Марков Георгий Мокеевич. Сибирь

   Для Кати особенно был важен клеенчатый аршин.
   Именно эта деталь была первым признаком того, что она встретилась с человеком, который ее ждал.
   - Добрый день, пан Насимович, - сказала Катя, все еще немного задыхаясь. - Надеюсь, это вы?
   - Доброе утро, пани. Чем могу служить вам?
   - Срочно нуждаюсь в пошивке костюма. Английская пара. В деловом стиле. Материал - манчестерская шерсть.
   Портной на шхицага отступил от порога и откровенным взглядом опытного мастера окинул высокую стройную фигуру девушки. Он почему-то не торопился произнести те фризы, без которых встреча могла считаться несостоявшейся.
   - Пройдите, пажи. Я, правда, завален заказами, но мне трудно отказать вам. Английский дамский костюм - это мое амплуа. В этом бог наградил меня талантом. Самые шикарные модницы Варшавы шили у Меня.
   Теперь уже сомневаться не приходилось. Сказано 0ыло то, что ждала она.
   - Здравствуйте еще раз, пан Насимович, и спасибо вам за вашу любезность.
   Катя произнесла эти слова нараспев, не сдерживая своего сочного голоса и с такой внутренней радостью, какая становится очевидной без каких-либо особых пояснений. "Сейчас войду в дом, и вдруг передо мной Ваня", промелькнуло в уме Кати, и она чуть вскинула голову, чтоб поскорее увидеть его через плечо портного.
   Миновав сени, Катя шагнула в раскрытую дверь.
   Перед ней была просторная комната, в которой постоянно работал мастер. Возле одного окна стояла швейная машина с ножным приводом, около второго окна размещался стол, заваленный лоскутьями, выкройками, ножвицами. В углу, плотно прижатый к стене, стоял грубый верстак, на котором, по-видимому, мастер раскраивал материалы и отглаживал готовые наряды. В простенке между окнами находилось большое трюмо из отличного зеркального стекла, а рядом - сдвинутая гармошкой ширма. Не Ваню Акимова, а именно себя и увидела в зеркале Катя. Длинная дорога из Петрограда в душном вагоне утомила ее. Катя похудела, ее смуглая кожа на лице покрылась желтоватым оттенком, под темными, густо-карими глазами легли тени, волосы расплелись, выбились из-под шляпы, локоны опустились на лоб. "На модницу не похожа", - с укором подумала о себе Катя.
   - Ну, раздевайтесь, паничка. Пройдем в соседнюю половину дома. Жена напоит вас чаем, отдохнете, и тогда уж все взвесим, - сказал Насимович, протянув руки, чтобы принять Катину жакетку, опушенную серым беличьим мехом.
   "Все взвесим. Значит, что-то не получилось, иначе зачем бы потребовалось все взвешивать?" - подумала Катя. Ей не терпелось заговорить с Насимовичем о самом главном, но начинать первой не рисковала. Дверь в соседнюю комнату была приоткрытой, и там под чьими-то тяжелыми шагами поскрипывали половицы. Возможно, Насимович не спешил с разговором потому, что кого-то опасался?
   Пока Катя снимала шляпу и жакетку, пока они, войдя снова в сени, переходили во вторую половину дома, Катя о многом подумала. И думы ее были тревожные, сжимавшие сердце. "Где же Ваня? Неужели побег провалился? Не придется ли мне возвращаться ни с чем?"
   Вторая половина дома Насимовича, как и первая, состояла из двух комнат: одной - большой, заставленной шкафами, кроватями, комодами, и другой продолговатой, с книжной полкой, круглым столиком и железной койкой, застланной клетчатым стеганым одеялом.
   Вероятно, эта маленькая комната была предназначена для товарищей, когда требовалось приютить их на короткое время.
   Портной провел Катю в эту комнату, приветливо сказал:
   - Ну, располагайтесь здесь, паничка. - Он вышел, но в тот же миг вернулся. - На всякий случай знайте:
   имя ваше Зося, племянница моя по сестре, приехали погостить из Петрограда. Кстати, с месяц тому назад была здесь ваша младшая сестра Женя. Это в самом деле...
   Ну, переодевайтесь и к столу.
   Он торопливо удалился из комнаты, и Катя услышала его разговор с женой, которая вошла в большую комнату.
   - Девушку встретил, Стася. Она сейчас выйдет.
   Придется ей погостить у нас вместо Зоей.
   - Вдруг и та приедет? - понизив голос, с беспокойством сказала женщина. Портной что-то ответил жене, но, какие слова он произнес, Катя не поняла.
   Одно ей стало совершенно очевидно: Ивана нет, он в Томск пока не прибыл.
   - Катя открыла чемодан, достала из сумки зеркальце, пудру, духи и быстро-быстро привела себя в порядок.
   - Это, Зося, ваша тетя Стася, - усмехнувшись в седые, обвислые усы, сказал Насимович и посмотрел вначале на жену, а затем на Катю. Высокая полная женщина, одетая в легкое домашнее платье и мягкие тапочки, окинула Катю лучистыми, под цвет августовского неба, глазами, сдержанно улыбнулась и, подойдя к девушке, полуобняла ее.
   - Садитесь за стол, Зосенька. Самовар у меня давно готов, и мы с Брониславом еще не завтракали.
   - Спасибо вам, тетя Стася. Я с удовольствием.
   Катя села за стол, не испытывая и намека на стеснение. В облике Насимовича и его жены было что-то неуловимо располагающее, приветливое.
   - Гранит должен был приехать три дня тому назад, место на пароходе заранее мы подготовили, - сказал Насимович, когда тетя Стася подала гостье и ему чашки с чаем.
   - А не могли его снять где-нибудь по дороге? - размешивая сахар в чашке, спросила Катя, взглянув на портного тревожными глазами.
   - Наш связной с парохода не подтверждает это, - сказал Насимович и, придвинув тарелку с хлебом и сыром, принялся угощать девушку.
   - Возможно, товарищ Гранит почему-либо опоздал к пароходу? - не упуская нити разговора, продолжала Катя.
   - Вполне допускаю. Но они ведь там, в Нарыме, не мальчики. У них в запасе еще один пароход. Последний рейс в этом году. Больше ехать ему не на чем.
   - Да, да, - подтвердила тетя Стася. - Сегодня рано утром я ходила на базар и попутно завернула на пристань. К вечеру ожидается пароход из Колпашевой.
   Мне сказали: на этом навигация кончается. Дальше плавать опасна.
   - Почему опасно? - не поняла Катя.
   - Зима, паничка, приближается, - с улыбкой посматривая на Катю, сказала тетя Стася. - Она здесь наступает в один миг. В прошлом году, например, вечером ложились спать чуть ли не летом: тепло, небо чистое, закат оранжевый. Проснулись, глядь - снег по колено, мороз сковал все лужи намертво. Сибирь здесь, девушка, Си-би-ирь!
   - А как по-вашему, пан Насимович, может Гранит приехать с этим пароходом, который прибывает сегодня к вечеру? - испытывая острую тоску оттого, что встреча с Акимовым отдаляется, спросила Катя.
   Насимович прищурился, что-то припоминая, посмотрел на девушку, догадываясь, как ей не по себе в эти минуты, витиевато сказал:
   - С одной стороны, может, с другой - ни в коем случае.
   Катя подняла голову, уставилась на портного, стараясь понять его. Насимович растопырил пальцы, пригнул один, пустился в рассуждения:
   - Почему не может? А потому: от Нарыма до Колпашевой верст полтораста двести. Гранит не птица, на крыльях такое пространство не перелетит. Но может быть и так, - Насимович пригнул второй палец, - с пароходом из Нарыма выехать не было возможности, условия не позволяли: усиленный надзор. Гранит отправился на лодке. В Колпашевой мог сесть на пароход.
   И вот-вот будет здесь.
   - Именно так, Бронислав, произошло. Я почему-то в этом уверена, высказала свое мнение тетя Стася.
   Катя с улыбкой поглядела на жену Насимовича.
   Возможно, тетя Стася не очень верила в осуществимость второго варианта из двух предложенных ее мужем, но ей хотелось, чтобы Кате стало хорошо, чтобы она поверила в лучший вариант. С первой же минуты встречи с Катей ей, опытной, умной женщине, все тайное представилось наяву: Катя Ксенофонтова, ставшая по обстоятельствам конспирации ее племянницей Зосей, не только посыльная партийного комитета, направлена к Акимову, она к тому же влюблена в него самым серьезным образом. А что это такое, тетя Стася отлично представляла по собственному опыту. Не она ли сопровождала своего Бронислава по городам Российской империи, оказываясь то в Варшаве, то в Саратове и Самаре, то в Екатеринбурге и Томске, то в Петербурге или Одессе?
   Благо, что они с мужем ни одного дня еще не голодали.
   Всюду выручали их, как и друзей по борьбе, золотые руки Бронислава. Он умел делать все: шить модное женское платье, чинить часы, стричь и завивать, полировать мебель, запаивать посуду и лудить самовары. По обыкновению их жизнь на одном месте не продолжалась больше года. Слишком рисковал собой Бронислав Насимович! Правда, рисковал всегда с расчетом, умно, и только этим можно было объяснить, что за десять лет революционной работы он ни разу еще не стал жертвой жандармских ищеек, всякий раз уходя от них буквально из-под носа.
   2
   После обеда Катя и пан Насимович решили отправиться на берег. Тетя Стася сбегала еще разок на пристань и принесла самые новейшие данные: легковые и ломовые извозчики уже сгрудились возле багажных пакгаузов и ждут парохода из Колпашевой. С часу на час он должен показаться на изогнутом белобородовском плесе.
   - Ну, раз извозчики собрались, пора и нам, Зосенька, двигаться, сказал Насимович, взбивая перед зеркалом свои изрядно обкуренные усы.
   Катя тоже поспешно принялась за сборы: потуже переплела свою толстую косу, хитроумно уложила ее на самом трудном участке головы - между затылком и макушкой, закрепила шпильками и булавками. Черная шляпа с белой узенькой ленточкой вокруг тульи, напоминавшей монашеский клобук, уместилась ловко и прочно, чуть сдвинувшись на крутой лоб, к черным, дугообразным бровям.
   - Возьмешь, Броня, Зосю под руку. Всем и каждому будет ясно: пан и паничка наслаждаются жизнью, гуляют, пользуясь тем, что кончился дождик. А все-таки зонт, Броня, возьми. Небо сегодня такое неопределенное, наставническим тоном сказала тетя Стася.
   - Все встречные мужчины, Стася, будут сгорать от зависти: любой бы из них посчитал за счастье пройтись под руку с такой красавицей, как наша Зося, - лукаво поглядывая на жену и Катю, со смешком в голосе сказал Насимович
   Однако, когда Катя надела свою жакетку, опушенную беличьим мехом, а сам он вырядился в суконное серое пальто с плисовым воротником и широкополою черную шляпу, какие-то сомнения вкрались в душу портного, и он с раздумьем сказал, обращаясь к жене:
   - Нет, Стася, как ни лестно мне, пожилому человеку, пройтись с девушкой под р;уку, пойдем мы с Зосей в одиночку. Она по одной стороне улицы, я по другой.
   - Почему, Броня? Зосю никто здесь еще не знает!
   Насимович по привычке поднял руку, растопырил длинные узловатые пальцы, начал пригибать их.
   - Пока Зосю никто не знает - это так, но ее могут быстро узнать. Слишком бросится в глаза такая пара.
   Нам же известность не нужна. Это раз. Два - вот что:
   если Гранит действительно прибудет с этим пароходом, то ни я, ни Зося, ни вместе, ни в одиночку не можем встречать его открыто. Он проследует к нам сюда, на квартиру, самостоятельно, сообразуясь со своими обстоятельствами. А три, Стася, тебе известно: береженого бог бережет.
   - Ну, делай как хочешь, Броня, тебе виднее, и ты в этом деле понимаешь больше меня, - послушно согласилась тетя Стася.
   - Я, Зосенька, пойду по левой стороне, - Насимович взял Катю за руку, ты - по правой. Выйдешь через две-три минуты после меня, чтобы не потерять друг друга из виду. Иди не торопясь. Если вдруг за тобой увяжется "хвост", то я замечу это раньше тебя, потому что буду поглядывать все время направо. В этом случае я сниму шляпу и приглажу волосы.
   - Что же я должна делать? - обеспокоешю спросила Катя.
   - Думаю, что все будет хорошо. Если же все-таки тебя заприметили и начнут слежку, то скрывайся в большом головановском магазине. Он будет на твоей стороне. Я постараюсь оказаться там же и как-нибудь помочь тебе.
   - Я поняла вас, дядя Броня, - спокойно сказала Катя, но обеспокоенное выражение ее глаз не совпадало с тоном голоса. Всю дорогу из Петрограда Катя была начеку, и это состояние постоянного напряжения утомило ее.
   - Боже мой, боже мой, - вздохнула тетя Стася, - как живут люди! Дорогого человека не имеешь возможности встретить, как велит тебе сердце.
   - Не причитай, Стася. Еще ничего не произошло, и я уверен, что все будет хорошо, - остановил жену Насимович.
   - Мне тоже так кажется, Броня. А вам, Зосенька?
   - Будем надеяться на лучшее, - стараясь не смотреть на тетю Стасю, сказала Катя.
   Дверь скрипнула, и Насимович скрылся в сумраке сепей. Катя подошла к окну, подняла уголок белоснежной шторки и стала ждать появления Насимовича.
   Долго его не было. По-видимому, что-то задержало портного возле калитки. Так и есть: по тротуару, поднятому из-за болота выше уровня окна, протопали две пары ног. Одна пара была в начищенных бизоновых сапогах, вторая - в желтых ботинках со шнурками.
   - Сын аптекаря беременную жену на прогулку вывел, - пояснила тетя Стася, пристроившаяся за спиной Кати. - Ну а это ноги Бронислава, - через минуту сказала она, увидев медленно передвигавшиеся черные ботинки в блестящих калошах.
   - Пора и мне, - сказала Катя, опуская шторку.
   - Удачи вам, родная! - горячо прошептала тетя Стася и порывисто обняла Катю.
   Как и в раннее пасмурное утро, так и теперь, в разгар осеннего дня, в Болотном переулке стояла тишина.
   Сын аптекаря с беременной женой уже повернули за угол, выйдя на другую улицу, и, кроме Насимовича, Катя никого не увидела. Она чуть отошла от дома портного и, как было уговорено, пересекла переулок. Насимович шел широкими шагами, не оглядывался, при каждом новом шаге откидывал сомкнутый зонт, заменявший ему сейчас трость. Катя быстро нагнала его, и некоторое расстояние они шли на одной линии. Но вот Насимович на секунду приостановился, и Кате показалось, что он качнул головой. Катя поняла это как знак того, что ей нужно отстать. Она нагнулась и стала поправлять застежку на туфле. "Что он так медленно вышагивает?! Пароход, наверное, уже причалил, и если Ваня приехал, то очень просто с ним разойтись", волновалась Катя.
   Не выпуская из виду Насимовича, Катя минут через двадцать оказалась на берегу Томи. Вольный речной ветер, пропахший прелой рыбой, тиной и дымом костров, обдал Катю. Обмелевшая перед ледоставом река обнажила свои ребристые перекаты, усеянные разноцветной галькой. Нежаркое солнышко разгулявшегося под конец дня освещало их нежными лучами, и они переливались, вспыхивали и гасли, придавая берегам радушное неосеннее выражение. Пароходов у причалов уже не было, зато по всему берегу, насколько мог охватить глаз, стояли катера, баржи, завозни, лодки.
   Некоторые из судов были уже вытянуты на берег и покоились на круглых бревнах, остальные ждали своего часа.
   Напротив дебаркадера Катя подошла к Насимовичу.
   Минутой раньше она видела его вместе с человеком в форменной фуражке. Вероятно, это был кто-то из чинов пристани, а может быть, даже и повыше, вроде управляющего пароходством.
   - Скажите, пожалуйста, уважаемый господин, - обратилась Катя к Насимовичу своим сочным, певучим голосом, - не известно ли вам что-нибудь о приходе последнего парохода?
   "Натуральна! Умеет держаться соответственно", - с удовлетворением подумал о Кате Насимович и, не меняя строгой осанки и серьезности на лице, с известной долей галантности сказал:
   - Только что, милая барышня, имел разговор с начальником пристани. Пароход вот-вот появится на нашем плесе. О, да вон, посмотрите! - вдруг воскликнул Насимович и вскинул длинную руку с зонтом. - Видите над лесом клубочки дыма? Это пароход дымит.
   Еще десять - пятнадцать минут, и он покажется из-за поворота.
   - Вижу, вижу. Благодарю вас.
   Катя стремительно отошла от Насимовича, стараясь всем своим видом подчеркнуть полную непричастность к этому человеку. Коротая эти нескончаемые, тягучие минуты ожидания, она двинулась по самой кромке прибрежного яра, как бы навстречу пароходу, вновь и вновь вспоминая и обдумывая все свои прошлые встречи с Акимовым.
   Крутой изгиб реки долго скрывал пароход. Но дым от его трубы на фоне безоблачного, синеватого неба становился с каждой минутой отчетливее и плотнее.
   Наконец в лучах солнца появилось поблескивающее контурами темное пятно. Оно увеличивалось, все больше и больше светлело и через четверть часа стало прорисовываться в деталях.
   Когда Катя вернулась к мосткам, соединявшим берег с дебаркадером, она увидела суетившуюся толпу людей и длинную, в целую версту, вереницу извозчиков, сдвинувшихся от пакгаузов сюда, к мосткам главного дебаркадера.
   Оказавшись в толпе, Катя не стояла на одном месте.
   Она двигалась по мосткам то выше, те ниже, особо не сопротивляясь тому вращению, которому подвергался каждый, кто оказывался в этом живом месиве. Один раз она столкнулась лицом к лицу с Насимовичем.
   Портной посмотрел на нее равнодушным взглядом, будто в самом деле не знал ее. Чувство какого-то детского, бездумного озорства на мгновение охватило ее, и она, лукаво прищурив глаза, подморгнула ему. В ответ на ее выходку Насимович крепче сомкнул губы, и Катя поняла, что он не одобряет даже такую малую степень лихачества.
   Вскоре пароход, оказавшийся одноэтажным, изрядно поношенным и не таким уж белым, каким он представлялся Кате издали, в освещении небесного светила, шумно спуская пары, стукнулся бортом о дебаркадер, загруженный и забитый людьми до отказа.
   - Посторонись! Посторонись, любезные! - послышался вдруг звонкий голос, перекрывший гам и шум толпы. Люди расступились, и к месту выхода пассажиров, где сейчас лежал гибкий широкий трап, проследовал наряд полицейских под командой жандармского офицера, который не переставал покрикивать, краснея от натуги: - Посторонись, господа! Посторонись!..
   У Кати словно сердце оборвалось. "Значит, Ваня на пароходе. За ним пришли", - подумала она и, расталкивая плечом впереди стоявших, стала пролезать ближе к пролету, через который будут выходить пассажиры. "Пусть Ваня увидит меня. Все-таки ему легче будет оттого, что товарищи не забыли о нем", - проносилось в уме Кати.
   Она пробиралась сквозь толпу энергично, упорно, невзирая на ругань, которой то и дело награждали ее и мужчины и женщины. Оборвав беличьи манжеты и нуговицы и получив от какой-то сердитой бабы ощутительный удар по шее, Катя протиснулась к самому краю толпы, отжатой нарядом полицейских на три шага от сходней, кинутых на дебаркадер матросами парохода.
   - Боже мой! Откуда вы появились, барышня, в столь далеких краях?! воскликнул человек, оказавшийся напротив Кати. Их разделяла только полоска трапа.
   В один миг Катя вспомнила этого человека. Она часто встречала его возле Петроградской предварилки, когда доводилось носить Акимову передачи. Несколько раз тогда этот человек, изображая отца арестованного рабочего, находившегося в этой же тюрьме, пытался заговорить с ней. Но было в нем что-то такое, что не располагало к откровенности. Может быть, это излишне простое, скорее даже простецкое лицо с припухшими веками, одутловатостью щек и подбородка и вялые, вроде бы охваченные дымкой полусна, блеклые, под цвет ненастного неба, глаза?.. Как он тут, в Томске, сам-то оказался? Какая его нужда пригнала из столицы сюда, в этакую даль? А может быть, забота о сыне, печаль отца? Вероятно, сын его проследовал по той же дороге, что и Ваня Акимов, - в Нарымскую ссылку. Катя хотела уже сказать этому человеку, что свела их вновь забота о близких людях, как вдруг заметила, что человек усиленно подает глазами кому-то знаки. При этом Катя приметила, что его неброские сонные глаза приобрели ястребиное выражение, горят огнем, округлились в немом ожесточении. В десятую долю секунды Катя сообразила, что человек, которого она принимала за отца арестованного рабочего, на самом деле самый обыкновенный полицейский шпик и, может быть, прибыл сюда, чтобы участвовать в поимке Акимова.
   - Вы о чем, милейший, говорите? Вы обознались, - твердо сказала Катя, хотя от волнения у нее дрожали ноги.
   - Ну уж нет! Голосок у вас, барышня, приметный:
   раз услышишь - вовек не забудешь, - продолжая бешено вращать глазами, сказал человек и потянулся рукой, чтобы схватить Катю за плечо.
   - Прошкин, смотреть в оба!.. - Груб.ый окрик звонкоголосого жандарма сбил его руку.
   Кате было достаточно и этого замешательства. Решали секунда-две. Она скинула шляпку, присела и ловко юркнула в толпу. Когда Катя высунула голову, чтобы убедиться, не спешит ли за ней Прошкин, она увидела его стоявшим на том же месте. Теми же округлившимися ястребиными глазами он всматривался в каждого человека, выходившего с парохода. Одутловатое, широкое лицо Прошкина было искажено гримасой отчаяния. Одна добыча явно ускользнула, а вторая пока не торопилась идти в западню.
   Катя поняла, что ей надо уходить, и уходить немедленно. Она протиснулась сквозь толпу, запрудившую дебаркадер, на берег и тут, не сдерживая себя, почт рысью кинулась куда глаза глядят. Завернула в один переулок, потом во второй, в третий и вскоре оказалась на безлюдной мостовой, ведущей в гору.
   Катя наконец остановилась. Переводя дух, она увидела прямо перед собой озеро, по которому плавали гуси и утки. Берега озера местами были обсажены тополями, кустами акаций и черемушника. То там, то здесь белели скамейки, на которых в летнее время коротали свободные часы жившие тут, по так называемому Белозерью, мещане и рабочие. Сейчас на берегу было пусто и сиро. Катя опустилась на скамейку, прикрытую гибкими ветками акации. Отсюда хорошо просматривались все дорожки, сбегавшие в низину, к озеру.
   Прежде всего надо было привести себя в порядок.
   Катя достала из сумочки зеркальце, пудреницу, расческу. Поправив волосы, она заколола их запасными приколками вместо потерянных в толпе на пристани, платочком вытерла вспотевшее лицо, попудрилась, надела шляпу, сдвинув ее широкие поля на лоб больше обычного. Критически взглянув на себя в зеркальце, она осталась довольна. На лице уже не осталось никаких следов тревоги и напряженного бега. Но вид беличьих манжет на жакете опечалил ее. На левом рукаве манжета болталась, почти оторванная напрочь, на правом из манжеты торчали клочья. Появиться в таком виде на людной улице просто было немыслимо.
   По обыкновению Катя всегда носила в сумочке, в металлическом патрончике, иголки и нитки. Но, ощупав сумочку снова и снова, она вспомнила, что перед отъездом из Петрограда, разгружая сумочку от менее нужных предметов, она сунула свой швейный патрончик в чемодан.
   Спасли положение булавки. Катя всю жизнь спешила и всегда чуть припаздывала. В таких случаях хорошо выручали булавки. Они могли заменить пуговицу, кнопку, пряжку и даже шов. Катя сунула руку под воротник жакетки. Там оказалась целая сокровищница - три булавки. Четвертой булавкой был заколот внутренний карман жакетки. Она и сама не знала, почему пустой карман был тщательно заколот, но четвертая булавка окончательно ее выручила. Две булавки пошли на левый рукав и две на правый. Теперь, учитывая тайные изъяны своей одежды, она могла бы пройти в жакетке даже перед строем модниц, и те ничего бы не заметили. Внешне все выглядело образцово!
   Приводя себя в порядок и зорко поглядывая по берегам озера, Катя мысленно была там, на пристани.
   Приехал ли с пароходом Акимов? Если приехал, то удалось ли ему выйти на берег? Неужели так печально провалился его побег из Нарымской ссылки?
   Насимович наверняка все знал. Вполне возможно, что Акимрв сидит уже в доме портного. Они, может быть, пьют чай с вареньем тети Стаей. А могло быть иначе: Акимова схватили, и он уже мечется в тюремной камере, не ведая того, что она, Катя, все сделала, чтобы выполнить решение комитета о доставке ему заграничного паспорта и денег. Катя вот она, рядом с ним... Рядом, но бессильна чем-нибудь помочь ему...
   Она сокрушенно вздохнула, намереваясь сейчас же направиться к Насимовичу в Болотный переулок, где ее ждали либо радость, либо повое испытание.
   Катя не спеша зашагала по извилистой дорожке от куста к кусту, от дерева к дереву. День уже кончался.
   Блекло небо, загасала позолота на озере. Сумерки крались из тихих закоулков, с пустырей деревянного города. В церквах ударили в колокола, призывая верующих на вечернюю службу, и звон этот, протяжный и однообразный, навевал тоску.
   Вскоре стали встречаться прохожие. В каждом из мужчин Кате мнился Прошкип. Она щурила глаза, стараясь заранее удостовериться, что опасность не грозит ей.
   Томск по масштабам едва ли мог сравниться даже с какой-то одной частью Петрограда, но все-таки это был стотысячный город, которого она совершенно не знала. Спрашивать у встречных, где этот самый Болотный переулок, Катя долго не рисковала, шла наобум.
   В конце концов ей пришлось остановить какую-то старушку, и та с большой готовностью объяснила ей, как выйти отсюда, с Белозерья, в подгорную часть города. Оказалось, что вместо того, чтобы приближаться
   R дому Насимовича, Катя уходила от него все дальше и дальше.
   Поразмыслив над всем происшедшим, Катя решила не спешить. Будет гораздо лучше, если она появится в Болотном переулке под прикрытием темноты. Правда, мысль о том, что Ваня Акимов с нетерпением ждет ее у Насимовича, подталкивала, но несколько раз она сдерживала свой порыв и сбавляла шаг. Опыта конспиративной жизни Катя еще не накопила, но слова братца Саши, дававшего ей инструктаж, запомнила: "Ни в чем не рискуй, Катюха, прислушивайся к голосу интуиции.
   Лучше переосторожничать, чем перехрабриться. Смелость и дерзость придут позже. У-тебя еще все впереди".
   3
   Дворники зажгли уже фонари, когда Катя добрела наконец до квартиры Насимовича. В доме было темно, и Катю это насторожило. Но, постояв несколько секунд на тротуаре, она юркнула в калитку.