Незнанский Фридрих Евсеевич. Убийство на Неглинной

   Слезы уже высохли, и Вероника почти бесстрастно повторила уже известное им. Важно было просто зафиксировать все сказанное на магнитофонной ленте. После этого Щербина положил ей под руку листы протокола, где было сказано, что все записано правильно. Из-за недостатка времени не стали прокручивать ленту заново, да эта важная, в общем, формальность пока могла подождать. Вероника без колебания поставила свою подпись в конце нескольких страниц протокола.
   Затем, просительно глядя Турецкому в глаза, умоляющим голосом больного ангела напомнила о его давнем обещании не забывать ее и вообще навестить поскорее. Он дал твердое обещание - просто не мог бы в данной ситуации поступить иначе.
   РОКОВОЕ ДЕЙСТВИЕ АУДИОКАССЕТЫ
   Щербина не оправдывался, хотя прекрасно понимал, что в свете рассказанного Вероникой Моисеевной упущение с квартирой Михайлова было серьезным. Но... тому были свои причины. Петр Григорьевич начал долго и нудно объяснять Турецкому, что по данному поводу собрался чуть ли не весь городской синклит, где присутствовал и Маркашин и где было решено осмотр и обыск в квартире отложить на несколько дней, до выздоровления хозяйки. Аргументы приводились самые разные, но главным было то, что в домашнем сейфе Михайлова могли храниться документы, не подлежащие огласке. В этой связи общим решением было поручено оперативно-следственной бригаде в присутствии ряда ответственных лиц, а также супруги покойного произвести вскрытие сейфа и проследить, чтобы не произошло утечки информации. Какие, скажите, после всего этого можно предпринимать действия?..
   - А в каком состоянии квартира в настоящее время? - как бы нехотя поинтересовался Турецкий.
   - Заперта на сто замков. Вы ж видите, сколько ключей на связке? Все сейфовые.
   - А как же сестра Михайлова? - начиная раздражаться, продолжал Турецкий. - Это же, насколько я понял, и ее дом? Или по решению вашего городского синклита всем проживающим в квартире доступ в нее отныне закрыт? Так, что ли?
   - Вы задали вопрос, на который лично у меня ответа нет, - сухо ответил Щербина.
   Похоже, что контакт с ним терялся, и это было очень плохо.
   - У меня есть другое предложение, - миролюбиво после недолгих раздумий сказал Турецкий. - Давайте позвоним, может, сестра все-таки приехала. Да и похороны Михайлова, насколько я могу догадываться, не отменяются. Если ответит, представимся и попробуем изъять, с соответствующими формальностями и опираясь исключительно на показания вдовы, нужную нам кассету. Если же квартира пуста, мы попросим Маркашина дать санкцию вскрыть квартиру, произвести обыск и изъять кассету в качестве необходимого следствию вещественного доказательства. Такой вариант устраивает?
   - Далась вам эта кассета! - буркнул Щербина.
   - Не понял, Петр Григорьевич, - не поворачиваясь к собеседнику, жестко сказал Турецкий. - У вас имеются веские соображения против?
   Щербина промолчал.
   - В таком случае давайте остановимся у ближайшего телефона-автомата. Номер помните?
   - Он в деле, - хмуро ответил Щербина, и Турецкий увидел, как на шее молодого следователя выступили малиновые пятна. Значит, ему еще свойственно чувство стыда, подумал Александр Борисович, но отказался от снисхождения.
   - Жаль. Я бы такой номер телефона постоянно в голове держал. Что ж, едем в прокуратуру. Начнем танцевать от печки. - И отвернулся.
   Щербина словно бы помедлил и, вздохнув, тронул машину.
   Все оказалось достаточно просто. Квартира опечатана не была, поскольку днем, буквально через несколько часов после убийства брата, но еще, разумеется, ничего об этом не зная, из Луги, от дочки, вернулась Настасья Ильинична. О смерти Василия она узнала из вечернего сообщения "Петербургских новостей". Очнувшись после обморока и приняв солидную дозу валерьянки, валокордина и еще черт-те каких лекарств, принялась она названивать по немногим известным ей телефонам. Но, кроме сказанного по телевизору, никто так и не смог ей ничего толком объяснить. Только на другой день, дозвонившись до мэрии, смогла узнать, наконец, в каком морге находится брат и в какой больнице раненая невестка. Сказали также, чтоб о похоронах она себе голову не ломала, брат был государственным человеком, оно о нем и позаботится, ну а об остальном известят. В том смысле, когда похороны.
   К невестке, к Веронике Моисеевне, Настасью не пустили, сказали, еще рано. А про брата все молчат, хотя время идет и, по православному обычаю, пора бы уже тело предать земле.
   Все это Настасья Ильинична, оказавшаяся женщиной общительной и разговорчивой, одним махом сообщила Турецкому. Начал-то разговор Щербина, а потом охотно передал трубку Александру Борисовичу. Он заварил кашу, вот пусть, мол, сам потом и расхлебывает. Умыл руки молодой питерский следователь, ввязываться в крупные игры с начальством - не в его интересах. Да и не по чину, если быть честным перед собой.
   Турецкий же, побеседовав с пожилой, видно, женщиной и сообщив ей, что Вероника уже пришла в себя и ее можно навестить, на что сестрица, заохав, решила, что надо бы сбегать к невестке-то, покушать принести домашнего, сказал, что торопиться не нужно, а вот он, с ее разрешения, подъехал бы, чтоб решить один небольшой, но очень важный вопрос. Возражений не последовало, и Турецкий обернулся к Щербине: как он, намерен сопровождать?
   Следователь помялся и заметил, что, наверное, было бы правильно поставить об этом в известность руководство. Турецкий на это возразил, что никаких постановлений петербургского правительства ни отменять, ни нарушать не собирается. Тем более - производить теперь без необходимых санкций вскрытие чужой квартиры. Он предлагает навестить вполне конкретную гражданку Михайлову, или как там ее, Настасью Ильиничну, чтобы допросить ее и произвести в ее присутствии выемку вещдока. Есть ли тут какое-то нарушение? Чрезмерный формализм, добавил он, чаще всего губит дело.
   - Захватите лучше бланки протокола о производстве выемки, - и добавил больше для себя самого: - Если нас никто не опередил.
   После этого он позвонил Гоголеву.
   - Виктор Петрович, личная просьба, подкинь, пожалуйста, по адресу... Турецкий продиктовал адрес Михайлова, - хорошего специалиста-технаря, чтоб с телефоном повозился. На часок, не больше. Мы сейчас со следователем туда подскочим, есть желание одну мысль проверить. Сделаешь? Спасибо... Ну, вы как? - с усмешкой взглянул на Щербину. - Решились? Нет?
   - А! - с каким-то веселым отчаянием вдруг махнул тот рукой. - Поехали!
   - Вот и правильно, семь бед - один ответ...
   Настасья Ильинична оказалась действительно женщиной пожилой, но достаточно бодрой для своих шестидесяти с чем-то лет, а уж сообразительной, так совсем по-молодому. Все поняла буквально с двух слов, провела в кабинет брата и показала на аппарат. Сообщила также, что обучилась им пользоваться - включать, выключать записи звонков и разговоров, - а вот стирал все записи сам брат. Без него никому не дозволялось. Это, последнее, вселяло надежду.
   Приехавший специалист вообще не нуждался в объяснениях. Он быстро перекрутил пленку и включил воспроизведение записей.
   Послышался глуховатый голос, спрашивающий, кто звонит. Турецкий, скосив глаза на женщину, увидел, как она вздрогнула. И было от чего: вот так, неожиданно, после смерти брата услышать вдруг его голос... Далее пошел деловой разговор о каком-то совещании, назначенном в неудобное для собеседника время. Михайлов лениво отшучивался, абонент напирал на то, что будет отсутствовать Игорь Васильевич. Турецкому-то было все равно, зато он увидел достаточно заинтересованный взгляд Щербины, похоже, знал, о ком речь.
   Потом последовали еще два-три ничего особо не значащих для Турецкого разговоров. Из всего сказанного он понял лишь одно: все эти звонки были утренними. Значит, вечерние и более ранние Михайлов стер. Жаль, там могла быть интересная информация...
   И наконец... Александр сразу узнал протяжное "Алло" Вероники и сделал знак технарю остановить воспроизведение.
   - Настасья Ильинична, - повернулся он к женщине и, взяв ее под локоть, повел к двери, - я уже знаю из рассказа Вероники Моисеевны, о чем пойдет дальше речь. К сожалению или к счастью - это не для женских ушей. Я прошу вас не заставлять нас, мужиков, краснеть перед вами. Через минуту я вас приглашу.
   Он закрыл дверь и кивнул специалисту: включайте.
   Вероника была права: редкой женщине дано выслушать подобное. Но занимало его сейчас совершенно иное - голос, интонации, слова. Да, уже после нескольких матерных фраз Турецкий отчетливо узнал этот наглый тон, этот дебильно-яркий словарь. Именно этот человек, которого Рафалович назвал Рыжим, примерно в таком же духе "беседовал" с Турецким вчера ночью, и теперь Александр Борисович слышал, какой ушат с дерьмом был предназначен вице-губернатору. Хорошая получилась запись. Качественная. Ефим Юльевич будет некоторым образом шокирован. Цены нет этой записи.
   - Ну, все, - махнул рукой Турецкий, не дожидаясь окончания "монолога". - Настасья Ильинична, можно вас попросить? - и когда женщина вошла, закончил: - Как я и предполагал, это именно то, что нам позарез необходимо. Петр Григорьевич, оформите протокол изъятия вещественного доказательства. А вы, Настасья Ильинична, сделайте одолжение, попросите зайти на минутку парочку ваших соседей. Чтоб все было по закону.
   По просьбе Турецкого специалист развинтил и проверил аппарат, так сказать, "на вшивость", но ничего, слава богу, не обнаружил. Пока он этим занимался, "важняк", отведя Щербину в сторону, предложил ему дать задание криминалистам внимательнейшим образом "прокачать" с той же целью расстрелянный автомобиль Михайлова. На недоуменный взгляд следователя негромко ответил:
   - Может быть, вам еще не приходилось иметь дело с подобной техникой, а у меня имеется опыт на этот счет. И довольно горький.
   Надо сказать, что на следующий день, когда Щербина вспомнит совет Турецкого и направит в спецгараж криминалистов, те спустя какой-то час сообщат, что ими обнаружено довольно чувствительное "изделие", вмонтированное в спинку переднего правого сиденья. Того, где, вопреки правилам, предпочитал сидеть хозяин автомобиля. Данную находку Турецкий просто примет к сведению, поскольку лично для него она особого интереса уже представлять не будет...
   Но все это произойдет завтра, во второй половине дня. А сейчас, завершив дела и извинившись за беспокойство, Турецкий, Щербина и специалист из ГУВД отправились в угрозыск к Гоголеву, который уже ждал их.
   Пленку прокрутили дважды. Со стороны вполне могло показаться, что в кабинете собрались лингвисты - знатоки нецензурной лексики - так внимательно слушали они запись площадной брани, перемежаемой угрозами. И уж вовсе противоестественным было то обстоятельство, что этот бред, эта разнузданная матерщина, вопреки своему назначению, вливалась, по идее, в женское ухо. А впрочем, кто знает? А ну как эти "криминальные психологи" рассчитали таким образом, что на мужчину подобное подействует вряд ли, поскольку не впервые, да и уровень, мягко выражаясь, примитивный, зато на женщину такой обвал может и вправду подействовать сокрушительно...
   Турецкий же слушал, стараясь уловить уже знакомые интонации, и все больше убеждался, что этот самозабвенный монолог и то, что он сам слышал в свой адрес, произнесены одним лицом. Да, ошибки тут быть никак не должно.
   - Нужен старик, - как бы подводя итог, сказал Александр Борисович.
   - Ошибки нет? - почти не сомневаясь, тем не менее переспросил Гоголев.
   Турецкий отрицательно покачал головой.
   - Хорошо, сделаем. Где и когда?
   - К твоей "конторе", Виктор Петрович, - улыбнулся "важняк", - по его словам, у него идиосинкразия. А может, все-таки попробуем? Раз уж он имеет возможность позволить себе, ни перед кем не отчитываясь, пригласить в свою машину важного представителя Генеральной прокуратуры, это я его почти цитирую, отчего бы ему вот так же, свободно, без, так сказать, предрассудков не заскочить к знакомым в угрозыск? Посидеть, чайку попить, поговорить за жизнь. Именно попросту, без осложнений, да хоть и под мое честное слово, а? Или лучше все-таки на нейтральной земле? Где цветы необычайной красоты? Так?
   - Давай попробуем. Приглашу - откажется, пусть дает свой вариант.
   Щербина видел, что вокруг него происходят какие-то чрезвычайно важные вещи, но, не понимая их сути, обиженно помалкивал, а старшие товарищи не спешили почему-то вводить его в курс дела. И это было очень заметно со стороны. Турецкий и не торопился. Он делал это сознательно, поскольку прежние его подсказки немедленно вызывали у молодого следователя реакцию отторжения, и только позже тот начинал думать и соглашаться. Без конца так нельзя, надо, хотя бы слегка, и по носу щелкнуть. Шарики быстрее завертятся. К тому же Турецкий еще не решил, стоит ли приглашать Щербину на разговор с Рафаловичем. Гоголев - нужен. Он свой, а разговор с Рафаловичем будет очень неприятным для последнего. Так надо ли осложнять и без того напряженную атмосферу? Старик наверняка замкнется, станет все отрицать, жать на него нет объективной причины. Конечно, проще всего было бы произвести экспертизу по голосу, арестовать Рыжего и прижать его к стенке. Но что ему предъявлять? Хамство, телефонные угрозы? А утренняя запись есть? Записи нет. Не с чем и сравнивать. Зато имеется сам факт узнавания, и если все будет обсуждено в очень узком кругу - Гоголев когда-то гонял тамбовских, Рафалович помнил отчима Турецкого, а сам Александр Борисович только опознал голос Рыжего, - ну, куда от всего этого денешься? Поневоле придется подробно обсудить ситуацию.
   К тому же за стариком - важные сведения по Новикову, а такие вещи можно делать только добровольно. В его-то возрасте и положении. И он это сам прекрасно понимает...
   Все, решено, Щербину надо отправлять отдыхать, или куда он там хочет. До завтра. Если он достаточно умен, будет молчать об услышанном здесь, в кабинете. Если же карьерные соображения возьмут верх, наверняка позвонит Маркашину, выдаст информацию.
   Ну и пусть, в конце концов, Рафалович в настоящий момент - самое нужное, в его руках концы этого тухлого дела. Так Александру подсказывала интуиция.
   - Петр Григорьевич, - решительно встал Турецкий, - я вас сегодня, кажется, совсем замотал. - А у вас ведь наверняка масса других неотложных дел. Давайте расстанемся до завтра. Копию с этой пленки я попрошу снять и передам ее вам. По поводу всякого рода встреч пусть уж решает Виктор Петрович, а я сделаю отсюда пару звонков в Москву и отправлюсь на боковую. Значит, до утра? - сказал так, что и возразить ему было бы неудобно.
   Щербина это понял и, простившись кивком, уехал в прокуратуру.
   - Не жестко с ним? - поинтересовался Гоголев, когда с пленкой в руках вышел и криминалист. - Может, попить чего? Чаю, кофе?
   - Я б с удовольствием чего и покрепче, но давай сперва договоримся со стариком... А с этим - нет, не жестко. Он же ни разу по сути не спросил: почему, зачем, откуда известно? У него давно сформировалось собственное мнение, и другие его попросту не интересуют. Они ему жить спокойно мешают. Да ведь и мне, Петрович, лавры совсем не нужны, все ж ему оставлю. Кроме того, про что наш общий друг и приятель сказал: своих не выдаем. Какими бы они ни были. Ну давай звони, а там решим, чего нам стоит выпить - кофе, чаю или...
   Первый вариант Рафалович отверг сразу и безоговорочно. Предложил ресторан в гостинице "Нева". Отдельный кабинет. Все гарантируется. Вроде бы как компенсация.
   - Это далеко? - спросил Турецкий у Гоголева.
   - Рядом. По Литейному до Чайковского и еще три шага. Согласовано, Ефим Юльевич, - сказал в трубку. - Ваше время?.. Идет. Вместе с вами - три персоны. - И засмеялся, глядя на Турецкого. - Насколько я понимаю в апельсинах, водку, уважаемый... Договорились... Извини, Александр Борисович, - продолжил, кладя трубку, - но настырный дед все-таки старой закваски. Я, говорит, привык так, чтоб к приходу гостя стол был накрыт. С соответствующей закуской. Впрочем, может, ты предпочитаешь коньяк? Переиграть не поздно.
   - Пусть будет водка. Тем более с соответствующей закусью. Страсть как солененького захотелось...
   Рафалович выглядел весьма респектабельно. В темном двубортном костюме, при скромном галстуке и того же сиреневого цвета платочке в верхнем кармашке пиджака он вполне сходил за стандартно известного профессора вообще профессора, неважно, каких наук. И даже греко-израильский нос его выглядел солидно.
   Он был радушен, но в меру. Сразу подошедший бесшумный официант, предупредительно обернув запотевшую бутылку водки салфеткой, разлил по рюмкам, приветливо кашлянул и удалился, предоставив гостям самим заниматься своим делом.
   Рюмки были подняты и выпиты без необходимой в других ситуациях торжественности, но с достоинством: "Ваше здоровье... благодарю, ваше..." Придавив лимонной долькой маленький кусочек семги, Ефим Юльевич отправил его в рот и почти незаметным движением отложил вилку.
   - Кушайте, прошу вас, господа. У вас же весь божий день всухомятку. А от подобной пищи обязательно портятся желудок и характер.
   - Вы говорите как профессионал, - улыбнулся Гоголев.
   - А то? Я вам скажу: если бы не благословенные, но, увы, слишком короткие нэповские годы, когда мой уважаемый папаша успел дать подходящую закалку быстро растущему организму своего сына, где бы я был с той баландой, которой меня весьма охотно кормило уже государство! Не знаете? Так вот, и я тоже не знаю. Кушайте, кушайте на здоровье!
   И Турецкий с Гоголевым с большим удовольствием отдавали должное "русскому" столу Рафаловича. А старик тонко чувствовал атмосферу, слегка балагурил, вспоминая прошлое, но все это звучало, как смешные байки из чужой жизни, к которой сам он не имел ни малейшего отношения. И когда с закусками было, в общем, покончено, а три необходимых, так сказать, официальных рюмочки уютно улеглись, где им было положено, укрытые причудливым ковром, сотканным из многочисленных даров российских рек и лесов, Ефим Юльевич, видимо, решил, что преамбула удалась и можно сделать краткий перерыв для мужского разговора. Он замолчал и с выжидательным интересом посмотрел на одного, а затем на другого своего гостя.
   Турецкий с самого начала понял, что никакая хитрость со стариком не пройдет: он видит все на два аршина под ногами собеседника. И потому решил "открыть забрало".
   - Знаете, конечно, анекдот про две новости - плохую и хорошую? - и после того, как старик с улыбкой кивнул, сказал: - Начну, как положено, с плохой. На телефонной приставке бывшего вашего "вице" оказалась запись, скажем так, монолога одного хулигана. Обычное дело - матерщина и угрозы "глушануть козла", как выражается некоторая часть современной молодежи. Все бы, как говорится, ничего, да есть закавыка, Ефим Юльевич. Запись произведена примерно за час до убийства Михайлова, а голос хулигана я узнал. Опять, понимаете ли, известный вам Рыжий. Прямо не знаю, что делать.
   - Вы в этом твердо уверены? - без всякого юмора спросил старик.
   - Я прихватил копию записи. Прошу, - Александр Борисович протянул Рафаловичу кассету, куда была переписана "речь". - Можете сами прослушать на досуге. Хотя, уверяю, удовольствия она вам не доставит. Так мне кажется. Но вот вопрос в этой связи: картинка-то складывается очень нехорошая, поскольку дискредитирует уверения, - Турецкий посмотрел в упор на старика, - некоторых людей, на мой взгляд, заслуживавших, как мне было сказано нашим общим знакомым, доверия. Что посоветуете, Ефим Юльевич?
   Рафалович взял кассету, повертел ее перед глазами, зачем-то посмотрел на просвет и сунул в боковой карман пиджака.
   - Вернемся к этому вопросу чуть позже. Я должен обдумать ответ.
   - Хорошо, - кивнул Гоголев, и старик быстро, с легким прищуром взглянул на него. - Но имейте в виду - оригинал этого текста уже приобщен к делу.
   - Я понял. Вернемся к нашим баранам. Итак, вас интересует, что мог накопать за неполный рабочий день один старый и почти немощный старик? - К Рафаловичу возвращалось чувство юмора. А может, оно и не покидало его? Так я скажу: кое-что накопал-таки. Слушайте, как говорится, сюда... Турецкий с Гоголевым переглянулись. - Нужный вам Сергей Митрофанович Новиков, семьдесят первого, если не ошибаюсь, года рождения и происхождения местного, питерского, после смерти матери в семнадцатилетнем возрасте выехал в Москву на подвиги. Ну вы помните: Горбачев, перестройка, общество "Память", Россия - русским и все тому подобное. Восьмидесятые - начало девяностых. Это уже стало скучно. Но юноша нашел свое призвание - "Бей жидов!". Но так как в столице этот номер не проходил и все кончалось одними угрозами, он с друзьями-приятелями отправился на юг, в Молдавию. Какая разница, кого бить? Это я так, вы меня понимаете, за него думаю. Может быть, у него что-то было иначе. Обратно в Москву вернулся с головным ранением уже немного другой человек. Он, извините, покушал крови. Истинные патриоты, среди которых он находился, были во время вот той страшной стрельбы в вашем, - старик ткнул пальцем в Турецкого, - Белом доме. Если вы, молодые люди, читали газеты, то помните, что стреляли по живым мишеням с обеих сторон, причем ни одного снайпера из Белого дома так и не взяли. Они все ушли. Помните, рассказывали? Подвалы, подземные ходы, люки на Красной площади - сказки, одним словом. Но ведь ушли? Этот Новиков появился в родном доме сразу после той стрельбы. Нет, лично я ничего не хочу сказать о нем плохого, я его не знал. Его принял к себе в "Марс" Юра Кожухаров, кличка, извините, Кожа. Ну да, особого ума тут не надо, - ухмыльнулся Рафалович и исподлобья оглядел слушателей. - Я думаю, вам уже интересно? Ну да, и у меня когда-то была кликуха, знаете какая? Фима. Так вот, у Юры Новиков прошел хорошую школу и даже получил персональную лицензию охранника-телохранителя. "Марс" перестал существовать три года назад, народ ушел в другие, как они говорят, ЧОПы - частные охранные предприятия, большинство по своей квалификации стали личками, то есть личными телохранителями. Новикова, кстати, так говорят, взял к себе сам Михайлов. Все с этой стороны.
   - А что, есть и другая? - с улыбкой спросил Турецкий. Его интересовали не только сама информация, но и забавляла форма ее подачи.
   - И я таки думаю, что именно другая сторона дела вам будет нужней. Ну так вот, недавно, недели две назад, Новиков взял себе недельный отпуск и ездил в Москву. После возвращения неоднократно встречался и пьянствовал с ребятишками Касыма. Виктор Петрович знает, про кого речь, - уточнил он Турецкому. - Напоминаю тем, кто забыл, что все, касаемое "Марса", имело свое происхождение среди "завязавших" тамбовских. Так что теперь свой интерес вы вполне можете иметь среди наших бывших заклятых друзей, чтоб им ни дна ни покрышки. Да, и еще один момент. Как мне стало сегодня известно... - Рафалович снова обвел взглядом своих гостей. Из моих личных источников... Новиков приказал всем нам долго жить? Или не так?
   - Абсолютная истина. Как и то, что мы здесь сидим, - подтвердил Турецкий.
   - Тогда, может быть, говоря о хорошей вести, вы имели в виду эту? Старик сложил губы в иронической ухмылке.
   - Скажу так, - ушел от прямого ответа Турецкий, - этот факт и облегчил, в некоторой степени, нам поиск, и затруднил, ибо лишил, как мне сейчас совершенно ясно, самого важного свидетеля. Трудно эту весть назвать хорошей, Ефим Юльевич.
   - Так что ж вы тогда имели в виду?
   - Я подумал так, что в связи с получением нехорошей вести... Вы, надеюсь, передали этому нахальному Рыжему, что я его извинил? И ему действительно было приятно, да?.. Так вот, я полагал, что первую весть с лихвой компенсирует вторая: у вас есть великолепная возможность убедить любое лицо, которое вдруг заинтересуется этим вопросом, в своей абсолютной непричастности к данному делу. Разве это такая уж плохая весть?
   - А вы очень хитрый молодой человек, - без улыбки сказал Рафалович. Я должен подумать и над этим... Вы, надеюсь, не обидитесь, если я вас на минутку оставлю? Я хочу сделать пару звонков. Жизнь есть бизнес! А моя жизнь - тот еще бизнес! - Он подмигнул, поднимаясь из-за стола. - Кушайте. Я сейчас прикажу подавать горячее...
   Турецкий с Гоголевым медленно шли по ночному городу.
   Рафалович уехал в своем роскошном "мерседесе", гостеприимно предложив гостям развезти их по домам. Но они отказались, решив пройтись, благо жили неподалеку.
   Было довольно прохладно. Даже холодно, но, к счастью, без дождя и ветра. Шагали, размышляя над словами старика. Не было никакой уверенности, что Рафалович окончательно и навсегда порвал с криминалом - этого ему попросту не позволил бы сделать его собственный "тот еще бизнес". Но в разборках и тем более стрелках он, конечно, не участвует. Но почему бы ему не занимать такую элитарную должность в воровской иерархии, как "смотрящий"? Или хранитель "общака"? Роль судьи или банкира ему очень подходит. Не стесняется он и контактов с работниками правоохранительных органов, что говорит также о его достаточном авторитете. В определенной среде. Кстати, ведь и Грязнов, давая на старика наводку, просил не расшифровывать его. Поэтому поступили несомненно правильно, не пригласив с собой Щербину. Еще неизвестно, как повернутся дальнейшие события. А ради чьих-то амбиций рисковать ценной связью не стоило.