Марков Георгий Мокеевич. Сибирь

   Тропку к бане и. озеру он прочистил быстро. Задержался на долбежке проруби. Пешня была легкой, скользила в руках. Несколько раз Акимов чуть не угодил пешней по собственной ноге. Сноровки владеть пешней у него не было. Хоть инструмент простой, а пользоваться им надо умело. Акимов налегал на силу, втыкал пешню в лед чуть не по самую рукоятку, а надо было бросать ее легко, играючи, но непременно под большим наклоном. Пока приноравливался к инструменту Акимов, пришел Федот Федотович. Посмотрев на работу Ивана, с усмешкой сказал:
   - Зря, паря Гаврюха, пар расходуешь. Дай-ка! Вот эдак надо долбить.
   Через пять минут в проруби забулькала вода. Акимов принялся бадейкой таскать воду в баню. Пока он наполнял котел, вмазанный в каменку, и две кадки, Федот Федотович разжег топку. Густой, смолевой дым потянулся в открытую дверь бани.
   - Прикрыть бы дверь, Федот Федотыч. Так мы, пожалуй, и к утру баню не нагреем, - забеспокоился Акимов.
   Но в этих делах он был полным профаном.
   - Не бойся, паря. Как уголья нагорят в печке, так и прикроем. Жарко будет. Дух перехватит! Пусть топится. Пойдем в избу, перекусим, а чаевничать после бани будем. У меня и брусника найдется.
   Всухомятку похрустели сухарями. Федот Федотович поручил Акимову следить за печкой, а сам принялся налаживать светильники. В амбарушке у него хранился запас рыбьего жира. Из туеска он наполнил им банки, фитили обмакнул в туесок, закрутил их верхние концы, продернув в круглые жестянки. Один жировик поставил на полку в избе, другой взял с собой в баню.
   Зимний день в тайге короткий, вечер опускается стремительно и неслышно. Наступили сумерки. Акимов сидел возле печки, бездумно, в полудреме прислушивался к ее шуму. Сколько так просидел, он не мог бы сказать. В дверь потянуло холодом.
   - Баня готова, паря. Как ты, попариться-то любишь, нет ли? У меня и венички тут заготовлены. Запарил сейчас и тебе и себе. А ты что ж в темноках сидишь?
   Старик зажег жировик, скинул полушубок, но шапку не снимал, а рукавицы взял под мышку. Акимов смотрел на него с удивлением.
   - В баню тут я без одежки хожу, - сказал Федот Федотович, уловив недоумение Акимова.
   Акимов заколебался: может быть, и ему идти без полушубка? Предбанника ведь нет. Полушубок придется бросить прямо на снег возле бани. Но почему старик оставался в шапке и прихватил с собой рукавицы, Акимов пока не понимал. Ну шапка - туда-сюда, можно объяснить: старик бережет от простуды голову, но вот рукавицы? Зачем же они ему сейчас?
   Акимов все-таки не рискнул идти в баню раздевши.
   Накинул полушубокт надел шапку, зашагал вслед за Федотом Федотовичем.
   В дверь бани пахнуло жженой глиной и распаренным березовым листом. Жировик подмигивал, но горел уверенно, оттесняя сумрак под полок и за каменку.
   Едва Акимов разделся, тело его обложило влажное тепло. Выступил пот, с кожи ровно бы начал сползать, как изношенная рубаха, верхний слой. Федот Федотович придвинул Акимову корыто, полное горячей воды.
   - Мойся, паря Гаврюха, а я сейчас поддам парку да полезу кости греть.
   Старик окатил себя из бадейки, потом большим ковшом зачерпнул в кадке воду и плеснул ее на каменку.
   Вода с шипением в тот же миг превратилась в белое облако, которое с яростью ударилось в потолок и расползлось по всей бане. Акимова чувствительно обожгло. Он втянул голову в плечи, сжался. Федот Федотович надел шапку и рукавицы, взял из маленькой кадки распаренный березовый веник и полез на полок.
   Покрякивая, он хлестал себя по телу нещадно. При каждом взмахе веника Акимова обжигало горячим воздухом. Акимов забился в угол, чувствуя, что ему нечем дышать. А Федот Федотович все хлестал и хлестал себя.
   Но вот он соскочил с полка, сдернул шапку и рукавицы, которые оберегали его от ожогов, и, распахнув дверь, бросился в сугроб. Барахтаясь в снегу, он только слегка покряхтывал, потом заскочил в баню, плеснул ковш на каменку и вновь оказался на полке. Теперь старик хлестал себя бережнее и реже, чем прежде.
   - Хорошо! Ой как хорошо, паря! Всю хворь повыгнал! - воскликнул Федот Федотович.
   Наконец он отбросил веник, слез с полка, подсел к корытцу, стоявшему в углу.
   - Полезай попарься, Гаврюха! Коли мало жару, я на каменку еще водицы плесну.
   Акимов взял свой веник, поднялся на полок. Уши, щеки, шею прижигало, глаза резало, он жмурился, но вместе с тем откуда-то из костей разливалось по телу приятное, бодрящее ощущение. Акимов взмахнул веником, ударил себя по ляжкам, по спине, по бокам. Но это занятие было все-таки свыше его сил. Он слез с полка, кинулся к кадке с холодной водой, поддел пригоршню, плеснул себе на лицо.
   Когда он обернулся, то в дрожащем свете жировика увидел Федота Федотовича в странном виде: от пят до подбородка он стоял не белый, а черный-черный, словно его протащили через печную трубу. "Что это с ним?" тревожно мелькнуло в уме Акимова.
   - Давай, паря, помылься нашим таежным мылом.
   Благодать-то какая!
   Не дожидаясь согласия Акимова, Федот Федотович поддел из корытца на ладонь кучку озерного ила и растер его по спине Акимова. Акимов приблизил корытце и через минуту стал таким же черным, как и старик.
   Они сидели на скамейках, сушились. Федот Федотович рассказывал о том, как излечил озерной грязью застаревший ревматизм, принесенный с каторги. Акимов слушал, про себя думал: "Все это надо мне обследовать самому. Явлюсь в Стокгольм пред ясные очи Венедикта Петровича, доложу по всем правилам исследователя о сокровищах Парабельской тайги".
   - А теперь, Гаврюха, ополоснись, и ты чист, как ангел. - Федот Федотович опрокинул бадейку на Акимова, потом наполнил ее снова и вылил опять же на него.
   - Да я сам, сам, Федот Федотыч! - отбивался Акимов.
   Они вернулись в избу и принялись чаевничать. Федот Федотович угощал Акимова неслыханными яствами:
   брусникой со шмелиным медом.
   - А где ты, Федот Федотыч, шмелиный мед взял? - расспрашивал Акимов. Он никогда в жизни не пробовал такого ароматного меда.
   - А тут неподалеку от озера гарь есть. Видать, от молнии лес загорелся. Теперь эта гарь вся в медоносных цветах. Летом там от шмелей гул стоит. Две семьи взял я в земле да и пересадил в осиновые колоды с дуплами. Прижились! На зиму завалил их мохом, чтоб теплее было.
   - Чудеса! Ну чудеса! - удивился Акимов,
   - А вот спробуй-ка, Гаврюха, этого мясца! Как, потвоему, чье это мясо? - Федот Федотович придвинул к Акимову дощечку с ломтиками темно-красного вяленого мяса.
   Акимов жевал, посматривал на старика, сидевшего напротив с загадочным видом.
   - Чье мясо? Гм... Говяжье! Нет, подожди. Пожалуй, свинина... А может, это мясо сохатого...
   - Медвежатина это, паря! Вначале я ее в котле сварил, на солнышке вялил, а потом на сковородке на свином сале чуток поджарил.
   - Ни за что не скажешь! Ел я как-то на Кети медвежатину. Псиной воняет.
   - Вываривать ее надо лучше. Худой запах из нее отходит.,
   - А часто, Федот Федотыч, медведи попадались?
   - Не часто хоть, а случалось бивать их.
   - А сколько всего подвалил?
   - Да, пожалуй, десятка два. А может быть, и поболе.
   - В берлогах?
   - И в берлогах и на лабазах подкарауливал.
   - В одиночку?
   - Бивал и в одиночку. Случалось охотиться и со связчиками. Всяко бывало. В Парабели живег у нас фельдшер Федор Терентьевич Горбяков. С ним не раз хажизал. Не приходилось тебе знавать его?
   - Горбяков? Нет, такого не знаю.
   "Не то хитрит Гаврюха, не то в самом деле Федю не знает. А ведь он твой главный спаситель. Если б не Федя, не видать бы тебе, мил человек, свободы как своих ушей", - думал Федот Федотович, посматривая на Акимова изучающим взглядом.
   - Вчера еще хотел спросить тебя, Федот Федотыч, почему ты меня Гаврюхой прозвал? Тебе что, велел кто-нибудь? - отхлебывая из кружки горячий чай, спросил Акимов.
   - Сам это я прозвал тебя. А почему? Ты только не сердись. Есть у меня в Парабели связчик один. Гаврюхой звать. Парень ничего, беззлобный, только тут у него не все дома, - Федот Федотович постучал пальцами по собственному лбу. - Ну, по жалости иной раз беру я его на промысел. Он так-то старательный... Что скажешь, все исполнит... Вот я и подумал: начну тебя иначе звать - людишкам в непривычку. Еще кто, не приведи господь, на заметку возьмет, любопытствовать станет.
   А тут Гаврюха и Гаврюха. Все знают, что я с Гаврюхой вроде дружбу вожу...
   - А где же он, Гаврюха, теперь?
   - Епифашка Криворукое нанял его амбары с рыбой караулить. До весны за рекой будет жить. Да ведь не каждому это известно.
   "С Гаврюхой ты, отец, хорошо придумал. Не знаю уж, учил ли кто-нибудь тебя правилам конспирации или нет, а только все это разумно", - подумал Акимов.
   - На самом деле, Федот Федотыч, меня Иваном зовут. А все же лучше, если ты и дальше меня Гаврюхой называть станешь, - сказал Акимов, снова испытывая какое-то особенно глубокое доверие к старику. - А та девушка, которая меня научила в избушке скрыться, она тебе известна? - Акимов долго не решался спросить об этом.
   - Поля-то? - усмехнулся старик.
   - Ее зовут Полей?
   - Моя внучка. Разъединственная на всем белом свете.
   - Вон оно как? Спасибо ей, что не выдала меня стражникам.
   - Такой подлости не обучена, - с твердостью в голосе сказал Федот Федотович, и мимолетная улыбка смягчила суровое выражение его глаз.
   5
   В эту ночь после бани и чая с брусникой они оба спали крепко и безмятежно. Однако первая мысль, которая пришла в голову Акимову, когда он очнулся, была невеселая, безрадостная мысль: "Что же я тут делать буду? Все время разговаривать со стариком не хватит ни тем, ни терпения, а сидеть бесконечно я не привык..."
   Федот Федотович словно угадал эти горькие раздумья Азимова. Да ведь в этом, пожалуй, на было ничего странного. Как-никак Федот Федотович чуть не четверть своей жизни прожил как человек подневольный, зажатый безвыходностью условий. Ему легко было представить самочувствие человека, оказавшегося в положении беглеца и пленника одновременно.
   - Будем с тобой, Гаврюха, с завтрашнего дня на охоту ходить. Самый сезон на белку теперь. Птицу тоже будем стрелять. И для себя и для купца. А еще повожу тебя по озерам, по речкам. Свежей рыбы добудем. Если буран начнется, и на этот случай дело есть: в амбарушке у меня на туески заготовки лежат. Как ты?
   - Да как я! Сам понимаешь, Федот Федотыч. Без дела я уж и так насиделся. Осточертело! А сегодня чем займемся? - Акимова так и подмывало встать и приняться за какую-нибудь работу.
   - На сегодня дел, Гаврюха, до макушки. Дровец напилим. Раз. Избу и баню приведем в порядок. Два.
   Ловушку на озере на карасей поставим. Три. А там, гляди, и ночь наступит, спать ляжем. Тоже надо. Без этого не проживешь.
   Федот Федотович говорил не спеша, степенно, яркие, с синеватым отливом глаза его смеялись. Он приглаживал свои белые кудри, ставшие пышными после вчерашнего мытья,
   - А что, Федот Федотыч, прямых путей тут на
   Томск или Новониколаевск не знаешь?
   Федот Федотович догадался, о чем замышляет Гаврюха: о новом побеге. Прямо вот отсюда, из Парабелъской тайги. Нетерпение, что обуревало Акимова, было понятно ему, но, может быть, никто, как он, не представлял всю неисполнимость этого намерения. На сотни верст лежала здесь тайга неизведанная, суровая, с непроходимыми зарослями лесной чащобы. Вот-вот должны надвинуться рождественские, а потом крещенские морозы. А бураны? Они временами бывают тут затяжными и такими снежными, что в деревнях видны из-под снега лишь одни трубы.
   - Брось, паря, об этом думать. Ты разбрось-ка умом. Зря ли на пути сюда, к озерам, полустанок я сделал? Не то ты замышляешь. - Старик сказал это с "беждением, как давно обдуманное и раз и навсегда решенное.
   Акимов подумал: "Ну, конечно, идти через тайгу без карты, без проводника и без специального оборудования - это авантюризм. Можно голову потерять". Но все-таки какая-то надежда у него еще теплилась в сознании. Вдруг помогут аборигены этих мест, как их тут называли, "инородцы": остяки, тунгусы, селькупы.
   Они тут обитали по притокам Оби - Васюгану, Кети, Тыму. Когда Акимов ходил в экспедицию с профессором Лихачевым, они довольно часто встречались с таежными людьми.
   - Ну, брат, на них рассчитывать опасно, - сказал Федот Федотовичг отвечая на вопрос Акимова. - Они же на одном месте не живут. Кочуют беспрестанно! Ты, скажем, был у них в устье Тыма, а глядь, через неделю-другую они уже на Васюгане. А потом вот еще что, Гаврюха: никто из них насквозь через тайгу не ходит, путей к городам они не знают. На черта им города? На ярмарку они в Парабель съезжаются, товары по здешним большим селам покупают... Нет, нет, ни в коем разе на них не надейся...
   Но Акимов все-таки сделал к старику еще заходец:
   - А правда или нет, Федот Федотыч, что в этих местах много староверов проживает? Они-то уж знают здесь все вдоль и поперек! - Акимов уставился на старика немигающими настороженными глазами. Что он на это скажет? Вдруг призабыл об этой возможности?
   Федот Федотович замахал руками, сердито зафыркал, как рассерженный кот:
   - Божьи люди-то? Знаю их, знаю! Не приведи господь к ним попадать! На дворе от мороза загибнешь, а в избу не пустят. В баню, если отправят, и то спасибо скажешь. - Видимо, "божьи люди" сильно где-то обидели старика. Он говорил о них с гневом, на щеках проступили розовые пятна. - Они, вишь, Гаврюха, живут тайно. Посторонним людям свою жизнь не показывают.
   Устав у них такой. Народ темный, жестокий. От них держись подальше. А лесов и мест здешних они не знают. Занятие у них крестьянское: пашня, скот. Зверя не бьют, птицу - тоже. Рыбу, правда, добывают. И во всем стараются обходиться своими изделиями, покупное у них считается грешным... Соль вот только покупают. Ну, керосин еще. Насчет одежки - ни боже мой. Все свое, домотканое...
   - А ты, Федот Федотыч, откуда их жизнь так хорошо знаешь? - спросил Акимов, про себя подумав: "Значит, и этот вариант не годится".
   - Прикоснулся я малость к ихней распроклятой жизни. Когда я вышел сюда, в Нарым, на поселение, у меня положение случилось такое, что хоть в петлю полезай. Пить-есть надо, а меня никто не берет. Как узнают, что я поселенец с Сахалина, ну и от ворот поворот. Вот тогда-то и пошел я к староверам вверх по Парабели. Без малого год я у них прожил за кусок хлеба.
   Жил, конечно, в отдельной избушке. К ним в избу - ни ногой. Старался как мог, сплы надрывал. Зима. Куда пойдешь? Кругом тайга, снег, безлюдье. Видать, приглянулся я их главному наставителю. Начал он меня в свою веру тянуть. Слушаю его, а сам думаю про свое:
   "Ну, пой, расхваливай свою веру, ври больше про свое житье и царствие небесное. Вижу вашу райскую каторгу. Чуть-чуть получше сахалинской. Та же шерстка, да только немножко подкрашенная". Как пришла новая зима, засобирался я в жилуху. Думаю, теперь у меня как-никак другое пояснение при найме. "Откель?" - спросят. "От староверов". Ну, особо пытать не станут, почему не пожилось. Нет-нет, а все-таки и от них людишки уходили. Хотя, скажу тебе, насмерть они засекали, если кто ихней вере изменял. Уж тут либо пан, либо пропал. Успел уйти - твое счастье, догнали - пощады не проси. Не будет ее ни под каким видом.
   Я-то, правда, их верой не был связан, а все же ушел тайно, в ночь, да в такую непогоду, что и кобели ни разу не сбрехнули... Видишь теперь, откуда об ихней жизни мне стало известно...
   Акимов внимательно слушал Федота Федотовича и снова думал о том же. "Бывалый старик. Пожил, повидал многое и разное. Может быть, его самого уговорить провести меня тайгой к Новониколаевску или Омску через васюганские болота?"
   Но в следующую минуту Акимов и на этот счет получил исчерпывающий ответ, и все его размышления о побего отсюда, из тайги, полностью отпали как нереальные.
   - Помню, Гаврюха, - возобновил после молчания свой рассказ Федот Федотович, - в ту ночь, когда я сбежал от староверов, прошел я без передышки тридцать верст. Как не запалился, сам не пойму. Шел и шел.
   Будто какая-то сила меня в спину толкала. Хоть и знал, погони за мной не будет, а все ж таки мороз по коже продирал, как только вспоминал яму у староверов. Сажали в нее они всех, кто допускал провинки. Аршин десять глубины. Края ровные, зацепиться не за что.
   Вода по дну сочится, как в колодце. Опускали на веревке. Слега поперек ямы лежала.
   Дошел я в этот день до Калистратовой заимки.
   Охотник жил, Калистратом звали. Жил один со старухой. Приветили они меня. Переночевал. Утром думаю:
   "Куда мне идти? Не махнуть ли прямо по тайге к Томску? Там возле города у купцов пасек много. Возьмут. Эти в паспорт смотреть особо-то не будут. Им бы только работал не покладая рук".
   Дай, думаю, спрошу совета у Калдстрата. Он знал тайгу лучше всех по Нарыму. Так и так, говорю, милый человек, помоги, укажи путь. Тут-то и рассказал он целую историю. Один парабельский ссыльный пз богатеньких подговорил его вывести тайгой. Ну, пошли они.
   Ходили, ходили по лесам. Заблудились. Волей-неволей стали пробиваться к руслу Оби. Недели через две, обессиленные, обмороженные, голодные, вышли к устью Чулыма, к Могочиной. Тут в первую же ночь ссыльного того арестовали стражники, а Калистрат, заметая следы, кинулся назад. Могли б и его, конешно, взять за шкирку, но никто здесь Калистрата не знал, а ссыльный хоть был из господ, но оказался благородным человеком, ни за что не сказал, кто его за руку по тайге водил...
   Акимов окончательно понял, что из нарымских таежных трущоб у него есть только один путь, тот, который подскажет ему комитет, когда придет время. Да скоро ли оно придет-то? Черт его возьми! "Ждать надо.
   Нечего пороть горячку и заниматься авантюрными замыслами!" - сказал сам себе Акимов.
   - Давай, Федот Федотыч, говори, что по дому сделать необходимо... Изба у тебя просторная.,! С семейством, что ль, жил здесь?
   - Опять целая история, Гаврюха. - Усмешка смягчила обветренное, в буйном волосе лицо Федота Федотовича. - Срубил эту избу купчик один из Ильинки.
   Пригнал сюда пять мужиков. Они в два дня это жилье сварганили. А почему он срубил тут избу? Слушай.
   Дочь его тут, Анфиса, от страшной болезни лечилась озерной грязью.
   - Ну и как, вылечилась? - недоверчиво спросил Акимов, заранее отнеся сЪобщение Федота Федотовича к числу охотничьих побасенок.
   - А вот поезжай в Голещихину и посмотри на эту тетку сам. Не баба, а печь. Поперек себя толще, - заде
   тый откровенным недоверием Акимова, с явным вызовом сказал Федот Федотович. - А если не можешь на нее посмотреть, то на этого вот мужика погляди. - Федот Федотович ткнул себя пальцем в грудь. - Если б не грязи, обезножел бы я, залег бы в постель до смертного часа. А пока вот хожу, видел...
   - Да как еще ходишь! Молодой не угонится. Ты мне потом покажи это озеро, Федот Федотыч. Есть у меня один хороший знакомый, даже родственник, сказать точнее, дядя по матери. Он знаток земных богатств. Приходилось путешествовать ему и тут по Нарыму. Расскажу про твое озеро. Вдруг понадобится для науки.
   Акимов заметил, что старик был доволен. Он даже как-то приосанился, выставив впалую грудь.
   - Повожу я тебя, Гаврюха, по всем приметным местам. Жалко только, что снегом все завалило. Ну ничего! Что не увидишь, то на словах обрисую... Пойдем-ка, дров надо напилить.
   Акимов работал с наслаждением. Очистив от заносов снега толстые кедровые сутунки, он с помощью елового стяжка подкатил их к навесу, крытому еловой дранкой. Здесь из-под снега торчали козлы, на которых по обыкновению Федот Федотович пилил дрова. Старик тем временем лопатой разбросал снег между двух кедровых стволов, намереваясь в этом промежутке разместить поленницу.
   Острая пила легко вгрызалась в сутунок. Из разреза брызгали струйки опилок, пахнущие свежей смолою.
   Аромат смолы, смешанный со студеным воздухом, щекотал ноздри, но дышалось легко, свободно, воздух взбадривал Акимова. Положив руки на рукоятку поперечной пилы, он с каким-то особенным усердием протаскивал ее к себе, чуть нажимая и снова давая ей свободный ход, когда Федот Федотович забирал пилу на себя.
   Акимов не брал пплы в руки лет пять, но, оказывается, ничто не пропадает из того, что приобретено в детстве. Живя в семье, Айимов каждую осень с отцом занимался заготовкой дров. По десять сажен отборных сосновых и березовых дров сжигали за зиму Акимовы, отапливая свой ветхий, прогнивший по углам старый домик.
   - Хорошо ты, паря, пилу водишь, - похвалил Федот Федотович Акимова.
   - Навык у родителя получил. Он был у меня лесной человек - лесничий. Должность такая есть.
   - Как же, знаю! В российских местах должность приметная. Догляд за лесами ведет. А только тут, в Нарыме, нужды в лесничих нету. Лесов океаны. Ни бог, ни черт не считал.
   И все же на поверку оказалось, что Акимову не дотянуться по упорству в работе до старика! На втором сутунке руки его стали сдавать. Он наваливался на пилу, протаскивал ее к себе с трудом. Однако сознаваться в том, что он устал, Акимову не хотелось. Он все ждал, когда старик сам попросит передышки. Действительно, Федот Федотович первым снял руки с пилы, сказав при этом:
   - Передохни, паря. Всяко дело закалки труебует.
   - Руки вот тут как-то отяжелели, - сознался Акимов, показав на предплечье.
   - Ну и что? Спешить нам некуда и надрываться без толку не будем. Дней в достатке!
   Они работали до обеда. Акимов хотя и приустал, но чувствовал себя бодро.
   6
   - А что, Гаврюха, не сходить ли нам за ершами на Теплую речку? - сказал Федот Федотович, прибрав посуду.
   - Давай сходим, Федот Федотыч. Я готов.
   - Видать, притомился в землянке на Голещихинской курье, ноги ходу-пароходу просят, - усмехнулся старик.
   - Ноги что! Глаза устают от одной и той же картины.
   - Истинно! Уж как мне Сахалин приелся! Помню, все на небо смотрел. Там все-таки, глядишь, облачко проплывет, непохожее на другое, или солнце вдруг заиграет лучами. На земле-то что? Три стенки забоя да выход прямо в распадок. До жилья от работы две версты тропой. Каждый аршин высмотрен.
   Слушая старика, Акимов с недоумением наблюдал за ним. Тот вытащил из амбарушки санки на широких, почти как лыжа, полозьях, положил на них черпак из юнкой проволоки на длинной рукояти, пешню и пустой посконный мешок. Приторочил все это к санкам бечевкой.
   Назначение санок, которые старик назвал нартами, было для Акимова очевидно: на них передвигали всякий груз. На нартах вполне уместился бы весь скарб стана Федота Федотовича - так они были вместительны, но зачем старик взял проволочный черпак, оставалось неясным.
   Когда двинулись в путь, Акимов, обеспокоенный тем, что они не взяли с собой никакой ловушки, решил сказать об этом старику.
   - А ловушку, Федот Федотыч, мы с тобой не позабыли?
   - Как же, взяли! - не оглядываясь, ответил Федот Федотович.
   "Когда же взяли? И что это за ловушка, которую глаза усмотреть не могут?" - про себя удивлялся Акимов. Он шел на лыжах позади нарт, которые за бечевку катил Федот Федотович. "Скорее всего он блесен набрал, в карманы запрятал", - подумал Акимов, успокаиваясь и припоминая, что еще утром старик рассматривал набор блесен, выложенных на доске.
   До Теплой речки оказалось совсем близко. Не прошло в ходьбе, пожалуй, и часа, когда Федот Федотович, чуть придерживая нарты, сказал:
   - А вот она, и Теплая речка! - и махнул рукой куда-то в сторону.
   Акимову показалось, что хоть Теплая речка "вот она", а все-таки до нее еще идти порядочно. Уж очень неопределенным был жест Федота Федотовича. Но старик скатился в ложбину и остановился. Акимов не сдержал разбега своих лыж и наткнулся на нарты.
   - Пришли, Гаврюха, сымай лыжи, - сказал Федот Федотович.
   - А где же речка? - присматриваясь к занесенной снегом ложбине, спросил Акимов.
   - А вот, видишь, по кустам петляет.
   Только теперь Акимов увидел узкую чистую полоску, извилистой ленточкой пересекавшую заросли черемушника, ивняка, топольника.
   - А почему речка Теплой называется, Федот Федотыч? - поинтересовался Акимов, вспоминая, как дядюшка Венедикт Петрович во время путешествия по Кети допытывался у местных жителей, стараясь установить происхождение того или иного названия, когда оно чем-либо останавливало его внимание.
   - Да ведь как ее иначе, паря, назовешь! - воскликнул старик. - Она вся в теплых ручьях - от устья до вершины. Присядь да присмотрись-ка! - Федот Федотович присел на корточки, повел головой то вправо, то влево.
   Акимов тотчас же опустился рядом с ним. Сквозь заросли голых сучьев Акимов видел и с левой стороны и с правой от себя легкие дымки, подымавшиеся над снегом.
   - Из отдушин пар подымается. Чем сильнее мороз, тем больше испарения, пояснил старик.
   "Все это запомнить или записать надо... Записать хотя бы на обыкновенной дощечке. Венедикт Петрович спасибо скажет..." - пронеслось в уме Акимова.
   - В зимнее время, Гаврюха, - продолжал Федот Федотович, - рыбе, видать, невмоготу подо льдом... Тесно ей. И вот лезет она к отдушинам как очумелая.
   - Вероятно, вода слабо обогащается кислородом, - вслух подумал Акимов и, поймав вопросительный взгляд Федота Федотовича, объяснил ему свою мысль проще: - Воздуха рыбе не хватает... Она ведь потому и живет, что дышит.
   - А как же! Жабры-то ей для того и дадены, - уточнил Федот Федотович и, взяв с нарт черпак, побрел по снегу сквозь кустарник к ближайшей отдушине.
   Акимов забрал пешню и заторопился вслед за ним.
   Возле первой же отдушины Федот Федотович остановился. Он обмял ногами вокруг себя снег, встал на кромку заледеневшего берега и, слегка расчистив парящую воду от ледышек, запустил черпак в самую глубь.
   Присев, он водил черенком черпака туда-сюда, быстро перебирая руками по древку, потом вытащил черпак из речки. До краев вместительный черпак был наполнен копошащимися ершами. Когда Федот Федотович поднял черпак, намереваясь вытряхнуть рыбу на обмятый снег, черенок от тяжести изогнулся и даже хрустнул. Старик цоспешил опустошить черпак.