Страница:
Родри лежал так тихо, что услышал другие звуки далеко позади и справа от того места, где он лежал. Звуки сильно напоминали шаги человека, бегом пробирающегося через подлесок. С криками и охотничьими возгласами люди гвербрета бросились вслед. Маленькая ручка дотронулась до щеки Родри и ему показалось, что он услышал хихиканье, только слабый звук. Он слышал, как идущие по ложному следу всадники удалялись, поворачивали то в одну сторону, то в другую, медленно шли по кругу то вперед, то назад, но оказывались все дальше и дальше от него. Наконец звуки исчезли вовсе. Сотни маленьких ручек собирали и обрывали листья вокруг него, затем одна рука схватила его руку и дернула.
– Ты хочешь, чтобы я встал? – прошептал Родри.
Его снова дернули за руку. Родри поднялся на ноги и оглянулся кругом. То здесь, то там дергались ветки или пучок листьев дрожал в совершенно безветренном воздухе.
– Вы, должно быть, лесные жители. Ну, ради бога, я от всего сердца благодарю вас.
Неожиданно они ушли. Каким-то образом, он почувствовал это сразу, что остался один. Осторожно и тихо он возвращался назад к своей лошади. Он понял, что Невин мог направить лесных жителей, чтобы защитить его. Родри взял свою лошадь и начал выбираться из чащи как можно быстрее. Очевидно его преследователи были далеко, потому что он добрался до опушки леса, не услышав позади себя ни единого звука. На лугу было четыре лошади, привязанных к веткам кустарника. Накидки на их седлах были украшены изображениями серебряного дракона Абервина. Одна из них вдруг забила копытом, другая раздраженно замотала головой, затем все четыре заржали, забили копытами, замотали головами в панике. Родри сел верхом на коня и увидел, что узлы на их поводьях развязались чьими-то невидимыми пальцами. Лошади становились на дыбы и ржали, а потом неожиданно понеслись, направляясь на север в безрассудной панике. Родри рассмеялся вслух. Выкрикнув, последнее «спасибо», развернул лошадь и поскакал галопом на юг, назад на главную дорогу.
Невин ехал позади отряда, когда два лесных жителя вернулись, появившись наяву на гриве его лошади и на луке его седла. Жирный желтый гном, который всегда был доволен собой, ухмылялся от уха до уха и почесывал свой живот. Невин притормозил свою лошадь, отстал немного, так чтобы его не было слышно.
– Ты сделал то, что я тебе сказал? – спросил Невин.
Желтый гном закивал «да» и вытянул свой рот в беззвучном раскате смеха.
– Родри невредим?
Голубая фея энергично закивала. Она прикрыла глаза одной рукой и показала жестом, как будто всматривается вдаль.
– И вы забрали лошадей?
Они оба закивали.
– Чудесно. Чудесно. Большое вам спасибо и приходите сообщить мне, если Родри снова будет в опасности.
Они исчезли в потоке легкого бриза. Невин присоединился к остальным и обнаружил, что улыбается, думая о том, что людям Рииса предстоит пройти пешком целых пятнадцать миль, возвращаясь в Абервин, в мягких сапогах для верховой езды: «Это очень хорошо, что я решил посмотреть, что с Родри, – думал он. – Черт бы побрал этого Рииса и всех его подонков!»
– Отряд уже должен добраться до крепости вашего кузена, – заметила Даниан.
– Да, – сказала Ловиан, – Куллин разумно поступил, забрав отсюда людей. – По крайней мере, Родри оставил мне хорошего человека во главе своего отряда.
Ловиан вздохнула и села на кровать, приглаживая руками спутавшиеся волосы. Она много плакала в этот день. Несмотря на боль, которую ей причинила ссылка Родри, она должна продолжать жить, выполнив остатки ее разрушенных планов и построив новые.
– Данн, ты скажешь слугам принести мне горячей воды? – произнесла Ловиан. – Я хочу одеться и помыться. Я должна поговорить с гвербретом.
– Так скоро? Моя госпожа уверена, что это мудро?
– Вообще-то не мудро. Но необходимо.
Все же Риис наконец сам пришел к ней. Ловиан только закончила одеваться, появился паж и спросил, может ли она принять гвербрета. Ловиан встала около окна и собралась с духом, когда вошел Риис. Он посмотрел на Ловиан так робко, что она вдруг вспомнила, что он что-то от нее очень сильно хотел.
– Прошу прощения, мама, – сказал Риис. – Я правда вовсе не собирался ни ссылать Родри, ни вешать его. Я очень обрадовался, когда капитан напомнил мне о моем обещании. Разве ты не видела? После того как он стоял там и открыто отказывался повиноваться мне при всех, что мог я сделать? Уступить и быть опозоренным в глазах всех людей?
Ловиан хотела, но не могла поверить ему. Со временем, возможно, она заставит себя поверить.
– Мама, пожалуйста, – продолжал Риис. – Я уже однажды опозорил себя, признав там при всех свою ошибку.
– Я не сомневаюсь, что его светлость поступит так сознательно. Я надеюсь, что он скоро найдет лучший выход.
– Ты предлагаешь мне вернуть его?
– Его светлость должен спрашивать меня об этом?
Подняв голову, Риис начал ходить вперед и назад. Ловиан решила отказаться выдать замуж Дониллу, если Риис не отменит ссылки своего брата, но она знала его очень хорошо.
Он спесиво откажется от сделки и тогда Донилла пострадает по вине своего мужа.
– Я хочу завтра уехать, – сказала Ловиан. – Если Донилла собирается ехать с нами, ты должен будешь набраться храбрости и отстранить ее завтра, во всяком случае, если вы будете откладывать это, то будет хуже вам обоим.
– Спасибо. – Риис повернулся к ней с искренним облегчением. – Я боялся, что ты…
Он оборвал фразу на полуслове. Она не нарушала тишины до тех пор, пока он не отвел взгляда, пристыженный ее великодушием.
– Мама, пожалуйста, – сказал он. – Ты не хочешь принять мои извинения?
– Мама? Никогда не обращайся ко мне так больше.
Риис вздрогнул, как будто она дала ему пощечину. Она сделала довольно длительную паузу, чтобы он почувствовал укол.
– По крайней мере, до тех пор, пока Родри не вернется домой.
Риис начал было говорить, затем повернулся и выбежал, так сильно хлопнув дверью, что серебряные украшения, стоявшие на каминной полке, зазвенели. Ловиан улыбнулась сама себе.
– Я жена воина и дочь воина, – сказала она вслух. – И война, ваша светлость, только началась.
Солнце было уже низко над горизонтом, когда Роди подъехал к каменной пограничной плите на границе между поместьями Абервинов и Абернаусов. Он остановил своего коня и посмотрел на дракона, высеченного с западной стороны плиты и на стоявшего на задних лапах грифона с восточной, затем проехал последние несколько шагов. Несмотря ни на что он был жив. Люди Рииса никогда не рискнут начать войну, преследуя его на территории другого клана. Когда с моря подул вечерний ветер, Родри задрожал и набросил на плечи свой простой голубой плащ. В животе у него урчало: У него не было ни крошки во рту уже два дня. Но через несколько миль он добрался до большой деревни и таверны, о которой говорил ему Куллин – крытого соломой круглого дома с конюшней позади него. Когда Родри спешился, из таверны вышел ее хозяин – грузный круглый человек, от которого пахло чесноком. Он окинул Родри проницательным взглядом. Посмотрел на гербы на его рубашке и на то место на ремне, где должны висеть ножны.
– Готов поспорить, что у тебя неприятности с капитаном твоего отряда, – сказал хозяин таверны.
– А тебе что за дело?
– Никакого. А серебряный клинок на твоем ремне? Кто дал его тебе?
– Куллин из Кермора.
– Ого! – трактирщик широко улыбнулся ему, показав остатки передних зубов. – Тогда входи и добро пожаловать. Ты можешь пока работать здесь где-нибудь, хотя бы для того, чтобы заплатить за постой, пока не решишь, что ты будешь делать дальше. Послушай, парень, тебя что – выпороли? Моя жена может сделать тебе припарки или что-нибудь такое, на спину.
– Нет, не пороли, но все равно спасибо.
– Хорошо, хорошо. По крайней мере, твой лорд был милосердным человеком, а? Ну, ставь свою лошадь в конюшню. Меня зовут Гасс.
– А меня Родри. – Он остановился как раз вовремя, чтобы не назвать себя лорд Родри Мэйлвейд. Ему стало не по себе из-за того, что у него осталась только часть его имени, но в то же время Гассу легче было поверить в свое предположение, что он был разжалованным всадником. За пределами поместья Рииса никто, кроме знатных лордов, не будет знать о том, кем он был. Без своего имени и своего пледа он был всего лишь каким-то проклятым серебряным клинком.
Очевидно, Гасс был более высокого мнения о лошадях, чем о людях, потому что в то время как конюшня была чистой и хорошо ухоженной, в таверне покосившиеся столы были липкими от грязи, и солома на полу воняла как собачья подстилка. Тем не менее жаркое, которое Гасс поставил перед Родри на стол, было густым от мяса и турнепса, а хлеб был свежеиспеченным. Родри жадно проглотил все это, пока Гасс принес кружку темного эля. Он показал ему также, где стояла откупоренная бочка.
– Наливай сколько захочешь, – сказал Гасс. – Не сомневаюсь, что ты этой ночью упьешься в стельку. Только если будет тошнить, иди за конюшни.
Все же Родри оставался в меру трезвым этой ночью. Зал заполнился местными фермерами и их женами. Он видел, что они наблюдали за ним с сердитым любопытством: даже упавшее дерево было для деревни событием. Хотя Гасс говорил всем, чтобы оставили Родри в покое, он все равно чувствовал себя так, будто голым шел по городским улицам. Он налил себе пару кружек и сидел, прижавшись к теплому камину. Он думал о том, сможет ли Куллин в самом деле достать денег и меч. Был он серебряным клинком или нет, но без оружия он не мог сражаться. Он с иронией думал о том, что раньше он был знаменитым лордом, осыпавшим Куллина почестями; теперь если он и остался жив, то только потому, что Куллин помог ему. На длинной дороге имя Куллина значило так же много, как имя Мэйлвейда в том мире, который он безвозвратно оставил.
У Родри вообще не было никакой надежды на то, что Риис отменит приговор. Чем больше давление будет оказывать мать на Рииса, тем более упрямым будет он становиться. Родри был в этом уверен, и на то были причины. Если бы он был гвербретом, а Риис – ссыльным, он бы не смягчился. Находясь в плену своей ненависти, он и Риис по своей сущности были близнецами, а не просто братьями, и когда дело касалось этой самой сердцевины, они понимали один другого лучше, чем кто-либо в мире. И, невзирая на просьбы и интриги его родственников, Родри будет жить и умрет как серебряный клинок. Он знал это там, в самой сердцевине. Он снял клинок со своего ремня, чтобы посмотреть на девиз Куллина. Когда он прикоснулся к лезвию, клинок засветился серебряным светом. Он быстро спрятал его и оглянулся вокруг, но к счастью, никто не заметил.
– Ты хуже, чем просто изгнанник, – сказал он сам себе, – ты еще к тому же наполовину эльф. Неожиданно он почувствовал головокружение, как только он увидел то, чего никогда не видел ни среди жителей западных земель, ни среди людей – полукровку без клана, без положения, без места, которое можно было бы назвать домом. Он не имел ничего кроме серебряного клинка. Он давал ему индивидуальность, которую Родри всегда считал само собой разумеющейся. Он положил руку на рукоятку клинка и понял, почему серебряные клинки, которых считали подонками в королевстве, цеплялись за свое имя и свой отряд. Затем он налил себе еще одну кружку, быстро выпил и отправился на сеновал над конюшней. Ему никогда не хотелось ничего больше, чем просто лечь спать и забыть обо всем на свете. Все же он провел бессонную ночь, потому что замерз. У него не было одеяла и он был слишком гордым, чтобы просить Гасса о чем-нибудь. Холодная осенняя ночь сменила по-летнему теплый день; он зарылся в солому, как собака в свою подстилку и завернулся в плащ, но каждый раз, как только он начинал засыпать, он замерзал и начинал дрожать – и просыпался от этого. Он сел и почувствовал, что спину свела легкая судорога. Он подумал о том, что мог бы взять одеяло с седла. Оно было маленьким, но это было уже кое-что. Затем он услышал топот лошадиных копыт во дворе конюшни. Было очень странно, что кто-то путешествует ночью и он подумал о том, что этот путешественник был посланцем Куллина. Его отправили как можно быстрее, чтобы быть уверенными, что Риис не узнает. Все еще продолжая думать о теплом одеяле, Родри спустил вниз приставную лестницу и при свете луны поспешил выбраться наружу. Он узнал лошадь, еще не увидев всадника, который только что спешился. Восход качнул тяжелой головой и заржал, приветствуя его.
– Вот и ты, моя любовь, – сказала Джилл. – Я привезла твой меч. Папа и Слигин подкупили гвардейцев, и мы вынесли его прямо перед носом твоего брата.
Родри стоял неподвижно, не веря своим ушам. Он был уверен, что это был всего лишь безнадежный сон, пока Джилл не подошла и не положила руки ему на грудь. Они были крепкими и теплыми.
– О, послушай, – сказала она, засмеявшись, – ты думал, что я позволю тебе уехать в ссылку, не взяв меня с собой?
– Да. Прости меня. Ты ради меня даже оставила своего отца?
– Оставлю, – возбужденно сказала она, и он почувствовал слезы за ее словами. – Но это тяжело. Я не хочу врать и говорить, что не так. Но я должна уйти и видит бог, Роддо, что я очень люблю тебя.
Родри обнял ее и поцеловал. Прижавшись друг к другу они одновременно смеялись и плакали до тех пор, пока ворчащий Гасс не выбежал, чтобы посмотреть, кто так шумит.
Так как лорд Петин – кузен, который приютил у себя людей Ловиан – давал присягу гвербрету Риису, ему, конечно, было неловко от того, что отряд Куллина оставался в его доме. На рассвете Куллин разбудил своих людей. После того как они поели, он сказал им, чтобы они начали седлать лошадей. Они должны были поехать навстречу госпоже Ловиан. Он только закончил седлать своего коня, когда выглядевший взволнованным Невин медленно подошел к нему.
– Куллин, где Джилл? Я не могу нигде ее найти.
– Конечно. Она прошлой ночью уехала вслед за своим Родри.
Невин замер, уставившись на него с открытым ртом.
– Ты позволил ей уехать? – сказал наконец старик.
– А что я мог сделать? Она могла бы незаметно уехать, как вор, но она оказала мне честь, придя ко мне и сказав всю правду. – Он испугался, что может заплакать. Поэтому он занялся осмотром уздечки, которая и так была в порядке. – Кроме того, она нужна мальчику. Он никогда нигде не ездил без кучи слуг. Ты думаешь, он может отличить сухие ветки от зеленых, когда надо будет разжечь костер?
– Нет, конечно. Знаешь, мой друг, ты очень сильный человек.
– Нет, я только знаю, как избавиться от своих слабостей.
Он рискнул посмотреть на Невина и увидел, что старик дружески, но недоверчиво улыбается ему. Куллин удивился, как много значило для него уважение Невина.
– Я сказал одному из парней приготовить твою лошадь, – сказал Куллин. – Мы скоро выезжаем.
– Спасибо. Но что ты подумаешь, если я поеду следом за Джилл? Я хочу попрощаться с ней.
– Что подумаю? Ничего и, кроме того, это не по мне – говорить ей, что делать и чего не делать.
Куллин проводил Невина до ворот и держал поводья, пока старик садился в седло.
– Скажи госпоже Ловиан, что я скоро вернусь в Форт Гвербин, – произнес Невин. – Я должен забрать мула и свои травы.
– Хорошо, сделаю. Надеюсь, что мы еще увидимся там.
– И я надеюсь, что мы встретимся. У тебя есть какое-нибудь поручение серебряному клинку или дочери? – спросил Невин, улыбнувшись.
– Нет. Я сказал ей, что люблю ее, прошлой ночью. И больше ничего не надо говорить.
Куллин оперся спиной о стену и наблюдал, как Невин уезжал в предрассветную даль. Он чувствовал, что дрожит, как нищий на снегу.
– Джилл, – прошептал он. – Боже мой, Джилл, Джилл!
Однако теперь она никогда не узнает о его позоре. Никогда не должна узнать, что у него было искушение обесчестить их обоих. Куллин улыбался, когда возвращался во двор, где его люди уже ожидали своего командира.
Так как Невин часто останавливался в таверне «Серый Козел», когда лечил местных фермеров, хозяин таверны хорошо его знал. Когда Невин прискакал вечером к таверне, Гасс вышел, вперевалку, ему навстречу, улыбаясь и кланяясь, и взял у него лошадь.
– Что без мула? – спросил Гасс. – Ты бросил ремесло травника, да?
– Нет, но я сюда только для того, чтобы увидеться кое с кем – с молодым серебряным клинком и дочкой Куллина из Кермора. В какую сторону они от тебя уехали?
– Уехали? Ха! Они просидели у меня на сеновале целый день. Ах, эта молодежь! Даже взрослый мужчина не имеет такой выносливости. – Гасс печально покачал головой. – Очень хорошо, что таможни закрыты в это время года.
– Я тебя понимаю. Ну, я подожду в таверне, пока они проголодаются и спустятся вниз.
Невин едва сел за стол с чашкой жаркого, когда Джилл вошла в заполненную дымом от очага таверну. Насторожившись, как преследуемый олень, она постояла в дверях, перед тем как войти, затем осторожно посмотрела на него. Невин поднялся и подошел к ней.
– Ты приехал, чтобы забрать меня назад? – спросила она. – Придется заколдовать меня, или еще что-нибудь сделать. Может быть, Родри изгнанный и опозоренный человек, но я все равно поеду за ним всюду. – Воспоминание о том времени, когда она сказала эти же самые слова о принце Галрионе, пронзило Невина, как выстрел. – Но она больше не Брангвен, – заметил сам себе Невин. – И ты будешь проклят, если намерен играть роль Гиррейнта.
– Я знаю, дитя, – сказал Невин. – И это – твой выбор. Я только хочу попрощаться с тобой. Ты расстроишься, если наши дороги снова когда-нибудь пересекутся?
– Что? Расстроюсь ли я? Никогда! Послушай, я расстроюсь, если никогда тебя больше не увижу, – она повернулась к нему и обняла его.
На мгновение он сделался таким холодным от неожиданности, как лезвие меча, затем по-отечески погладил ее по голове.
– Тогда мы еще встретимся, – сказал Невин. – Я обещаю тебе.
– Великолепно.
Джилл сказала это так искренне, что Невин почувствовал, что в нем снова вспыхнула надежда. Она любила его, она доверяла ему, И когда-нибудь он покажет ей, в чем заключалась ее настоящая Судьба. В конце концов, следуя за Родри, она освободится и сможет стать мастером Двуумера. Она не будет больше зависеть от интриг двора и опасности неустроенной жизни позволят укрепиться и проявиться ее природному таланту. Он думал, как направить ее знания Двуумера – когда и на что, но тогда время еще не подошло. Он должен ждать, но, позволяя ей уйти, он этим не освобождает ее, а наоборот удерживает.
Когда они вернулись к столу Невина и сели, пришел Родри. Его меч был при нем и он шел большими шагами, как будто он все еще был лордом, но Невин увидел перемены в его глазах, таких утомленных, что казалось, будто он постарел на несколько лет.
– Я знаю, что обязан тебе жизнью, – сказал Родри.
– Ты имеешь в виду людей Рииса вчера? – спросил Невин. – Ну, действительно, я приложил к этому руку. Ух! Не сомневаюсь, что твой брат ругался бы и заламывал руки, когда твое тело обнаружили бы, но только лишь для публики.
– Конечно, пьяный подонок. – Родри сел рядом с Джилл. – Ну, дорогой сэр, как видно, Элдифу придется заниматься своей Судьбой без моей помощи.
– Возможно. Мы должны еще посмотреть, что припасли боги.
Пока они ели в тишине, Невин размышлял о том, что Великие хотят сделать, отсылая мальчика далеко от провинции, служить которой было его предназначением. И еще он размышлял о том, был ли Родри в опасности. Сейчас, когда он больше не был политической силой, он больше не должен был интересовать черного мастера, но надежда казалась зыбкой. Если он разрешит эту проблему, ни один сигнал пророческого предостережения не дойдет до него – только обычный нормальный страх, что серебряные клинки, в конце концов, часто умирают молодыми в бою. Отсутствие предостережений сделало очевидным, по крайней мере сейчас, что Родри был вне опасности. Он будет жить и тогда, когда Невин позволит им идти своим путем и будет наблюдать издали, и попытается повлиять на Рииса, чтобы отозвать Родри из ссылки.
– Ты знаешь, Невин, – сказал наконец Родри. – Я очень счастлив, что Джилл так сильно любит меня, иначе я умер бы на длинной дороге.
– О, нахал, – вмешалась Джилл. – Ты не придурок. Ты научишься, как позаботиться о себе.
– Я не то имел в виду, – голос Родри стал холодным и ровным. – В каждом бою я буду добровольно бросаться в атаку или лезть в самую гущу толпы. Это – один из способов положить конец изгнанию.
Это было признание, произнесенное совершенно спокойно. Джилл схватила его за руку.
– Но сейчас – нет, – продолжал он. – Нет, когда я нашел тебя для того, чтобы жить. – Джилл обняла его за шею и поцеловала.
Невин громко вздохнул: по злой иронии судьбы, удерживая Родри живым, Джилл уже служила делу, которым он занимался – пророчеством. Она сама этого не знала.
На следующее утро Джилл проснулась на рассвете и почувствовала, что Родри обнимает ее, крепко прижав к себе. Серый свет пробивался через щели в стенах конюшни и доносился шум дождя, барабанящего по крыше. Она положила голову на грудь Родри и слушала песню дождя, звучащую в такт его ровному дыханию. Она улыбалась себе, находя, что сеновал Гасса ей больше по душе, нежели перина в крепости Гвербин. Когда она подумала о Куллине, ей пришлось крепко закрыть глаза, чтобы сдержать слезы.
– Папа, папа, извини меня, – подумала она. – Но ты ведь знал, что я должна уйти. – В конце концов она оставила его в безопасном месте. И он никогда не будет больше спать прямо под дождем. И не будет знать, если с ней что-нибудь случится. Она с горечью подумала о том, что, может быть, даже не увидит его больше, но она сделала свой выбор и она будет следовать за Родри везде, если боги позволят.
– А боги могут делать все, что им захочется, – решила она. Она всегда жила одним днем просто потому, что у нее не было другого выбора. «Длинная дорога тянется в тумане, и никто не может увидеть ее конца», – так всегда говорил Куллин. У нее были Родри и ее свобода. Засыпая снова, Джилл решила, что теперь у них все будет отлично.
– Ты хочешь, чтобы я встал? – прошептал Родри.
Его снова дернули за руку. Родри поднялся на ноги и оглянулся кругом. То здесь, то там дергались ветки или пучок листьев дрожал в совершенно безветренном воздухе.
– Вы, должно быть, лесные жители. Ну, ради бога, я от всего сердца благодарю вас.
Неожиданно они ушли. Каким-то образом, он почувствовал это сразу, что остался один. Осторожно и тихо он возвращался назад к своей лошади. Он понял, что Невин мог направить лесных жителей, чтобы защитить его. Родри взял свою лошадь и начал выбираться из чащи как можно быстрее. Очевидно его преследователи были далеко, потому что он добрался до опушки леса, не услышав позади себя ни единого звука. На лугу было четыре лошади, привязанных к веткам кустарника. Накидки на их седлах были украшены изображениями серебряного дракона Абервина. Одна из них вдруг забила копытом, другая раздраженно замотала головой, затем все четыре заржали, забили копытами, замотали головами в панике. Родри сел верхом на коня и увидел, что узлы на их поводьях развязались чьими-то невидимыми пальцами. Лошади становились на дыбы и ржали, а потом неожиданно понеслись, направляясь на север в безрассудной панике. Родри рассмеялся вслух. Выкрикнув, последнее «спасибо», развернул лошадь и поскакал галопом на юг, назад на главную дорогу.
Невин ехал позади отряда, когда два лесных жителя вернулись, появившись наяву на гриве его лошади и на луке его седла. Жирный желтый гном, который всегда был доволен собой, ухмылялся от уха до уха и почесывал свой живот. Невин притормозил свою лошадь, отстал немного, так чтобы его не было слышно.
– Ты сделал то, что я тебе сказал? – спросил Невин.
Желтый гном закивал «да» и вытянул свой рот в беззвучном раскате смеха.
– Родри невредим?
Голубая фея энергично закивала. Она прикрыла глаза одной рукой и показала жестом, как будто всматривается вдаль.
– И вы забрали лошадей?
Они оба закивали.
– Чудесно. Чудесно. Большое вам спасибо и приходите сообщить мне, если Родри снова будет в опасности.
Они исчезли в потоке легкого бриза. Невин присоединился к остальным и обнаружил, что улыбается, думая о том, что людям Рииса предстоит пройти пешком целых пятнадцать миль, возвращаясь в Абервин, в мягких сапогах для верховой езды: «Это очень хорошо, что я решил посмотреть, что с Родри, – думал он. – Черт бы побрал этого Рииса и всех его подонков!»
– Отряд уже должен добраться до крепости вашего кузена, – заметила Даниан.
– Да, – сказала Ловиан, – Куллин разумно поступил, забрав отсюда людей. – По крайней мере, Родри оставил мне хорошего человека во главе своего отряда.
Ловиан вздохнула и села на кровать, приглаживая руками спутавшиеся волосы. Она много плакала в этот день. Несмотря на боль, которую ей причинила ссылка Родри, она должна продолжать жить, выполнив остатки ее разрушенных планов и построив новые.
– Данн, ты скажешь слугам принести мне горячей воды? – произнесла Ловиан. – Я хочу одеться и помыться. Я должна поговорить с гвербретом.
– Так скоро? Моя госпожа уверена, что это мудро?
– Вообще-то не мудро. Но необходимо.
Все же Риис наконец сам пришел к ней. Ловиан только закончила одеваться, появился паж и спросил, может ли она принять гвербрета. Ловиан встала около окна и собралась с духом, когда вошел Риис. Он посмотрел на Ловиан так робко, что она вдруг вспомнила, что он что-то от нее очень сильно хотел.
– Прошу прощения, мама, – сказал Риис. – Я правда вовсе не собирался ни ссылать Родри, ни вешать его. Я очень обрадовался, когда капитан напомнил мне о моем обещании. Разве ты не видела? После того как он стоял там и открыто отказывался повиноваться мне при всех, что мог я сделать? Уступить и быть опозоренным в глазах всех людей?
Ловиан хотела, но не могла поверить ему. Со временем, возможно, она заставит себя поверить.
– Мама, пожалуйста, – продолжал Риис. – Я уже однажды опозорил себя, признав там при всех свою ошибку.
– Я не сомневаюсь, что его светлость поступит так сознательно. Я надеюсь, что он скоро найдет лучший выход.
– Ты предлагаешь мне вернуть его?
– Его светлость должен спрашивать меня об этом?
Подняв голову, Риис начал ходить вперед и назад. Ловиан решила отказаться выдать замуж Дониллу, если Риис не отменит ссылки своего брата, но она знала его очень хорошо.
Он спесиво откажется от сделки и тогда Донилла пострадает по вине своего мужа.
– Я хочу завтра уехать, – сказала Ловиан. – Если Донилла собирается ехать с нами, ты должен будешь набраться храбрости и отстранить ее завтра, во всяком случае, если вы будете откладывать это, то будет хуже вам обоим.
– Спасибо. – Риис повернулся к ней с искренним облегчением. – Я боялся, что ты…
Он оборвал фразу на полуслове. Она не нарушала тишины до тех пор, пока он не отвел взгляда, пристыженный ее великодушием.
– Мама, пожалуйста, – сказал он. – Ты не хочешь принять мои извинения?
– Мама? Никогда не обращайся ко мне так больше.
Риис вздрогнул, как будто она дала ему пощечину. Она сделала довольно длительную паузу, чтобы он почувствовал укол.
– По крайней мере, до тех пор, пока Родри не вернется домой.
Риис начал было говорить, затем повернулся и выбежал, так сильно хлопнув дверью, что серебряные украшения, стоявшие на каминной полке, зазвенели. Ловиан улыбнулась сама себе.
– Я жена воина и дочь воина, – сказала она вслух. – И война, ваша светлость, только началась.
Солнце было уже низко над горизонтом, когда Роди подъехал к каменной пограничной плите на границе между поместьями Абервинов и Абернаусов. Он остановил своего коня и посмотрел на дракона, высеченного с западной стороны плиты и на стоявшего на задних лапах грифона с восточной, затем проехал последние несколько шагов. Несмотря ни на что он был жив. Люди Рииса никогда не рискнут начать войну, преследуя его на территории другого клана. Когда с моря подул вечерний ветер, Родри задрожал и набросил на плечи свой простой голубой плащ. В животе у него урчало: У него не было ни крошки во рту уже два дня. Но через несколько миль он добрался до большой деревни и таверны, о которой говорил ему Куллин – крытого соломой круглого дома с конюшней позади него. Когда Родри спешился, из таверны вышел ее хозяин – грузный круглый человек, от которого пахло чесноком. Он окинул Родри проницательным взглядом. Посмотрел на гербы на его рубашке и на то место на ремне, где должны висеть ножны.
– Готов поспорить, что у тебя неприятности с капитаном твоего отряда, – сказал хозяин таверны.
– А тебе что за дело?
– Никакого. А серебряный клинок на твоем ремне? Кто дал его тебе?
– Куллин из Кермора.
– Ого! – трактирщик широко улыбнулся ему, показав остатки передних зубов. – Тогда входи и добро пожаловать. Ты можешь пока работать здесь где-нибудь, хотя бы для того, чтобы заплатить за постой, пока не решишь, что ты будешь делать дальше. Послушай, парень, тебя что – выпороли? Моя жена может сделать тебе припарки или что-нибудь такое, на спину.
– Нет, не пороли, но все равно спасибо.
– Хорошо, хорошо. По крайней мере, твой лорд был милосердным человеком, а? Ну, ставь свою лошадь в конюшню. Меня зовут Гасс.
– А меня Родри. – Он остановился как раз вовремя, чтобы не назвать себя лорд Родри Мэйлвейд. Ему стало не по себе из-за того, что у него осталась только часть его имени, но в то же время Гассу легче было поверить в свое предположение, что он был разжалованным всадником. За пределами поместья Рииса никто, кроме знатных лордов, не будет знать о том, кем он был. Без своего имени и своего пледа он был всего лишь каким-то проклятым серебряным клинком.
Очевидно, Гасс был более высокого мнения о лошадях, чем о людях, потому что в то время как конюшня была чистой и хорошо ухоженной, в таверне покосившиеся столы были липкими от грязи, и солома на полу воняла как собачья подстилка. Тем не менее жаркое, которое Гасс поставил перед Родри на стол, было густым от мяса и турнепса, а хлеб был свежеиспеченным. Родри жадно проглотил все это, пока Гасс принес кружку темного эля. Он показал ему также, где стояла откупоренная бочка.
– Наливай сколько захочешь, – сказал Гасс. – Не сомневаюсь, что ты этой ночью упьешься в стельку. Только если будет тошнить, иди за конюшни.
Все же Родри оставался в меру трезвым этой ночью. Зал заполнился местными фермерами и их женами. Он видел, что они наблюдали за ним с сердитым любопытством: даже упавшее дерево было для деревни событием. Хотя Гасс говорил всем, чтобы оставили Родри в покое, он все равно чувствовал себя так, будто голым шел по городским улицам. Он налил себе пару кружек и сидел, прижавшись к теплому камину. Он думал о том, сможет ли Куллин в самом деле достать денег и меч. Был он серебряным клинком или нет, но без оружия он не мог сражаться. Он с иронией думал о том, что раньше он был знаменитым лордом, осыпавшим Куллина почестями; теперь если он и остался жив, то только потому, что Куллин помог ему. На длинной дороге имя Куллина значило так же много, как имя Мэйлвейда в том мире, который он безвозвратно оставил.
У Родри вообще не было никакой надежды на то, что Риис отменит приговор. Чем больше давление будет оказывать мать на Рииса, тем более упрямым будет он становиться. Родри был в этом уверен, и на то были причины. Если бы он был гвербретом, а Риис – ссыльным, он бы не смягчился. Находясь в плену своей ненависти, он и Риис по своей сущности были близнецами, а не просто братьями, и когда дело касалось этой самой сердцевины, они понимали один другого лучше, чем кто-либо в мире. И, невзирая на просьбы и интриги его родственников, Родри будет жить и умрет как серебряный клинок. Он знал это там, в самой сердцевине. Он снял клинок со своего ремня, чтобы посмотреть на девиз Куллина. Когда он прикоснулся к лезвию, клинок засветился серебряным светом. Он быстро спрятал его и оглянулся вокруг, но к счастью, никто не заметил.
– Ты хуже, чем просто изгнанник, – сказал он сам себе, – ты еще к тому же наполовину эльф. Неожиданно он почувствовал головокружение, как только он увидел то, чего никогда не видел ни среди жителей западных земель, ни среди людей – полукровку без клана, без положения, без места, которое можно было бы назвать домом. Он не имел ничего кроме серебряного клинка. Он давал ему индивидуальность, которую Родри всегда считал само собой разумеющейся. Он положил руку на рукоятку клинка и понял, почему серебряные клинки, которых считали подонками в королевстве, цеплялись за свое имя и свой отряд. Затем он налил себе еще одну кружку, быстро выпил и отправился на сеновал над конюшней. Ему никогда не хотелось ничего больше, чем просто лечь спать и забыть обо всем на свете. Все же он провел бессонную ночь, потому что замерз. У него не было одеяла и он был слишком гордым, чтобы просить Гасса о чем-нибудь. Холодная осенняя ночь сменила по-летнему теплый день; он зарылся в солому, как собака в свою подстилку и завернулся в плащ, но каждый раз, как только он начинал засыпать, он замерзал и начинал дрожать – и просыпался от этого. Он сел и почувствовал, что спину свела легкая судорога. Он подумал о том, что мог бы взять одеяло с седла. Оно было маленьким, но это было уже кое-что. Затем он услышал топот лошадиных копыт во дворе конюшни. Было очень странно, что кто-то путешествует ночью и он подумал о том, что этот путешественник был посланцем Куллина. Его отправили как можно быстрее, чтобы быть уверенными, что Риис не узнает. Все еще продолжая думать о теплом одеяле, Родри спустил вниз приставную лестницу и при свете луны поспешил выбраться наружу. Он узнал лошадь, еще не увидев всадника, который только что спешился. Восход качнул тяжелой головой и заржал, приветствуя его.
– Вот и ты, моя любовь, – сказала Джилл. – Я привезла твой меч. Папа и Слигин подкупили гвардейцев, и мы вынесли его прямо перед носом твоего брата.
Родри стоял неподвижно, не веря своим ушам. Он был уверен, что это был всего лишь безнадежный сон, пока Джилл не подошла и не положила руки ему на грудь. Они были крепкими и теплыми.
– О, послушай, – сказала она, засмеявшись, – ты думал, что я позволю тебе уехать в ссылку, не взяв меня с собой?
– Да. Прости меня. Ты ради меня даже оставила своего отца?
– Оставлю, – возбужденно сказала она, и он почувствовал слезы за ее словами. – Но это тяжело. Я не хочу врать и говорить, что не так. Но я должна уйти и видит бог, Роддо, что я очень люблю тебя.
Родри обнял ее и поцеловал. Прижавшись друг к другу они одновременно смеялись и плакали до тех пор, пока ворчащий Гасс не выбежал, чтобы посмотреть, кто так шумит.
Так как лорд Петин – кузен, который приютил у себя людей Ловиан – давал присягу гвербрету Риису, ему, конечно, было неловко от того, что отряд Куллина оставался в его доме. На рассвете Куллин разбудил своих людей. После того как они поели, он сказал им, чтобы они начали седлать лошадей. Они должны были поехать навстречу госпоже Ловиан. Он только закончил седлать своего коня, когда выглядевший взволнованным Невин медленно подошел к нему.
– Куллин, где Джилл? Я не могу нигде ее найти.
– Конечно. Она прошлой ночью уехала вслед за своим Родри.
Невин замер, уставившись на него с открытым ртом.
– Ты позволил ей уехать? – сказал наконец старик.
– А что я мог сделать? Она могла бы незаметно уехать, как вор, но она оказала мне честь, придя ко мне и сказав всю правду. – Он испугался, что может заплакать. Поэтому он занялся осмотром уздечки, которая и так была в порядке. – Кроме того, она нужна мальчику. Он никогда нигде не ездил без кучи слуг. Ты думаешь, он может отличить сухие ветки от зеленых, когда надо будет разжечь костер?
– Нет, конечно. Знаешь, мой друг, ты очень сильный человек.
– Нет, я только знаю, как избавиться от своих слабостей.
Он рискнул посмотреть на Невина и увидел, что старик дружески, но недоверчиво улыбается ему. Куллин удивился, как много значило для него уважение Невина.
– Я сказал одному из парней приготовить твою лошадь, – сказал Куллин. – Мы скоро выезжаем.
– Спасибо. Но что ты подумаешь, если я поеду следом за Джилл? Я хочу попрощаться с ней.
– Что подумаю? Ничего и, кроме того, это не по мне – говорить ей, что делать и чего не делать.
Куллин проводил Невина до ворот и держал поводья, пока старик садился в седло.
– Скажи госпоже Ловиан, что я скоро вернусь в Форт Гвербин, – произнес Невин. – Я должен забрать мула и свои травы.
– Хорошо, сделаю. Надеюсь, что мы еще увидимся там.
– И я надеюсь, что мы встретимся. У тебя есть какое-нибудь поручение серебряному клинку или дочери? – спросил Невин, улыбнувшись.
– Нет. Я сказал ей, что люблю ее, прошлой ночью. И больше ничего не надо говорить.
Куллин оперся спиной о стену и наблюдал, как Невин уезжал в предрассветную даль. Он чувствовал, что дрожит, как нищий на снегу.
– Джилл, – прошептал он. – Боже мой, Джилл, Джилл!
Однако теперь она никогда не узнает о его позоре. Никогда не должна узнать, что у него было искушение обесчестить их обоих. Куллин улыбался, когда возвращался во двор, где его люди уже ожидали своего командира.
Так как Невин часто останавливался в таверне «Серый Козел», когда лечил местных фермеров, хозяин таверны хорошо его знал. Когда Невин прискакал вечером к таверне, Гасс вышел, вперевалку, ему навстречу, улыбаясь и кланяясь, и взял у него лошадь.
– Что без мула? – спросил Гасс. – Ты бросил ремесло травника, да?
– Нет, но я сюда только для того, чтобы увидеться кое с кем – с молодым серебряным клинком и дочкой Куллина из Кермора. В какую сторону они от тебя уехали?
– Уехали? Ха! Они просидели у меня на сеновале целый день. Ах, эта молодежь! Даже взрослый мужчина не имеет такой выносливости. – Гасс печально покачал головой. – Очень хорошо, что таможни закрыты в это время года.
– Я тебя понимаю. Ну, я подожду в таверне, пока они проголодаются и спустятся вниз.
Невин едва сел за стол с чашкой жаркого, когда Джилл вошла в заполненную дымом от очага таверну. Насторожившись, как преследуемый олень, она постояла в дверях, перед тем как войти, затем осторожно посмотрела на него. Невин поднялся и подошел к ней.
– Ты приехал, чтобы забрать меня назад? – спросила она. – Придется заколдовать меня, или еще что-нибудь сделать. Может быть, Родри изгнанный и опозоренный человек, но я все равно поеду за ним всюду. – Воспоминание о том времени, когда она сказала эти же самые слова о принце Галрионе, пронзило Невина, как выстрел. – Но она больше не Брангвен, – заметил сам себе Невин. – И ты будешь проклят, если намерен играть роль Гиррейнта.
– Я знаю, дитя, – сказал Невин. – И это – твой выбор. Я только хочу попрощаться с тобой. Ты расстроишься, если наши дороги снова когда-нибудь пересекутся?
– Что? Расстроюсь ли я? Никогда! Послушай, я расстроюсь, если никогда тебя больше не увижу, – она повернулась к нему и обняла его.
На мгновение он сделался таким холодным от неожиданности, как лезвие меча, затем по-отечески погладил ее по голове.
– Тогда мы еще встретимся, – сказал Невин. – Я обещаю тебе.
– Великолепно.
Джилл сказала это так искренне, что Невин почувствовал, что в нем снова вспыхнула надежда. Она любила его, она доверяла ему, И когда-нибудь он покажет ей, в чем заключалась ее настоящая Судьба. В конце концов, следуя за Родри, она освободится и сможет стать мастером Двуумера. Она не будет больше зависеть от интриг двора и опасности неустроенной жизни позволят укрепиться и проявиться ее природному таланту. Он думал, как направить ее знания Двуумера – когда и на что, но тогда время еще не подошло. Он должен ждать, но, позволяя ей уйти, он этим не освобождает ее, а наоборот удерживает.
Когда они вернулись к столу Невина и сели, пришел Родри. Его меч был при нем и он шел большими шагами, как будто он все еще был лордом, но Невин увидел перемены в его глазах, таких утомленных, что казалось, будто он постарел на несколько лет.
– Я знаю, что обязан тебе жизнью, – сказал Родри.
– Ты имеешь в виду людей Рииса вчера? – спросил Невин. – Ну, действительно, я приложил к этому руку. Ух! Не сомневаюсь, что твой брат ругался бы и заламывал руки, когда твое тело обнаружили бы, но только лишь для публики.
– Конечно, пьяный подонок. – Родри сел рядом с Джилл. – Ну, дорогой сэр, как видно, Элдифу придется заниматься своей Судьбой без моей помощи.
– Возможно. Мы должны еще посмотреть, что припасли боги.
Пока они ели в тишине, Невин размышлял о том, что Великие хотят сделать, отсылая мальчика далеко от провинции, служить которой было его предназначением. И еще он размышлял о том, был ли Родри в опасности. Сейчас, когда он больше не был политической силой, он больше не должен был интересовать черного мастера, но надежда казалась зыбкой. Если он разрешит эту проблему, ни один сигнал пророческого предостережения не дойдет до него – только обычный нормальный страх, что серебряные клинки, в конце концов, часто умирают молодыми в бою. Отсутствие предостережений сделало очевидным, по крайней мере сейчас, что Родри был вне опасности. Он будет жить и тогда, когда Невин позволит им идти своим путем и будет наблюдать издали, и попытается повлиять на Рииса, чтобы отозвать Родри из ссылки.
– Ты знаешь, Невин, – сказал наконец Родри. – Я очень счастлив, что Джилл так сильно любит меня, иначе я умер бы на длинной дороге.
– О, нахал, – вмешалась Джилл. – Ты не придурок. Ты научишься, как позаботиться о себе.
– Я не то имел в виду, – голос Родри стал холодным и ровным. – В каждом бою я буду добровольно бросаться в атаку или лезть в самую гущу толпы. Это – один из способов положить конец изгнанию.
Это было признание, произнесенное совершенно спокойно. Джилл схватила его за руку.
– Но сейчас – нет, – продолжал он. – Нет, когда я нашел тебя для того, чтобы жить. – Джилл обняла его за шею и поцеловала.
Невин громко вздохнул: по злой иронии судьбы, удерживая Родри живым, Джилл уже служила делу, которым он занимался – пророчеством. Она сама этого не знала.
На следующее утро Джилл проснулась на рассвете и почувствовала, что Родри обнимает ее, крепко прижав к себе. Серый свет пробивался через щели в стенах конюшни и доносился шум дождя, барабанящего по крыше. Она положила голову на грудь Родри и слушала песню дождя, звучащую в такт его ровному дыханию. Она улыбалась себе, находя, что сеновал Гасса ей больше по душе, нежели перина в крепости Гвербин. Когда она подумала о Куллине, ей пришлось крепко закрыть глаза, чтобы сдержать слезы.
– Папа, папа, извини меня, – подумала она. – Но ты ведь знал, что я должна уйти. – В конце концов она оставила его в безопасном месте. И он никогда не будет больше спать прямо под дождем. И не будет знать, если с ней что-нибудь случится. Она с горечью подумала о том, что, может быть, даже не увидит его больше, но она сделала свой выбор и она будет следовать за Родри везде, если боги позволят.
– А боги могут делать все, что им захочется, – решила она. Она всегда жила одним днем просто потому, что у нее не было другого выбора. «Длинная дорога тянется в тумане, и никто не может увидеть ее конца», – так всегда говорил Куллин. У нее были Родри и ее свобода. Засыпая снова, Джилл решила, что теперь у них все будет отлично.