Модезитт Лиланд Экстон. Инженер магии

   – Тебе нужно поесть, – говорит Шина.
   – Спасибо, – отзывается Доррин, у которого от слабости кружится голова. Он тяжело опускается на стул, и тут же перед ним оказывается чашка с бульоном. Отогнав головокружение несколькими глотками, юноша налегает на хлеб с сыром, а когда голова окончательно проясняется, снова внимательно осматривает ребенка – очень похожего на сестру прямыми волосами и узким лицом. Коснувшись лба Джеррола, он добавляет толику гармонии к черному свечению, пока еще довольно слабому.
   – Ему потребуется кипяченая вода.
   – Кипяченая? – переспрашивает Шина.
   – Да. Воду надо вскипятить и охладить в чистом, прикрытом кувшине, который не использовался под молоко.
   – Я займусь этим, – говорит Петра и уходит на кухню. Доррин берет еще ломоть хлеба – теперь ему по-настоящему ясно, почему мать частенько возвращалась домой бледная и вымотанная. Исцелять ничуть не легче, чем махать молотом.
   – Зачем нужна кипяченая вода? – спрашивает молодая женщина.
   – Больному легче ее пить, и она лучше удерживается внутри, – поясняет Доррин. – Кипяченая вода даже лучше колодезной, только держать ее надо в чистом кувшине.
   – Где ты все это узнал?
   – Матушка научила.
   – Она живет где-нибудь неподалеку?
   – Нет... очень далеко.
   Петра уходит, а Шина и Доррин остаются сидеть на табуретах рядом со спящим мальчиком. Одна-единственная свечка обволакивает их тусклым светом.
   – Думаю, теперь все будет в порядке, – говорит Доррин, вновь коснувшись детского лобика. – Но не забывай давать ему побольше кипяченой воды. Как окрепнет – начнешь давать супчик и понемногу чего-нибудь еще.
   – Спасибо... – обняв Доррина, Шина прижимается к нему и целует горячими, сухими губами. – Все, что я могу дать...
   Юноша мягко высвобождается из объятий.
   – Ты мне ничего не должна.
   – Никто другой не смог бы его спасти!
   – Я тоже едва справился. А прежде чем твой братишка поправится, пройдет не одна неделя.
   Шина опускает глаза, уставясь на вытканную на выцветшем ковре розу.
   – Тьма! – шепчет Доррин. – Как я сразу не догадался? Это твой сын?
   Женщина не поднимает глаз, но он видит в них слезы.
   – Это твоя тайна, – качает головой юноша и касается ее плеча. – Коли так, ты тем более ничего мне не должна.
   – А Черные, они все такие, как ты? – спрашивает Шина, подняв, наконец, голову и взглянув ему в глаза. На ее щеках видны потеки слез.
   – Люди-то они в большинстве своем хорошие... но нет, не такие.
   – И они тебя выслали?
   Доррин кивает.
   – Почему?
   – Кое на что мы с ними смотрим по-разному. А им, как и большинству людей, все чуждое представляется злом.
   Он встает и направляется к двери.
   На лестнице, на полпути вниз, стоит Гонсар.
   – Мальчик должен поправиться, – тихо говорит Доррин.
   – Сколько я тебе должен? – сварливо спрашивает тележный мастер.
   – Ничего... – Доррин молчит, а потом добавляет: – Разве что захочешь загрузить Яррла дополнительными заказами.
   Он выходит на крыльцо, где стоит Шина.
   – Я дала твоей лошади воды и зерна, – говорит женщина.
   – Спасибо.
   Забравшись в седло, юноша едет в сторону кузницы. Шина провожает его взглядом.

LIV

   – Они снова подняли пошлины, – заявляет рослый Черный маг, открывая собрание.
   – Это еще не самое страшное. Хуже другое – Белые хотят потопить все суда контрабандистов, способные нарушить блокаду, – невозмутимым тоном произносит стройная темноволосая женщина. – Норландцы не станут доставлять зерно на Край Земли, рискуя своими судами, если мы не предпримем мер против Белого флота.
   – А почему мы этого не делаем?
   – Потому что единственное наше реальное оружие – это ветра, но даже я не могу устроить больше двух крупных штормов, не превратив Отшельничий снова в пустыню... или в болото, – разводит руками маг воздуха. – Или не придав Джеслеку еще больше силы, чем та, какая потребовалась на возведение гор. Мы и так дали ему слишком много.
   – Так что же нам, умирать с голоду? Или отказаться от гармонии лишь для того, чтобы Белый не становился сильнее?
   – Я отказался от большего, чем любой из вас, – от гораздо большего! А голод нам не грозит. У нас есть сады, у реки Фейн выращивают пшеницу, и ячменя на острове более чем достаточно.
   – Тьма, Оран! Никто и не упомнит, когда нам приходилось питаться ячменем... А почему мы не можем расширить посевы пшеницы?
   – Почва не подготовлена. Это требует огромных усилий целителей, что лишь укрепит фэрхэвенскую сторону Равновесия, – отвечает Оран, утирая лоб.
   – У тебя сплошь демоном подсказанные отговорки. Послушать, так мы ничего не можем поделать!
   – А не ты ли громче всех возражал против строительства боевых кораблей?
   – А как нам воевать? Ветра использовать мы не можем – во всяком случае, у нас уже давным-давно нет мага, который отважился бы это сделать. Применять порох или каммабарк против Белых бессмысленно – они подорвут его на расстоянии, и мы попросту взлетим на воздух. И любой наш корабль Белые сожгут прежде, чем он успеет сблизиться с их судном для абордажного боя. Конечно, на суше черное железо служит прекрасной защитой, но на море нам в рукопашную не вступить. Как же быть?
   Оран пожимает плечами:
   – Мы можем поручить некоторым целителям поработать над старейшими полями в долине Фейна.
   – А как насчет строевого леса? Мы же...
   – Знаю.
   – А куда будем девать излишки шерсти?
   – А как насчет тех, тронутых хаосом, которые отосланы в Кандар, Нолдру или Хамор? – спрашивает седовласый страж.
   – Нам не обязательно принимать решение немедленно, – напоминает маг воздуха.
   – Не обязательно, – доносится из угла спокойный голос, – но и проволочками мы ничего не добьемся. Не думаешь же ты, что через год или два все уладится само собой?..
   Оран снова утирает лоб.

LV

   Поскольку Доррин встал позже, чем обычно, он торопится и последний ломтик сыра проглатывает почти не жуя. Исцеление оказалось более трудным чем ему думалось, а он после этого еще и вернулся прямо в кузницу. Плечи его ноют до сих пор. И добавляется тупая, то ослабевающая, то усиливающаяся пульсация в голове.
   – Не давись ты так, Доррин, – говорит Петра, наполняя его кружку теплым сидром. – Папа знает, как ты устал. А вот Джерролу в прошлую ночь было гораздо лучше.
   С улицы доносятся голоса и конское ржание. В единственное кухонное окошко видна въезжающая во двор подвода, такая тяжеленная, что ее колеса оставляют глубокую колею.
   – Э, да это Венн, Гонсаров работник! Интересно, с чем он пожаловал?
   Допив сидр, Доррин поспешно выходит на крыльцо.
   – У меня тут целый воз работы для твоего хозяина! Заказы Гонсара.
   – Я ему скажу, – говорит Доррин. – А потом, если хочешь, помогу тебе разгрузиться.
   На подводе громоздится целая гора ломаных деталей.
   – Это было бы здорово! – кивает Венн. – От помощи не откажусь.
   Когда Доррин заходит в кузницу, Яррл указывает уже горячими щипцами на его фартук.
   – Целитель ты или нет, приятель, но пора браться за работу.
   – Там приехал Гонсаров работник. Он хочет поговорить с тобой: вроде бы у него куча заказов.
   – От Гонсара? Но ведь этот скаредный недоумок заявил, что я слишком много запрашиваю. Сказал, что обратится ко мне, когда ночью солнце взойдет. Правда, он тогда нализался... – Яррл качает головой и откладывает инструмент. – Ну пошли, глянем что к чему.
   Доррин следует за кузнецом во двор.
   – Это то, о чем вы толковали с Гонсаром на той восьмидневке, – как ни в чем не бывало поясняет работник, глядя на сухие листья у крыльца и ковыряя сапогом глину. – Хозяин-то мой сказал, что согласен на твою цену.
   Яррл переводит взгляд с нагруженной подводы на возницу, а потом на Доррина.
   – Столько сразу мне не осилить.
   – Это мастер Гонсар понимает. Когда сделаешь часть, дай знать ему или мне. Мы заберем, что будет готово. И расплачиваться будем по частям.
   – Подходит. Сделаю все в лучшем виде.
   – Я помогу с разгрузкой, – вызывается Доррин.
   – Давай. Надо бы и Петру кликнуть, – ворчит Яррл, открывая дверь кузницы пошире.
   Вчетвером – отец с дочкой и двое подмастерьев – они разгружают воз.
   – Ах, Гонсар... будь он неладен, – бормочет кузнец, проводив взглядом укатившую подводу, и переводит глаза на Доррина: – Твоих рук дело?
   Юноша мнется. Петра лукаво улыбается.
   Доррин хотел было уклониться от ответа, но укол головной боли заставляет его выложить всю правду:
   – Пожалуй, что и моих. Гонсар спросил, сколько с него за исцеление мальчонки. Я сперва сказал «ничего», а потом добавил, что он мог бы подбросить нам заказов.
   – Должно быть, ты до смерти его напугал, – качает головой Яррл. – Гонсар человек суровый.
   – Не такой суровый, как наш душка Доррин, – замечает Петра.
   – И вовсе я не суровый, – машет рукой юноша. – Отстань.
   – Ладно, – говорит кузнец, закрывая плечом дверь. – Пора браться за дело. Теперь придется подналечь со всем этим, – он указывает жестом на гору ломаных деталей. – Будь ты сто раз целитель, но основную работу запускать нельзя.

LVI

   За стенами «Рыжего Льва» скулит, суля холод и снег, ветер. Доррин отпивает из щербатой кружки, поглядывая на сидящую у огня на высоком табурете певицу.

 
Я смотрела, смотрела любимому вслед;
Отплывал он в далекое море;
Взмах руки обозначил прощальный привет;
Мне остались тоска и горе.
 
 
Волны вспенились белым за высокой кормой,
Так свободны и так изменчивы.
Обманул, не вернулся любимый мой,
Со свободой и морем венчанный...
 
 
Как прекрасна любовь, как бесстрашна весна,
Когда дивным цветком распускается!
Но приходит черед, увядает она
И холодной росой испаряется...
 

   – Поет неплохо, – Пергун кивает в сторону худенькой женщины в блекло-голубой блузе и юбке. – Интересно, хороша ли она в постели?
   – С чего ты об этом задумался?
   – Трактирные певички, как правило, промышляют и тем и другим. Правда, эта, похоже, не из таких.
   Доррин отпивает из кружки, глядя, как пальцы женщины скользят по струнам гитары. Ее открытое лицо усыпано почти незаметными веснушками, длинные золотистые волосы падают на грудь через левое плечо.
   – Кому известно, кто из нас из каких? Мы всего лишь фигуры на шахматной доске хаоса и гармонии, – вздыхает он.
   – Мастер Доррин, прошу прощения, но какое отношение могут столь премудрые суждения иметь к тому, переспит ли со мной эта девица или нет? – Пергун пытается иронизировать, однако Доррин, по обыкновению, этого не замечает и отвечает прямо:
   – Никакого. Но спать она с тобой не будет.
   – А ты почем знаешь? Магия подсказала? – пьяно хихикает Пергун.
   Доррин кивает, прислушиваясь к следующей песне и дивясь мелодичности голоса, способного брать такие поистине серебристые ноты.

 
Cuerra la dierre
Ne guerra dune lamonte
Rresente da lierra
Querra fasse la fronte...
 

   – Что это за язык?
   – Вроде как бристанский. Точно не скажу, а любой из языков Храма я бы узнал, – говорит Доррин. Он пьет сок – это дешевле.
   – Так ты уверен, что она не захочет со мной спать? – спрашивает Пергун, вливая в себя темное пиво и поднимая кружку.
   – А ты уверен, что тебе не хватит? – насмешливо спрашивает трактирная служанка. Ох, много повидала она пьяных на своем еще недолгом веку!
   – Еще чего! – подмастерье лихо бросает на стол два медяка.
   – Ну смотри, дело твое, – предостерегает многоопытная служанка.
   – А чье же еще? Небось не маленький. Я, если хочешь знать... – он не договаривает, поскольку девушка уже упорхнула на кухню.
   – Видал красотку? Нет чтобы потолковать с посетителем по душам, так она даже монеты не взяла.
   – Заткнись, Пергун. Дай послушать песню.

 
Долго рыскали по склонам сонмы стражей грозной тучей,
Валуны они сметали, прорежали лес дремучий,
Но труды пропали втуне, не нашли в горах могучих
Юношу с душою рьяной и на лыжах ветроносных...
 

   – О чем это она?
   – Это песня про Креслина.
   – А кто он такой, этот Креслин?
   На стол со стуком, так, что расплескивается пена, ставится очередная кружка. Пергун обмакивает палец в пролившуюся жидкость и облизывает его.
   – Пивко не должно пропадать зря.
   – Гони денежки, парень.
   Пергун вручает служанке медяки. Она выразительно смотрит на Доррина, и тот понимает, что сегодня его товарищу больше не нальют.
   – Пергун, допьешь и пойдем, – говорит Доррин.
   – Куда? Домой, в холодную койку? Спать одному? Никто меня не любит... – пьяно бормочет подмастерье лесопильщика.
   – Пошли, – повторяет Доррин, допивая сок и снимая куртку со спинки стула.
   – Я это... не допил...
   – Пошли, пошли.
   – А... ладно... потопали.
   Подняв черный посох, Доррин встает. Служанка, завидев посох, непроизвольно отступает на шаг. Пергун натягивает куртку из потертой овчины и, пытаясь выпрямиться, толкает стол. Поддерживая приятеля, Доррин ведет его к выходу.
   – Пр... рекрасное пиво... – бормочет Пергун. Его шатает. Он пытается удержаться за дверной косяк, но не дотягивается и не падает лишь благодаря поддержке Доррина.
   – Держись ты... – встряхнув приятеля, Доррин направляет его в дверной проем. – Где твоя лошадь?
   – Лошадь... ха-ха... У бедных людей нет лошадей... на своих двоих т... топаем...
   Один из двух фонарей перед заведением Кирила погас на ветру, заметающем улицу мокрым снегом. Глядя в сторону темной конюшни, Доррин непроизвольно перехватывает поплотнее посох. Его сапоги плюхают по подтаявшей снежной кашице.
   – ...нет ни лошадки... ни деньжат... ни нарядов... ни девчат... – напевает Пергун, так отчаянно фальшивя, что уши Доррина словно закладывает свинцом. Юноша прикидывает, что на небольшое расстояние Меривен снесет и двоих.
   – ...ни тебе кобылы... ни красотки милой... – не унимается Пергун.
   Добравшись до конюшни, Доррин улавливает присутствие постороннего человека раньше, чем его глаза приноравливаются к полной темноте, и он непроизвольно хватается за посох обеими руками.
   В сумраке ржет Меривен. Незнакомец держит ее за повод. В другой его руке меч.
   – Вы, ребята, шли бы лучше своей дорогой, – говорит незнакомец. – Наклюкались, так ступайте спать.
   – ...ни лошадки... ни деньжат... – язык Пергуна заплетается. – А... ты... такой... кто? – подмастерье заливается пьяным смехом.
   Доррин делает шаг вперед. Внутри у него все холодеет, но отдавать Меривен этому наглому чужаку юноша не собирается.
   Кобыла снова ржет, и грабитель накидывает поводья на крюк, на котором висят веревки и деревянная лохань.
   – Жаль, парень... – клинок нацеливается Доррину в грудь. Руки Доррина реагируют сами по себе: отбив тяжелый клинок посох вращается, и другой его конец бьет нападавшего в диафрагму. Меч звякает о ведро и падает на солому. Разбойник, захрипев, отступает на полшага и оседает на грязный пол. Глаза его делаются пустыми.
   Шатаясь, Доррин бредет к выходу. В его голове вспыхивает белое пламя.
   – Дерьмо... не смешно, Доррин... – бормочет Пергун.
   Опираясь на посох, Доррин щурится и трясет головой, стараясь избавиться от слепящего света. В конце концов зрение его проясняется, хотя пульсирующая боль – такая, словно Яррл молотит его по макушке молотом, – не отпускает. Отдышавшись, он ковыляет к трактиру, отставляя на выпадающем снегу новую цепочку следов.
   – Что стряслось, целитель? – спрашивает грузный трактирщик, протирающий тряпкой стойку.
   – Там, в конюшне... грабитель. Мертвый.
   Кирил извлекает из-под стойки топор.
   – Всего один?
   – Он мертв.
   – Надеюсь, но осторожность не помешает. Форра!
   Из задней комнаты высовывается молодой парень, почти такой же грузный, как Кирил.
   С фонарем в одной руке и дубинкой в другой Форра первым входит в конюшню, где обнаруживаются два распростертых человеческих тела. Одно лежит ничком, другое навзничь.
   – Чего ты так долго... – сонно бормочет Пергун, поднимая голову... – Домой пора.
   Ткнув тело бородатого разбойника дубиной, Форра переворачивает тело, и на его лице появляется изумленное выражение.
   – Ну и ну! У него грудь пробита!
   – Там его меч, – говорит Доррин, указывая посохом.
   – Так это ты его уложил, паренек? – спрашивает Кирил, рассматривая лицо мертвеца в свете факела.
   – Я не хотел, но он угрожал убить нас и забрать мою лошадь. Она там, в стойле.
   – Ты тот самый молодой целитель, который работает подмастерьем у Яррла?
   Доррин кивает.
   – Где ж ты этому научился? – спрашивает Кирил, указывая на мертвеца.
   – В школе... нас учили... посохом... Я не могу пользоваться клинком... – ноги Доррина подгибаются, и он сползает по стенке стойла.
   – А ведь знаешь, парень, тебе причитаются деньжата. Это, – трактирщик не без удовольствия и даже с некоторым злорадством тычет в труп, – не кто иной, как Нисо, за которого Советом назначена награда. Не слишком большая, но десять золотых на дороге не валяются. Прошлой осенью он убил на пристани купца. А ты, – Кирил оборачивается к Форре, – теперь, небось, понял, почему разумный человек не станет связываться с кузнецом, даже таким тощим. Плоть и кости не устоят против того, кто кует железо.
   Здоровяк Форра переводит взгляд с мертвого тела на Доррина и утирает лоб рукавом.
   – Ворья в последнее время развелось... – зачем-то произносит он.
   – Так ведь время-то какое тяжелое, – печально качает головой трактирщик. – Белые маги лишают людей средств к существованию, а те лезут к нам, думая, что у нас есть чем поживиться.
   Ветер бросает в лицо Доррина снежные хлопья.
   – Доррин... ты ж обещал... отведи меня домой... – канючит Пергун, ухитрившийся-таки приподняться и теперь сидящий привалившись спиной к бочонку.
   – Проводи своего приятеля до дому, – говорит Кирил. – А Совету насчет награды я сам сообщу.
   – Доррин получит награду... все мы за Доррина рады... – напевает Пергун.
   – Получит, мой нализавшийся подмастерье с лесопилки, можешь не сомневаться. Или ты думаешь, кому-то захочется разозлить его и Яррла?
   Сдерживая вздох, Доррин помогает Пергуну подняться на ноги, сажает его на Меривен и вставляет посох в держатель. Пергун раскачивается на конской спине. А на улице вовсю гуляет пурга.

LVII

   Доррин держит кувалду, дожидаясь, когда Яррл вынет раскаленную заготовку из горна. Как только она оказывается на наковальне, юноша начинает наносить удары. Это продолжается до тех пор, пока железо не остывает и снова не отправляется в горн. В конце концов заготовка сплющивается до толщины сарайной петли, после чего настает черед рихтовального молота.
   На улице продолжает валить снег, но в кузнице жарко. Юноша машинально наносит удары и выполняет указания кузнеца, однако из головы не идет убитый разбойник.
   Неожиданно в кузнице появляется Петра. Обычно она дожидается перерыва в работе, но на сей раз подныривает под рычаг мехов, чтобы попасться на глаза отцу.
   – Надеюсь, дочка, ты пришла по важному делу, – ворчит кузнец, откладывая деталь в сторону.
   – Тут явились двое купцов. Они назвались членами Совета; хотят видеть тебя и Доррина.
   – Проводи их сюда, Петра. Не на кухне же принимать таких важных шишек.
   Как только девушка уходит, Яррл поворачивается к подмастерью:
   – Ну, парень, что ты еще натворил?
   – Я... убил разбойника. Кирил сказал, будто бы за него назначена награда, но...
   – Но ты решил, что это пустая болтовня?
   – Ну, я не знал...
   – Ладно, чего там. От купцов никогда не знаешь, чего ждать, такой уж народ.
   Осторожно, стараясь не запачкать дорогие плащи, в кузницу входят двое мужчин. Один – светловолосый и грузный, ростом более четырех локтей, а второй – чернявый, тощий как щепка и низенький.
   – Мастер Яррл, – кивает кузнецу здоровяк, – мое имя Финтал. Я и купец Джаслот приехали по поручению Совета. Это твой подмастерье?
   – Доррин? Ясное дело, подмастерье. Кто бы еще стал торчать в моей кузнице с кувалдой?
   – И его зовут Доррином? – не унимается Финтал.
   – Во всяком случае до этих пор он всегда откликался на это имя.
   Представитель Совета поворачивается к юноше:
   – Доррин, был ли ты прошлым вечером в «Рыжем Льве»?
   – Да, почтеннейший.
   – По словам содержателя гостиницы, на тебя напал разбойник, и ты расправился с ним при помощи посоха. Это правда?
   – Да. Мы с Пергуном уже уходили и наткнулись на него в конюшне. Он собирался забрать лошадь и угрожал нас убить. Я хотел только остановить его – убивать не собирался, но так уж вышло.
   – Должно быть, хозяин доверяет тебе, коли разрешает разъезжать на лошади, – елейным голосом замечает купец помоложе.
   – Он хороший работник, – встревает Яррл, не давая Доррину возможности исправить неточность насчет того, кому принадлежит Меривен.
   – Ну что ж, пожалуй, все ясно. Твой работник покончил с делом, долгое время заботившим Совет. Он разделался с пресловутым Нисо, грабителем и убийцей, повинным в смерти купца Сандика. Семья купца назначила через Совет награду за голову разбойника, каковую мы и вручаем.
   Купец снимает с пояса тяжелый кошель и с поклоном подает его Яррлу.
   Кузнец, даже не кивнув, принимает деньги и тут же передает Доррину.
   – Благодарю за честь и за то, что вы отличили моего работника, – говорит Яррл.
   – Всего доброго, мастер Яррл, – слегка морща нос от запаха сажи, Финтал кивает.
   Почти сразу же после ухода купцов в кузницу являются Рейса с Петрой.
   – Вот ведь надутые индюки, – хихикает девушка. – Молодой так задрал нос, что чуть не перелетел через Зилду.
   – Может, они и спесивцы, но зато не обманщики, – замечает Яррл. – Про большинство ихней братии такого не скажешь.
   – Ты правда убил разбойника? – спрашивает Рейса.
   – Он пытался отобрать Меривен.
   – Убил посохом?
   – Я... неважно себя чувствую... – пытается замять разговор Доррин.
   – Хороший кузнец и орясиной кого хочешь угробит, – смеется Яррл, – но наш паренек, убивши убийцу, расхворался.
   Рейса понимающе кивает.
   – Он ведь целитель, – говорит она – Не забывай, Яррл, он целитель.
   – Ладно, женщины, шли бы вы отсюда. У нас дел по горло, а работа – лучшее лекарство. Особливо для хворенького целителя.
   Ухмыльнувшись, Доррин начинает раздувать меха, а Яррл снова берется за щипцы.

LVIII

   Солдаты едут вверх по склону холма. По обе стороны от дороги простираются припорошенные ранним снегом луга. Справа тянется низкая каменная ограда. Впереди над гребнем кружат стервятники.
   – Дерьмо! – ворчит жилистый боец из авангарда. Несмотря на то что с покрытых снегом западных вершин дует студеный ветер, он вытирает лоб шейным платком синего спидларского цвета. – Где эти пташки, там неприятности.
   Справа от возницы едет Брид, а рядом с ним, непрерывно упражняясь с коротким мечом, – Кадара.
   – Знай вертит свой проклятущий клинок...
   – Скажи спасибо, что тебя им не тычет!
   – Ворбан, а сколько раз ее железяка спасала твою шкуру?
   Когда спидларский отряд добирается до гребня, несколько стервятников лениво поднимаются в воздух, оставив на земле обглоданные трупы. Справа стоит уткнувшийся в каменную ограду фургон.
   – Мерзавцы!
   – Никого здесь нет, – говорит командир отряда, останавливаясь у фургона. – Они уже полдня как смылись.
   На бурой листве распростерлось слегка припорошенное снегом тело толстого мужчины – судя по одеянию, спидларского купца. На его плаще расплылось темное пятно крови, а руки вытянуты, словно он пытался дотянуться до низкой стены.
   Осматривая разбитый фургон, Кадара хмурится, приметив располосованный ударом клинка рулон голубого шелка. Другой рулон, такой же, но целый, обнаруживается под сиденьем возницы.
   Проследив за ее взглядом, Брид спешивается, вручает ей поводья и опускается на колени у обочины.
   – Что ты там выглядываешь? – спрашивает командир.
   – Так, кое-что проверяю.
   – Проклятые разбойники... – ворчит Ворбан.
   – Ну, Брид, сознавайся: каким открытием ты удивишь нас сегодня?
   Брид поднимается и с абсолютно бесстрастным видом вскакивает в седло.
   – Что, плохо дело? – спрашивает, глядя на него, жилистый солдат.
   – Еще хуже, чем ты думаешь! Там след – форменный кавалерийский сапог.
   – Ну и что? – спрашивает командир, уже понимая, каков будет ответ.
   – Это не разбойники. Регулярные войска, скорее всего кертанцы.
   – Растолкуй, с чего ты вообще начал искать следы? – интересуется командир, жестом подзывая Брида поближе.
   – Кадара нашла в фургоне два рулона шелка. Ты представляешь, сколько они стоят? Настоящие разбойники забрали бы все. Осмотр дороги показал, что все они были обуты одинаково. Видел ли ты когда-нибудь, чтобы вся шайка грабителей щеголяла в одинаковых сапогах?
   – Свет и демоны! – командир трудно сглатывает. – Они просто хотели представить это преступление делом рук разбойников!
   – Вот именно.
   – Посмотрите, что там осталось, – дозволяет командир. – Покойникам их добро уже не понадобится.
   В седлах остаются лишь командир, Кадара и Брид. Остальные обшаривают фургон.
   – Отличный нож.