Капандю Эрнест. Рыцарь в черном плаще

   Креки вытаращил глаза.
   — Если это загадка, мне не по силам ее отгадать, — сказал он.
   — Разгадка состоит в том, что я не могу принять вашей благодарности.
   — Отчего?
   Ришелье раскрыл табакерку — истинное произведение искусства, запустил в нее свои тонкие пальцы и, медленно нюхая ароматический табак, сказал, стряхивая его крошки с жабо:
   — Вы знаете мадам Норман д'Этиоль…
   — По имени — немножко, по слухам — очень много, внешне — вовсе не знаю.
   — Ну, мой друг, мадам Норман д'Этиоль очаровательная молодая женщина, исполненная грации, красоты, остроумия и даже талантов: она играет на лютне и клавесине, поет, танцует, как балерина, очень хорошо рисует карандашом и масляными красками и, наконец, декламирует не хуже Дюмениль.
   — Черт побери! Да ваша мадам д'Этиоль просто совершенство! Я влюблюсь в нее до безумия: прелестная, грациозная, остроумная, танцовщица, певица, драматическая актриса, музыкантша…
   — Словом, приманка для короля!
   Ришелье улыбнулся и лукаво посмотрел на своего спутника. Маркиз хотел что-то сказать, но форейторы еще громче защелкали хлыстами, и вихрь пыли поднялся впереди, справа от кареты.
   — Держи левее, дурак, и дай проехать! — закричал громкий голос.
   Хлысты защелкали сильнее, раздались крики, и голос, только что кричавший, продолжил:
   — Служба короля!
   Креки, наклонившись вперед, высунул голову в окно кареты. Впереди стояла большая наемная карета, запряженная двумя большими лошадьми, которая занимала почти всю ширину дороги; кучеру этой кареты форейторы маркиза де Креки и приказывали посторониться и пропустить их экипаж.
   В ту аристократическую эпоху проехать по узкому месту дороги первым было делом крайней важности. Знатные люди с этой целью нередко останавливали и даже опрокидывали кареты низших по званию. Наемной карете грозила опасность, потому что форейторы решили проехать во что бы то ни стало. И, если бы экипаж маркиза де Креки ринулся вперед со своей четверкой, то карета неминуемо опрокинулась бы в реку.

II
Красавица

   — Боже! Да вы нас сбросите в реку! — закричал жалобный голос.
   И в окне наемной кареты показалось круглое, румяное лицо с двойным подбородком. Маркиз де Креки весело расхохотался.
   — Аббат де Берни! — воскликнул он.
   — Берни! — повторил Ришелье, выглядывая, в свою очередь.
   — Маркиз де Креки! — воскликнул аббат, протянув руки. — Неужели вы хотите нас угробить?
   — Сохрани Бог, любезный аббат, вы слишком интересный собеседник, и притом мадемуазель Госсен мне не простит этого. Однако, любезный аббат, мы должны проехать.
   — Я ужасно боюсь этой кареты, которая скрежещет, как старое железо.
   — Садитесь в нашу карету, а потом эту можно будет столкнуть в реку.
   — С удовольствием, — ответил аббат, и лицо его засияло.
   Лакеи соскочили на землю, один отворил дверцу наемной кареты, и аббат вышел, другой лакей опустил подножку кареты маркиза де Креки.
   — Но я не один, — сказал аббат де Берни.
   — А-а! — заметил Ришелье. — С вами в карете дама?
   — Мужчина.
   — Кто же это?
   — Вольтер.
   — Пусть и он перейдет в нашу карету, пригласите его.
   Ришелье насмешливо улыбнулся:
   — Разве вы не знаете Вольтера?
   — Знаю, — отвечал Креки.
   — Значит, вы должны знать, что если вы его попросите через аббата, то он не придет.
   — Почему?
   — Потому что его надо пригласить иначе.
   Ришелье сделал знак рукой лакею.
   — Идите и передайте от нас месье де Вольтеру, что мы просим его оказать нам честь пересесть в нашу карету.
   Лакей поклонился и со шляпой в руке подошел к дверцам наемной кареты; через несколько минут высокий, худощавый человек, одетый без щегольства, медленно вышел из наемной кареты.
   Это был Мари Франсуа Аруэ де Вольтер. Ему исполнилось в ту пору пятьдесят лет, и он находился даже не во всем блеске даже славы — слава, в полном значении этого слова, пришла к нему много лет спустя, — а в центре блистательных и шумных обсуждений его персоны.
   — Садитесь же, любезный Аруэ, — сказал Ришелье, дружески кланяясь великому писателю.
   Вольтер сел в карету, и дверца немедленно закрылась. В это время кучер наемной кареты слез с козел и, взяв лошадей под уздцы, свел их с дороги. Блестящий экипаж маркиза быстро покатил дальше.
   — Теперь, господа, скажите нам, — начал де Креки, — куда вы желаете, чтобы мы вас отвезли?
   — Мы не допустим, чтобы вы ради нас свернули с дороги, — ответил Вольтер.
   — Куда же вы ехали? — полюбопытствовал Ришелье.
   — В Этиоль! — ответил аббат де Берни.
   — Надо же! И мы тоже туда едем.
   — Разве вы знаете мадам д'Этиоль? — спросил Ришелье Вольтера.
   — Я ее знал, когда она была мадемуазель Пуассон.
   — Пуассон! Пуассон! — повторил Креки. — Какой-то Пуассон, помнится, чуть ли не был повешен за злоупотребления.
   — Он ее отец, — сказал Вольтер.
   — И кто-то спас его в Гамбурге, — заметил Ришелье.
   — Это был Турншер.
   — А потом кто-то выхлопотал ему прощение.
   — Опять же Турншер!
   — Турншер! Турншер! — повторил Креки, смеясь. — Стало быть, он покровитель семейства Пуассон?
   — Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, — сказал Берни, — у него миллионов двадцать.
   — Что он еще сделал для семейства Пуассон?
   — Он совершенно освободил Пуассона, — отвечал Вольтер, — от неприятностей, от скуки, от горестей и от беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой взял на себя.
   — И он в этом добился полного успеха, — сказал аббат, — потому что к восемнадцати годам мадемуазель Антуанетта стала просто совершеннейшей девушкой!
   — Это действительно женщина образованная, — заметил Ришелье.
   — Мало того, — добавил Вольтер, — это артистка, и артистка умная! Она превосходная музыкантша, она удивительно рисует, горячо, страстно, с воодушевлением умеет вести интересный разговор, любит блестящее общество, охоту, развлечения!
   — Что я вам говорил, Креки? — воскликнул Ришелье. — Эта женщина — само совершенство! Когда Турншер, ее крестный отец, вывел ее в свет и давал праздник за праздником — помните, какой она имела успех? .
   — Ошеломляющий! В городе и при дворе говорили только о ней.
   — Как она была хороша в день свадьбы!
   — И как Норман был безобразен! — сказал Берни.
   — Так же, как и теперь, — прибавил Вольтер.
   — Да, но он был помощником главного откупщика, и брак совершился.
   — Норман д'Этиоль — племянник Турншера? — спросил Креки.
   — Да.
   — Так что мадам д'Этиоль привязана к Турншеру всеми узами. Он ее крестный отец, ее дядя, ее благодетель…
   — За это Пуассон ему глубоко признателен!
   — Сколько лет она замужем?
   — Три года.
   — И сколько ей лет?
   — Я могу точно это сказать, — сказал Вольтер, — потому что в тот день, когда она родилась, я обедал у Турншера, это было 29 декабря 1721 года.
   — Значит, ей теперь двадцать четыре года.
   — Лучший возраст женщины!
   — И мы едем к этому очаровательному созданию? — спросил Креки герцога.
   — Да, мой милый, — ответил тот.
   — Что мы будем там делать?
   — То, что делают все, кто переступает порог ее гостиной — обожать ее.
   — И вы разбудили меня так рано, и мы поехали так скоро только для того, чтобы представить меня мадам д'Этиоль?
   — Когда вы приедете, маркиз, вы перестанете об этом сожалеть, ибо встретите там самое веселое, самое любезное, самое остроумное и самое блестящее общество, какое только можете себе представить.
   — Не сомневаюсь.
   — Вы можете сомневаться тем менее, что перед нами два представителя этого любезного общества — Вольтер и Берни, к чьим именам вы сможете присоединить имена Монертьюи, Монтескье, Мармонтеля, Жанти-Бернара и других знаменитостей.
   — Удивительна жизнь этой молодой женщины! — сказал Вольтер. — Дочь Пуассона, человека ничтожного, она имела перед собой самую незавидную перспективу, но этот ребенок был баловнем природы! Все дурное оборачивалось для нее хорошим, и, вместо того чтобы идти по извилистой тропинке, она с самого начала своей жизни, с первых шагов следует по прекрасной дороге, усыпанной цветами. Кто может знать, куда приведет ее этот путь?
   — Одна судьба, — сказал Берни.
   — Которой герцог де Ришелье так часто подает руку, — прибавил Вольтер, лукаво улыбаясь.
   Ришелье тоже улыбнулся и посмотрел на Вольтера. Что-то промелькнуло во взглядах двух этих умных людей, но умных столь различно: Ришелье имел всю хитрость придворного, Вольтер — все лукавство философа.
   Карета тем временем уже несколько минут ехала по лесу, потом повернула налево, на берег реки и поднялась на крутую гору, на которой возвышался замок Этиоль.
   — Мы не можем долго оставаться в замке, — сказал Креки, — я должен присутствовать при начале охоты: этого требует моя должность.
   — Мы уедем тотчас, как вы захотите, — отвечал Ришелье, — но прежде дайте нам приехать.
   — Вот мы и приехали, — сказал аббат де Берни, когда экипаж въехал в величественные ворота и покатился по аллее, украшенной справа и слева пьедесталами, на которых стояли статуи. Вся греческая мифология была представлена резцами лучших скульпторов. За статуями вьющиеся растения образовывали стену из зелени высотой в десять футов. В конце аллеи был большой двор с бассейном в центре, с постройками из кирпича по обе стороны, а в глубине возвышался сам замок с остроконечной крышей.
   Карета остановилась у крыльца. Множество лакеев в разных ливреях, стоявших в передней, и множество экипажей во дворе свидетельствовали о множестве гостей.
   Выйдя из кареты, Ришелье и Креки немного отстали от спутников. Маркиз взял за руку герцога.
   — Любезный герцог, — сказал он, — хотите, чтобы я высказал вам свои сомнения?
   Ришелье посмотрел на него с выражением, в котором смешивались и насмешка, и чистосердечие.
   — Высказывайтесь, мой милый, — сказал он. — Мой дед был кардиналом, и, хотя сам я не священник, все же должен был унаследовать от него хотя бы привилегию выслушивать чужие признания.
   — Мой неожиданный визит к мадам д'Этиоль не случаен.
   — Вы так думаете?
   — Уверен.
   — Что ж, вы не ошибаетесь.
   — Так, значит, все это неспроста!
   — Разумеется!
   Креки с любопытством наклонился к своему спутнику.
   — В чем же дело?
   Герцог хитро улыбнулся.
   — Вы не догадываетесь? — спросил он.
   — Нет.
   — Тогда вы узнаете все, когда…
   Ришелье остановился, размышляя.
   — Когда? — с нетерпением спросил Креки.
   — Когда мы позавтракаем с мадам д'Этиоль.
   — Почему же не раньше?
   — Потому что раньше… невозможно.
   — Но…
   — Молчите, мой милый, мой милейший, и будьте благоразумны.
   Креки расхохотался.
   — Знаете ли, вы чертовски раздразнили мое любопытство!
   — Понимаю.
   — Зато я ничего не понимаю!
   — Вы поймете, когда придет время, любезный маркиз — до тех пор не расспрашивайте. Убаюкивайте себя предвкушением.
   — Я буду себя убаюкивать, несомненно, но не засну.
   Ришелье жестом предложил маркизу проследовать в замок.

III
Замок д'Этиоль

   Выстроенный в живописном месте замок д'Этиоль был архитектурным шедевром и поистине волшебным зданием, в котором искусно совмещались и ослепительная роскошь, и изящный вкус, так прославившие восемнадцатый век — странный век французской истории, когда умер Людовик XIV и родился Наполеон I; век угасания старой королевской династии и появления династии новой — императорской; век прогресса, давший миру Вольтера и Руссо; век сильный, могучий, где все было грандиозно: величие и упадок, роскошь и нищета, слава и бесчестие; наконец, век, который все разрушил, уничтожил, поглотил и все воссоздал!
   Но, простите меня, читатели, я увлекся, далеко отступил от предмета нашего повествования. Возвратимся же поскорее в прекрасный замок Этиоль, в эту милую обитель, где все, очевидно, служило тому, чтобы вызывать восторг и доставлять удобство: роскошь меблировки, великолепие экипажей, изысканный стол, беспрерывные празднества — это было восхитительное жилище, где хозяйкой была очаровательная женщина.
   Завтрак был подан в розовой столовой, огромные окна которой позволяли гостям любоваться живописным пейзажем.
   Пятнадцать мужчин, представлявшие цвет французской аристократии, искусства, науки, литературы и финансовых кругов, сидели вокруг стола в обществе десяти женщин, сиявших драгоценностями и красотой.
   Но самая прекрасная сидела на почетном месте, угощая гостей, как умная хозяйка, желающая нравиться всем.
   Это была Антуанетта д'Этиоль.
   Антуанетта славилась не только тем, что она прекрасна, но и тем, что обольстительна в буквальном значении этого слова. Черты ее были тонкими, нежными, изящными; взгляд был мягким, как бархат, голос с небольшим оттенком истомы, который порой был звонким, как струна; ее чудные волосы были пепельного цвета с великолепным золотистым отблеском; кожа ее имела белизну перламутра, а рот напоминал амуров Альбано.
   Но всего обольстительнее была неуловимая прелесть ее личика, отражавшего попеременно лукавство, кротость, доброту, глубину мысли и любовь. Это чрезвычайно выразительное лицо являлось истинным отражением души. Стан ее был очень строен, позы благородны и кокетливы; походка грациозна, ножки миниатюрны, руки совершенны. Одаренная женскими чарами, Антуанетта в совершенстве знала науку туалета.
   По правую руку ее сидел Ришелье, по левую Вольтер, напротив помещался ее крестный отец и благодетель Турншер. Другие места были заняты виконтом де Таванном, маркизом де Креки, аббатом де Берни, графом де Рие, Пуассоном — братом Антуанетты, которому было тогда только двадцать лет, — далее сидела мадам Госсе с другом дома мадам де Рие, женой банкира, мадам де Вильмюр, замок которой находился по соседству с замком Этиоль, мадам де Лисней со своей дочерью, хорошенькой кузиной Антуанетты.
   Возле мадам де Вильмюр сидел Норман д'Этиоль, муж Антуанетты, человек низенького роста с отталкивающим лицом.
   Из четверых других мужчин трое были знаменитостями: Бусле — живописец, Фавар — драматург и Жанти-Бернар — поэт. Четвертый мужчина с серьезной физиономией, в строгом костюме, с проницательным и ясным взором, был Пейрони, знаменитый хирург.
   Живой и остроумный разговор шел весело и душевно, каждой новой шутке все весело смеялись.
   — Господа! — сказала Антуанетта д'Этиоль, до того тихо говорившая с герцогом Ришелье. — Позвольте мне сообщить вам приятное известие: герцог любезно обещал мне формально испросить у его величества позволение, чтобы «Искательница ума» была поставлена в придворном театре.
   Фавар вспыхнул.
   — В самом деле?
   — Да-да! Это решено, не правда ли, герцог?
   — Обещаю вам. — отвечал Ришелье.
   — Довольны ли вы, Фавар?
   — Доволен ли! — воскликнул автор, тогда еще малоизвестный. — Мог ли я мечтать о большем счастье? Ах! Все радости моей жизни достаются мне от вас: вы — муза, вдохновляющая меня!
   — А месье де Вольтер подает вам советы.
   — Фавару нужны только похвалы, — ответил Вольтер.
   — Я никогда не забуду, что со мной случилось через два дня после премьеры вашей очаровательной пьесы, — сказал Турншер, смеясь.
   — В самом деле, — сказала мадам д'Этиоль, также засмеявшись, — представьте себе, господа, после премьеры «Искательницы ума» я пришла в такой восторг, что умирала от желания увидеть автора и осыпать его похвалами. Я попросила дядюшку на следующий день исполнить мое желание, и он мне обещал.
   — Верно, — продолжал Турншер, — а когда я отправился к Фавару, думая, что еду к поэту, я нашел кондитера…
   — Увы! Такова была моя профессия! — сокрушенно сказал Фавар.
   — Он обжаривал в масле пирожки, — прибавила мадам д'Этиоль.
   — Не говорите дурно о пирожках, — сказал Пейрони с серьезным видом, — пирожки в масле выдумал отец Фавара, и они оказывают большие услуги желудочным больным.
   — Кене предписал именно их бедной Сабине, — заметил Таванн.
   — Кстати, — заметил Креки, — Даже говорил мне третьего дня, что его дочери гораздо лучше.
   — Уверяют, что она спасена.
   — Узнали, наконец, кто ранил эту несчастную девушку? — спросила мадам д'Этиоль.
   — Пока нет. Начальник полиции не мог разузнать ничего, и он в отчаянии, этот бедный Фейдо де Марвиль, потому что король не скрыл от него вчера своего неудовольствия.
   — Ах! — сказала Антуанетта д'Этиоль, и лицо ее вдруг изменилось.
   — Это покушение на молодую девушку без видимой причины очень странно! — сказала мадам де Госсе. — Но ведь вы видели ее в самую ночь преступления, месье де Берни?
   — Верно, — отвечал аббат, — мы ужинали в тот вечер с герцогом де Ришелье, с маркизом де Креки и виконтом де Таванном. Маркиз и виконт первые оказали помощь дочери Даже.
   — Таванн первым увидел ее, — сказал Креки.
   — И до сих пор ничего не известно?
   — Решительно ничего.
   — Впрочем, в ту ночь случились странные происшествия, — прибавил Пейрони, — особняк Шароле сгорел.
   — И мы имели честь быть представлены Петушиному Рыцарю, — сказал Ришелье.
   — Петушиному Рыцарю! — с ужасом повторила Антуанетта. — Вы его видели?
   — Видели.
   — Где?
   — У мадемуазель Комарго.
   — Ах, Боже мой! Неужели он хотел ее убить?
   — Вовсе нет, разве что имел намерение задушить ее розами, потому что он принес великолепнейший букет, какой только можно достать в это время года.
   — Петушиный Рыцарь принес розы мадемуазель Комарго?
   — Он при нас преподнес их ей, и, право, этот Рыцарь очень хорош собой, и имеет очень интересную внешность!
   — Подобное чудовище!
   — Тише! Не говорите дурно о нем: его искренний друг здесь.
   — Искренний друг Петушиного Рыцаря здесь, в моем доме?! — возмутилась Антуанетта.
   Все гости переглянулись с выражением комического ужаса.
   — Этот преданный и искренний друг, — сказал Ришелье, — виконт де Таванн.
   — Боже мой! — сказала Антуанетта. — Вы шутник, герцог!
   Веселый хохот встретил слова герцога. Один Таванн не смеялся.
   — Утверждение месье Ришелье совершенно справедливо, — заявил он.
   Взоры собравшихся устремились на него.
   — Какая странная шутка! — проронила мадам де Вильмюр.
   — Таванн вовсе не шутит, — возразил Креки.
   — Он и прежде об этом говорил! — добавил аббат де Берни. — Доказательством служит то, что Рыцарь принес розы мадемуазель Комарго в ночь, когда он велел сжечь, как сам же признался, особняк Шароле, и пришел по приглашению Таванна.
   — Он даже успокоил этих дам, — сказал Креки, — уверив, что им ничего не грозит и что он уже отдал соответствующие приказы.
   — Ну да, он так и сказал, — подтвердил Ришелье.
   — Но, выходит, ваш Рыцарь очаровательный человек, — сказала мадам д'Этиоль.
   Ришелье расхохотался.
   — Спросите вашего дядю, — предложил герцог. — Он также видел Рыцаря однажды…
   Турншер сделал гримасу. Намек на приключение с бриллиантами у мадемуазель Аллар вызвал у него печальные воспоминания. Смех удвоился, потому что это приключение было известно всем.
   — И Петушиный Рыцарь — друг виконта де Таванна? — поинтересовался Вольтер.
   — Я имею честь находиться с ним в хороших отношениях, — ответил виконт самым серьезным тоном.
   — В таком случае я буду вам чрезвычайно обязан, если вы представите меня ему, я желаю с ним познакомиться.
   — Рыцарь тоже будет рад вас видеть, потому что он ваш поклонник. В последний раз, когда мы разговаривали с ним за завтраком, он мне много говорил о ваших сочинениях.
   — Мне чрезвычайно лестно. Но разве вы часто с ним видитесь?
   — Представьте себе, вот уж пять лет всякий раз, когда я подвергался опасности или когда мне была нужна важная услуга, Петушиный Рыцарь являлся в надлежащую минуту — устранял опасность и тем самым оказывал мне услугу.
   — Что он требовал от вас взамен? — спросила Антуанетта.
   — Ничего.
   — Почему он так поступает?
   — Не знаю.
   — Разве вы у него не спрашивали?
   — Никак не могу объясниться с ним на этот счет.
   — Однако вы знаете его давно?
   — Пять лет назад я его встретил при трагических для меня обстоятельствах. Я видел его тогда впервые, и в продолжение шести часов он дважды спас мне жизнь, убил трех человек, увез четвертого, мешавшего мне, за пятьдесят лье и истратил сто тысяч экю, чтоб помочь моей любви к одной женщине, с которой я никогда не говорил, но которую обожал.
   — Сто тысяч экю! — удивился Турншер.
   — Сто тысяч экю! — повторил де Рие недоверчиво. Оба капиталиста, очевидно, не могли поверить своим ушам.
   — Расскажите нам все это подробно, виконт, — попросила де Вильмюр.
   — Я не могу, мадам.
   — Почему?
   — Я обещал Рыцарю ничего никому не рассказывать.
   — Но разве этот Рыцарь не гнусное чудовище? — спросила мадам д'Этиоль.
   — Это знатный вельможа, играющий роль разбойника! — сказал аббат де Берни.
   — Я, право, не знаю, кто такой Рыцарь с точки зрения общественного положения, — сказал Пейрони, — но с точки зрения ловкости и физической силы — это личность с удивительными способностями!
   Глаза всех обратились к хирургу.
   — Я говорю о его побеге из цистерны для воды, — сказал Пейрони. — Вы знаете это дело о табаке, когда Петушиный Рыцарь захватил целый обоз и принудил смотрителя этот самый обоз выкупить? Рыцарь имел даже дерзость дать ему собственноручную расписку. Месье де Турншер и месье де Рие подтвердят этот факт.
   — Подтверждаю, — кивнул Турншер.
   — На другой день, — продолжал Пейрони, — Петушиного Рыцаря захватила объездная команда… По крайней мере, захватили человека, признавшегося, что он Петушиный Рыцарь. Его выдал один из его сообщников. На него надели кандалы; это произошло в деревне Шатней возле замка Сео. Я в тот день находился в замке. Мне любопытно было увидеть Петушиного Рыцаря, и я отправился в деревню.
   — Вы его видели? — спросила мадам де Госсе. — Каков он?
   — Я видел колосса с густыми волосами, с бородой и усами, скрывавшими его лицо. Он походил на хищного зверя. Руки его были скованы за спиной. В ожидании подкрепления караульные посадили его в пустую цистерну; а отверстие закрыли огромным камнем, с отверстием для воздуха; у камня поставили двух часовых. Когда через два часа явились судьи с объездной командой и отодвинули камень… в цистерне никого не оказалось: Рыцарь исчез.
   — Как же он сбежал?
   — Неизвестно.
   — Часовые изменили и помогли ему?
   — Часовые ни на минуту не оставались одни, вокруг толпилось много любопытных.
   — А цистерна была пуста?
   — Совершенно.
   — А следы побега обнаружили?
   — Никаких. Я сам осматривал цистерну.
   — Как это страшно! — воскликнула Антуанетта д'Этиоль.
   — Не пугайтесь, мадам, — сказал Ришелье, вставая из-за стола и предлагая руку своей очаровательной соседке, — эти господа подшучивают над нами. Я уверен, что месье де Вольтер ничему этому не верит.
   — А может быть, и верю, — возразил Вольтер. — Мне тоже известно о Петушином Рыцаре нечто пугающее.
   — Что? Что? — спросили несколько голосов одновременно.
   — Я так же, как виконт де Таванн, не могу вам ответить.
   На этот раз удивление было всеобщим.
   — Если мы останемся здесь еще минуту, — сказала Антуанетта, улыбаясь, — то окаменеем от страха. Солнце светит великолепно, не угодно ли вам прогуляться по парку?
   — Конечно, — сказала мадам де Вильмюр. — У нас есть время до начала охоты.
   Мадам д'Этиоль и Ришелье вышли из столовой, открывая шествие.
   Пейрони подал руку мадам де Госсе, которая была его соседкой за столом.
   — Кстати, доктор, — сказала она ему, — я знаю кое-что про вас.
   — Что же, мадам?
   — Я вас встретила недавно, а вы меня не заметили; очевидно, вы возвращались с любовного свидания.
   — Помилуйте, мадам!
   — Уверена: вы были в маске.
   — В маске? — повторил Пейрони, вздрогнув. — Когда же это было?
   — Несколько недель тому назад… в ту самую ночь, когда шел очень сильный снег… Вспомнила! Это случилось, когда мадам де Рие давала большой бал по случаю дня рождения принца де Конде — 30 января.
   — 30 января… вы меня видели?
   — Да! Я возвращалась домой. Шел сильный снег, и карета ехала тихо, без шума. Проезжая мимо вашего дома, я машинально посмотрела на вашу дверь и увидела человека в черном плаще, который вкладывал ключ в замок. На лице этого человека была черная бархатная маска. Дверь открылась. Стук кареты заставил человека повернуться. При этом движении маска упала, и я узнала вас.
   — В самом деле?
   — Да. Признайтесь, доктор, когда такой человек, как вы, надевает маску и закутывается в плащ, отправляясь ночью бродить по Парижу, ведь не к больным же он направляется?
   — Почему же нет? Хирурги часто хранят врачебные тайны.
   — Неужели?
   Пейрони со своей спутницей спускался со ступеней крыльца в сад, когда лакей в темной ливрее почтительно подошел.
   — Что ты хочешь, Жерве? — спросил знаменитый хирург.
   — Отдать вам письмо, — ответил лакей.
   Доктор взял письмо и быстро пробежал его глазами.
   — Кто тебе отдал эту бумагу?
   — Всадник, только что проехавший мимо замка.
   — Он окликнул тебя?
   — Нет. Я был в большой аллее, у ворот. Всаднику походивший на офицера, приехал со стороны леса. Он остановился, увидев меня, и спросил, не я ли лакей Пейрони. Я ответил, что я. Тогда он достал бумагу и карандаш, написал записку, не сходя с лошади, и приказал отдать ее вам незамедлительно.