Страница:
— Когда этот человек исчез в толпе, за ним бросился Таванн.
— Государь, — сказал Пейрони, подходя, — я настаиваю, чтобы ваше величество отдохнули.
Король опять взял под руку герцога де Ришелье и направился к павильону.
VIII
IX
X
XI
— Государь, — сказал Пейрони, подходя, — я настаиваю, чтобы ваше величество отдохнули.
Король опять взял под руку герцога де Ришелье и направился к павильону.
VIII
Сон короля
Павильон Круа-Фонтан, на постройку которого Бурре отсыпал золото буквально пригоршнями, считался истинным шедевром. Лестницы были отделаны фарфором, перила — хрусталем, украшенным филигранным золотом и серебром. Гостиная и будуары были полны предметов искусства, поистине неподражаемых. В числе прочего там был и кабинет из китайского и японского фарфора.
В этот-то кабинет привели короля. Людовик лег на великолепный диван, покрытый восточной материей. Китайские шторы задернули, и кабинет погрузился в полумрак.
Король остался один. Ришелье, Граммон и д'Айян ждали его в соседней комнате. Отдыхая от усталости и волнения, которые в нем вызвало неожиданное происшествие, жертвой которого он едва не стал, Людовик XV вскоре заснул. Дыхание его было ровным, а спокойное и улыбающееся лицо говорило о том, что он уже не переживал по поводу опасности. Король видел во сне, будто находится в лесу, на том перекрестке, где сегодня останавливался на несколько минут. Он услышал глухой звук, постепенно усиливавшийся, и увидел хрустальную раковину с позолоченными колесами, а в ней восхитительную нимфу. Раковина остановилась возле него, хорошенькая нимфа медленно встала и бросила поводья. Она приподняла свою прозрачную юбку, показав крошечную ножку, обутую в сандалии, позволявшие видеть изумрудные и рубиновые перстни на каждом пальчике ноги. Юная нимфа вышла из раковины и осталась неподвижно стоять возле короля. Потом деревья исчезли, и вместо леса появились стены, украшенные фарфоровыми медальонами. Нимфа все еще была тут. Робко протянув руку, король взял маленькую ручку нимфы, тихо привлек ее к себе, наклонился и припал губами к белой атласной коже. Маленькая ручка трепетала в его руке.
Людовик попытался привлечь нимфу еще ближе. Она повиновалась и тихо, медленно, грациозно наклонилась. Голова ее приблизилась к голове короля, и мелодичный голос проговорил:
— Я вас люблю!
Потом ее свежие губы оставили на лбу короля горячий поцелуй. Людовик почувствовал, что глубокое счастье наполнило его сердце. Он подавил вздох и открыл глаза, протягивая руки, чтобы удержать нимфу…
Король приподнялся. Маленькая дверь закрылась, и он увидел, как за ней мелькнуло белое платье. Он встал, проведя рукой по лбу, и прямо пошел к тому месту, где в его видении затворилась маленькая дверь. Но на фарфоровой стене не было никакой двери.
— Это был сон! — решил он.
Но, опустив глаза, король замер, потом быстро наклонился и поднял вещицу, лежавшую на ковре перед диваном. Это был рубиновый перстень.
— Такой же был у нее на ноге, — вспомнил король. Он вернулся к тому месту в стене, которое уже рассматривал.
— Нет даже следа двери! — пробормотал он после внимательного осмотра. — Не иначе это причуды сновидения! Притом сновидения приятного, потому что нимфа восхитительна… Но этот перстень! — воскликнул он, нетерпеливо топнув ногой.
В дверь тихо постучались.
— Войдите! — сказал король. Голова Ришелье показалась в двери.
— Государь, — сказал герцог, входя, — я слышал, как вы ходите, и подумал, что, может быть, вам нужны мои услуги.
— Да, — сказал король. — Велите все приготовить для отъезда, любезный герцог, и позовите Бурре.
Король не спускал глаз с того места в стене, где исчезла хорошенькая нимфа.
В этот-то кабинет привели короля. Людовик лег на великолепный диван, покрытый восточной материей. Китайские шторы задернули, и кабинет погрузился в полумрак.
Король остался один. Ришелье, Граммон и д'Айян ждали его в соседней комнате. Отдыхая от усталости и волнения, которые в нем вызвало неожиданное происшествие, жертвой которого он едва не стал, Людовик XV вскоре заснул. Дыхание его было ровным, а спокойное и улыбающееся лицо говорило о том, что он уже не переживал по поводу опасности. Король видел во сне, будто находится в лесу, на том перекрестке, где сегодня останавливался на несколько минут. Он услышал глухой звук, постепенно усиливавшийся, и увидел хрустальную раковину с позолоченными колесами, а в ней восхитительную нимфу. Раковина остановилась возле него, хорошенькая нимфа медленно встала и бросила поводья. Она приподняла свою прозрачную юбку, показав крошечную ножку, обутую в сандалии, позволявшие видеть изумрудные и рубиновые перстни на каждом пальчике ноги. Юная нимфа вышла из раковины и осталась неподвижно стоять возле короля. Потом деревья исчезли, и вместо леса появились стены, украшенные фарфоровыми медальонами. Нимфа все еще была тут. Робко протянув руку, король взял маленькую ручку нимфы, тихо привлек ее к себе, наклонился и припал губами к белой атласной коже. Маленькая ручка трепетала в его руке.
Людовик попытался привлечь нимфу еще ближе. Она повиновалась и тихо, медленно, грациозно наклонилась. Голова ее приблизилась к голове короля, и мелодичный голос проговорил:
— Я вас люблю!
Потом ее свежие губы оставили на лбу короля горячий поцелуй. Людовик почувствовал, что глубокое счастье наполнило его сердце. Он подавил вздох и открыл глаза, протягивая руки, чтобы удержать нимфу…
Король приподнялся. Маленькая дверь закрылась, и он увидел, как за ней мелькнуло белое платье. Он встал, проведя рукой по лбу, и прямо пошел к тому месту, где в его видении затворилась маленькая дверь. Но на фарфоровой стене не было никакой двери.
— Это был сон! — решил он.
Но, опустив глаза, король замер, потом быстро наклонился и поднял вещицу, лежавшую на ковре перед диваном. Это был рубиновый перстень.
— Такой же был у нее на ноге, — вспомнил король. Он вернулся к тому месту в стене, которое уже рассматривал.
— Нет даже следа двери! — пробормотал он после внимательного осмотра. — Не иначе это причуды сновидения! Притом сновидения приятного, потому что нимфа восхитительна… Но этот перстень! — воскликнул он, нетерпеливо топнув ногой.
В дверь тихо постучались.
— Войдите! — сказал король. Голова Ришелье показалась в двери.
— Государь, — сказал герцог, входя, — я слышал, как вы ходите, и подумал, что, может быть, вам нужны мои услуги.
— Да, — сказал король. — Велите все приготовить для отъезда, любезный герцог, и позовите Бурре.
Король не спускал глаз с того места в стене, где исчезла хорошенькая нимфа.
IX
Виконт де Таванн
Чтобы разобраться в том, о чем пойдет речь далее, следует вернуться назад, к той минуте, когда испуганная бешеным кабаном лошадь подвергла опасности жизнь короля и когда вдруг явился таинственный спаситель.
Смерть кабана, спасение короля и исчезновение человека, спасшего его, совершились за считанные мгновения, после которых толпа бросилась и окружила Людовика Возлюбленного.
Человек, спасший короля Франции и без колебаний рисковавший ради этого своей жизнью, проскользнул в тесные ряды придворных и зевак, так что никто из присутствующих не заметил его исчезновения, кроме одного человека.
Человеком, так сильно заинтересовавшимся спасителем короля, был виконт де Таванн.
В ту минуту, когда король упал, Таванн находился в нескольких шагах позади его величества, он сидел в седле и тотчас же спрыгнул на землю, но, как ни быстро было его движение, он оказался на земле в то самое мгновение, когда кабан упал, сраженный охотничьим ножом незнакомца. Человек, убивший кабана, стоял спиной к Таванну; он обернулся к нему лицом только в то мгновение, когда бросился в толпу, после своего краткого ответа королю.
Он пробежал мимо Таванна, тот вскрикнул, потом, быстро взглянув на короля, убедился, что Людовик XV жив и здоров, и последовал за незнакомцем.
Как ни кратко было то мгновение, в течение которого Людовик XV видел своего спасителя, король заметил, «что это человек высокого роста, бледный и весь в черном», Спаситель короля действительно был высокого роста, его костюм, очень строгий, был черным, а лицо имело желтоватый оттенок. Он исчез в густой чаще, ветви которой закрылись за ним, когда его настиг Таванн. Виконт не проронил ни слова, он только положил руку на плечо незнакомца; тот обернулся и пристально посмотрел на Таванна. В этот момент раздавались крики толпы:
— Да здравствует король!
Незнакомец, не говоря ни слова, сделал Таванну знак следовать за ним. Оба шли молча по густой чаще, где не было ни дорог, ни тропинок. Когда они отошли на значительное расстояние, незнакомец остановился и спросил:
— Что вы хотите мне сказать?
— То, что я вам всегда говорю, когда счастливый случай сводит нас, — отвечал виконт. — Что я могу для вас сделать, месье?
Незнакомец печально улыбнулся.
— Ничего! — сказал он.
— Опять ничего?
— Время еще не пришло!
— Однако чего же вы ожидаете? Вы оказали королю одну из таких услуг, за которые не отказывают человеку ни в какой просьбе.
— Я ничего не хочу просить сейчас.
— Но почему?
— Потому что, повторяю, время еще не пришло.
— Мне не понять, что заставляет вас так поступать, — продолжил виконт после некоторого молчания, — но, так как эта причина существует, не мое дело расспрашивать о ней. Скажите мне только, почему вы скрылись от признательности короля?
— Король сказал мне все, что хотел сказать, а мне нечего было ответить помимо того, что я ему ответил.
— Вы откладываете королевскую благодарность на будущее?
— Да, если король не забудет.
— А если король пожелает узнать кто вы, что я должен делать?
— Не говорить ничего, что могло бы навести на мысль, что вы меня знаете, виконт.
— Даже если бы это могло быть для вас полезно?
— В таком случае вы будете предупреждены.
— Как, месье?
— Вы будете предупреждены в надлежащую минуту, виконт. К сожалению, это все, что я могу вам сказать.
Таванн всплеснул руками в нетерпении.
— Какой вы странный человек! — сказал он. Незнакомец тихо покачал головой.
— Если бы вы меня знали так, как я знаю сам себя, — ответил он, — я показался бы вам еще страннее. Не будем более говорить обо мне, — прибавил он, переменив тон.
— Напротив, будем говорить! — с живостью возразил Таванн. — Между нами есть серьезные узы искренней дружбы, потому что узел, скрепляющий эти узы, — признательность.
— Виконт…
— Я ваш должник, — продолжал Таванн твердым голосом, — и свой долг я не могу оплатить ничем, кроме стараний сделать то же, что вы сделали для меня. Дайте же мне возможность погасить этот долг.
— Будьте терпеливы!
— Вот уже пять лет вы мне велите ждать, и все эти пять лет вы мне постоянно оказывали услуги, я же так и не смог быть вам полезен чем-либо, но я хочу, чтобы вы доставили мне возможность принести вам пользу.
Таванн подошел к незнакомцу, схватил его руки и крепко пожал.
— Послушайте, — сказал он, — сейчас, когда, тревожась за жизнь короля, я увидел, что вы быстрее мысли бросились между опасностью и тем, кому она угрожала, я испытал в сердце чувство, которое не могу выразить. В одно мгновение кабан был убит, король спасен, а вы исчезли. В этот краткий миг я оценил все ваше великодушие, всю вашу силу и все ваше мужество, потому что, увидев, что вы делаете, я вспомнил все, что вы уже сделали. Уверившись, что король жив и невредим, я бросился за вами, я хотел вас увидеть и сказать вам: «Жильбер, это я нашел Сабину! Жильбер, я знаю часть ваших тайн! Жильбер, почему мне нельзя узнать остальные тайны? Почему мне не узнать, какой вы человек? Разве вы не питаете ко мне доверия?»
Жильбер — а это был он, брат Нисетты, жених Сабины Даже, таинственный человек, принимавший столько странных обликов, — поднял голову и пристально посмотрел на Таванна.
— Вы хотите, чтобы ваша дружба была мне полезна? — спросил он.
— Да, — отвечал Таванн, — очень хочу.
— Ну хорошо, я вас попрошу оказать мне важную услугу.
Таванн сделал знак, означавший, что он слушает с нетерпением.
— Вы помните все подробности нашей первой встречи? — спросил Жильбер.
— Помню ли я! — вскричал Таванн. — Как я могу забыть самое странное и, может быть, самое важное происшествие в моей жизни!
— Король завтра проведет целый день в Шуази?
— Да, но не будет охотиться. Он совершит прогулку верхом и в карете по лесу, а потом в семь часов состоится большой ужин.
— На ужин приедут приглашенные из Парижа?
— Несколько человек: в Шуази приглашаются к ужину немногие, потому что столовая невелика.
— За ужином, — продолжал Жильбер, — наверняка будут говорить о Фейдо де Марвиле и Петушином Рыцаре.
— Кто же будет говорить?
— Особы, приехавшие из Парижа. Расскажите же им с мельчайшими подробностями, не опуская ничего, все о нашей первой встрече.
Таванн вздрогнул.
— Как, — сказал он, — вы хотите?
— Чтобы вы рассказали все королю.
— Но…
— Так надо… Это единственная услуга, о которой я вас прошу.
Таванн протянул руку Жильберу и сказал:
— Я сделаю это.
— Вы не пропустите ничего?
— Ничего, решительно ничего.
— Вот уже наступает ночь, и король сейчас выйдет из павильона, в котором отдыхал.
— Король в павильоне? — с удивлением спросил Таванн. — Откуда вы это знаете?
— Говорю вам: он там. Пейрони поспешил к королю, пока мы были здесь, и как доктор рекомендовал его величеству отдохнуть час, а так как павильон — единственное место поблизости, то король отправился туда. Он покинет павильон через четверть часа.
— Жильбер! Жильбер! — сказал Таванн с глубоким удивлением. — То, что вы мне говорите, более чем странно. Ведь Пейрони не был с нами во время этого происшествия, я вас не оставлял ни на минуту, как же вам известно, что приходил Пейрони и советовал королю отдохнуть в павильоне?
— Он лишь посоветовал отдохнуть, а откупщик Бурре сразу предложил королю свой павильон.
— Жильбер! Невозможно, чтобы вы это знали!
Послышался топот лошадей.
— Вон по дороге едет всадник, — сказал Жильбер, — расспросите его.
Он потащил Таванна за руку к дороге. По ней проезжал маркиз де Креки. Увидев Таванна, он остановил лошадь, Жильбер же спрятался так, чтобы маркиз его не увидел.
— Где король? — спросил Таванн.
— В павильоне у Бурре, — ответил маркиз.
— Зачем он туда отправился, маркиз?
— Пейрони предписал ему отдохнуть с час, прежде чем продолжать путь, и Бурре попросил короля отдохнуть в его павильоне. Король сейчас выезжает, я отправляюсь за его каретой.
Креки ускакал. Таванн стоял в неподвижной задумчивости.
— Ну, что? — спросил его Жильбер, выходя из укрытия. — Вы убедились, виконт?
— Что же вы за человек? — спросил Таванн.
— Со временем узнаете. Теперь возвращайтесь к королю. Ваше продолжительное отсутствие не должно быть замечено, и, если кто-нибудь из придворных заметил, как вы бросились за мной, скажите, что не смогли меня догнать.
— Так и скажу, месье!
— Вы не забудете своего обещания?
Таванн заверил движением головы, что будет помнить о данном слове.
— Виконт, — продолжил Жильбер, переменив тон и низко поклонившись, — мне остается только сказать вам одно слово, но в этом слове будет выражаться все: благодарю!
Таванн протянул руку Жильберу, после чего поспешил к павильону. Был слышен стук экипажей и топот лошадей. А Жильбер бросился в почти непроходимую, увитую столетним плющом чащу. Послышалось пение петуха, повторившееся дважды. Плющ раздвинулся, и черная косматая голова появилась в полутени.
— Письмо? — спросил Жильбер коротко.
— Доставлено.
— А Хохлатый Петух?
— В павильоне.
— Какие известия из Парижа?
— Никаких.
Жильбер сделал знак рукой — и голова скрылась.
Смерть кабана, спасение короля и исчезновение человека, спасшего его, совершились за считанные мгновения, после которых толпа бросилась и окружила Людовика Возлюбленного.
Человек, спасший короля Франции и без колебаний рисковавший ради этого своей жизнью, проскользнул в тесные ряды придворных и зевак, так что никто из присутствующих не заметил его исчезновения, кроме одного человека.
Человеком, так сильно заинтересовавшимся спасителем короля, был виконт де Таванн.
В ту минуту, когда король упал, Таванн находился в нескольких шагах позади его величества, он сидел в седле и тотчас же спрыгнул на землю, но, как ни быстро было его движение, он оказался на земле в то самое мгновение, когда кабан упал, сраженный охотничьим ножом незнакомца. Человек, убивший кабана, стоял спиной к Таванну; он обернулся к нему лицом только в то мгновение, когда бросился в толпу, после своего краткого ответа королю.
Он пробежал мимо Таванна, тот вскрикнул, потом, быстро взглянув на короля, убедился, что Людовик XV жив и здоров, и последовал за незнакомцем.
Как ни кратко было то мгновение, в течение которого Людовик XV видел своего спасителя, король заметил, «что это человек высокого роста, бледный и весь в черном», Спаситель короля действительно был высокого роста, его костюм, очень строгий, был черным, а лицо имело желтоватый оттенок. Он исчез в густой чаще, ветви которой закрылись за ним, когда его настиг Таванн. Виконт не проронил ни слова, он только положил руку на плечо незнакомца; тот обернулся и пристально посмотрел на Таванна. В этот момент раздавались крики толпы:
— Да здравствует король!
Незнакомец, не говоря ни слова, сделал Таванну знак следовать за ним. Оба шли молча по густой чаще, где не было ни дорог, ни тропинок. Когда они отошли на значительное расстояние, незнакомец остановился и спросил:
— Что вы хотите мне сказать?
— То, что я вам всегда говорю, когда счастливый случай сводит нас, — отвечал виконт. — Что я могу для вас сделать, месье?
Незнакомец печально улыбнулся.
— Ничего! — сказал он.
— Опять ничего?
— Время еще не пришло!
— Однако чего же вы ожидаете? Вы оказали королю одну из таких услуг, за которые не отказывают человеку ни в какой просьбе.
— Я ничего не хочу просить сейчас.
— Но почему?
— Потому что, повторяю, время еще не пришло.
— Мне не понять, что заставляет вас так поступать, — продолжил виконт после некоторого молчания, — но, так как эта причина существует, не мое дело расспрашивать о ней. Скажите мне только, почему вы скрылись от признательности короля?
— Король сказал мне все, что хотел сказать, а мне нечего было ответить помимо того, что я ему ответил.
— Вы откладываете королевскую благодарность на будущее?
— Да, если король не забудет.
— А если король пожелает узнать кто вы, что я должен делать?
— Не говорить ничего, что могло бы навести на мысль, что вы меня знаете, виконт.
— Даже если бы это могло быть для вас полезно?
— В таком случае вы будете предупреждены.
— Как, месье?
— Вы будете предупреждены в надлежащую минуту, виконт. К сожалению, это все, что я могу вам сказать.
Таванн всплеснул руками в нетерпении.
— Какой вы странный человек! — сказал он. Незнакомец тихо покачал головой.
— Если бы вы меня знали так, как я знаю сам себя, — ответил он, — я показался бы вам еще страннее. Не будем более говорить обо мне, — прибавил он, переменив тон.
— Напротив, будем говорить! — с живостью возразил Таванн. — Между нами есть серьезные узы искренней дружбы, потому что узел, скрепляющий эти узы, — признательность.
— Виконт…
— Я ваш должник, — продолжал Таванн твердым голосом, — и свой долг я не могу оплатить ничем, кроме стараний сделать то же, что вы сделали для меня. Дайте же мне возможность погасить этот долг.
— Будьте терпеливы!
— Вот уже пять лет вы мне велите ждать, и все эти пять лет вы мне постоянно оказывали услуги, я же так и не смог быть вам полезен чем-либо, но я хочу, чтобы вы доставили мне возможность принести вам пользу.
Таванн подошел к незнакомцу, схватил его руки и крепко пожал.
— Послушайте, — сказал он, — сейчас, когда, тревожась за жизнь короля, я увидел, что вы быстрее мысли бросились между опасностью и тем, кому она угрожала, я испытал в сердце чувство, которое не могу выразить. В одно мгновение кабан был убит, король спасен, а вы исчезли. В этот краткий миг я оценил все ваше великодушие, всю вашу силу и все ваше мужество, потому что, увидев, что вы делаете, я вспомнил все, что вы уже сделали. Уверившись, что король жив и невредим, я бросился за вами, я хотел вас увидеть и сказать вам: «Жильбер, это я нашел Сабину! Жильбер, я знаю часть ваших тайн! Жильбер, почему мне нельзя узнать остальные тайны? Почему мне не узнать, какой вы человек? Разве вы не питаете ко мне доверия?»
Жильбер — а это был он, брат Нисетты, жених Сабины Даже, таинственный человек, принимавший столько странных обликов, — поднял голову и пристально посмотрел на Таванна.
— Вы хотите, чтобы ваша дружба была мне полезна? — спросил он.
— Да, — отвечал Таванн, — очень хочу.
— Ну хорошо, я вас попрошу оказать мне важную услугу.
Таванн сделал знак, означавший, что он слушает с нетерпением.
— Вы помните все подробности нашей первой встречи? — спросил Жильбер.
— Помню ли я! — вскричал Таванн. — Как я могу забыть самое странное и, может быть, самое важное происшествие в моей жизни!
— Король завтра проведет целый день в Шуази?
— Да, но не будет охотиться. Он совершит прогулку верхом и в карете по лесу, а потом в семь часов состоится большой ужин.
— На ужин приедут приглашенные из Парижа?
— Несколько человек: в Шуази приглашаются к ужину немногие, потому что столовая невелика.
— За ужином, — продолжал Жильбер, — наверняка будут говорить о Фейдо де Марвиле и Петушином Рыцаре.
— Кто же будет говорить?
— Особы, приехавшие из Парижа. Расскажите же им с мельчайшими подробностями, не опуская ничего, все о нашей первой встрече.
Таванн вздрогнул.
— Как, — сказал он, — вы хотите?
— Чтобы вы рассказали все королю.
— Но…
— Так надо… Это единственная услуга, о которой я вас прошу.
Таванн протянул руку Жильберу и сказал:
— Я сделаю это.
— Вы не пропустите ничего?
— Ничего, решительно ничего.
— Вот уже наступает ночь, и король сейчас выйдет из павильона, в котором отдыхал.
— Король в павильоне? — с удивлением спросил Таванн. — Откуда вы это знаете?
— Говорю вам: он там. Пейрони поспешил к королю, пока мы были здесь, и как доктор рекомендовал его величеству отдохнуть час, а так как павильон — единственное место поблизости, то король отправился туда. Он покинет павильон через четверть часа.
— Жильбер! Жильбер! — сказал Таванн с глубоким удивлением. — То, что вы мне говорите, более чем странно. Ведь Пейрони не был с нами во время этого происшествия, я вас не оставлял ни на минуту, как же вам известно, что приходил Пейрони и советовал королю отдохнуть в павильоне?
— Он лишь посоветовал отдохнуть, а откупщик Бурре сразу предложил королю свой павильон.
— Жильбер! Невозможно, чтобы вы это знали!
Послышался топот лошадей.
— Вон по дороге едет всадник, — сказал Жильбер, — расспросите его.
Он потащил Таванна за руку к дороге. По ней проезжал маркиз де Креки. Увидев Таванна, он остановил лошадь, Жильбер же спрятался так, чтобы маркиз его не увидел.
— Где король? — спросил Таванн.
— В павильоне у Бурре, — ответил маркиз.
— Зачем он туда отправился, маркиз?
— Пейрони предписал ему отдохнуть с час, прежде чем продолжать путь, и Бурре попросил короля отдохнуть в его павильоне. Король сейчас выезжает, я отправляюсь за его каретой.
Креки ускакал. Таванн стоял в неподвижной задумчивости.
— Ну, что? — спросил его Жильбер, выходя из укрытия. — Вы убедились, виконт?
— Что же вы за человек? — спросил Таванн.
— Со временем узнаете. Теперь возвращайтесь к королю. Ваше продолжительное отсутствие не должно быть замечено, и, если кто-нибудь из придворных заметил, как вы бросились за мной, скажите, что не смогли меня догнать.
— Так и скажу, месье!
— Вы не забудете своего обещания?
Таванн заверил движением головы, что будет помнить о данном слове.
— Виконт, — продолжил Жильбер, переменив тон и низко поклонившись, — мне остается только сказать вам одно слово, но в этом слове будет выражаться все: благодарю!
Таванн протянул руку Жильберу, после чего поспешил к павильону. Был слышен стук экипажей и топот лошадей. А Жильбер бросился в почти непроходимую, увитую столетним плющом чащу. Послышалось пение петуха, повторившееся дважды. Плющ раздвинулся, и черная косматая голова появилась в полутени.
— Письмо? — спросил Жильбер коротко.
— Доставлено.
— А Хохлатый Петух?
— В павильоне.
— Какие известия из Парижа?
— Никаких.
Жильбер сделал знак рукой — и голова скрылась.
X
Зеркальная гостиная
Шуази было любимым местом отдыха Людовика XV. Там он забывал свое королевское звание, которое так ему наскучило, и заставлял других забыть о нем.
Замок Шуази был выстроен герцогиней де Монпансье, внучкой Генриха IV, дочерью Гастона, герцога Орлеанского — брата Людовика XIII. Герцогиня любила этот край рыцарских подвигов, свершавшихся в мятежные дни междоусобных войн, любила замковый сад, известный своими цветами, в особенности розами и жасмином. Тут были целые стены и даже лабиринты зелени, украшенные многочисленными статуями.
Людовик XV сохранил сад и довел его до совершенства, но, не считая достаточно удобным старый замок, он велел выстроить другой.
В Шуази Людовик XV принимал своих приближенных. Стоит подчеркнуть, что при его дворе различались три степени придворных: свет, общество и приближенные.
Светом назывались важные сановники, министры, посланники — вся эта толпа придворных, для которых король никогда не спускался с вершины своего величия.
Общество состояло из тех придворных и дам, которых король принимал по вечерам в своих апартаментах, которых удостаивал некоторой фамильярностью и позволял смеяться в своем присутствии.
Наконец, приближенные принадлежали к числу тех придворных, перед которыми король слагал свое королевское величие. Их он обычно приглашал в Трианон и в Шуази.
Самые любимые празднества короля происходили именно в Шуази и посвящались, как у язычников, то Бахусу, то Венере, то другим божествам. Утверждают, что эти ночные празднества придумали графиня Тулузская и очаровательная мадемуазель де Шароле.
Пробило восемь часов, и маленькая Зеркальная гостиная, находившаяся перед спальней короля, заполнились приглашенными. Людовик XV сохранил привычки Людовика XIV. Каждое утро камердинер, спавший в спальне короля, будил его в восемь часов. Когда короля не было в Шуази, другой камердинер спал в королевское спальне, чтобы королевское ложе всегда было под охраной. В половине девятого к королю допускались приближённые.
Зеркальная гостиная имела три двери: одна выходила в переднюю, другая в спальню короля, третья в кабинет Париков. У двери в спальню короля стоял, положив руку на ручку двери, камердинер гигантского роста, с таким же красным лицом, как и его ливрея. Этот камердинер жил в гостиной, как птица в клетке, никогда из нее не выходя.
Простые ширмы в углу залы направо от входа в спальню короля ограждали жилище камердинера; там стояли его кровать и стол. День и ночь, где ни находился бы король, этот швейцар стоял у двери спальни: в Шуази, Версале, Фонтенбло и Марли, так что никто не мог войти в королевскую спальню без его соизволения. Его должность состояла в том, чтобы отворять и затворять дверь и произносить четыре фразы:
«Проходите, господа, проходите!»
«Господа, король!»
«Уходите!»
«Входить нельзя!»
Никто не смел возражать камердинеру. Принцы, герцоги, маркизы, графы бежали от его голоса или прибегали на его зов; даже принцы и принцессы крови приглашались или отсылались им без всяких возражений, у камердинера был только один господин — король. Он получал приказания только от него. Никто, кроме короля, не существовал для него.
Ровно в восемь часов, камердинер, который до тех пор находился за ширмами, вышел и встал перед дверью. Взгляды всех придворных устремились на его широкую руку, которая сейчас должна была дозволить вход в спальню короля.
В Зеркальной гостиной толпились все придворные знаменитости: Ришелье, Граммон, Тремуйль, Креки, Морна, Таванн, Коани, Сувре и многие другие. Шел оживленный разговор.
— Флавакур уехал? — спросил Сувре, смеясь.
— Да, — ответил Тремуйль, — он уехал и увез свою жену.
— Он не захотел, чтобы мадам де Флавакур приняла наследство своих сестер, — прибавил Креки.
— Это пятая дочь Иеля, — сказал Коани.
— Если ее ответ именно таков — он свидетельствует о ее прекрасном характере, — сказал Таванн.
— Он именно таков, — отвечал Ришелье, — она сама поведала мне об этом. Между нами, господа, мне было интересно, захочет ли она занять место герцогини де Шатору так же, как герцогиня де Шатору заняла место мадам де Лораге, мадам де Лораге — место мадам де Вентимиль, а мадам де Вентимиль — место мадам де Мальи. Итак, я как-то вечером разговаривал с маркизой и прямо ей сказал: «Наследство ваших сестер принадлежит вам». Она улыбнулась и ничего не ответила. Я обрисовал ей хорошую сторону этого положения, заговорил о богатстве, о могуществе, о славе, о счастье, об обожании.
— Все это прекрасно, — сказала она мне наконец, — но я предпочитаю всему этому уважение моих современников.
— Черт побери! — сказал Тремуйль смеясь. — Какая свободомыслящая женщина!
— Или хитрая, — сказал Морна с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна и из-за которой впоследствии он потерял место министра.
— Хитрая? — спросил Креки.
— Да, ведь маркиза де Флавакур уехала со своим мужем?
— Они уехали оба третьего дня утром в свое поместье в Дофине, — сказал герцог Тремуйль.
— Три дня тому назад, кажется, Флавакур имел разговор с женой о том, что король так печален и одинок после смерти герцогини де Шатору. Маркиза де Флавакур улыбалась и смотрела на мужа. Тот встал, поцеловал руку жены и сказал ей любезно:
— Милая моя, вы хотите жить или умереть?
— Жить, — отвечала она.
— Если так, мы уедем завтра и несколько месяцев не будем возвращаться ко двору.
— Флавакур так сказал? — спросил Граммон.
— А вас это удивляет?
— Нисколько! Флавакур способен убить свою жену так же легко, как поцеловать ей руку.
— Что же ответила маркиза? — спросил Коани.
— Она посмеялась над ревностью мужа, но попросила его уехать в тот же вечер, не дожидаясь утра.
— Заслуга ли в том Флавакура или нет, а все-таки маркиза уехала, — сказал Ришелье.
— А король скучает! — заметил Граммон.
— И ничего ему не мило… — прибавил Сувре.
— То есть не было мило, — поправил Таванн.
— Что ты такое говоришь, Таванн? — спросил Граммон.
— Я говорю, что ничто не нравилось королю.
— Это значит, что теперь что-то или кто-то нравится ему?
— Может быть.
— Кто же?
— Я не знаю, но после охоты на кабана, в которой король подвергся такой большой опасности, он гораздо веселее, чем прежде.
— Это факт, — сказал Сувре.
— Истинная правда, — произнес новый голос.
— Здравствуйте, Бридж, — сказал Ришелье, пожимая руку первому конюшему короля.
— Вы говорили, что король повеселел после охоты, — продолжал Бридж, — это правда, я подтверждаю это. Доказательством служит то, что вчера его величество отправился верхом на прогулку по лесу с большим с интересом…
— И позволил только Ришелье и Таванну следовать за ним, — сказал Тремуйль, — потому что они, к счастью или несчастью, имели превосходных лошадей…
— Верно, — сказал Бридж, — эти господа имели самых горячих лошадей из больших конюшен…
— Это вы велели дать их нам? — спросил Ришелье.
— Нет, господа.
— Но вам не может быть неприятно, что мы смогли угнаться за королем?
— Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог.
— А мне на вашем, любезный Бридж, на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля.
Общество отреагировало на это воспоминание о недавнем приключении в Версале всплеском веселья.
— Ну, Бридж, вестник забавных известий, — сказал Тремуйль, — какую остроту приготовили вы нам сегодня?
— Остроту, да не мою, — отвечал Бридж.
— А чью же?
— Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня тому назад исполнилось тринадцать лет.
— Что же она сказала?
— В день своего рождения вечером она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в лото. На другое утро во что бы то ни стало хотела уехать из Версаля. Ее спросили: куда она собирается ехать? Аделаида ответила, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей намекнули, что она женщина, и она сказала: «Жанна д'Арк также была женщиной, но она была не такого знатного происхождения, как я. И, если она убила нескольких англичан, я убью их всех».
— Браво, браво! — зааплодировали придворные.
В эту минуту дверь передней отворилась, и вошел еще один новый гость.
Замок Шуази был выстроен герцогиней де Монпансье, внучкой Генриха IV, дочерью Гастона, герцога Орлеанского — брата Людовика XIII. Герцогиня любила этот край рыцарских подвигов, свершавшихся в мятежные дни междоусобных войн, любила замковый сад, известный своими цветами, в особенности розами и жасмином. Тут были целые стены и даже лабиринты зелени, украшенные многочисленными статуями.
Людовик XV сохранил сад и довел его до совершенства, но, не считая достаточно удобным старый замок, он велел выстроить другой.
В Шуази Людовик XV принимал своих приближенных. Стоит подчеркнуть, что при его дворе различались три степени придворных: свет, общество и приближенные.
Светом назывались важные сановники, министры, посланники — вся эта толпа придворных, для которых король никогда не спускался с вершины своего величия.
Общество состояло из тех придворных и дам, которых король принимал по вечерам в своих апартаментах, которых удостаивал некоторой фамильярностью и позволял смеяться в своем присутствии.
Наконец, приближенные принадлежали к числу тех придворных, перед которыми король слагал свое королевское величие. Их он обычно приглашал в Трианон и в Шуази.
Самые любимые празднества короля происходили именно в Шуази и посвящались, как у язычников, то Бахусу, то Венере, то другим божествам. Утверждают, что эти ночные празднества придумали графиня Тулузская и очаровательная мадемуазель де Шароле.
Пробило восемь часов, и маленькая Зеркальная гостиная, находившаяся перед спальней короля, заполнились приглашенными. Людовик XV сохранил привычки Людовика XIV. Каждое утро камердинер, спавший в спальне короля, будил его в восемь часов. Когда короля не было в Шуази, другой камердинер спал в королевское спальне, чтобы королевское ложе всегда было под охраной. В половине девятого к королю допускались приближённые.
Зеркальная гостиная имела три двери: одна выходила в переднюю, другая в спальню короля, третья в кабинет Париков. У двери в спальню короля стоял, положив руку на ручку двери, камердинер гигантского роста, с таким же красным лицом, как и его ливрея. Этот камердинер жил в гостиной, как птица в клетке, никогда из нее не выходя.
Простые ширмы в углу залы направо от входа в спальню короля ограждали жилище камердинера; там стояли его кровать и стол. День и ночь, где ни находился бы король, этот швейцар стоял у двери спальни: в Шуази, Версале, Фонтенбло и Марли, так что никто не мог войти в королевскую спальню без его соизволения. Его должность состояла в том, чтобы отворять и затворять дверь и произносить четыре фразы:
«Проходите, господа, проходите!»
«Господа, король!»
«Уходите!»
«Входить нельзя!»
Никто не смел возражать камердинеру. Принцы, герцоги, маркизы, графы бежали от его голоса или прибегали на его зов; даже принцы и принцессы крови приглашались или отсылались им без всяких возражений, у камердинера был только один господин — король. Он получал приказания только от него. Никто, кроме короля, не существовал для него.
Ровно в восемь часов, камердинер, который до тех пор находился за ширмами, вышел и встал перед дверью. Взгляды всех придворных устремились на его широкую руку, которая сейчас должна была дозволить вход в спальню короля.
В Зеркальной гостиной толпились все придворные знаменитости: Ришелье, Граммон, Тремуйль, Креки, Морна, Таванн, Коани, Сувре и многие другие. Шел оживленный разговор.
— Флавакур уехал? — спросил Сувре, смеясь.
— Да, — ответил Тремуйль, — он уехал и увез свою жену.
— Он не захотел, чтобы мадам де Флавакур приняла наследство своих сестер, — прибавил Креки.
— Это пятая дочь Иеля, — сказал Коани.
— Если ее ответ именно таков — он свидетельствует о ее прекрасном характере, — сказал Таванн.
— Он именно таков, — отвечал Ришелье, — она сама поведала мне об этом. Между нами, господа, мне было интересно, захочет ли она занять место герцогини де Шатору так же, как герцогиня де Шатору заняла место мадам де Лораге, мадам де Лораге — место мадам де Вентимиль, а мадам де Вентимиль — место мадам де Мальи. Итак, я как-то вечером разговаривал с маркизой и прямо ей сказал: «Наследство ваших сестер принадлежит вам». Она улыбнулась и ничего не ответила. Я обрисовал ей хорошую сторону этого положения, заговорил о богатстве, о могуществе, о славе, о счастье, об обожании.
— Все это прекрасно, — сказала она мне наконец, — но я предпочитаю всему этому уважение моих современников.
— Черт побери! — сказал Тремуйль смеясь. — Какая свободомыслящая женщина!
— Или хитрая, — сказал Морна с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна и из-за которой впоследствии он потерял место министра.
— Хитрая? — спросил Креки.
— Да, ведь маркиза де Флавакур уехала со своим мужем?
— Они уехали оба третьего дня утром в свое поместье в Дофине, — сказал герцог Тремуйль.
— Три дня тому назад, кажется, Флавакур имел разговор с женой о том, что король так печален и одинок после смерти герцогини де Шатору. Маркиза де Флавакур улыбалась и смотрела на мужа. Тот встал, поцеловал руку жены и сказал ей любезно:
— Милая моя, вы хотите жить или умереть?
— Жить, — отвечала она.
— Если так, мы уедем завтра и несколько месяцев не будем возвращаться ко двору.
— Флавакур так сказал? — спросил Граммон.
— А вас это удивляет?
— Нисколько! Флавакур способен убить свою жену так же легко, как поцеловать ей руку.
— Что же ответила маркиза? — спросил Коани.
— Она посмеялась над ревностью мужа, но попросила его уехать в тот же вечер, не дожидаясь утра.
— Заслуга ли в том Флавакура или нет, а все-таки маркиза уехала, — сказал Ришелье.
— А король скучает! — заметил Граммон.
— И ничего ему не мило… — прибавил Сувре.
— То есть не было мило, — поправил Таванн.
— Что ты такое говоришь, Таванн? — спросил Граммон.
— Я говорю, что ничто не нравилось королю.
— Это значит, что теперь что-то или кто-то нравится ему?
— Может быть.
— Кто же?
— Я не знаю, но после охоты на кабана, в которой король подвергся такой большой опасности, он гораздо веселее, чем прежде.
— Это факт, — сказал Сувре.
— Истинная правда, — произнес новый голос.
— Здравствуйте, Бридж, — сказал Ришелье, пожимая руку первому конюшему короля.
— Вы говорили, что король повеселел после охоты, — продолжал Бридж, — это правда, я подтверждаю это. Доказательством служит то, что вчера его величество отправился верхом на прогулку по лесу с большим с интересом…
— И позволил только Ришелье и Таванну следовать за ним, — сказал Тремуйль, — потому что они, к счастью или несчастью, имели превосходных лошадей…
— Верно, — сказал Бридж, — эти господа имели самых горячих лошадей из больших конюшен…
— Это вы велели дать их нам? — спросил Ришелье.
— Нет, господа.
— Но вам не может быть неприятно, что мы смогли угнаться за королем?
— Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог.
— А мне на вашем, любезный Бридж, на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля.
Общество отреагировало на это воспоминание о недавнем приключении в Версале всплеском веселья.
— Ну, Бридж, вестник забавных известий, — сказал Тремуйль, — какую остроту приготовили вы нам сегодня?
— Остроту, да не мою, — отвечал Бридж.
— А чью же?
— Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня тому назад исполнилось тринадцать лет.
— Что же она сказала?
— В день своего рождения вечером она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в лото. На другое утро во что бы то ни стало хотела уехать из Версаля. Ее спросили: куда она собирается ехать? Аделаида ответила, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей намекнули, что она женщина, и она сказала: «Жанна д'Арк также была женщиной, но она была не такого знатного происхождения, как я. И, если она убила нескольких англичан, я убью их всех».
— Браво, браво! — зааплодировали придворные.
В эту минуту дверь передней отворилась, и вошел еще один новый гость.
XI
Аббат де Берни
Человек, вошедший в Зеркальную гостиную, имел очень печальный вид, а между тем это был самый остроумный и самый веселый придворный — аббат де Берни, цветущее лицо и тройной подбородок которого дышали обычно радостью и удовольствием от жизни. Но в этот день аббат представлял собой олицетворение уныния. Наклонив голову, потупив глаза, с мокрым носовыми платками в руках, он шел, испуская вздохи, которых было бы достаточно для того, чтобы завертеть вместо ветра крылья знаменитой мельницы Дон Кихота. Его плачевная физиономия произвела такой комический эффект, что все присутствующие громко расхохотались. Аббат де Берни с самой мрачной физиономией вознес к небу обе руки с носовыми платками.
— Ах! — вздохнул он.
— Что с вами? — спросил Ришелье.
— Господи Боже мой! Сжалься надо мной, — причитал Берни.
— Что с вами случилось? — вскричал Тремуйль.
— И подобное несчастье висело над моей головой, — говорил Берни с величественными жестами, — надо мной, бедной, невинной жертвой…
— О! — сказал Морна, видя, что слова замирают на губах аббата. — Вы бедны — это так, вы жертва — это возможно, но невинная — это уж совсем некстати…
— Насмехаетесь! — обиделся Берни. — Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями…
— У нас нет каменьев, — возразил Морна.
— Что случилось с нашим аббатом? — вскричал Таванн. — Ты всегда такой веселый, увлеченный, теперь плачешь, стонешь, горюешь. Скажи нам, что с тобой стряслось?
— Да-да! — закричали со всех сторон. — Говорите, аббат! Говорите скорее!
Берни откинулся назад, приняв величественную позу.
— Господа, — он, — сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя отпрыском благородной и честной фамилии. Но это утешительное убеждение вдруг жестоко вырвано из моего сердца.
Аббат завершил свою патетическую фразу великолепным жестом.
— Браво! — крикнул Креки с восторгом. — Гэррик не сыграл бы лучше!
— Да, господа, — сказал аббат напыщенно, — меня поразило страшное известие!
Придворные переглядывались, спрашивая себя глазами, что значит эта шутка.
— Скажите же, наконец, что случилось? — опять спросил Ришелье.
— Я не могу найти слов, чтобы выразить состояние!
— Какое состояние? — полюбопытствовал Креки.
— Мое!
— Чем же оно так плохо?
Берни начал заламывать руки.
— Мне остается только одно, — сказал он, — броситься на колени перед королем и просить у него помилования.
— Просить помилования у короля! — с удивлением сказал Креки. — Для чего?
— Для того чтобы не умереть на эшафоте.
— Разве вы совершили какое-нибудь преступление? — смеясь, сказал Ришелье.
— Дай-то Бог, герцог! Тогда, по крайней мере, то, что со мной случилось, было бы правосудием, а я невиновен.
— Невиновны в чем?
— В преступлении.
— В каком?
— Не спрашивайте!
— До которых пор, аббат, ты намерен насмехаться над нами? — возмутился Таванн.
— Увы и увы! Если бы ты был прав, Таванн! — продолжал аббат. — Ах! Как бы мне хотелось пошутить над всеми вами! Но, нет! Жестокая судьба, слепой рок вздумали меня, невинного, поразить страданием! Ах, пожалейте меня, все окружающие!
Аббат, умилительно сложив руки, принял самый плачевный вид.
— Говорите же наконец аббат! — с нетерпением потребовал Тремуйль.
— Да, объяснитесь, — сказал Ришелье.
— Он должен все сказать, — прибавил Креки.
— Или его надо подвергнуть пытке! — сказал Морна. — Мы заставим его выпить все шампанское, находящееся в замке.
— Браво! — закричали несколько голосов разом.
— А если этого будет мало, — прибавил Ришелье, — мы пошлем в Этиоль и в павильон Бурре.
— Милосердный Боже! — вскричал аббат, сложив руки. — И я буду должен выпить все это не останавливаясь?
— Если ты не сможешь выпить все шампанское, — сказал Таванн, — тебя утопят в нем!
— Великий Боже! Если я вынужден все это выпить, — продолжал аббат плачущим голосом, — я перенесу пытку так безропотно, что, может быть, это придаст мне сил!
— Ах! — вздохнул он.
— Что с вами? — спросил Ришелье.
— Господи Боже мой! Сжалься надо мной, — причитал Берни.
— Что с вами случилось? — вскричал Тремуйль.
— И подобное несчастье висело над моей головой, — говорил Берни с величественными жестами, — надо мной, бедной, невинной жертвой…
— О! — сказал Морна, видя, что слова замирают на губах аббата. — Вы бедны — это так, вы жертва — это возможно, но невинная — это уж совсем некстати…
— Насмехаетесь! — обиделся Берни. — Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями…
— У нас нет каменьев, — возразил Морна.
— Что случилось с нашим аббатом? — вскричал Таванн. — Ты всегда такой веселый, увлеченный, теперь плачешь, стонешь, горюешь. Скажи нам, что с тобой стряслось?
— Да-да! — закричали со всех сторон. — Говорите, аббат! Говорите скорее!
Берни откинулся назад, приняв величественную позу.
— Господа, — он, — сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя отпрыском благородной и честной фамилии. Но это утешительное убеждение вдруг жестоко вырвано из моего сердца.
Аббат завершил свою патетическую фразу великолепным жестом.
— Браво! — крикнул Креки с восторгом. — Гэррик не сыграл бы лучше!
— Да, господа, — сказал аббат напыщенно, — меня поразило страшное известие!
Придворные переглядывались, спрашивая себя глазами, что значит эта шутка.
— Скажите же, наконец, что случилось? — опять спросил Ришелье.
— Я не могу найти слов, чтобы выразить состояние!
— Какое состояние? — полюбопытствовал Креки.
— Мое!
— Чем же оно так плохо?
Берни начал заламывать руки.
— Мне остается только одно, — сказал он, — броситься на колени перед королем и просить у него помилования.
— Просить помилования у короля! — с удивлением сказал Креки. — Для чего?
— Для того чтобы не умереть на эшафоте.
— Разве вы совершили какое-нибудь преступление? — смеясь, сказал Ришелье.
— Дай-то Бог, герцог! Тогда, по крайней мере, то, что со мной случилось, было бы правосудием, а я невиновен.
— Невиновны в чем?
— В преступлении.
— В каком?
— Не спрашивайте!
— До которых пор, аббат, ты намерен насмехаться над нами? — возмутился Таванн.
— Увы и увы! Если бы ты был прав, Таванн! — продолжал аббат. — Ах! Как бы мне хотелось пошутить над всеми вами! Но, нет! Жестокая судьба, слепой рок вздумали меня, невинного, поразить страданием! Ах, пожалейте меня, все окружающие!
Аббат, умилительно сложив руки, принял самый плачевный вид.
— Говорите же наконец аббат! — с нетерпением потребовал Тремуйль.
— Да, объяснитесь, — сказал Ришелье.
— Он должен все сказать, — прибавил Креки.
— Или его надо подвергнуть пытке! — сказал Морна. — Мы заставим его выпить все шампанское, находящееся в замке.
— Браво! — закричали несколько голосов разом.
— А если этого будет мало, — прибавил Ришелье, — мы пошлем в Этиоль и в павильон Бурре.
— Милосердный Боже! — вскричал аббат, сложив руки. — И я буду должен выпить все это не останавливаясь?
— Если ты не сможешь выпить все шампанское, — сказал Таванн, — тебя утопят в нем!
— Великий Боже! Если я вынужден все это выпить, — продолжал аббат плачущим голосом, — я перенесу пытку так безропотно, что, может быть, это придаст мне сил!