Модезитт Лиланд Экстон. Инженер магии

   – Помойся здесь, – предлагает жена кузнеца. – Не у колодца же в такую холодину плескаться.
   – Спасибо, хозяйка.
   – Не за что.
   Под взглядом Лидрал он отправляется в угол, где зимой стоит умывальник.
   – В умывальнике воды почти не осталось, – со смехом говорит Доррин. – Ты, наверное, нарочно предложила мне здесь помыться, чтобы я притащил ведрышко-другое.
   Он направляется к колодцу.
   – Садитесь, возьмите по ломтику хлеба, – приглашает Рейса его и Лидрал, указывая на стол. – Я открыла кое-что из заготовок. Тьме ведомо, хватит ли нам припасов до тех пор, когда деревья принесут плоды. Сдается мне, хорошего урожая ждать не приходится, и на рынке изобилия не будет.
   Одно из принесенных Доррином ведер ледяной воды она выливает в стоящий на огне большущий чайник.
   – Как ты сумела сюда попасть? – спрашивает Доррин, усевшись напротив Лидрал. – Я думал, что ты, как и писала, будешь добираться морем.
   Лукавая улыбка лишь подчеркивает темные круги под запавшими глазами и покрасневшее лицо Лидрал.
   – Пришлось подсуетиться. Между Квендом и Спидларом ходят корабли, которые не держатся у берега, а уходят в открытое море, где нет такого ледяного крошева. Говорят, это безопаснее. Так или иначе, я привезла сушеной свинины и даже кое-чего получше.
   – Она привезла ветчины, – говорит Рейса, не отворачиваясь от кухонного очага. – По нынешним временам это большая редкость. И стоит дорого.
   – А будет еще дороже, – замечает Петра.
   – Почему? – спрашивает Доррин и тут же умолкает. Ясно ведь, что раз океан к северу и западу от Дью замерз, Спидлар оказался отрезанным от западных торговых путей. Лавировать среди айсбергов, усеивающих море между Спидларом и Слиго, осмеливаются лишь немногие смельчаки. Он ежится, представив себе, каково может оказаться такое плавание. А до раннего урожая или восстановления нормального морского сообщения с Сарроннином и Сутией пройдет месяца три.
   – Я думала таким манером подзаработать деньжат, – продолжает Лидрал, сделав глоток пряного, горячего сидра. – К тому же мне вообще не нравится засиживаться подолгу на одном месте, под боком у Фрейдра. Я стала бы путешествовать даже без надежды на особую выгоду, а тут все-таки кое-чем разжилась. Для зимы, да еще такой – совсем неплохо.
   – Но дело-то, похоже, рискованное, – замечает Рейса.
   – Из-за Фэрхэвена вся нынешняя торговля – один сплошной риск. Причем ты рискуешь лишиться не только денег, но и головы, – отзывается Лидрал, отпивая еще сидра.
   Петра ставит кружку перед Доррином.
   – На. Сделала, так и быть, для тебя. Но только на сей раз.
   – Спасибо. В другой раз можешь сходить за водой.
   – Он невыносим, – притворно-жалобным тоном сообщает Петра Лидрал.
   – Он мужчина, – отзывается та.
   На кухню с потоком холодного воздуха врывается Ваос.
   – Ничего не трогай! – предупреждает его Рейса и единственной рукой наливает воду из огромного чайника в тазик. – Умоешься, тогда и за стол сядешь.
   Петра добавляет к кипятку немного холодной воды из ведра.
   – Но, Рейса, я умираю с голоду.
   – Кому сказали – мойся!
   Жалобно посмотрев на Доррина, Ваос подчиняется.
   – Обед готов? – спрашивает Яррл, плотно закрывая за собой дверь и наклоняясь, чтобы поставить в угол сапоги.
   – Будет, как только умоешься, – усмехается Рейса.
   – Иногда можно подумать, будто ты прежде была белошвейкой, – ворчит кузнец. – А пахнет-то как здорово!
   – Наша гостья привезла ветчину, – сообщает Рейса.
   – Настоящую ветчину из Клета, подкопченную на медленном огне, – добавляет Петра.
   – Ежели у нее такой запах, то каков же вкус? – мечтательно произносит кузнец, торопливо умываясь и садясь за стол.
   Лидрал с Доррином встречаются глазами и улыбаются.
   – Что там вытворяют Белые маги? – спрашивает кузнец, щедро накладывая себе ветчины.
   – Пытаются отрезать Спидлар от всего мира, но на сей счет особо в объяснения не вдаются. А вот о строительстве новых судов объявляют во всеуслышание.
   – Ну что вы все о грустном, давайте хоть поедим с удовольствием, – предлагает Рейса.
   Ваос не сводит глаз с блюда, которое передается сначала Лидрал, потом Доррину и Петре.
   – На, угощайся, – Петра ставит блюдо перед ним.
   – Спасибо, госпожа Петра.
   Ваос берет два верхних кусочка, но продолжает пожирать блюдо глазами.
   – Возьми еще, чертенок.
   Упрашивать Ваоса не приходится.
   – Хорошая ветчина, – с чувством произносит Ваос.
   – А вот я, – улыбаясь, возражает Лидрал, – люблю жареные овощи и бобы. Тем паче, что в дороге ими не полакомишься.
   Опустошив свою тарелку и допив сидр, Доррин поворачивается к Лидрал:
   – Мне надо кое-что закончить в кузнице. Давай поговорим там.
   – Под грохот молота?
   – Нет, я займусь только филированием и полировкой.
   – Он никогда не прекращает работать, – суховато замечает Рейса.
   – Во всяком случае, никто не видел его без дела, – поддерживает ее Петра.
   – Даже я, – добавляет со своего конца стола Ваос.
   – Помолчал бы лучше, – добродушно отмахивается от него Доррин.
   – Как раз это и делает человека настоящим кузнецом, – говорит Яррл. – Работа, а не пустая болтовня.
   Все три женщины смотрят на кузнеца, но тот продолжает невозмутимо жевать.
   – Дай мне хотя бы надеть куртку, – просит Лидрал. – Я, знаешь ли, не выросла среди вечных снегов.
   Доррин мог бы указать на то, что климат на Отшельничьем много мягче, чем даже в Джеллико, но он предпочитает промолчать. Потом они идут в кузницу, где юноша зажигает лампу и открывает ларь с железными деталями для игрушек.
   – Тебе не холодно? – спрашивает он.
   – Так... не очень.
   Присев на табурет, юноша крутит ногой педаль, окунает первую деталь в шлифовальную пасту и приставляет ее к точильному камню. Резкий звук заставляет Лидрал поморщиться.
   – Как ты это выносишь?
   – Привык, наверное, – отвечает юноша, продолжая под взглядом Лидрал обтачивать и полировать темный металл.
   Закончив, он складывает детали в ларь и вытирает руки висящим возле станка рваным полотенцем.
   – У тебя есть готовые игрушки?
   Карие глаза Лидрал на один миг встречаются с глазами Доррина.
   – В моей комнате есть несколько, вроде той первой. Они не такие простые, как эти. Дать тебе одну?
   Задув лампу, он выходит на холод и дожидается Лидрал, чтобы закрыть за ней дверь в кузницу.
   – Сейчас, при нынешних обстоятельствах, мне такую штуковину не продать, но как только лед сломается, я рвану в Ниетр. Это в горной Сутии, довольно далеко от Рильята, так что дотуда добираются лишь немногие торговцы. Тропы паршивые, такие узкие, что повозка не пройдет. Правда, оно, может, и к лучшему: за пару вьючных лошадей на каботажном судне запросят меньше.
   – Неужто дела так плохи? – спрашивает Доррин, зачерпывая из колодца ледяной воды и поливая ею руки.
   Лидрал ежится:
   – Неужели тебе не холодно?
   – Да, даже меня пробирает.
   В каморке Доррина Лидрал, продолжая ежиться, садится на кровать. Юноша закутывает ее в покрывало.
   – Надо же, у тебя руки уже теплые.
   – Занимаясь целительством, я кое-чему научился, – отзывается он, садясь на жесткий стул.
   – У тебя в комнате настоящая стужа, – ворчит Лидрал, поплотнее заворачиваясь в выцветшее стеганое покрывало. – Ты, должно быть, в родстве с горными котами или еще кем-нибудь из тех, кто рыскает на морозе. О чем ты спрашивал? Ах да! Дела плохи. А ты даже не ответил на мое письмо.
   – Я послал тебе ответ.
   – Как?
   – Как ты и говорила. Через Джардиша.
   – Правда? – переспрашивает Лидрал, стараясь поудобнее устроиться на жесткой койке.
   – Правда. Должен признаться, что отправил я его всего восемь дней назад, но все-таки написал и отправил. Я ведь не ждал тебя так скоро.
   – Не ждал?
   – В своих письмах ты говорила о весне.
   – Тогда я еще не знала про быстроходные суда контрабандистов.
   – Я тоже. Так как насчет модели? – спрашивает Доррин, вставая.
   – Сейчас я не могу тебе заплатить.
   – И не надо. Мы можем поступить, как в прошлый раз. Это другая модель.
   – Если такая же хорошая, как та...
   – Это тебе судить, – говорит Доррин, доставая предмет примерно в локоть длиной.
   – Что за штуковина?
   – Корабль. Заводишь вот так, наматываешь шнур на колесико...
   – А это что? – Лидрал указывает на корму.
   – Винт. Вроде крыльев ветряка, только толкает воду.
   – Не понимаю – как он действует?
   – Когда он вращается, – поясняет Доррин, – корабль отталкивается от воды и движется в этом направлении. Я смастерил его, чтобы посмотреть, сработает ли эта идея. Правда, было бы лучше, будь у меня побольше резины для шнура, но где ее взять? Резину делают только в Наклосе тамошние друиды.
   – Я слышала. Хотя сама так далеко на юг не заезжала.
   – Когда я построю корабль в натуральную величину, у него будет настоящий двигатель.
   – Двигатель?
   – Машина, которая будет вращать винт, как эта резинка.
   – Но с резинкой вроде бы проще.
   – Да, однако она годится только для модели, а никак не для настоящего судна.
   – А почему ты хочешь продать эту вещицу?
   – Я сделал другую, получше. Не на резинке, а на стальной пружине.
   – Ты меня изумляешь.
   Доррин молчит, уставясь на грубые половицы.
   – Ты работаешь в кузнице. Ты целитель и делаешь прекрасные игрушки...
   – Модели.
   – Пусть... Неважно, – она умолкает, а потом спрашивает: – Почему ты мне писал?
   – Потому... потому что я о тебе думал.
   – Присядь-ка рядом. Пожалуйста.
   Доррин садится на краешек койки и Лидрал тут же придвигается к нему поближе.
   – Я приехала повидать тебя. Не затем, чтобы заработать. И не затем, чтобы вести учтивые разговоры.
   – Я знаю. Просто чувствую себя... слишком молодым...
   Не дав юноше договорить, она заключает его в удивительно крепкие объятия, и он чувствует тепло ее губ.
   – Я скучал по тебе, – говорит Доррин после долгого поцелуя.
   – Я тоже. И не настолько уж я старше тебя. Во всяком случае, для любви наша разница в возрасте не помеха.
   – Но...
   – Посмотри на меня так, как смотришь, когда ты занят исцелением.
   Доррин и без того видит, как глубоко укоренена в ней гармония.
   – Теперь ты понимаешь?
   Он крепко обнимает ее, и их губы сливаются вновь. Как и их тела. И их души.

LXX

   – Ты невозможен... После такой ночи... – губы Лидрал касаются губ Доррина.
   – Эта ночь была только началом.
   В дверь стучат. Доррин поднимает голову. Стук повторяется.
   – Это Рейса. Если вы, голубки, способны оторваться ненадолго друг от друга, то, может, встанете и прогуляетесь на гору? Я забыла предупредить, что сегодня Ночь Совета.
   – Ночь Совета?
   – Праздник. Скоро начнут пускать фейерверки.
   Доррин с Лидрал переглядываются и покатываются со смеху.
   – Фейерверки... Нам тут только фейерверков и не хватает... – бормочет Лидрал, натягивая рубаху.
   – А что, – говорит Доррин, – по-моему, под фейерверк совсем неплохо было бы...
   Лидрал запускает в него сапогом, но он уворачивается.
   – Ладно, раз одно с другим не совместить, выйдем на морозец и посмотрим, что тут у них за фейерверки.
   Доррин нарочито стонет, однако надевает рубашку и натягивает сапоги. Когда оба уже одеты, он берет ее лицо в ладони и припадает к ее губам.
   – Считай это первым залпом.
   Рейса с Петрой стоят на вершине холма, откуда видны замерзшая река и гавань.
   – А, отважились-таки вылезти на холод?
   – Э... да... – запинаясь, отвечает Доррин.
   Женщины обмениваются понимающими взглядами. Доррин заливается краской.
   Взлетает сигнальная ракета. Вспышка света на миг очерчивает четкие тени облетевших деревьев. Лед на реке Вайль сверкает, как серебро.
   – Красиво, – голос Лидрал едва слышен за треском разрывающихся ракет. – А в честь чего все это?
   – Празднуют юбилей основания Совета. Правда, если они не найдут способа противостоять Белым магам, Совет протянет недолго.
   Доррин старательно размышляет о ракетах: что приводит их в движение и не может ли энергия черного пороха заставлять работать машины?
   Очередная ракета с треском взрывается, осыпая бархатную ночь дождем алых искр.
   – Маги не торопятся, – медленно произносит Лидрал. – Они осмотрительны и никогда не действуют нахрапом. Но зато когда начинают действовать, предпринимать что-либо, как правило, уже поздно.
   Следующая ракета распускается золотистым цветком. Доррин сжимает руку Лидрал, и та отвечает на его пожатие. Небо над гаванью снова озаряется вспышкой. Рейса заходится в кашле.
   – Пойду-ка я домой, – говорит она. – Что-то слишком холодно.
   Остальные молча дожидаются пуска последней ракеты.
   – Глупо устраивать фейерверки зимой, – замечает Петра, притопывая озябшими ногами перед тем, как повернуть к дому. – В такую стужу только под одеялом и прятаться.
   Лидрал и Доррин, переглянувшись, зажимают рты, чтобы не покатиться со смеху.
   – Доброй ночи, Петра, – говорит Лидрал, когда они подходят ко двору. – Поблагодари мать за то, что она рассказала нам про фейерверки.
   – И вам доброй ночи, голубки, – тепло отзывается Петра перед тем, как исчезнуть за дверью кухни.
   – Она славная, – Лидрал вновь сжимает руку Доррина, и они идут по промерзшему двору к его комнате.
   – Да, славная. Но ты у меня особенная.
   – Вроде фейерверка?
   Они снова смеются.
   – Мне холодно, – говорит Лидрал, заворачиваясь в стеганое одеяло.
   – Может, тебе еще фейерверк требуется?
   Их губы снова встречаются.
   Фейерверк...

LXXI

   Доррин и Лидрал стоят у сарая, на холодном, но ярком утреннем свете.
   – Хочешь взять Меривен? – спрашивает он.
   – Твою драгоценную кобылу? – она двусмысленно усмехается. В ответ Доррин быстро наклоняется и швыряет в нее пригоршню колючего снега.
   – Ты!.. – она бросается к нему и подставляет губы для поцелуя. Он закрывает глаза, наклоняется к ней... и кубарем летит в утоптанный снег. Доррин хохочет. Лидрал подбегает и протягивает ему руки в рукавицах, однако вместо того, чтобы встать, юноша валит ее вниз, себе на колени. Они целуются снова... и снова. Потом он встает, легко поднимая Лидрал.
   – А ты силен! С виду и не скажешь.
   – Это благодаря работе в кузнице. Так тебе нужна Меривен?
   – Нет. Я возьму пони, которого купила.
   – Чем сегодня займешься?
   – Торговыми делами. Посмотрю, нельзя ли здесь приобрести недорого что-нибудь путное на продажу. У меня на такие вещи чутье. В торговле оно значит не меньше, чем в кузнечном деле.
   Доррин открывает дверь сарая. Держась за руки, они заходят внутрь и снова целуются.
   – Тебе что, не надо к целительнице? – говорит Лидрал, слегка отстраняясь.
   – Еще как нужно, – вздыхает он. – Опять иметь дело с голодными детишками и сломанными костями.
   – Сломанными костями?
   – Да, причем всегда женскими. Бедняжки уверяют, что это несчастные случаи, но я-то знаю: они врут. Их бьют мужья. Время нынче тяжелое, и они срывают злобу на беззащитных.
   – И ты ничего не можешь поделать?
   – А что? Они ведь не уйдут от своих мужей. Куда им податься, особенно в такую зиму? Женщины терпят, а мужчины безобразничают еще пуще. Так уж повелось... Взять хоть тебя – ты одеваешься и ведешь себя, как мужчина. А почему ты не можешь быть торговцем, во всем оставаясь женщиной?
   – Мне думается, потому, что люди до сих пор боятся Предания.
   Доррин вручает ей потертую коричневую попону, а когда Лидрал набрасывает ее на спину серого пони, умело прилаживает седло и затягивает подпругу.
   – Ишь ты! Со времен нашей первой встречи ты в этом поднаторел. И не только в этом, – ухмыляется Лидрал.
   Доррин заливается краской.
   – А вот краснеешь ты так же, как и раньше... Я могла бы справиться и сама. Мне доводилось заниматься этим до того, как ты вообще узнал, что такое лошадь.
   – Знаю, конечно, справилась бы. Мне просто нравится делать это для тебя.
   Вручив ей поводья, Доррин начинает седлать Меривен, но неожиданно восклицает:
   – Тьма!
   – Что случилось?
   – Посох забыл. Надо будет его забрать, – говорит он, надевая на Меривен недоуздок.
   – А ты знаешь, что это тебя выдает?
   – Что?
   – Недоуздок. Говорят, никто из великих не использовал удила. Отец рассказывал, что и Креслин тоже.
   – А откуда он знает?
   – По семейным поверьям, Креслин когда-то нанимался к нашему давнему предку охранником. Вот почему Фрейдр так рьяно обихаживает в Джеллико Белых, – она усмехается. – Толку-то...
   – Нам, наверное, пора, – говорит Доррин, глядя на дверь сарая. Она тянется к нему, и они снова целуются.
   – Потом... – задыхаясь, шепчет Лидрал.
   – Обещаешь?
   Она молча улыбается. Доррин открывает дверь и смотрит ей вслед, пока она не сворачивает с главной дороги. Тогда юноша выводит Меривен и закрывает дверь.
   – Поехали, – говорит юноша, щелкая поводьями. – Надо поспешить, а то Рилла будет недовольна.

LXXII

   Оглядев сарай, но не увидев нигде серого пони Лидрал, Доррин быстро расседлывает Меривен и спешит в свою комнату, где снимает рубашку, заляпанную, когда он смешивал мед с пряностями. Теперь ее нужно стирать, а зимой, в стужу, это занятие не из приятных. Вздохнув, юноша натягивает рубаху, в которой работает в кузнице, размышляя при этом о фейерверках и о том, удастся ли ему разжиться каммабарком или черным порохом. А коли удастся, где все это хранить? Может, в старом погребе, что ниже по склону от домика Риллы?
   – Добрый день, мастер Доррин, – говорит Ваос, поднимая голову от точильного камня.
   – Добрый день.
   – Хорошо, что ты сегодня пришел пораньше, – говорит Яррл, отправляя в горн железный прут, над которым работал.
   – А что? – спрашивает Доррин, устанавливая штамп на глину возле наковальни.
   – Тут заезжал мелочной торговец... Виллумом его кличут.
   Яррл берется за щипцы и кивает в сторону мехов. Ваос, поняв без слов, что от него требуется, берется за рычаг.
   – Он говорил, будто ты обещал ему игрушку или что-то такое, – бурчит кузнец, вытаскивая заготовку из огня.
   Прежде чем она оказывается на наковальне, Доррин уже держит наготове кувалду.
   – В общем, этот малый собирается в Фенард, – бормочет кузнец, снова отправляя железяку в огонь. – И хотел узнать, не сделаешь ли ты для него несколько своих вещиц. Обещал по серебренику за штуку... особливо, если будут кораблики. Ты что-нибудь понял во всей этой белиберде?
   Известие о том, что Виллум заезжал за игрушками и предлагал неплохие деньги, не может не радовать. Сдержав желание присвистнуть, юноша машинально отмечает, что огню требуется больше воздуха. Ваос, вздохнув, налегает на рычаг.
   – Ему нравятся мои игрушки, – говорит Доррин. – Я уже сделал для него фургончик, мельницу и лесопилку. Можно смастерить и кораблик, но это немного труднее. Нужно ведь, чтобы он плавал.
   – Железный корабль потонет. И даже деревянный, если у него много железных деталей, – ворчит Яррл.
   – Не обязательно. Пустое ведро же не тонет.
   Яррл помещает заготовку на наковальню, и Доррин начинает наносить размеренные удары.
   Пару раз юноша оглядывается; ему кажется, что кто-то вошел.
   Однако никого, кроме них троих, в кузнице нет.

LXXIII

   – Мне не хочется уезжать, – говорит Лидрал, крепко обнимая Доррина. – Но я и так сильно задержалась. Мне нужно заняться делами... да и тебе тоже.
   Доррин лишь удивляется тому, как незаметно пролетело время. Лошади Лидрал – у нее есть и вторая вьючная лошадь, купленная недорого, поскольку в Спидларе нынче туго с кормами, – уже взнузданы и навьючены, но чтобы сесть на один из немногочисленных кораблей, ей нужно поторопиться. Никто не знает, когда удастся дождаться следующего. Не вымолвив ни слова, юноша тянется к ней и касается ее не руками, а тем всепроникающим черным светом, который и есть душа. Не размыкая объятий, они встают.
   Еще долго после того, как обе лошади пропадают из виду, растаяв в утреннем свете, Доррин смотрит на дорогу. Потом он умывается ледяной водой и идет седлать Меривен.
   Прикинув, что к Рилле он поспеет вовремя, юноша с довольным смешком выводит лошадь и садится в седло.
   Доррин насвистывает что-то без определенной мелодии, а копыта Меривен стучат по ледяной корке, покрывающей дорогу. Ночи еще холодные, но днем уже делается теплее, и снег подтаивает. Конечно, весну все ждут с нетерпением, но с ее приходом вся округа потонет в грязи.
   Легкий укол тоски заставляет юношу выпрямиться в седле. Он сознает, что это связано с Лидрал. Может быть, стоило попросить ее остаться? Или поехать с ней? Но чем бы он стал зарабатывать на пропитание? Сейчас он получает деньги и за работу в кузнице, и за игрушки. Когда вчера заехал Виллум, Доррин пожалел, что не успел смастерить их с полдюжины штук. У него был лишь один кораблик, далеко не лучшее изделие, однако торговец взял его с удовольствием и заплатил деньги сразу.
   Он сворачивает с главной дороги на почти непротоптанную тропку. Дым из трубы уже идет – Рилла, как всегда, поднялась рано. И денек, можно сказать, для зимней поры обещает быть теплым.
   Юноша открывает дверь и видит в передней сразу пятерых человек: трех женщин, мальчика и Фризу, похныкивающую на руках матери.
   Доррин снимает куртку.
   – Хорошо, что явился вовремя, – произносит Рилла нарочито грубоватым тоном, который не может скрыть ее озабоченности. – У Кисты понос, Вела покрылась красной сыпью, а Фриза... тебе лучше ее осмотреть. Мерга говорит, что она упала и здорово расшиблась, – целительница умолкает, смотрит на Доррина, потом добавляет: – Ну, против поноса у меня есть бринн, это помогает.
   – А звездочник есть?
   – Сушеный. Думаешь, стоит их смешать?
   – И заварить с травяным чаем. Ребекка говорила, что это действует.
   – Тьма...
   – Она не может ходить, – жалобно говорит худенькая Мерга, держащая на руках Фризу.
   – Ты что, несла ее всю дорогу? Откуда?
   – С фермы Джисла. Это два кай, мастер Доррин.
   – Фриза, ты можешь присесть вот туда, к огню? – спрашивает Доррин, указывая на табурет. В ответ слышится хныканье.
   – Помнишь мою лошадку? Будешь хорошей девочкой, отвезу тебе домой на ней.
   – Не стоит, мастер Доррин, – возражает Мерга.
   – Не нести же тебе ее обратно!
   – Сюда принесла, значит, и назад отнесу.
   Мать сажает девчушку на табурет, а юноша с трудом подавляет вздох. Девочка морщится. Молодой целитель пробегает кончиками пальцев по ее шее и чувствует, что вся спина малышки в синяках и ссадинах.
   Повернувшись к матери, он видит на ее щеке темное пятно – почти сошедший синяк. А вот по всему телу, под одеждой, таких синяков много. Причем совсем недавних.
   Неожиданный прилив гнева заставляет его встать. Несколько мгновений юноша смотрит на огонь, потом, овладев собой, говорит:
   – Сейчас, Фриза, я кое-что для тебя сделаю.
   Подойдя к шкафчику рядом со старинным очагом, где слабо тлеют уголья, он достает кувшин с толченой ивовой корой и отсыпает порошка в чашку, после чего добавляет туда травяного чая. Смесь получается препротивная на вкус, но она унимает боль и способствует заживлению шрамов и ссадин. Кроме того, воспользовавшись тем, что Рилла отвернулась, юноша сует в карман ломоть хлеба.
   – Выпей вот это, Киста, – говорит между тем целительница старухе с клюкой. – Перестань молоть чепуху и выпей.
   Рилла косится на Доррина, но тут же отводит глаза в сторону.
   – Тебе надо попить вот этого, – говорит юноша, поднося чашку Фризе. – Тут, конечно, не вкуснятина, но ты почувствуешь себя лучше.
   – Не хочу.
   – Пожалуйста, малышка, – настаивает Доррин, одновременно стараясь успокоить девочку,
   – Не...
   – Ну пожалуйста, – говорит он, глядя ей в глаза.
   – Если смогу прокатиться на лошадке.
   Юноша кивает, и она выпивает чашку в несколько глотков.
   – Ну и гадость!
   – А ты молодчина, – он встает и, повернувшись к матери, говорит: – Ей еще больно ходить. Я отвезу домой вас обеих.
   – Но... Герхальм... – Глаза Мерги наполняются ужасом.
   – Вот как раз с ним-то мне и хотелось бы потолковать. Слова Доррина холодны как лед, и всех в хижине пробирает стужа.
   В комнате повисает тишина, сохраняющаяся и после того, как Доррин выносит Фризу наружу. Он помогает Мерге забраться в седло, вручает ей дочь, дает девочке кусочек хлеба и, взявшись за повод, ведет кобылу на запад, вверх по склону холма.
   Ферма Джисла, как и говорила Мерга, находится примерно в двух кай. Рядом с амбаром и неказистым строением, похожим на курятник, стоят три маленькие, каждая на одну комнату, лачуги.
   – Вот наша хижина, – говорит Мерга дрожащим голосом, указывая на ближайший к амбару домишко.
   Сняв Фризу с лошади, Доррин сажает ее на облупившееся кирпичное крыльцо, перед перекосившейся дверью.
   – Кого там принесло? – вышедший из сарая коренастый мужчина вразвалку направляется к хижине с топором в руке.
   Доррин вынимает посох из держателя.
   – Я Доррин, целитель, который лечит твою дочку.
   – А... Тот бездельник, который морочит ей голову говорящими лошадками!
   Герхальм перехватывает топор двумя руками.
   – Зачем ты их бьешь? – спрашивает юноша, стараясь ничем не выдать своего гнева.