Страница:
Приемная Ловиан была полна возмущенных лордов, проклинающих Рииса и его провокацию. Сама Ловиан полулежала на стуле. Даниан и Джилл, стоя сзади, поддерживали ее. Когда Невин вошел, Ловиан посмотрела на него безнадежным, полным слез, взглядом. Джилл подбежала к отцу и уткнулась лицом в его грудь.
– Если Риис повесит Родри, – заметил Слигин, – он вызовет этим такой мятеж, что Делондериель будет красным от крови. Я слышал, что он сказал парню.
– Это верно, – сказал Передир. – Нам лучше взять лошадей и уехать отсюда этой ночью, пока он не поймал нас в ловушку.
– Замолчите! – рассердился Невин. – Не будем поднимать вопрос о мятеже. Я намерен сам поговорить с гвербретом, и собираюсь сделать это сейчас же.
Они приветствовали его, как будто он был капитаном, а они – его отрядом. Когда Невин пошел, Куллин последовал за ним. Когда они были одни в коридоре, Куллин повернулся к нему.
– Я так долго был вне законов, что совсем забыл их, – сказал Куллин. – Но имеет ли право капитан лорда просить спасти жизнь своего лорда?
– Да, имеет. – Невин удивился, что он сам не помнил об этом. Но потом понял, что он знал Куллина как человека, не склонного к таким поступкам.
– Послушай, неужели ты действительно встанешь на колени ради Родри?
– Я смогу. И я встану, если ты позволишь мне войти с тобой к Риису.
Куллин устало посмотрел на него. Его взгляд был полон печали. Только теперь Невин понял, что Куллин так же сильно любил Родри, как Гиррейнт любил Блейна, пока Брангвен не встала между ними. Он понял также и другое: он уважал этого упрямого серебряного клинка, который готов был унизиться ради того, кого любил. Невин почувствовал, что звенья цепи Судьбы разорвались и он стал свободным, и это было так явно ощутимо, как будто гора упала с плеч.
– Мы должны спасти его от этой петли и сделаем это вдвоем, – твердо сказал Куллин.
И вместе, действительно вместе, как два связанных клятвой на крови воина, Невин и Куллин направились прямо в приемную Рииса. Когда Невин толкнул дверь, паж открыл ее и объявил, что его светлость не принимает посетителей.
– Тогда скажи ему, что Никто здесь, – сказал Невин. – Или я пошлю на него ураган.
Взвизгнув, паж широко распахнул дверь и впустил их. Риис сидел на резном стуле и госпожа Донилла примостилась рядом на подставке для ног. Он поднялся навстречу своим непрошеным гостям, положив большие пальцы за ремень и откинув назад голову. Невин должен уважать его за то, что он не испугался самого лучшего в Дэвери фехтовальщика и человека, который мог, щелкнув пальцами, снести его башню до основания.
– Я догадываюсь, что вы пришли просить о Родри, – сказал Риис.
– Да, ваша светлость, – ответил Невин. – И если вы хотите, мы оба встанем на колени.
Риис мгновение рассматривал их, потом улыбнулся холодной улыбкой.
– Я не собираюсь повесить своего брата, – произнес Риис. – Я только хочу, чтобы этот проклятый щенок знал свое место. Хочу быть уверенным в этом. Все, что он должен сделать – это публично попросить у меня прощения, и мы покончим с этим.
Невин вздохнул с облегчением.
– Послушайте оба, – продолжал Риис. – Вы действительно думали, что я хотел огорчить свою мать и увидеть, что половина Западного Элдифа начнет новое восстание? – Они колебались. Риис снова улыбнулся.
– Ну, ваша светлость, – произнес Невин. – Вы выражаете свои чувства к вашей семье достаточно ясно, но в прошедшем времени.
– О, боже мой! – Неожиданно Риис взорвался и начал говорить так быстро, что даже было трудно понять его. – А почему я не должен его ненавидеть? Всю мою жизнь все, что я слышу – это Родри то, Родри это, Родри – человек чести, очень жаль, что Родри не родился первым, чтобы он мог возглавить клан, – лицо Рииса покрылось опасными алыми пятнами. Донилла грациозно поднялась и взяла мужа за руку.
– Господин терзает сам себя, – сказала она мягко.
– Да, ты права. – Риис сделал паузу, силясь взять себя под контроль. – Прошу прощения, дорогой волшебник, и у тебя также, капитан, можете не сомневаться, что я сохраню жизнь вашего лорда.
– Ваша светлость не обидится, – сказал Куллин, – если вы поклянетесь в этом на мече?
– Я клянусь, – сказал надменно Риис. – Не сомневайтесь и успокойте ваших людей.
– Я успокою. Спасибо, ваша светлость, от чистого сердца.
Так как все дела по криминальному правосудию в Абервине были под юрисдикцией Рииса, во дворе у него была собственная тюрьма – длинное каменное здание с общей комнатой для местных пьяниц и нищих, и несколькими узкими камерами для более важных заключенных. Родри поместили в одну из таких камер, и он думал, что это лучше, несмотря на то, что она была всего шесть шагов в поперечнике и в ней пахло мочой и отбросами. Под узким окном лежала куча более-менее чистой соломы. Родри сел на нее, обхватил руками колени и положил на них голову. Его трясло и он не мог остановиться, это был страх, а не гнев. Он мог легко умереть, но ему было стыдно, что он будет повешен во дворе Рииса как какой-нибудь конокрад, где каждый сможет увидеть его и посмеяться над ним. Вся его честь, вся его тяжело завоеванная в недавней войне боевая слава, все уважение людей, которые были его подданными – все уйдет, разрушится одним бездумным действием. Барды не будут петь о Родри Мэйлвейде, не напоминая своим слушателям о том, что здесь был лорд, которого повесили. У него не будет даже собственной могилы среди могил его предков. Он – ничто без своей чести, только кусок дорожной грязи, даже не человек вообще. Он собрал всю свою волю в кулак, но не смог унять дрожь. А что с Джилл? При мысли, что он потеряет ее, он заплакал, всхлипывая как испуганный ребенок в темноте. Наконец он понял, что слезы были еще большим позором для него. Он выпрямился, вытер слезы рукавом, затем согнулся снова, продолжая дрожать, Родри не имел понятия о том, сколько он провел времени, сидя здесь, когда услышал голос Куллина в окне: тихое «господин». Он быстро вскочил и выглянул в окно. Он увидел лицо Куллина.
– Я здесь, – сказал Родри.
– Хорошо. Я шепотом расскажу обо всем в это проклятое окно. Гвардейцы не впустили меня, чтобы поговорить с тобой.
– Конечно. Они боятся, что ты убьешь их.
– А мне очень хотелось это сделать, господин. Слушай. Риис не собирается вешать тебя. Мы с Невином ходили просить о тебе. И он даже очень мило сказал, что никогда не разобьет сердце своей матери таким поступком. Он хотел унизить тебя, и ничего больше. Все, что ты должен сделать – публично попросить у него прощения, и он простит тебя.
Родри ощутил в себе волну ненависти, которая обожгла его сильнее, чем огонь желания. Он схватился за решетку на окне с такой силой, что стало больно рукам.
– Не делай никаких глупостей, – прорычал Куллин. – Сделай то, что этот подонок хочет, и мы уедем домой.
Вцепившись в прутья решетки, Родри раскачивал их вперед и назад, навалившись на них всем своим весом.
– Родри! – позвал Куллин. – Ответь мне.
Родри продолжал раскачивать решетку, дрожа, мотая головой вперед и назад. Он хотел ответить Куллину, но, казалось, он забыл, как надо говорить. Затем он услышал другие голоса, гвардейцы выкрикивали оскорбления и приказы. Когда он смог, наконец, стоять спокойно, Куллина уже не было под окном – он ушел. Родри сел, но в этот раз он сидел, развалясь и оперевшись о стену. Он понял, что небольшой трюк, который проделал с ним Риис, помог ему увидеть ту часть самого себя, которую он никогда не хотел видеть, но теперь никогда не забудет. Это будет являться ему всю его жизнь – та ночь, когда он дрожал как испуганный ребенок вместо того, чтобы встретить смерть как мужчина. Неожиданно он заснул там, где сидел и всю ночь ему снилась Джилл.
Гвардейцы рано разбудили его и бросили ему пол-ломтя черствого хлеба, который он швырнул им назад. Около часа он ходил вперед и назад, вообще ни о чем почти не думая. Наконец вернулись гвардейцы. Они связали ему руки за спиной кожаным ремнем и вывели его из камеры.
– Я могу получить чистую одежду? – сказал Родри. – Я воняю этой соломой.
– Его светлость сказал привести тебя немедленно.
– Конечно, – подумал про себя Родри. – Конечно, это было частью всего унижения – то, что он должен будет стоять на коленях – грязный и вонючий – у ног Рииса. Когда они шли по небольшому залу, люди смотрели на него с жалостью, которая была хуже, чем презрение. В комнате сидел Риис, возле него – жрецы, в стороне от них – писарь. Толпа свидетелей раздвинулась, пропустив гвардейцев. Когда они подошли к столу, один из гвардейцев толкнул Родри в спину, заставив его встать на колени.
– Перед нами серьезная ответственность, – произнес Риис. – Этот человек смел поднять холодную сталь на гвербрета в его собственном большом зале.
– Это оскорбление наказывается повешением, – сказал жрец.
Процесс приостановился – писарь записывал слова. Родри посмотрел вокруг и увидел Джилл, стоявшую со скрещенными на груди руками. То, что она видела сейчас его унижение было последней каплей, переполнившей чашу. Писарь перестал писать.
– Ну и хорошо, – сказал Риис. – Но я рассчитываю увидеть твое раскаяние. Я согласен, брат, что я сказал тебе обидные и оскорбительные слова. Признаюсь в этом публично. Но все же наказание за твой проступок – смерть.
Жрец встал и начал читать закон.
– Ни один человек не может поднять руку на гвербрета. Почему? Потому что гвербрет единое целое с самим законом, и не должно быть кровопролитию в его зале. Почему? Потому что лорд не вынесет приговор, если будет подозревать, что тот будет отомщен ему мечом.
Жрец снова сел.
– Я должен внести некоторые изменения, – сказал Риис. – Если ты на коленях попросишь моего прощения, то ты его получишь.
Рванувшись вверх всем телом, Родри встал на ноги.
– Я не буду, – сказал он. – Пусть меня лучше повесят. – В толпе послышался приглушенный шепот. Родри даже услышал, как Джилл крикнула, чтобы он опустился на колени – но Родри стоял прямо, пристально смотря на Рииса.
– Я дам тебе другой шанс, – сказал Риис. – Вставай на колени и проси.
– Я не буду.
– Один последний шанс. Вставай на колени и проси.
– Не буду.
Рот Рииса искривился в кровожадной улыбке. Родри отказался подчиниться. В этот раз он действительно смотрел на повешение как на избавление.
– Ты не оставил мне никакого выбора кроме того, чтобы повесить тебя, – произнес Риис.
Куллин вышел из толпы и опустился на колени перед гвербретом.
– Ваша светлость, – сказал он. – Прошлой ночью вы поклялись мне на мече, что вы сохраните жизнь моему господину.
У Рииса перехватило дыхание. Лицо Куллина было таким решительным, что все, кто знал его, могли видеть, что он понимал, что может произойти, и запасся оружием для такого случая. Риис сознавал это тоже, судя по тому, как он кивнул, глядя на Куллина, с выражением, близким к ненависти.
– Так, я поклялся, – произнес Риис. – И Мэйлвейд никогда не нарушает своей клятвы. Ну хорошо, капитан. Таким образом, я заменяю твоему господину приговор о повешении на ссылку, – он повернулся к Родри. – Отныне ты будешь изгнан с моих земель, с земель всех людей, верных мне, ты лишаешься всех званий и должности, всех земель и владений, исключая одного коня, одного клинка, двух серебряных монет и одежды, которую носят простые люди. Никогда не называй себя Мэйлвейдом, потому что глава твоего клана исключил тебя из него.
Гвардейцы освободили Родри, развязав ему руки. В зале для судебных заседаний стояла абсолютная тишина, затем Ловиан зарыдала, задыхаясь и глотая горестные слезы, разорвав нависшую тишину. Свидетели начали перешептываться, потом разговаривать вслух, затем толпа так расшумелась, что Риис вскочил на ноги и крикнул, чтобы все замолчали.
– Хочешь ли ты сказать что-нибудь о своем приговоре? – спросил Риис, но, конечно, только потому, что закон предписывал это.
– Да, хочу, – сказал Родри. – Ты наконец получил то, чего так долго добивался, разве не так? Ты будешь получать налоги, которые получает верховный лорд со своих подданных, когда мать умрет. Я надеюсь, ты с пользой истратишь каждую проклятую монету, брат. Может быть, ты подавишься ими.
Лицо Рииса стало багровым. Если бы между ними не было стола, он бросился бы вперед, но Родри откинул назад голову и захохотал.
– Когда-нибудь барды споют об этом, – сказал Родри. – О гвербрете, который был до того жадным к серебру, что чуть не лишил своего брата жизни.
Жрецы вскочили со стульев, схватили Рииса за руки и оттащили его назад.
– Ну и ладно, – прорычал Риис. – Еще до заката ты покинешь мои земли. Тебе лучше всего ехать на восток и очень быстро.
Куллин оставил Ловиан с ее женщинами и побежал за Родри, когда гвардейцы выводили его. Он догнал их возле ворот крепости, как раз тогда, когда гвардейцы швырнули его спиной к каменной стене, прорычав, чтобы он оставался здесь до тех пор, пока они не приведут ему коня. Приступ ярости прошел и Родри повернулся к Куллину с ничего не выражающим взглядом.
– Мои благодарности и мои извинения, капитан, – проговорил Родри. – Но я проклял бы себя, если бы опустился на колени.
– И я тоже, господин.
– Никогда больше не обращайся ко мне «Господин».
– Ну и хорошо, Родри.
Родри улыбнулся ему едва заметно. Куллин не удивился бы, если бы увидел, что Родри плачет и не стал бы стыдить его за это.
– Теперь послушай, мальчик, – сказал Куллин. – Примерно в десяти милях не доезжая до Абернауса есть деревня. Там есть таверна Серый Козел. Езжай туда и скажи ее владельцу, что ты мой знакомый и пока оставайся там. Я пришлю к тебе одного из парней с одеялами и всем остальным и немного денег, если смогу их раздобыть.
– Если Риис узнает, то убьет тебя за это.
– Он не узнает. Я помог ему уже однажды, почему бы и теперь не помочь?
Родри попытался улыбнуться, следуя старому доброму юмору, но на это было больно смотреть.
– Постарайся сосредоточиться, мальчик, – сказал Куллин. – У нас мало времени. Что ты собираешься делать? Ехать к одному из соперников Рииса и просить у него убежища?
– Я лучше умру с голода.
– И я так думаю. Тогда я дам тебе свой серебряный клинок. Если кто-нибудь спросит, почему у тебя мой девиз, тогда скажи, что я взял тебя в отряд.
Родри уставился на него, и не мог произнести ни слова, затем отрицательно потряс головой «нет» назад и вперед, снова и снова, сильнее и сильнее, как будто отчаянно старался отрицать все, что с ним произошло. Куллин схватил его за плечи и начал трясти, заставляя остановиться.
– Если ты не хочешь, что тогда еще тебе остается? – сказал Куллин. – Или ты намерен делать то, что я когда-то посчитал для себя недостойным – просить работу в таверне или в конюшне?
– Я не смогу делать ни того, ни другого, но…
– Черт побери, ты что думаешь, что я не знаю, как тяжело взять проклятый клинок? Ты думаешь, я не плакал, когда увидел, что это – единственное, что мне осталось – продать свой меч и получить взамен презрение порядочных людей, которые плевали в мою сторону, когда я входил в комнату?
Но сражаться и завоевать небольшую славу – это выход для человека, который хочет выжить. И ты выживешь, как выжил я. Ты – первый человек из всех, кого я встречал, кто так же владеет мечом, как я, и даже лучше.
– Ты действительно думаешь, что я владею мечом лучше?
– Да. А теперь говори, возьмешь ты этот клинок или нет?
Родри поколебался, потом ухмыльнулся и тряхнул головой, в его глазах появился блеск.
– Возьму, – сказал Родри. – И буду носить его с гордостью.
– Хорошо. И мы все вместе будем бороться за твое возвращение. Вспоминай об этом, когда «длинная дорога» покажется тебе трудной.
Так как первой обязанностью Джилл было служить Ловиан, она помогла Даниан отвести их госпожу наверх в ее комнаты. Потом пробралась сквозь толпу возмущенных лордов. К тому времени, когда она спустилась во двор, уже никого не было возле ворот кроме двух гвардейцев. Когда она появилась рядом с ними, они посмотрели на нее с искренней жалостью.
– Родри уже уехал? – спросила она.
– Да, – ответил один гвардеец. – Тебе лучше уехать назад со своими людьми, госпожа, и, если сможешь, забыть его поскорее.
Возвращаясь назад через сад, Джилл остановилась возле фонтана с драконом. Она наблюдала за бесконечно поднимающейся и падающей водой. Она удивлялась тому, что с ней такое случилось – почему она не могла заплакать даже тогда, когда Родри уехал, не поцеловав ее на прощанье.
Куллин нашел ее там. И даже когда он обнял Джилл, ее глаза оставались совершенно сухими.
– Он уехал, потому что не хотел, чтобы ты видела его униженным, – сказал Куллин. – Но он просил меня сказать тебе, что он всегда будет любить тебя.
– Он не опозорен в моих глазах, и никогда не будет таким.
Они вместе вернулись в крепость. Все в большом зале – и слуги и знатные гости – взволнованно шептались. Люди из отряда Рииса стояли, образовав круг, и ругали Родри за то, что он осмелился напасть на их лорда. Но во всем этом шуме был один мотив, который сразу исчезал, едва появившись в разговоре – что, может быть, действительно, Родри был прав, когда утверждал, что Риис позарился на деньги, которые он мог получить, если бы стал верховным лордом. Джилл вовремя поняла, что маленькие крупицы сомнения, которые возникают у людей по всему Элдифу, объединятся в одну мрачную правду. Она улыбнулась, думая об этом. Родри одержал победу, о которой Риис никогда не сможет забыть. В приемной Ловиан никого не было. Джилл слышала, что Невин и Даниан разговаривали с Ловиан в спальне. Куллин сказал ей, что знатные единомышленники Родри в гневе собирали вещи и собирались как можно скорее покинуть двор. Джилл удивилась, что Куллин остался с ней. Джилл устало опустилась на стул, Куллин ходил по комнате вперед и назад, часто останавливаясь возле двери, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре. Наконец он улыбнулся и открыл дверь. Амур прокрался в нее, как вор, неся в руках одежду и другое имущество.
– Я забрал это все, даже его меч, – сказал Амур. – Ты был прав насчет серебра. Я дал слугам всего несколько монет за одежду его светлости и за все остальное, Но пришлось отдать все деньги, которые дал мне лорд Слигин, гвардейцам за его меч.
– Я подсчитаю это, – сказал Куллин.
– Мы поедем сегодня, капитан?
– Это зависит от ее светлости. – Куллин бросил встревоженный взгляд на закрытую дверь спальни. – Если мы останемся, то я не хочу ссор и ничего такого за столом этой ночью, понял! Запомни это.
– Тогда, капитан, может быть, мы лучше поедим в казарме? – Амур свалил все имущество Родри на стол и поспешно ушел, пока слуги не нашли его.
Куллин взял со стола меч Родри и наполовину вынул его из ножен. Джилл увидела двойной девиз, выгравированный на лезвии меча: Дракон Абервина и лев принявшего его клана.
– Я бы проклинал себя, если бы позволил Риису повесить его в судебной комнате как знак, говорящий о позоре Родри, – сказал Куллин. – Дело теперь в том, как нам вынести его отсюда.
– Очень легко, папа. Я вынесу его.
– Что?
– Если я надену мою старую одежду и Данн подровняет мне волосы покороче, и я буду ехать с отрядом, держа меч в старых ножнах – кто заметит?
Куллин засмеялся, тихо бормоча и приговаривая.
– Никто, – сказал он. – Я не имею в виду травника. Ну и хорошо, моя дорогая. По всему видно, что ты – моя дочь.
Неожиданно Невин вышел и сообщил, что Ловиан слишком измучена, чтобы выезжать сегодня же. Когда Куллин заметил, что было бы лучше, если бы отряды Родри и Рииса были отдельно, Невин согласился.
– Я сам хочу уехать отсюда, – произнес Невин. – Очень скоро все вспомнят о том маленьком представлении, которое я устроил на заседании. Я поговорю с Даниан, а ты скажи людям, чтобы были готовы к отъезду, пока не свалилась очередная ссора на наши головы.
– Хорошо, я сделаю, – ответил Куллин. – Джилл, переоденься.
Так как все в крепости знали Джилл только как красивую любовницу Родри, никто не обратил внимания на грязного молодого серебряного клинка, который выехал вместе с людьми ее светлости. Пока они ехали по идущей на север дороге к Абервину, Джилл обернулась в седле и мельком увидела знамя с серебристо-голубым драконом, развевающееся высоко над башней.
– Может, я больше никогда не увижу злого лица Рииса, – сказала Джилл.
– Еще один только раз, – сказал Амур. – Когда он будет стоять перед всем народом и объявит о возвращении лорда Родри.
Был прекрасный день на исходе, такой теплый, как летний, с голубоватой дымкой, висящей вдали над полями спелой золотой пшеницы. Когда они поехали на север, вдоль дороги, пенясь и сверкая, быстро бежала река Гвин. Джилл чувствовала, что готова запеть. Она удивлялась тому, что с ней происходило, потому что она не ощущала ничего, кроме радости. Потом она поняла, о чем она будет думать все время – о самом первом ужасном моменте, когда Родри поднялся и встал на ноги в зале суда. Дверца ее клетки открылась – было бы у нее мужество полететь.
Выехав из города, Родри первые несколько миль ехал легкой рысью, а затем позволил коню идти быстрым шагом. Когда он повернул на восток, то сменил прогулочный аллюр на самую большую скорость, на какую был способен его конь. Согласно закону, Родри, как ссыльный, находился под специальным наблюдением гвербрета до тех пор, пока он не покинет его владений, но этот закон часто нарушался. Некоторые из людей Рииса, может быть, решили заискивать перед своим лордом, преследуя и убив человека, который высмеял их лорда прямо в его зале для судебных заседаний. Время от времени Родри оборачивался, сидя в седле и смотрел назад. Единственным его оружием был его полуэльфийский взгляд, который мог заметить на большом расстоянии предательское облачко пыли, если за ним отправлена погоня. Дорога была прямой, в то время как морской берег извивался, иногда подходя близко к дороге, иногда почти на целую милю удаляясь от нее. Родри ехал медленно, выискивая места, где он мог бы укрыться. Но в основном ему попадались небольшие фермы, хозяева которых отказали бы в приюте человеку, который скрывался от всадников гвербрета. То здесь, то там виднелись островки леса. Если он скроется в одном из них, его преследователи должны будут спешиться, чтобы искать его. Тогда у него будет шанс убить одного из них клинком, прежде чем остальные изрубят его на куски. Единственной его надеждой, что никто не поедет за ним вслед, потому что оставить его жить опозоренным – хуже, чем просто убить его на дороге.
Временами он был согласен просто остановиться и позволить людям Рииса схватить его. Или, может быть, отпустить лошадь и затем пойти к морю и утопиться. Его позор ехал вместе с ним, как всадник, сидящий за его спиной, вцепившись в него тяжелыми руками. Неожиданно он посмотрел на свои старые, потрепанные штаны и на простую, широкую, голубую рубаху из отряда Рииса – такова была его одежда. Чтобы окончательно унизить его, они сдернули с него его плащ прямо там же во дворе. Умереть, казалось, было бы лучше, чем влачить жалкое существование в изгнании. Или лучше, чем закончить жизнь через несколько лет в мелочной кровавой вражде каких-нибудь лордов. Единственное, что заставляло его ехать – знание того, что Риис будет ликовать, узнав о его смерти.
Около полудня, когда дорога начала немного подниматься в гору, Родри оглянулся и увидел небольшое облако пыли вдали. Было позднее время для обычных путешественников. Он пришпорил своего коня и галопом понесся вверх, затем свернул на небольшую тропинку, идущую на север между пшеничными полями. Фермеры испуганно вскрикивали, когда он, не останавливаясь, проносился мимо них. Затем он свернул с тропинки и поехал по лугу. Когда он снова оглянулся назад, то увидел позади себя облачко пыли. Его легко было найти при погоне: его лошадь тоже поднимала пыль, кроме того фермеры, конечно, точно докладывали людям Рииса, куда он поехал. Чередуя шаг с галопом, он ехал, пока не увидел наконец лес, который, казалось, тянулся не прерываясь, на мили. Он в последний раз пришпорил своего измученного коня, переведя его на галоп. Когда он добрался до опушки, то увидел, что лес был старым, густым, с раскидистыми огромными дубами. Он спрыгнул на землю и ввел в заросли своего вспотевшего коня. Они прошли уже около мили вглубь леса, когда он услышал отдаленные крики на опушке леса. Он отыскал небольшую лесистую лощину, упрашивая испуганную лошадь опуститься и лечь в кустарнике, оставил ее там и начал пробираться, крадучись, между деревьями. Он двигался совершенно бесшумно, как олень. И первый раз был благодарен, что имел примесь крови эльфов, которая гнала его на лесную охоту, когда он проводил долгие часы в одиночестве. Через несколько минут он услышал позади себя человеческие голоса и затаился между двумя невысокими деревьями.
– Должно быть, его лошадь, – донесся до него голос.
– Оставь ее сейчас. Он не может далеко уйти.
Голоса были смутно знакомыми – наверное, люди его брата. Он слышал, как они подошли и искали вокруг. Их должно быть четверо, судя по звяканью ножен о шпоры. Вдруг у Родри сжалось сердце от боли из-за того, что он вынужден бежать, как преследуемый заяц. Он решил, что лучше уж просто выдать себя и покончить с этим. Он приготовился уже выйти из укрытия, но вдруг споткнулся. Или кто-то подставил ему ножку, он был уверен в этом, потому что это было так внезапно, когда он упал. Потом он почувствовал, что его схватили чьи-то руки – множество тонких рук, которые прижимали его к земле без единого звука. Он был слишком испуган, чтобы крикнуть, или хотя бы подумать, потому что дождь из листьев и веточек забарабанил вокруг него. Люди подходили ближе, неповоротливые и шумные в лесу.
– Если Риис повесит Родри, – заметил Слигин, – он вызовет этим такой мятеж, что Делондериель будет красным от крови. Я слышал, что он сказал парню.
– Это верно, – сказал Передир. – Нам лучше взять лошадей и уехать отсюда этой ночью, пока он не поймал нас в ловушку.
– Замолчите! – рассердился Невин. – Не будем поднимать вопрос о мятеже. Я намерен сам поговорить с гвербретом, и собираюсь сделать это сейчас же.
Они приветствовали его, как будто он был капитаном, а они – его отрядом. Когда Невин пошел, Куллин последовал за ним. Когда они были одни в коридоре, Куллин повернулся к нему.
– Я так долго был вне законов, что совсем забыл их, – сказал Куллин. – Но имеет ли право капитан лорда просить спасти жизнь своего лорда?
– Да, имеет. – Невин удивился, что он сам не помнил об этом. Но потом понял, что он знал Куллина как человека, не склонного к таким поступкам.
– Послушай, неужели ты действительно встанешь на колени ради Родри?
– Я смогу. И я встану, если ты позволишь мне войти с тобой к Риису.
Куллин устало посмотрел на него. Его взгляд был полон печали. Только теперь Невин понял, что Куллин так же сильно любил Родри, как Гиррейнт любил Блейна, пока Брангвен не встала между ними. Он понял также и другое: он уважал этого упрямого серебряного клинка, который готов был унизиться ради того, кого любил. Невин почувствовал, что звенья цепи Судьбы разорвались и он стал свободным, и это было так явно ощутимо, как будто гора упала с плеч.
– Мы должны спасти его от этой петли и сделаем это вдвоем, – твердо сказал Куллин.
И вместе, действительно вместе, как два связанных клятвой на крови воина, Невин и Куллин направились прямо в приемную Рииса. Когда Невин толкнул дверь, паж открыл ее и объявил, что его светлость не принимает посетителей.
– Тогда скажи ему, что Никто здесь, – сказал Невин. – Или я пошлю на него ураган.
Взвизгнув, паж широко распахнул дверь и впустил их. Риис сидел на резном стуле и госпожа Донилла примостилась рядом на подставке для ног. Он поднялся навстречу своим непрошеным гостям, положив большие пальцы за ремень и откинув назад голову. Невин должен уважать его за то, что он не испугался самого лучшего в Дэвери фехтовальщика и человека, который мог, щелкнув пальцами, снести его башню до основания.
– Я догадываюсь, что вы пришли просить о Родри, – сказал Риис.
– Да, ваша светлость, – ответил Невин. – И если вы хотите, мы оба встанем на колени.
Риис мгновение рассматривал их, потом улыбнулся холодной улыбкой.
– Я не собираюсь повесить своего брата, – произнес Риис. – Я только хочу, чтобы этот проклятый щенок знал свое место. Хочу быть уверенным в этом. Все, что он должен сделать – это публично попросить у меня прощения, и мы покончим с этим.
Невин вздохнул с облегчением.
– Послушайте оба, – продолжал Риис. – Вы действительно думали, что я хотел огорчить свою мать и увидеть, что половина Западного Элдифа начнет новое восстание? – Они колебались. Риис снова улыбнулся.
– Ну, ваша светлость, – произнес Невин. – Вы выражаете свои чувства к вашей семье достаточно ясно, но в прошедшем времени.
– О, боже мой! – Неожиданно Риис взорвался и начал говорить так быстро, что даже было трудно понять его. – А почему я не должен его ненавидеть? Всю мою жизнь все, что я слышу – это Родри то, Родри это, Родри – человек чести, очень жаль, что Родри не родился первым, чтобы он мог возглавить клан, – лицо Рииса покрылось опасными алыми пятнами. Донилла грациозно поднялась и взяла мужа за руку.
– Господин терзает сам себя, – сказала она мягко.
– Да, ты права. – Риис сделал паузу, силясь взять себя под контроль. – Прошу прощения, дорогой волшебник, и у тебя также, капитан, можете не сомневаться, что я сохраню жизнь вашего лорда.
– Ваша светлость не обидится, – сказал Куллин, – если вы поклянетесь в этом на мече?
– Я клянусь, – сказал надменно Риис. – Не сомневайтесь и успокойте ваших людей.
– Я успокою. Спасибо, ваша светлость, от чистого сердца.
Так как все дела по криминальному правосудию в Абервине были под юрисдикцией Рииса, во дворе у него была собственная тюрьма – длинное каменное здание с общей комнатой для местных пьяниц и нищих, и несколькими узкими камерами для более важных заключенных. Родри поместили в одну из таких камер, и он думал, что это лучше, несмотря на то, что она была всего шесть шагов в поперечнике и в ней пахло мочой и отбросами. Под узким окном лежала куча более-менее чистой соломы. Родри сел на нее, обхватил руками колени и положил на них голову. Его трясло и он не мог остановиться, это был страх, а не гнев. Он мог легко умереть, но ему было стыдно, что он будет повешен во дворе Рииса как какой-нибудь конокрад, где каждый сможет увидеть его и посмеяться над ним. Вся его честь, вся его тяжело завоеванная в недавней войне боевая слава, все уважение людей, которые были его подданными – все уйдет, разрушится одним бездумным действием. Барды не будут петь о Родри Мэйлвейде, не напоминая своим слушателям о том, что здесь был лорд, которого повесили. У него не будет даже собственной могилы среди могил его предков. Он – ничто без своей чести, только кусок дорожной грязи, даже не человек вообще. Он собрал всю свою волю в кулак, но не смог унять дрожь. А что с Джилл? При мысли, что он потеряет ее, он заплакал, всхлипывая как испуганный ребенок в темноте. Наконец он понял, что слезы были еще большим позором для него. Он выпрямился, вытер слезы рукавом, затем согнулся снова, продолжая дрожать, Родри не имел понятия о том, сколько он провел времени, сидя здесь, когда услышал голос Куллина в окне: тихое «господин». Он быстро вскочил и выглянул в окно. Он увидел лицо Куллина.
– Я здесь, – сказал Родри.
– Хорошо. Я шепотом расскажу обо всем в это проклятое окно. Гвардейцы не впустили меня, чтобы поговорить с тобой.
– Конечно. Они боятся, что ты убьешь их.
– А мне очень хотелось это сделать, господин. Слушай. Риис не собирается вешать тебя. Мы с Невином ходили просить о тебе. И он даже очень мило сказал, что никогда не разобьет сердце своей матери таким поступком. Он хотел унизить тебя, и ничего больше. Все, что ты должен сделать – публично попросить у него прощения, и он простит тебя.
Родри ощутил в себе волну ненависти, которая обожгла его сильнее, чем огонь желания. Он схватился за решетку на окне с такой силой, что стало больно рукам.
– Не делай никаких глупостей, – прорычал Куллин. – Сделай то, что этот подонок хочет, и мы уедем домой.
Вцепившись в прутья решетки, Родри раскачивал их вперед и назад, навалившись на них всем своим весом.
– Родри! – позвал Куллин. – Ответь мне.
Родри продолжал раскачивать решетку, дрожа, мотая головой вперед и назад. Он хотел ответить Куллину, но, казалось, он забыл, как надо говорить. Затем он услышал другие голоса, гвардейцы выкрикивали оскорбления и приказы. Когда он смог, наконец, стоять спокойно, Куллина уже не было под окном – он ушел. Родри сел, но в этот раз он сидел, развалясь и оперевшись о стену. Он понял, что небольшой трюк, который проделал с ним Риис, помог ему увидеть ту часть самого себя, которую он никогда не хотел видеть, но теперь никогда не забудет. Это будет являться ему всю его жизнь – та ночь, когда он дрожал как испуганный ребенок вместо того, чтобы встретить смерть как мужчина. Неожиданно он заснул там, где сидел и всю ночь ему снилась Джилл.
Гвардейцы рано разбудили его и бросили ему пол-ломтя черствого хлеба, который он швырнул им назад. Около часа он ходил вперед и назад, вообще ни о чем почти не думая. Наконец вернулись гвардейцы. Они связали ему руки за спиной кожаным ремнем и вывели его из камеры.
– Я могу получить чистую одежду? – сказал Родри. – Я воняю этой соломой.
– Его светлость сказал привести тебя немедленно.
– Конечно, – подумал про себя Родри. – Конечно, это было частью всего унижения – то, что он должен будет стоять на коленях – грязный и вонючий – у ног Рииса. Когда они шли по небольшому залу, люди смотрели на него с жалостью, которая была хуже, чем презрение. В комнате сидел Риис, возле него – жрецы, в стороне от них – писарь. Толпа свидетелей раздвинулась, пропустив гвардейцев. Когда они подошли к столу, один из гвардейцев толкнул Родри в спину, заставив его встать на колени.
– Перед нами серьезная ответственность, – произнес Риис. – Этот человек смел поднять холодную сталь на гвербрета в его собственном большом зале.
– Это оскорбление наказывается повешением, – сказал жрец.
Процесс приостановился – писарь записывал слова. Родри посмотрел вокруг и увидел Джилл, стоявшую со скрещенными на груди руками. То, что она видела сейчас его унижение было последней каплей, переполнившей чашу. Писарь перестал писать.
– Ну и хорошо, – сказал Риис. – Но я рассчитываю увидеть твое раскаяние. Я согласен, брат, что я сказал тебе обидные и оскорбительные слова. Признаюсь в этом публично. Но все же наказание за твой проступок – смерть.
Жрец встал и начал читать закон.
– Ни один человек не может поднять руку на гвербрета. Почему? Потому что гвербрет единое целое с самим законом, и не должно быть кровопролитию в его зале. Почему? Потому что лорд не вынесет приговор, если будет подозревать, что тот будет отомщен ему мечом.
Жрец снова сел.
– Я должен внести некоторые изменения, – сказал Риис. – Если ты на коленях попросишь моего прощения, то ты его получишь.
Рванувшись вверх всем телом, Родри встал на ноги.
– Я не буду, – сказал он. – Пусть меня лучше повесят. – В толпе послышался приглушенный шепот. Родри даже услышал, как Джилл крикнула, чтобы он опустился на колени – но Родри стоял прямо, пристально смотря на Рииса.
– Я дам тебе другой шанс, – сказал Риис. – Вставай на колени и проси.
– Я не буду.
– Один последний шанс. Вставай на колени и проси.
– Не буду.
Рот Рииса искривился в кровожадной улыбке. Родри отказался подчиниться. В этот раз он действительно смотрел на повешение как на избавление.
– Ты не оставил мне никакого выбора кроме того, чтобы повесить тебя, – произнес Риис.
Куллин вышел из толпы и опустился на колени перед гвербретом.
– Ваша светлость, – сказал он. – Прошлой ночью вы поклялись мне на мече, что вы сохраните жизнь моему господину.
У Рииса перехватило дыхание. Лицо Куллина было таким решительным, что все, кто знал его, могли видеть, что он понимал, что может произойти, и запасся оружием для такого случая. Риис сознавал это тоже, судя по тому, как он кивнул, глядя на Куллина, с выражением, близким к ненависти.
– Так, я поклялся, – произнес Риис. – И Мэйлвейд никогда не нарушает своей клятвы. Ну хорошо, капитан. Таким образом, я заменяю твоему господину приговор о повешении на ссылку, – он повернулся к Родри. – Отныне ты будешь изгнан с моих земель, с земель всех людей, верных мне, ты лишаешься всех званий и должности, всех земель и владений, исключая одного коня, одного клинка, двух серебряных монет и одежды, которую носят простые люди. Никогда не называй себя Мэйлвейдом, потому что глава твоего клана исключил тебя из него.
Гвардейцы освободили Родри, развязав ему руки. В зале для судебных заседаний стояла абсолютная тишина, затем Ловиан зарыдала, задыхаясь и глотая горестные слезы, разорвав нависшую тишину. Свидетели начали перешептываться, потом разговаривать вслух, затем толпа так расшумелась, что Риис вскочил на ноги и крикнул, чтобы все замолчали.
– Хочешь ли ты сказать что-нибудь о своем приговоре? – спросил Риис, но, конечно, только потому, что закон предписывал это.
– Да, хочу, – сказал Родри. – Ты наконец получил то, чего так долго добивался, разве не так? Ты будешь получать налоги, которые получает верховный лорд со своих подданных, когда мать умрет. Я надеюсь, ты с пользой истратишь каждую проклятую монету, брат. Может быть, ты подавишься ими.
Лицо Рииса стало багровым. Если бы между ними не было стола, он бросился бы вперед, но Родри откинул назад голову и захохотал.
– Когда-нибудь барды споют об этом, – сказал Родри. – О гвербрете, который был до того жадным к серебру, что чуть не лишил своего брата жизни.
Жрецы вскочили со стульев, схватили Рииса за руки и оттащили его назад.
– Ну и ладно, – прорычал Риис. – Еще до заката ты покинешь мои земли. Тебе лучше всего ехать на восток и очень быстро.
Куллин оставил Ловиан с ее женщинами и побежал за Родри, когда гвардейцы выводили его. Он догнал их возле ворот крепости, как раз тогда, когда гвардейцы швырнули его спиной к каменной стене, прорычав, чтобы он оставался здесь до тех пор, пока они не приведут ему коня. Приступ ярости прошел и Родри повернулся к Куллину с ничего не выражающим взглядом.
– Мои благодарности и мои извинения, капитан, – проговорил Родри. – Но я проклял бы себя, если бы опустился на колени.
– И я тоже, господин.
– Никогда больше не обращайся ко мне «Господин».
– Ну и хорошо, Родри.
Родри улыбнулся ему едва заметно. Куллин не удивился бы, если бы увидел, что Родри плачет и не стал бы стыдить его за это.
– Теперь послушай, мальчик, – сказал Куллин. – Примерно в десяти милях не доезжая до Абернауса есть деревня. Там есть таверна Серый Козел. Езжай туда и скажи ее владельцу, что ты мой знакомый и пока оставайся там. Я пришлю к тебе одного из парней с одеялами и всем остальным и немного денег, если смогу их раздобыть.
– Если Риис узнает, то убьет тебя за это.
– Он не узнает. Я помог ему уже однажды, почему бы и теперь не помочь?
Родри попытался улыбнуться, следуя старому доброму юмору, но на это было больно смотреть.
– Постарайся сосредоточиться, мальчик, – сказал Куллин. – У нас мало времени. Что ты собираешься делать? Ехать к одному из соперников Рииса и просить у него убежища?
– Я лучше умру с голода.
– И я так думаю. Тогда я дам тебе свой серебряный клинок. Если кто-нибудь спросит, почему у тебя мой девиз, тогда скажи, что я взял тебя в отряд.
Родри уставился на него, и не мог произнести ни слова, затем отрицательно потряс головой «нет» назад и вперед, снова и снова, сильнее и сильнее, как будто отчаянно старался отрицать все, что с ним произошло. Куллин схватил его за плечи и начал трясти, заставляя остановиться.
– Если ты не хочешь, что тогда еще тебе остается? – сказал Куллин. – Или ты намерен делать то, что я когда-то посчитал для себя недостойным – просить работу в таверне или в конюшне?
– Я не смогу делать ни того, ни другого, но…
– Черт побери, ты что думаешь, что я не знаю, как тяжело взять проклятый клинок? Ты думаешь, я не плакал, когда увидел, что это – единственное, что мне осталось – продать свой меч и получить взамен презрение порядочных людей, которые плевали в мою сторону, когда я входил в комнату?
Но сражаться и завоевать небольшую славу – это выход для человека, который хочет выжить. И ты выживешь, как выжил я. Ты – первый человек из всех, кого я встречал, кто так же владеет мечом, как я, и даже лучше.
– Ты действительно думаешь, что я владею мечом лучше?
– Да. А теперь говори, возьмешь ты этот клинок или нет?
Родри поколебался, потом ухмыльнулся и тряхнул головой, в его глазах появился блеск.
– Возьму, – сказал Родри. – И буду носить его с гордостью.
– Хорошо. И мы все вместе будем бороться за твое возвращение. Вспоминай об этом, когда «длинная дорога» покажется тебе трудной.
Так как первой обязанностью Джилл было служить Ловиан, она помогла Даниан отвести их госпожу наверх в ее комнаты. Потом пробралась сквозь толпу возмущенных лордов. К тому времени, когда она спустилась во двор, уже никого не было возле ворот кроме двух гвардейцев. Когда она появилась рядом с ними, они посмотрели на нее с искренней жалостью.
– Родри уже уехал? – спросила она.
– Да, – ответил один гвардеец. – Тебе лучше уехать назад со своими людьми, госпожа, и, если сможешь, забыть его поскорее.
Возвращаясь назад через сад, Джилл остановилась возле фонтана с драконом. Она наблюдала за бесконечно поднимающейся и падающей водой. Она удивлялась тому, что с ней такое случилось – почему она не могла заплакать даже тогда, когда Родри уехал, не поцеловав ее на прощанье.
Куллин нашел ее там. И даже когда он обнял Джилл, ее глаза оставались совершенно сухими.
– Он уехал, потому что не хотел, чтобы ты видела его униженным, – сказал Куллин. – Но он просил меня сказать тебе, что он всегда будет любить тебя.
– Он не опозорен в моих глазах, и никогда не будет таким.
Они вместе вернулись в крепость. Все в большом зале – и слуги и знатные гости – взволнованно шептались. Люди из отряда Рииса стояли, образовав круг, и ругали Родри за то, что он осмелился напасть на их лорда. Но во всем этом шуме был один мотив, который сразу исчезал, едва появившись в разговоре – что, может быть, действительно, Родри был прав, когда утверждал, что Риис позарился на деньги, которые он мог получить, если бы стал верховным лордом. Джилл вовремя поняла, что маленькие крупицы сомнения, которые возникают у людей по всему Элдифу, объединятся в одну мрачную правду. Она улыбнулась, думая об этом. Родри одержал победу, о которой Риис никогда не сможет забыть. В приемной Ловиан никого не было. Джилл слышала, что Невин и Даниан разговаривали с Ловиан в спальне. Куллин сказал ей, что знатные единомышленники Родри в гневе собирали вещи и собирались как можно скорее покинуть двор. Джилл удивилась, что Куллин остался с ней. Джилл устало опустилась на стул, Куллин ходил по комнате вперед и назад, часто останавливаясь возле двери, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре. Наконец он улыбнулся и открыл дверь. Амур прокрался в нее, как вор, неся в руках одежду и другое имущество.
– Я забрал это все, даже его меч, – сказал Амур. – Ты был прав насчет серебра. Я дал слугам всего несколько монет за одежду его светлости и за все остальное, Но пришлось отдать все деньги, которые дал мне лорд Слигин, гвардейцам за его меч.
– Я подсчитаю это, – сказал Куллин.
– Мы поедем сегодня, капитан?
– Это зависит от ее светлости. – Куллин бросил встревоженный взгляд на закрытую дверь спальни. – Если мы останемся, то я не хочу ссор и ничего такого за столом этой ночью, понял! Запомни это.
– Тогда, капитан, может быть, мы лучше поедим в казарме? – Амур свалил все имущество Родри на стол и поспешно ушел, пока слуги не нашли его.
Куллин взял со стола меч Родри и наполовину вынул его из ножен. Джилл увидела двойной девиз, выгравированный на лезвии меча: Дракон Абервина и лев принявшего его клана.
– Я бы проклинал себя, если бы позволил Риису повесить его в судебной комнате как знак, говорящий о позоре Родри, – сказал Куллин. – Дело теперь в том, как нам вынести его отсюда.
– Очень легко, папа. Я вынесу его.
– Что?
– Если я надену мою старую одежду и Данн подровняет мне волосы покороче, и я буду ехать с отрядом, держа меч в старых ножнах – кто заметит?
Куллин засмеялся, тихо бормоча и приговаривая.
– Никто, – сказал он. – Я не имею в виду травника. Ну и хорошо, моя дорогая. По всему видно, что ты – моя дочь.
Неожиданно Невин вышел и сообщил, что Ловиан слишком измучена, чтобы выезжать сегодня же. Когда Куллин заметил, что было бы лучше, если бы отряды Родри и Рииса были отдельно, Невин согласился.
– Я сам хочу уехать отсюда, – произнес Невин. – Очень скоро все вспомнят о том маленьком представлении, которое я устроил на заседании. Я поговорю с Даниан, а ты скажи людям, чтобы были готовы к отъезду, пока не свалилась очередная ссора на наши головы.
– Хорошо, я сделаю, – ответил Куллин. – Джилл, переоденься.
Так как все в крепости знали Джилл только как красивую любовницу Родри, никто не обратил внимания на грязного молодого серебряного клинка, который выехал вместе с людьми ее светлости. Пока они ехали по идущей на север дороге к Абервину, Джилл обернулась в седле и мельком увидела знамя с серебристо-голубым драконом, развевающееся высоко над башней.
– Может, я больше никогда не увижу злого лица Рииса, – сказала Джилл.
– Еще один только раз, – сказал Амур. – Когда он будет стоять перед всем народом и объявит о возвращении лорда Родри.
Был прекрасный день на исходе, такой теплый, как летний, с голубоватой дымкой, висящей вдали над полями спелой золотой пшеницы. Когда они поехали на север, вдоль дороги, пенясь и сверкая, быстро бежала река Гвин. Джилл чувствовала, что готова запеть. Она удивлялась тому, что с ней происходило, потому что она не ощущала ничего, кроме радости. Потом она поняла, о чем она будет думать все время – о самом первом ужасном моменте, когда Родри поднялся и встал на ноги в зале суда. Дверца ее клетки открылась – было бы у нее мужество полететь.
Выехав из города, Родри первые несколько миль ехал легкой рысью, а затем позволил коню идти быстрым шагом. Когда он повернул на восток, то сменил прогулочный аллюр на самую большую скорость, на какую был способен его конь. Согласно закону, Родри, как ссыльный, находился под специальным наблюдением гвербрета до тех пор, пока он не покинет его владений, но этот закон часто нарушался. Некоторые из людей Рииса, может быть, решили заискивать перед своим лордом, преследуя и убив человека, который высмеял их лорда прямо в его зале для судебных заседаний. Время от времени Родри оборачивался, сидя в седле и смотрел назад. Единственным его оружием был его полуэльфийский взгляд, который мог заметить на большом расстоянии предательское облачко пыли, если за ним отправлена погоня. Дорога была прямой, в то время как морской берег извивался, иногда подходя близко к дороге, иногда почти на целую милю удаляясь от нее. Родри ехал медленно, выискивая места, где он мог бы укрыться. Но в основном ему попадались небольшие фермы, хозяева которых отказали бы в приюте человеку, который скрывался от всадников гвербрета. То здесь, то там виднелись островки леса. Если он скроется в одном из них, его преследователи должны будут спешиться, чтобы искать его. Тогда у него будет шанс убить одного из них клинком, прежде чем остальные изрубят его на куски. Единственной его надеждой, что никто не поедет за ним вслед, потому что оставить его жить опозоренным – хуже, чем просто убить его на дороге.
Временами он был согласен просто остановиться и позволить людям Рииса схватить его. Или, может быть, отпустить лошадь и затем пойти к морю и утопиться. Его позор ехал вместе с ним, как всадник, сидящий за его спиной, вцепившись в него тяжелыми руками. Неожиданно он посмотрел на свои старые, потрепанные штаны и на простую, широкую, голубую рубаху из отряда Рииса – такова была его одежда. Чтобы окончательно унизить его, они сдернули с него его плащ прямо там же во дворе. Умереть, казалось, было бы лучше, чем влачить жалкое существование в изгнании. Или лучше, чем закончить жизнь через несколько лет в мелочной кровавой вражде каких-нибудь лордов. Единственное, что заставляло его ехать – знание того, что Риис будет ликовать, узнав о его смерти.
Около полудня, когда дорога начала немного подниматься в гору, Родри оглянулся и увидел небольшое облако пыли вдали. Было позднее время для обычных путешественников. Он пришпорил своего коня и галопом понесся вверх, затем свернул на небольшую тропинку, идущую на север между пшеничными полями. Фермеры испуганно вскрикивали, когда он, не останавливаясь, проносился мимо них. Затем он свернул с тропинки и поехал по лугу. Когда он снова оглянулся назад, то увидел позади себя облачко пыли. Его легко было найти при погоне: его лошадь тоже поднимала пыль, кроме того фермеры, конечно, точно докладывали людям Рииса, куда он поехал. Чередуя шаг с галопом, он ехал, пока не увидел наконец лес, который, казалось, тянулся не прерываясь, на мили. Он в последний раз пришпорил своего измученного коня, переведя его на галоп. Когда он добрался до опушки, то увидел, что лес был старым, густым, с раскидистыми огромными дубами. Он спрыгнул на землю и ввел в заросли своего вспотевшего коня. Они прошли уже около мили вглубь леса, когда он услышал отдаленные крики на опушке леса. Он отыскал небольшую лесистую лощину, упрашивая испуганную лошадь опуститься и лечь в кустарнике, оставил ее там и начал пробираться, крадучись, между деревьями. Он двигался совершенно бесшумно, как олень. И первый раз был благодарен, что имел примесь крови эльфов, которая гнала его на лесную охоту, когда он проводил долгие часы в одиночестве. Через несколько минут он услышал позади себя человеческие голоса и затаился между двумя невысокими деревьями.
– Должно быть, его лошадь, – донесся до него голос.
– Оставь ее сейчас. Он не может далеко уйти.
Голоса были смутно знакомыми – наверное, люди его брата. Он слышал, как они подошли и искали вокруг. Их должно быть четверо, судя по звяканью ножен о шпоры. Вдруг у Родри сжалось сердце от боли из-за того, что он вынужден бежать, как преследуемый заяц. Он решил, что лучше уж просто выдать себя и покончить с этим. Он приготовился уже выйти из укрытия, но вдруг споткнулся. Или кто-то подставил ему ножку, он был уверен в этом, потому что это было так внезапно, когда он упал. Потом он почувствовал, что его схватили чьи-то руки – множество тонких рук, которые прижимали его к земле без единого звука. Он был слишком испуган, чтобы крикнуть, или хотя бы подумать, потому что дождь из листьев и веточек забарабанил вокруг него. Люди подходили ближе, неповоротливые и шумные в лесу.