Страница:
Ей напомнили в Зале Света о ее Судьбе. Здесь все над лугом сияло, и пульсирующий золотой цвет, как сердцевина пламени свечи, заполнял вечность. Собеседниками были языки пламени, окруженные сияющим светом, а их слова были искрами. У них, великих лордов Судьбы, не было ни лиц, ни голосов, потому что все человеческое было давно сожжено долгим пребыванием в Залах Суда. У нее, как и у всех, не было ни лица, ни голоса: она была слабым, крошечным мерцанием тусклого пламени. Но она слышала их разговор о ее Судьбе, о ее миссии, ее долгом пути к избавлению – о том бремени, которое ей предстоит принять добровольно.
– Через много смертей пройдешь ты к этому перерождению, – сказали они ей. – Настало время исполнить то, что предназначено Судьбой. Всей сущностью своей души ты принадлежишь к пророкам. Ты запомнишь?
– Я постараюсь запомнить, – ответила она. – Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы запомнить свет.
– Тебе помогут запомнить, – сказали они. – А сейчас – иди. Настало время умереть и войти во мрак.
Когда она начала опускаться перед ними на колени, они бросились к ней и запретили ей сделать это. Они знали, что сами были всего лишь слугами истинного света, ничтожными слугами в сравнении с величием Сияния, которое было выше всех богов. Вступив в серую туманную страну, она заплакала, тоскуя по свету.
Там тысячи духов и видений были окутаны туманом, а говорящие, словно ветром, подбрасывали ее вверх своими словами. Они погоревали вместе с ней о ее мучительном падении, которое ей пришлось совершить во тьме. У этих духов ветра были лица, и она представила себе, что у нее тоже есть лицо. В них во всех оставалось еще то, что присуще людям. Когда они заговорили с ней о человеческом, она вспомнила о страсти, об ощущении соприкосновения тела с телом.
– Вспоминай свет, – шептали они ей. – Держись света и следуй по пути Двуумера.
Ветер понес ее вниз сквозь серый туман. Везде вокруг себя она ощущала желание, вспыхивающее, как молния в летнюю грозу. Вдруг в ее памяти всплыли летние грозы, дождь на лице, сырая прохлада в воздухе, жар костра, вкус еды во рту. Воспоминания порхали, как маленькая птичка, и увлекали ее все ниже и ниже. Затем она вспомнила, что однажды любила и почувствовала его близость, а затем и его желание. Она ощутила его рядом с собой – так близко, что ее словно обожгло огнем. Его страсть увлекала ее за собой, неся все ниже и ниже, круг за кругом, как опавший лист, подхваченный крошечным водоворотом у речного берега. Затем она вспомнила реку, воду, искрящуюся на солнце.
– Свет, – сказала она себе. – Вспомни, ты поклялась служить свету.
Внезапно ее охватил ужас: задача была очень сложной, а она – очень слабой и человечной. Ей захотелось вырваться на свободу и вернуться к свету, но было слишком поздно. Вихри страсти несли ее круг за кругом до тех пор, пока она не почувствовала себя тяжелой, объемной и ощутимой. А потом был мрак, теплый и мягкий, усыпляющий мрак околоплодных вод: нежный и надежный плен чрева.
В это время на побережье Элдифа, покрытом буйными лугами и пересеченном небольшими речушками, фермеры пасли своих коров, лениво бредущих по земле. Эти луга служили травнику хорошим местом для поиска новых растений, и старый Невин часто приходил сюда. Внешне он выглядел совсем как оборванец: непричесанные всклоченные пряди белых волос, грязная коричневая одежда, нуждавшаяся в починке. Но было что-то во взгляде его прозрачно-голубых холодных глаз такое, что вызывало уважение даже у потомственных лордов. Каждый, кто встречал его, обращал внимание на его внутреннюю энергию, сквозившую во взгляде, несмотря на то, что кожа его лица была сморщенной и старой, и руки были перепачканы. Он много ездил по Элдифу верхом на своем мерине, ведя позади своего мула, и хорошо знал нужды живущих здесь бедняков. Он – чудо, говорили все фермеры, и половина из них считала, что ему должно быть около восьмидесяти. Но никто не знал о настоящем чуде, а именно, что ему было около четырехсот лет и что он был величайшим знатоком Двуумера, каких знало королевство.
Этим обычным летним утром Невин выехал в луга в поисках успокаивающего корня. Он выкапывал растение металлической лопатой и белые цветки при этом танцевали на тоненьких стебельках. Солнце светило очень жарко. Он немного отдохнул, сел на коня и вытер лицо старой тряпкой, служившей ему полотенцем. В этот момент он увидел пророческое видение.
Два жаворонка разорвали над лугом покрывало тишины песней душераздирающей красоты. Это был их боевой клич. Два самца взмыли ввысь, кружась и преследуя друг друга.
Однако, пока они дрались, самка, которая была наградой победителю, поднялась из травы и равнодушно улетела прочь. С холодной властью пророческих познаний Невин знал, что вскоре он будет свидетелем схватки двух мужчин за обладание женщиной, но ни одному из них она не будет принадлежать.
Она переродилась…
Где-то в королевстве она была только что появившимся на свет младенцем, лежащим на истощенных материнских руках. Смутно ему представилось видение: прекрасное молодое материнское лицо, омытое потом при родах, но улыбающееся младенцу, лежащему у нее на груди. Когда видение поблекло, он соскочил на землю в явном возбуждении. Лорды Судьбы были добры. Это видение было послано ему как предупреждение о том, что где-то в огромном пространстве королевства Дэвери она ожидала его для того, чтобы исполнилось его пророчество. До тех пор, пока она еще ребенок, он может найти ее и предотвратить суровые обстоятельства, которые не позволят ему распутать их переплетенные в клубок судьбы. Теперь, возможно, она вспомнит и уступит ему. Возможно. Если он найдет ее.
– Через много смертей пройдешь ты к этому перерождению, – сказали они ей. – Настало время исполнить то, что предназначено Судьбой. Всей сущностью своей души ты принадлежишь к пророкам. Ты запомнишь?
– Я постараюсь запомнить, – ответила она. – Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы запомнить свет.
– Тебе помогут запомнить, – сказали они. – А сейчас – иди. Настало время умереть и войти во мрак.
Когда она начала опускаться перед ними на колени, они бросились к ней и запретили ей сделать это. Они знали, что сами были всего лишь слугами истинного света, ничтожными слугами в сравнении с величием Сияния, которое было выше всех богов. Вступив в серую туманную страну, она заплакала, тоскуя по свету.
Там тысячи духов и видений были окутаны туманом, а говорящие, словно ветром, подбрасывали ее вверх своими словами. Они погоревали вместе с ней о ее мучительном падении, которое ей пришлось совершить во тьме. У этих духов ветра были лица, и она представила себе, что у нее тоже есть лицо. В них во всех оставалось еще то, что присуще людям. Когда они заговорили с ней о человеческом, она вспомнила о страсти, об ощущении соприкосновения тела с телом.
– Вспоминай свет, – шептали они ей. – Держись света и следуй по пути Двуумера.
Ветер понес ее вниз сквозь серый туман. Везде вокруг себя она ощущала желание, вспыхивающее, как молния в летнюю грозу. Вдруг в ее памяти всплыли летние грозы, дождь на лице, сырая прохлада в воздухе, жар костра, вкус еды во рту. Воспоминания порхали, как маленькая птичка, и увлекали ее все ниже и ниже. Затем она вспомнила, что однажды любила и почувствовала его близость, а затем и его желание. Она ощутила его рядом с собой – так близко, что ее словно обожгло огнем. Его страсть увлекала ее за собой, неся все ниже и ниже, круг за кругом, как опавший лист, подхваченный крошечным водоворотом у речного берега. Затем она вспомнила реку, воду, искрящуюся на солнце.
– Свет, – сказала она себе. – Вспомни, ты поклялась служить свету.
Внезапно ее охватил ужас: задача была очень сложной, а она – очень слабой и человечной. Ей захотелось вырваться на свободу и вернуться к свету, но было слишком поздно. Вихри страсти несли ее круг за кругом до тех пор, пока она не почувствовала себя тяжелой, объемной и ощутимой. А потом был мрак, теплый и мягкий, усыпляющий мрак околоплодных вод: нежный и надежный плен чрева.
В это время на побережье Элдифа, покрытом буйными лугами и пересеченном небольшими речушками, фермеры пасли своих коров, лениво бредущих по земле. Эти луга служили травнику хорошим местом для поиска новых растений, и старый Невин часто приходил сюда. Внешне он выглядел совсем как оборванец: непричесанные всклоченные пряди белых волос, грязная коричневая одежда, нуждавшаяся в починке. Но было что-то во взгляде его прозрачно-голубых холодных глаз такое, что вызывало уважение даже у потомственных лордов. Каждый, кто встречал его, обращал внимание на его внутреннюю энергию, сквозившую во взгляде, несмотря на то, что кожа его лица была сморщенной и старой, и руки были перепачканы. Он много ездил по Элдифу верхом на своем мерине, ведя позади своего мула, и хорошо знал нужды живущих здесь бедняков. Он – чудо, говорили все фермеры, и половина из них считала, что ему должно быть около восьмидесяти. Но никто не знал о настоящем чуде, а именно, что ему было около четырехсот лет и что он был величайшим знатоком Двуумера, каких знало королевство.
Этим обычным летним утром Невин выехал в луга в поисках успокаивающего корня. Он выкапывал растение металлической лопатой и белые цветки при этом танцевали на тоненьких стебельках. Солнце светило очень жарко. Он немного отдохнул, сел на коня и вытер лицо старой тряпкой, служившей ему полотенцем. В этот момент он увидел пророческое видение.
Два жаворонка разорвали над лугом покрывало тишины песней душераздирающей красоты. Это был их боевой клич. Два самца взмыли ввысь, кружась и преследуя друг друга.
Однако, пока они дрались, самка, которая была наградой победителю, поднялась из травы и равнодушно улетела прочь. С холодной властью пророческих познаний Невин знал, что вскоре он будет свидетелем схватки двух мужчин за обладание женщиной, но ни одному из них она не будет принадлежать.
Она переродилась…
Где-то в королевстве она была только что появившимся на свет младенцем, лежащим на истощенных материнских руках. Смутно ему представилось видение: прекрасное молодое материнское лицо, омытое потом при родах, но улыбающееся младенцу, лежащему у нее на груди. Когда видение поблекло, он соскочил на землю в явном возбуждении. Лорды Судьбы были добры. Это видение было послано ему как предупреждение о том, что где-то в огромном пространстве королевства Дэвери она ожидала его для того, чтобы исполнилось его пророчество. До тех пор, пока она еще ребенок, он может найти ее и предотвратить суровые обстоятельства, которые не позволят ему распутать их переплетенные в клубок судьбы. Теперь, возможно, она вспомнит и уступит ему. Возможно. Если он найдет ее.
Кергонеи, 1052
Приближались серые сумерки. Шел холодный моросящий дождь. Джилл посмотрела на небо и ей стало страшно оставаться во дворе. Она быстро подбежала к поленнице и начала беспорядочно набирать в охапку ветки. Серый юркий длинноносый гном сидел на большом пне и скалил зубы, наблюдая за ней. Если Джилл роняла ветку, он тут же подхватывал ее и не хотел ни за что отдавать.
– Тварь, – рассердилась Джилл. – Ну и забирай!
Рассердив ее, гном исчез с клубами холодного воздуха. Вытирая слезы, Джилл быстро пересекла грязный двор и подошла к круглой каменной таверне. Полоски яркого света были видны вокруг деревянных ставней.
Держа ветки в охапке, она спустилась вниз по ступенькам и, поколебавшись немного перед дверью, проскользнула в комнату.
Перед кроватью ее больной матери стояла на коленях жрица в длинном черном платье. Когда она посмотрела вверх, Джилл увидела голубую татуировку растущей луны, которая покрывала половину ее лица.
– Подбрось немного веток в огонь, дитя, – произнесла жрица, – надо побольше света.
Джилл выбрала самые тоненькие и самые просмоленные ветки и осторожно поднесла их к огню, горевшему в очаге. Пламя вспыхнуло, заискрилось и тени заплясали по комнате. Джилл села в углу на покрытый соломой пол и стала наблюдать за жрицей. Мать лежала очень тихо, ее лицо было мертвенно бледным, по нему сбегали большие капли пота. Жрица взяла серебряный кувшин с травяным настоем и поднесла к ее губам. Но у нее начался такой сильный кашель, что она не смогла сделать и глотка. Джилл судорожно прижала к себе тряпичную куклу Хелеф. Ей захотелось, чтобы кукла ожила и заплакала, тогда бы Джилл пришлось утешать ее и самой держаться храбро.
Жрица поставила кувшин, вытерла лицо больной, а потом начала молиться, шепча на древнем языке святые слова, которые знали только священнослужители. Джилл тихо помолилась, прося Древних богов Луны оставить маму в живых.
Макин нерешительно вошел в дверь и стоял в ожидании. Его толстое, пухлое лицо было озабоченным. Грубые руки теребили низ льняной рубахи. Макин был владельцем этой таверны и позволял маме, работавшей здесь прислугой, жить вместе с Джилл в этой комнате. Ожидая, когда жрица закончит молитву, он потянулся и почесал лысину на седой голове.
– Как она? – спросил Макин.
Жрица взглянула на него, потом – резко на Джилл.
– Вы можете говорить, – сказала Джилл. – Я знаю, что она умирает.
Джилл хотелось закричать, но она чувствовала себя окаменевшей.
– Ей лучше знать правду, – сказала жрица. – У нее есть отец?
– Вроде бы, – ответил Макин. – Он иногда приезжает сюда, чтобы дать им немного денег. Но прошло уже много времени с тех пор, как он был здесь в последний раз.
Жрица тяжело вздохнула.
– Я останусь без прислуги, – продолжал Макин. – Джилл всегда делала домашнюю работу и, видят боги, я не выброшу ее на улицу.
– Ну и хорошо тогда, – жрица протянула руку к Джилл, – сколько тебе лет, дитя?
– Семь, ваше святейшество.
– Ну, пока ты еще совсем маленькая. Но ты должна быть храброй, как воин. Твой отец воин, не так ли?
– Да. Великий воин.
– Тогда ты должна быть такой храброй, какой он хотел бы тебя видеть. Попрощайся со своей мамой, Макин уведет тебя.
Когда Джилл подошла к кровати, женщина проснулась, но ее глаза были покрасневшими, опухшими и мутными. Она не видела стоявшей возле нее дочери.
– Джилл, – ей было трудно дышать. – Запомни, что Макко скажет тебе.
– Я запомню. Обещаю.
Умирающая отвернулась к стене и смотрела на нее, не мигая.
– Куллин, – прошептала она.
Куллин – так звали отца Джилл. Ей очень захотелось, чтобы он был сейчас здесь, она ничего никогда не хотела так сильно в своей жизни. Макин поднял на руки Джилл вместе с ее куклой и вынес ее из комнаты. Пока дверь закрывалась, Джилл обернулась назад и мельком увидела жрицу, которая снова молилась возле ее матери.
С тех пор никто не хотел приходить в таверну из-за того, что в задней комнате находилась больная лихорадкой. Большая полукруглая пивная была пустой, длинные деревянные столы одиноко стояли в тусклом свете огня. Макин посадил Джилл за стол поближе к огню и пошел, чтобы принести ей что-нибудь поесть. Прямо позади Джилл стояли бочки из-под эля, отбрасывающие особенно темные тени. Джилл вдруг показалось, что Смерть спряталась за ними. Она заставила себя повернуться и посмотреть, потому что папа говорил, что солдат всегда должен смотреть смерти в лицо. Джилл обрадовалась, когда ничего там не увидела.
Макин принес кусок хлеба с медом и молоко в деревянной чашке. Джилл попыталась поесть, но еда застревала у нее в горле. Макин вздохнул и почесал лысину.
– Ну, послушай, – сказал он, – может быть твой отец скоро приедет.
– Я тоже надеюсь.
Макин отпил пиво большим глотком из оловянной кружки.
– Твоя кукла не хочет глоточек молока? – спросил он.
– Не хочет. Она – всего лишь кусок тряпки.
Потом они слушали, как жрица монотонно пела, и ее надрывный голос проникал в самую душу.
Джилл, до сих пор старавшаяся быть храброй, опустила голову на стол и громко заплакала.
Они похоронили усопшую в священной дубовой роще за деревней. Всю следующую неделю Джилл каждое утро приходила в рощу поплакать на могилке, пока Макин не убедил ее в том, что ходить туда – это как подливать масло в огонь: она никогда не сможет забыть своего горя. Джилл перестала ходить, вспомнив о том, что обещала маме делать так, как скажет Макко.
Вскоре в таверне снова потекла привычная жизнь. Джилл была достаточно занята, чтобы не думать о маме все время. Местные жители приходили посплетничать. Фермеры останавливались в рыночный день, купцы и мелкие торговцы платили, желая иметь ночлег в деревне хотя бы на полу. Джилл мыла кружки, бегала по поручениям и даже наливала эль, когда в таверне было много народу на ночь. Когда приезжал кто-нибудь из города, Джилл всегда спрашивала, слышали ли они что-нибудь о ее отце – Куллине из Кермора, «серебряном клинке». Но никто не мог ей ничего сообщить об этом.
Деревня располагалась в самой северной провинции королевства Дэвери, самого большого королевства во всем мире Неведомого – так всегда говорили Джилл. Она знала, что по направлению к югу был расположен великолепный город – Форт Дэвери, где в огромном дворце жил верховный король. В Бобире, однако, где Джилл провела всю свою жизнь, насчитывалось всего около пятидесяти круглых домов, построенных из грубых кремниевых плит. Прижавшись к склону крутого холма, дома образовывали узкие извилистые улочки, поэтому деревня выглядела как пригоршня валунов, среди которых росли стоящие вразброс сосновые деревья. В маленьких долинах среди холмов фермеры разработали небольшие поля между скалистыми участками, огородив их стенами, сложенными из камней. На расстоянии около мили от деревни располагалась крепость лорда Мелина, благодаря которой и возникла деревенька. Джилл всегда говорили, что каждому предписано Судьбой делать то, что скажут рожденные знатными, потому что боги сделали их избранными. Вид самой крепости, конечно, имел достаточно большое влияние на ход мыслей Джилл в том направлении, что она несла в себе божественное начало. Она стояла на вершине самого высокого холма, была окружена двойным земляным валом и обнесена каменной стеной. Круглая башня из обработанного камня располагалась в центре и возвышалась над другими постройками, находящимися внутри стен. Если Джилл находилась в самой верхней части деревни, то она могла видеть крепость и развевающееся на башне голубое знамя лорда Мелина. Очень редко Джилл видела самого лорда Мелина, иногда приезжавшего в деревню, в основном, чтобы наказать того, кто нарушил закон. И когда однажды в особенно жаркий и душный день сам лорд Мелин зашел в таверну выпить немного эля, это было необычайно важным событием. Хотя у лорда были редкие седые волосы, напыщенная физиономия и большой живот, он выглядел довольно представительно, державшись чрезвычайно прямо и шагая широко, как воин. Так как знатный лорд никогда никуда не ходил один, его сопровождали двое молодых людей из его отряда. Джилл поспешно привела в порядок волосы и поклонилась лорду. Макин подбежал, держа в руках полные кружки, поставил их и тоже поклонился лорду.
– Ужасно жаркий день, – заметил лорд и с жадностью отпил из кружки.
– Да, господин, – ответил Макин, охваченный благоговейным страхом от того, что лорд заговорил с ним.
– Прелестный ребенок, – лорд Мелин взглянул на Джилл. – Твоя внучка?
– Нет, господин, – ответил Макин. – Это ребенок служанки, работавшей у меня.
– Она умерла недавно, – вмешался один из всадников. – Какая жалость.
– Кто ее отец? – спросил лорд Мелин. – Или никто не знает даже?
– Никто в целом свете, господин, – проговорил всадник с неприятной ухмылкой. – Куллин из Кермора, и ни один человек не смеет отважиться позабавиться с его дочкой.
– Ну разумеется, – тихо засмеялся лорд Мелин. – Так у тебя знаменитый отец? Так девочка?
– Да? – проговорила Джилл.
– Военная слава, конечно, не так уж много значит для маленькой девочки, но твой отец – самый знаменитый фехтовальщик во всем Дэвери, хоть он и серебряный клинок. – Лорд вынул из-за пояса кожаный кошелек и достал несколько медяков, чтобы расплатиться с Макином, а потом протянул Джилл серебряную монету. – Вот, дитя, возьми, без мамы тебе надо хоть немного денег, чтобы купить новую одежду.
– Покорнейше благодарю, господин.
Делая реверанс, Джилл поняла, что ее платье действительно было совсем порванным.
– Да пошлют вам боги счастья.
После того как лорд и его спутники покинули таверну, Джилл положила серебряную монету в маленькую деревянную шкатулку у себя в комнате. Во-первых, видя, как она блестит в шкатулке, Джилл могла вообразить себя богатой госпожой, затем неожиданно она почувствовала, что его светлость просто дал ей милостыню. Без этих денег она не смогла бы купить себе новое платье, так же как без доброй поддержки она не имела бы еды и ей негде было бы спать. Джил показалось, что какая-то мысль обожгла ее мозг. Она безрассудно побежала в сторону стоявших позади таверны деревьев и бросилась лицом вниз на высохшую траву. Стоило ей только позвать, как лесные жители пришли сразу – ее любимый серый гном с парой бородавчатых голубых спутников с длинными острыми зубами и фея, которая выглядела бы как крошечная прелестная женщина, если бы не ее глаза, с кошачьими зрачками и совершенно бессмысленные. Джилл села и позволила серому гному забраться к ней на колени.
– Я хочу, чтобы ты сказал мне, – проговорила Джилл, – если что-нибудь случится с Макином, смогу я прийти и жить в лесу с твоим народом?
Гном обдумывал ответ, лениво почесывая под мышкой.
– Я думаю, ты сможешь показать мне, как добывать еду, – продолжала Джилл, – и как согреться, когда пойдет снег.
Гном закивал, что как будто должно было означать «Да», но никогда нельзя было быть уверенной, что какой жест означал у лесных жителей. Джилл не была даже точно уверена в том, что они существовали. Хотя они вдруг появлялись и исчезали по желанию, они были достаточно реально ощутимыми, когда дотрагиваешься до них, они могли поднимать вещи и пить молоко, которое Джилл выносила для них ночью. Мысль о жизни с ними в лесу также пугала, как и утешала.
– Я, конечно, надеюсь, что с Макко ничего не случится, – продолжала Джилл, – но я беспокоюсь.
Гном закивал понимающе и похлопал ее руку своей худой скрюченной ручкой. Все другие дети в деревне дразнили девочку из-за того, что у нее не было отца, только лесные жители были ее единственными настоящими друзьями.
– Джилл? – позвал ее Макин со двора таверны, – пора домой, поможешь мне готовить обед.
– Мне надо идти, – сказала Джилл гному, – я дам вам молока сегодня вечером.
Они все засмеялись, танцуя в маленьком кружке вокруг ее ног, а затем внезапно исчезли без следа. Когда Джилл возвращалась назад, Макин вышел встретить ее.
– С кем это ты там разговаривала? – спросил он.
– Ни с кем. Просто говорила.
– Я думаю, с лесными жителями, – поддразнивал ее Макин, усмехаясь.
Джилл пожала плечами. Она уже давно знала, что никто не верил ей, когда она говорила кому-нибудь, что она могла видеть лесных жителей.
– Я взял лучший кусок свинины нам на обед, – сказал Макин. – Нам лучше всего поесть побыстрее, потому что в такую жаркую ночь, как эта, многие захотят прийти выпить немного пива.
Макин оказался совершенно прав. Как только зашло солнце, комната заполнилась местными жителями, мужчинами и женщинами, пришедшими сюда немного поболтать и посплетничать. Ни у кого в Бобире не было много наличных денег; Макин записывал на деревянной доске, кто сколько ему был должен. Когда накапливалось достаточно отметок под чьим-то именем, Макин мог получить плату продуктами, или одеждой, или обувью, а потом начинал список долгов этого человека с начала. Этой ночью они получили несколько медных монет от странствующего торговца. У него была большая сумка с нитками, бусами, вышитыми украшениями, иголками, и даже несколькими орденскими лентами из большого города, расположенного на западе. Когда Джилл прислуживала ему, она, как всегда, спросила, слышал ли он что-нибудь о Куллине из Кермора.
– Слышал ли я что-нибудь? – сказал торговец. – Я даже видел его, девочка, всего только четыре дня назад.
Сердце Джилл начало колотиться.
– Где? – спросила она.
– В Гуингефе. Я как раз спускался на юг, когда там вспыхнула война между двумя лордами и их кровным врагом, а что и почему, я думаю не стоит тебе об этом рассказывать. В последнюю ночь там я как раз зашел выпить в таверну и видел этого парня с серебряным клинком на поясе. Это Куллин из Кермора, сказал мне один парень, никогда не вставай на его пути. – Он наклонил голову. – Эти серебряные клинки – все очень плохие люди.
– Вовсе нет. Он – мой папа.
– Вот как? Как безжалостна Судьба к такой маленькой девочке: отец – серебряный клинок.
Несмотря на то, что Джилл охватила ярость, она знала, что спорить было бесполезно. Все презирали серебряных клинков. Хотя большинство воинов жили в крепости знатного лорда и служили ему под присягой, вступив в его хорошо вооруженный отряд, серебряный клинок колесил по королевству и искал какого-нибудь лорда, который смог бы хорошо заплатить ему. Иногда, когда папа приезжал увидеться с Джилл и ее матерью, он мог дать им много денег, а в другой раз – только медяки, все зависело оттого, сколько он мог добыть на поле битвы. Хотя Джилл не понимала, почему, но она знала, что если человек был серебряным клинком, никто никогда не позволит ему быть кем-нибудь еще. У Куллина никогда не было возможности жениться на маме и жить вместе с ней в крепости, так, как это делали воины, давшие присягу. Этой ночью Джилл молила Богиню Луны сохранить ее отца в живых в битве в Гуингефе. Напоследок она догадалась попросить Луну сделать так, чтобы война быстрее закончилась и чтобы Куллин мог сразу же приехать, чтобы увидеться с ней. Наверное, войны были в ведении каких-то других богов, потому что вот уже два месяца Джилл мечтала об этом во сне. Время от времени ее сны становились исключительно реалистичными и очень яркими. Такие сны всегда превращались в действительность. Так же, как и с лесными жителями, она давно научилась держать свои сбывшиеся сны глубоко в себе. Обычно она видела Куллина, въезжавшим в город верхом на коне.
Джилл проснулась в лихорадочном возбуждении. Отбрасывая короткую тень, как это всегда бывает во сне, папа приехал около полудня. Чтобы время до полудня прошло быстрее, Джилл все утро много и тяжело работала. Наконец она побежала к входной двери таверны и стояла там, смотря вдаль. Солнце было уже почти в зените, когда она увидела Куллина, ведущего под уздцы большого боевого гнедого коня, поднимаясь вверх по узкой улочке.
– Макко! Папа приехал! Кто скажет ему?
– О, черт побери! – Макин подбежал к двери. – Жди здесь.
Несколько минут Джилл стояла внутри, болезненно наблюдая за тем, как люди, сидевшие за одним из столов, смотрели на нее с жалостью. Взгляды напоминали ей о той ужасной ночи, когда мама умирала. Ей захотелось скрыться от них, и она выбежала за дверь. Как раз в эту минуту Макин внизу на улице разговаривал с ее отцом, сочувственно положив руку на плечо Куллина. Тот, не отрываясь, смотрел на землю, его лицо было неподвижным и мрачным, он не говорил ни слова.
Куллин из Кермора был добрых шести футов роста, стройный и широкоплечий, со светлыми волосами и светло-голубыми глазами. На его левой щеке был старый шрам, который делал его лицо испуганным, даже когда он смеялся. Его простая льняная рубашка была грязной от дорожной пыли, так же как и широкие шерстяные брюки. В таких брюках ходили все мужчины в Дэвери. На тяжелом ремне висела его единственная драгоценность – меч в украшенных золотом ножнах, подарок знатного лорда, и его позор – серебряный клинок в потрепанном кожаном футляре. Серебряный эфес с тремя небольшими бугорками как бы предупреждал людей, настраивая против его владельца. Когда Макин закончил говорить, Куллин положил руку на рукоятку меча, словно ища у него поддержки. Макин взял поводья, и они направились вверх по улице к таверне. Джилл подбежала к Куллину и бросилась в его объятия. Он поднял ее и крепко обнял. От него пахло потом и лошадьми, это был привычный знакомый запах ее любимого папочки.
– Моя бедная маленькая девочка! – проговорил Куллин, – черт побери, какой же отвратительный отец тебе достался!
Джилл плакала, не в состоянии что-нибудь ответить… Куллин внес ее в таверну и сел за стол возле двери, усадив девочку на колени. Люди, сидевшие за дальним столом, поставили свои кружки и рассматривали его холодным неприветливым взглядом.
– Знаешь что, папа? – всхлипывая, проговорила Джилл. – Последним маминым словом было твое имя.
Куллин откинул назад голову и запричитал, оплакивая ее. Голос его был низким и напоминал монотонное завывание. Макин нерешительно дотронулся до его плеча.
– Послушай… – проговорил Макин. – Ну… вот…
Куллин продолжал причитать, сменяя один длинный стон другим, даже не обратив внимания на то, что Макин похлопывал его по плечу, бормоча: «Ну… послушай», беспомощным голосом. Чужие люди проходили мимо, и Джилл ненавидела их за едва заметные улыбки, как будто они смеялись над ее отцом, в то время, когда у него было такое горе. Неожиданно Куллин обратил на них внимание. Он снял Джилл со своих колен, а когда поднялся, его меч оказался в его руке, словно по волшебству.
– А почему бы мне не скорбеть о ней? – крикнул он им. – Она была такой славной женщиной, как сама королева, и нет дела до того, что вы, свора псов, думаете о ней. И пусть попробует хоть кто-нибудь в этой вонючей деревне сказать мне, что это не так.
Стоявшие здесь, один за другим, осторожно начали пятиться назад.
– Ни один из вас не достоин даже быть убитым, чтобы его кровью полить ее могилу, – продолжил Куллин. – Признайте это.
Все забормотали: «Мы не достойны, это правда». Куллин шагнул вперед, меч блеснул в луче солнечного света, проникающего в таверну через дверь.
– Ну ладно, – сказал он, – продолжайте, подонки, возвращайтесь к своей выпивке.
Вместо этого все бросились к двери, обгоняя друг друга, чтобы побыстрее покинуть таверну. Куллин вложил меч в ножны с такой силой, что был слышен скрежет металла. Макин вытер пот со своего лица.
– Ну ладно, Макко, – проговорил Куллин, – и ты, и вся деревня можете думать обо мне все, что угодно, но моя Сериэн заслужила большего, чем быть опозоренной странными извинениями перед таким человеком, как я. Впереди у нас очень тяжелая дорога, моя дорогая, но мы справимся, – сказал он Джилл.
– Что? – спросила Джилл. – Папа, ты хочешь забрать меня с собой?
– Тварь, – рассердилась Джилл. – Ну и забирай!
Рассердив ее, гном исчез с клубами холодного воздуха. Вытирая слезы, Джилл быстро пересекла грязный двор и подошла к круглой каменной таверне. Полоски яркого света были видны вокруг деревянных ставней.
Держа ветки в охапке, она спустилась вниз по ступенькам и, поколебавшись немного перед дверью, проскользнула в комнату.
Перед кроватью ее больной матери стояла на коленях жрица в длинном черном платье. Когда она посмотрела вверх, Джилл увидела голубую татуировку растущей луны, которая покрывала половину ее лица.
– Подбрось немного веток в огонь, дитя, – произнесла жрица, – надо побольше света.
Джилл выбрала самые тоненькие и самые просмоленные ветки и осторожно поднесла их к огню, горевшему в очаге. Пламя вспыхнуло, заискрилось и тени заплясали по комнате. Джилл села в углу на покрытый соломой пол и стала наблюдать за жрицей. Мать лежала очень тихо, ее лицо было мертвенно бледным, по нему сбегали большие капли пота. Жрица взяла серебряный кувшин с травяным настоем и поднесла к ее губам. Но у нее начался такой сильный кашель, что она не смогла сделать и глотка. Джилл судорожно прижала к себе тряпичную куклу Хелеф. Ей захотелось, чтобы кукла ожила и заплакала, тогда бы Джилл пришлось утешать ее и самой держаться храбро.
Жрица поставила кувшин, вытерла лицо больной, а потом начала молиться, шепча на древнем языке святые слова, которые знали только священнослужители. Джилл тихо помолилась, прося Древних богов Луны оставить маму в живых.
Макин нерешительно вошел в дверь и стоял в ожидании. Его толстое, пухлое лицо было озабоченным. Грубые руки теребили низ льняной рубахи. Макин был владельцем этой таверны и позволял маме, работавшей здесь прислугой, жить вместе с Джилл в этой комнате. Ожидая, когда жрица закончит молитву, он потянулся и почесал лысину на седой голове.
– Как она? – спросил Макин.
Жрица взглянула на него, потом – резко на Джилл.
– Вы можете говорить, – сказала Джилл. – Я знаю, что она умирает.
Джилл хотелось закричать, но она чувствовала себя окаменевшей.
– Ей лучше знать правду, – сказала жрица. – У нее есть отец?
– Вроде бы, – ответил Макин. – Он иногда приезжает сюда, чтобы дать им немного денег. Но прошло уже много времени с тех пор, как он был здесь в последний раз.
Жрица тяжело вздохнула.
– Я останусь без прислуги, – продолжал Макин. – Джилл всегда делала домашнюю работу и, видят боги, я не выброшу ее на улицу.
– Ну и хорошо тогда, – жрица протянула руку к Джилл, – сколько тебе лет, дитя?
– Семь, ваше святейшество.
– Ну, пока ты еще совсем маленькая. Но ты должна быть храброй, как воин. Твой отец воин, не так ли?
– Да. Великий воин.
– Тогда ты должна быть такой храброй, какой он хотел бы тебя видеть. Попрощайся со своей мамой, Макин уведет тебя.
Когда Джилл подошла к кровати, женщина проснулась, но ее глаза были покрасневшими, опухшими и мутными. Она не видела стоявшей возле нее дочери.
– Джилл, – ей было трудно дышать. – Запомни, что Макко скажет тебе.
– Я запомню. Обещаю.
Умирающая отвернулась к стене и смотрела на нее, не мигая.
– Куллин, – прошептала она.
Куллин – так звали отца Джилл. Ей очень захотелось, чтобы он был сейчас здесь, она ничего никогда не хотела так сильно в своей жизни. Макин поднял на руки Джилл вместе с ее куклой и вынес ее из комнаты. Пока дверь закрывалась, Джилл обернулась назад и мельком увидела жрицу, которая снова молилась возле ее матери.
С тех пор никто не хотел приходить в таверну из-за того, что в задней комнате находилась больная лихорадкой. Большая полукруглая пивная была пустой, длинные деревянные столы одиноко стояли в тусклом свете огня. Макин посадил Джилл за стол поближе к огню и пошел, чтобы принести ей что-нибудь поесть. Прямо позади Джилл стояли бочки из-под эля, отбрасывающие особенно темные тени. Джилл вдруг показалось, что Смерть спряталась за ними. Она заставила себя повернуться и посмотреть, потому что папа говорил, что солдат всегда должен смотреть смерти в лицо. Джилл обрадовалась, когда ничего там не увидела.
Макин принес кусок хлеба с медом и молоко в деревянной чашке. Джилл попыталась поесть, но еда застревала у нее в горле. Макин вздохнул и почесал лысину.
– Ну, послушай, – сказал он, – может быть твой отец скоро приедет.
– Я тоже надеюсь.
Макин отпил пиво большим глотком из оловянной кружки.
– Твоя кукла не хочет глоточек молока? – спросил он.
– Не хочет. Она – всего лишь кусок тряпки.
Потом они слушали, как жрица монотонно пела, и ее надрывный голос проникал в самую душу.
Джилл, до сих пор старавшаяся быть храброй, опустила голову на стол и громко заплакала.
Они похоронили усопшую в священной дубовой роще за деревней. Всю следующую неделю Джилл каждое утро приходила в рощу поплакать на могилке, пока Макин не убедил ее в том, что ходить туда – это как подливать масло в огонь: она никогда не сможет забыть своего горя. Джилл перестала ходить, вспомнив о том, что обещала маме делать так, как скажет Макко.
Вскоре в таверне снова потекла привычная жизнь. Джилл была достаточно занята, чтобы не думать о маме все время. Местные жители приходили посплетничать. Фермеры останавливались в рыночный день, купцы и мелкие торговцы платили, желая иметь ночлег в деревне хотя бы на полу. Джилл мыла кружки, бегала по поручениям и даже наливала эль, когда в таверне было много народу на ночь. Когда приезжал кто-нибудь из города, Джилл всегда спрашивала, слышали ли они что-нибудь о ее отце – Куллине из Кермора, «серебряном клинке». Но никто не мог ей ничего сообщить об этом.
Деревня располагалась в самой северной провинции королевства Дэвери, самого большого королевства во всем мире Неведомого – так всегда говорили Джилл. Она знала, что по направлению к югу был расположен великолепный город – Форт Дэвери, где в огромном дворце жил верховный король. В Бобире, однако, где Джилл провела всю свою жизнь, насчитывалось всего около пятидесяти круглых домов, построенных из грубых кремниевых плит. Прижавшись к склону крутого холма, дома образовывали узкие извилистые улочки, поэтому деревня выглядела как пригоршня валунов, среди которых росли стоящие вразброс сосновые деревья. В маленьких долинах среди холмов фермеры разработали небольшие поля между скалистыми участками, огородив их стенами, сложенными из камней. На расстоянии около мили от деревни располагалась крепость лорда Мелина, благодаря которой и возникла деревенька. Джилл всегда говорили, что каждому предписано Судьбой делать то, что скажут рожденные знатными, потому что боги сделали их избранными. Вид самой крепости, конечно, имел достаточно большое влияние на ход мыслей Джилл в том направлении, что она несла в себе божественное начало. Она стояла на вершине самого высокого холма, была окружена двойным земляным валом и обнесена каменной стеной. Круглая башня из обработанного камня располагалась в центре и возвышалась над другими постройками, находящимися внутри стен. Если Джилл находилась в самой верхней части деревни, то она могла видеть крепость и развевающееся на башне голубое знамя лорда Мелина. Очень редко Джилл видела самого лорда Мелина, иногда приезжавшего в деревню, в основном, чтобы наказать того, кто нарушил закон. И когда однажды в особенно жаркий и душный день сам лорд Мелин зашел в таверну выпить немного эля, это было необычайно важным событием. Хотя у лорда были редкие седые волосы, напыщенная физиономия и большой живот, он выглядел довольно представительно, державшись чрезвычайно прямо и шагая широко, как воин. Так как знатный лорд никогда никуда не ходил один, его сопровождали двое молодых людей из его отряда. Джилл поспешно привела в порядок волосы и поклонилась лорду. Макин подбежал, держа в руках полные кружки, поставил их и тоже поклонился лорду.
– Ужасно жаркий день, – заметил лорд и с жадностью отпил из кружки.
– Да, господин, – ответил Макин, охваченный благоговейным страхом от того, что лорд заговорил с ним.
– Прелестный ребенок, – лорд Мелин взглянул на Джилл. – Твоя внучка?
– Нет, господин, – ответил Макин. – Это ребенок служанки, работавшей у меня.
– Она умерла недавно, – вмешался один из всадников. – Какая жалость.
– Кто ее отец? – спросил лорд Мелин. – Или никто не знает даже?
– Никто в целом свете, господин, – проговорил всадник с неприятной ухмылкой. – Куллин из Кермора, и ни один человек не смеет отважиться позабавиться с его дочкой.
– Ну разумеется, – тихо засмеялся лорд Мелин. – Так у тебя знаменитый отец? Так девочка?
– Да? – проговорила Джилл.
– Военная слава, конечно, не так уж много значит для маленькой девочки, но твой отец – самый знаменитый фехтовальщик во всем Дэвери, хоть он и серебряный клинок. – Лорд вынул из-за пояса кожаный кошелек и достал несколько медяков, чтобы расплатиться с Макином, а потом протянул Джилл серебряную монету. – Вот, дитя, возьми, без мамы тебе надо хоть немного денег, чтобы купить новую одежду.
– Покорнейше благодарю, господин.
Делая реверанс, Джилл поняла, что ее платье действительно было совсем порванным.
– Да пошлют вам боги счастья.
После того как лорд и его спутники покинули таверну, Джилл положила серебряную монету в маленькую деревянную шкатулку у себя в комнате. Во-первых, видя, как она блестит в шкатулке, Джилл могла вообразить себя богатой госпожой, затем неожиданно она почувствовала, что его светлость просто дал ей милостыню. Без этих денег она не смогла бы купить себе новое платье, так же как без доброй поддержки она не имела бы еды и ей негде было бы спать. Джил показалось, что какая-то мысль обожгла ее мозг. Она безрассудно побежала в сторону стоявших позади таверны деревьев и бросилась лицом вниз на высохшую траву. Стоило ей только позвать, как лесные жители пришли сразу – ее любимый серый гном с парой бородавчатых голубых спутников с длинными острыми зубами и фея, которая выглядела бы как крошечная прелестная женщина, если бы не ее глаза, с кошачьими зрачками и совершенно бессмысленные. Джилл села и позволила серому гному забраться к ней на колени.
– Я хочу, чтобы ты сказал мне, – проговорила Джилл, – если что-нибудь случится с Макином, смогу я прийти и жить в лесу с твоим народом?
Гном обдумывал ответ, лениво почесывая под мышкой.
– Я думаю, ты сможешь показать мне, как добывать еду, – продолжала Джилл, – и как согреться, когда пойдет снег.
Гном закивал, что как будто должно было означать «Да», но никогда нельзя было быть уверенной, что какой жест означал у лесных жителей. Джилл не была даже точно уверена в том, что они существовали. Хотя они вдруг появлялись и исчезали по желанию, они были достаточно реально ощутимыми, когда дотрагиваешься до них, они могли поднимать вещи и пить молоко, которое Джилл выносила для них ночью. Мысль о жизни с ними в лесу также пугала, как и утешала.
– Я, конечно, надеюсь, что с Макко ничего не случится, – продолжала Джилл, – но я беспокоюсь.
Гном закивал понимающе и похлопал ее руку своей худой скрюченной ручкой. Все другие дети в деревне дразнили девочку из-за того, что у нее не было отца, только лесные жители были ее единственными настоящими друзьями.
– Джилл? – позвал ее Макин со двора таверны, – пора домой, поможешь мне готовить обед.
– Мне надо идти, – сказала Джилл гному, – я дам вам молока сегодня вечером.
Они все засмеялись, танцуя в маленьком кружке вокруг ее ног, а затем внезапно исчезли без следа. Когда Джилл возвращалась назад, Макин вышел встретить ее.
– С кем это ты там разговаривала? – спросил он.
– Ни с кем. Просто говорила.
– Я думаю, с лесными жителями, – поддразнивал ее Макин, усмехаясь.
Джилл пожала плечами. Она уже давно знала, что никто не верил ей, когда она говорила кому-нибудь, что она могла видеть лесных жителей.
– Я взял лучший кусок свинины нам на обед, – сказал Макин. – Нам лучше всего поесть побыстрее, потому что в такую жаркую ночь, как эта, многие захотят прийти выпить немного пива.
Макин оказался совершенно прав. Как только зашло солнце, комната заполнилась местными жителями, мужчинами и женщинами, пришедшими сюда немного поболтать и посплетничать. Ни у кого в Бобире не было много наличных денег; Макин записывал на деревянной доске, кто сколько ему был должен. Когда накапливалось достаточно отметок под чьим-то именем, Макин мог получить плату продуктами, или одеждой, или обувью, а потом начинал список долгов этого человека с начала. Этой ночью они получили несколько медных монет от странствующего торговца. У него была большая сумка с нитками, бусами, вышитыми украшениями, иголками, и даже несколькими орденскими лентами из большого города, расположенного на западе. Когда Джилл прислуживала ему, она, как всегда, спросила, слышал ли он что-нибудь о Куллине из Кермора.
– Слышал ли я что-нибудь? – сказал торговец. – Я даже видел его, девочка, всего только четыре дня назад.
Сердце Джилл начало колотиться.
– Где? – спросила она.
– В Гуингефе. Я как раз спускался на юг, когда там вспыхнула война между двумя лордами и их кровным врагом, а что и почему, я думаю не стоит тебе об этом рассказывать. В последнюю ночь там я как раз зашел выпить в таверну и видел этого парня с серебряным клинком на поясе. Это Куллин из Кермора, сказал мне один парень, никогда не вставай на его пути. – Он наклонил голову. – Эти серебряные клинки – все очень плохие люди.
– Вовсе нет. Он – мой папа.
– Вот как? Как безжалостна Судьба к такой маленькой девочке: отец – серебряный клинок.
Несмотря на то, что Джилл охватила ярость, она знала, что спорить было бесполезно. Все презирали серебряных клинков. Хотя большинство воинов жили в крепости знатного лорда и служили ему под присягой, вступив в его хорошо вооруженный отряд, серебряный клинок колесил по королевству и искал какого-нибудь лорда, который смог бы хорошо заплатить ему. Иногда, когда папа приезжал увидеться с Джилл и ее матерью, он мог дать им много денег, а в другой раз – только медяки, все зависело оттого, сколько он мог добыть на поле битвы. Хотя Джилл не понимала, почему, но она знала, что если человек был серебряным клинком, никто никогда не позволит ему быть кем-нибудь еще. У Куллина никогда не было возможности жениться на маме и жить вместе с ней в крепости, так, как это делали воины, давшие присягу. Этой ночью Джилл молила Богиню Луны сохранить ее отца в живых в битве в Гуингефе. Напоследок она догадалась попросить Луну сделать так, чтобы война быстрее закончилась и чтобы Куллин мог сразу же приехать, чтобы увидеться с ней. Наверное, войны были в ведении каких-то других богов, потому что вот уже два месяца Джилл мечтала об этом во сне. Время от времени ее сны становились исключительно реалистичными и очень яркими. Такие сны всегда превращались в действительность. Так же, как и с лесными жителями, она давно научилась держать свои сбывшиеся сны глубоко в себе. Обычно она видела Куллина, въезжавшим в город верхом на коне.
Джилл проснулась в лихорадочном возбуждении. Отбрасывая короткую тень, как это всегда бывает во сне, папа приехал около полудня. Чтобы время до полудня прошло быстрее, Джилл все утро много и тяжело работала. Наконец она побежала к входной двери таверны и стояла там, смотря вдаль. Солнце было уже почти в зените, когда она увидела Куллина, ведущего под уздцы большого боевого гнедого коня, поднимаясь вверх по узкой улочке.
– Макко! Папа приехал! Кто скажет ему?
– О, черт побери! – Макин подбежал к двери. – Жди здесь.
Несколько минут Джилл стояла внутри, болезненно наблюдая за тем, как люди, сидевшие за одним из столов, смотрели на нее с жалостью. Взгляды напоминали ей о той ужасной ночи, когда мама умирала. Ей захотелось скрыться от них, и она выбежала за дверь. Как раз в эту минуту Макин внизу на улице разговаривал с ее отцом, сочувственно положив руку на плечо Куллина. Тот, не отрываясь, смотрел на землю, его лицо было неподвижным и мрачным, он не говорил ни слова.
Куллин из Кермора был добрых шести футов роста, стройный и широкоплечий, со светлыми волосами и светло-голубыми глазами. На его левой щеке был старый шрам, который делал его лицо испуганным, даже когда он смеялся. Его простая льняная рубашка была грязной от дорожной пыли, так же как и широкие шерстяные брюки. В таких брюках ходили все мужчины в Дэвери. На тяжелом ремне висела его единственная драгоценность – меч в украшенных золотом ножнах, подарок знатного лорда, и его позор – серебряный клинок в потрепанном кожаном футляре. Серебряный эфес с тремя небольшими бугорками как бы предупреждал людей, настраивая против его владельца. Когда Макин закончил говорить, Куллин положил руку на рукоятку меча, словно ища у него поддержки. Макин взял поводья, и они направились вверх по улице к таверне. Джилл подбежала к Куллину и бросилась в его объятия. Он поднял ее и крепко обнял. От него пахло потом и лошадьми, это был привычный знакомый запах ее любимого папочки.
– Моя бедная маленькая девочка! – проговорил Куллин, – черт побери, какой же отвратительный отец тебе достался!
Джилл плакала, не в состоянии что-нибудь ответить… Куллин внес ее в таверну и сел за стол возле двери, усадив девочку на колени. Люди, сидевшие за дальним столом, поставили свои кружки и рассматривали его холодным неприветливым взглядом.
– Знаешь что, папа? – всхлипывая, проговорила Джилл. – Последним маминым словом было твое имя.
Куллин откинул назад голову и запричитал, оплакивая ее. Голос его был низким и напоминал монотонное завывание. Макин нерешительно дотронулся до его плеча.
– Послушай… – проговорил Макин. – Ну… вот…
Куллин продолжал причитать, сменяя один длинный стон другим, даже не обратив внимания на то, что Макин похлопывал его по плечу, бормоча: «Ну… послушай», беспомощным голосом. Чужие люди проходили мимо, и Джилл ненавидела их за едва заметные улыбки, как будто они смеялись над ее отцом, в то время, когда у него было такое горе. Неожиданно Куллин обратил на них внимание. Он снял Джилл со своих колен, а когда поднялся, его меч оказался в его руке, словно по волшебству.
– А почему бы мне не скорбеть о ней? – крикнул он им. – Она была такой славной женщиной, как сама королева, и нет дела до того, что вы, свора псов, думаете о ней. И пусть попробует хоть кто-нибудь в этой вонючей деревне сказать мне, что это не так.
Стоявшие здесь, один за другим, осторожно начали пятиться назад.
– Ни один из вас не достоин даже быть убитым, чтобы его кровью полить ее могилу, – продолжил Куллин. – Признайте это.
Все забормотали: «Мы не достойны, это правда». Куллин шагнул вперед, меч блеснул в луче солнечного света, проникающего в таверну через дверь.
– Ну ладно, – сказал он, – продолжайте, подонки, возвращайтесь к своей выпивке.
Вместо этого все бросились к двери, обгоняя друг друга, чтобы побыстрее покинуть таверну. Куллин вложил меч в ножны с такой силой, что был слышен скрежет металла. Макин вытер пот со своего лица.
– Ну ладно, Макко, – проговорил Куллин, – и ты, и вся деревня можете думать обо мне все, что угодно, но моя Сериэн заслужила большего, чем быть опозоренной странными извинениями перед таким человеком, как я. Впереди у нас очень тяжелая дорога, моя дорогая, но мы справимся, – сказал он Джилл.
– Что? – спросила Джилл. – Папа, ты хочешь забрать меня с собой?