Страница:
— Хорошо.
Жерве поклонился и отошел.
— Опять тайна! — сказала, смеясь, мадам де Госсе. — К счастью, я не любопытна, а то вырвала бы у вас из рук эту таинственную записку, чтобы узнать, о чем идет речь. Это любовное объяснение или вызов?
— Ни то, ни другое.
— Что же это?
— Математическая задача.
— Что вы!
— Взгляните сами!
Пейрони подал ей бумагу.
— Господи, какая тарабарщина! — воскликнула мадам де Госсе. — Это, верно, писал колдун.
Действительно, мадам де Госсе не могла понять ничего в бумаге, поданной лакеем доктору. Там была только одна строчка:
А+С'В = Х-12/3
— Вы ответите на эту интересную записку? — спросила мадам де Госсе после некоторого молчания.
— Сейчас — нет. Отвечу, когда решу задачу.
IV
V
VI
VII
Жерве поклонился и отошел.
— Опять тайна! — сказала, смеясь, мадам де Госсе. — К счастью, я не любопытна, а то вырвала бы у вас из рук эту таинственную записку, чтобы узнать, о чем идет речь. Это любовное объяснение или вызов?
— Ни то, ни другое.
— Что же это?
— Математическая задача.
— Что вы!
— Взгляните сами!
Пейрони подал ей бумагу.
— Господи, какая тарабарщина! — воскликнула мадам де Госсе. — Это, верно, писал колдун.
Действительно, мадам де Госсе не могла понять ничего в бумаге, поданной лакеем доктору. Там была только одна строчка:
А+С'В = Х-12/3
— Вы ответите на эту интересную записку? — спросила мадам де Госсе после некоторого молчания.
— Сейчас — нет. Отвечу, когда решу задачу.
IV
Искренний друг
— Итак, вы счастливы? Вы совершенно счастливы?
— Зачем вы задаете мне этот вопрос, герцог?
— Потому что я искренне к вам привязан, мой очаровательный друг.
Этот разговор происходил в маленькой аллее парка Этиоль.
Антуанетта шла медленно, закрываясь от солнца зонтиком из страусовых перьев. Глаза ее были задумчивы, она выглядела сильно взволнованной. Ришелье шел рядом с ней, играя со своей табакеркой; слегка склонив голову, он искоса поглядывал на Антуанетту и беседовал с непринужденностью знатного вельможи, который во всех обстоятельствах умеет владеть собой.
— Когда я вижу вас — такую прелестную, очаровательную, грациозную, — продолжал герцог, — мне кажется, что вы не знаете, зачем родились и для чего предназначены.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Антуанетта нерешительно.
— Что вы могли бы занять совсем другое положение в свете, а не то, которое вам отвел случай.
— Но… Чего еще мне желать от жизни?
— Спросите ваше сердце и ум, они дадут лучший ответ.
— Они молчат.
Ришелье наклонился к Антуанетте.
— Моя царица красоты и грации! — произнес он фамильярным тоном покровителя. — Неужели вы всегда будете со мной столь скрытной? Ах! Еще так недавно женщина, такая же молодая, очаровательная, остроумная, восхитительная и обожаемая, открывала мне свое сердце. Бедная герцогиня де Шатору! Она знала, каким верным другом я ей был.
Услышав имя бывшей фаворитки короля, Антуанетта вздрогнула.
— На что вы намекаете, герцог? — прошептала она.
— Я хочу вас спросить, моя красавица, помните ли вы тот день, когда стояли у обедни в версальской капелле?
— Помню, — отвечала Антуанетта, заливаясь краской.
— Вы никогда раньше не видели короля так близко, как в тот день?
— Это правда.
— И если вы видели короля в тот день, то и король вас видел.
— Но!
— Выходя из капеллы, его величество обернулся и бросил на вас последний взгляд. Я заметил внимание к вам короля и, когда он бросил на вас этот последний взгляд, сказал ему:
— Государь! Если герцогиня де Шеврез заметит этот взгляд, у нее заболит правая нога.
— Отчего это? — спросил меня король.
— Потому что из-за дамы, на которую вы только что бросили взгляд, герцогине де Шеврез чуть не раздавили ногу.
Король вспомнил эту историю: когда вы пели у мадам де Вильмюр, герцогиня де Шеврез так восхищалась вашим голосом и внешними данными, что герцогиня де Шатору наступила ей на ногу каблуком, чтобы та замолчала. Король при этом воспоминании тихо покачал головой и печально улыбнулся…
— Если ее пение сравнимо с ее красотой, то ее, должно быть, очень приятно слышать.
— Король так и сказал, герцог? — прошептала мадам д'Этиоль.
— Так и сказал. Он так и думает, уверяю вас! Вы, наверное, заметили, что оба раза при встрече с вами на охоте в лесу Сенар король не скрывал своего удовольствия.
— Не знаю, должна ли я верить этому…
— Зачем мне говорить вам это, если слова мои не соответствуют истине?
Антуанетта продолжала прогулку, все менее и менее скрывая волнение, овладевшее ею. Ришелье видел все, угадывал все и понимал все.
— Не наградите ли вы эту бедную Лебон, если ее предсказание осуществится? — спросил он вкрадчивым голосом.
Мадам д'Этиоль чуть не вскрикнула.
— Мадам Лебон! — повторила она с удивлением. — Как, вы знаете, что…
— Что она предсказала вам, когда вы были ребенком? Конечно, знаю. Я ждал в соседней комнате и слышал ее предсказание.
— О герцог! Молчите! Не говорите никому…
— Лебон вам предсказала, будто любовь короля сделает вас королевой Франции? Нет! Я ничего не скажу. Я предоставлю событиям идти своим чередом. Сегодня, — прибавил герцог, наклонившись к Антуанетте, — его величество охотится в лесу Сенар на кабана — вам это известно. Креки будет распоряжаться охотой. Вот список аллей, по которым король будет проезжать…
Антуанетта д'Этиоль хотела раскрыть рот, но Ришелье приложил палец к губам.
— Прощайте! — сказал он. — Оставляю вас зрело поразмыслить и решить самой. Я пошел искать Креки, нам пора ехать!
Герцог любезно поцеловал руку Антуанетты и удалился. Антуанетта осталась на том же месте, растревоженная и взволнованная. В душе ее происходила сильная борьба, безумные надежды мелькали в мыслях…
Давно уже странная мысль не оставляла ни днем, ни ночью эту прелестную женщину. Живя в роскоши благодаря неисчерпаемой щедрости своего крестного отца Турн-шера, Антуанетта поддалась лести, сыпавшейся на нее со всех сторон. Окрыленная похвалами, поощряемая зеркалом, оправдывавшим эти похвалы, Антуанетта погрузилась в мир мечтаний, мир вымыслов, подобный миру «Тысячи и одной ночи», где самые могущественные, самые храбрые и самые красивые принцы бросались к ее ногам и предлагали свою корону за один ее поцелуй.
Антуанетта стояла неподвижно возле живой изгороди, взволнованная бурным потоком мыслей. Держа в руке бумагу, которую отдал ей Ришелье, она развернула ее и стала читать названия аллей.
— Что делать? — прошептала она, как женщина, понимающая, что настала важная минута и что решается ее дальнейшая судьба. Ее взволнованное лицо отражало то, что происходило в ее душе. Она сложила руки и повторила, спрашивая сама себя:
— Что делать?
— Действовать сегодня же, не теряя ни минуты, — произнес чей-то голос.
Антуанетта поспешно обернулась; листья плюща раздвинулись, и показалась голова мужчины. Лицо его было скрыто черной бархатной маской. Антуанетта едва не закричала.
— Пусть звезда засияет сегодня! — сказал таинственный человек. — Такова воля судьбы!
Человек исчез, плющ скрыл его.
— Зачем вы задаете мне этот вопрос, герцог?
— Потому что я искренне к вам привязан, мой очаровательный друг.
Этот разговор происходил в маленькой аллее парка Этиоль.
Антуанетта шла медленно, закрываясь от солнца зонтиком из страусовых перьев. Глаза ее были задумчивы, она выглядела сильно взволнованной. Ришелье шел рядом с ней, играя со своей табакеркой; слегка склонив голову, он искоса поглядывал на Антуанетту и беседовал с непринужденностью знатного вельможи, который во всех обстоятельствах умеет владеть собой.
— Когда я вижу вас — такую прелестную, очаровательную, грациозную, — продолжал герцог, — мне кажется, что вы не знаете, зачем родились и для чего предназначены.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Антуанетта нерешительно.
— Что вы могли бы занять совсем другое положение в свете, а не то, которое вам отвел случай.
— Но… Чего еще мне желать от жизни?
— Спросите ваше сердце и ум, они дадут лучший ответ.
— Они молчат.
Ришелье наклонился к Антуанетте.
— Моя царица красоты и грации! — произнес он фамильярным тоном покровителя. — Неужели вы всегда будете со мной столь скрытной? Ах! Еще так недавно женщина, такая же молодая, очаровательная, остроумная, восхитительная и обожаемая, открывала мне свое сердце. Бедная герцогиня де Шатору! Она знала, каким верным другом я ей был.
Услышав имя бывшей фаворитки короля, Антуанетта вздрогнула.
— На что вы намекаете, герцог? — прошептала она.
— Я хочу вас спросить, моя красавица, помните ли вы тот день, когда стояли у обедни в версальской капелле?
— Помню, — отвечала Антуанетта, заливаясь краской.
— Вы никогда раньше не видели короля так близко, как в тот день?
— Это правда.
— И если вы видели короля в тот день, то и король вас видел.
— Но!
— Выходя из капеллы, его величество обернулся и бросил на вас последний взгляд. Я заметил внимание к вам короля и, когда он бросил на вас этот последний взгляд, сказал ему:
— Государь! Если герцогиня де Шеврез заметит этот взгляд, у нее заболит правая нога.
— Отчего это? — спросил меня король.
— Потому что из-за дамы, на которую вы только что бросили взгляд, герцогине де Шеврез чуть не раздавили ногу.
Король вспомнил эту историю: когда вы пели у мадам де Вильмюр, герцогиня де Шеврез так восхищалась вашим голосом и внешними данными, что герцогиня де Шатору наступила ей на ногу каблуком, чтобы та замолчала. Король при этом воспоминании тихо покачал головой и печально улыбнулся…
— Если ее пение сравнимо с ее красотой, то ее, должно быть, очень приятно слышать.
— Король так и сказал, герцог? — прошептала мадам д'Этиоль.
— Так и сказал. Он так и думает, уверяю вас! Вы, наверное, заметили, что оба раза при встрече с вами на охоте в лесу Сенар король не скрывал своего удовольствия.
— Не знаю, должна ли я верить этому…
— Зачем мне говорить вам это, если слова мои не соответствуют истине?
Антуанетта продолжала прогулку, все менее и менее скрывая волнение, овладевшее ею. Ришелье видел все, угадывал все и понимал все.
— Не наградите ли вы эту бедную Лебон, если ее предсказание осуществится? — спросил он вкрадчивым голосом.
Мадам д'Этиоль чуть не вскрикнула.
— Мадам Лебон! — повторила она с удивлением. — Как, вы знаете, что…
— Что она предсказала вам, когда вы были ребенком? Конечно, знаю. Я ждал в соседней комнате и слышал ее предсказание.
— О герцог! Молчите! Не говорите никому…
— Лебон вам предсказала, будто любовь короля сделает вас королевой Франции? Нет! Я ничего не скажу. Я предоставлю событиям идти своим чередом. Сегодня, — прибавил герцог, наклонившись к Антуанетте, — его величество охотится в лесу Сенар на кабана — вам это известно. Креки будет распоряжаться охотой. Вот список аллей, по которым король будет проезжать…
Антуанетта д'Этиоль хотела раскрыть рот, но Ришелье приложил палец к губам.
— Прощайте! — сказал он. — Оставляю вас зрело поразмыслить и решить самой. Я пошел искать Креки, нам пора ехать!
Герцог любезно поцеловал руку Антуанетты и удалился. Антуанетта осталась на том же месте, растревоженная и взволнованная. В душе ее происходила сильная борьба, безумные надежды мелькали в мыслях…
Давно уже странная мысль не оставляла ни днем, ни ночью эту прелестную женщину. Живя в роскоши благодаря неисчерпаемой щедрости своего крестного отца Турн-шера, Антуанетта поддалась лести, сыпавшейся на нее со всех сторон. Окрыленная похвалами, поощряемая зеркалом, оправдывавшим эти похвалы, Антуанетта погрузилась в мир мечтаний, мир вымыслов, подобный миру «Тысячи и одной ночи», где самые могущественные, самые храбрые и самые красивые принцы бросались к ее ногам и предлагали свою корону за один ее поцелуй.
Антуанетта стояла неподвижно возле живой изгороди, взволнованная бурным потоком мыслей. Держа в руке бумагу, которую отдал ей Ришелье, она развернула ее и стала читать названия аллей.
— Что делать? — прошептала она, как женщина, понимающая, что настала важная минута и что решается ее дальнейшая судьба. Ее взволнованное лицо отражало то, что происходило в ее душе. Она сложила руки и повторила, спрашивая сама себя:
— Что делать?
— Действовать сегодня же, не теряя ни минуты, — произнес чей-то голос.
Антуанетта поспешно обернулась; листья плюща раздвинулись, и показалась голова мужчины. Лицо его было скрыто черной бархатной маской. Антуанетта едва не закричала.
— Пусть звезда засияет сегодня! — сказал таинственный человек. — Такова воля судьбы!
Человек исчез, плющ скрыл его.
V
Королевская охота
В тишине раздался громкий лай, затрубили трубы, и бешеный кабан ринулся по аллеям. Охота началась.
Она обещала быть долгой и трудной. Кабан был стар и хитер, он прекрасно знал лес; за ним уже охотились и прежде, но безуспешно. Король скакал невероятно быстро. По правую его руку, несколько позади, ехал маркиз де Креки, распоряжавшийся в этот день охотой. По левую руку короля ехали герцог де Ришелье и молодой герцог де Граммон. Другие приглашенные дворяне скакали позади — кто ближе, кто дальше, в зависимости от резвости их лошадей. На всех были щегольские охотничьи костюмы, но ни на ком костюм не сидел так хорошо, как на короле.
Людовик XV был очень хорош собой; он являл собой тот великолепный образец рода Бурбонов, которому так завидовал одряхлевший род Валуа. Черты лица его были безукоризненны, а стан чрезвычайно строен. Во всем его облике и во всех движениях сквозили истинно королевские фация и благородство. В этом отношении он был достойным потомком короля Людовика XIV, который, по словам мадемуазель Скюдери, «играя в бильярд, сохранял вид повелителя Вселенной».
И если король был действительно очень хорош собой, то в этот день, на охоте в лесу Сенар, он находился во всем блеске своей красоты. Его блестящий охотничий костюм, несколько измятый от быстрой езды, шляпа с пером, надвинутая на лоб, напудренные волосы, растрепанные ветром, портупея из душистой кожи, стягивавшая его стан, — все соединилось, чтобы сделать его неотразимым. Ловко сидя в седле, король управлял с удивительным искусством великолепной гнедой лошадью, которая шутя перепрыгивала через все препятствия.
Людовик XV считался самым лучшим наездником при французском дворе, так как обожал охоту. Когда король гонялся за оленем, за кабаном или за волком, он преображался, становился совсем не таким, каким его видели министры час тому назад в зале совета — скучающим, грустным, угрюмым. Живой, пылкий, горячий, он сосредотачивал все свои физические и умственные способности на том, чтобы быть непревзойденным охотником. Он подвергался всем опасностям на охоте, но никогда не ранил его бешеный зверь, не выбрасывала из седла норовистая лошадь. Искусный стрелок, Людовик XV убивал до трехсот птиц в один день. Книги королевской охоты свидетельствуют, что в 1743-м король убил девяносто девять оленей, в 1744-м — восемьдесят семь, а в 1745-м — семьдесят.
Ничего не могло быть привлекательнее, чем эта охота со знатными вельможами, на великолепных лошадях, в богатых костюмах, с прелестными амазонками.
Тут были прекрасная графиня де Тулуз, интересная мадемуазель де Шарола, остроумная мадемуазель де Клермон и хорошенькая мадемуазель Сан.
Эти милые амазонки скакали по лесу не в коляске, как мадам де Монтеспан или герцогиня де Лавальер, а верхом, в шляпках, кокетливо сдвинутых набекрень, с напудренными волосами, украшенными жемчугом и рубинами, в костюмах почти до земли, не скрывавших, однако, ножек, пришпоривавших лошадей золотыми шпорами.
Около трех часов, когда охота была в самом разгаре, кабан бросился в густую чащу. Там опытный зверь словно стал еще хитрее: останавливался время от времени и вдруг клыками распарывал молодых, неопытных собак, следовавших за ним слишком близко, потом ускорял бег, преследуемый старыми собаками, которые останавливались, когда останавливался он, и отвечали на его грозное ворчание громким лаем.
Выбежав из леса в ту минуту, когда этого ожидали менее всего, кабан устремился в долину так быстро, будто и не ведал усталости.
Охотники и амазонки рассыпались в разные стороны в пылу погони. Людовик XV оставил позади себя почти весь двор. Только Креки, Ришелье, Граммон и Таванн смогли оставаться возле него. Вдруг кабан прыгнул в ручей и помчался по воде так проворно, как по твердой земле, направляясь к той части леса, где находился король.
— Я думаю, — сказал король, остановив свою лошадь на берегу ручья, — что охота скоро кончится, через четверть часа кабан утомится, и вся свора окружит его.
Креки замедлил ход своего коня и принялся рассматривать следы.
— Он еще не утомился, государь, — сказал маркиз, — вот его следы на песке, и они не говорят об усталости зверя.
Вдали слышался лай собак, но ничего не было видно. Король пришпорив лошадь, перескочил через ручей и опять быстро поскакал в сопровождении четырех вельмож.
— Мы напали на след? — спросил Ришелье.
— Кажется, — отвечал Граммон.
Они прискакали к перекрестку — — шесть дорог расходилось отсюда по различным направлениям. Голоса собак были слышны гораздо слабее; лесное эхо повторяло их, и невозможно было определить, в какой же стороне шла охота. Аллеи были пусты. Охотники, не сговариваясь, остановили своих лошадей и переглянулись с беспокойством.
— Нам надо взять правее, — сказал Креки.
Король сомневался, осматриваясь вокруг и прислушиваясь. Вдруг он воскликнул:
— Что это господа?
Все обернулись, посмотрели по направлению взгляда короля и вскрикнули от удивления и восторга.
Из узкой аллеи выехал прелестный экипаж в виде раковины, отделанный горным хрусталем, на четырех позолоченных колесах, запряженный двумя рыжими лошадьми, головы которых были украшены белыми перьями. В этой раковине, расположившись на шелковых подушках, держа в белых ручках вожжи, сидела молодая и очаровательная женщина, одетая, как нимфа, с венком из звезд на голове.
Раковина быстро миновала перекресток и исчезла в другой аллее.
— Это лесная нимфа, — сказал король.
— Которая встречает ваше величество каждый раз, как вы изволите охотиться в Сенаре, — сказал Ришелье улыбаясь.
— И каждый раз в различной одежде, — прибавил король.
Не успел он закончить фразу, как стрела, украшенная розовыми и зелеными перьями, упала перед ним. Ришелье проворно соскочил с лошади, схватил стрелу и почтительно подал ее королю.
— Это, должно быть, послание любви, — сказал герцог. Граммон посмотрел на Креки и понимающе улыбнулся.
— Любви, которая в руках Меркурия, — прошептал он.
Людовик XV рассмотрел стрелу. К ней был привязан зеленой лентой прелестный букет незабудок. Он взял букет и воткнул его в петлицу жилета. В эту минуту звонкие и громкие звуки охотничьей трубы ясно донеслись до перекрестка.
— Сюда! — вскричал Креки. — На дорогу Шуази, государь. Кабана загнали у Круа-Фонтана, как я предвидел.
Король пришпорил лошадь и ускакал в указанном направлении; вельможи последовали за ним. Ришелье подъехал к Людовику XV. Очевидно, он ожидал что-то услышать от короля. Каким бы страстным охотником ни был Людовик XV, казалось, он больше не был увлечен охотой. Не замедляя бега лошади, он сделал знак Ришелье подъехать еще ближе. Герцог повиновался.
— Знаете ли вы, как зовут эту восхитительную женщину, герцог? — спросил он вполголоса.
— Нет, государь, — отвечал Ришелье, — но я узнаю. Звуки охотничьей трубы раздавались все ближе.
— Ей-богу, — сказал король, — я пошлю хорошенькой нимфе ногу убитого зверя: она имеет на это право, как царица леса.
Она обещала быть долгой и трудной. Кабан был стар и хитер, он прекрасно знал лес; за ним уже охотились и прежде, но безуспешно. Король скакал невероятно быстро. По правую его руку, несколько позади, ехал маркиз де Креки, распоряжавшийся в этот день охотой. По левую руку короля ехали герцог де Ришелье и молодой герцог де Граммон. Другие приглашенные дворяне скакали позади — кто ближе, кто дальше, в зависимости от резвости их лошадей. На всех были щегольские охотничьи костюмы, но ни на ком костюм не сидел так хорошо, как на короле.
Людовик XV был очень хорош собой; он являл собой тот великолепный образец рода Бурбонов, которому так завидовал одряхлевший род Валуа. Черты лица его были безукоризненны, а стан чрезвычайно строен. Во всем его облике и во всех движениях сквозили истинно королевские фация и благородство. В этом отношении он был достойным потомком короля Людовика XIV, который, по словам мадемуазель Скюдери, «играя в бильярд, сохранял вид повелителя Вселенной».
И если король был действительно очень хорош собой, то в этот день, на охоте в лесу Сенар, он находился во всем блеске своей красоты. Его блестящий охотничий костюм, несколько измятый от быстрой езды, шляпа с пером, надвинутая на лоб, напудренные волосы, растрепанные ветром, портупея из душистой кожи, стягивавшая его стан, — все соединилось, чтобы сделать его неотразимым. Ловко сидя в седле, король управлял с удивительным искусством великолепной гнедой лошадью, которая шутя перепрыгивала через все препятствия.
Людовик XV считался самым лучшим наездником при французском дворе, так как обожал охоту. Когда король гонялся за оленем, за кабаном или за волком, он преображался, становился совсем не таким, каким его видели министры час тому назад в зале совета — скучающим, грустным, угрюмым. Живой, пылкий, горячий, он сосредотачивал все свои физические и умственные способности на том, чтобы быть непревзойденным охотником. Он подвергался всем опасностям на охоте, но никогда не ранил его бешеный зверь, не выбрасывала из седла норовистая лошадь. Искусный стрелок, Людовик XV убивал до трехсот птиц в один день. Книги королевской охоты свидетельствуют, что в 1743-м король убил девяносто девять оленей, в 1744-м — восемьдесят семь, а в 1745-м — семьдесят.
Ничего не могло быть привлекательнее, чем эта охота со знатными вельможами, на великолепных лошадях, в богатых костюмах, с прелестными амазонками.
Тут были прекрасная графиня де Тулуз, интересная мадемуазель де Шарола, остроумная мадемуазель де Клермон и хорошенькая мадемуазель Сан.
Эти милые амазонки скакали по лесу не в коляске, как мадам де Монтеспан или герцогиня де Лавальер, а верхом, в шляпках, кокетливо сдвинутых набекрень, с напудренными волосами, украшенными жемчугом и рубинами, в костюмах почти до земли, не скрывавших, однако, ножек, пришпоривавших лошадей золотыми шпорами.
Около трех часов, когда охота была в самом разгаре, кабан бросился в густую чащу. Там опытный зверь словно стал еще хитрее: останавливался время от времени и вдруг клыками распарывал молодых, неопытных собак, следовавших за ним слишком близко, потом ускорял бег, преследуемый старыми собаками, которые останавливались, когда останавливался он, и отвечали на его грозное ворчание громким лаем.
Выбежав из леса в ту минуту, когда этого ожидали менее всего, кабан устремился в долину так быстро, будто и не ведал усталости.
Охотники и амазонки рассыпались в разные стороны в пылу погони. Людовик XV оставил позади себя почти весь двор. Только Креки, Ришелье, Граммон и Таванн смогли оставаться возле него. Вдруг кабан прыгнул в ручей и помчался по воде так проворно, как по твердой земле, направляясь к той части леса, где находился король.
— Я думаю, — сказал король, остановив свою лошадь на берегу ручья, — что охота скоро кончится, через четверть часа кабан утомится, и вся свора окружит его.
Креки замедлил ход своего коня и принялся рассматривать следы.
— Он еще не утомился, государь, — сказал маркиз, — вот его следы на песке, и они не говорят об усталости зверя.
Вдали слышался лай собак, но ничего не было видно. Король пришпорив лошадь, перескочил через ручей и опять быстро поскакал в сопровождении четырех вельмож.
— Мы напали на след? — спросил Ришелье.
— Кажется, — отвечал Граммон.
Они прискакали к перекрестку — — шесть дорог расходилось отсюда по различным направлениям. Голоса собак были слышны гораздо слабее; лесное эхо повторяло их, и невозможно было определить, в какой же стороне шла охота. Аллеи были пусты. Охотники, не сговариваясь, остановили своих лошадей и переглянулись с беспокойством.
— Нам надо взять правее, — сказал Креки.
Король сомневался, осматриваясь вокруг и прислушиваясь. Вдруг он воскликнул:
— Что это господа?
Все обернулись, посмотрели по направлению взгляда короля и вскрикнули от удивления и восторга.
Из узкой аллеи выехал прелестный экипаж в виде раковины, отделанный горным хрусталем, на четырех позолоченных колесах, запряженный двумя рыжими лошадьми, головы которых были украшены белыми перьями. В этой раковине, расположившись на шелковых подушках, держа в белых ручках вожжи, сидела молодая и очаровательная женщина, одетая, как нимфа, с венком из звезд на голове.
Раковина быстро миновала перекресток и исчезла в другой аллее.
— Это лесная нимфа, — сказал король.
— Которая встречает ваше величество каждый раз, как вы изволите охотиться в Сенаре, — сказал Ришелье улыбаясь.
— И каждый раз в различной одежде, — прибавил король.
Не успел он закончить фразу, как стрела, украшенная розовыми и зелеными перьями, упала перед ним. Ришелье проворно соскочил с лошади, схватил стрелу и почтительно подал ее королю.
— Это, должно быть, послание любви, — сказал герцог. Граммон посмотрел на Креки и понимающе улыбнулся.
— Любви, которая в руках Меркурия, — прошептал он.
Людовик XV рассмотрел стрелу. К ней был привязан зеленой лентой прелестный букет незабудок. Он взял букет и воткнул его в петлицу жилета. В эту минуту звонкие и громкие звуки охотничьей трубы ясно донеслись до перекрестка.
— Сюда! — вскричал Креки. — На дорогу Шуази, государь. Кабана загнали у Круа-Фонтана, как я предвидел.
Король пришпорил лошадь и ускакал в указанном направлении; вельможи последовали за ним. Ришелье подъехал к Людовику XV. Очевидно, он ожидал что-то услышать от короля. Каким бы страстным охотником ни был Людовик XV, казалось, он больше не был увлечен охотой. Не замедляя бега лошади, он сделал знак Ришелье подъехать еще ближе. Герцог повиновался.
— Знаете ли вы, как зовут эту восхитительную женщину, герцог? — спросил он вполголоса.
— Нет, государь, — отвечал Ришелье, — но я узнаю. Звуки охотничьей трубы раздавались все ближе.
— Ей-богу, — сказал король, — я пошлю хорошенькой нимфе ногу убитого зверя: она имеет на это право, как царица леса.
VI
Незнакомец
Креки угадал: кабан быстро вернулся на огромную поляну с густым и высоким кустарником и колючими, почти непроходимыми зарослями.
В половине пятого солнце стало быстро спускаться к горизонту. Егеря окружили убежище кабана и изо всех сил трубили, охотники скакали со всех сторон. Крестьяне и крестьянки, желая насладиться зрелищем, сбегались отовсюду. Аллеи, которые вели к Круа-Фонтану, были сплошь заняты всадниками, скакавшими во весь опор. Круа-Фонтаном назывался великолепный крестообразный павильон, который выстроил один из главных откупщиков Бурре и от которого теперь остались только прекрасные мраморные погреба. Их развалины имеют уже свои легенды…
Бросившись направо, чтобы сократить путь, Креки как главный распорядитель кабаньей охоты предвкушал, что конец ее станет великолепным; но как он ни торопился, приехал к перекрестку только на несколько секунд раньше короля; Ришелье, Таванн, Айян, Граммон, Лораге, Коссе-Бриссак, Субиз, Шовлен и несколько других дворян стояли полукругом около его величества. К ним присоединились другие придворные, и скоро почти все охотники, за исключением немногих опоздавших, стояли перед зарослями, в которые забился кабан. Зрелище было достойно кисти великого художника.
Здесь расстилалась огромная поляна, поросшая столетними деревьями, к которой вели пять дорог, образовывая обширный полумесяц; напротив густых зарослей в ожидании находился очень оживленный король. Он с усилием сдерживая свою лошадь, которая, побелев от пены, оглушенная звуком труб и лаем собак, никак не хотела стоять на месте. По обе руки короля и позади него находились обер-егермейстер, начальник собачьей охоты и распорядитель кабаньей, приглашенные придворные и амазонки. Перед королем не стоял никто. Далее, на границе чащи, с каждой стороны этого пустого пространства, расположились офицеры кабаньей охоты, егеря и конюхи. В чаще бешено ревела свора, заглушая даже звук трубы. Наконец, в лесу, в аллеях, любопытные крестьяне, экипажи с дамами, неприглашенные всадники — все на почтительном расстоянии — составляли задний план живописной картины. Лай, звук труб, щелканье хлыстов, крики конюхов и треск ветвей производили оглушительный шум. Собаки рыскали в зарослях с неслыханным усердием, но никак не могли выгнать кабана из его убежища.
Кабан боролся с удивительной ловкостью и постоянно перебегал от одного куста к другому; то он бросался вперед одним прыжком, чтобы проскочить через свору собак, не пропускавших его, то оборачивался, чтобы ткнуть клыками смельчаков, подступивших слишком близко, но все время держался в местах, совершенно недоступных для охотников.
Собаки свирепо кидались на него, и многие были ранены; время от времени какая-нибудь из них взлетала в воздух с распоротым брюхом, обливаясь кровью. Бедное животное падало на лапы и, забыв свою рану, устремлялось на кабана в неистовом бешенстве.
— Ну, Розе и Рако! — закричал егерям Креки, подъезжая. — Выгоняйте же кабана, трубите ему в уши.
Оба егеря бросились в чащу, в самую середину своры, но кабан не испугался звука их рогов. Он прижался к огромному стволу дуба и раскидал от себя собак сорок, бросавшихся на него и составлявших одну живую груду. Мертвые и раненые собаки устилали землю около его грозной головы; невозможно было приметить на теле кабана хотя бы одно место, куда можно бы всадить пулю, не попав в одну из собак. Опасность для своры возрастала каждую секунду. Кабан был поразительно силен, и становилось все очевиднее, что если борьба продолжится, то, по крайней мере, половина своры погибнет. Нетерпение, беспокойство и жажда победы заставляли охотников и любопытных мечтать о том, чтобы бой поскорее завершился.
— Спустить бульдогов! — приказал Креки.
Егерь, к которому обращался распорядитель кабаньей охоты, был гигантского роста. Он с трудом удерживал двух собак в железных ошейниках, к которым были прикреплены двойные цепи. Эти бульдоги нужны были для того, чтобы бросаться одновременно с двух сторон, хватать кабана сразу за оба уха и наклонять ему голову к земле, чтобы счастливому охотнику можно было воткнуть охотничье копье в левое плечо.
В такую минуту охота на кабана становится опасной. Часто случается, что бульдоги держат его некрепко; иногда кабан оставляет одно ухо в зубах бульдогов и, освободившись от одной собаки, тащит другую, бросается на охотников, потому что взмахи копья возбуждают его бешенство. Тогда надо поражать зверя точно или бросаться в сторону, чтобы избегнуть удара клыком. Но там, где сейчас был кабан, бульдоги ничего не могли с ним поделать; они только могли наброситься на него, чтобы заставить спасаться бегством.
Бульдоги ринулись на кабана с быстротой пули. Раскидав других собак на своем пути, они прыгнули с налитыми кровью глазами и открытой пастью, один справа, другой слева, по своему умению нападать. Увидев их, кабан почуял опасность. Эти враги были способны бороться с ним. Щетина его поднялась, зубы застучали, кровавая пена показалась на клыках, он присел на задние ноги то ли для того, чтобы с большей силой выдержать натиск, то ли для того, чтобы броситься на врагов. Испуганная свора отпрянула. Оба бульдога прямо наскочили на кабана. Зверь не колебался. Отскочив вбок, он уклонился от правой собаки и распорол бок левой. Бульдог страшно завыл, но с невероятным проворством вскочил и оторвал ухо своему противнику. Все это совершилось в течение одной секунды. Кабан продолжал бежать прямо на лошадь, которую Людовик XV с трудом сдерживал. Никто не успел сделать ни шага, ни движения.
Опасность была огромна. Лошадь короля взвилась на дыбы так стремительно, что не смогла сохранить равновесия. Людовик XV с проворством искусного всадника высвободил ноги из стремян и соскочил на землю в ту минуту, когда кабан проткнул клыком заднюю ногу лошади, которая опрокинулась назад и рухнула. Голова ее при этом сильно ударила короля в плечо, он упал в нескольких шагах от взбешенного кабана. Зверь глухо зарычал и, опустив голову, бросился на упавшего всадника. Двадцать охотников соскочили одновременно с лошадей, но никто не смог бы успеть. Раздался крик — крик отчаяния. По толпе пробежал трепет: все подумали, что король погиб.
Внезапно между распростертым на земле королем и кабаном возник человек с охотничьим ножом в руке, этот нож вонзился в свирепого зверя, и тот, пораженный в сердце, упал. Человек с живостью обернулся к королю. Людовик XV проворно встал, прежде чем ему успели помочь. Человек поклонился и сделал движение, чтобы удалиться, но король успел положить руку ему на плечо.
— Кто вы? — спросил он. — Вы, мой спаситель?
— Тот, кому, возможно, потребуется, чтобы ваше величество вспомнили об этом случае однажды.
И, низко поклонившись, незнакомец скрылся в толпе.
Все охотники давно соскочили с лошадей, конюхи, егеря, любопытные столпились вокруг. Спаситель Людовика XV не интересовал никого — все внимание было приковано к королю, и никто не обратил на неизвестного внимания. Все спрашивали его величество, не ушибся ли он; любовь, беспокойство отражались на лицах придворных. Увидев короля здоровым и невредимым, толпа закричала:
— Да здравствует король!
В половине пятого солнце стало быстро спускаться к горизонту. Егеря окружили убежище кабана и изо всех сил трубили, охотники скакали со всех сторон. Крестьяне и крестьянки, желая насладиться зрелищем, сбегались отовсюду. Аллеи, которые вели к Круа-Фонтану, были сплошь заняты всадниками, скакавшими во весь опор. Круа-Фонтаном назывался великолепный крестообразный павильон, который выстроил один из главных откупщиков Бурре и от которого теперь остались только прекрасные мраморные погреба. Их развалины имеют уже свои легенды…
Бросившись направо, чтобы сократить путь, Креки как главный распорядитель кабаньей охоты предвкушал, что конец ее станет великолепным; но как он ни торопился, приехал к перекрестку только на несколько секунд раньше короля; Ришелье, Таванн, Айян, Граммон, Лораге, Коссе-Бриссак, Субиз, Шовлен и несколько других дворян стояли полукругом около его величества. К ним присоединились другие придворные, и скоро почти все охотники, за исключением немногих опоздавших, стояли перед зарослями, в которые забился кабан. Зрелище было достойно кисти великого художника.
Здесь расстилалась огромная поляна, поросшая столетними деревьями, к которой вели пять дорог, образовывая обширный полумесяц; напротив густых зарослей в ожидании находился очень оживленный король. Он с усилием сдерживая свою лошадь, которая, побелев от пены, оглушенная звуком труб и лаем собак, никак не хотела стоять на месте. По обе руки короля и позади него находились обер-егермейстер, начальник собачьей охоты и распорядитель кабаньей, приглашенные придворные и амазонки. Перед королем не стоял никто. Далее, на границе чащи, с каждой стороны этого пустого пространства, расположились офицеры кабаньей охоты, егеря и конюхи. В чаще бешено ревела свора, заглушая даже звук трубы. Наконец, в лесу, в аллеях, любопытные крестьяне, экипажи с дамами, неприглашенные всадники — все на почтительном расстоянии — составляли задний план живописной картины. Лай, звук труб, щелканье хлыстов, крики конюхов и треск ветвей производили оглушительный шум. Собаки рыскали в зарослях с неслыханным усердием, но никак не могли выгнать кабана из его убежища.
Кабан боролся с удивительной ловкостью и постоянно перебегал от одного куста к другому; то он бросался вперед одним прыжком, чтобы проскочить через свору собак, не пропускавших его, то оборачивался, чтобы ткнуть клыками смельчаков, подступивших слишком близко, но все время держался в местах, совершенно недоступных для охотников.
Собаки свирепо кидались на него, и многие были ранены; время от времени какая-нибудь из них взлетала в воздух с распоротым брюхом, обливаясь кровью. Бедное животное падало на лапы и, забыв свою рану, устремлялось на кабана в неистовом бешенстве.
— Ну, Розе и Рако! — закричал егерям Креки, подъезжая. — Выгоняйте же кабана, трубите ему в уши.
Оба егеря бросились в чащу, в самую середину своры, но кабан не испугался звука их рогов. Он прижался к огромному стволу дуба и раскидал от себя собак сорок, бросавшихся на него и составлявших одну живую груду. Мертвые и раненые собаки устилали землю около его грозной головы; невозможно было приметить на теле кабана хотя бы одно место, куда можно бы всадить пулю, не попав в одну из собак. Опасность для своры возрастала каждую секунду. Кабан был поразительно силен, и становилось все очевиднее, что если борьба продолжится, то, по крайней мере, половина своры погибнет. Нетерпение, беспокойство и жажда победы заставляли охотников и любопытных мечтать о том, чтобы бой поскорее завершился.
— Спустить бульдогов! — приказал Креки.
Егерь, к которому обращался распорядитель кабаньей охоты, был гигантского роста. Он с трудом удерживал двух собак в железных ошейниках, к которым были прикреплены двойные цепи. Эти бульдоги нужны были для того, чтобы бросаться одновременно с двух сторон, хватать кабана сразу за оба уха и наклонять ему голову к земле, чтобы счастливому охотнику можно было воткнуть охотничье копье в левое плечо.
В такую минуту охота на кабана становится опасной. Часто случается, что бульдоги держат его некрепко; иногда кабан оставляет одно ухо в зубах бульдогов и, освободившись от одной собаки, тащит другую, бросается на охотников, потому что взмахи копья возбуждают его бешенство. Тогда надо поражать зверя точно или бросаться в сторону, чтобы избегнуть удара клыком. Но там, где сейчас был кабан, бульдоги ничего не могли с ним поделать; они только могли наброситься на него, чтобы заставить спасаться бегством.
Бульдоги ринулись на кабана с быстротой пули. Раскидав других собак на своем пути, они прыгнули с налитыми кровью глазами и открытой пастью, один справа, другой слева, по своему умению нападать. Увидев их, кабан почуял опасность. Эти враги были способны бороться с ним. Щетина его поднялась, зубы застучали, кровавая пена показалась на клыках, он присел на задние ноги то ли для того, чтобы с большей силой выдержать натиск, то ли для того, чтобы броситься на врагов. Испуганная свора отпрянула. Оба бульдога прямо наскочили на кабана. Зверь не колебался. Отскочив вбок, он уклонился от правой собаки и распорол бок левой. Бульдог страшно завыл, но с невероятным проворством вскочил и оторвал ухо своему противнику. Все это совершилось в течение одной секунды. Кабан продолжал бежать прямо на лошадь, которую Людовик XV с трудом сдерживал. Никто не успел сделать ни шага, ни движения.
Опасность была огромна. Лошадь короля взвилась на дыбы так стремительно, что не смогла сохранить равновесия. Людовик XV с проворством искусного всадника высвободил ноги из стремян и соскочил на землю в ту минуту, когда кабан проткнул клыком заднюю ногу лошади, которая опрокинулась назад и рухнула. Голова ее при этом сильно ударила короля в плечо, он упал в нескольких шагах от взбешенного кабана. Зверь глухо зарычал и, опустив голову, бросился на упавшего всадника. Двадцать охотников соскочили одновременно с лошадей, но никто не смог бы успеть. Раздался крик — крик отчаяния. По толпе пробежал трепет: все подумали, что король погиб.
Внезапно между распростертым на земле королем и кабаном возник человек с охотничьим ножом в руке, этот нож вонзился в свирепого зверя, и тот, пораженный в сердце, упал. Человек с живостью обернулся к королю. Людовик XV проворно встал, прежде чем ему успели помочь. Человек поклонился и сделал движение, чтобы удалиться, но король успел положить руку ему на плечо.
— Кто вы? — спросил он. — Вы, мой спаситель?
— Тот, кому, возможно, потребуется, чтобы ваше величество вспомнили об этом случае однажды.
И, низко поклонившись, незнакомец скрылся в толпе.
Все охотники давно соскочили с лошадей, конюхи, егеря, любопытные столпились вокруг. Спаситель Людовика XV не интересовал никого — все внимание было приковано к королю, и никто не обратил на неизвестного внимания. Все спрашивали его величество, не ушибся ли он; любовь, беспокойство отражались на лицах придворных. Увидев короля здоровым и невредимым, толпа закричала:
— Да здравствует король!
VII
Коней охоты
Король был весь в пыли; взволнованный пережитым потрясением, он еще не успокоился, но был здоров и невредим — он даже не получил ни малейшей царапины.
Можно себе представить, как должна была отреагировать на подобное происшествие толпа. Многие еще дрожали от страха, хотя опасность уже миновала. Никто не мог отвести глаз от короля.
Прошло несколько минут, и де Граммон, раздвинув плотный ряд людей, окружавших короля, подошел к нему, таща за собой богато одетого человека, толстого и с румяным лицом.
— Государь, — сказал герцог, — вот один из ваших главных откупщиков, Бурре. Он пришел на коленях умолять ваше величество отдохнуть в его павильоне.
— Бурре прав, государь, — с живостью сказал Ришелье, — несколько минут отдыха вам необходимы, прежде чем вы отправитесь в Шуази.
Король колебался. Видимо, ему не хотелось отдыхать в павильоне, а может, он еще не совсем опомнился.
— Да-да, извольте отдохнуть, ваше величество, по крайней мере час, — произнес чей-то запыхавшийся голос, — я это предписываю вам.
— А, Пейрони! — сказал Граммон, уступая дорогу доктору.
— К счастью, ничего другого не требуется, — сказал знаменитый хирург, — но все равно, прежде чем вы, ваше величество, сядете на лошадь, вам следует полежать.
— Хорошо, — решил король, — я пойду к вам, Бурре.
— О государь! — закричал откупщик, молитвенно сложив руки. — Если бы это ужасное происшествие не подвергло опасности драгоценную жизнь вашего величества, я возблагодарил бы Бога за Его милость.
— Приезжайте в Версаль, — сказал с любезным видом король.
Бурре схватил руку, которую протягивал ему король, и почтительно поцеловал ее, потом быстро пошел к павильону, чтобы отдать распоряжения. Людовик XV осмотрелся вокруг.
— Да здравствует король! — кричала толпа с искренним ликованием, которое оправдывало имя «Возлюбленный», данное ему народом.
— Благодарю, друзья, — Людовик XV, махнув рукой. Потом, словно пораженный внезапной мыслью, он с тревогой спросил:
— А Цезарь? Что с ним?
Он обернулся, ища глазами своего коня. Бедное животное, покрытое потом, дрожало. Один конюх держал его за узду, другой разнуздывал, а третий обтирал сеном. Король поласкал рукой Цезаря, глаза которого были налиты кровью и чье дыхание было таким тяжелым.
— Государь, — сказал Пейрони, — вам пора идти в павильон.
Король согласно кивнул.
— Вашу руку, Ришелье, — сказал он.
Герцог поспешно подошел и подал руку королю. Такая милость была очень велика, и завистливое выражение отобразилось на лицах всех придворных. Король, опираясь на руку герцога, сделал несколько шагов; окружавшая его толпа раздвинулась, и на открывшемся пространстве оказался труп кабана. Людовик XV остановился перед окровавленным животным.
— Какие славные клыки! — сказал он.
У кабана действительно была пара чудовищных клыков. Охотничий нож остался в ране. Сила удара была такова, что лезвие вошло в тело зверя по рукоять.
Король оставил руку Ришелье, поставил правую ногу на кабана и, ухватившись обеими руками за нож, хотел было его вытащить, но усилия оказались тщетными, нож так и остался в ране.
— Право же, тот, кто убил этого кабана, настоящий Геркулес! — сказал король.
Он подозвал егеря, который держал на привязи бульдогов, и сказал ему:
— Вынь этот нож.
Силач повиновался; он выдернул окровавленный нож, и по напряжению его мускулов можно было судить, каких усилий это стоило. Король осмотрелся вокруг.
— Где же мой спаситель? — спохватился он.
Взоры собравшихся отыскивали того, о ком спрашивал король, но он исчез.
— Как, — продолжал Людовик, — он скрылся, не ожидая награды?! Значит, он не придворный, — прибавил король, улыбаясь.
— Я не видел его, государь, — сказал Ришелье, — я так был потрясен опасностью, которой подвергались вы, ваше величество…
— Я его узнаю без труда! — перебил король. — Это человек высокого роста, бледный и весь в черном.
— Вашему величеству угодно, чтобы мы отыскали его? — спросил герцог де Граммон.
— Нет, — отвечал король, — пусть делает что хочет. Когда он пожелает получить награду, он придет просить ее… Однако мне хотелось бы знать, кто он…
— Я думаю, ваше величество, вы все узнаете, — сказал Креки.
— Каким образом, Креки?
Можно себе представить, как должна была отреагировать на подобное происшествие толпа. Многие еще дрожали от страха, хотя опасность уже миновала. Никто не мог отвести глаз от короля.
Прошло несколько минут, и де Граммон, раздвинув плотный ряд людей, окружавших короля, подошел к нему, таща за собой богато одетого человека, толстого и с румяным лицом.
— Государь, — сказал герцог, — вот один из ваших главных откупщиков, Бурре. Он пришел на коленях умолять ваше величество отдохнуть в его павильоне.
— Бурре прав, государь, — с живостью сказал Ришелье, — несколько минут отдыха вам необходимы, прежде чем вы отправитесь в Шуази.
Король колебался. Видимо, ему не хотелось отдыхать в павильоне, а может, он еще не совсем опомнился.
— Да-да, извольте отдохнуть, ваше величество, по крайней мере час, — произнес чей-то запыхавшийся голос, — я это предписываю вам.
— А, Пейрони! — сказал Граммон, уступая дорогу доктору.
— К счастью, ничего другого не требуется, — сказал знаменитый хирург, — но все равно, прежде чем вы, ваше величество, сядете на лошадь, вам следует полежать.
— Хорошо, — решил король, — я пойду к вам, Бурре.
— О государь! — закричал откупщик, молитвенно сложив руки. — Если бы это ужасное происшествие не подвергло опасности драгоценную жизнь вашего величества, я возблагодарил бы Бога за Его милость.
— Приезжайте в Версаль, — сказал с любезным видом король.
Бурре схватил руку, которую протягивал ему король, и почтительно поцеловал ее, потом быстро пошел к павильону, чтобы отдать распоряжения. Людовик XV осмотрелся вокруг.
— Да здравствует король! — кричала толпа с искренним ликованием, которое оправдывало имя «Возлюбленный», данное ему народом.
— Благодарю, друзья, — Людовик XV, махнув рукой. Потом, словно пораженный внезапной мыслью, он с тревогой спросил:
— А Цезарь? Что с ним?
Он обернулся, ища глазами своего коня. Бедное животное, покрытое потом, дрожало. Один конюх держал его за узду, другой разнуздывал, а третий обтирал сеном. Король поласкал рукой Цезаря, глаза которого были налиты кровью и чье дыхание было таким тяжелым.
— Государь, — сказал Пейрони, — вам пора идти в павильон.
Король согласно кивнул.
— Вашу руку, Ришелье, — сказал он.
Герцог поспешно подошел и подал руку королю. Такая милость была очень велика, и завистливое выражение отобразилось на лицах всех придворных. Король, опираясь на руку герцога, сделал несколько шагов; окружавшая его толпа раздвинулась, и на открывшемся пространстве оказался труп кабана. Людовик XV остановился перед окровавленным животным.
— Какие славные клыки! — сказал он.
У кабана действительно была пара чудовищных клыков. Охотничий нож остался в ране. Сила удара была такова, что лезвие вошло в тело зверя по рукоять.
Король оставил руку Ришелье, поставил правую ногу на кабана и, ухватившись обеими руками за нож, хотел было его вытащить, но усилия оказались тщетными, нож так и остался в ране.
— Право же, тот, кто убил этого кабана, настоящий Геркулес! — сказал король.
Он подозвал егеря, который держал на привязи бульдогов, и сказал ему:
— Вынь этот нож.
Силач повиновался; он выдернул окровавленный нож, и по напряжению его мускулов можно было судить, каких усилий это стоило. Король осмотрелся вокруг.
— Где же мой спаситель? — спохватился он.
Взоры собравшихся отыскивали того, о ком спрашивал король, но он исчез.
— Как, — продолжал Людовик, — он скрылся, не ожидая награды?! Значит, он не придворный, — прибавил король, улыбаясь.
— Я не видел его, государь, — сказал Ришелье, — я так был потрясен опасностью, которой подвергались вы, ваше величество…
— Я его узнаю без труда! — перебил король. — Это человек высокого роста, бледный и весь в черном.
— Вашему величеству угодно, чтобы мы отыскали его? — спросил герцог де Граммон.
— Нет, — отвечал король, — пусть делает что хочет. Когда он пожелает получить награду, он придет просить ее… Однако мне хотелось бы знать, кто он…
— Я думаю, ваше величество, вы все узнаете, — сказал Креки.
— Каким образом, Креки?