Ордубади Мамед. Меч и перо

   - Вы - погибель мужчин, вы - дьявольское отродье! - сказал он. - Вы обманываете их, и они, понимая это, дают водить себя за нос.
   Себа-ханум самодовольно улыбнулась.
   - Именно поэтому я совершенствуюсь в искусстве обманывать, очень ловко обманывать!..
   Сказав это, она двинулась впереди хадже Мюфида по длинному коридору, игриво покачивая бедрами, открыла дверь в комнату эмира и вошла. Увидев посторонних, она поздоровалась и застыла у двери в смиренной позе, как того требовали от рабынь. Направляясь сюда, она мечтала увидеть эмира одного и сразу же кинуться в его объятия.
   Себа-ханум стояла, не шевелясь. Эмир окинул ее взглядом.
   - Старый визирь разрешает, подойди и сядь здесь. Он хочет поговорить с тобой.
   Себа-ханум села.
   Джасусам позволили удалиться. В комнате остались эмир, старый визирь и Себа-ханум.
   Тохтамыш заговорил:
   - Себа-ханум, не думай, что для женщины достаточно обладать красотой. Мысль, движение, поступки оживляют красоту! Не будь все дело в этом, художники могли бы создать на полотне женщин еще более прекрасных, чем вы, прелестницы. Умный мужчины любят женщин главным образом не за красоту, а за их умение заставить полюбить себя. Ты это можешь. В противном случае тебе не удалось бы удостоиться чести нашего хазрета эмира. Достоверность моих слов может подтвердить сам эмир. Спроси его, и он скажет: "Себа-ханум не только красива, она может заставить полюбить себя. Ей удалось раскрыть много тайн, ибо она дорожит честью эмира". Сейчас эмир хочет дать своей прекрасной рабыне новое важное поручение. Оно имеет отношение к Фахреддину.
   Услышав имя Фахреддина, Себа-ханум вспомнила прошлое, объятия молодого человека, вспомнила, как прижималась своими губами к его губам и шептала: "Ты обнимаешь меня - и оттого я самая счастливая женщина на свете!" О, как она радовалась встречам, как лила слезы в разлуке! Ей почудилось, будто руки Фахреддина гладят ее волосы, - из груди ее вырвался блаженный вздох. Потом вдруг в ее ушах зазвучали слова, сказанные Фахреддином на последнем свидании: "Ступай, Себа, и больше не подходи ко мне. Я не могу любить девушку, которая ежедневно меняет возлюбленных".
   Себа-ханум вздрогнула, в сердце ее опять пробудилась ненависть, мозг запылал. Тряхнув головой, она твердо сказала;
   - Можете дать мне любое поручение, я готова действовать.
   Тохтамыш решил сразу же раскрыть карты.
   - Нам нужен Фахреддин. Сможешь заманить его во дворец?
   Казалось, Себа-ханум ждала этого вопроса.
   - Когда он вам нужен, днем или ночью?
   - Никто не должен знать, что он идет во дворец, Разумеется, тебе надо заманить его ночью.
   Себа-ханум вздохнула.
   - Если бы он не знал, что Дильшад увезли, ваше поручение было бы не так сложно выполнить.
   Эмир и Тохтамыш поспешили заверить женщину, что ее опасения напрасны.
   - Все было сделано тайком. Никто ничего не знает, - сказал Тохтамыш.
   Себа-ханум улыбнулась.
   - Так-то так, но ведь ожерелье Дильшад попало в руки нищих, а затем через ювелира - к Фахреддину. Ожерелье - веское доказательство того, что Дильшад увезена. Разве Фахреддин ребенок, чтобы не понять этого?
   Сообщение Себы-ханум привело эмира в волнение.
   - Откуда тебе все известно?
   - Эту новость я узнала через Низами.
   - Ты ходишь к Низами?
   - Нет, сама я там не бываю. Разве Низами позволит? У меня есть две нищенки. Я их щедро награждаю и посылаю в дом Низами просить милостыню. Известие об ожерелье принесли мне они. С помощью этих нищенок я собираюсь сделать не что большее.
   - Хвала тебе, Себа-ханум! - воскликнули в один голос эмир и Тохтамыш.
   - Завтра - праздник Фитр, - продолжала она. - В доме Джахан-бану будет большое торжество. Низами и Рена могут не прийти, но Фахреддин туда явится, в этом нет сомнений. На торжестве по случаю праздника Фитр в доме Абудьуллы я еще рлз испытаю свое счастье. Вдруг повезет. Но дело нелегкое, ибо Фахреддин уже получил от меня несколько ударов. Что поделаешь? Приказ нашего повелителя эмира надо выполнить, хотя бы ценой жизни. Допустим, Фахреддин храбрец и герой, зато я - Себа-ханум. Я заставлю его пасть на колени в этой комнате перед эмиром и молить о пощаде.
   Тохтамыш остался доволен решимостью Себы-ханум. Он пожелал ей удачи и удалился,
   Хадже Мюфид стоял за дверью в ожидании, когда Себа-хэнум расстанется с эмиром.
   Она вышла из комнаты перед рассветом.
   - Прекрасная ханум удостоилась чести, - сказал евнух, - поздравляю!
   Хадже Мюфид, шагая впереди, проводил Себу-ханум до двери ее комнаты.
   Немного погодя рабыни и служанки со свертками в руках попели эмира мыться в баню. Правитель Гянджи вступал в последний день Рамазана - месяца поста.
   Тридцатого числа месяца Рамазан в сумерках трое свидетелей пришли к хатибу Гянджи и подтвердили, что видели своими глазами месяц Шаввал.
   На следующий день в два часа после полудня к воротам эмирского дворца подкатил роскошный тахтреван, свидетельствующий о том, что из дворца должна выйти знатная персона. Жители Гянджи (они только разговелись) неособенно торопились расстаться с подвернувшимся случаем поглазеть на "запретный плод" - женщину из семьи эмира Инанча. Многие были уверены, что тахтреван предназначен для дочери эмира Гатпбы-ханум, и спешили занять удобные для наблюдения мео та. Все знали, что Гатиба, в отличие от прочих девушек дворца, не прячет лица под чадрой и не избегает показываться уличной толпе. Разъезжая в тахтреване по городу, она не позволяла задергивать занавески.
   Тахтреван стоял, а любопытная толпа запрудила соседние улицы и прогулки. Но те, кто понимал толк в подобных делах, не обращал внимания на тахтреван у ворот дворца, ибо знали, что в те дни, когда жена или дочь эмира выезжают на прогулку, на прилегающих к дворцу улицах строго-настрого запрещено появляться кому бы то ни было.
   Из ворот дворца вышел Хадже Мюфид. За ним следовала женщина, которую сопровождали две служанки и два чернокожих раба. На женщине поверх платья была накинута туника из тонкого черного шелка. Это была Себа-ханум. Она тщательно прятала от толпы лицо, так как понимала: стоит пробежать слушку, что она простая рабыня, - и толпа за тахтреваном тотчас растает.
   Опасения Себы-ханум были не напрасны. Многие гянджинцы знали, что и простой рабыне разрешено ездить в тахтреване, если она "удостоилась чести" эмира.
   С задка тахтревана сняли лестницу и приставили к подножке. Хадже Мюфид, взяв Себу-ханум за руку, помог ей подняться в тахтреван. Вслед за ней поднялись служанки. Чернокожие рабы сложили лестницу и опять привязали к задку тахтревана, затем с двух сторон взяли лошадей под уздцы, и тахтреван двинулся по улице в окружении толпы. Но занавески тахтревана по-прежнему оставались наглухо задернутыми.
   Толпа сопровождала тахтреван Себы-ханум до самого дома поэта Абульуллы.
   Сегодня Себа вошла в дом своего бывшего господина не как рабыня, а как важная ханум. Семья поэта знала, что она "удостоилась чести" эмира и теперь перед ней открыты двери его гарема.
   Младшая дочь Абульуллы Махтаб-ханум льнула к Себе-ханум больше, чем к другим женщинам, думая, что с ее помощью выйдет замуж за богатого, знатного человека.
   На торжество к Абульулле пришли Фелеки, Мюджирюддин и другие поэты и литераторы Гянджи. Низами и его жена не смогли прийти, так как не пожелали оставлять дома больную Мехсети-ханум.
   Фахреддин появился позже всех. Ему не было известно, что Себа-ханум придет в дом Абульуллы. Знай он об этом заранее, уклонился бы от приглашения.
   Увидев Себу-ханум, Фахреддин вспомнил Дильшад и решил выведать у нее что-нибудь о своей возлюбленной. Однако в памяти его тотчас всплыло, как она принесла ему ложные известия якобы от имени Дильшад, а его письмо передала эмиру, в результате чего Дильшад была лишена свободы и наказана.
   Фахреддину приходилось очень туго, - видеть Себу-ханум и не заговорить с ней было почти невозможно. Ее любимая фраза: "Я способна заставить заговорить и скалу!" - не была лишена основания.
   К нему подошел поэт Мюджирюддин.
   Себа-ханум и Махтаб-ханум, окруженные несколькими девушками и рабынями, то и дело проходили мимо них, перекидываясь между собой репликами на интимные темы. Фахреддин и Мюджирюддин были единственными холостыми молодыми людьми среди гостей.
   Поровнявшись с Фахреддином, Себа-ханум сказала:
   - Я пьяна, я упиваюсь любовью. Дайте мне вина. Возьмите меня и бросьте в огонь, только дайте моему пылающему сердцу воды. Могу разгневаться, рассердиться, но все равно я мечтаю лишь о нем. Пусть он ответит.
   Девушки, обернувшись в сторону Фахреддина и Мюджирюд-дина, засмеялись.
   Мюджирюддин подтолкнул локтем Фахреддина.
   -- Ты слышишь, Фахреддин, Себа-ханум мечтает о тебе.
   Фахреддин пропустил слова Себы-ханум мимо ушей. Тогда она вместе с девушками подошла и остановилась недалеко от тахты, на которой сидели молодые люди.
   Обращаясь к Махтаб-ханум, Себа-ханум сказала, будто имела в виду какой-то случай:
   - Я не такая наивная, чтобы поручать свои письма посредникам. Посредник в своих личных интересах может превратить мои письма в улику против меня же!
   Удар угодил в цель. Фахреддин потерял нить разговора,- уж он-то знал, что имела в виду Себа-ханум. Ему хотелось, чтобы она продолжала дальше, он уже готов был заговорить с ней, но вовремя вспомнил, что дал себе слово держаться с ней холодно.
   Мюджирюддин почувствовал колебания друга.
   - Неплохо бы развлечься,- сказал он. - Это - шайтан, но любопытный шайтан. Что если подозвать ее и поговорить!
   - Если бы было слово, более мерзкое, чем "шайтан", мы окликнули бы ее этим словом. Я не поэт и, возможно, потому не обладаю способностью чувствовать красоту так, как вы. Но мое мнение об этой особе непоколебимо. Красота этого шайтана безупречна. Если у нее есть единственный изъян, так это как раз ее шайтанство. Я никогда бы не расстался с нею. Три тысячи динаров не такие уж большие деньги. Я отдал бы их, и Джахан-бану уступила бы мне эту особу. Но шайтанство сильно снижает цену этой редкой красавицы. Если бы кто-нибудь причинил мне сотую часть того зла, которое сделала она, я давно бы того уничтожил. Несколько раз я хотел ее умертвить, и случай представлялся, но я не посмел погасить факел редкой природной красоты. Ведь меня бы проклял тот, кто видел эту прекрасную женщину, видел, но не знал, что ока обладает сердцем дьявола. Вот почему Себа жива до сих пор.
   Себа-ханум и группа девиц опять приблизились к молодым людям. На этот раз Себа-ханум похвалялись своей красотой:
   - Говорят, роза расцветает среди колючек. Вот и сейчас так... Зачем допускают колючки в общество роз?! Лицо человека, о котором я говорю, вечно передо мной. Те, кто меня порицают и не признают моей красоты, по-своему правы, ведь в ушах горемычных мой голос, более благозвучный, чем песня, может прозвучать печальнее совиного воя. Во рту людей, отравленных вином печали, даже сладкий сахар превращается в змеиный яд. Мой взор нежнее утреннего ветерка, но для раненого сердца он опаснее жала скорпиона. Это вполне естественно, - в глазах тоскующего, печального человека самый дорогой алмаз может превратиться в обычный камень. Но в этом нет вины ни утреннего ветерка, ни сладкого сахара, ни моего благозвучного голоса, ни моих похожих на сверкающие алмазы зрачков. Для потерявших голову людей мои нежные слова что острые колючки под ногами. Тень моя для здорового разумом человека дороже эликсира жизни, а для немощного духом - тяжкий груз. Было время, я ложилась спать, не повидав его,- и мне снились кошмары. Имя этого человека казалось мне самым благозвучным, оно было для меня символом любви. Но, попав в капкан любви, я поняла, что он собой представляет. Я считала его своим возлюбленным и была счастлива до тех пор, пока не раскусила его. Кому нужна подобная любовь?! Если все возлюбленные таковы, то не стоит жить на свете! Но не у меня одной разбиты мечты. Многие хотят умчаться в райские края, где сбываются грезы, и не могут, ибо не чувствуют в своих крыльях силы.
   Фахреддин больше не мог сдерживаться, так как в последних фразах Себа-ханум явно намекала на его любовь к Дильшад и крушение его грез. Кто перенесет подобное?
   - Я чувствую силу в своих крыльях, - сказал он. - Я готов хоть сейчас мчаться в заоблачные дали за счастьем, но на моем пути вечно стоит шайтан. Расправив черные крылья, он мешает мне взлететь!
   Себа-ханум подошла к Фахреддину. Наконец-то ей представился повод заговорить с ним.
   - Послушай, Фахреддин, - сказала она сурово, - я имею право ругать и проклинать тебя за то, что ты так бесчеловечно обошелся со мной и с Дилыпад. А в чем я провинилась перед тобой? За что ты на меня в обиде?
   Фахреддин, не желая затевать спор при посторонних, пригласил Себу-ханум пройтись по саду.
   - Имеешь ли ты право ругать других, когда сама достойна брани?! спросил он. - Каких только гадостей ты ни делала мне и Дильшад?! Разве не ты погубила ее и меня?
   - Дильшад никто не губил, она в добром здравии. Что касается твоей погибели, вини в этом свой же характер. Если из рая на землю спустить гурию или ангела и отдать тебе - ты я с ними не поладишь. Тебе неведомы слова, способные радовать девичье сердце. Ты требуешь от девушки то, что она вправе требовать от тебя самого. В чем причина твоей последней обиды на меня?
   - Не так давно ты явилась ко мне будто бы по поручению Дильшад, - это обман! Ты передала мое письмо эмиру, и он наказал бедную девушку. Зачем ты это сделала?
   - Я сама пострадала из-за твоего письма! Ты ничего не знаешь, поэтому оставь свои беспочвенные обвинения. Нас обеих обманули - и Дильшад, и меня. Мы ничего не знали. Марджан от твоего имени написал письмо и отдал ей. Подбила его на это Сюсан. В чем моя вина? Если ты каждой девушке даешь обещания, пытаешься любить всех сразу, они имеют
   право ревновать тебя и строить севозможные козни. Именно поэтому Сюсан заставила Марджана написать от твоего имени письмо и передать его Дильшад. Сюсан хотела пробудить в сердце девушки ненависть к тебе. Ты спросишь, зачем я обратилась к тебе от имени твоей возлюбленной? Это уж мое дело. Она ни о чем не знала. Обращаясь от имени Дильшад, я хотела получить от тебя письмо, отнести его Дильшад и доказать, что письмо, переданное Марджаном, написано во дворце по наущению Сюсан. Короче говоря, я думала помочь горю Дильшад, утешить ее. По-твоему, мои действия надо назвать предательством?! Да, письмо, которое ты через меня передал Дильшад, попало в руки эмира,- это верно. Но тебе следовало бы знать, каким образом оно очутилось у него. Тебе известно это?
   - Откуда же! Ведь я не живу во дворце.
   - А если так, - быстро продолжала Себа-ханум, - ты должен был вызвать меня и спросить: "Зачем ты предала меня?" И тогда я подробно бы все рассказала. В тот день, когда я получила от тебя письмо и хотела передать его Дильшад, за мной по указке Сюсан-ханум следил Марджан. Он подслушал многое из того, о чем мы говорили в гробнице Шейха Салеха. Когда я с твоим письмом вернулась во дворец, меня тотчас отвели в комнату хадже Мюфида, обыскали и нашли письмо. Не хочу рассказывать, как меня истязали. Посмотри на мое лицо и шею - на них еще видны следы ран, - с этими словами Себа-ханум откинула край шелковой шали и показала следы царапин на груди. Почувствовав, что Фахреддин заколебался и начинает верить ей, она продолжала вдохновенно лгать: - Я думала сделать доброе дело не ради тебя или Дильшад. Ты же знаешь, у меня неспокойный характер. Я хотела разоблачить Сюсан, а вместо этого навлекла беду на свою голову. И несчастная Дильшад пострадала. Но ничего, все это уже в прошлом. Дильшад здорова, ты - тоже. До свершения доброго дела осталось совсем немного. Одна радость способна затмить сотыю горестей.
   Кровь ударила в голову Фахреддина.
   - Ты издеваешься надо мной?!
   - Я имею на то право. Почему ты не возвращаешь девушке подаренную ей тобой некогда вещь?
   - Какую вещь?
   Себа-ханум укоризненно покачала головой.
   - Ах, Фахреддин, зачем скрывать от меня то, что известно всей Гяндже?
   - Всей Гяндже?
   - Да, я говорю об ожерелье, которое по указке Сюсан украли у Дильшад и бросили нищим перед караван-сараем "Мас'удййе". Странно, почему ты не возвращаешь его владелице? Неужели ожерелье дороже тебе, чем Дильшад?
   Фахреддин погрузился в раздумье. Итак, Дильшад не отправлена в Багдад, она живет во дворце.
   - Это известие заставляет меня иначе смотреть на тебя, - сказал он Себе-ханум.- А что думает обо мне Дильшад?
   - Она с нетерпением ждет того же, что и ты. Месяц Рамазан миновал. Эмир не отступился от своего обещания. Дильшад сообщили об этом. Тебя тоже собираются пригласить во дворец и оповестить лично. Возможно, уже завтра ты получишь письмо и явишься во дворец. Эмир объявит условия брака, и вы начнете готовиться к свадьбе. Теперь говори, ты доволен мною?
   - О, не могу передать, как! Я думал, бедную Дильшад увезли из Гянджи.
   - Избегай крайностей в своих действиях против эмира. Он не возьмет назад данного тебе обещания. Не веришь - можем сегодня же вечером пойти во дворец. Повидаешь Дильшад - успокоишься.
   - Нет, нет, я верю тебе. Но без приглашения эмира я не пойду во дворец.
   - Тоже верная мысль. Сделаем так, завтра я принесу тебе письмо, написанное собственноручно эмиром. Только не знаю, где нам встретиться.
   - Где тебе удобнее?
   - Хорошо бы в таком месте, где никто не увидит нас. - Тогда встретимся в сумерках. Приходи вечером к берегу реки. Выжди немного и иди к ивовой роще у мельницы Мусы.
   - Договорились.
   Фахреддин и Себа-ханум расстались.
   ПОЭМА "ЛЕЙЛИ И МЕДЖНУН"
   В Гянджу прибыла делегация ширваншаха Абульмузаффера, который, прослышав о скором приезде в Гянджу атабека Мухаммеда, выразил желание принять участие в подготовке встречи атабека.
   Атабек еще не выступил из Тебрнза в Северный Азербайджан, а ширваншах уже снарядил в Гянджу большую делегацию во главе с Наджмеддином, желая показать, что питает к атабеку дружеские чувства.
   Садр* делегации Наджмеддин на второй день по прибытии в Гянджу отправил Низами письмо следующего содержания:
   ______________
   * Садр - глава.
   "Уважаемый искуснейший поэт!
   Совершив небольшое путешествие из Ширвана в Гянджу, мы обретаем счастье и честь удостоиться лицезрения двух великих личностей - хазрета атабека Мухаммеда и нашего уважаемого поэта. Если почтеннейший поэт не возражает, мы хотели бы удостоиться радости видеть его и поговорить, дабы выполнить поручение нашего хагака.
   Садр делегации ширваншаха
   Наджмеддин".
   Прочитав письмо, Низами с радостью согласился принять ширванцев и назначил время. Он попросил Рену привести в порядок дом и дал знать друзьям и некоторым влиятельным людям Гянджи, чтобы они пришли и приняли участие в приеме гостей.
   Фахреддин, получив приглашение, явился к другу за несколько часов до назначенного времени, желая принять участие в подготовке к приему. Он распорядился доставить из своего дома кое-какие вещи, необходимые в подобных случаях, дал деньги для закупок на базаре.
   Рена и Низами были благодарны Фахреддину за помощь. Их удивляло лишь одно: от былой грусти и тоски Фахреддина не осталось и следа. После отъезда Дильшад они ни разу не видели его веселым. Сегодня же он был оживлен и радостен.
   Низами смекнул, что у Фахреддина есть хорошие вести.
   - Открой друзьям причину своей радости, и мы разделим ее.
   Фахреддин, восторженно сверкая глазами, пожал руку Ильяса.
   - Моя радость - предвестник будущего счастья! - воскликнул он. - Вчера мне стало известно, что Дильщад не в Багдаде, она во дворце!
   - Кто передал тебе это?! - удивился Ильяс.
   Фахреддин подробно рассказал Ильясу, как он был на приеме у Абульуллы, встретил Себу-ханум и о чем они говорили.
   - Сегодня вечером Себа принесет от эмира письмо, и мы пойдем с ней во дворец.
   - Она поведет тебя не во дворец, а на тот свет или в тюрьму,предостерег Ильяс. - Опять ты обманут. Но меня больше огорчает другое, почему ты сразу же не пришел ко мне и не расскачал обо всем? Разве ты не знаешь, какое сейчас сложное время? Едет атабек, и эмир трясется за свой пост. Он любой ценой стремится убрать из среды народа людей, которые сплачивают гянджинцев и подбивают их подавать жалобы атабеку. Из них самым неугодным эмиру человеком является мой храбрый, но простодушный друг Фахреддин. Тебя хотят убить во дворце, Себа способствует этому. А Дильшад давно в Багдаде.
   - Невероятно!
   - Это так. Уверяю тебя, Себа-ханум замышляет новое дикое преступление. Не веришь - вот письмо, прочти его. Это пишет Кызыл-Арслан, он перечисляет имена девушек, отправленных халифу, и указывает, откуда они.
   Фахреддин, быстро пробежав письмо глазами, удостоверился, что Ильяс говорит правду.
   - Я убью эту гадину! Пока Себа жива, она будет делать пакости! воскликнул он.
   - Действуй осторожно! - посоветовал Ильяс.
   На этом разговор оборвался, так как сообщили о приходе Наджмеддина.
   Фахреддин и другие аранцы, встретив шемахинцев во дворе, повели их к дому. Низами приветствовал гостей на пороге.
   - Добро пожаловать! Вы принесли в бедный дом поэта счастье и радость, сказал он. - Прошу садиться.
   Наджмеддин и его товарищи сели.
   - Весть о предстоящем приезде в Гянджу элахазрета атабека дала нам возможность удостоиться чести встретиться с представителями уважаемого хазрета Хагана! - обратился хозяин дома к гостям.
   Наджмеддин встал.
   - Еще до того, как стало известно о поездке элахазрета атабека в Гянджу, хазрет хаган собирался послать к поэту Низами свою делегацию. Когда мы отправлялись в путь, хазрет Хагаин наказал нам увезти из Гянджи драгоценный алмаз.
   Низами ответил короткой благодарностью:
   - Я весьма признателен хазрету хагану за столь высокую оценку скромного труда поэта.
   - Хазрет хаган просил нас передать уважаемому поэту свою искреннюю просьбу. Святое желание хагана заключается в том, чтобы уважаемый поэт изложил любовную историю Лейли и Меджнуна в форме поэмы.
   - Я готов исполнить желание хазрета хагана.
   - Но хазрет хаган выражает также пожелание, чтобы уважаемый поэт написал поэму не по-азербайджански, а на языке высших слоев общества, то есть по-фарсидски, ибо хазрет хаган незнаком с азербайджанским языком. Он может разговаривать и читать только по-фарсидски. Несомненно, вы лучше нас знаете, какой язык и какие стихи по душе хазрету хагану.
   Низами почувствовал, что эти слова задели его друзей-азербайджанцев. Желая предотвратить ссору, он сказала.
   - Я прекрасно понимаю мысли хагана. Несомненно, хаган прав, называя фарсидский язык языком высших слоев общества. Говоря о языке высших слоев общества, он имеет в виду свой дворец и придворных. Хазрет хаган считает своих придворных и себя представителями высшего слоя общества. Все верно. Придворные - это одно общество, а народ, живущий за стенами дворца, - совсем другое. И вам и нам известно, что придворные ширваншаха, как и сам ширваншах, не говорят по-азербайджански. Возможно, это вполне объяснимо. Вместе с тем у меня есть и другие соображения, чтобы написать поэму "Лейли и Меджнун" по-фарсидски. Люди, читающие литературу по-фарсидски, пока еще не знакомы с этой литературной формой. Великое произведение поэта Фирдоуси "Шахнамэ" следует считать скорее историческим трудом, нежели большой поэмой. Любовь описана им с большим искусством и все-таки недостаточно убедительно. Мне кажется, хазрет хаган поручил написать поэму по-фарсидски мне с тем, чтобы она послужила руководством и образцом для других поэтов, пишущих на этом языке.
   Посветлевшие лица азербайджанцев говорили о том, что ответ Низами пришелся им по душе и успокоил их. Это почувствовал и Наджмеддин. Он не мог не знать, что просьба ширваншаха заденет национальные чувства азербайджанцев. Слова Низами разогнали надвигавшуюся грозу. Это обрадовало Наджмеддина, и он перешел ко второму поручению ширваншаха.
   - Хазрет хаган, принимая во внимание ваше величие, которое несовместимо с этим убогим жилищем, отдал приказ о переезде поэта в ширванский дворец. Там поэта ждут счастье, богатство и награды. Ваше святое вдохновение обретет во дворце хагана еще более могучие крылья. Только там вы сможете стать всемирно известным поэтом. Лишь благодаря произведениям, которые вы создадите во дворце хагана, вам удастся осветить мир светом своего солнца. Только во дворце, перестав думать о презренных жизненных нуждах, вы сможете посвятить все свои мысли поэтическому творчеству. Жизнь большого поэта проходила в заботах и никчемной суете, а теперь, пребывая в объятиях блаженного спокойствия, вы создадите стихи, полные удивительных чудес и волшебства. Я считаю, стихи должны рождаться в утробе безмятежной, счастливой, жизни. Поэту нельзя общаться с толпой. Политические события времени не должны тревожить его ум.
   Многие из присутствующих думали, что Низами примет приглашение ширваншаха и переедет из Гянджи в его дворец. Все ждали его ответа.
   Ильяс с улыбкой обратился к Наджмеддииу:
   - Не сомневаюсь в том, что хазрет хаган приглашает меня к себе во дворец, чтобы возвысить. Я благодарю хазрета хагана и считаю своим долгом молить всевышнего о ниспослании ему долгих лет жизни и бесчисленных богатств. Джанаб Наджмеддин, обратив внимание на бедность моего дома, сказал: "Хазрет хаган, принимая во внимание ваше величие, которое несовместимо с этим убогим жилищем, отдал приказ о переезде поэта в ширванский дворец". Хочу ответить. Если я, бедный поэт, обладаю какими-либо достоинствами и талантом, то они родились в этом самом, убогом жилище, где вы находитесь. Эти глинобитные стены - колыбель упомянутого вами величия. Я буду растить свой талант в этой колыбели и не расстанусь с родным домом до тех пор, пека не познакомлю мир со своим творчеством. Если я действительно обладаю величием, то оно принадлежит не мне, а моему народу, ибо я - сын Азербайджана. Верно, но дворце хагана меня ждут подарки. Но богатство и дары нужны тем, кто падок до них... А для души истинного поэта это