Капандю Эрнест. Рыцарь в черном плаще

   — Совершенная правда, — отвечали ей.
   — Он пойман?
   — Да.
   — Но как же это случилось?
   — Его арестовали…
   — Нет, он сам себя отдал в руки полиции.
   — Ну что вы, соседи! Вы говорите глупости! Его выдали.
   — Кто?
   — Разбойники, его друзья и сообщники.
   — И где же он сейчас?
   — В Бастилии.
   — Нет, он в особняке полиции, и его стережет вся объездная команда.
   — Наконец-то Петушиный Рыцарь пойман! — сказал Рупар.
   — Пойман! — повторила мадам Жереми.
   — Пойман, пойман! — повторили хором присутствующие.
   — Значит, теперь можно ходить по вечерам без всякого страха, — сказал толстый чулочник.
   Жена обожгла его взглядом:
   — Прошу тебя не нарушать ко мне уважения, — сказала она.
   — Но, мадам… — пролепетал чулочник.
   — А, ты видишь в аресте Рыцаря только возможность шататься безнаказанно по ночам.
   — Я… я…
   — Ты же собрался гулять по вечерам…
   — Милая моя…
   — Стыдно, сударь.
   — Подружка моя…
   — Я запрещаю тебе называть меня так…
   — Черт побери!
   — Так вы еще и ругаетесь! Молчите, я не хочу вас слушать, месье Рупар! — высокомерно заявила Урсула.
   Добрый чулочник умолк, зато все остальные продолжали галдеть.
   — Как, — говорила соседка мадам Жонсьер, — вы не знали, что Петушиный Рыцарь пойман?
   — Нет, — ответила мадам Жонсьер, — я ничего не знала.
   — Но весь Париж об этом говорит.
   — Я приехала из Мелена, куда ездила по делам.
   — И в Мелене ничего об этом не известно?
   — Ничего!
   — Это неудивительно, — сказал Рупар. — Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается месье Бернар, который пишет прекрасные стихи. Он мне должен за четыре пары шелковых чулок и заплатит неизвестно когда… Но он поэт, а я поэтов люблю…
   — Потому что ты глупец, — колко перебила Урсула, — в делах надо любить того, кто покупает чулки и платит за них, и не важно, поэт он или не поэт.
   — Это как ты рассудишь, мой добрый друг.
   — Молчи уж!
   — Да, мой добрый, милый и превосходный друг, я молчу!
   — Итак, Петушиный Рыцарь схвачен, — продолжала мадам Жонсьер.
   — Да, — отвечала Урсула, — схвачен, арестован вчера вечером объездной командой и отвезен к начальнику полиции.
   — Петушиный Рыцарь схвачен! — повторяли все.
   — «Кукареку!» — закричал пронзительный голос.
   Толпу охватил ужас, все замолчали, потом громкий хохот заставил всех покраснеть. Оказалось, двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал пропеть петухом и убежал опрометью, чтобы избежать наказания, которого заслуживала его шутка.
   — Шалун! — прошептал Рупар.
   — А Даже не возвращался? — спросила мадам Жонсьер.
   — Нет еще, — отвечала Урсула. — Ах! Если б он был здесь, он рассказал бы нам что-нибудь.
   — А! Вот его будущий зять, месье Жильбер, — сказала мадам Жереми.
   — Какой странный этот Жильбер, — заметила Урсула.
   — Почему же?
   — Он похож на медведя. Никогда не говорит ни с кем, — сказала мадам Жереми.
   — И едва поклонится, — прибавила Урсула.
   — О! В последний раз, когда я его видел, — сказал Рупар, — он был любезен… мил…
   — Уж ты скорее дашь себя повесить, чем согласишься с мнением других, — заявила Урсула.
   — Но, подруженька…
   — Постыдился бы! Молчи!
   Рупар повиновался. Мадам Жереми не ошиблась: действительно Жильбер в простом костюме оружейника шел быстрыми шагами по улице к лавке Даже. Проходя мимо собравшейся толпы, Жильбер слегка поклонился, но не остановился, не подошел к собравшимся, а сразу прошел в салон парикмахера.
   Пробило пять часов, и в салоне было сумрачно. Молодая девушка сидела за прилавком на том месте, которое обыкновенно занимала Сабина. Этой хорошенькой девушкой была белокурая Нисетта. Возле нее очень близко сидел молодой человек, лет двадцати пяти, с приятным открытым лицом. Это был сын Даже Ролан.
   Нисетта вышивала или, по крайней мере, держала в левой руке пяльца, а в правой иголку с ниткой, но вместо того чтобы вышивать, водила иголкой по прилавку. Ролан, наклонившись к Нисетте, что-то говорил тихо и проникновенно.
   Увидев Жильбера, Нисетта слегка вскрикнула, а Ролан отодвинулся. Жильбер запер дверь и улыбнулся.
   — Вы, похоже, тоже обсуждаете важное известие! — сказал он.
   — Какое, брат? — спросила Нисетта.
   — Арест Рыцаря.
   — Да, я слышала о нем.
   — И это тебя не занимает?
   Нисетта покачала головой.
   — Я не хочу об этом и думать.
   — Почему?
   Нисетта отошла от прилавка и, прижавшись к груди брата, подставила ему свой лоб.
   — Потому что Сабина еще не выздоровела, — сказала она.
   Жильбер сделал нетерпеливое движение.
   — Ты все еще думаешь, что Сабину ранил Рыцарь?
   — Конечно!
   — А я вот не думаю так!
   — Это не моя вина, Жильбер, это сильнее меня. Ты мне говоришь, что Петушиный Рыцарь не совершал этого преступления, а меня уверяет в противном какое-то внутреннее чувство.
   — Полно, дитя! — сказал Жильбер, переменив тон. — Перестанем говорить об этом.
   Он по-братски пожал руку, которую протягивал ему Ролан. Держа Нисетту правой рукой, а руку Ролана левой, Жильбер легонько отдалил их от себя и, поставив рядом, обвел обоих проницательным взглядом. Они были в лавке одни.
   — Вы сидели очень близко друг к другу, когда я вошел, — сказал он строгим тоном.
   — О брат! — сказала Нисетта, покраснев.
   — Жильбер… — начал Ролан.
   — Не сердитесь, — возразил Жильбер самым кротким и самым дружелюбным тоном, — выслушайте меня, милые друзья, и отвечайте, так же как я с вами буду говорить, со всей откровенностью и добросердечием.
   Вместо ответа Ролан крепко пожал руку оружейника. Нисетта прижалась к правой руке Жильбера, ухватившись обеими руками за его плечо.
   — О, как ты мил, когда говоришь вот так! — сказала она. — И какой у тебя ласковый голос, тебя приятно слушать, брат.
   Эта маленькая сцена, происходившая в пустом салоне на оживленной улице, была трогательна в своей простоте. Сразу чувствовалось, что эти три человека питали друг к другу истинную привязанность.
   — Ролан, — сказал Жильбер после минутного молчания, — ты по-прежнему любишь Нисетту?
   — Люблю ли я Нисетту! — вскричал Ролан взволнованным голосом. — Люблю ли я Нисетту? Я ее обожаю, Жильбер, я отдам для нее свою жизнь, свою кровь — все! Пусть она поскорее станет моей женой; ускорь нашу свадьбу, и я по гроб жизни буду обязан тебе всем моим счастьем! — Выпустив руку Жильбера, приложив свою руку к сердцу, Ролан прибавил: — Нисетта будет счастлива — я клянусь тебе!
   — Я верю, — отвечал Жильбер. — Ты же любишь Ролана? — обратился он к Нисетте.
   Она закрыла лицо руками и прижалась к груди брата.
   — Да! — прошептала она. — Больше жизни.
   Жильбер поднял глаза к небу, как бы благодаря Бога.
   — Что ж, друзья мои, — продолжал он, — любите друг друга честно, и скоро Господь благословит ваш союз.
   — Но когда? — спросили в один голос Ролан и Нисетта.
   — Теперь уже скоро!
   — Почему не назначить свадьбу теперь, когда выздоровление Сабины несомненно? — спросила Нисетта.
   — Потому что надо подождать.
   — Зачем?
   — Именем нашей матери, Нисетта, не расспрашивай меня: это не моя воля, а ее. Ты выйдешь замуж на другой день после того, как я отведу тебя на ее могилу.
   — О, с каким нетерпением я ожидаю этого благочестивого утешения! — сказала девушка. — Моя бедная матушка!
   — Друзья мои, — продолжал Жильбер, изменив тон, — доверяйте мне, как я доверяю вам. У меня только одно желание, столь же сильное, как и ваше, — ускорить приближение наших браков. А теперь, Нисетта, моя хорошенькая сестрица, займи свое место у прилавка, а ты, Ролан, проводи меня к Сабине.
   Нисетта приподнялась на цыпочки и поцеловала брата. Ролан и Жильбер поднялись по лестнице на второй этаж. В ту минуту, когда Ролан хотел взяться за ручку двери комнаты Сабины, Жильбер удержал его.
   — Ролан, — сказал он шепотом, — вот уже скоро месяц, как Нисетта проводит в этом доме возле Сабины день и ночь. Ты бываешь часто у своего отца, Нисетта тебя любит, вы знаете, что поженитесь. Поклянись же мне, что я могу полностью тебе доверять.
   Ролан поднял руку не колеблясь.
   — Перед Богом, который меня слышит, — сказал он твердым голосом, — клянусь тебе моей честью, моим вечным спасением, что до тех пор, пока Нисетта не сделается моей женой перед алтарем Господа, она будет для меня такою же сестрой, как и Сабина!
   — Я даю тебе такую же клятву за Сабину, — сказал Жильбер тоном, в котором звучало благородство. — А теперь, Ролан, вернись к Нисетте, а я пойду к Сабине.
   Они крепко пожали друг другу руки, и Ролан спустился с лестницы. Жильбер остался один на площадке. Его выразительное лицо просветлело.
   «О Господи, — подумал он, — как же я счастлив здесь! Но я должен узнать, кто ранил Сабину. И не просто узнать, но и отомстить за нее. Только тогда я обрету полное счастье и спокойствие».
   И Жильбер вошел в комнату Сабины.

XXI
Клятва

   Сабина лежала на белоснежной постели, кровать была занавешена кисейными занавесками. Ее правая рука грациозно поддерживала голову, левая свободно вытянулась вдоль туловища. Свет освещал ее милое личико и каштановые локоны, пышным каскадом ниспадавшие на плечи.
   Уже две недели, как Сабина находилась вне опасности. Искусство доктора Кене, молодой, сильный организм и нежные заботы близких помогали девушке успешно справляться с болезнью.
   Быстро поправляясь, Сабина чувствовала, как с каждым днем возвращаются ее силы и крепнет расстроенное болезнью и страданиями здоровье, как возрождается былая красота и бледные щечки наливаются румянцем.
   Девушка дремала уже около часа. Сидевшая возле ее постели Жюстина, убедившись, что больная уснула, вышла, так что, когда Жильбер вошел в комнату, Сабина была одна. Он приблизился к ней очень тихо, без шума. Сабина спала, дыхание ее было ровным и спокойным. Жильбер остановился перед кроватью и стал смотреть на Сабину. На лице молодой девушки была улыбка, ей снился приятный сон. Жильбер подавил вздох. Сабина раскрыла глаза. Первый взгляд ее встретился со взглядом Жильбера, и обоих охватило волнение. Сабина покраснела, Жильбер упал на колени перед кроватью. Он взял ее ладони в свои руки.
   — Вы любите меня? — прошептал он. Сабина нежно наклонилась к нему.
   — Жильбер, я вас люблю всей душой и сердцем, я вас люблю, как честная девушка должна любить честного человека, когда она верит, что этот человек будет ее мужем перед Богом.
   Наступила минута красноречивого молчания.
   — Жильбер, — продолжала Сабина, — если бы я умерла, что бы вы сделали?
   — Прежде всего я отомстил бы за вас, а потом расстался бы с жизнью на вашей могиле.
   — Вы расстались бы с жизнью!
   — Без сомнений и с радостью, потому что жизнь без вас, Сабина, стала бы мукой без надежды и утешения.
   — Встаньте, Жильбер, и садитесь рядом. Давайте поговорим.
   Жильбер пододвинул стул и сел возле кровати, держа руку Сабины.
   — Что делает моя прелестная Нисетта? — спросила Сабина.
   — Она внизу с Роланом.
   — Они очень любят друг друга… Когда они обвенчаются?
   — Одновременно с нами!
   — Значит, когда я встану на ноги?
   — Когда вы встанете на ноги, Сабина, — произнес Жильбер серьезно, — и когда вы будете отомщены. Я дал клятву стать вашим мужем не раньше, чем найду вашего гнусного убийцу и раздавлю его!
   Говоря это, Жильбер в своем праведном гневе был великолепен.
   — Господи! Вы пугаете меня.
   — Как, Сабина, разве вы не понимаете, что, прежде чем я сделаюсь вашим мужем, я обязан за вас отомстить?
   Сабина размышляла несколько мгновений, потом покачала головой с выражением решимости и печали в глазах, сказала тихо:
   — Вы правы, Жильбер, вы должны за меня отомстить, и мне кажется, что очень важно узнать, почему я чуть не сделалась жертвой самого гнусного преступления. Кто осмелился вовлечь меня в засаду? Кто осмелился разыграть перед бедной девушкой такой отвратительный спектакль? Мне очень хочется знать…
   — Вы это узнаете, Сабина, вы все узнаете, — заверил ее Жильбер.
   — Я не осмелилась поделиться своими мыслями с Роланом и отцом. Они сделали бы все, но я не имела права рисковать их счастьем и их жизнью ради меня. Вы, Жильбер, это другое дело! Жизнь наша прочно связана чувствами, которые мы испытываем, и клятвами, которыми мы обменялись. Вы мне не брат, не отец, вы мой жених, и вам не для кого жить, кроме как для меня. Между нами не должно быть тайн, все должно быть ясно, справедливо, потому что мы любим друг друга, а любовь — это соединение двух душ в одну, двух сердец в одно сердце. Вот что для меня значит любовь, Жильбер!
   — Вы знаете любовь так же, Сабина, как ангел — вечную жизнь!
   — Или мы будем вместе жить, Жильбер, или мы вместе умрем — не так ли?
   — Да, Сабина!
   — И чтобы наша совместная жизнь была возможна и счастлива, никакое сомнение не должно коснуться наших душ, ни одна сторона жизни не должна оставаться в тени.
   — Вы правы, Сабина.
   — Поэтому мы должны, Жильбер, раскрыть тайну происшествия, которое, чуть было, не свело меня в могилу.
   — Начнем действовать, Сабина! Теперь, когда силы к вам вернулись, я могу безбоязненно попытаться пробудить ваши воспоминания. Выслушайте меня, Сабина, и, так как у нас одна цель, позвольте мне направлять вас по пути, которым мы должны следовать дальше.
   — Говорите, Жильбер, и не бойтесь быть со мной откровенным.
   — Пока вы лежали на этом одре, — продолжал Жильбер, — я перебрал в голове все возможности и способы, с помощью которых можно добраться до истины. К сожалению, ни один способ не показался мне надежным. Мне не хватало сведений, которые вы одна могли мне предоставить.
   — Я сказала все, что знала.
   — Нет, вы можете сообщить мне еще многое, позвольте мне расспросить вас, милая Сабина.
   Жильбер вынул из кармана небольшую тетрадь и карандаш. Каждая страница этой тетради, разделенная надвое, была исписана с одной стороны, а с другой пуста.
   — В тот вечер 30 января, когда случилось это роковое происшествие, — начал Жильбер, — неизвестный принес вам письмо якобы от меня, сказав, что Ролан ранен…
   — Да.
   — Вы узнали мой почерк и мою подпись?
   — Да. Во всяком случае, мне так показалось.
   — Куда же делось это письмо?
   — Не знаю, я положила его в карман моего платья. Оно там было?
   — Нет, его не нашли. Вы точно помните, что взяли его с собой?
   — Я в этом уверена.
   — Значит, его вынули. Теперь скажите мне, узнаете ли вы человека, который принес вам письмо?
   — Думаю, да.
   — Запомнили ли вы, как он выглядел?
   — Это был человек высокого роста, с широкими плечами, скорее худощавый, чем полный. На нем был просторный камзол, какой носят мастеровые, темно-коричневого цвета. Я запомнила большой острый нос и маленькие блестящие глаза.
   — Его волосы, борода, брови? — спрашивал Жильбер и, пока Сабина говорила, быстро писал.
   — Волосы длинные, густые, черные, бороды не было, брови широкие и густые, наружность угрюмая, черты лица грубые.
   — Никаких особенных примет?
   — Кажется, никаких… — отвечала Сабина, стараясь вспомнить.
   — Припомните хорошенько.
   — Да! На левой руке большой и глубокий шрам.
   — Как же вы его разглядели?
   — Когда мы остановили экипаж и он подал мне руку, чтобы подсадить меня, я была очень взволнованна и дрожала. Я подала ему руку и почувствовала этот шрам… Я совсем о нем забыла, а теперь вдруг вспомнила.
   — Значит, шрам на левой ладони?
   — Да.
   — А экипаж? Вы не помните какую-либо его особенность?
   — Нет.
   — Вы не помните ни цвета кареты, ни номера ее, ни масти лошадей?
   — Одна лошадь была белая… Другая — вороная или гнедая. Во всяком случае, темного цвета — вот все, что я могу сказать.
   — А извозчик?
   — О! Я на него не смотрела.
   — Но когда вас везли так скоро, вы опускали переднее стекло и видели его?
   — Нет, он был закутан в большой плащ, я не видела его лица.
   — А если бы вы сели в этот экипаж, вы узнали бы его?
   — Может быть…
   — А между той минутой, когда экипаж остановился, и той, когда вам завязали глаза, что вы видели?
   — Ничего: я была как во сне… Я видела большую ярко освещенную залу с вельможами и с дамами.
   — Об этом я уже знаю все, Сабина, и скажу вам то, чего не знаете вы. Вы были в маленьком особняке на улице Сен-Клод, за столом было семеро мужчин и четыре дамы.
   — Верно! — вскричала Сабина. — Как вы это узнали?
   — Я узнал все, что относилось к ужину, от женщины, которая находилась в маленькой гостиной, когда вы пришли в себя.
   — Вы видели эту женщину?
   — Да, я отыскал ее и заставил говорить.
   — Но она должна знать все.
   — Она знает не больше вас. Вас похитили не те, у которых вы были, — я в этом уверен. Вас привезли туда, но вас там вовсе не ожидали.
   — Кто же меня привез в тот особняк?
   — Вот этого-то я не смог узнать, и никто в особняке на улице Сен-Клод, ни хозяева, ни гости, ни слуги не знают. Мне стали известны подробности вашего пребывания в особняке лишь до того момента, как вы выпрыгнули из окна. Вспомните, что произошло дальше?
   — Нет, Жильбер, с той минуты я ничего не помню: верно, со мной был припадок помешательства.
   — Вы абсолютно ничего не чувствовали?
   — Холодное железо, — сказала Сабина, побледнев. — Я его почувствовала и теперь как будто чувствую снова…
   — А того, кто вас ранил, вы видели?
   — Не видела.
   — Странно, что вы его не видели, Сабина, — проговорил Жильбер после непродолжительного молчания. — Когда спустя несколько часов после ранения я увидел вас окровавленную и бесчувственную, то решил, что вы умираете. Я едва не обезумел. Мой блуждающий взгляд наткнулся на ваше окровавленное платье, которое лежало вон там между камином и шкафчиком. Руководствуясь скорее инстинктом, нежели разумом, я схватил платье и запер его в этом шкафчике. Ключ унес с собой. С тех пор шкафчик не открывали. Вот ключ, хотите, я отопру его, Сабина? Мы вместе осмотрим ваше платье.
   — Оно все еще здесь? — девушка указывала взглядом на запертый шкафчик. — Что ж, давайте посмотрим!
   — Я опасаюсь, Сабина, что вид кровавых пятен взволнует вас, вам станет хуже. Может, повременим?
   — Нет, нет, Жильбер! — запротестовала девушка. — Со мной ничего не случится, я уверена. Доставайте платье!
   Жильбер подошел к шкафчику.

XXII
Взгляд

   Открыв шкаф, Жильбер вынул одежду, которая была на Сабине в день преступления.
   — Подайте ее мне, — сказала молодая девушка, — я хочу рассмотреть ее сама.
   Порыв души будто придал ей физических сил. Сабина села на постели и прислонилась к изголовью.
   — Вот платье, — сказал Жильбер.
   Сабина взяла его. Юбка была цела, корсаж же оказался разорван и испачкан кровью. Жильбер изучил с величайшим вниманием каждую деталь платья, вывернул карман, расправил все складки.
   — Нет ничего такого, что могло бы помочь нам, — сказал он.
   Все другие части одежды были рассмотрены столь же внимательно, на стуле у кровати остались лишь башмаки и чулки.
   — Один чулок разорван, — сказал Жильбер, — есть у вас царапина на ноге?
   — Не знаю.
   — Вот тут, повыше, разорвано еще.
   — В самом деле…
   — Другой чулок цел. Сабина, значит, вы были ранены еще и в ногу.
   — Не знаю. Посмотрите.
   Девушка высунула правую ногу из-под одеяла.
   — Вы были ранены! — горячо сказал Жильбер. — Вот шрам, соответствующий разорванному месту на чулке, другой шрам на икре.
   Жильбер поспешно взял со стула башмаки.
   — Первый башмак разрезан чем-то острым. Подошва тоже разрезана. Может, вы наступили на какой-либо острый предмет?
   — Не припоминаю.
   Жильбер внимательнейшим образом рассматривал обувь девушки.
   — Может, вы поранили ногу, выскочив из окна? Впрочем, это маловероятно, поскольку чулок разорван не снизу вверх, да и вы не ушибли бы этого места на ноге, — заключил он. — Разрешите мне взять этот башмачок, может быть, он мне понадобится!
   — Господи! — вздохнула Сабина. — Как же все это объяснить?
   — А в вашем прошлом не случалось ли чего-либо необычного, что навело бы нас на след?
   — Кажется, нет, Жильбер.
   — Вы были кем-либо любимы?
   — Отцом, братом, Нисеттой и вами.
   — А другими людьми?
   — Я никогда не замечала этого.
   — Вы молоды, очаровательны, вас просто нельзя не полюбить.
   — Что вы предполагаете, Жильбер?
   — Возможно, какой-нибудь отвергнутый обожатель, бездушный негодяй, чтобы отомстить за вашу холодность решил погубить вас. Вспомните, Сабина.
   — Я вспоминаю, Жильбер, но ничего не могу вспомнить. Я всегда так холодно принимала своих поклонников, так мало обращала внимания на тех, кто пытался прельстить меня разговорами о любви, что не помню никого из них.
   — Вы никогда не замечали, что кто-нибудь смотрит на вас с ненавистью?
   Сабина вздрогнула.
   — Да, — сказала она, — такое случалось со мной дважды.
   — Где и как?
   — Первый раз в театре, я была там с отцом.
   — Давно?
   — Год назад, как раз на масленицу…
   — До или после нашей первой встречи?
   — После, — ответила, краснея, Сабина. — Потому что я держала в руках в театре букет фиалок, который вы мне подарили.
   — Как все происходило?
   — Во время спектакля я заметила в партере напротив нас мужчину, сидящего спиной к сцене и пристально смотревшего на меня. Сначала я не придала этому значения, но он все время оставался неподвижен и глядел на меня в упор, не отводя взгляда. Его настойчивость раздражала меня.
   — Припомните, как он выглядел.
   — Высокого роста, крепкого сложения с невзрачным лицом и одет как дворянин.
   — Вы узнали бы его, если вновь увидели?
   — Безусловно.
   — А потом вы его встречали?
   — Только однажды в саду Тюильри.
   — Давно?
   — За несколько дней до той ночи…
   — Но почему вы мне ничего не рассказали об этом человеке, Сабина?
   — А что я могла рассказать? Мы встретились в Тюильри, он опять посмотрел на меня очень пристально и ушел, не сказав мне ни слова.
   — Он был один?
   — Да.
   — Вы никогда не получали никаких писем, о которых не сообщали вашему отцу?
   — Несколько раз мне приходили письма, но я распечатывала только ваши и Ролана.
   — А остальные кто распечатывал?
   — Отец, он часто смеялся, читая их, а потом бросал в огонь.
   — Словом, ничто в вашей жизни, за исключением взглядов этого человека, не кажется вам странным?
   — Ничто. Я всегда жила спокойно и счастливо.
   Жильбер встал.
   — Сабина, наш разговор вас утомил, я это вижу по выражению вашего лица. Вы должны отдохнуть. Завтра я приду к вам, а до тех пор, может быть, найду, какой-нибудь способ узнать правду.
   Сабина протянула свою маленькую ручку, Жильбер пожал и нежно поцеловал ее.
   — Не говорите ничего ни отцу, ни брату, ни Нисетте, — сказал Жильбер, — пусть этот разговор останется между нами.
   — Обещаю вам, друг мой.
   Жильбер наклонился еще раз, поцеловал руку молодой девушки и бросил на нее взгляд, исполненный бесконечной нежности, затем, сделав последний прощальный знак, он вышел из комнаты. Спускаясь с лестницы, Жильбер увидел Нисетту, направлявшуюся к Сабине.
   — Ах, как я беспокоилась, брат, — сказала она. — Ты так долго пробыл у Сабины.
   — Ступай, дитя, — отвечал Жильбер, — но не заставляй ее говорить: ей надо отдохнуть.
   Нисетта подставила брату лоб для поцелуя и легко взбежала по лестнице.
   Жильбер вошел в салон. Феб и Блонден пудрили парики. Ролан, прислонившись лбом к стеклу, смотрел на улицу. Услышав шаги Жильбера, он обернулся.
   — Похоже, Петушиный Рыцарь арестован? — спросил он.
   — Кажется, — отвечал Жильбер.
   — Наши соседи хотят на радостях украсить свои дома.
   — «Кукареку!» — раздалось на улице.
   — Шутки продолжаются, — сказал Ролан смеясь. — Мальчишки бегают по улице и кукарекают.
   — На что это смотрят зеваки, собравшиеся возле дома Рупара? — спросил Жильбер.
   — На афишу, которую только что прибил полицейский. Это — обещание награды тому, кто прислал начальнику полиции третьего дня письмо.
   — Какое письмо?
   — Не знаю. Хочешь взглянуть?
   Ролан открыл дверь салона и вышел, Жильбер последовал за ним. Любопытные ходили взад и вперед по улице, останавливались, разговаривали, смеялись.
   — Рыцарь арестован, — доносилось со всех сторон. Возле дома Рупара собралось человек тридцать: одни глазели на афишу, другие читали вслух про обещание награды в сто луидоров.
   — Сто луидоров за письмо, посланное начальнику полиции, — вздохнул Рупар, — вот уж действительно легкие деньги!
   — Да только не тебе пришла бы в голову столь замысловатая идея написать письмо, которое принесет сто луидоров! — сказала Урсула, пожимая плечами.
   — Но… но… но… как знать! Если я попробую… Я ведь умею писать так крупно и разборчиво, и почерк у меня очень красивый!
   — А, вот и месье Жильбер! — сказала мадам Жереми, приседая.
   — И месье Ролан, — прибавила мадам Жонсьер улыбаясь. — Заметьте, — шепнула она, наклонившись к мадам Жереми, — с тех пор, как месье Ролан стал женихом, он не хорошеет.
   — Так же как и Жильбер, моя милая. О! Я бы за него не вышла.
   — Я тоже.
   — «Кукареку!» — раздался пронзительный голос.
   — Заставьте замолчать этих шалопаев! — закричал рассерженно Рупар.