Модезитт Лиланд Экстон. Инженер магии

   – Тебя послушать, так ты незыблемо веришь в осуществление всех Джеслековых замыслов.
   – Быть Высшим Магом в эпоху перемен не так-то просто, – Стирол тихо смеется. – Вернусь-ка я в зал – надо проследить за голосованием, пусть это и простая формальность.
   – А они правда осуществятся? Я о его планах.
   – Не исключено – если только его успехи не будут чрезмерными. А они такими и будут, – Стирол кивает в сторону зала. – Идем, Ания.
   Ания хмурится, но направляется в зал Совета следом за Высшим Магом.

XXXVII

   – Это все, – Яррл опускает молот.
   Раздув большие двухкамерные меха, Доррин закрепляет верхний рычаг и, окунув тряпицу в масло, тщательно протирает наружную поверхность этих мехов. Яррл тем временем убирает тяжелый молот и щипцы.
   Положив на полку и свой молот, Доррин берется за метлу. Вообще-то подметать каждый вечер вовсе не обязательно, однако юноша чувствует себя лучше, когда в кузнице чисто, и терпеть не может оставлять после себя беспорядок. Он уже успел переложить по-своему редко используемые инструменты, хотя те, за которые Яррл берется регулярно, оставил на привычных для кузнеца местах.
   Яррл уходит. Доррин кладет совок и метлу на место и, задвинув дверь, идет к колодцу, смывает пепел и сажу, а оставшиеся капли выливает на маленькую клумбу.
   На севере, над океаном, собираются тучи. Солнце уже садится, касаясь краем оледенелых пиков Закатных Отрогов. Вздохнув, Доррин направляется к себе в каморку. Она приобрела более обжитой вид благодаря камышовому коврику и полученному от Рейсы старенькому стеганому покрывалу. Скоро он сделает скобы для стола, а потом смастерит какой-нибудь ларь для своих скудных пожитков.
   Юноша берет стоящий позади двери посох и направляется к загону, откуда слышен жалобный голос козы. Он старается восстановить гармонию организма матери и еще не рожденного потомства, однако для этого ему не хватает то ли сил, то ли знаний.
   – Это все, девочка, – говорит Доррин, почесав между рогов тычущуюся носом ему в руку козу, после чего открывает дверь сарая.
   В сарае он тренируется, подвесив грубо сделанную соломенную куклу, которая служит ему в качестве мишени. После нескольких восьмидневок упражнений он чувствует себя куда более уверенным – и в своих руках, и в своем посохе. Конечно, упражнения с куклой не заменят тренировок с напарником, но теперь он, по крайней мере, чувствует посох.
   Проделав первую серию упражнений, Доррин перебрасывает через балку веревку, подвешивает к ней мешочек с песком и толкает его, чтобы он качался. Ему удается нанести по этой движущейся цели пяток довольно сильных ударов, но в целом у него еще не все ладится и с равновесием, и с точностью.
   Через некоторое время его прошибает пот, а колени начинают дрожать от усталости. Упражнялся он вроде бы не так уж долго, но после целого дня работы в кузнице выматывает и это. Убрав мишени и отставив посох в сторону, Доррин берется за скребницу.
   Меривен тихонько ржет.
   – Знаю, подружка, знаю. Мне стоило почистить тебя раньше, но ведь мы с тобой еще прогуляемся. Сегодня после ужина.

XXXVIII

   Доррин привязывает Меривен к железному кольцу на побитом деревянном столбе перед лесопилкой – зданием с покатой крышей и скользящей дверью, приоткрытой как раз настолько, чтобы он мог войти, не протискиваясь бочком.
   От поднятых его шагами опилок чешется нос, и, входя в помещение, где, уминая хлеб с сыром, сидит чернобородый молодой человек, Доррин усиленно трет переносицу.
   – Прошу прощения. Ты Хеммил?
   – Я? Хеммил? Хотелось бы, приятель, но увы... Я всего лишь Пергун, тутошний, подмастерье. А любопытно... – Пергун присматривается к темно-коричневому одеянию гостя. – Что могло потребоваться от Хеммила целителю? Ты ведь целитель, да? И одет похоже, и вид у тебя... этакий целительский.
   – Отчасти я целитель, но вообще-то – подмастерье у кузнеца Яррла. И не то чтобы мне был нужен сам Хеммил, просто я ищу обрезки дерева...
   – Ага. Надо думать, полешки в пару локтей длиной и без сучков? – Пергун говорит с набитым ртом, и слова его звучат не вполне разборчиво.
   – Да нет же, тьма! Я имею в виду именно обрезки. Куски дерева в пол-локтя...
   – Ладно, паренек, – со смехом говорит Пергун, проглатывая последний кусок и направляясь к выходу из-за загородки. – Скоро придет Хеммил, и мы возьмемся за работу, а пока можешь поискать, что тебе надо. Вон там стоит ларь с отходами, какие решено пустить на растопку. Приноси сюда, что найдешь, и мы столкуемся, – он поворачивается и, снова приглядевшись к Доррину, добавляет: – Одного вот только не пойму, на кой кузнецу деревянные чушки?
   – Да я не для Яррла подбираю. Они мне нужны для работы... – легкая головная боль тут же заставляет Доррина дать дополнительное объяснение: – Я собираюсь смастерить несколько действующих моделей.
   – А-а... – Пергун поднимает руку, чтобы почесать макушку, но тут же опускает ее. – Ладно, тащи деревяшки.
   – Спасибо.
   – Паренек, а звать-то тебя как?
   – Доррин.
   – Слышь, Доррин, а как ты ладишь с мистрисс Петрой? Я ведь так понимаю, у нее... То есть, люди-то толкуют... Ну, ты небось и сам...
   – Ежели ты имел в виду «дурной глаз», – с ухмылкой отзывается Доррин, – то брехня все это, и насчет Петры, и насчет Рейсы. Семья у них славная, а что нелюдимы – так ведь это не преступление.
   – Ну... вообще-то я и сам так думал. Хонсард говорит, что Яррл – мастер первостатейный. Он и для Хеммила всякую всячину мастерил. Наша новая пила – это ведь его работа. Зубья держит лучше, чем у Генштааля, – что тут еще скажешь. Ладно, – подмастерье тычет пальцем в сторону древесных отходов, – давай, выбирай что приглянется, Доррин.
   Подбирая подходящие обрезки, юноша осматривает помещение. Запах дерева и опилок действует на него успокаивающе, однако расхолаживаться некогда. Яррл отпустил его неохотно, да и то лишь потому, что лесопилка закрывается в одно время с кузницей.
   Отобранные деревяшки Доррин кладет на скамью рядом с загородкой, за которой какой-то мужчина выговаривает Пергуну:
   – Нужно ему, гляди ж ты... Да ежели каждый подмастерье в Дью наладится сюда таскаться...
   – Да, хозяин. Но он просил только коротенькие...
   – Коротенькие... Знаем мы эти коротенькие...
   Оба оборачиваются, как будто уловив присутствие Доррина. Хеммил, ни слова больше не сказав, направляется к пиле.
   – Сколько с меня? – спрашивает Доррин у подмастерья.
   – Я бы за так отдал, да видишь, какие дела... – Пергун со значением кивает вслед хозяину.
   – Слышал я ваш разговор, – вздыхает Доррин, глядя на деревяшки. – Но медяка-то хватит?
   Он надеется, что его голос не звучит слишком уж просительно.
   – Не то чтобы ты отобрал такие уж большие куски... – Пергун ухмыляется, запускает пальцы в черную бороду, а потом машет рукой: – Ладно, пусть будет медяк, но только потому, что мне вовсе не с руки огорчать да сердить целителя. Во всяком случае, так я скажу Хеммилу.
   Доррин роется в своем кошельке.
   – Сам-то я с радостью отдал бы тебе все даром, – уверяет Пергун, – сам ведь подмастерье и знаю, что у нашего брата денег не густо, но ведь Хеммил меня живьем зажарит, – бородатый малый делает паузу, а потом спрашивает: – А ты когда-нибудь заглядываешь к Кирилу? Мы собираемся там в конце каждой восьмидневки.
   – Нет, я там не бывал. Я вообще плохо знаю Дью, да и устаю так, что на гульбу сил не остается.
   – Ну, ты слишком молод, чтобы сидеть в четырех стенах, – Пергун качает головой. – А узнать Дью как следует успеешь, когда женишься на хозяйской дочке и осядешь у нас.
   – Я на ней не женюсь, хоть она и славная, – возражает Доррин.
   – Ну тогда просто так приходи, гульнем, да и город тебе покажем.
   – Постараюсь, – говорит Доррин, вручая ему медяк.
   – Вечером, в конце любой восьмидневки. Прихвати с собой пару медяков – вот и все, что требуется.
   – Может, не на этой восьмидевке, но приду обязательно, – обещает Доррин, забирая обрезки.

XXXIX

   Чуть ли не со стоном Доррин выходит на середину сарая и начинает выполнять упражнения, которым больше года назад – неужели прошло столько времени? – его научила Лортрен. Сосредоточившись, он старается гармонизировать движения посоха и собственного тела. Спустя некоторое время юноша подвешивает качающуюся цель, толкает ее, приводя в движение, и начинает наносить удары из разных позиций.
   Увлекшись, он подходит слишком близко ко второму стойлу, и его посох рикошетом отскакивает от деревянной скобы. Юноша поскальзывается на соломе. Как только не упал! Но именно такие неудачи и заставляют его упорно продолжать тренировки.
   Наконец, взмокший от пота, с налипшими на лицо и руки соломой и мякиной, он ставит посох в угол.
   – Координация движений у тебя недурна, но ты именно проделываешь упражнения, а нужно чувствовать себя, как в настоящей схватке, – произносит Рейса. Она только что вошла в сарай. – Ты малоподвижен. Чтобы уйти от твоему удара, меченосцу достаточно слегка отступить.
   – Знаю. Кадара говорила мне нечто подобное, – соглашается Доррин, указывая на раскачивающуюся мишень. – Поэтому я и подвесил эту штуковину.
   – Вообще-то тебе надо привыкнуть одновременно с выпадом делать шаг вперед, – ухмыляется Рейса, – а так – ты молодец. Во всяком случае, для кузнеца или целителя у тебя получается неплохо. Мечом ты владеешь так же?
   – Мечом я вообще не владею.
   – Это потому, что ты целитель.
   Доррин утирает лоб тыльной стороной ладони и кивает.
   – А твои друзья? Они владеют мечом так же, как ты посохом?
   – Лучше. Гораздо лучше.
   Попавший в открытую дверь сарая порыв ветра облепляет просторные брюки Рейсы вокруг ее ног.
   – Жаль... – седовласая однорукая женщина качает головой.
   – Тебе жаль, что ты не родилась на Отшельничьем? – удивляется Доррин, отвязывая веревку и снимая набитый песком мешочек. – Где ты изучала боевые искусства?
   – Далеко отсюда, – женщина смотрит через плечо, словно надеясь что-то разглядеть вдали. – В Южном Оплоте.
   – Ты жалеешь, что покинула его?
   – Бывает. Но человеку не дано получить все желаемое. Ему дается лишь то, чего он способен добиться, – Рейса на минуту умолкает, а потом переводит разговор на другую тему: – На ужин придешь?
   – Пожалуй, нет. Я договорился с Бридом и Кадарой, мы встретимся в таверне.
   – Понимаю. Они слишком хороши, чтобы бывать здесь.
   Доррин, держа в руках свою мишень, молча ждет, когда жена кузнеца продолжит.
   – Ежели ты оказываешься слишком хорош для того, что делаешь, – размышляет она вслух, мысленно возвращаясь в прошлое, – тебя в конце концов настигает хаос. Но в твоем случае это произойдет не скоро.
   – Почему? – спрашивает Доррин, сматывая веревку.
   – Ты еще не научился всему тому, что тебе нужно знать, – отвечает Рейса с едва заметной улыбкой. – И не принимай мои слова близко к сердцу: старухи вечно ворчат. Развлекайся со своими друзьями.
   Она уходит так же бесшумно, как и пришла.
   Убрав принадлежности для упражнений, Доррин чистит щеткой Меривен и переодевается в чистую полотняную рубаху и коричневые штаны. Натянув сверху тонкую кожаную тунику, он возвращается в стойло и седлает лошадь.
   Клумба у заднего крыльца залита лучами полуденного солнца и радует глаз зеленью, оттененной желтизной и пурпуром шалфея. Забыв на миг обо всем, Доррин полной грудью с наслаждением вдыхает пряные ароматы.
   В седло он взлетает с куда большей легкостью, чем мог даже мечтать в тот день, когда впервые взгромоздился на Меривен.
   Едва свернув на проходящую за домом Яррла дорогу, Доррин нагоняет фургон, помеченный эмблемой Хонсарда, каковой самолично сидит на козлах.
   – Добрый день, мастер Хонсард, – говорит Доррин, слегка склонив голову.
   – День добрый, – бурчит с козлов возница.
   Легкие белые облака клубятся над западным горизонтом в свете послеполуденного солнца, когда Доррин останавливает Меривен напротив трактира. Точнее, перед его обгорелыми, дымящимися развалинами.
   Какой-то солдат из Спидлара придерживает коня перед покосившейся стеной и закопченной вывеской неподалеку от того места, где остановился Доррин. На вывеске угадывается дно пивной кружки; верхняя часть изображения выгорела. Позади чудом не рухнувшей стены высится здоровенная, в рост человека, груда мусора и обломков, усыпанных сверху черепицей от провалившейся крыши.
   – Демоны! – бормочет солдат себе под нос.
   На камне возле дымящихся развалин сидит женщина с перепачканным сажей лицом и младенцем на руках.
   – Господин, – умоляюще произносит она, завидев солдата, – подай на еду, мне и моей дочурке.
   Воин колеблется, но потом машет рукой и со словами «а, все равно бы пропил!..» бросает на мостовую монету.
   Женщина тянется за ней, но тут из проулка выскакивает какой-то оборванец. Схватив медяк, он пытается улизнуть.
   – Вор! – пронзительно и отчаянно кричит нищенка. Доррин не успевает понять, как оказавшийся в его руках посох словно сам собой сбивает похитителя наземь.
   – Ублюдок! – злобно рычит тот, вскакивая на ноги и выхватывая нож.
   Неуловимое движение посоха – и выбитый ударом по запястью нож со звоном падает на камни.
   – Отдай женщине ее монету, – говорит Доррин.
   Юнец смотрит на свой нож, потом поднимает глаза на Доррина и, внезапно отскочив в сторону, припускает бегом в другой проулок.
   На сей раз Доррин не успевает зацепить его посохом. Надо бы побольше упражняться верхом, но где взять время еще и на это?
   Юноша поднимает нож – белая бронза окутана хаосом, болезненно воспринимаемым его чувствами, – и опускает трофей рукоятью вверх в маленький мешочек у передней луки седла.
   Встреча с Кадарой и Бридом была назначена в «Пивной Кружке», а не в «Рыжем Льве» Кирила. У солдат вообще принято посещать «Кружку», тогда как завсегдатаи «Льва» – в большинстве своем горожане.
   – Видно, приятель, придется теперь и нам ехать к Кирилу, – замечает солдат. – Как я понимаю, теперь, кроме «Рыжего Льва», податься некуда.
   Он поворачивает серого в яблоках коня и направляет его вверх по улице. Доррин, бросив последний взгляд на сгоревшую гостиницу, берется за поводья, но его останавливают жалобные причитания нищенки:
   – А мой медяк, господин? Как же мой медяк?
   От нее исходит ощущение хаоса, однако не зла, а просто беспорядка.
   Порывшись в кошельке, Доррин бросает ей медяк, а потом, взяв двумя пальцами отобранный у воришки нож, кидает ей и его:
   – Возьми. Может, сумеешь продать.
   Порыв жаркого ветра бросает ему в лицо сажу, и Доррин смаргивает, а когда открывает глаза, нищенки перед развалинами «Кружки» уже и след простыл.
   Возле конюшни «Рыжего Льва» Доррин спешивается и, держа поводья в одной руке, а посох в другой, заглядывает под узкий навес.
   – Привет, целитель, – говорит кудлатый конюх, волокущий тюк сена к стойлу.
   – Привет, Ваос. Сегодня у тебя конюшня битком набита.
   – Кирил будет рад, но вообще-то от солдатни одна морока.
   – Что, все они так уж плохи?
   – Демоны, конечно же, нет! Но почем мне знать, кто из них расщедрится на хорошую выпивку, а кто будет скупердяйничать? Ну а скупердяи нам ни к чему... Поставь свою кобылу в крайнее стойло, рядом с Кириловой. Он весь в делах и ничего не заметит, а лошадки обе славные, так что они поладят.
   – А можно?
   – Раз я сказал, значит, можно. Положись на меня, целитель.
   – Спасибо, приятель, – с улыбкой говорит Доррин, потрепав Ваоса по плечу. Тот выразительно посматривает на свой тюк. Заметив это, Доррин отставляет в сторону посох, вручает юнцу поводья и взваливает кипу сена себе на плечи.
   – Нести-то куда?
   – Брось в ту кормушку, во втором стойле. Я потом веревки разрежу и раскидаю куда требуется.
   Во втором стойле ржет и скалит зубы рослый белый жеребец. Остановившись и удерживая тюк на плече, Доррин пытается успокоить коня. Жеребец снова ржет, но уже не так злобно. Юноша сбрасывает сено в ясли и гладит коня пальцами по лбу.
   – У белого что-то болит? – обращается он к конюху.
   – Понятия не имею. Я вообще не видел, как его ставили, – отзывается Ваос, ведя Меривен к дальнему стойлу.
   Задержавшись, Доррин оглаживает коня обеими руками и, обнаружив рубцы от плети, исцеляет их, снимая боль и отчасти успокаивая животное.
   – Бедняге досталось плетью.
   – Чертова солдатня, – равнодушно ворчит конюх. – Я принесу зерна для твоей лошадки.
   – Ну, это не обязательно.
   – А тебе было вовсе не обязательно заниматься чужой лошадью, – с ухмылкой отзывается Ваос.
   – Делаю что могу, – ухмыляется в свою очередь Доррин и берет посох. Пока Ваос роется в бочке щербатой жестяной кружкой, Доррин выходит из конюшни и направляется к трактиру
   – Смотри! Я ж тебе говорила, что он сообразит, – заслышав знакомый голос, Доррин поднимает глаза и видит у дверей Кадару с Бридом.
   – Вы куда лошадей пристроили? – спрашивает он. – Что-то я их не заметил. Неужто проглядел?
   – Пришлось поставить в платную конюшню. А ты?
   – Я... э... Ваос подыскал тут... местечко для Меривен.
   – И что же ты для него сделал? – спрашивает Кадара чуть ли не снисходительно.
   – Ничего особенного. Просто потолковал с ним.
   – Ты здесь впервые?
   – Нет, бывал пару раз с Пергуном. Это подмастерье с лесопилки.
   – Видишь, Кадара, – широко ухмыляется Брид, – твой друг вовсе не беспомощен. Просто он все делает по-своему, потихоньку.
   – Ага, никогда не спешит, но коли упрется, так с места не сдвинешь.
   Брид смотрит на Доррина и пожимает плечами, словно говоря: «Ну что с нее взять?»
   Доррин пожимает плечами ему в ответ.
   – Мужчины... – кривит губы Кадара, переводя взгляд с одного на другого.
   Брид занимает столик, освобожденный уходящими солдатами. Не успели трое друзей усесться, как перед ними появляется служанка.
   – Что будете пить?
   – Темное пиво.
   – Мне тоже.
   – А мне сок, – добавляет Доррин.
   – А, это ты целитель! А как насчет еды?
   – А что есть?
   – Что и всегда – мясо в соусе или пирог с дичью. И то и другое – три медяка. Есть, правда, еще отбивные, но брать не советую.
   – Мне мяса, – говорит Доррин.
   – И мне, – в один голос вторят ему Брид и Кадара.
   – Надо же, а мы-то думали, что, приглашая тебя сюда, даем возможность отдохнуть от тяжкого труда в кузнице, – насмешливо укоряет Доррина Кадара.
   – Так оно и есть. Просто иногда я устраиваю себе отдых сам, а иногда мне помогает еще и Пергун.
   – Тебе все еще нравится работать в кузнице?
   – Я учусь. Яррл говорит, что мне еще многое следует усвоить, а мастер он славный. Думаю, не хуже Хегла.
   На столе, одна за другой, появляются три кружки. Доррин вытаскивает два медяка, но Кадара успевает вручить служанке полсеребреника.
   – Сегодня мы угощаем.
   – Спасибо.
   – Ну, как у тебя дела? – снова спрашивает Кадара. – Выкладывай все!
   – Хорошо. Яррл разрешает мне пользоваться горном по ночам, и я смастрячил несколько вещичек. Но на серьезное дело требуется время.
   – Возможно, у тебя его больше, чем ты думал, – тихо произносит Кадара.
   – Почему?
   – Фэрхэвен обложил товары с Отшельничьего дополнительным налогом.
   Доррин отпивает соку.
   – Ты не понял? – спрашивает Кадара, возмущенная его безразличием.
   – Просто проголодался.
   – Человек проголодался, – смеется Брид. – Объясняю, что беспокоит Кадару. Она считает, что из-за этой пошлины корабли между Кандаром и Отшельничьим будут ходить все реже и реже, а значит, когда придет время, мы не сможем вернуться домой.
   – А тебя это совсем не беспокоит? – любопытствует Кадара.
   – Что толку переживать попусту? Вернуться сейчас Лортрен нам все одно не позволит, а за год много чего может случиться, – говорит Брид, отпивая большой глоток.
   – Вы оба – тупоголовые упрямцы! – фыркает Кадара, глядя в упор на собеседников. – Один света не видит за своими машинами, а другой предпочитает закрыть глаза на очевидное и думать, будто все уладится само собой.
   Доррин косится в сторону кухни, надеясь, что служанка принесет еду прежде, чем у него забурчит в животе.
   – Я и не говорил, будто все уладится, – заявляет Брид. – Просто не вижу смысла переживать из-за того, чего все равно не в состоянии изменить. Остановить войну между Отшельничьим и Фэрхэвеном не в моих силах.
   – Неужто дело дойдет до этого? – спрашивает Доррин.
   – Думаю, да, – отвечает Брид, сокрушенно качая головой. – Впервые за века со времен Креслина у Белых появился действительно великий маг.
   – Но означает ли это неизбежную войну? – задумчиво говорит Доррин. – Я не понимаю, что такая война может дать Белым? Если они уничтожат Отшельничий, то станет меньше пряностей и шерсти, так что эти товары резко возрастут в цене. А Белым будет некому сбывать зерно, и оно подешевеет. Вот и получится, что уйма золота и множество жизней будут потрачены без малейшей выгоды для кого бы то ни было.
   – Ты слишком рассудителен для войны, Доррин, – со смешком отзывается Кадара. – Небось, не прекратишь своих логических выкладок, даже когда Белые легионы начнут охотиться за тобой по всем здешним холмам! А люди, мой друг, далеко не всегда поступают разумно. Пора бы тебе это усвоить.
   – Пожалуй, ты права, – произносит кузнец и целитель с кривой усмешкой. – Я вот знаю, что в основе работы моих машин лежит гармония, и это логично. Хаос перемалывает все сложное, а машина непроста, и чтобы она работала, необходима гармония. Однако никто не смотрит на мою деятельность с позиции логики.
   Кадара и Брид переглядываются.
   – Надо же, – произносит Кадара после недолгого молчания, – я никогда не смотрела на это с такой точки зрения.
   – Я до сего дня тоже, – смеется Доррин.
   Наконец-то служанка ставит на стол три тяжелые миски, над которыми поднимается пар.
   – Выкладывайте денежки.
   Брид вручает ей серебреник.
   – Тут за троих.
   Она отдает ему медяк сдачи и со стуком опускает на стол тарелку с хлебом.
   – Спасибо, – говорит Доррин Бриду. Глаза его слезятся от дыма и духоты. Кадара улыбается Бриду – с такой нежностью, что у целителя щемит сердце из-за того, что эта улыбка предназначена не ему.
   – Не за что, Доррин, – говорит Брид, поднимая кружку. – Долго ты собираешься здесь пробыть?
   – В Дью? Пока не уразумею, кто я таков.
   – Как это жестоко! – с неожиданной яростью восклицает Кадара. – Лортрен... стерва она! Ей прекрасно известно, как честен Доррин! Могут пройти годы... – на глаза рыжеволосой воительницы наворачиваются слезы, но она даже не пытается их утереть.
   – Я уверен, что именно это она и имела в виду, – сухо роняет Доррин, отламывает хлеба и зачерпывает ложку щедро проперченного соуса. – Ладно, хватит о грустном. Давайте насладимся едой.
   Брид протягивает тарелку Кадаре, но та, утирая слезы, только качает головой.
   – Вот тебе еще пиво, солдат, – служанка заново наполняет кружку Брида.
   Доррин, моргая, проглатывает еще ложку. В глазах у него слезы, но он уверяет себя, что это исключительно от дыма. Неожиданно для себя Доррин зевает.
   – Устал, – поясняет он извиняющимся тоном.
   – Работа в кузнице так выматывает?
   – Я ведь еще и целительствую помаленьку, в основном – с животными, а по ночам, бывает, сижу над чертежами.
   – Чертежами?
   – Это вроде рисунков. Иногда, прежде чем делать модель, лучше изобразить узел или деталь на бумаге. А потом я вырезаю модели из дерева, даже приводы.
   – Приводы?
   – Без них нельзя передавать энергию. Я читал об этом в старых книгах из отцовской библиотеки. Машина должна не просто вертеться или еще как-то двигаться, а работать. Для этого необходимо передавать энергию... Например, как с водяного колеса или ветряка.
   – Но ведь у нас на Отшельничьем есть водяные колеса!
   – И приводы есть, это не новинка. Я хочу построить паровой двигатель.
   – Доррин... – Кадара умолкает, покачивая головой. Что тут скажешь!..
   Доррин снова зевает и поднимается:
   – Боюсь, мне пора идти. Спасибо за прекрасный вечер. Рад был повидаться с вами. Вы пока побудете в городе или вас куда посылают?
   – Завтра будет ясно, – отвечает Брид. – Если под Клетом или Сидой объявятся разбойники, в погоню пошлют наш отряд. Нынче наша очередь.
   Доррин выходит наружу, под висящий над дверями «Рыжего Льва» закопченный фонарь. Ветер студит его лицо. Под холодно поблескивающими звездами он бредет в конюшню, где, устроившись на охапке сена, мирно посапывает Ваос.

XL

   – Передай-ка мне кашу, – ворчливо говорит Яррл.
   – Каша вкусная, особенно с перцем, – замечает Петра, поставив перед отцом миску.
   – С перцем? С каких это пор мы стали покупать пряности? И на какие деньги, Рейса?