которой они
относили и драматургию) как к одной из высших форм духовности, обращенной к
вечности, перед которой не только бренное человеческое тело, но и имя -
эфемерны. Добавьте к этому неистребимую британскую страсть к розыгрышам -
театру в жизни, мощное влияние Рабле, и вам станут понятней время и среда,
давшие жизнь грандиозному и причудливому феномену - Игре об Уильяме
Потрясающем Копьем.
Но рецензент Г. никак не может постигнуть "мотивов", которыми могли
руководствоваться подлинные авторы шекспировских произведений, а после их
смерти - их друзья, создавая легенду. Никаких иных "мотивов", кроме
"аристократического произвола", в действиях Рэтлендов, Пембруков и других
"поэтов Бельвуарской долины" Г. не увидел и пишет: "Только бескорыстная
игра, стремление ввести в обман многие поколения читателей? Признаюсь, на
мой взгляд этого маловато, чтобы принести столь обильные жертвы на алтарь
служения Музам". Вот и рецензент 3. недоумевает, зачем было подлинным
авторам и устроителям затевать весь этот "маскарад", прятаться "за спиной
ничтожества", что они (Рэтленды, Пембруки, Сидни) от этого имели?! Зачем,
зачем - чуть не хором вопрошают оппоненты... Да на этот вопрос и в моей
книге, и в ее заглавии, и в старинной гравюре и латинской надписи на ней
("Сотворенное человеческим гением будет жить в умах людей, остальное же
пусть умрет"), и в замечательном стихотворении Набокова дан ясный и
подтвержденный множеством фактов ответ: перед нами - Великая Игра,
гениальная Трагикомедия, сценой для которой стало само Время, а участниками
- поколения за поколением смертных. Создание этой Пьесы Пьес - сложный и
неоднозначный творческий процесс, в самом себе заключающий мотив и стимул
для настоящих творцов. Но такие "отвлеченные и бескорыстные" мотивы для
наших оппонентов, похоже, непостижимы, поэтому они их отвергают, упорно
требуя предъявления аргументов более им близких и понятных. Ну, а что
касается "обмана читателей", то при подобном подходе почти любое
литературное произведение, театральную постановку можно назвать "обманом" -
ведь жизнь там "не настоящая"!
Кроме сакраментального "Зачем все это, что подлинные авторы от этого
имели?", оппоненты обычно задают и другой вопрос, по их мнению, неотразимый:
"Как могла сохраняться тайна авторства?". Раз Шакспер, рассуждают они, был
актером, его товарищи по труппе знали, что автором является не он, и
обязательно проболтались бы об этом. "Пьеса в театре обсуждается,
репетируется, местами переделывается с участием автора по ходу постановки -
в таких условиях скрыть тайну авторства невозможно". Люди, выдвигающие этот
довод, просто путают тогдашний театр с современным. Пьеса поступала в театр,
как правило, без имени автора, которым никто особенно и не интересовался.
Вспомним, как Гамлет предлагает актерам сыграть пьесу "Убийство Гонзаго" -
разве кто-нибудь спросил имя автора? При жизни Шакспера никто его за поэта
или драматурга не принимал (по крайней мере те, кто его знал или мог знать).
Более половины пьес, составляющих сейчас шекспировский канон, вообще впервые
были напечатаны только в посмертном (кто бы ни был Шекспиром) Первом фолио,
другие часто печатались без имени автора. О том, кто на самом деле стоял за
псевдонимом, имела представление лишь небольшая группа кембриджских
однокашников Рэтленда и "поэты Бельвуарской долины" - верные друзья и
соратники Рэтлендов и Пембруков. Более или менее определенная привязка
шекспировских творений к стратфордскому Шаксперу была произведена лишь к
десятилетию смерти Рэтлендов, когда в стратфордской церкви установили
настенный памятник Шаксперу (подражающий по оформлению памятнику Рэтленду),
а также выпустили Первое фолио с косвенными аллюзиями в сторону стратфордца.
Интересно, что даже полвека спустя образованный человек и театрал Сэмюэл
Пепис, отметив в своем дневнике представления 38 шекспировских пьес, имя
Шекспира упомянул лишь однажды.
После смерти Рэтлендов, при тех возможностях, которыми располагали
Пембруки, имевшие покровительство самого короля, сохранение тайны авторства
было для них не слишком сложной задачей. Личностью Шекспира начали
интересоваться (и то кое-как, от случая к случаю) через много десятилетий,
когда поколение Великого Барда уже сошло со сцены. Никаких достоверных
доказательств авторства стратфордца ни тогда, ни в течение следующих веков
найдено не было (не найдено и сегодня). Вот эти важнейшие факты и пытаются
не замечать "защитники" Шакспера, бесконечно повторяя, что тайна авторства
(то есть что Шакспер не является Шекспиром) не могла, ну никак не могла
сохраниться! Могла.
Суждения рецензента Г. насчет Шекспира и связанных с ним проблем вскоре
стали выглядеть чуть ли не респектабельно на фоне гневных обвинений и
удивительных открытий, с которыми выступил в защиту стратфордской традиции
академик Н. Б., ранее к шекспироведению как будто бы не причастный. Как
объясняет сам академик, ему и его товарищам, еще в бытность их студентами,
году в 1938-м была сделана "прививка от антишекспиризма". Тут все понятно:
всякие нестратфордианские взгляды к тому времени уже были признаны не только
неверными, но и "идеологически враждебными", а что такая формулировка
означала в том памятном году, можно и не уточнять.
Узнав от друзей о появлении "Игры об Уильяме Шекспире" и бегло
просмотрев книгу, академик поразился и ужаснулся: навсегда, казалось бы,
искорененное в нашей стране зло вдруг ожило, произошло "непредвиденное
прорастание антишекспиризма именно в России"! Выходит, недоработали,
недоискоренили? И академик, отыскав "чудом уцелевшие" студенческие конспекты
1938 года, приступил к "обороне" (его выражение) Шекспира; через год большая
(порядка пяти печатных листов) статья, названная "Слово в защиту авторства
Шекспира", была напечатана в качестве специального выпуска "Академических
тетрадей".
В предисловии к этой статье главный редактор "Тетрадей" (издаваемых
"Независимой академией эстетики и свободных искусств") сообщает, используя
военную терминологию, что Н. Б. "взрывает всю антишекспировскую
аргументацию", "делает подкоп под подкоп против Шекспира". Читателю обещают,
что он "не соскучится" и узнает много нового. И действительно, статья Н. Б.
буквально кишит "новостями", способными озадачить любого читателя, а
специалиста - повергнуть в изумление. Позже одна московская газета
опубликовала большое интервью с Н. Б., в котором он, повторив ряд
утверждений из своей статьи, добавил еще несколько "новостей" в том же духе.
Главной особенностью этих выступлений академика - и статьи, и интервью
- является воинственный пафос отрицания самого факта существования
"шекспировского вопроса": проблемы личности Великого Барда,
безнадежно-глухое непонимание причин полуторавековой дискуссии, незнание ее
истории, множество прямых ошибок, серьезных искажений фактов и проблем. Как
это и было принято в ходе разных идеологических проработок прошлого, слабое
знание (а то и просто незнание) подлинных конкретных литературных и
исторических фактов шекспировской эпохи Н. Б. пытается компенсировать
многократным повторением нехитрого набора обвинительных сентенций и
приговоров. Роль обличителя "ересей", то есть отступлений от взглядов,
считающихся официальными (в крайнем случае - официозными или поддерживаемыми
большинством) в самых различных областях интеллектуальной человеческой
деятельности, многим кажется беспроигрышной и соблазняет своей доступностью.
Разбирать аргументацию автора "Слова в защиту авторства Шекспира" - не
просто. Одни и те же хаотично повторяющиеся на разных страницах и по разным
поводам безапелляционные утверждения и гневные тирады в адрес "врагов
Шекспира", графа Рэтленда, рэтлендианцев, "Игры об Уильяме Шекспире" и ее
автора, новой датировки честеровского сборника перемешаны с многословными
рассуждениями, не имеющими отношения к делу, но предназначенными произвести
на неискушенного читателя впечатление некоей академичности. Поэтому я
постараюсь рассмотреть главные доводы и утверждения этого оппонента,
расположив их в удобном для восприятия порядке.
О проблеме личности Великого Барда. Такой проблемы, по мнению
академика, вообще не существует. Есть странные люди, которые выступают
против Шекспира, говорят, что не Шекспир написал шекспировские произведения,
эти люди - враги Шекспира, антишекспиристы, рэтлендианцы. Нет никакого
Шакспера - это выдумка рэтлендианцев, есть только один Шекспир, который
родился и похоронен в Стратфорде, где ему поставлен памятник. То, что в ходе
дискуссии о личности Шекспира этим именем (Shakespeare) принято обозначать
только искомого Автора шекспировских произведений, а всех "претендентов на
авторство" называют именами, зафиксированными при крещении, включая
стратфордца, чье имя и при крещении и при погребении транскрибировано как
"Шакспер" (Shakspere), академик упорно не хочет понимать. О необходимости
четкого разграничения обозначений подробно говорится и в "Игре об Уильяме
Шекспире", и в трудах западных специалистов (например, в последней книге
Джона Мичела), но для Н. Б. элементарные правила научной дискуссии
непостижимы, он мечет громы и молнии в Гилилова, который "превратил славное
имя драматурга в чуть ли не постыдное прозвище... раздвоил его личность и
имя" и т. п.
Собственно говоря, перед лицом столь глубокого и воинствующего
непонимания самого существа сложной научной проблемы целесообразность
продолжения диалога с такими оппонентами может быть поставлена под вопрос.
Но история напоминает нам, что именно многолетнее табу и вызванное им
молчание, оторванность от интереснейшей мировой дискуссии способствовали
формированию и окостенению подобного рода дремучих представлений о ней у
определенной части наших гуманитариев. Поэтому несмотря ни на что дискуссию
необходимо продолжать, сосредоточиваясь на уточнении конкретных исторических
и литературных фактов, на доведении до читателей подлинной истории Великого
Спора, взглядов и аргументов его участников.
Посмотрим, как Н. Б. излагает и трактует важные факты о Шакспере
(которого он везде "просто" величает Шекспиром). Вот самый неприятный для
защитников традиции факт - неграмотность всей семьи стратфордца. О его
неграмотных детях Н. Б. промолчал (и действительно - что тут скажешь?). Зато
об отце Уильяма Шакспера, который, как мы знаем, вместо подписи рисовал на
документах крест или другой знак, академик сообщил своим читателям
потрясающую новость: оказывается, "отец Шекспира" был "видным католическим
публицистом", чье богословское сочинение даже переводилось на испанский
язык! Это примерно то же самое, что утверждать, будто отец Пушкина был
секретарем райкома КПСС... Увы, открытие, способное потрясти все мировое
шекспироведение, приключилось из-за того, что наш оппонент понял с точностью
до наоборот подробно описанный в переведенной с английского и изданной в
России книге С. Шенбаума эпизод с так называемым духовным завещанием!
По утверждению Н. Б., образование самого Уильяма Шакспера было выше,
чем у Рембрандта (!), а что касается книг, рукописей, писем, то и от других
писателей того времени, например от Бена Джонсона, "тоже ничего не осталось,
все пропало". При чем тут великий голландский художник и как производилось
"сравнение образований", можно только гадать, а насчет подвернувшегося под
руку Бена Джонсона академику неплохо бы знать, что от Бена, несмотря на
опустошительный пожар в его библиотеке, дошло немало принадлежавших ему книг
(только в Библиотеке Фолджера их полтора десятка), а также рукописи и
письма.
О шести подписях Шакспера (единственных его "рукописях") существует
обширная литература, высказывались различные мнения - некоторые из них
приведены в моей книге, - но ясно, что служить доказательством высокой (и
вообще какой-либо) грамотности Шакспера они не могут, нужны более
определенные свидетельства. Однако для академика картина совершенно ясна и
легко объяснима: у Шакспера в 1612 и в 1616 году был склероз, сосудистое
заболевание. И вообще, "почерк деградирует при обычном склерозе, тем более
после даже нетяжелого кровоизлияния в мозг". Так что с пресловутыми
подписями, "о которых Гилилов, как и некоторые другие люди, относящиеся к
великому драматургу отрицательно (sic!), говорит много плохого (sic!)", все,
оказывается, в порядке: подписи доказывают не только грамотность, но и
писательские занятия Шакспера. Комментарии здесь излишни, но нельзя не
порадоваться, что стратфордцу наконец-то через четыре столетия впервые
поставлен такой уверенный и всеобъясняющий медицинский диагноз. Ведь до сих
пор биографы располагали лишь слухом, что Шакспер умер от "лихорадки",
приключившейся с ним после крепкой выпивки с приехавшими из Лондона
друзьями...
При жизни и в течение шести-семи лет после смерти стратфордца Шакспера
никто и нигде не назвал поэтом или драматургом. Это факт, но Н. Б.
"опровергает" его доводом не менее обескураживающим, чем тот, которым он
"опроверг" неграмотность Джона Шакспера. Из последнего оксфордского
однотомника Н. Б. взял число упоминаний о произведениях Шекспира до 1623
года, сюда приплюсовал количество изданий пьес Шекспира и количество
хвалебных стихотворных и прозаических строк, посвященных Шекспиру за этот же
период (то есть в основном посмертно). Получилась некая суммарная
фантастическая величина, которую академик обозначил как "400 номеров" (!) и
объявил бесспорным документальным подтверждением того, что именно
стратфордский Шекспир (то есть Шакспер) был признанным при жизни
драматургом, поэтом! А почему бы не приплюсовать сюда еще и количество
строк, ну, скажем, в "Гамлете" - совсем потрясающее количество "номеров"
получилось бы!
Не являются доказательством писательских занятий Шакспера и ругательные
слова Роберта Грина в адрес некоей "вороны-выскочки, украшенной нашими
перьями". Имя этой "вороны-выскочки" не было названо; за что именно
ополчился на "ворону" умиравший драматург Грин, кого он при этом имел в виду
в 1592 году (когда имя "Шекспир" еще ни разу нигде не прозвучало), кто и
зачем разукрасил "ворону-выскочку" перьями драматурга - обо всем этом
английские и американские ученые спорят уже два столетия, и конца этому