Ордубади Мамед. Меч и перо

   - Это я знаю, - ответил Хюсамеддин. - Итак, вы не будете мешать моей любви?
   - Поверьте, Гатиба-ханум красива, умна, образованна, из очень известной семьи, но все это не для меня. Даю вам слово поэта, я не люблю ее. Я лишь два раза пожал ей руку, того требовала от меня вежливость. Кто знает, возможно, случится так, что я буду вынужден еще раз пожать ей руку, но не принимайте это за проявление сердечных чувств. Фахреддин - мой друг детства. Он знает меня хорошо, как себя. Ему известно, что привязанность Гатибы-ханум мне не по сердцу, да и мой разум против этого.
   Хюсамеддин с жаром пожал руку Низами.
   - Я нахожусь в доме честного человека и буду говорить честно. Ваше благородство велико и мне хочется служить ему. Поскорей женитесь на своей возлюбленной Рене, потому что Гатиба, желая разлучить вас, внесла ее в список девушек, которые будут отправлены в Багдад халифу. Думаю, после того, как вы приведете ее в свой дом, эмир постыдится отнимать у мужа жену и отсылать ее в Багдад. - Он обернулся к Фахреддину: - Я уважаю тебя, молодой герой. Берегись эмира. Дильшад предназначена другому. Прошу вас, пусть этот разговор останется между нами.
   Хюсамеддин простился с Низами и Фахреддином и вышел из комнаты.
   ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОЭТА
   Смеркалось. Тепло солнечного дня постепенно отступало, теснимое порывами вечернего ветра. Время прогулок прошло. Гуляюших на берегу Гянджачая становилось все меньше и меньше.
   Низами поднялся и берегом реки направился к городу. Выйдя из ивовой рощи у мельницы Мусы, он шел к площади Санджара.
   Вдруг кто-то сзади окликнул его:
   - Уважаемый поэт, остановитесь на минутку!
   Обернувшись, Ильяс увидел, что к нему приближается старый садовник Гатибы-ханум-Салим. Голова старца тряслась.
   - Извините, что я потревожил вас.
   Низами засмеялся.
   - Вы, старый человек, должны знать: тревожить рабов Аллаха - грех.
   Салим низко поклонился.
   - Есть люди, вынуждающие меня к этому греху, который, смею утверждать, очень близок к делу богоугодному. Вы догадываетесь, о ком я говорю? Уважаемая ханум сидит там и желает вас видеть.
   - Где?
   - На обычном месте.
   - Что значит - на обычном месте?
   - Она ждет вас на поваленном стволе ивы, на котором вы всегда сидите и пишите стихи.
   - Откуда ваша ханум узнала, что я в роще?
   - Ханум каждый день следит за вами, садится после вашего ухода на ваше место и думает о вас. Вчера ханум тоже приходила в рощу и слышала, как вы с товарищами читали стихи. Она была также свидетелем ваших встреч с Реной. Поэтому хочу вас предостеречь: Гатиба-ханум очень сердита, будьте с ней осторожны и постарайтесь успокоить ее, иначе она может погубить вашу Рену. Погасите ее гнев.
   Поэт шел, внимая словам садовника и думая, как ему избавиться от назойливой любви дочери эмира. Более всего Низами беспокоило то, что против Рены замышляется недоброе.
   Когда до поваленного ствола ивы осталось шагов пятьдесят, старый садовник остановился.
   Низами пошел дальше. Девушка, увидев поэта, затрепетала. Он впервые видел ее в таком состоянии. Она поднялась, сделала несколько шагов навстречу, потом остановилась, будучи не в состоянии двигаться и все еще продолжая дрожать.
   Гатиба не решалась сказать Низами даже обычные слеша приветствия, - она была уверена в безнадежности своей любви, знала, что неразделенная любовь подобна хилому ребенку, обреченному на смерть,
   Да, она не смела лаже поздороваться, не смела вымолвить слово, так как боялась услышать от Низами страшный ответ: "Нет, не люблю".
   И все-таки в сердце Гатибы еще теплилась надежда. Она уповала на свою редкую красоту. Ей не верилось, что такой тонкий поэт останется равнодушным к ее исключительным прелестям. Она думала в душе: "Нет, нет, эта редкая красота-результат смешения арабской, греческой и тюркской крови - способна взять в плен сердце молодого поэта. Эти глаза, от которых весь мир может сойти с ума, в силах заставить биться страстью сердце молодого поэта. В этих девичьих грудях, подрагивающих как гранаты на осеннем ветру, в этих губах, соперничающих по нежности с лепестками роз, в этих волшебных черных глазах столько поэзии!.. Поэт не должен пройти мимо этого источника вдохновения".
   Гатиба сбросила с головы покрывало и, неповторимо прекрасная, облаченная в шелка, увешанная бриллиантами и жемчугами, сделала навстречу поэту еще несколько шагов.
   Низами, глядя на Гатибу, чувствовал, что к нему приближается страшная опасность. Он с ужасом подумал, удастся ли ему совладать со своим сердцем?
   Но колебание это длилось мгновение. Перед глазами его встала Рена. Он смотрел на Гатибу, но видел уже только свою возлюбленную.
   Низами чувствовал, что его откровенный разговор с Хюсамеддином стал известен дочери эмира. Об этом красноречиво свидетельствовал взгляд и весь облик девушки. Было ясно, Гатиба пришла сегодня в рощу с тем, чтобы получить от Низами окончательный ответ. Поэт видел, что попал в затруднительное положение.
   Наконец Гатиба подняла на него свои большие черные глаза.
   - Добрый вечер, - сказала она робко и тихо, протягивая Низами руку.
   Он взял девичью руку в свою и почувствовал, как она легонько дрожит, словно тонкая ветка на ветру.
   - Добрый вечер, уважаемая девушка, - ответил он смущенно. - Желаю, чтобы эта рука всегда была счастлива.
   Гатиба не отнимала своей руки у него, может, думала тем самым воспламенить сердце поэта. Она готовила ответ на его слова: "Желаю, чтобы эта рука всегда была счастлива".
   Но как нелегко начинать разговор. Гатиба понимала: стоящий перед ней поэт непоколебим, как крепость. Крылья ее желаний ломались о твердый гранит. Ей хотелось взлететь ввысь к счастью, но она по-прежнему видела себя внизу, на земле, перед непреклонным, верным своей любви юношей. Ах, как ей хотелось овладеть этой неприступной крепостью! Гатиба чувствовала, что она бессильна сделать это. Ей уже приходилось не раз убеждаться в неуязвимости и непреклоцноеги Низами,- он был неподвластен ее женским чарам Тем не менее она решила бросить в бой свои последние силы. Дочь эмира была красива и пользовалась своей красотой как оружием.
   Рука Гатибы по-прежнему оставалась в руке Низами, она не вырывала ее. Лицо девушки выражало и нежность, и печаль, и кокетство, и стыд, и ревность. Вот она зарделась, на ее глазах сверкнули слезы.
   Это была тонкая игра.
   Наконец, совладав с собой, Гатиба заговорила:
   - Прошу тебя, поэт, скажи мне что-нибудь. Можешь ли ты решительным словом сделать владелицу этой руки счастливой?
   Задав этот вопрос, Гатиба еще больше зарделась, смущенно потупила голову и уставилась на свои расшитые золотом башмачки. Вечерняя прохлада уже давала себя знать, но лоб и щеки девушки были влажны от пота. Обрамляющие лицо черные волосы походили на смоченные дождем ветки сирени.
   Поэт не знал, как быть. В голове роились мысли: "Что может быть труднее на свете, чем сказать "нет, не люблю!" девушке, которая умирает от страсти к тебе? Сказать "не люблю!" безумно влюбленной девушке - все равно что напоить ее ядом. Разве грубый отказ не нанесет девичьему сердцу страшной раны? Для девушек, гордых, как Гатиба, и уверенных в своей красоте, эти слова чудовищное оскорбление. Может ли поэт, знающий лучше всякого лекаря и философа, что такое девичье сердце - этот тайник самых тонких человеческих чувств,- грубо отвергнуть девушку, которая объясняется ему в любви?"
   Низами мучительно думал, подбирая ответ, который бы успокоил Гатибу. Он искал иных слов, чем "нет" или "да".
   Гатиба тоже размышляла, строила догадки, что ей ответит Низами. На миг она представила себя подругой - источником вдохновения поэта, - которая поможет ему создать великие произведения; отдавшись мечтам, она видела, как они вдвоем живут счастливой жизнью. Но надежда сейчас же сменилась отчаянием, сердце сжалось тоской.
   Молодые люди смотрели друг на друга, он - в смятении подыскивая ответ, она - с нетерпением ожидая, что он ответит.
   Молчание становилось тягостным.
   Низами боялся, что Гатиба повторит свой вопрос.
   - Уважаемая девушка не должна забывать, что создание семьи - важное событие в жизни людей, и оно не должно быть результатом случайности. Надо быть осторожным и предусмотрительным. Общность характеров - первое условие для соединения двух судеб. Хочу сказать также прекрасной Гатибе-ханум, что девушки и молодые люди, влюбляясь, не должны отдавать свое сердце во власть зрения. Любовь проникает в сердце через глаза, которые порой способны обмануть сердце. Мы обязаны быть осторожными и различать впечатления сердца, зрения и ума. Лишь преодолев власть поверхностных, впечатлений, человек может найти истину Мы должны следить за тем, чтобы наши сердца, глаза и ум пребывали в гармоническом согласии. Часто глаза и сердце молодого человека, вступая в союз, перестают подчиняться разуму. Порой молодые люди начинают строить свое счастье на несчастьи других. Этих людей я назвал бы тяжелобольными. Их недуг - сердечная страсть. Заботясь о том, чтобы у них во рту было сладко, они хотят напоить ядом других. У меня просьба к прекрасной Гатибе-ханум: не будем спешить, будем разумными, еще раз увидимся, еще поговорим. Не считайте, что жизнь такова, какой ее видят ваши глаза, беспрепятственная равнина. Напротив, она вся в подъемах и спусках. Жизнь это запутанные дороги, непроходимые тропинки, страшные ущелья, пропасти, ямы и овраги. Мы должны внимательно, осторожно и всесторонне изучить человека, с которым собираемся пройти по этим опасным путям. Плохой спутник бросит вас одну у пропасти или на дне ущелья и сбежит. Мы знаем немало подобных примеров. Кроме того, Люди не грибы, которые растут в лесу из земли. Нас создали наши отцы и матери, - не буду сейчас говорить об аллахе, Прежде всего мы обязаны обратиться к родителям и спросить их совета.
   Гатиба с мольбой во взоре смотрела на Ильяса.
   -- Поверь мне, поэт, - скатала она, - ни отец, ни мать не станут мешать моему счастью. Ты сам знаешь, им все известно.
   Низами хорошо понимал: если он даже ответит согласием на любовь Гатибы, все равно их браку не бывать; эмир Инанч любыми обманными средствами старался перетянуть на свою сторону лиц, пользующихся влиянием у народа, и с их помощью обрести былое величие. Правитель Гянджи поощрял увлечение дочери молодым поэтом и в то же время обещал ее Хюсамеддину. Он собирался отправить Дилъшад в Багдад халифу и в то же время водил за нос Фахреддина, не препятствуя его встречам с возлюбленной.
   Гатиба плохо разбиралась в лицемерной политике своего отца, потому и уверяла Низами в том, что ее родители не будут чинить им препятствий.
   Гатиба волновалась, голос ее срывался.
   - Сегодня я решила получить окончательный ответ от поэта, - сказала она.
   Низами задумался.
   - О чем ты размышляешь? - спросила Гатиба.
   - Я думаю, порядочно ли губить одно сердце, желая сделать счастливым другое? Если бы природа создала человеческое сердце так, чтобы оно могло разорваться на две части, я бы не страдал.
   Гатиба смекнула, что хочет сказать поэт.
   - Какая девушка согласится делить сердце молодого человека с другой?! возразила она.
   - Пойми, нехорошо, когда некоторые красивые девушки требуют у молодых людей сердце, не имея,на него права! Что поделаешь?! Сердце - не яблоко, которое можно отобрать у одного и отдать другому.
   -- Скажи правду, ты не хочешь отдать мне свое сердце?
   - Порой, чтобы сказать одному правду, другому приходится говорить ложь. Но моя совесть не позволяет мне поступать так. Такова правда.
   - Я полюбила тебя не только как красивого, приятного молодого человека, но и как талантливого поэта.
   - По-моему, вы переоцениваете заслуги бедного поэта. Я не достоин такого почитания. Скажите сами, могу ли я обмануть девушку, которая питает ко мне подобное уважение и любовь?
   Гатиба сжала руку Низами.
   - Я хочу быть источником твоего вдохновения, - прошептала она. - Я мечтаю вдохновлять тебя на чудесные стихи. Я хочу, чтобы редчайшие жемчужины, добытые со дна безбрежного моря твоего таланта, украшали не крестьянскую девушку, а меня, дочь правителя Гянджи. Иначе говоря, я мечтаю разделить с тобой славу, которую ты завоюешь на Востоке. Я не хочу, чтобы написанные тобой книги гнили в комнате, стены которой обмазаны саманной глиной, Я мечтаю вырвать тебя из лачуги, из бедняцких стен и сделать хозяином высоких дворцов, особняков, имений, хочу, чтобы ты жил в пышности и богатстве. Я хочу, чтобы ты прославил знаменитую на Востоке красавицу Гатибу. Ты станешь личным поэтом моего деда святейшего халифа Мустаршидбиллаха, покоришь Багдад и удостоишься чести, какой были удостоены знаменитые поэты Абу Навас и Абулятахийя. После этого твои стихи будут слушать не глухие, безмолвные леса, а роскошные дворцы халифов-аббасидов.
   Гатиба говорила о богатстве, доворцах, имениях. Низами рассеянно слушал, гневаясь и посмеиваясь в душе. Гатиба считает его бедняком, говорит о бедности его дома, а Рену презрительно называет крестьянкой. Разве это не оскорбление?
   Он прочел Гатибе такие стихи.
   Неимущий, но счастливый, неспроста слыву поэтом,
   Пусть иной владеет миром, я свободен в мире этом.
   Только истине привержен, строки мечу высшей пробой,
   Не боюсь крушенья мира, ибо сам я - мир особый.
   Если люди, погибая, обратятся к жизни тленной,
   Если мир, крушась и рушась, припадет с мольбой к вселенной,
   Я мольбою не унижусь, пусть слепая смерть грозится,
   Пусть идет беда любая, воин - я, готов сразиться.
   Дочь эмира, почувствовав обиду поэта, поспешила успокоить
   - Ты напрасно придаешь моим словам иной смысл. Я хотела возвысить тебя, но не оскорбить. Что делать? Если ты ищешь повод отвергнуть меня, можешь искажать мои слова. К тому же это тебе не трудно, - ты поэт, человек искусства.
   Гатиба говорила долго. Она читала наизусть любовные стихи, плакала, смеялась, кокетничала, гневалась. Но ей не удалось получить от Низами желаемого ответа. В конце концов, вырвав свою руку из его руки, она, вся в слезах, хотела убежать.
   - Девичье чувство недолговечно, - сказал Ильяс. - Девушки быстро влюбляются, но так же быстро охладевают к возлюбленному.
   Он попрощался и ушел.
   Гатиба долго смотрела ему вслед, потом вернулась к поваленному стволу ивы, села и погрузилась в размышления. Мозг ее начал воспламеняться, мысли лихорадочно заработали, в сердце пробудилось желание мстить. О, как она унижена! Позор!
   Хюсамеддин, стоя неподалеку, слышал весь разговор Гатибы и Низами. В душе его ожила надежда. Ему понравились разумные слова поэта о создании семьи. "Низами прав, - думал он. - Трудно отобрать сердце у одной и отдать другой". Но эта истина не могла окончательно образумить Хюсамеддина,- он сам безумно любил Гатибу, и философия была неспособна излечить его сердце.
   Поведение Низами понравилось Хюсамеддину. Вспоминая разговор с поэтом, происшедший несколько дней назад, он думал, что молодой человек ведет себя искренне. Хюсамедин подошел к Гатибе и поклонился.
   - Добрый вечер! Гатиба обернулась.
   - Здравствуй, Хюсамеддин. Ступай, скажи слугам, пусть принесут мой тахтреван.
   - Здесь густой лес, ветки деревьев не позволят нести на плечах тахтреван. Я предлагаю вам пройтись и поговорить. Гатиба поднялась со ствола ивы.
   - Мне кажется, - продолжал Хюсамеддин, - сегодня ханум совершила прогулку в лес, чтобы навеки проститься с этой ивой.
   Глаза Гатибы сверкнули гневом.
   - Ты, кажется, считаешь себя героем? Однако наносить раны уже раненому человеку недостойно мужчины и героя!
   - Я не собирался причинять вам боль, хотел лишь, чтобы вы осмыслили, к чему привели ваши заблуждения. Поэт хорошо сказал о том, что природа создала сердце человека так, что оно не может разорваться надвое.
   - Я не нуждаюсь в уроках философии. Природа ни при чем. Все творит человек.
   - Вам следовало еще раньше внять моим советам. Тогда бы вы не пришли сегодня на свидание к Низами и он не отвергнул бы вас столь грубо. Ответьте мне, вы по-прежнему будете любить его?
   - Нет, отныне моя любовь мертва. Верь, теперь Низами мой враг! Я не дам ему счастливо жить с его Реной. Больше того, если представится возможность, я уничтожу его. А после этого до конца своих дней буду сидеть на его могиле и плакать. Мне не забыть ни своей несчастной любви, ни пережитого оскорбления. Но тебе советую отстать от меня! Клянусь святым халатом моего деда халифа багдадского, я никого не полюблю, ни за кого не выйду замуж. Мне не удалось построить свое счастье с Низами, но я не смогу жить с другим, потому что человек любит в жизни лишь один раз. На кого бы я теперь ни смотрела, я буду видеть только его. Кого бы я ни обнимала, мне будет казаться, что я обнимаю его. Чья бы я ни была, я буду думать, что принадлежу ему. Сейчас оставь меня в покое, я не его, но и не твоя!
   Хюсамеддин иронически усмехнулся.
   - Человек, который ищет возвышенное у низменных существ, всегда должен быть готов спуститься с небес на землю.
   Гатиба не успела ответить, - появились слуги. Час назад она взбиралась в тахтреван, полная надежд на счастье, а сейчас подходила к нему оскорбленная, с навеки разбитым сердцем. Украшенный пестрыми шелками и драгоценностями тахтреван казался Гатибе гробом.
   Рабыни и служанки шли впереди пересмеиваясь, а сердце Гатибы горько плакало, сжималось болью.
   Вскоре ивовая роща осталась позади.
   Но это был не последний день, когда дочь эмира пришла сюда. Она приходила в рощу и после этого ежедневно садилась на ивовый пень, предаваясь невеселым мыслям, вспоминая прошлые дни.
   КЫЗЫЛ-АРСЛАН
   Сыновья Эльдегеза начали править Азербайджаном. Неповиновение на юго-западе страны было ликвидировано после разгрома правителя Мараги Кара-Сюнгяра.
   Когда Кызыл-Арслан, обосновавшись в Тебризе, начал заниматься делами Азербайджана, местные правители слали ему много несуразных писем о положении в управляемых имя областях. Желая удержаться на своих постах, они скрывали истинные причины недовольства подданных.
   Поэтому Низами, получив от Кызыл-Арслана письмо, посвященное вопросам поэзии и литературы, в ответном письме рассказал о положении в стране и кратко изложил причины народного недовольства.
   Низами писал, что бунты в селах и городах происходят по причине негодного государственного устройства, что страна нуждается в коренных реформах, а правители, потерявшие доверие народа, должны быть низложены.
   В письме были затронуты и другие важные вопросы. Так, Низами сообщал, что национальная культура Азербайджана находится под угрозой нападок со стороны сект и религиозных фанатиков, а творцы, создающие культурные ценности, преследуются и изгоняются местными правителями
   Ответа на письмо не последовало.
   Приятели и знакомые Низами порицали его, если не в лицо, так за глаза, говорили: "Не следовало задевать государственное устройство. Советовать хекмдарам =- большая неосторожность".
   Когда Низами писал Кызыл-Арслану, многие выражали свою солидарность с ним. Теперь же все спрятались в кусты.
   Верным Низами остался один лишь Фахреддин.
   - Отправив письмо, мы не совершили ошибки, - успокаивал он друга всякий раз, когда разговор заходил о городских сплетнях. - Если Кызыл-Арслан любит нашу страну, он должен понять нас. Мы не требуем в письме ничего, кроме счастья страны, мы желаем новому правительству успехов. Если хекмдар рассердился на это - пусть! Но мы не можем скрывать положение страны и народа. Я полностью одобряю твое письмо. Ты меня знаешь, Ильяс. Фахреддин никогда не оставит тебя одного!
   Друзья часто беседовали на эту тему.
   Однажды Фахреддин заглянул к Ильясу, чтобы справиться о здоровье Мехсети-ханум. Он нашел друга в приподнятом настроении. Казалось, и Мехсети-ханум чувствует себя лучше. Рена и Низами вывели старую поэтессу во двор на свежий воздух, и она стала читать Рене свои новые рубай.
   Низами обрадовался приходу друга.
   - Если бы ты не пришел, я послал бы за тобой!
   - Фахреддин почувствовал: произошло какое-то радостное событие. Подойдя к Мехсети-ханум, он поцеловал ее руку, справился у Рены о самочувствии и обернулся к Ильясу.
   - Твои глаза говорят о большой радости.
   Низами достал из-за пазухи толстое, похожее на тетрадь, письмо.
   - На, читай!.. - сказал он. - Пусть недалекие умы и трусы успокоятся. Никто не пострадает из-за письма, написанного Низами.
   Друзья, взяв Мехсети-ханум под руки, вошли в дом. Фахреддин дрожащими руками развернул письмо и начал читать вслух:
   "Уважаемый поэт!
   Получив Ваше письмо, я приложил его к глазам и губам. Я обрадовался так, как если бы увидел поэта лично и посидел с ним, приятно беседуя.
   Мое письмо пришло к вам с запозданием. Не считайте причиной тому мою небрежность.
   Ваше письмо, в котором Вы писали о положении в стране и настроении азербайджанского народа, имеет большое значение с точки зрения проблемы государственного устройства.
   Клянусь Вашей головой, письмо Ваше потрясло меня. Можно подумать, что мы вместе с Вами обсуждали эти вопросы, и пришли к единому мнению, - так совпадают наши взгляды. Поэт должен понять, что на столь умное, столь блестяще написанное Письмо нельзя было отвечать поспешно.
   Я внимательно прочел строчки письма, в которых изложены Ваши мысли по поводу государственного устройства. От сельджукских, хекмдаров по существу не осталось определенного государственного строя. Отсюда понятно, почему сельджуки не считались с культурным и социально-общественным уровнем народов. Азербайджанцы не могли поставить перед сельджукскими хекмдарами вопрос о своей национальной судьбе. Если бы даже сельджуки пожелали предоставить народу Азербайджана такое право, все равно у них ничего не получилось бы, ибо, когда основатель династии сельджуков в Азербайджане Тогрул-бек назначил своего брата Ибрагима Яналы правителем Азербайджана, он не дал ему никаких указаний относительно государственного устройства. В то время нельзя было поднимать вопрос об устранении в Азербайджане влияния персов и арабов, так как, когда халиф Каимбиэмриллах утвердил правительство Тогрул-бека (430 г. хиджры), он приставил к нему помощником, вернее, своим джасусом, араба по имени Хибетуллах. Поэтому ни в Азербайджане, ни в Хорезме, ни в Ираке, ни в Персии немыслимо было ставить вопрос о национальном языке, культуре, а также национальной независимости.
   Хитрая политика Тогрул-бека по отношению к Каимбиэмриллаху способствовала росту и укреплению влияния халифа во всех странах салтаната. Он отдал дочь своего брата Давуда -Арслан-ханум в жены Каимбиэмриллаху, а сам женился на его дочери Сейиде-ханум. Политическая обстановка в Азербайджане и других странах салтаната сложилась не в пользу национальных интересов народов этих стран.
   В своем письме Вы пишете о реформах в Азербайджане, проведенных после Тогрул-бека Алп-Арсланом. Откровенно признаюсь, я с интересом познакомился с историей проведения этих реформ. Но, по-моему, каждая реформа, каждое прогрессивное нововведение должны опираться на государственный строй. Если же строй сам по себе препятствует культурному развитию нации, если он не благоприятствует реформам, то последние никогда не дадут положительных результатов.
   После Тогрул-бека правил Алп-Арслан. Это был талантливый полководец, создавший обширную империю. Но и при нем не было определенного крепкого государственного строя (455 г. хиджры). Он владел громадным салтанатом, который был поделен между членами его семьи. Местные правители не подчинялись центральной власти, и это не позволяло претворить в жизнь задуманные Алп-Арсланом реформы.
   Однако я мыслю по-иному. Если нам не удастся создать единый строй правления, то есть определенный государственный строй в масштабах всего салтаната, мы, учитывая социальные и политические особенности каждой провинции, должны подумать о создании для них определенных методов правления. В этом отношении я могу дать поэту твердые гарантии. Если даже султан Тогрул не даст своего согласия, я, являясь атабеком Азербайджана, сам подумаю о создании в Азербайджане своего определенного государственного строя. Пока народ Азербайджана не признает нас своим кровным правительством, он не будет нас защищать.
   В письме Вы указываете на вражду религиозных сект в Азербайджане. Вопрос этот удручает и меня. Фанатизм и религиозная вражда сулят нам большие трудности. Мои слова подтверждаются последними событиями в Исфагане, где началась резня между суннитами и шиитами*. Я не мог воспользоваться богословской наукой для предотвращения этой бойни, так как боялся, что резня перекинется в другие страны, и поэтому был вынужден подавить распрю между суннитами и шиитами.