Керр Катарина. Заклятье клинка

   – И прекрасная белая голубка невредимая полетела навстречу своей любви, – пропел Гверан, внезапно оборвав песню на полуфразе.
   Белый, как мел, Таник вскочил со своего места и быстрыми шагами пересек зал. Гверан отложил свою арфу и еле заметно улыбнулся ему.
   – Ублюдок, – прошептал Таник. – Хватит уже.
   – Хватит чего? – спросил Гверан. – У меня еще много песен, мой друг.
   Таник выхватил свой меч и замахнулся, но Гверан был готов к этому. Он перепрыгнул через стол, в зале поднялся крик. Гверан повалился на солому и вовремя повернулся, чтобы увидеть, как толпа окружала Таника. Всадники захватили его и разоружили. Лорд Мароик вскочил на ноги, громко призывая к порядку визжавших служанок. Наконец в зале успокоились. Слуги отступили к стенам. Несколько женщин плакали. Трое мужчин тащили Таника за ноги, крепко скрутив ему руки за спиной.
   – Что все это означает? – воскликнул рассерженно лорд Мароик. – Ты что, рехнулся? Замахнулся мечом на барда, причем безоружного!
   Таник был так потрясен, удерживаемый своими друзьями по отряду, что не мог произнести ни слова. Гверан пробрался вперед, чтобы лучше видеть его смущение.
   – Если ты до такой степени не любишь песен, – сказал Гверан, – мог бы просто сказать мне об этом.
   – Мерзавец, – крикнул Таник, – ты настоящий мерзавец. Ты специально все это сделал. Ты издевался надо мной все эти дни.
   – А ну, замолчи! – прорычал Мароик, подойдя ближе. – А зачем барду понадобилось делать это?
   Ловушка захлопнулась. В отчаянии Таник смотрел по сторонам, словно ища чьей-то поддержки. Боясь, что бард отомстит им, всадники стояли молча с побледневшими лицами.
   – Плохое настроение – это одно, а проявление неуважения – совсем другое, – сказал Мароик. – Мне не хочется так поступать, но закон есть закон. Уведите его. И повесьте. И сейчас же. Я хочу с этим покончить.
   Тело Таника обмякло в руках тех, кто его держал, будто он потерял сознание. У камина Каса заголосила, залилась слезами и бегом побежала к лестнице.
   – Это, конечно, тяжело, – заметил Мароик, затем добавил: – Никто не смеет нападать на моего барда. Кто-нибудь посмеет ослушаться моего приговора?
   Все в ужасе замотали головами: «Нет». Мароик удовлетворенно кивнул.
   – Ну, тогда идите и повесьте его, сказал он. – Возьмите факелы и повесьте его на стене. И нечего размышлять об этом целую длинную ночь. Я хочу покончить с этим.
   Выкрикнув боевой клич, Таник начал отчаянную, но безнадежную борьбу. Вырвавшись, он безоружный наносил тяжелые удары своим конвоирам. Он не сомневался в том, что вынудит их прикончить его мечом, но всадники повалили его на пол и связали ему руки и ноги. Когда они волокли его из зала Гверан напряг все свои силы, чтобы удержаться от улыбки.
   Уже через два часа после рассвета Блэйсбир облетело известие о том, что лорд Мароик повесил одного из всадников за то, что он угрожал его барду. Услышав об этом, Невин сначала подумал, что он не удивился тому, что Гиррейнт оказался таким дураком. Но потом он вспомнил, что Таник не был таким как Гиррейнт, а у Гверана было больше рассудка, чем у Блейна. Бормоча проклятия, Невин побежал седлать своего коня. К тому времени, когда Невин приехал, тело Таника уже сняли со стены. Слуга, взявший у него коня, рассказал ему о том, что так как жрецы отказываются хоронить повешенных, то Таника уже похоронили в безымянной могиле за стеной крепости. Невин разыскал Гверана в его комнате. Он был там один.
   – Жена увела мальчиков погулять подольше, – сказал Гверан, – они все расстроены этой бедой.
   – Конечно. Я думаю, Таник чересчур близко к сердцу принял твое предупреждение.
   Гверан еле улыбнулся.
   – Послушай, – сердито сказал Невин, – а почему ты просто не поговорил с лордом Мароиком?
   – Потому что я хотел, чтобы Таник умер. Боже мой, ты еще сомневался в этом?
   Невин возмущенно фыркнул.
   – Ты – ловкий и хитрый убийца, – сказал Невин. – Подходишь для одной из своих баллад.
   – Спасибо! Ты собираешься рассказать Мароику?
   – А ты думаешь, он мне поверит? Но это – твоя Судьба, мой друг, и ты расплатишься за это когда-нибудь.
   – Где? В призрачном Другом Мире? – Гверан так самодовольно улыбнулся, что Невин почувствовал, будто он получил пощечину.
   Итак, Гверану был дан шанс освободить себя от цепей Судьбы, которые он получил в наследство от Блейна – он мог бы исправить прошлую ошибку, честно используя законы, чтобы убрать своего врага подальше от своей жены. Но он использовал закон вместо меча – для другого, чтобы убить.
   – Раньше или позднее, – проговорил Невин, – это убийство вернется к тебе назад.
   – А почему бы не сейчас? Я использовал бы этот шанс.
   Правда чуть не слетела с языка Невина. Он еле сдержал себя: в этой жизни ты можешь остаться невредимым, но в твоей следующей, или в следующей после той жизни, эта пролитая кровь все равно вернется к тебе, ты снова будешь связан с Гиррейнтом кровавой цепью. И вдруг Невин испугался: а что, если он тоже будет связан с ними – просто потому, что должен был увидеть намерения Гверана и предотвратить убийство?
   Только через два дня Невин увиделся с Лиссой. Когда он привел Адерина назад в крепость, она встретила их у ворот и отправила Адерина с Касой. Невин последовал за ней вниз по заросшему травой склону холма, ведя свою лошадь под уздцы. В ярком солнечном свете она выглядела бледной и уставшей от бессонных ночей.
   – Я хочу сказать вам, что Гверан решил отдать Аддо к вам учиться, – сказала ему Лисса. – Вам надо с ним обсудить только подробности, но в общем, этот вопрос уже решен. Если Гверан пообещал, то он сдержит свое слово.
   – Да, действительно, – он – обязательный человек, – согласился Невин.
   По тому, как Лисса вздрогнула, он понял, что она хорошо знала обо всем, что произошло.
   – Простите стариковскую прямоту, – сказал Невин.
   – Не надо извинений. Это только расстраивает меня, но боже мой, что я могу сделать? Гверан поступил так только для того, чтобы защитить меня.
   – Да, вы правы. Ни один человек в отряде после этого не будет приставать к вам.
   Лисса кивнула, глядя вдаль – туда, где Нер сверкала в послеполуденной дымке.
   – Мой муж – хороший человек, – проговорила Лисса.
   Невин вздохнул, думая о том, что ей необходимо верить в это.
   – Я знаю, какая я счастливая, – продолжала она. – И я иногда очень расстраиваюсь, когда думаю, какое мне выпало счастье – выбрать именно его.
   – Что? Это должно радовать ваше сердце?
   – Да, все люди так же думают. Но ей-богу, именно это меня и сердит. То, что я пряталась в своей комнате, как испуганный ребенок, а при этом все думали, что я счастлива оттого, что у меня такой хороший муж, который может защитить меня. Когда Лисса повернула голову и посмотрела на Невина, ее глаза стали вдруг холодными.
   – Мне надоело зависеть от Судьбы. Я желаю иметь мужскую силу, и тогда Судьба может убираться назад к самому Черту.
   – Замолчите! Такое желание накличет беду.
   Слегка пожав плечами, Лисса снова принялась рассматривать окрестности, как будто она могла увидеть там далекое будущее.

Элдиф, 1062

   Мычащие и вспотевшие под жарким солнцем мулы кусались и лягались, когда погонщики попытались призвать их к порядку. Караван превратился в неуправляемое сборище, которое вихрем неслось к городским воротам в облаке коричневой пыли. Куллин из Кермора направил свою лошадь на обочину дороги и поскакал рысью в сторону дороги. Приподнявшись в стременах, он увидел Дрегиса. Он разговаривал с купцами, которые требовали уплаты налога. Их сопровождали городские гвардейцы. Мулы подняли такую пыль, что невозможно было различить, кто был в караване.
   – Джилл! – изо всех сил крикнул Куллин. – Джилл, выбирайся из этой толпы!
   Через несколько минут беспокойного ожидания Куллин наконец увидел, как она выбралась из толпы на своем каштановом мерине и рысью поскакала к нему. Пот ручейками стекал по ее лицу, а светлые волосы стали такого же цвета, как ее лошадь.
   – Я думаю, Дрегис уже расплатился с ними, – сказал Джилл. – Мне хочется побыстрей вымыться.
   – Мне тоже и неплохо бы немного пива.
   Они с грустью посмотрели на высокие городские стены Кернметона – одного из немногих городов Северо-восточной части Элдифа.
   Несмотря на типичную городскую вонь, распространяющуюся от сточных канав в раскаленном летнем воздухе, он все же обещал удобства после длинной недели пути. Дрегис нанял Куллина в качестве вооруженного охранника для своего каравана, хотя бандиты редко встречались в этой части королевства. Наконец караван двинулся с места. Лошади ржали. Мулы ревели, когда их заталкивали в узкие закрытые пространства между круглыми домами, а затем повели по извилистым улицам, пока караван не добрался до постоялого двора с беспорядочно разбросанными каменными постройками. Куллин спешился и начал пробираться к Дрегису через столпотворение из мулов и лошадей. Седоволосый купец заплатил, не торгуясь, серебряными монетами.
   – У меня и моих людей никогда не было такого спокойного путешествия, серебряный клинок, – сказал Дрегис.
   Когда Куллин повернулся, тощий хозяин постоялого двора, у которого были жирные волосы и узкие блестящие глаза, схватил его за руку.
   – Никаких серебряных клинков в моей гостинице, – произнес он.
   – А я не хочу, чтобы твои вши лазили по мне. А ну-ка, убери свою руку, – побледнев, хозяин гостиницы отпрыгнул назад.
   Около восточных ворот была ветхая деревянная гостиница, в которой Куллин и Джилл останавливались раньше. В конюшне был только ряд полуразрушенных навесов, и немногим чище были сами гостиничные комнаты, зато хозяин встретил Куллина как долгожданного брата, и предоставил им свой лучший номер – крошечную комнатку на верхнем этаже, в которой было всего одно перекошенное окошко. Брас – хозяин гостиницы – был тучным крепким парнем, который потерял в бою одно ухо.
   – Ну, малышка Джилл, – сказал Брас, – ты уже совсем не такая маленькая, как раньше, правда? Почему бы тебе уже не выйти замуж?
   – А не прикусишь ли ты свой язык? – съязвила в ответ Джилл. – Или ты хочешь лишиться своего второго уха?
   – Черт побери, Куллин! Да ты вырастил настоящую мегеру!
   – Нет, не так, – ответил Куллин. – Она родилась мегерой, и если бы не я, то сейчас была бы еще хуже.
   Джилл погрозила ему кулаком и сделала обманное движение рукой в его сторону, как будто хотела ударить. К семнадцати годам она превратилась в высокую стройную девушку – мускулистую и выносливую – благодаря их походной жизни. У нее была мальчишеская фигура и мальчишеская размашистая походка, что вовсе не портило ее золотистоволосой красы. Она помогла Брасу затащить наверх бадью горячей воды и большую деревянную кадку. Затем выгнала из комнаты отца, чтобы могла спокойно помыться.
   Большая полукруглая таверна была почти пустой. Две гончих собаки спали возле камина. И двое бесцветных молодых людей сидели за столом прямо около двери и о чем-то разговаривали между собой. Оба они посмотрели на блестящую рукоятку серебряного клинка, висевшего у Куллина на ремне, и равнодушно отвернулась от него. Куллин сел за стол спиной к стене и, поблагодарив, взял у Браса кружку темного пива. Когда Джилл спустилась вниз, он допивал уже третью кружку. Ее мокрые волосы перепутались, прилипнув к лицу. Она пристально посмотрела на Куллина.
   – И сколько же ты уже выпил? – спросила она.
   – Не твоего ума дело. На – допей, пока я подниму наверх чистой воды.
   Пока она собиралась что-то сказать, он поднялся и ушел. Он подыскал себе подходящее оправдание тому, что выпил так много: он чувствовал, что постарел. Его каждая старая рана болела после долгой езды и сна на обочине дороги. Ему было тридцать пять – средний по меркам Дэвери человеческий возраст, а то, что он еще до сих пор жив, будучи серебряным клинком, было настоящим чудом. Он никогда не слышал, а тем более не знал, серебряного клинка, который жил бы так долго как он.
   – Сколько еще тебе отпущено Судьбой? – спрашивал он сам себя. – Ты должен еще найти для Джилл хорошего человека, который смог бы защитить ее.
   Как правило, он быстро прогонял эти мысли: это дело будущего. За обедом Куллин и Джилл молчали, наслаждаясь обществом друг друга. Им не нужны были слова. Время от времени Джилл смотрела на огонь в камине и улыбалась; ее зрачки двигались, как будто она там что-то видела. С годами Куллин привык к этим странностям в ее поведении, так же как он привык к тому, что она видела нечто живое в облаках, или бегущих ручьях. Хотя он не хотел с этим соглашаться, но он был уверен, что Джилл имела, как говорили в народе, второе зрение. Этим вечером он еще раз убедился в этом.
   – Ты знаешь, папа, – сказала Джилл, – когда Дрегис будет уезжать, мы поедем вместе с ним.
   – Правда? Какая жалость, что он не просил нас об этом.
   – Ну так он попросит.
   Куллин уже собрался рассердиться, когда заметил, что Дрегис вошел в таверну. Он задержался у двери, увидев вокруг необычную грязь. Ему было около тридцати. Но в волосах уже видна была проседь. Дрегис внешне выглядел как всадник – натренированный и подтянутый. Он вел тяжелую кочевую жизнь. Когда Куллин окликнул его, он улыбнулся облегченно и поспешил ему навстречу.
   – Как я рад, что наконец разыскал тебя, – сказал Дрегис. – Вот что я подумал, серебряный клинок. Примерно через неделю я выезжаю на запад. Я заплачу за твое жилье, если ты согласишься охранять караван и подождешь меня здесь, в городе, это время.
   Джилл самодовольно улыбнулась.
   – Похоже, что ты предвидишь беспокойства, – сказал Куллин.
   – Ну, не совсем так. Но лучше, если ты хорошо подготовишься к хлопотам, когда едешь торговать с западным народом.
   – С кем?
   Дрегис как-то странно улыбнулся ему, как будто знал важную тайну.
   – Есть племя, живущее далеко на западе, – пояснил Дрегис. – Они не такие, как обычные люди Элдифа. Но, черт побери, они выращивают лучших лошадей в Элдифе, и они с удовольствием меняют их на изделия из железа. Сейчас у меня нет никаких хлопот с самим западным народом, понимаешь, но иногда погонщики мулов начинают себя странно вести. Я хочу, чтобы ты поехал туда с нами.
   – Ну хорошо, я поеду, – сказал Куллин. – Служба есть служба.
   – Ну и чудесно! После того как мы проведем наш обмен, мы вернемся назад через Канобэйн – маленький пограничный городок. Там ты тоже сможешь найти неплохую работу для своего меча. Я слышал о кое-каких волнениях.
   – Ну и хорошо. Пошлешь за мной одного из своих парней за день до того, как будешь выезжать.
   После того как Дрегис ушел, Джилл старалась не смотреть в глаза своему отцу.
   – Как это ты узнала, что он должен прийти? – воскликнул Куллин.
   – Я не знаю. Просто узнала и все.
   «Моя дочь, – думал Куллин, – но, черт побери, иногда я удивляюсь – знаю ли я ее вообще».
   Как это часто бывало, густой и холодный летний туман окутал крепость Канобэйн. В береговом маяке бронзовый колокол звенел на гулких низких нотах. В башне слуги суетились около горящих в каминах торфяных огней.
   Госпожа Ловиан спустилась в большой зал. Она была вдовствующей правительницей Абервина и по сплетению законов – верховным лордом всего пространства вокруг Канобэйна. Госпожа Ловиан была одета в плед с символом ее владения: серый с красным и белый цвета. У камина для слуг расположился поближе к огню ее отряд – около пятидесяти всадников. У камина для знати перед Ловиан на коленях стоял проситель, пришедший к ней за помощью. Местный мыловар, Исгерин – худой мужчина с седыми, смазанными жиром, волосами – был одет в свою лучшую рубашку и полосатые штаны для этого важного визита.
   – Говорите, хороший господин! – сказала Ловиан. – Я всегда готова рассмотреть любое дело по юстиции, даже самое незначительное. Какая у вас жалоба?
   – Знаете, ваша светлость, дело касается моей дочери, – произнес смущенно Исгерин и покраснел.
   – Она беременна, так?
   – Да. И ни за кем не замужем, как, я думаю, ваша светлость догадались. И мне очень неприятно, что я беспокою вашу светлость по такому поводу.
   В другом конце зала всадники отряда притихли и внимательно прислушивались.
   – Продолжайте, – тихо проговорила Ловиан, – имя отца известно?
   – Да, ваша светлость. – Исгерин остановился, чтобы вдохнуть воздуха. – Негодница клянется, что это ваш сын.
   Отряд вздохнул с облегчением, а Ловиан – со скукой.
   – Она правда в этом клянется, – жалобно произнес Исгерин. – Я боюсь, что вы не поверите…
   – О, я вам верю, добрый господин. – Ловиан оглянулась вокруг и увидела пажа, который стоял под винтовой лестницей и тихонько смеялся. – Карадок, беги разыщи лорда Родри и приведи его ко мне.
   Долгие неприятные пять минут, пока они ждали, всадники отряда шептались между собой и хихикали, Исгерин внимательно изучал образцы тесьмы, разложенные на полу, а Ловиан решила, что лучше держаться величавой, чем рассерженной. Сейчас, когда правление Ловиан подвергалось угрозе со стороны некоторых знатных подданных, для нее было невыгодно, чтобы повстанцы вызвали к себе симпатию горожан.
   Наконец вошел Родри, весело посвистывая. Родри только месяц назад исполнилось двадцать. Он был полным и высоким – около шести футов – молодым человеком, и таким красивым, что Ловиан почувствовала не презрение, а симпатию к дочке мыловара. Когда Родри увидел Исгерин, его хорошее настроение мгновенно улетучилось, а вместе с ним – и сомнения Ловиан.
   – Так вот, господин, – сказала Ловиан. – Наш дорогой Исгерин утверждает, что ты соблазнил его дочь. Это правда?
   – Откуда мне знать – правда это, или нет. У нее и кроме меня могли быть другие мужчины.
   – Неужели? Ты что, рассчитывал, что я поверю в то, что ты стоял рядом, когда другие мужчины забавлялись с твоей девушкой?
   – Ну, – Родри начал быстро двигать носком своего сапога, – я, правда, хотел перерезать ему горло.
   – Так я и думала, – произнесла Ловиан.
   – Ваша светлость, – проговорил Исгерин, – до этого она была всегда хорошей девочкой. Это, конечно, было не по душе ее матери, но кто я такой, чтобы указывать его светлости, даже если я знал о том, что он ездил к нам очень часто. Я знал, конечно, что он ездил к нам не за мылом по поручению вашей светлости.
   Всадники отряда засмеялись, толкая друг друга локтями.
   – Мой бедный Исгерин, – сказала Ловиан, – ну ладно, я позабочусь о вашей дочке. Я дам ей приданное, а с деньгами в кармане она, конечно, найдет себе хорошего мужа, даже если весь город будет знать об этом скандале. Когда ребенок родится, принесите его ко мне, если он выживет. Мы подыщем ему кормилицу и отдадим на воспитание.
   – Ваша светлость! – глаза Исгерин наполнились слезами, – я никогда не рассчитывал на такую щедрость. Ваша светлость, я…
   Ловиан прервала его жестом.
   – Незаконнорожденный от знатного лорда может быть очень полезным, – сказала она. – Передайте своей дочери, что о ее ребенке хорошо позаботятся.
   Многократно кланяясь, заикаясь, произнося слова благодарности, Исгерин пятился назад в присутствии Ловиан, а потом выбежал из зала. Когда Родри сам приготовился к тому, чтобы убежать, мать схватила его за руку и потянула к лестнице.
   – Я желаю поговорить с вашей светлостью, – произнесла она раздраженно.
   Словно побитая собака, последовал за ней Родри в ее комнаты на втором этаже башни. Приемная была небольшой комнатой, украшенной памятными для их родословной вещами: старыми оленьими головами, старинными мечами, запыленными церемониальными жезлами и рядом щитов с девизами. В одном углу стоял аналой, украшенный изображением дерущихся барсуков, которые были символом их рода, пока клан не перешел в подчинение Абервинам. На аналое лежала стопка книг, написанных первым лордом их клана, самим принцем Мэйлом, мастером Двуумера. Как только они вошли, Ловиан дала Родри пощечину.
   Родри уселся на стул, вытянул ноги и угрюмо уставился на стену.
   – Я раскаиваюсь в том, что соблазнил ее, – сказал Родри, – и очень тебе благодарен за то, что ты позаботишься о бедняжке.
   Ловиан удивилась тому, что он говорил именно то, что ей хотелось услышать. Со вздохом она села напротив него и позволила ему немного пооправдываться.
   В общей сложности, у нее было четыре сына. Старший, Риис, сейчас был гвербретом в Абервине; второй умер в детстве; третий уже возмужавшим юношей был убит на войне, Родри был ее младшим сыном. Незадолго до его рождения ее муж завел себе молодую любовницу и проводил очень мало времени в постели Ловиан, и Родри был ее последним ребенком. Любовница родила двух бастардов и Ловиан пришлось обеспечивать и девочек. Теперь Родри вырос и стал похож на гвербрета Тингира.
   – Настало время тебе жениться, – сказала наконец Ловиан, – ты можешь оставить после себя несколько законных наследников, а потом развлекаться таким вот образом.
   Родри поморщился.
   – Я думаю, Богиня проклянет твое сватовство, потому что она знает, что ты за человек, – продолжала Ловиан, – три раза я пыталась женить тебя и три раза она вмешивалась, оберегая бедных девушек.
   – Мама, черт побери! Я действительно сожалею об этом! Я знаю, что тебе нужны те деньги, которые ты из-за меня тратишь, и я знаю, что тебе нужно расположение горожан, и бедняжку Олвен мне тоже жаль.
   – Ты должен был подумать обо всем этом перед тем, как начал ее раздевать.
   – Мама!
   – Я не желаю больше слышать об этом происшествии. Оставь свою завлекающую улыбку для своих девиц, которые извлекают из этого серебро известным способом.
   Родри вскочил со стула и убежал, так сильно хлопнув дверью, что мечи, висящие на стене, задребезжали. Ловиан позволила себе едва заметную улыбку мести. Остаток дня Родри избегал ее, что было легко сделать в такой крепости как Канобэйн, расположенной на западной границе Элдифа. Он находился на извилистом мысе с таким же названием на вершине отвесного утеса над самым морем. Каменные стены окружали двор площадью около двух акров. Посредине двора возвышалась четырехэтажная башня с кладовыми навесами и кухонной пристройкой. На самом берегу моря стоял Канобэйнский маяк – стофутовая вышка, оборудованная лестницей. В ясные дни хранитель огня вместе с сыновьями поддерживал огонь под каменной крышей, а когда было туманно – звонили в бронзовый колокол. За стеной крепости пустые травяные луга раскинулись на многие мили вокруг, до самых вершин утесов. Дальше от берега располагались фермы, относящиеся к личным владениям Ловиан. Это были низменные места, мало подходящие для мирных занятий – разве только для тех случаев, когда Ловиан хотелось уединиться. Она принесла Канобэйн в качестве приданного, выйдя замуж за Мэйлвейда. А когда ее муж умер, она переехала сюда жить, чтобы быть подальше от искушения вмешиваться в дела нового гвербрета. Только за этот последний год ее единственный брат и его сын были убиты в междоусобной войне. Так как после их отца не осталось никаких других наследников, то наследство перешло к Ловиан в обход закона, предусматривающего закрепление земельного владения за кланом, даже если женщина наследует его. Ловиан могла выйти замуж в клан Мэйлвейдов, но по крови она еще принадлежала к клану красного Льва, который имел обширные владения в Западном Элдифе в течение более чем сотни лет. Происхождение и клан, дети и их дети – это занимало важное место в жизни знатной женщины и именно об этом Ловиан размышляла весь остаток этого пасмурного холодного дня в Канобэйне. Она глубоко надеялась, что бастард Родри должен быть здоровой девочкой, и такой же хорошенькой, как ее красавец отец. Если бы так и случилось, то Ловиан могла бы настоять на женитьбе между ней и одним из ее родственников победнее.
   Клан Красного Льва питал к Ловиан больше уважения, когда она унаследовала титул верховного лорда, приведя в клан Родри. Это дает ему возможность наследовать после ее смерти вместо того, чтобы эти земли были бы возвращены в распоряжение гвербрета. В своем тщеславии Родри решил, что Ловиан двигала материнская любовь, но в действительности у нее были более жесткие мотивы, объясняющиеся выбором наименьшего из двух зол. Когда она вступила во владение поместьем, некоторые из ее подчиненных были недовольны, что ими будет управлять женщина, хотя это и не противоречило закону. Однажды Родри уже имел возможность унаследовать. Повстанцы могли получить поддержку, зная, что ими будет править человек, которому было всего несколько лет. В конце концов, Ловиан не была бессмертна. Ей было сорок восемь – для того мира, в котором женщины умирали в тридцать, измученные родами, она была уже старой женщиной. Так ее подданные могли иметь мужчину во главе клана, надо было только подождать.
   Как раз ко времени ужина в крепость приехал гость – лорд Слигин, земли которого были по соседству с поместьем Ловиан – примерно в десяти милях к востоку. По его мнению, возможность восстания была очень большой. За время всего обеда он не мог ничего сказать, так как вокруг было много слушателей, но Ловиан знала, что он был взволнован просто потому, что все, о чем он думал, можно было прочитать по его лицу. Ловиан искренне симпатизировала ему, краснощекому тридцатилетнему толстяку с пушистыми светлыми усами и хитрыми голубыми глазами. Из уважения к нему она взяла его сына Карадока в свое поместье в качестве пажа. Этим вечером Карро прислуживал за столом, безупречно наливал мед и умело подавал говядину. Когда мальчик отошел достаточно далеко, чтобы не слышать их разговора, Слигин заметил, что он доволен своим сыном.