Модезитт Лиланд Экстон. Инженер магии

   – Это все?
   Джеслек, не поворачиваясь, кивает. Фидел выходит и закрывает дверь. Теперь Высший Маг сосредоточивается на зеркале. Из белых туманов выплывает изображение Доррина, работающего над каким-то маленьким темным предметом. Неожиданно кузнец поднимает голову и его взгляд как бы встречается со взглядом Джеслека. В следующий миг изображение тает.
   – Черный кузнец набирает силу. Однако он еще совсем мальчишка и увлечен этой женщиной... – бормочет себе под нос Джеслек, меряя шагами комнату.
   И опять же, с Фиделем тоже не все ладно. Письмо доставили Высшему Магу с задержкой почти на три месяца, а это едва ли не нарочитое оскорбление. Джеслек хмурится, но мысль о кораблях, строительство которых уже близится к завершению, заставляет его самодовольно улыбнуться.

LXXIX

   Доррин упорно налегает на липкую почву, стараясь приспособить маленькие грядки Риллы для зимних пряностей и картошки. Работа в огороде труднее, чем в кузнице, во всяком случае так кажется, когда ковыряешься в земле, а тебя норовит ужалить всякий гнус.
   Не желая тратить силы и время на охранные чары, юноша отмахивается от слепня, утирает лоб и морщится, глядя на кучу навоза, которым ему предстоит удобрить землю. Конечно, спрос на пряности растет и будет расти, но прежде чем получить урожай, придется основательно попотеть.
   Юноша с сожалением думает о работе у горна. Поймав себя на том, что его не отпугивает даже мысль о ковке гвоздей, он смеется.
   К середине утра Доррин заканчивает все, что планировал на сегодня. Грядки подготовлены, так что на другой день можно будет засеять семена и высадить черенки. А поливкой сможет заняться Рилла.
   – Это не огород, а целое поле, – слышится голос целительницы, – ты, поди, ждешь, что я буду его поливать и полоть?
   – Ну... наверное. Не такое уж оно и большое.
   – Пряностей будет больше, чем... – она кашляет. – А ты сможешь их все продать?
   – Ручаюсь, что смогу, хотя хотелось бы оставить и для нас.
   – А что нового рассказали твои друзья бойцы?
   – Совет выделил деньги на формирование нового отряда. Брида назначили командиром.
   – Надо же... А ведь наш Совет всегда был прижимист и не жаловал тех, кто связан с Черными.
   Белых необходимо остановить – Доррину это ясно. Неожиданно он спрашивает:
   – Рилла, а не найдется ли у тебя селитры?
   – Надеюсь, ты не такой дурак, чтобы затевать возню с черным порохом? Любой Белый взорвет его на расстоянии.
   – У меня на уме кое-что особенное.
   – А мне, знаешь ли, не хочется, чтобы мой дом сгорел.
   – Я буду работать в старом погребе.
   – Пойду принесу тебе сока, – ворчит целительница, и Доррин надеется, что это означает согласие. Конечно, он может быть замахивается на слишком многое, но ведь и время поджимает. Происходит нечто серьезное, более опасное, чем просто попытка Белых подорвать спидларскую торговлю или даже захватить сам Спидлар. Белые не одерживали блестящих военных побед, однако ухитрились захватить власть почти во всем восточном Кандаре. Теперь они орудуют в Аналерии, наверняка используя подкуп и играя на людской алчности.
   Парадоксально, но приверженцы хаоса удерживают власть во многом благодаря тому, что установили более упорядоченную систему управления, чем их предшественники, причем не разрушив сложившихся отношений. Традиционные правители – герцоги, виконты и префекты – сохраняют свои владения, но на деле всем заправляют Белые чародеи.

LXXX

   Доррин направляет Меривен по мокрой от дождя мостовой, мимо «Рыжего Льва» и «Пивной Кружки». Нищенка с ребенком тут как тут – сидит на обветренном камне, оставшемся от старого, сгоревшего здания.
   – Медяк, почтеннейший. Хотя бы полмедяка для бедной вдовы с ребенком!
   Доррин не слишком склонен подавать попрошайкам, тем паче что эта вечно канючащая особа никогда даже не пыталась заняться чем-нибудь другим. Не обращая внимания на ее скулеж, юноша едет к мелочной лавке.
   Здание выглядит как-то по-другому. Юноша присматривается к вывеске, и с немалым удивлением отмечает, что над перекрещенными свечами больше не значится имя. Но внутри лавки все осталось по-прежнему: та же пузатая печь, тот же тянущийся вдоль правой стены дубовый прилавок, те же отгораживающие заднее помещение занавески, и тот же неизменный приказчик Роальд.
   – Что угодно, почтеннейший? – спрашивает Роальд, опасливо косясь на посох.
   – У вас тут перемены... – говорит Доррин.
   – Не слишком большие, почтеннейший. Сын и вдова господина Виллума поручили мне управлять лавкой и обучать молодого Халвора.
   – Расскажи, как случилось это несчастье.
   – Разбойники, почтеннейший. Стражи нашли тело хозяина, но товары и выручка пропали. А ты, – он смотрит на сумы Доррина, – тот самый мастер, который продавал старому хозяину хитроумные игрушки?
   Доррин кивает.
   – Мастеру Виллуму они нравились.
   – Может быть, и мы могли бы взять парочку, мастер До... – он останавливается, забыв имя.
   – Доррин.
   – Спасибо. Так вот, мы могли бы взять парочку, но поскольку теперь нам приходится нанимать людей для разъездов...
   – Я понимаю, – говорит Доррин, выкладывая на прилавок игрушки поменьше. – По-моему, в нынешних обстоятельствах вам больше подойдут такие.
   – По-моему, тоже. Вот этот кораблик, и лесопилка... скажем, за полсеребреника.
   – Мастер Виллум платил мне почти по четыре серебряника за штуку, – возражает Доррин с вежливой улыбкой.
   – Увы, теперь мы не можем платить так много. Я не хотел бы тебя обидеть, мастер Доррин, но самое большее – это полсеребреника и медяк.
   – Сейчас всем приходится нелегко, – говорит Доррин, улавливая обеспокоенность приказчика. – Пусть будет шесть медяков.
   Роальд облегченно вздыхает и улыбается.
   – Вот деньги.
   – А не нужны ли в лавке какие-нибудь изделия из железа?
   – Нет, – качает головой Роальд, – ничего на ум не приходит.
   – Всего наилучшего.
   Доррин уходит, размышляя о приказчике. По отношению к простому кузнецу этот малый держался слишком заискивающе и явно был настроен не торговаться, а поскорее выпроводить Доррина из лавки. Да и скобяные товары ему определенно нужны, однако он предпочитает взять их у кого-нибудь другого. Что его так тревожит: сам Доррин или нечто иное? Так или иначе, теперь придется искать другого покупателя. К кому обратиться?
   Доррин поворачивает Меривен к гавани, к маленькому, похожему на амбар зданию, где находится контора Гильдии. Других лошадей перед домом нет. С моря тянет таким холодом, словно там еще продолжается зима.
   С посохом в руках Доррин заходит внутрь и щурится в сумраке, высматривая писца.
   – Кого ты ищешь? – спрашивает Гастин, поднимая глаза от счетной книги.
   – Тебя, Гастин. Я Доррин, может, ты меня помнишь...
   – А... молодой ремесленник, – седовласый гильдейский служащий откидывается в кресле. – Садись, в ногах правды нет. Я, так вообще еле хожу: старые кости так с зимы и не оправились.
   Доррин садится, удивляясь тому, как сильно сдал Гастин с их прошлой встречи.
   – Чем могу служить?
   – Я тут подумал, может, ты посоветуешь...
   – Советы? Этого добра у меня навалом, но бесплатно даются только такие, которые ничего и не стоят, – смеется старик.
   – Не подскажешь ли ты, кто, кроме Виллума, торгует диковинами вроде моих игрушек?
   – Ах да, бедный Виллум. Финтал говорил, что ехать сушей в Фенард – не самая удачная мысль, и ведь оказался прав. Игрушки, говоришь... хм, игрушки. Да, у тебя они чудные. Точно не скажу, но, кажется, тот молодой купец, Джаслот, возит в Сутию всякие редкости. И Вирнил – его лавка за причалом – тоже увлекается необычными вещами, – Гастин умолкает, потом пожимает плечами. – Вот, пожалуй, и все. Во всяком случае, с ходу мне больше никого не вспомнить.
   – А как найти Джаслота?
   – Ну, сам-то он, как я понимаю, нынче в море, а лавка его позади Виллумовой. Там что-то вроде маленькой площади, которую он называет Ябрушевой. А что, правду говорят, будто в лавке Виллума нынче заправляет приказчик Роальд?
   – Как я понимаю, так оно и есть, – отвечает Доррин.
   – Хочешь знать мое мнение? Тут наследнички маху дали. У этого малого нету деловой хватки. Он может стоять за прилавком, но никак не вести дела.
   – Спасибо за совет, – говорит Доррин, медленно вставая.
   – Не за что, паренек, не за что. Надеюсь, ты не обидишься за то, что я тебя не провожаю.
   – Тьма, конечно же, нет!
   – Не забудь, годовой взнос нужно уплатить до середины лета.
   – Не забуду.
   Юноша без труда находит лавку Вирнила. На вывеске лишь имя и никакого рисунка – стало быть, торговец считает, что его покупатели не кто попало, а люди грамотные.
   Доррин заходит в помещения, глядя на расставленные вдоль стен открытые лари. В каждом подборка товаров определенного типа. В центре комнаты стоит стол, вокруг него стулья. Навстречу Доррину поднимается седой мужчина с морщинистым загорелым лицом, одетый в линялую голубую рубаху и такие же брюки. На его ногах сапоги из темной лакированной кожи.
   – Темный посох, коричневое платье, рыжеволосый и молодой... Вот кто к нам пожаловал... Ты ведь Доррин, верно?
   – Откуда ты знаешь?
   – Финтал видел тебя и описал на заседании Совета, в середине зимы. Он сказал, что ты малый опасный, но приверженный гармонии. Ну а Виллум рассказывал, что ты делаешь славные игрушки. Опять же, Виллум погиб, Роальд разъездной торговли не ведет, Джаслот в море... – он пожимает плечами. – Вот я и догадался. Логика. Это совсем не сложно, а на людей производит впечатление. Так чем могу служить?
   – Не купишь ли несколько игрушек? – отвечает Доррин с той же прямотой, с какой вел разговор торговец.
   – Вообще-то, я был бы рад. Но на практике это зависит от цены и качества работы, – говорит торговец, жестом указывая на маленький столик.
   Доррин выкладывает свои изделия. Вирнил внимательно рассматривает каждую игрушку, все время обходя вокруг стола, как будто он не может стоять на месте.
   – Ты штампуешь шестеренки, а не вырезаешь их, верно?
   – Для игрушек это не имеет особого значения.
   – Возможно. Тем паче что вырезать их для таких маленьких вещиц было бы слишком накладно. Насчет штамповки – это ты хорошо придумал. Вот эта, – он показывает на кораблик, – нравится мне больше прочих, но продать в Хаморе или Нолдре можно будет их все. И вот что – я человек прямой и, в отличие от Виллума, буду говорить без уверток. По четыре медяка за каждую, округляя до ближайшей половины серебреника.
   Доррин выкладывает на стол еще десять игрушек.
   – Эти по четыре с половиной. Скажем даже так – по пять, если в следующий раз ты покажешь мне всю партию.
   Доррин поднимает брови.
   – Откуда я узнал? У меня есть парнишка, который присматривает за конкурентами. Роальду достало сообразительности приобрести кое-что из того, что ты предложил, но он рисковать не будет. Это во-первых. А во-вторых, никто, тем паче человек со столь сильным гармоническим началом, как у тебя, не станет делать бесконечное число разных моделей.
   – Боюсь, ты меня раскусил, – говорит юноша, с смехом покачивая головой.
   – Ну что ж, Доррин, на том и поладим. До середины лета я ничего взять не смогу, ну а тогда надеюсь увидеть тебя снова.
   Торговец провожает Доррина до двери и ждет, пока молодой человек сядет в седло.
   Вирнил кажется слишком проницательным для обычного лавочника, к тому же он просто подавляет своей прямотой. Но хаоса в этом человеке нет, и лавку он содержит, стараясь следовать правилам гармонии.
   Меривен несет всадника мимо «Пивной Кружки» вверх по склону холма. В воздухе вновь усиливается запах дождя.

LXXXI

   – Лучники! Стреляйте! – раскатывается по склону холма громкий приказ Брида. Трое солдат, выехав из-за низкой стены спускают тетивы, посылая стрелы не градом, а одну за другой. Первая стрела ударяется о каменную ограду возле первого фургона, вторая падает в клевер неподалеку от черномордых овец, но третья находит цель.
   – Засада! Это засада!
   Один из одетых в пурпур всадников хватается за плечо, другой озирается по сторонам.
   – Где эти ублюдки?
   Торговец, отбивавшийся посохом от сабель, использует этот момент и наносит отвлекшемуся грабителю сокрушительный удар. Его товарищ, переводя взгляд с торговца на лучников, поворачивает коня. Снова свистит стрела: один из разбойников хватается за грудь и падает. Нога застревает в стремени, и лошадь волочет его за собой
   – Назад по дороге!
   – Готовсь! – на сей раз голос Брида звучит тихо.
   Копыта стучат по влажной глине – налетчики из Галлоса пытаются спастись.
   – Вперед!
   Меч Брида сверкает как молния – двое падают, даже не успев осознать, что русоволосый великан среди них.
   Кадара, нанося удары двумя мечами, следует за Бридом. Прорубившись сквозь вражеский отряд, он разворачивается и снова бросается в бой, опрокидывая всадников одного за другим. Остальные восемь спидларских солдат наносят противнику меньше урона, чем парочка с Отшельничьего, однако и им удается уложить четверых.
   Лишь одному из врагов удается прорубить себе путь. Вырвавшись из гущи схватки, он стремглав мчится вверх по склону.
   Кадара, низко пригнувшись в седле, устремляется за ним. Беглец оглядывается и, завидев погоню, пришпоривает коня.
   Девушка усмехается. Она не подгоняет свою кобылу, но примерно через кай конь галлианца начинает уставать, и расстояние между ними сокращается.
   Галлосский налетчик оборачивается и видит, что его преследует одна-единственная женщина. С ухмылкой, больше похожей на хищный оскал, он поднимает клинок.
   Однако ухмылка его тут же исчезает: Кадара использует короткий меч как метательный нож. Брошенный ее умелой рукой, он поражает галлианца прежде, чем тот успевает развернуть коня ей навстречу. Правда, и раненный, грабитель пытается нанести удар саблей, но девушка легко отбивает его длинным мечом и перерубает врагу горло.
   Всадник тяжело валится на конскую шею. Девушка перехватывает поводья его лошади, подбирает оружие и ведет коня с мертвым всадником назад.
   Торговца уже и след простыл: осознав, что путь к Галлосу опасен, он удрал по направлению к Элпарте. Впрочем, Кадара знает, что алчность сильнее страха, и спустя восьмидневку-другую этот идиот непременно попробует проехать в Галлос какой-нибудь другой дорогой.
   – Дикая кошка... еще одного прикончила...
   – Не хотел бы, чтобы она погналась за мной... – перешептываются солдаты за спиной Кадары.
   Кадара подъезжает ко второй в отряде женщине. Та копает могилу. Сбросив мертвеца на землю, Кадара умело обшаривает его, прибирая к рукам примерно два серебреника разными монетами, нож, пару перстней, амулет с шеи, саблю и ножны.
   – Хочешь передохнуть, давай я помогу.
   – Со всем моим удовольствием, – усмехается Джирин, передавая Кадаре заступ.
   Кадара снимает слой дерна и углубляется в липкую, влажную почву.
   – Закапывайте хорошенько, – говорит Брид. – Мы должны оставлять как можно меньше следов.
   – Не понимаю, зачем это нужно, – бормочет Джирин. – Как ты думаешь?
   – Думаю, затея сводится к тому, чтобы все налетчики пропали неведомо куда, – отвечает Кадара, отмахиваясь от мухи. – Что бы ты подумала, случись всему нашему отряду испариться?
   – Ну, честно говоря, не знаю. Так вот, значит, зачем ты гналась за тем, последним?
   – За тем самым, – говорит Кадара, не переставая копать.
   – А я-то гадала, на кой в рейде лопаты... – Джирин переводит взгляд с собеседницы на русоволосого командира и длинный ряд свежих могил. – Но вы оба... Страшновато с вами. Да что там – просто страшно!
   Кадара молчит.

LXXXII

   Доррин осторожно ссыпает желтый порошок в одну банку, белый – в другую, а древесный уголь – в угольный ларь. Серый порошок юноша осторожно пересыпает в стоящую в углу бочку с тяжелой, окованной железом крышкой.
   Поднявшись по глиняным ступеням, он поднимает обшарпанную дверь погреба, или, скорее, крышку люка, придерживая, чтобы ее не захлопнул ветер. А ветер сильный – будет гроза.
   Возможно, стараясь работать с порошком только в ненастье, Доррин перестраховывается, но ему слишком памятны и ощущение чужого присутствия, и наставления отца, говорившего, что бури и грозы ослабляют способность Белых магов к дальновидению.
   Наклонившись, чтобы справиться с сильным встречным ветром, юноша выбирается из старого погреба, надолго пережившего дом, стоявший когда-то на месте нынешних молодых деревьев, и бредет вверх по склону к домику Риллы. На соседнем холме, у речушки, Доррин надеется построить собственный дом. Им с Лидрал понадобится свой кров, чтобы жить и работать вместе.
   Несмотря на редкие дождевые капли, Доррин задерживается возле расширенных им грядок, бережно касаясь пальцами голубовато-зеленых побегов зимних пряностей и бледного, почти белого бринна. Если они и дальше пойдут в рост, здесь хватит на продажу. Дождь усиливается, и юноше приходится поторопиться. Отвязав Меривен, он ставит ее под широкий навес, а потом заходит в дом.
   Рилла растирает травы.
   – Вот-вот грянет буря.
   – Все равно что сам демон, – бормочет целительница.
   – Ты про меня или про бурю? – уточняет Доррин.
   – Ну, грозы – они вроде магии Белых чародеев. Дождь хлещет, молнии блещут, гром гремит, все шумит, но рано или поздно все это заканчивается. А вот ты... – она качает головой. – Ты вроде глубокой реки со спокойной поверхностью, но неодолимым, сильным подводным течением. Таких рек побаиваются даже опытные речные шкиперы.
   – Я?
   – Ты самый. Что у тебя в башке, мне, старухе, невдомек, но ясно, что ты собираешься изменить мир. И изменишь, ежели только Белые не остановят тебя раньше.
   – Ты веришь в это, но все-таки не гонишь меня отсюда?
   – Старый мир нуждается в переменах, дитя. Ну а мне терять нечего, – говорит она, орудуя пестиком в глубокой ступке. – Не знаю уж как, но ты не дал Герхальму загубить Мергу и ее малышку. А побеги на грядках вымахали выше, чем любые, какие я высаживала в середине лета.
   – Могу я чем-нибудь помочь сейчас?
   – Минуточку, – целительница высыпает смесь растертых листьев в маленькую баночку и затыкает ее пробкой, после чего начисто протирает ступку. – Ты можешь намолоть немного перцу.
   – Только намолоть перцу?
   – Ты же спрашивал, чем можешь помочь.
   Доррин берет ступку, а Рилла вручает ему миску с перцем.
   – Это для супа, чтобы покрыло донышко примерно на палец. После грозы в холмах всегда стоит промозглая сырость, а мои старые кости это не греет.
   – Не такая уж ты старая.
   – Все целители старые. Даже ты. Давай, берись за дело.
   К тому времени, когда юноша въезжает на двор кузницы, солнце уже нагревает его мокрую рубаху. Он машет Петре, и девушка машет ему в ответ.
   – Утром заезжал тот недокормленный малый, торговец из города, – говорит Рейса, – и оставил для тебя вот это. – Доррин получает сложенный пергамент. – Он спешил, но, как мне показалось, услышав, что тебя нет дома, почувствовал облегчение
   Доррин хмурится, трогая печать и касаясь чувствами воска. Налет хаоса указывает на то, что письмо вскрыто и запечатано вновь.
   – Может, и спешил, – бормочет юноша.
   – Он тебе не нравится?
   – Так... Кое-что меня беспокоит, – уклончиво отвечает Доррин, стараясь не обнаружить, чего стоит ему эта недоговоренность.
   – Что-то шибко важное?
   Доррин краснеет.
   – Э, да ты по-прежнему влюблен!
   Пунцовый как вареный рак, юноша удаляется в свою каморку, где торопливо срывает печать и углубляется в чтение.

   Доррин.
   Мне потребовалось немало времени, чтобы вернуться в Джеллико, потому как капитан не хотел предпринимать рискованное плавание в Тирхэвен и не мог позволить себе платить пошлины в Лидьяре. Кончилось тем, что мы оказались в Пирдии, которую я назвала бы тоскливым портом. Оттуда я перебралась на лошадках в Ренклаар и на речной барже доплыла до Хайдолара. На плавание вверх по течению ушло две восьмидневки, но мне следовало поберечь лошадей для пути домой через холмы.
   Игрушку твою мне удалось продать в Хайдоларе, но деньги пока у меня; перешлю, когда в ваши края поедет надежный человек. Хочется надеяться, что это письмо до тебя дойдет, но поскольку уверенности нет, деньги я с ним не отправляю.
   На складе царит полнейший беспорядок. Фрейдр страшно расстроился, потому как в мое отсутствие виконт повелел провести инспекцию торговых складов. Под тем предлогом, будто у Белых магов были похищены какие-то товары, хотя какие именно – сообщено не было. Не знаю, как других, но нас обыскивали с таким рвением, что много добра, остававшегося, когда я уезжала, пропало бесследно.
   Когда я добралась до дома, весна уже кончилось, и конец пути пришлось проделать по жаре. Сейчас можно заработать денег, совершив не слишком трудную поездку в Слиго, это к северо-востоку от Тирхэвена. Но скоро мне не уехать, надо сперва навести на складе порядок.
   А еще скажу, что я по тебе скучаю. Скучаю по твоему смеху, по снегу на лице, по разговорам на холоде, по всему. Иногда мне кажется, что надо было остаться, но на что бы мы жили? И тебе и мне надо много работать. Да и Фрейдр без меня бы не справился. Но я скучаю по тебе и люблю тебя.

Лидрал

   Доррин поджимает губы: он не видит в письме никаких секретов, способных заинтересовать Белого чародея. Да и какому чародею он нужен – уж не тому ли, который мимоходом пугнул их по дороге из Фэрхэвена? И не связан ли Фрейдр с Белыми? Сам-то брат Лидрал никакой не Белый, иначе Доррин распознал бы это при встрече.
   Сложив письмо, Доррин со вздохом убирает его в шкатулку. Он тоже скучает по Лидрал, да и сломанная печать не дает ему покоя. Однако тосковать да гадать сейчас некогда. Юноша снимает уже изрядно выцветшую коричневую рубашку и переодевается в рваную, в которой работает в кузнице.
   Сегодня, наверное, опять придется ковать гвозди.

LXXXIII

   Брид отпивает большой глоток холодного сока.
   – Как тебе удается сохранять его холодным?
   – В колодце, – отвечает Петра. – Доррин говорит, что там вода с Закатных Отрогов.
   Кадара отгоняет назойливую муху и, глядя на козий загон, интересуется:
   – Это и есть та самая коза, которую удалось спасти?
   – Зилда? Наша обжора? – смеется Доррин. – Она самая. Способна сжевать что угодно, поэтому теперь мы по большей части держим ее в загоне.
   – Особенно когда наведываются гости, – добавляет Рейса, вынося из кухни стул и пристраиваясь в уголке.
   – Спасибо, ужин был очень вкусный, – говорит Кадара.
   – Особенно приправы, – добавляет Брид.
   – За это надо благодарить Доррина. В прошлом году он занялся пряными травами, и мы смогли насушить всего, от перца до горчицы и шалфея. А в нынешнем, – Рейса указывает на зеленые грядки, – дела обстоят еще лучше. Правда, только Тьме ведомо, как ему удается везде поспевать.
   – А как дела в вашем отряде? – спрашивает Доррин, желая сменить тему.
   – Пока неплохо, – отвечает Кадара. – Но к концу года все может измениться.
   – Не исключено, – кивает Брид.
   – Так или иначе, нам удалось поприжать этих дерьмовых... разбойников. Нападают теперь реже.
   – Допустим, вы сделаете дороги Спидлара безопасными, – говорит Доррин. – Но кто помешает тем же негодяям нападать на торговцев во владениях Галлоса или Кертиса?
   Кадара старается не смотреть на Брида. Тот пожимает плечами:
   – Белые всегда что-нибудь да придумают.
   – Да, – ворчит Кадара. – Они вполне способны вступить в сговор с разбойниками, лишь бы подорвать спидларскую торговлю.
   – Ну, это уж вряд ли, – качает головой Рейса, – но что-нибудь и верно измыслят. Как всегда. В этом Брид прав.
   – Кстати, Доррин, как поживает Лидрал? – спрашивает Кадара. – Что-то ты не больно о ней распространяешься. Она, оказывается, приезжала в конце зимы, а ты даже и не заикнулся.
   – Судя по последнему письму, у нее все в порядке.
   Кадара качает головой.
   – Она пробиралась сюда сквозь стужу и метели, а ты просто говоришь, что у нее все в порядке?
   – Кадара, – остерегает ее Брид.
   – То есть я беспокоюсь, но все равно не могу ничего поделать, – сознается Доррин. – Наверное, мне не следовало отпускать ее, хотя... Не знаю.
   – А, теперь понятно. Но ты хотя бы признаешь, что она тебе небезразлична?
   Доррин отводит взгляд в сторону, вспоминая, как когда-то ему была небезразлична сама Кадара. Может быть, и она этого не забыла.
   – Ты не спрашивала бы об этом, случись тебе видеть их зимой, – говорит Петра. – Мы вместе смотрели фейерверк на Ночь Совета, так представь себе, под ними аж снег растаял.
   Доррин надеется, что сумрак скроет его румянец.
   – Но в Джеллико ей, надеюсь, ничто не угрожает? – говорит Брид.
   – Ее брат как-то связан с Белыми. Он знает, что мы с Отшельничьего. Их склад обыскивали, и некоторые вещи пропали.
   – Не думаешь же ты, что брат Лидрал...
   – Нет, но... – Доррин умолкает, не зная, как рассказать о странном ощущении постороннего присутствия или о вскрытом и снова запечатанном письме. Или о непонятной тревоге, порой заставляющей его работать до изнеможения.
   – Но никто не знает, что могут предпринять Белые, – заканчивает за него Рейса.