Страница:
пьес Шекспира {Это издание принято обычно называть "Великим фолио" или
"Первым фолио". В дальнейшем я буду пользоваться как тем, так и другим
названием.} - под заголовком "Памяти любимого мною автора мистера Уильяма
Шекспира и о том, что он оставил нам", мы встречаем строки, почти буквально
воспроизводящие марстоновскую характеристику Совершенства - Творения,
восставшего из пепла Голубя и Феникс. "Шекспир... я признаю, что ни человек,
ни даже сами Музы не могут впасть в преувеличение, восхваляя написанное
тобой. Это истина, и с ней согласны все". Случайное совпадение?
Джордж Чапмен - единственный из всех участников честеровского сборника
- представлен только одним стихотворением, "Peristeros, or Male Turtle".
Здесь в заголовке поэт образовал мужскую форму от греческого peristera -
горлица, которое употреблялось только в женском роде.
Чапмен помогает нам лучше понять честеровскую аллегорию. Поэт рисует
Голубя в прошлом (говоря о себе в настоящем времени), когда тот,
оказывается, иногда бывал склонен к крайностям. Несмотря на заголовок,
высшая похвала обращена к женщине, носящей в этой книге имя "Феникс". Сердца
Голубя и Феникс неразрывно связаны, она была для него миром радостей. Поэт
подчеркивает свою лояльность по отношению к Голубю и глубокую преданность
Феникс. "Ни время, ни перемены, поглощающие все на свете, кроме истины,
увековеченной в преданном сердце, не больше смогут отдалить меня от нее, чем
ее от ее достоинств, которые служат для меня образцом и определяют само мое
существование, мой дух".
Чапмен совершенно ясно говорит о своей персональной связи и близости с
героями книги, не оставляя сомнения, что речь идет о конкретных личностях,
его друзьях.
Стихотворение Джорджа Чапмена показывает, что аллегорические образы,
постоянное обращение к античной мифологии, насыщенный философской
терминологией язык, явно рассчитанный на узкий круг посвященных, скрывают не
просто вычурную игру в абстракции, а определенных людей и определенные, хотя
и непростые, жизненные ситуации, связанные к тому же с искусством, поэзией.
Трудность явно заключается не в отсутствии конкретной реальности, стоящей за
этими аллегориями и абстракциями, а в том, что сегодня еще нет легко
доступного, лежащего на поверхности ключа к ним.
Бен Джонсон, как и Марстон, представлен в сборнике Честера четырьмя
стихотворениями {10}. Первое - "Прелюдия". Поэт, готовясь петь о своих
героях, сначала пытается найти достойного покровителя на Олимпе. Геракл,
Феб, Вакх, Афина, Купидон, хитроумный Гермес? Но нет!
"Мы принесем наш собственный правдивый жар.
Теперь наша мысль обретает крылья,
И мы поем эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом".
Итак, Джонсон обращается к тем, кто понимает, о чем и о ком он
собирается говорить. И далее следует "Эпос" - поэма, занимающая в сборнике
четыре страницы и уступающая по объему лишь творению самого Честера. В
центре поэмы - Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Нет никаких
указаний или намеков на его смерть или на смерть Феникс. Поэма восхваляет
целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной, плотской любви, присущие ее
герою.
Хотя наши действия контролируются разумом, иногда его ослепляет
желание, страсть. "То, что они зовут любовью, - не более, чем слепое
желание". Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна
золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в
божественный союз равных в духе. Ей не нужны низкие ухищрения для столь
высокой цели. Есть люди, которые целомудренны потому, что время страсти для
них прошло; другие боятся за репутацию (за свое положение и имя), их чистота
вынужденна. Истинная чистота зиждется на любви к добродетели, а не на страхе
или расчете. "Но мы выше всех ставим такую личность, как наш Голубь,
украшенный любовью Феникс. Ее красота могла бы превратить ночь в день, она
прогоняет печаль и рождает радость сердца".
"О, кто же он, тот, кто в этом мире владеет
Эликсиром всех радостей,
Более чистым, чем в райской обители,
И нетленным, как ее цветы...".
Кто же он, кто может подавить в себе желание, может отказаться от
такого счастья, от обладания той, которая любит его?
"Но стой! Я слышу глупца, который кричит, что мы грезим,
И клянется, что не может быть такой вещи,
Как эта чистая любовь, о которой мы поем...
Нет, глупец, узнай,
Хотя твои неотесанные мысли имеют воробьиные крылья,
Голуби могут до смерти оставаться целомудренными".
Заключительные строки поэмы весьма многозначительны, но могут
пониматься неоднозначно. Говоря о Феникс, поэт пишет, что только дикарь не
побоялся бы причинить горе такой изумительной женщине. "И, конечно, не
способен на это добродетельный и великодушный Ум, устремленный к целомудрию
и благородным занятиям, которому известна тяжесть вины... К нему можно
отнести эту фразу: "Человек может грешить беззаботно, но безопасно -
никогда" {"Man may securely sin, but safely never".}. Похоже, здесь Джонсон
намекает на какие-то ставшие ему известными интимные обстоятельства,
связанные с Голубем. Как бы то ни было, поэма тоже подтверждает духовный
характер отношений Голубя и Феникс, исключающий физическую близость.
Этим двум своим стихотворениям Джонсон, как видно, придавал большое
значение. В 1616 году он выпустил "Труды" - собрание своих поэтических и
драматических сочинений, именуемое в научном обиходе как "фолио 1616". Он
лично отбирал и группировал для него произведения, редактировал, следил за
типографскими работами. Отбор был тщательным - опубликовано здесь далеко не
все, что было к тому времени написано. Но "Прелюдию" и "Эпос" из
честеровского сборника Бен Джонсон не опустил; наоборот, напечатал их в
самом важном, "программном" разделе книги - в поэтическом цикле "Лес", рядом
с обращением к знатной женщине, умершей за несколько лет до того, - о ней
речь впереди.
Третье стихотворение Джонсона в честеровском сборнике состоит всего из
двух четверостиший и называется "Феникс постигнутая". В первой строфе поэт
заявляет: теперь никто не должен считать небылицей, что замечательное
существо Феникс оказалось женщиной. Вторая строфа призывает не удивляться
тому, что она является только видимостью жены Голубя. Еще и еще раз - и
вполне определенно - Джонсон указывает на целомудренный характер их
отношений. Совершенно очевидно, что авторы честеровского сборника считали
необычный, "чистый" брак своих героев обстоятельством очень важным для их
характеристики, отличающим их от других и потому нуждающимся в каком-то
объяснении.
В последнем стихотворении "Ода восторженная", завершающем весь сборник,
Джонсон говорит о Феникс как о реальной женщине, называет ее "Леди" и
чрезвычайно высоко оценивает интеллектуальные качества своей героини. "О,
великолепие! О, блеск, который никто не может затмить! Ее мысль быстра и
оживленна, как огонь... Ее природный ум углублен ученостью, ясен, как у
весталки, замкнут в орбите кристальной чистоты. Ее голос прекрасней тех,
которыми славятся места, ее породившие, и при этом он смешан со звуком,
превосходящим возможности самой природы".
Но, увы! Там, куда поэт направляется, чтобы достойно прославить эту
леди, его голос оказывается почти заглушенным.
"Я отступаю и говорю: ее достоинства
Глубже и значительней, чем это видно глазу,
Но она не гордится ими
И не хочет выставлять их напоказ".
Эта последняя строка Джонсона - последняя строка в книге. Еще раз
отметим: не только в "Прелюдии", но и в трех других стихотворениях Джонсон
говорит о Голубе и Феникс в настоящем времени, не упоминая об их смерти,
хотя его стихотворения завершают книгу и, казалось бы, не могли оставить без
внимания столь важное и трагическое событие. Почему же Бен Джонсон все-таки
промолчал о нем?
Таково содержание поэтического сборника "Жертва Любви" (теперь,
познакомившись с его героями, мы можем предположить, что это название скорей
всего относится к Феникс, добровольно последовавшей за своим ушедшим из
жизни супругом). Поэты - авторы сборника, как они и обещали, в
аллегорической форме рассказали об удивительной супружеской паре, которую
они хорошо знали и смерть которой они (за исключением Джонсона) оплакивают.
Как можно заключить, супруги умерли незадолго до появления книги. Поэма
Честера заканчивается рассказом Феникс о кончине ее друга; она готовится
последовать за Голубем. Неизвестный обращается к Феникс, которая еще жива. В
заключительных стихотворениях Честера ("Пеликан" и "Заключение") сообщается,
что и Феникс рассталась с жизнью. Шекспир и Марстон скорбят об умерших
супругах, причем последний воспевает и некое оставшееся после них
совершенное творение. Стихотворения Джонсона, судя по всему, написаны еще
при жизни обоих героев.
Все поэты соблюдают только самую общую договоренность о характере
аллегории, именуя мужчину Голубем, а женщину Фениксом, уделяя мало внимания
древней легенде, адресуясь к своим героям как к действительно существовавшим
личностям, однако избегая не только называть их подлинные имена, но и
приводить такие подробности, которые могли бы открыть эти имена
непосвященным читателям. В трактовке каждым поэтом образов Голубя и Феникс
есть свои особенности, но различия не носят принципиального характера. Одни
уделяют больше внимания Голубю, другие - Феникс, в некоторых случаях больше,
чем в других, чувствуется знакомство и дружба поэта со своими героями.
Различия эти - естественное несовпадение отдельных деталей в рассказах
очевидцев об одних и тех же людях и событиях, вызываемое разной степенью
приближенности и осведомленности, направленностью интеллектуальных и
духовных интересов, а поскольку речь идет о поэтах - поэтическим видением и
манерой.
В главном же свидетельства совпадают, ибо взор поэтов направлен в одном
направлении, они говорят об одних и тех же людях. Авторы не противоречат, а
дополняют друг друга, каждый добавляет какую-то новую, важную для него
черту, какие-то особенности личных отношений с прототипами своих героев. И
пересечение этих достаточно авторитетных и многочисленных свидетельств
вырывает из мрака сначала совсем смутные, а потом и более отчетливые контуры
двух необыкновенных личностей, современников и друзей крупнейших поэтов
Англии, которые почтили их память своими произведениями, но не хотели или не
могли назвать их имена.
Поэма Честера и "дополнительные" стихотворения известных английских
поэтов убедительно свидетельствуют, что за аллегорическими именами-масками
скрываются не персонажи древних легенд или абстракции, а вполне реальные
люди, исключительные по своим высоким достоинствам, по тому влиянию, которое
они оказывали на окружающих. Хотя они были супругами, их отношения
оставались целомудренными - это подтверждено поэтами неоднократно; их
связывала общность духовных интересов, служение Аполлону и музам, то есть
творчество. И читатель может ознакомиться с частью оставленного ими
творческого наследия - собранием "Песен Голубя", носящим печать тончайшего
поэтического мастерства и имеющим удивительно много общего с шекспировскими
поэмами и сонетами.
Они явно занимали очень высокое положение (говоря о них, авторы
прибегают к таким эпитетам, как "царственный", "божественный",
"благороднейший", "сиятельный", "совершенный"), но по какой-то причине вся
жизнь этой четы, их поэтические занятия держатся в строгом секрете, окружены
тайной, недоступной для непосвященных. Эта секретность, как видно из
многочисленных намеков и умолчаний поэтов, из их объявленного на титульном
листе намерения вуалировать правду, окружала даже смерть загадочной четы. Но
все-таки мы узнаем, что они умерли почти одновременно - сначала он, потом
она. И из пламени служения Аполлону, из их пепла восстало имя, одно имя,
владеющее всем недосягаемо совершенным, что было создано ими при жизни...
Тайна Голубя и Феникс довлеет над их памятью, над их наследием, над
честеровской книгой, делая ее неразрешимой загадкой для нескольких поколений
исследователей.
Кто же эти двое, эта необыкновенная чета, оставившая после себя одно
имя? Что связывало их с лучшими поэтами Англии и прежде всего с Шекспиром?
Почему издание сборника окружено такой таинственностью, почему в этой книге
столько загадок? Какое отношение к изданию 1601 года имеет лондонский
экземпляр с датой "1611" и странным заглавием?
Таковы основные вопросы, всегда встававшие перед исследователями
честеровского сборника. Ясно, что центральным является первый вопрос, только
найдя несомненно существовавших в шекспировской (елизаветинско-якобианской)
Англии прототипов Голубя и Феникс, можно будет понять и объяснить все
остальное.
В XVII веке, насколько известно, никто о честеровском сборнике не
вспоминал и тем более - его не изучал. В 1616 году Бен Джонсон выпускает
свои "Труды", где помещает слегка подредактированные "Прелюдию" и "Эпос", а
в 1640 году Джон Бенсон издает поэтические произведения Шекспира, куда
включает и поэму о Голубе и Феникс из честеровского сборника, тоже без
заглавия и без ссылки на источник - перед элегиями на смерть Шекспира. В
1710 году поэма появляется в новом собрании шекспировской поэзии (Гилдона),
а потом и в других переизданиях. В 1780 году один из первых энтузиастов
изучения Шекспира, Эдуард Мэлон, в своем издании почему-то напечатал поэму
как двадцатое стихотворение из "Страстного пилигрима" {Известно, что Мэлону
принадлежал редчайший экземпляр "Страстного Пилигрима", датированный 1612
годом.}, и в этом же качестве она неоднократно публиковалась не только в
XVIII, но и в XIX веке. Серьезные комментарии к поэме отсутствовали, не было
и попыток понять ее смысл. В 1865 году Д.Холлиуэл опубликовал короткие
заметки о книге Честера {11}, по существу, впервые представив ее читающей
публике. Холлиуэл специально подчеркивал, что это единственный случай
участия Шекспира в книге другого современника, и делал при этом вывод, что
Роберт Честер был интимным другом Великого Барда (хотя Холлиуэл и не знал
ничего об этом человеке); саму книгу он оценивал как одну из редчайших и
ценнейших в английской литературе. Сообщалось и о местонахождении обоих
известных экземпляров "Жертвы Любви". Первый был приобретен на
аукционе-распродаже библиотеки Джорджа Дэниела. Дата на титульном листе
отсутствует, но прежний владелец (Дэниел) в 1838 году специальной надписью
на свободной странице удостоверил, что дата не обрезана переплетчиком - ее
не было с самого начала. Следовательно, это тот экземпляр, который теперь
находится в Калифорнии. Второй экземпляр (хранящийся ныне в Вашингтоне) в
прошлом веке был приобретен известным библиофилом Миллером. Холлиуэл также
сообщал, что книга была переиздана в 1611 году под другим заглавием -
"Анналы Великой Британии..." ("опечатку" в ключевом слове заглавия Холлиуэл
старательно "исправил"),
Итак, странную книгу заметили и стали ею интересоваться только в
прошлом веке. Скорей всего сборник разделил бы судьбу ряда других изданий
шекспировской эпохи, и сегодня почти неисследованных, если бы не имя
Шекспира под одним из напечатанных в нем произведений. Попытки разгадать
смысл поэмы не могли не привести к честеровскому сборнику. Р.У. Эмерсон -
выдающийся американский философ и писатель, - исключительно высоко оценивая
поэму, рассматривал ее как траурную элегию на смерть какого-то поэта и его
поэтической подруги. В 1875 году он предлагал даже учредить специальную
академическую премию за исследование поэмы и честеровского сборника, хотя
сам не имел возможности прочитать его (все экземпляры находились еще в
Англии).
И вот вскоре после этого, в 1878 году, книга Честера была наконец
переиздана небольшим тиражом и прокомментирована известным тогда текстологом
Александром Гросартом для английского Нового Шекспировского общества. Этот
ученый имеет большие заслуги в изучении и переиздании редких книг
шекспировской эпохи, хотя сегодня в его работах можно найти и досадные
промахи, и необоснованные утверждения. Укажу, например, на придуманную
Гросартом для переиздания честеровского сборника систему двойной пагинации.
В оригинале непагинирована вводная часть, есть сбои в нумерации страниц
основного текста. Чтобы это "поправить", Гросарт печатает наверху каждой
страницы исправленный им порядковый номер (без учета вводной части), а внизу
порядковый номер с включением вводной части. Таким образом, он предлагает
читателю две пагинации, ни одна из которых не совпадает с оригиналом, что
мешает научной работе с книгой, порождая путаницу.
Немало хлопот доставила мне и эффектная декоративная эмблема
(трагическая маска, сама по себе очень интересная и многозначительная),
которой Гросарт без объяснений украсил репродукцию шмуцтитула сборника
вместо отпечатанной на шмуцтитуле всех трех экземпляров книги обычной
эмблемы печатника Р. Филда.
Переиздание Гросарта остается единственным и на сегодня, хотя давно уже
назрела потребность в новом, отражающем работу ученых и все предложенные ими
за более чем столетний период гипотезы. Однако желающих взяться за такую
работу среди наших английских и американских коллег пока не находится.
Свое переиздание Гросарт снабдил специальным стихотворным обращением к
президенту и членам Нового Шекспировского общества, предлагая их
просвещенному вниманию страницы загадочной книги, извлеченной им из
"пыльного забвения".
Гросарт идентифицировал личность Роберта Честера (1566- 1640),
джентльмена из Ройстона в графстве Хартфордшир, посвященного в рыцари
королем Иаковом в 1603 году. Гросарт также разыскал следы сэра Джона
Солсбэри, владельца имения Ллевени в графстве Денбишир, главы довольно
большой семьи, не очень удачливого в делах. Точной даты его смерти Гросарт
не установил, не нашел и его завещания, но обратил внимание, что имя Джона
Солсбэри присутствует в небольшом поэтическом томике некоего Роберта Парри
(1597), еще без титула "сэр", в качестве то ли патрона, то ли соавтора.
Томик под странным названием "Синеты" существует в единственном экземпляре,
и сегодня ожидая исследования в контексте важнейших проблем истории
литературы той эпохи.
Анализируя содержание поэтического сборника Роберта Честера, Гросарт не
нашел в его текстах какой-либо связи с Джоном Солсбэри, к имени которого
авторы сборника обращаются в надежде, что оно поможет защитить книгу от
любопытства и подозрений невежественной толпы. Гросарт определенно
установил, что поэма Честера ни в какой форме не является переводом и что
"итальянский поэт Торквато Челиано" - вымысел. Дату "1601" на титульном
листе Гросарт воспринял без каких-либо сомнений, хотя некоторые основания
для них он не мог не заметить; наоборот, как ему казалось, этот год хорошо
согласовывался с его догадками и предположениями, образовавшими гипотезу,
которую он сам называл "золотым ключом" к постижению смысла загадочной книги
и составляющих ее поэтических произведений. Гросарт решил, что за
аллегорическими именами Феникс и Голубь скрываются сама королева Елизавета I
и ее фаворит граф Эссекс. Создавая эту гипотезу, Гросарт исходил из того,
что поэты и придворные льстецы часто называли свою королеву Фениксом. И не
только при жизни. Даже в шекспировском "Генрихе VIII", написанном через
десятилетие после ее смерти, в последней сцене Кранмер, предсказывая будущее
величие новорожденной Елизаветы, говорит о ней как о чудесном Фениксе:
"Как девственница-феникс, чудо-птица,
Себя сжигая, восстает из пепла
Наследником, прекрасным, как сама, -
Так и она, вспорхнув из мрака к небу,
Свои заслуги передаст другому,
Который из ее святого пепла
Взойдет в сиянье славы, как звезда..."
Кроме того, безмерное преклонение перед героиней Честера, эпитеты
"царственная", "небесная", "величественная" указывали, по мнению Гросарта,
на ее не просто высокое, но исключительное, то есть королевское, положение.
Зная ревнивый характер королевы, никто бы не осмелился при ее жизни публично
обращаться с такими восхвалениями к какой-то другой женщине в Англии, считал
Гросарт (заметим это "при жизни"). Идентифицировав Феникс с королевой
Елизаветой, ученый стал искать подходящую кандидатуру для Голубя. А кто же
мог им быть, как не блистательный и злополучный Роберт Девере, 2-й граф
Эссекс (1566-1601), которого многие историки считали и продолжают считать не
только фаворитом, но и любовником престарелой монархини? К тому же
безжалостная казнь графа Эссекса после его нелепого, чуть ли не театрального
бунта была наиболее трагическим событием в том самом 1601 году, который
указан на титульном листе честеровского сборника. Эссекса при жизни
воспевали многие поэты, явную симпатию к нему выразил в "Генрихе V" и Уильям
Шекспир.
Такое решение загадки сборника казалось Гросарту единственно возможным,
и он без колебаний пускал в ход свой "золотой ключ" для объяснения любых
текстов из "Жертвы Любви", не останавливаясь перед явными натяжками. И таких
оказалось немало.
Не говоря уже о бездоказательных утверждениях и натяжках, гипотеза во
многом прямо противоречила содержанию сборника. Действительно, честеровская
Феникс предстает перед Голубем послушной ученицей, которой он передает свои
знания мира и людей, - так не могли рисовать отношения старой королевы с ее
молодым подданным даже под аллегорическими именами. Да и Госпожа Природа
обращается с Феникс с фамильярностью и непочтительностью, недопустимыми для
тогдашнего автора, если бы он действительно имел в виду королеву. Например:
"Фу, капризная птица, что ты сходишь с ума, что ты запутываешь себя глупыми
огорчениями?" Описывая Феникс, поэты говорят о ее свежей, распустившейся
красоте - по отношению к старой (пусть даже молодящейся и падкой на лесть)
королеве такие комплименты выглядели бы издевательски. Воинственный, храбрый
- порой до безрассудства - Эссекс мало похож на болезненного, с трудом
передвигающегося честеровского героя. Отрубленная по приказу (по крайней
мере - с согласия) королевы голова Эссекса тоже как будто не вписывается в
трогательные, идиллические отношения Голубя и Феникс. И наконец, Голубь
умирает на глазах у Феникс, после чего она следует за ним, и Шекспир говорит
о похоронах их обоих. Но ведь королева Елизавета умерла только в 1603 году!
Совершенно непостижимо, каким образом поэты могли за два года до этого, в
1601 году, описывать ее смерть и похороны, оплакивать как мертвую свою
здравствующую и правящую страной государыню. Этот пункт является, пожалуй,
особенно уязвимым для критики, хотя некоторые сторонники Гросарта и пытались
объяснить, что Шекспир и другие поэты предчувствовали, мол, близкую кончину
королевы и могли даже за два года писать об этом как о свершившемся факте!
В отношении Создания (Творения), поднявшегося из пепла Голубя и Феникс,
сторонникам Гросарта приходилось предполагать, что у престарелой монархини и
молодого графа могло быть тайное потомство или же Честер и его коллеги
(будучи каким-то путем в курсе дела) этим образом символизировали чистую
любовь высоких любовников, так трагически оборвавшуюся. Здесь можно
заметить, что не существует абсолютно никаких достоверных свидетельств того,
что у Елизаветы когда-либо было потомство, и вообще о характере ее отношений
с теми приближенными ко двору аристократами, которых кое-кто из
современников, а потом и некоторые историки и романисты считали не только ее
фаворитами, но и любовниками, никто никогда ничего определенного не знал.
Как далеко заходила она в своих отношениях с фаворитами - остается тайной,
унесенной ею в могилу.
К Эссексу это относится, пожалуй, в большей степени, чем к другим,
например, к Лейстеру. Ведь Елизавета не только была на 34 года старше
Эссекса, но и доводилась ему двоюродной бабкой (его бабка Екатерина Кэри
была кузиной королевы). Х. Диксон, биограф философа Фрэнсиса Бэкона,
называет само предположение, что шестидесятипятилетняя Елизавета была
любовницей внука своей кузины, чудовищной выдумкой, которая могла родиться
разве что в воспаленном воображении какого-нибудь монаха. Как видно из их
переписки, она всегда считала Эссекса необузданным юнцом, способным на
героические глупости. Но она видела в нем потомка Болейнов, чья кровь текла
и в ее жилах, и до поры до времени прощала ему его выходки, пока он не
замахнулся на святая святых - на ее трон и корону. В письмах Елизаветы к
Эссексу нет ни одной строки, которую она не могла бы написать и собственному
внуку (если бы он у нее был).
Что касается их "чистой любви" и ее плодов, то изображение
окровавленной, обезображенной ударами палаческого топора головы Эссекса
подходило бы в качестве их символа гораздо больше, чем марстоновское
Совершенство. Почти все авторы и издатель честеровского сборника были
известны своими проэссексовскими симпатиями; они никак не выразили скорбь,
"Первым фолио". В дальнейшем я буду пользоваться как тем, так и другим
названием.} - под заголовком "Памяти любимого мною автора мистера Уильяма
Шекспира и о том, что он оставил нам", мы встречаем строки, почти буквально
воспроизводящие марстоновскую характеристику Совершенства - Творения,
восставшего из пепла Голубя и Феникс. "Шекспир... я признаю, что ни человек,
ни даже сами Музы не могут впасть в преувеличение, восхваляя написанное
тобой. Это истина, и с ней согласны все". Случайное совпадение?
Джордж Чапмен - единственный из всех участников честеровского сборника
- представлен только одним стихотворением, "Peristeros, or Male Turtle".
Здесь в заголовке поэт образовал мужскую форму от греческого peristera -
горлица, которое употреблялось только в женском роде.
Чапмен помогает нам лучше понять честеровскую аллегорию. Поэт рисует
Голубя в прошлом (говоря о себе в настоящем времени), когда тот,
оказывается, иногда бывал склонен к крайностям. Несмотря на заголовок,
высшая похвала обращена к женщине, носящей в этой книге имя "Феникс". Сердца
Голубя и Феникс неразрывно связаны, она была для него миром радостей. Поэт
подчеркивает свою лояльность по отношению к Голубю и глубокую преданность
Феникс. "Ни время, ни перемены, поглощающие все на свете, кроме истины,
увековеченной в преданном сердце, не больше смогут отдалить меня от нее, чем
ее от ее достоинств, которые служат для меня образцом и определяют само мое
существование, мой дух".
Чапмен совершенно ясно говорит о своей персональной связи и близости с
героями книги, не оставляя сомнения, что речь идет о конкретных личностях,
его друзьях.
Стихотворение Джорджа Чапмена показывает, что аллегорические образы,
постоянное обращение к античной мифологии, насыщенный философской
терминологией язык, явно рассчитанный на узкий круг посвященных, скрывают не
просто вычурную игру в абстракции, а определенных людей и определенные, хотя
и непростые, жизненные ситуации, связанные к тому же с искусством, поэзией.
Трудность явно заключается не в отсутствии конкретной реальности, стоящей за
этими аллегориями и абстракциями, а в том, что сегодня еще нет легко
доступного, лежащего на поверхности ключа к ним.
Бен Джонсон, как и Марстон, представлен в сборнике Честера четырьмя
стихотворениями {10}. Первое - "Прелюдия". Поэт, готовясь петь о своих
героях, сначала пытается найти достойного покровителя на Олимпе. Геракл,
Феб, Вакх, Афина, Купидон, хитроумный Гермес? Но нет!
"Мы принесем наш собственный правдивый жар.
Теперь наша мысль обретает крылья,
И мы поем эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом".
Итак, Джонсон обращается к тем, кто понимает, о чем и о ком он
собирается говорить. И далее следует "Эпос" - поэма, занимающая в сборнике
четыре страницы и уступающая по объему лишь творению самого Честера. В
центре поэмы - Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Нет никаких
указаний или намеков на его смерть или на смерть Феникс. Поэма восхваляет
целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной, плотской любви, присущие ее
герою.
Хотя наши действия контролируются разумом, иногда его ослепляет
желание, страсть. "То, что они зовут любовью, - не более, чем слепое
желание". Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна
золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в
божественный союз равных в духе. Ей не нужны низкие ухищрения для столь
высокой цели. Есть люди, которые целомудренны потому, что время страсти для
них прошло; другие боятся за репутацию (за свое положение и имя), их чистота
вынужденна. Истинная чистота зиждется на любви к добродетели, а не на страхе
или расчете. "Но мы выше всех ставим такую личность, как наш Голубь,
украшенный любовью Феникс. Ее красота могла бы превратить ночь в день, она
прогоняет печаль и рождает радость сердца".
"О, кто же он, тот, кто в этом мире владеет
Эликсиром всех радостей,
Более чистым, чем в райской обители,
И нетленным, как ее цветы...".
Кто же он, кто может подавить в себе желание, может отказаться от
такого счастья, от обладания той, которая любит его?
"Но стой! Я слышу глупца, который кричит, что мы грезим,
И клянется, что не может быть такой вещи,
Как эта чистая любовь, о которой мы поем...
Нет, глупец, узнай,
Хотя твои неотесанные мысли имеют воробьиные крылья,
Голуби могут до смерти оставаться целомудренными".
Заключительные строки поэмы весьма многозначительны, но могут
пониматься неоднозначно. Говоря о Феникс, поэт пишет, что только дикарь не
побоялся бы причинить горе такой изумительной женщине. "И, конечно, не
способен на это добродетельный и великодушный Ум, устремленный к целомудрию
и благородным занятиям, которому известна тяжесть вины... К нему можно
отнести эту фразу: "Человек может грешить беззаботно, но безопасно -
никогда" {"Man may securely sin, but safely never".}. Похоже, здесь Джонсон
намекает на какие-то ставшие ему известными интимные обстоятельства,
связанные с Голубем. Как бы то ни было, поэма тоже подтверждает духовный
характер отношений Голубя и Феникс, исключающий физическую близость.
Этим двум своим стихотворениям Джонсон, как видно, придавал большое
значение. В 1616 году он выпустил "Труды" - собрание своих поэтических и
драматических сочинений, именуемое в научном обиходе как "фолио 1616". Он
лично отбирал и группировал для него произведения, редактировал, следил за
типографскими работами. Отбор был тщательным - опубликовано здесь далеко не
все, что было к тому времени написано. Но "Прелюдию" и "Эпос" из
честеровского сборника Бен Джонсон не опустил; наоборот, напечатал их в
самом важном, "программном" разделе книги - в поэтическом цикле "Лес", рядом
с обращением к знатной женщине, умершей за несколько лет до того, - о ней
речь впереди.
Третье стихотворение Джонсона в честеровском сборнике состоит всего из
двух четверостиший и называется "Феникс постигнутая". В первой строфе поэт
заявляет: теперь никто не должен считать небылицей, что замечательное
существо Феникс оказалось женщиной. Вторая строфа призывает не удивляться
тому, что она является только видимостью жены Голубя. Еще и еще раз - и
вполне определенно - Джонсон указывает на целомудренный характер их
отношений. Совершенно очевидно, что авторы честеровского сборника считали
необычный, "чистый" брак своих героев обстоятельством очень важным для их
характеристики, отличающим их от других и потому нуждающимся в каком-то
объяснении.
В последнем стихотворении "Ода восторженная", завершающем весь сборник,
Джонсон говорит о Феникс как о реальной женщине, называет ее "Леди" и
чрезвычайно высоко оценивает интеллектуальные качества своей героини. "О,
великолепие! О, блеск, который никто не может затмить! Ее мысль быстра и
оживленна, как огонь... Ее природный ум углублен ученостью, ясен, как у
весталки, замкнут в орбите кристальной чистоты. Ее голос прекрасней тех,
которыми славятся места, ее породившие, и при этом он смешан со звуком,
превосходящим возможности самой природы".
Но, увы! Там, куда поэт направляется, чтобы достойно прославить эту
леди, его голос оказывается почти заглушенным.
"Я отступаю и говорю: ее достоинства
Глубже и значительней, чем это видно глазу,
Но она не гордится ими
И не хочет выставлять их напоказ".
Эта последняя строка Джонсона - последняя строка в книге. Еще раз
отметим: не только в "Прелюдии", но и в трех других стихотворениях Джонсон
говорит о Голубе и Феникс в настоящем времени, не упоминая об их смерти,
хотя его стихотворения завершают книгу и, казалось бы, не могли оставить без
внимания столь важное и трагическое событие. Почему же Бен Джонсон все-таки
промолчал о нем?
Таково содержание поэтического сборника "Жертва Любви" (теперь,
познакомившись с его героями, мы можем предположить, что это название скорей
всего относится к Феникс, добровольно последовавшей за своим ушедшим из
жизни супругом). Поэты - авторы сборника, как они и обещали, в
аллегорической форме рассказали об удивительной супружеской паре, которую
они хорошо знали и смерть которой они (за исключением Джонсона) оплакивают.
Как можно заключить, супруги умерли незадолго до появления книги. Поэма
Честера заканчивается рассказом Феникс о кончине ее друга; она готовится
последовать за Голубем. Неизвестный обращается к Феникс, которая еще жива. В
заключительных стихотворениях Честера ("Пеликан" и "Заключение") сообщается,
что и Феникс рассталась с жизнью. Шекспир и Марстон скорбят об умерших
супругах, причем последний воспевает и некое оставшееся после них
совершенное творение. Стихотворения Джонсона, судя по всему, написаны еще
при жизни обоих героев.
Все поэты соблюдают только самую общую договоренность о характере
аллегории, именуя мужчину Голубем, а женщину Фениксом, уделяя мало внимания
древней легенде, адресуясь к своим героям как к действительно существовавшим
личностям, однако избегая не только называть их подлинные имена, но и
приводить такие подробности, которые могли бы открыть эти имена
непосвященным читателям. В трактовке каждым поэтом образов Голубя и Феникс
есть свои особенности, но различия не носят принципиального характера. Одни
уделяют больше внимания Голубю, другие - Феникс, в некоторых случаях больше,
чем в других, чувствуется знакомство и дружба поэта со своими героями.
Различия эти - естественное несовпадение отдельных деталей в рассказах
очевидцев об одних и тех же людях и событиях, вызываемое разной степенью
приближенности и осведомленности, направленностью интеллектуальных и
духовных интересов, а поскольку речь идет о поэтах - поэтическим видением и
манерой.
В главном же свидетельства совпадают, ибо взор поэтов направлен в одном
направлении, они говорят об одних и тех же людях. Авторы не противоречат, а
дополняют друг друга, каждый добавляет какую-то новую, важную для него
черту, какие-то особенности личных отношений с прототипами своих героев. И
пересечение этих достаточно авторитетных и многочисленных свидетельств
вырывает из мрака сначала совсем смутные, а потом и более отчетливые контуры
двух необыкновенных личностей, современников и друзей крупнейших поэтов
Англии, которые почтили их память своими произведениями, но не хотели или не
могли назвать их имена.
Поэма Честера и "дополнительные" стихотворения известных английских
поэтов убедительно свидетельствуют, что за аллегорическими именами-масками
скрываются не персонажи древних легенд или абстракции, а вполне реальные
люди, исключительные по своим высоким достоинствам, по тому влиянию, которое
они оказывали на окружающих. Хотя они были супругами, их отношения
оставались целомудренными - это подтверждено поэтами неоднократно; их
связывала общность духовных интересов, служение Аполлону и музам, то есть
творчество. И читатель может ознакомиться с частью оставленного ими
творческого наследия - собранием "Песен Голубя", носящим печать тончайшего
поэтического мастерства и имеющим удивительно много общего с шекспировскими
поэмами и сонетами.
Они явно занимали очень высокое положение (говоря о них, авторы
прибегают к таким эпитетам, как "царственный", "божественный",
"благороднейший", "сиятельный", "совершенный"), но по какой-то причине вся
жизнь этой четы, их поэтические занятия держатся в строгом секрете, окружены
тайной, недоступной для непосвященных. Эта секретность, как видно из
многочисленных намеков и умолчаний поэтов, из их объявленного на титульном
листе намерения вуалировать правду, окружала даже смерть загадочной четы. Но
все-таки мы узнаем, что они умерли почти одновременно - сначала он, потом
она. И из пламени служения Аполлону, из их пепла восстало имя, одно имя,
владеющее всем недосягаемо совершенным, что было создано ими при жизни...
Тайна Голубя и Феникс довлеет над их памятью, над их наследием, над
честеровской книгой, делая ее неразрешимой загадкой для нескольких поколений
исследователей.
Кто же эти двое, эта необыкновенная чета, оставившая после себя одно
имя? Что связывало их с лучшими поэтами Англии и прежде всего с Шекспиром?
Почему издание сборника окружено такой таинственностью, почему в этой книге
столько загадок? Какое отношение к изданию 1601 года имеет лондонский
экземпляр с датой "1611" и странным заглавием?
Таковы основные вопросы, всегда встававшие перед исследователями
честеровского сборника. Ясно, что центральным является первый вопрос, только
найдя несомненно существовавших в шекспировской (елизаветинско-якобианской)
Англии прототипов Голубя и Феникс, можно будет понять и объяснить все
остальное.
В XVII веке, насколько известно, никто о честеровском сборнике не
вспоминал и тем более - его не изучал. В 1616 году Бен Джонсон выпускает
свои "Труды", где помещает слегка подредактированные "Прелюдию" и "Эпос", а
в 1640 году Джон Бенсон издает поэтические произведения Шекспира, куда
включает и поэму о Голубе и Феникс из честеровского сборника, тоже без
заглавия и без ссылки на источник - перед элегиями на смерть Шекспира. В
1710 году поэма появляется в новом собрании шекспировской поэзии (Гилдона),
а потом и в других переизданиях. В 1780 году один из первых энтузиастов
изучения Шекспира, Эдуард Мэлон, в своем издании почему-то напечатал поэму
как двадцатое стихотворение из "Страстного пилигрима" {Известно, что Мэлону
принадлежал редчайший экземпляр "Страстного Пилигрима", датированный 1612
годом.}, и в этом же качестве она неоднократно публиковалась не только в
XVIII, но и в XIX веке. Серьезные комментарии к поэме отсутствовали, не было
и попыток понять ее смысл. В 1865 году Д.Холлиуэл опубликовал короткие
заметки о книге Честера {11}, по существу, впервые представив ее читающей
публике. Холлиуэл специально подчеркивал, что это единственный случай
участия Шекспира в книге другого современника, и делал при этом вывод, что
Роберт Честер был интимным другом Великого Барда (хотя Холлиуэл и не знал
ничего об этом человеке); саму книгу он оценивал как одну из редчайших и
ценнейших в английской литературе. Сообщалось и о местонахождении обоих
известных экземпляров "Жертвы Любви". Первый был приобретен на
аукционе-распродаже библиотеки Джорджа Дэниела. Дата на титульном листе
отсутствует, но прежний владелец (Дэниел) в 1838 году специальной надписью
на свободной странице удостоверил, что дата не обрезана переплетчиком - ее
не было с самого начала. Следовательно, это тот экземпляр, который теперь
находится в Калифорнии. Второй экземпляр (хранящийся ныне в Вашингтоне) в
прошлом веке был приобретен известным библиофилом Миллером. Холлиуэл также
сообщал, что книга была переиздана в 1611 году под другим заглавием -
"Анналы Великой Британии..." ("опечатку" в ключевом слове заглавия Холлиуэл
старательно "исправил"),
Итак, странную книгу заметили и стали ею интересоваться только в
прошлом веке. Скорей всего сборник разделил бы судьбу ряда других изданий
шекспировской эпохи, и сегодня почти неисследованных, если бы не имя
Шекспира под одним из напечатанных в нем произведений. Попытки разгадать
смысл поэмы не могли не привести к честеровскому сборнику. Р.У. Эмерсон -
выдающийся американский философ и писатель, - исключительно высоко оценивая
поэму, рассматривал ее как траурную элегию на смерть какого-то поэта и его
поэтической подруги. В 1875 году он предлагал даже учредить специальную
академическую премию за исследование поэмы и честеровского сборника, хотя
сам не имел возможности прочитать его (все экземпляры находились еще в
Англии).
И вот вскоре после этого, в 1878 году, книга Честера была наконец
переиздана небольшим тиражом и прокомментирована известным тогда текстологом
Александром Гросартом для английского Нового Шекспировского общества. Этот
ученый имеет большие заслуги в изучении и переиздании редких книг
шекспировской эпохи, хотя сегодня в его работах можно найти и досадные
промахи, и необоснованные утверждения. Укажу, например, на придуманную
Гросартом для переиздания честеровского сборника систему двойной пагинации.
В оригинале непагинирована вводная часть, есть сбои в нумерации страниц
основного текста. Чтобы это "поправить", Гросарт печатает наверху каждой
страницы исправленный им порядковый номер (без учета вводной части), а внизу
порядковый номер с включением вводной части. Таким образом, он предлагает
читателю две пагинации, ни одна из которых не совпадает с оригиналом, что
мешает научной работе с книгой, порождая путаницу.
Немало хлопот доставила мне и эффектная декоративная эмблема
(трагическая маска, сама по себе очень интересная и многозначительная),
которой Гросарт без объяснений украсил репродукцию шмуцтитула сборника
вместо отпечатанной на шмуцтитуле всех трех экземпляров книги обычной
эмблемы печатника Р. Филда.
Переиздание Гросарта остается единственным и на сегодня, хотя давно уже
назрела потребность в новом, отражающем работу ученых и все предложенные ими
за более чем столетний период гипотезы. Однако желающих взяться за такую
работу среди наших английских и американских коллег пока не находится.
Свое переиздание Гросарт снабдил специальным стихотворным обращением к
президенту и членам Нового Шекспировского общества, предлагая их
просвещенному вниманию страницы загадочной книги, извлеченной им из
"пыльного забвения".
Гросарт идентифицировал личность Роберта Честера (1566- 1640),
джентльмена из Ройстона в графстве Хартфордшир, посвященного в рыцари
королем Иаковом в 1603 году. Гросарт также разыскал следы сэра Джона
Солсбэри, владельца имения Ллевени в графстве Денбишир, главы довольно
большой семьи, не очень удачливого в делах. Точной даты его смерти Гросарт
не установил, не нашел и его завещания, но обратил внимание, что имя Джона
Солсбэри присутствует в небольшом поэтическом томике некоего Роберта Парри
(1597), еще без титула "сэр", в качестве то ли патрона, то ли соавтора.
Томик под странным названием "Синеты" существует в единственном экземпляре,
и сегодня ожидая исследования в контексте важнейших проблем истории
литературы той эпохи.
Анализируя содержание поэтического сборника Роберта Честера, Гросарт не
нашел в его текстах какой-либо связи с Джоном Солсбэри, к имени которого
авторы сборника обращаются в надежде, что оно поможет защитить книгу от
любопытства и подозрений невежественной толпы. Гросарт определенно
установил, что поэма Честера ни в какой форме не является переводом и что
"итальянский поэт Торквато Челиано" - вымысел. Дату "1601" на титульном
листе Гросарт воспринял без каких-либо сомнений, хотя некоторые основания
для них он не мог не заметить; наоборот, как ему казалось, этот год хорошо
согласовывался с его догадками и предположениями, образовавшими гипотезу,
которую он сам называл "золотым ключом" к постижению смысла загадочной книги
и составляющих ее поэтических произведений. Гросарт решил, что за
аллегорическими именами Феникс и Голубь скрываются сама королева Елизавета I
и ее фаворит граф Эссекс. Создавая эту гипотезу, Гросарт исходил из того,
что поэты и придворные льстецы часто называли свою королеву Фениксом. И не
только при жизни. Даже в шекспировском "Генрихе VIII", написанном через
десятилетие после ее смерти, в последней сцене Кранмер, предсказывая будущее
величие новорожденной Елизаветы, говорит о ней как о чудесном Фениксе:
"Как девственница-феникс, чудо-птица,
Себя сжигая, восстает из пепла
Наследником, прекрасным, как сама, -
Так и она, вспорхнув из мрака к небу,
Свои заслуги передаст другому,
Который из ее святого пепла
Взойдет в сиянье славы, как звезда..."
Кроме того, безмерное преклонение перед героиней Честера, эпитеты
"царственная", "небесная", "величественная" указывали, по мнению Гросарта,
на ее не просто высокое, но исключительное, то есть королевское, положение.
Зная ревнивый характер королевы, никто бы не осмелился при ее жизни публично
обращаться с такими восхвалениями к какой-то другой женщине в Англии, считал
Гросарт (заметим это "при жизни"). Идентифицировав Феникс с королевой
Елизаветой, ученый стал искать подходящую кандидатуру для Голубя. А кто же
мог им быть, как не блистательный и злополучный Роберт Девере, 2-й граф
Эссекс (1566-1601), которого многие историки считали и продолжают считать не
только фаворитом, но и любовником престарелой монархини? К тому же
безжалостная казнь графа Эссекса после его нелепого, чуть ли не театрального
бунта была наиболее трагическим событием в том самом 1601 году, который
указан на титульном листе честеровского сборника. Эссекса при жизни
воспевали многие поэты, явную симпатию к нему выразил в "Генрихе V" и Уильям
Шекспир.
Такое решение загадки сборника казалось Гросарту единственно возможным,
и он без колебаний пускал в ход свой "золотой ключ" для объяснения любых
текстов из "Жертвы Любви", не останавливаясь перед явными натяжками. И таких
оказалось немало.
Не говоря уже о бездоказательных утверждениях и натяжках, гипотеза во
многом прямо противоречила содержанию сборника. Действительно, честеровская
Феникс предстает перед Голубем послушной ученицей, которой он передает свои
знания мира и людей, - так не могли рисовать отношения старой королевы с ее
молодым подданным даже под аллегорическими именами. Да и Госпожа Природа
обращается с Феникс с фамильярностью и непочтительностью, недопустимыми для
тогдашнего автора, если бы он действительно имел в виду королеву. Например:
"Фу, капризная птица, что ты сходишь с ума, что ты запутываешь себя глупыми
огорчениями?" Описывая Феникс, поэты говорят о ее свежей, распустившейся
красоте - по отношению к старой (пусть даже молодящейся и падкой на лесть)
королеве такие комплименты выглядели бы издевательски. Воинственный, храбрый
- порой до безрассудства - Эссекс мало похож на болезненного, с трудом
передвигающегося честеровского героя. Отрубленная по приказу (по крайней
мере - с согласия) королевы голова Эссекса тоже как будто не вписывается в
трогательные, идиллические отношения Голубя и Феникс. И наконец, Голубь
умирает на глазах у Феникс, после чего она следует за ним, и Шекспир говорит
о похоронах их обоих. Но ведь королева Елизавета умерла только в 1603 году!
Совершенно непостижимо, каким образом поэты могли за два года до этого, в
1601 году, описывать ее смерть и похороны, оплакивать как мертвую свою
здравствующую и правящую страной государыню. Этот пункт является, пожалуй,
особенно уязвимым для критики, хотя некоторые сторонники Гросарта и пытались
объяснить, что Шекспир и другие поэты предчувствовали, мол, близкую кончину
королевы и могли даже за два года писать об этом как о свершившемся факте!
В отношении Создания (Творения), поднявшегося из пепла Голубя и Феникс,
сторонникам Гросарта приходилось предполагать, что у престарелой монархини и
молодого графа могло быть тайное потомство или же Честер и его коллеги
(будучи каким-то путем в курсе дела) этим образом символизировали чистую
любовь высоких любовников, так трагически оборвавшуюся. Здесь можно
заметить, что не существует абсолютно никаких достоверных свидетельств того,
что у Елизаветы когда-либо было потомство, и вообще о характере ее отношений
с теми приближенными ко двору аристократами, которых кое-кто из
современников, а потом и некоторые историки и романисты считали не только ее
фаворитами, но и любовниками, никто никогда ничего определенного не знал.
Как далеко заходила она в своих отношениях с фаворитами - остается тайной,
унесенной ею в могилу.
К Эссексу это относится, пожалуй, в большей степени, чем к другим,
например, к Лейстеру. Ведь Елизавета не только была на 34 года старше
Эссекса, но и доводилась ему двоюродной бабкой (его бабка Екатерина Кэри
была кузиной королевы). Х. Диксон, биограф философа Фрэнсиса Бэкона,
называет само предположение, что шестидесятипятилетняя Елизавета была
любовницей внука своей кузины, чудовищной выдумкой, которая могла родиться
разве что в воспаленном воображении какого-нибудь монаха. Как видно из их
переписки, она всегда считала Эссекса необузданным юнцом, способным на
героические глупости. Но она видела в нем потомка Болейнов, чья кровь текла
и в ее жилах, и до поры до времени прощала ему его выходки, пока он не
замахнулся на святая святых - на ее трон и корону. В письмах Елизаветы к
Эссексу нет ни одной строки, которую она не могла бы написать и собственному
внуку (если бы он у нее был).
Что касается их "чистой любви" и ее плодов, то изображение
окровавленной, обезображенной ударами палаческого топора головы Эссекса
подходило бы в качестве их символа гораздо больше, чем марстоновское
Совершенство. Почти все авторы и издатель честеровского сборника были
известны своими проэссексовскими симпатиями; они никак не выразили скорбь,