Модезитт Лиланд Экстон. Инженер магии

   Присмотревшись к бело-зеленому навесу над входом и к покрытым сияющим лаком двойным дубовым дверям, Брид качает головой:
   – Дорогое заведение.
   – Не по нашему карману, – поддерживает его Кадара.
   – Прошу прощения, – обращается Брид к первому встречному – здоровенному бородачу с мечом в заплечных ножнах.
   – Говори погромче, парень.
   – Где тут можно остановиться на постой? Нам бы что-нибудь попроще, чем... – Брид делает жест в сторону «Овна».
   – Езжай туда, – наемник машет рукой в сторону юго-восточного угла площади и морщится, когда его взгляд падает на здание без вывески.
   – Спасибо.
   – Не за что, – буркает бородач.
   Крестьянская повозка со скрипом огибает площадь и ныряет в проулок.
   – Ну как, едем искать, где подешевле?
   Доррин соглашается, хотя боится, как бы погоня за дешевизной не завела их в какой-нибудь притон. Проехав по улице добрый кай, приценившись в «Золотой Чаше» и «Разделочной Доске», они заглядывают в «Три Дымохода».
   – Сколько берете за ночлег? – спрашивает Брид.
   – Медяк за ночь в общей спальне со своими одеялами и всем прочим, – отвечает хозяйка, обшаривая путников глазами. – Ежели у вас ничего нет, можете спать на полу.
   – А конюшня?
   – Два медяка с лошади за стойло, воду и сено. Никакого овса.
   – Чем кормите?
   – Без разносолов, но сытно. Суп и хлеб. Желтый сыр. Пиво, медовуха. За суп с хлебом три медяка, за сыр медяк, за пиво или мед два. Клюквица – одну монету.
   – Признаться, мы все проголодались...
   – Сядьте там, – костлявый палец указывает на угловой столик. – И чтоб никаких клинков в помещении. Понятно?
   – Понятно, – улыбается Брид.
   А вот Доррин хмурится: по его мнению, лучше заплатить побольше, чем ночевать в столь непрезентабельном заведении.
   Едва они усаживаются, как позади Кадары появляется немолодая женщина с короткой, открывающей уши стрижкой.
   – Что будем заказывать? Обычный обед?
   – Обычный – это как? – спрашивает Доррин.
   – Суп, хлеб и пиво. За все три медяка. У нас гораздо дешевле, чем где-либо в Вергрене.
   – А как насчет сока? – интересуется Доррин.
   – Цена будет та же, но я добавлю немножко хлеба.
   – Годится.
   – Обычный обед и сыру, – заказывает Брид.
   – И мне обычный, – говорит Кадара.
   Служанка уходит на кухню, а Доррин обводит взглядом комнату. Время дневное, так что занято лишь около половины столиков, да и за теми сидят в основном потягивающие пивко старики.
   – Неплохое местечко, – замечает Кадара.
   – Подходящее для нас, – кивает Брид. – Не стоит сорить деньгами, пока мы не придумали никакого способа восполнять траты.
   Доррин потирает нос, изо всех сил стараясь не чихнуть.
   На столе появляются три щербатые глиняные миски, кружки им под стать и большие покарябанные ложки.
   Как и было обещано, Доррин получает самый большой ломоть хлеба. Перед Бридом служанка кладет маленький треугольник сыра.
   Доррин с опаской запускает ложку в подозрительное с виду варево, названное здесь супом. Не слишком горячее и явно пересоленное, оно тем не менее не является отравой, заключает Доррин, попробовав.
   – Чем могу услужить, почтенные господа? – звучащая в голосе трактирщицы опасливая учтивость заставляет Доррина поднять глаза.
   На пороге стоят три стража – двое гладко выбритых мужчин и женщина. Все с суровыми лицами, в мундирах из белой кожи.
   – Прошу туда, – костлявая содержательница гостиницы указывает, как кажется Доррину, прямо на него. Хотя в помещении есть свободные столики.
   Стражи усаживаются. Старший – седовласый мужчина с черным кружком на отвороте белой куртки – бегло оглядывает путников, слегка задержав взгляд на Доррине. Юноша встречает его взгляд, но потом отводит глаза.
   Отвернувшись, старший страж подманивает служанку пальцем, на кончике которого появляется язычок пламени.
   – Что угодно? – спрашивает та, поспешив к столу.
   – Суп, сыр и пиво. Только настоящее пиво, а не бурду, которой Зера поит всяких проходимцев, – приказывает седовласый.
   – Мне то же самое, – добавляет женщина-страж.
   Третий, занятый тем, что чистит ногти острием кинжала из белой бронзы, ограничивается кивком.
   Служанка ускользает на кухню. Остальные посетители изо всех сил пытаются делать вид, будто не замечают Белых.
   Женщина-страж смотрит на Доррина в упор, и тот облизывает губы.
   – Не бойся, сладенький, я тебя не съем. Пока... – она усмехается; шрам на левой щеке делает ее ухмылку плотоядной.
   – Брось свои шуточки, Эстил, – окорочивает ее предводитель. – Ты его на десять лет старше. К тому же парень из тех пилигримов-целителей.
   – И где только он был, когда я нуждалась в исцелении?
   – Хватит, тебе сказано!
   Доррин смотрит в сторону, стараясь игнорировать разговор стражей о каком-то малом по имени Джеслек и недружелюбии жителей Вергрена.
   «...прошли века... можно подумать, будто это мы спалили старую крепость...»
   Бородач распахивает побитую дверь и, пошатываясь, выходит на улицу, под мелкий, холодный весенний дождик. В дымное помещение проникает порыв влажного, прохладного ветра.
   Служанка сноровисто расставляет перед Белыми стражами кружки и миски.
   Старший страж вручает ей какую-то монету, и та кивает.
   – Почему мы должны питаться здесь?
   – Можно подумать, будто ты не знаешь.
   – Знаю... Нам положено бывать на людях и вдобавок казначейство норовит сэкономить на нашем пропитании.
   Трое с Отшельничьего обмениваются взглядами. Брид отправляет в рот последнюю крошку хлеба, Кадара допивает кружку, Доррин съедает последнюю ложку супа и, хотя чувствует себя более чем сытым, жует хлебную корку.
   – Пошли.
   Доррин берется за котомку.
   – Пока, сладенький.
   Доррин краснеет. Кадара ухмыляется, на лице Брида появляется слабая улыбка.
   – Эстил!
   – Он славный мальчонка не то, что ты.
   Пряча глаза от хищной улыбки, юноша выходит под моросящий дождик.
   – А ты явно произвел впечатление.
   – Куда теперь? – спрашивает Доррин, глядя в сторону коновязи и игнорируя замечание Кадары.
   – На конюшню. А потом заглянем на рынок. Чтобы продолжить путь, мы должны пополнить припасы.
   – Народ здесь не больно-то разговорчивый, – замечает Доррин, набрасывая плащ и утирая со лба дождевые капли.
   – Чему ты удивляешься? Кто станет откровенничать с чужаками!

XXI

   Плоскогорье содрогается.
   Одинокую, облаченную в белое фигуру окружает ослепительное свечение.
   Рокочет гром.
   Холмы, окружающие белокурого мага с сияющими, как солнце, глазами, трясутся, над их вершинами поднимается дым.
   Рокот разносится повсюду и наполняет собой все.
   Река выплескивается из своего ложа, и серебристый водяной вал устремляется на юг, затопляя то, что недавно было лугами. Дальние каменные строения содрогаются, и некоторые крыши обрушиваются на головы несчастных жителей.
   Холмы вздымаются все выше, так что фигура вспучившего землю мага начинает казаться совсем крохотной. Однако этот чудовищный катаклизм ничуть не угрожает ни ему, ни тянущейся на запад поблескивающей полосе белого камня.
   За Восточным Океаном пятеро одетых в черное мужчин и женщин, угрюмо качая головами, смотрят в зеркало.
   – Он воздвигает горы, чтобы прикрыть их дорогу.
   – И остается в безопасности посреди этого...
   – Не является ли это результатом наших излишеств?
   – О чем ты? Мы используем магию лишь в необходимой мере и уже платим за это слишком высокую цену! – заявляет темноволосая женщина, глядя на рослого мага.
   – Он станет следующим Высшим Магом, – говорит тот в ответ.
   – Станет. Но получить амулет легче, чем удержать его, – отзывается женщина.
   Дым в зеркале клубится вокруг точки слепящей белизны.

XXII

   Чего ему ждать от Вергрена?
   Эта мысль не отпускала Доррина на протяжении всего пути по почти безупречно чистым улицам, за ужином и во время почти бессонной ночи, проведенной на пыльном полу «Трех Дымоходов».
   Спать на твердом полу чердака рядом с Бридом и Кадарой – само по себе удовольствие сомнительное, но еще и слышать, как эта парочка обнимается и воркует, – и вовсе радости мало. Хорошо еще, что у них хватает такта не заниматься любовью, пока он не уснет.
   Он расчесывает под мышкой укус блохи, сожалея о слабости своих целительских навыков. Днем ему удается не подпускать к себе кровососов, но стоит вздремнуть – и они тут как тут. А вот искусные магистры способны удерживать охранные чары, даже когда спят.
   Когда они поутру выезжают, Вергрен утопает во влажном тумане, отчего прохожие кажутся призраками. В этом мареве глохнет словно бы каждый звук.
   – Как тихо, – произносит Брид.
   – Вчера ты говорил то же самое, – указывает Кадара.
   – Потому что вчера тоже было тихо.
   Доррин не улавливает ничего, кроме невидимой белизны, заполняющей весь город и вызывающей ощущение невысказанной печали.
   Неужто во всех городах, подвластных Белым, царит такая же тишина?
   Или же чахнет именно дух Вергрена? Потому что Монтгрен помогал Основателям? Либо это происходит из-за неосознанной тяги людей к гармонии и порядку?
   Доррин качает головой – должен же и у Белых магов наличествовать ХОТЬ КАКОЙ-ТО элемент порядка! Невозможно, чтобы они были целиком проникнуты одним лишь хаосом, особенно с учетом того, что Фэрхэвен успешно правил большей частью Кандара на протяжении веков после бегства Креслина с материка!..
   Однако Вергрен пронизан белым и источает отчаяние.
   Меривен тихонько ржет и огибает кучу навоза.
   – Доррин!
   – А? Что?
   – Да то, что надо следить за дорогой, а не думать о машинах и прочей ерунде.
   – Да следил я... – ворчит Доррин, однако выпрямляется в седле и поглаживает Меривен по шее.
   Даже после того, как оставшиеся позади стены Вергрена утопают в тумане, самыми громкими звуками на дороге остаются стук копыт и голоса троицы с Отшельничьего. Овцы похожи на плывущие по влажным лугам на склонах холмов белые облачка. Брид с Кадарой тихо переговариваются.
   – Спидларские клинки слишком тонкие...
   – А вот скользящее парирование тут не годится...
   – Что ни говори, а по-моему, короткий клинок удобнее...
   – В гуще схватки – наверное. Но в бою один на один длинный надежнее.
   Доррин зевает. «Дундят всю дорогу о своих клинках, – думает он, – и еще хотят, чтобы человек не заснул на лошади». На окрестных холмах – ничего, кроме овец, мохнатых собак да изредка лисиц.
   – Если бьешься верхом, щиты только обременяют...
   Доррин снова зевает: ему кажется, что этот тоскливый путь не кончится никогда. Каждый склон похож на другой, и каждый усеивают совершенно одинаковые с виду овцы.
   – Как можно отличить одну овцу от другой, – уныло ворчит юноша, въезжая на очередной гребень.
   Дорога – полоса утрамбованной глины – беспрерывно идет то вверх, то вниз, пока наконец не сбегает по длинному склону к замаячившему впереди городку.
   – «Вивет», – читает Доррин на придорожном столбе у правой обочины. – Здесь, что ли, шерсть делают?
   – Наверное, – рассеянно отзывается Брид, глядя на обступившие дорогу низкие каменные загоны. – По-моему, ее стригут и прядут по всей округе.
   – Но мы-то зачем туда едем?
   – Сам знаешь – нам нужно попасть в Фэрхэвен, – отвечает Кадара, подбрасывая меч в воздух и ловя его за рукоять.
   – Показуха, – фыркает Доррин. – А я как раз и спрашиваю, зачем нам этот Фэрхэвен?
   – Затем, что мы обязаны побывать там, если хотим вернуться домой.
   – А кто тебе сказал, что нам позволят вернуться? – спрашивает Доррин, трогая посох. – Много вы видели вернувшихся?
   – Лортрен, – отвечает Брид.
   – А кроме нее?
   Доррин только сейчас понимает, что его товарищи и впрямь могут надеяться на возвращение, конечно, после того, как покаются и выразят безоговорочное согласие с целями Братства. Ведь они бойцы, как и светловолосая магистра.
   А чего потребуют от него? Отказа от мечтаний о машинах и признания иррационального представления Братства о гармонии?
   – Фелтар, – добавляет Кадара.
   – Ага, тоже боец.
   – А при чем здесь это?
   Доррин подавленно молчит.
   – Кадара, – вмешивается Брид, – Доррин хочет сказать, что целители не возвращаются почти никогда.
   – Но почему?
   – Я не знаю, – уныло отвечает Доррин. – Но это правда.
   Сказать на это нечего, и все трое, проезжая мимо бесчисленных пасущихся овец, молча спускаются к Вивету.

XXIII

   Весеннее солнышко, отражаясь от белого полотна дороги, слепит глаза, и Доррин едет прищурившись, полагаясь не столько на зрение, сколько на чувства. Но, дотянувшись до лежащего внизу города, он начинает тревожно ерзать в седле, прибегая то к зрению, то к чувствам попеременно.
   – В чем дело?
   – Слепит.
   – С чего бы это? – недоумевает Кадара, бросив взгляд на утреннее солнышко.
   Доррин продолжает болезненно щуриться.
   Впереди, в пологой долине, белые, беспорядочно разбросанные строения перемежаются белыми дорогами, зелеными газонами и затеняющими крыши деревьями.
   – Не больно-то высокие тут дома, – замечает Брид, окидывая взглядом окрестности. – Я надеялся, что у чародеев имеется хотя бы пара зданий повыше.
   – Возможно, в центре Фэрхэвена они и найдутся, но не думаю, чтобы их было много. Высокие постройки плохо согласуются с хаосом.
   – Почему? – любопытствует Кадара.
   – Потому, – поясняет Доррин, – что внутренний хаос снижает прочность любого материала, а чем выше постройка, тем сильнее нагрузки. Вот почему нам следует создавать машины.
   – Опять ты за свое! – качает головой Брид.
   – Он только о машинах и думает, – подхватывает Кадара.
   – Но ведь это правда, – настаивает юноша. – С помощью внутренней гармонизации мы можем придавать машинам самую высокую прочность. Сделанные из хорошего черного железа, они смогут противостоять воздействию хаоса. А неспособность сил хаоса пользоваться подобными устройствами могла бы дать нам преимущество.
   – В теории звучит неплохо, – говорит Брид, щурясь на движущуюся по дороге повозку. – Но если машины хороши, почему же Братство возражает против них и даже спровадило тебя сюда?
   – Они боятся машин, потому что не понимают их. Машины могут делать лишь то, для чего они построены.
   – Доррин, – перебивает его Кадара, – все это мы уже слышали, и переубеждать нас тебе нет никакой надобности.
   Доррин закрывает глаза. Навстречу путникам ползет повозка. Скрипят несмазанные колеса, крестьянский фургон тащит мышастая лошадь.
   – Но... пшла... – доносится с козел тусклый, лишенный выражения голос. Внешне возчик выглядит не старше Брида, но в свете чувств, порой говорящих о действительности больше, чем зрение, кажется дряхлым старцем.
   Доррин взмахивает поводьями и ускоряет шаг лошади – заглядевшись на странного возчика, он отстал от Кадары и Брида.
   Но прежде, чем ему удается догнать их, мимо, обогнав его, галопом проносится гонец в белой тунике с красной полосой на груди.
   Впереди – пара приземистых башен из белого камня.
   Доррин внимательно рассматривает сооружение, бросает взгляд на бледно-зеленую листву подстриженных кустов и деревьев за воротами, потом снова присматривается к выбеленному граниту сторожки и мостовой. Чувства его напряжены, кровь пульсирует в висках. Он ощущает несомненную угрозу и хочет понять, в чем она заключается и почему исходит от самого Белого Города – центра всего того, что было, есть и будет Кандаром.
   На самом въезде в Белый Город тракт разделяется надвое зелеными посадками, превращаясь в подобие бульвара. А город и впрямь белый. Его белизна слепит сильнее, чем полуденные пески на восточных пляжах Отшельничьего. Белый и чистый, с гранитными мостовыми, сверкающими на солнце и светящимися в тени.
   Проследовав за Кадарой и Бридом мимо старых и пустых башен, Доррин окидывает взглядом долину, изумляясь сочетанию белого и зеленого. Легкий ветерок шелестит листьями в облачно-зеленых кронах деревьев, разделяющих улицы надвое. Улочки переплетаются самым прихотливым манером, однако главные тракты, идущие с востока на запад и с севера на юг, словно два белокаменных меча, четко разделяют город на четыре части.
   Хотя еще далеко не лето, здесь очень тепло. Даже теплее, чем в Тирхэвене или Вергрене. Но никаких красок, никаких цветов, кроме белизны и зелени, вокруг не видно. Повозки и верховые, направляющиеся в город, движутся по правой стороне бульвара; выезжающие – по левой. А по внешним краям устроены дорожки для пешеходов. Чем ближе к центру, тем ярче становится белизна и тусклее зелень; в самом же центре одиноко высится каменная башня.
   Набрав дыхания, Доррин направляет чувства к ветрам, и... едва не выпадает из седла. Наполняющая долину марь – клубящаяся, белесая, с красными прожилками – терзает все его естество. Он утирает рукавом выступивший на лбу пот. В этом городе славно потрудились и каменщики, и садовники, но суть его составляет белая магия.
   С трудом приходя в себя, он, словно издалека, слышит обращенные к Бриду слова Кадары:
   – Ну, и что мы здесь будем делать? И как нам продолжить путешествие? Чем дальше мы заезжаем, тем выше цены. Не знаю, как у тебя, а у меня осталась всего горстка монет. Кто знает, сколько времени нам придется проторчать в Кандаре? Может быть, целый год!
   Доррин снова утирает лоб, тянется за фляжкой с водой и делает большой глоток.
   – Как – что делать? – отзывается Брид. – Наймемся в купеческую охрану или что-то в этом роде.
   – Ага, это при том, как они платят. И при том, как здесь относятся к женщинам-бойцам!
   – У тебя есть идея получше? Ты, кажется, первая забеспокоилась насчет деньжат.
   – Должен быть лучший выход.
   – Я не могу остаться здесь на ночь, – вмешивается в их спор Доррин.
   – Почему? Ты не можешь то, не можешь это, а можешь только смотреть невесть куда и придумывать свои дурацкие машины!
   – Слишком много хаоса, – говорит Доррин и ежится, снова ощущая ползущие отовсюду нити белизны.
   – Доррин, но ведь это чистый, ухоженный город, – говорит Кадара, указывая на выстриженный газон. – Почему бы и не провести здесь некоторое время?
   – Ну и оставайтесь, а я не могу. Давайте назначим место встречи.
   – Доррин, глупее этого...
   – Кадара! – обрывает ее Брид и обращается к Доррину: – Можешь ты объяснить, что тебя здесь не устраивает, помимо хаоса?
   – Здесь повсюду что-то... вроде невидимых медуз со жгучими щупальцами. У меня слезятся глаза, а порой просто нечем дышать, – Доррин смотрит на мостовую, потом поднимает глаза на приземистые дубки с бледной корой. – Деревья здесь, и те какие-то... неправильные.
   – Ты должен уехать немедленно или мы сначала потолкуем с каким-нибудь торговцем?
   – Надолго мне здесь лучше не задерживаться.
   – Замечательный парень! Теперь к его дурацким машинам добавились немыслимые медузы и неправильные деревья.
   Доррин и Брид оборачиваются к Кадаре.
   – Вообще-то, Кадара, я вполне доверяю его чувствам. Ты уж как хочешь, а я предпочел бы отправиться в путь вместе с Доррином.
   – Прости, – бормочет Кадара, уставясь в гриву своей лошади. – Просто во все это трудно поверить.
   Доррин, несмотря на резь в глазах, ухмыляется:
   – Я бы сам не поверил, не будь мне так больно.
   – Так дело всего-то навсего в хаосе? – уточняет Брид.
   – «Всего-то навсего»? – кисло переспрашивает Доррин.
   – Уел ты меня, Доррин! – смеется Брид.
   – Все вы, мужчины... заодно, – ворчит Кадара.
   – Но так ли, этак ли, а торговцев поискать надобно, – говорит Брид. – Как думаешь, можно найти кого-нибудь близ центральной площади?
   Доррин кивает. Площадь ничуть не хуже всех прочих мест, а следовать сквозь сплетения хаоса за Бридом куда легче, чем в одиночку.
   Еще одна повозка, поскрипывая, проезжает мимо в направлении Монтгрена.
   – А почему бы не спросить у кого-нибудь, где тут рынок? – ворчит Кадара. – Вы, мужчины, вечно корчите из себя всезнаек и стыдитесь задать простой вопрос.
   – Вот ты и спроси, – отзывается, покраснев, Брид.
   – С удовольствием.
   Фыркнув, Кадара опережает своих спутников и подъезжает к людям, разгружающим подводу перед каким-то зданием.
   – Уважаемые, не могли бы вы сказать мне, где тут останавливаются торговцы?
   Пузатый малый с шевелящимся на ветру пушком светлых волос поднимает глаза лишь после того, как сгрузил на тачку мешок муки.
   – Вольные торговцы или лицензированные?
   – Не знаю. Те, которые в городе.
   – Значит, лицензированные. Езжай к торговой площади.
   – Это та площадь, что впереди?
   – Нет, та – чародейская.
   Второй возчик, даже не взглянув на всадников, сплевывает на обочину и берется за очередной мешок.
   – А где торговая?
   – Езжай по улице мимо Белой башни, а как дорога раздвоится, сверни направо. Потом сама увидишь.
   И он принимает на брюхо следующий мешок.
   Направляясь к центральной площади, спутники встречаются с отрядом одетых в белое воинов. Все как один устремляют на проезжающих холодные взоры, и Доррин вынуждает себя выдержать взгляд окутанного хаосом предводителя, силясь произвести впечатление обычного любопытствующего путника. Всадники – и Белые стражи, и троица с Отшельничьего – разъезжаются в полном молчании.
   Чем ближе к площади Белых чародеев, тем сильнее становится ощущение хаоса. Деревьев здесь уже нет. Всю зелень составляют низкие кусты да трава.
   Неожиданно на узкой боковой аллее появляется тачка, которую толкает прикованный к ней человек, одетый в рубище. За тележкой следуют еще один малый в лохмотьях и женщина в белом, окутанная аурой хаоса, а позади них – двое Белых стражей.
   Поравнявшись с кучей мусора, женщина делает жест, и с ее руки с шипением срывается огненная струя. Как только оставшийся от сора белесый пепел оседает на камни, человек в лохмотьях сметает его в совок и высыпает в тачку.
   Мусорщики следуют дальше.
   Теперь ясно, отчего улицы Фэрхэвена столь чисты, а вот метод очистки объясняет неприязнь Доррина к Белому Городу. За годы каждодневной уборки мусора с помощью энергии хаоса Фэрхэвен, безусловно, пропитался мельчайшей белой пылью, сохранившей печать хаоса.
   – Похоже, тут растрачивают магию попусту, – тихонько бормочет Брид.
   – А по-моему, это наказание для чародеев, – отзывается Кадара. – Причем наказали, кто бы сомневался, женщину.
   – А нам никак не объехать эту площадь? – жалобно спрашивает Доррин, когда тележка уже скрывается из виду.
   – Мне бы хотелось на нее посмотреть, – говорит Кадара.
   – Я встречу вас на дальней стороне.
   – А ни на что не нарвешься? – спрашивает Брид.
   – Да по мне что угодно лучше, чем это... – Доррин машет рукой в сторону Белой Башни, источающей хаотическую энергию, но все же ухитряется выдавить улыбку, уловив тончайшие черные линии, скрепляющие блоки из белого гранита. Даже здесь, в цитадели Мастеров хаоса, не обойтись без некоторых элементов гармонии.
   – Но все-таки, а вдруг что-нибудь?
   – Я постараюсь ни во что не вляпаться, – обещает Доррин, поглаживая кобылу по шее. – Ничего со мной не случится. Надеюсь, – добавляет он уже про себя, когда Брид направляет своего гнедого ближе к Кадаре.
   Чувствуя на спине взгляд Брида, он сворачивает в боковой проулок, стараясь не наехать на кого-нибудь из жмущихся к стенам пешеходов, из-под ног которых поднимается тончайшая белая пыль. Ни один из них не поднимает на него глаз.
   Поворачивая в нужном, как ему кажется, направлении, он едва не сталкивается с тележкой торговца, а потом минует лоточников, торгующих рыбой, мясом и выпечкой. И снова ни один из них не поднимает глаз на одинокого всадника. К тому времени, когда, обогнув площадь, он возвращается на аллею, Брид и Кадара уже там.
   – Нам пришлось тебя ждать.
   – Так ведь вы ехали прямым путем. Видели что-нибудь интересное?
   – На площади почти пусто, – отвечает Брид. – Может быть, люди боятся магов?
   – Зачем бояться тех, кто содержит город в чистоте и пресекает преступления? – пожимает плечами Кадара, трогая лошадь с места.
   – Возможно, такая концентрация хаоса сама по себе вызывает у людей беспокойство, – бормочет под нос Доррин, пристраиваясь позади Кадары.
   На торговой площади толпится десятка два народу, ворота окаймляющих ее каменных зданий пропускают повозки. На фасаде одного из таких строений, сложенного, как и почти все прочие, из белого гранита, красуется вывеска с выведенными храмовым начертанием словами: «Купец Герриш» и нарисованными темно-зеленой краской подводой и лошадью.
   Краска не облупилась, и линии достаточно четкие, но, на взгляд Доррина, рисунок грубоват.
   – Ну что, сунемся туда? – спрашивает Брид, соскальзывая с седла с завидной для Доррина легкостью.
   – Надо же с чего-то начать, – отзывается Кадара, так же легко спрыгивая со своей кобылы.
   Пока Доррин привязывает Меривен к коновязи, его спутники уже успевают стряхнуть с одежды висящую в здешнем воздухе мельчайшую пыль. Доррин следует их примеру. Свой посох оставляет притороченным к седлу. Глупо тащить в лавку четырехфутовую орясину.