Осс Наталия. Антиглянец

   – При чем здесь штрафы, Марин? Отправим тех, кто хорошо работает. Я считаю, это премия для редакции, – сказала Аня.
   – Не премия, а аванс. А почему только редакция должна сниматься? А маркетинг и реклама? – Затуловская отстаивала интересы своего ведомства.
   Они углубились в выяснение отношений, я сидела и ждала. В итоге написали список: Борисова, Островская, Краснова, Вера, Артюхова, Аллочка, Маша-стилист, Лиза Василенко.
   Не хватало одного человека.
   – Давайте Кузнецову впишем. Она хорошо работает, – предложила я. Несмотря на нашу стычку, у меня не было оснований это не признавать.
   – Не стоит. Кино гламурное, журнал должны представлять только хорошенькие. А у Кузнецовой возраст, – сказала Аня и вписала Любу, свою секретаршу.
   – А какие там роли? Дай почитать! – подбежала ко мне Краснова.
   – Да ролей-то нет. Так просто, для антуража будем, – я показала ей сценарий. Ролей было немного. И всего две со сло­вами.
   Подошла Лия. Заглянула через Ленкино плечо.
   – Я не пойду, – сказала Островская.
   – А я пойду. Хочу в кино сниматься. Что нам, девушкам, надо? Свои пятнадцать минут славы, – Краснова искрилась. От нее можно было заряжать аккумулятор. Она снова генерировала энергию.
   – Слушай, нам надо прически утром сделать. Я сейчас в «Дессанж» позвоню, – зашептала она, когда Островская отошла.
   – Там же будут гримеры на площадке, – я не понимала, о чем тут волноваться.
   – Они будут артистками заниматься. Нам нельзя рисковать. Надо выглядеть супергламурно! Все же посмотрят, сечешь? Это же светский фильм будет. Культовый. Представляешь, мы с тобой на премьере, в вечерних платьях… Я прямо вижу это!
   Ура, кажется, наши отношения налаживались.
   Кроме Лии, сниматься отказалась Артюхова – «У меня номер горит. Не до ваших глупостей». В итоге пришлось заменять дезертиров на девочек из маркетинга и рекламы. Эти всегда готовы.
   Утром мы тихо сидели в галерее Art-Play на улице Алексея Толстого и дрожали от возбуждения. Режиссера еще не было.
   Обычно редакционные девицы, собираясь вместе, галдели как вороны, которых стряхнули с дерева, но тут все соблюдали благоговейное молчание. Боялись даже попросить воды.
   Мы здесь чужие. На этой территории законы глянца не действовали. А какие действуют, было пока непонятно. До выяснения обстановки лучше помалкивать. Любой ассистент мог задвинуть нас в любое место. И передвигал – если мы мешали прокладывать кабель или рельсы для камеры.
   На площадке происходило движение. Ассистенты развешивали постеры, раскладывали полосы и картинки, разбрасывали журналы.
   Накануне из редакции вывезли целые мешки с атрибутами Gloss. Вчера эти вещи принадлежали только нам, а теперь стали независимыми, обрели собственную судьбу, статус реквизита и декорации. Мы чувствовали себя намного уязвимее этих предметов. Их место в фильме уже определено, а наше еще нет. И целиком зависит от режиссера, которого полагается бояться.
   Краснова, в крайней степени нервозности, терзала мобильный. У нее приступ активности. За те полчаса, что мы здесь сидели, она назначила три встречи на завтра. И все в разных концах Москвы. Я ее понимала – когда что-то делаешь, кажется, что сохраняешь контроль над ситуацией.
   Наконец Кончаловский появляется. И сразу в бесхозном и вялом до того пространстве образуется энергетический центр. Группа демонстрирует боевую готовность. Мы тоже. Но нас Кончаловский не замечает.
   Он меряет шагами площадку, осваивает поле. Так слепой полковник Аль Пачино в «Запахе женщины» примерялся к пространству, чтобы осуществить танго. Разводка сцены похожа на постановку танца. Сложный человеческий балет с участием света, тени и техники. Я впервые наблюдаю изнутри, как снимается кино.
   – Так, ты нормально выглядишь! – сказал Кончаловский, осматривая мой сценический look.
   Ага, у меня получилось! Я тут же перевела режиссерское «нормально» на язык глянца. На Алене: черное платье vintage (купила в прошлом году на распродаже); туфли Pollini (приобретены на Смоленке две недели назад); бусы Accessorize (подарила Светка). Прическа Jacques Dessange, макияж… Макияж сделан с утра в моей машине под руководством Ленки.
   – А ты иди прическу переделывать, – сказал Кончаловский Красновой. – Волосы наверх пусть поднимут.
   Четыре тысячи, потраченные Красновой сегодня утром в салоне, пропали зря. Ленка, расстроенная, поплелась в угол, где стилист доделывал грим Ирине Розановой.
   Розанова в фильме – главный редактор. Настоящий главный редактор, похожий на Ирку Полозову или Алену Долецкую из Vogue. На меня она совсем не похожа. Вернее, это я не похожа на главного редактора. Если бы здесь была Ирка, она бы сказала, что Розанова играет ее.
   Актриса Высоцкая в деревенских чулках, с плетеной корзиной прорывается в «Глянец». Наши девочки показывают ей дорогу к кабинету главного редактора. Так не бывает. Нет в природе наивных девушек, которые думают, что так можно попасть на обложку. Я, во всяком случае, не видела ни разу. Это концентрация жизни, выпаренная сценаристом и режиссером до сухого остатка. Потом, на экране, когда добавят красок, света, музыки и зрителей, получится история про то, как это бывает на самом деле.
   Тишина. Мотор! И в жутком напряжении этой тишины случается действие. Мы сидим за кадром и наблюдаем, как там, под камерой, в горячем свете ламп, наши девочки играют самих себя. Камера здесь – самое сильное организующее начало. Как только она включается, все вокруг страшно концентрируется. Жизнь напрягается до такой степени, что может порваться – от любого случайного звука, шороха, треска лампы. Поэтому так боязно нарушить тишину. Из этого концентрата варят кино.
   Мы с Красновой сидим за кадром. Наша сцена редколлегии – следующая.
   – Тебе здесь нравится? – спрашивает меня Ленка, светящаяся от счастья.
   – Очень! – говорю я.
   – Знаешь, о чем жалею? Что не стала актрисой. У меня все данные были. Как ты думаешь, еще не поздно?
   Я понимаю Краснову – я сама уже об этом подумала. Но мне поздно, а у Ленки, может, еще получится.
   – Ты потом спроси у Кончаловского. Он тебе точно все скажет. Вдруг это шанс?
   К нам подходит помощник режиссера Татьяна. Дает мне бумажки.
   – Учите пока слова.
   Я еще вчера пыталась запомнить реплики. Репетировала перед зеркалом – интересно, как это смотрится со стороны? Получалось ужасно неестественно. Как будто кривляешься на детском утреннике. Раньше вслух я читала только стихи, и кроме этой интеллигентско-занудной белла-ахмадулинской интонации ничем не владею.
   Подошел Кончаловский.
   – Кто из вас будет Роговые Очки? – ответа он не ждал. Просто внимательно осматривал меня и Ленку.
   В очках была я. Зато Краснова красивее.
   – Я уже текст выучила. Могу прочесть. – Ленка боролась за роль. У Роговых Очков слов больше. Наверное, из нее бы получилась актриса.
   – Ты будешь Очки, – сказал он и взял меня за руку. – И вы идите за мной. – Ленка двинулась следом.
   Мы вошли в интерьер «каб. главного редактора». Очень глянцево – совершенно не так, как в жизни. В нашей с Красновой жизни. А может, просто я не была в кабинете главного редактора журнала Vogue. И у них там картины, корзины с цветами, длинный стол для заседаний.
   Кончаловский приставил меня к столу.
   – Пойдешь с этой точки. Здесь остановишься, повернешься. Подашь картинку.
   Ассистент метил скотчем точки на полу. Через пару репетиций я освоилась. Оказалось, это совсем не страшно. И Андрей Сергеевич добрый. Даже не орет.
   Пришла Ира Розанова.
   – А вы меня играете! Я главный редактор Gloss, – сказала я, чтобы что-то сказать.
   – Не волнуйся. Все нормально будет. Я помогу, – она улыбнулась нам с Красновой.
   Ура, мы приняты в семью!
   – Перерыв 20 минут. После перерыва снимаем редколлегию, – и Андрей Сергеевич ушел. Лампы погасли.
   – Ленка, пошли, съедим что-нибудь. Меня уже тошнит от голода, – сказала я. Краснова молчала. – Ле-ена, не успеем пообедать.
   – Договорилась с ним, да?! Заранее? А ты сука, оказыва­ется! А казалась тихая такая, милая. Ты смотри, как быстро научилась!
   Я первый раз видела ее в таком состоянии. Перекошенную от ярости.
   – Прекрати! О чем я могла договориться? На твоих же глазах все было!
   – Ты, Борисова, считаешь, что тут все глупее тебя?! На моих глазах тебя назначили, ага! Теперь на моих глазах ты роль у меня п…здишь! Смотри – п…здой накроешься!
   – Краснова, сосчитай до десяти! Успокойся! Никто не виноват. Просто я в очках. Поэтому он и решил, что я буду. Ну, хочешь, я с Кончаловским поговорю? Не думаю, что для него это принципиально.
   Черт, почему я опять должна оправдываться?! Как же тяжело работать с девушками!
   Краснова затряслась.
   – Ах, в очках ты?! Умная очень?! Интеллектуалка, бл…дь! А я дура, да? Надо же, учила ее морду красить, косметику подбирала. Кем ты пришла в журнал, забыла? Твои маечки убогие, жир валиками на спине висит! Позорище! Над тобой же смеялись все. Когда Полозова уволилась, Волкова просила тебе никаких приглашений ее не давать – чтобы ты не дай бог никуда не приперлась в убогом своем виде, журнал не опозорила! И смотри-ка, научилась гламуру… В кино она снимается. Тебе не в кино надо, тебе к Ольховскому записываться! Попроси его морду вне очереди сделать – как главному редактору. Чтобы на фотографию поместилась. И мешки свои подрежь! Ты на бассет-хаунда похожа, с такими глазами. Это я тебе как бьюти-редактор говорю. Из лучших побуждений.
   Краснова взяла сумку.
   – Ладно, пока. Привет Кончаловскому.
   – Куда ты? А съемка как же?
   Зачем я, дура, ей это говорю, после всего, что сейчас услышала?!
   – А на х…й! И тебя, и съемку. И журнал твой ублюдочный!
   Обедала я одна. Наши девочки, объединенные работой в одном эпизоде, сидели за общим столом, где места для меня не было.
   Я жевала свои роллы и прокручивала в голове последнюю безобразную сцену. Фильм «Глянец» нагло вылезал за рамки прописанного сценария. Вернее, происходящее со мной не лезло ни в какие сюжетные рамки.
   После перерыва подошла к Кончаловскому:
   – Андрей Сергеевич, у нас замена. Девушке, которая должна была сниматься, пришлось срочно уехать. Извините, что так вышло.
   – Так давайте другую!
   Девицы тут же сбежались на зов.
   – Ты! – Кончаловский указал на Лизу. Василенко была старше всех.
   В сценарии значилось: «Вокруг редакционного стола несколько замученных женщин и одна молоденькая, копия Алины, НАСТЯ с ангельским личиком – все члены редколлегии». Получается, я тоже замученная? Старая и страшная, как лучшие пациентки Ольховского? Может быть, мне правда к нему пойти?
   А Настя – с ангельским личиком. Даже в кино у этих Насть все в порядке. Дочку главной редакторши Настю играла Ольга Арнтгольц. Я села к гримеру после нее, в кресло, нагретое юной актерской задницей. Не такой толстой, как у меня.
   Хорошо, наверное, быть актрисой. Приятно, когда тебя касаются пуховками, выверяют картинку на твоем лице. Потом прикрепляют микрофон, режиссер берет за ручку и выводит в центр кадра… Я почувствовала терапевтический эффект кино – история с Красновой уходила на второй план. А я сейчас выйду на первый.
   Не каждая актриса может похвастаться, что дебютировала у Кончаловского! И уж тем более не каждый главный редактор глянца!
   – Артистки, на площадку! На площадку! – крикнула помощник режиссера Татьяна.
   «Артистки, на площадку!» – звучит лучше, чем editor-in-chief. А что, если после «Глянца» меня заметят и снимут еще в каком-нибудь фильме?
   Это было восхитительно! И легко!
   Волновалась я только на первом дубле. И даже забыла слова. Стало стыдно, что из-за меня столько людей напрягались зря.
   – Ничего страшного. Все сначала. Мотор! – скомандовал режиссер.
   Это легко! Правда, очень легко. Говорить слова, поворачиваться, отмечать про себя, как я сейчас изящно крутанулась на каблуках, не смотреть в камеру, в камеру не смотреть! Хорошо, что платье черное, и хорошо, что я вовремя купила эти туфли.
   И Розанова помогает, подыгрывает, ведет меня, как партнер в танце, и все получается.
   Снято со второго дубля. Третий, четвертый – снимаем на всякий случай.
   Я подаю полосы Алине—Розановой, преданно заглядываю в глаза. Мои Роговые Очки – что-то вроде заместителя или ответсека. Типичная сучка-подхалимка, яркий представитель коренного населения глянцевых редакций. Мне есть с кого срисовывать роль. По Станиславскому. По Островской.
   Странно, как только я влезаю в шкуру Лии, ее угрожающая фигура становится карикатурной, как порнокомиксы манга. А кто будет всерьез дрочить на девушку из мультфильма? Так почему я до сих пор боюсь поставить ее на место?
   Кульминация сцены – конфликт между главным редактором и ее дочерью, битва стареющей стервы с ее молодым щенком. Как меня назвала сегодня Краснова – сукой? Хорошо, я буду.
   Я поняла, актерская профессия – самая развратная. Школа тщеславия. Во время съемки я думала только об одном – о себе. Только бы я получилась красиво! Дергала гримершу: поправьте макияж!
   А еще я представляла, как все придут в кино и будут смотреть на меня. На меня! Все – это значит все! И Канторович тоже. Я выйду на сцену вместе со съемочной группой – Кончаловский, я, Розанова, Высоцкая, и режиссер скажет:
   – В «Глянце» снимались культовые персонажи российского гламура. Я с удовольствием представляю молодую артистку и главного редактора журнала Gloss Алену Борисову, блестяще сыгравшую в картине роль глянцевого редактора.
   И я скромно склоню голову под аплодисменты «Пушкинского».
 
   Вечером Гена пригласил меня в театр. Имени Пушкина. Я знала почти наверняка, что спектакль будет нудный. В последний раз я была там лет десять назад, и до сих пор помню пыль, которая летела на меня со сцены. Гена, конечно, не знал столичной культурной конъюнктуры. Но это не важно – важен сам факт свидания.
   – Не опаздывай! Нам еще контрамарку брать, – сказал Гена по телефону. «Контрамарка» демонстрировала его причастность к московской тусовке. Он хотел произвести впечатление. Наивный. Но мне нравились его старомодность, нерешительность.
   Со съемки я летела как сумасшедшая. Не успела даже снять макияж. Гена мерз на улице с пропусками.
   – Ты откуда такая роскошная?! – Он даже не посмотрел на часы.
   – В кино снималась. У Кончаловского, представляешь? – Я сегодня принимала цветы, комплименты и аплодисменты.
   – В главной роли? Девушка с обложки?
   – В роли глянцевой сучки. Заместителя главного редак­тора.
   – То есть себя играла? – Гена улыбался. А то бы я обиделась.
   – Почему себя-то? Я главный редактор, а не зам.
   – Понял. И что теперь делать?
   Мой восторг, бережно вывезенный со съемочной площадки и в целости донесенный до театрального подъезда, разбивался о его невозмутимость.
   – Ничего. Восхищаться!
   – А это легко! Я всегда знал, что ты лучшая.
   Гена купил программку. Театральный роман по полной программе – с контрамаркой, буфетом и биноклем. Давно я так чинно не выходила в театр. Это называлось «старомодное ухаживание». И это было прелестно.
   Давали французский водевиль. Говорят, есть люди кино и люди театра. Я человек кино – теперь это ясно. В театре меня смущало количество условностей и «как бы». Здесь не было той концентрации жизни, через которую я только что прошла. В театре жизнь размазывалась и дробилась на сценки, хохмочки, трюки. А может, просто спектакль был плохой.
   – Импотенто! – закричала брюнетка на сцене, обращаясь к брюнету в лаковых штиблетах.
   Очень плохой!
   Зал загоготал. Гена затрясся рядом со мной в припадке смеха и размашисто бил кулаком о кулак.
   В перерыве мы ели бутерброды с картонных тарелок. Я обратила внимание на Генин свитер – в ярком свете антракта видны были катышки.
   – Тебе все нравится? – спросил Гена.
   – Все отлично, – соврала я и устыдилась своих мыслей. Он изо всех сил пытался устроить мне праздник. А я, классический московский сноб, оценивала его вкусы и тряпки. Точно так же глянец оценивал меня. С калькулятором. Получается, что Краснова права – я быстро научилась быть сукой.
   – А ты говоришь, кино! Вот театр – живое искусство, его при тебе делают, как шаурму. Сейчас бы мяса, да?
   Второе действие оказалось ужаснее первого.
   – Погуляем или поедем куда-нибудь? – спросил он, когда мы вышли на бульвар.
   – Погуляем.
   – Пойдем в кафе. Знаешь тут где-нибудь недорогое? Веди меня, ты же москвичка!
   Я просканировала местность. «Пушкин», «Турандот» – дорого. Кафе «Консерватория» – недешево, к тому же можно нарваться на знакомых. Оставались «Елки-палки» и «Кофе-бины» на Дмитровке.
   В кафе Гена мужественно вручил мне меню.
   Есть хотелось ужасно, но я выбрала скромный бутерброд. Уже начинаю экономить Генины деньги. Вот она, плата за демократический выбор. С Канторовичем я бы сейчас сидела в «Турандот».
   Полпервого он начал нервничать. И поглядывать на часы. Ну да, скоро же пересадка закрывается.
   – Хочу часы купить, – сказал он, перехватив мой взгляд. – Солидные какие-нибудь. Чтобы долго носить. Я вот думаю – Tissot. Долларов за 700 можно нормальный Tissot взять.
   У Канторовича был Patek Philippe тысяч за… Со мной происходило что-то странное. Я же вообще-то не про деньги. Но почему-то в голове включился калькулятор, который минусовал из величины «Канторович» сумму по имени «Гена», и в остатке получался снова Канторович. Александр Борисович.
   Потом Гена сел в мою машину.
   – На чай в твоем доме я могу рассчитывать?
   – То есть ты…
   – Я все сказал. Решение за тобой.
   А вдруг у нас получится? Надо было перебить, затереть новым человеком ту историю. После Канторовича у меня… Стоп. Что-то сегодня я слишком часто вспоминаю про него.
   Я включила поворотник и отъехала от тротуара. Пусть будет Гена.
   За чаем Гена не затыкался.
   – Скажи, а журналистам нормально платят? Квартиру можно купить?
   Мне стало смешно.
   – Можно. Это вопрос медицинский, а не финансовый. Если здоровья хватит протянуть до 70, куплю раньше, чем умру. Года на два.
   – Сильный характер у тебя. Женщине с таким характером тяжело будет.
   Вот черт! Психоаналитика я сегодня не вызывала, ждали еб…ря.
   – Если бы твои родители переехали на дачу, а ты в их квартиру, я мог бы у тебя комнату снимать.
   Гену, как всякого бездомного провинциала, мучил вопрос столичной недвижимости. А я напряглась. Как всякий обладатель московской прописки.
   – И как ты себе это представляешь? Я буду жить с тобой вместе?
   – Я не про жить пока. Просто как друзья сначала. А я бы тебе массаж делал. И продукты дешевле на двоих покупать.
   Мне нравится это «пока».
   – Это неудобно. И родители не согласятся.
   – Ты что, купилась? Да я же шучу! Проверочка была на столичные понты. Ты реагируешь, как типичная москвичка. Что, не прав? Ладно, я чушь какую-то несу, тебя расстраиваю. А тебе пора баиньки, глаза вон красные.
   Он что, не собирался?..
   Гена собрался мигом – натянул дубленку, шапочку-петушок, за которую мне было стыдно перед всей Пушкинской площадью, чмокнул меня в ухо и ретировался. Сука!
 
   – Алена, иди смотреть на себя, – позвала Артюхова.
   Я побросала все и понеслась к Наташке. Интересно, что там получилось?!
   С экрана на меня смотрела полная немолодая женщина. Пухлые щеки, морщины на шее, валик под подбородком.
   Боже, это я?!!
   Артюхова перелистывала фотографии в режиме слайд-шоу.
   – Отлично получилось. Андреас молодец!
   Она что, издевается?
   – Ужас, какой ужас! Наташ, давай переснимем: смотри, у меня подбородок лезет…
   – А что ты хотела? Кинокамера прибавляет килограммов пять, фотография еще больше. Ты же не модель, это нормально.
   – Но это нельзя в таком виде ставить.
   – В таком и не поставим. Это не отрисовано еще. Я еще почищу тут.
   – Как почистишь?
   – Элементарно. Ну смотри, подбородок убираем…
   Артюхова нажала какие-то кнопки, на месте курсора возникла галочка, которой Наташа потыкала в изображение. Подбородок исчез в несколько движений. А я и забыла, что мы работаем в глянце. Не сообразила, что и меня можно перерисовать, как Лейлу с обложки.
   – Щеки, говоришь… – Артюхова поводила стрелочкой, намечая линию отреза так же, как пластический хирург расчерчивает маркером тело пациента перед операцией. Раз – и щеки исчезли. Великое искусство Глянца.
   – Теперь сожмем, – Артюхова опять поколдовала и – о чудо фотошопа, великого и ужасного! – я сжалась на пару размеров. Все то же самое, только лучше! Артюхова воссоздала мой образ, задуманный природой и еще не испорченный плохой экологией, домашним воспитанием и неправильным питанием. Я, глянцевая, стала лучше, чем я, настоящая.
   Теперь понятно, почему арт-директора в глянце важнее любого главного редактора. Они – художники, перерисо­вы­вающие действительность. Эти люди могли бы создать ком­панию под девизом «Мы сделаем мир лучше, чем его задумал Бог!». Агентство полного цикла, перечень услуг: ретуши­ро­вание природы, пластика on-line, дизайн человеческих душ.
   – Наташка, ты гений!
   – Это так, первая прикидка. Будет еще лучше. Гвинет Пелтроу обрыдается от зависти.
   Красновой с утра не было. Я надеялась, что она отойдет. Извинится – и забудем. Но извиниться ей придется.
   Позвала Веру:
   – Надо Лене позвонить, проверить, что с ней.
   – Да она у Волковой с утра сидит! Раньше тебя пришла.
   – Алена, к Анне Андреевне срочно зайдите! – вызвала меня Люба.
   Я вышла в коридор. Краснова шла навстречу. Красная и взлохмаченная.
   Сейчас мы поравняемся, привет – привет, и все разрешится. Хотя вчера было ужасно… про жир на спине… Ничего, это просто эмоции. Или менструация.
   Я увидела ее глаза – близко, в полушаге от себя. Они горели той же ненавистью, что и вчера.
   Мы поравнялись… и разошлись. Даже не кивнули друг другу.
   Волкова и Затуловская сидели в молчании.
   – Садитесь, Алена. Знаете, зачем вас вызвали? – Перед Волковой стояла пепельница, до отказа набитая окурками.
   – Догадываюсь. Что-то с Леной?
   – Вот именно! Хотелось бы понять, что это с Леной? – Затуловская ярилась. – Вчера у вас на съемке был скандал? Вы оскорбляли ее?!
   Я?! Я оскорбляла?
   – Абсолютно нет! Лена просто расстроилась, потому что Кончаловский…
   – Давайте без сплетен! Ситуация нам с Анной ясна, – перебила меня Марина. – Если ее выбрал режиссер, вы не должны были лезть. Вы воспользовались своим положением, хотя даже близко не имели права этого делать! Лена как человек корпоративный не стала выносить это на публику. Она правильно поступила.
   – Да, имидж журнала пострадал бы глобально. И вы как главный редактор должны были думать прежде всего об этом, а не о своем личном пиаре! – вступила Волкова.
   – Послушайте, но я… Все наоборот…
   Но меня никто не собирался слушать. Мама права – надо раньше приходить на работу.
   – Мы очень разочарованы, Алена, – продолжала Аня. – От вас такого не ожидали. Вы же интеллигентная, умная девушка.
   Я собралась с духом. Сколько можно молчать!
   – Я должна сказать…
   – Не стоит, – опять перебила Затуловская.
   – Нет, извините, но вы должны знать. Ситуация сложилась ровно наоборот. Андрей Сергеевич выбрал меня. Лена с этим не согласилась. И вспылила. Вот и весь конфликт.
   – Ну, сейчас можно все, конечно, говорить… Лена вспылила! Лена ни разу за три года работы в журнале не позволила себе… – Марина не дала мне договорить.
   – Но если мои слова ничего не значат, тогда…
   – Даже если было так, как вы говорите, это сейчас не важно, – изрекла Затуловская. – Решение принято. К сожалению.
   Меня увольняют? Может, это и к лучшему.
   – Лена написала заявление, – сказала Аня и достала новую сигарету. – Ваша совместная работа невозможна.
   Ну не тяни уже, говори!
   – Алена, вы так спокойно сидите, вам что, все равно? – удивилась Марина.
   – Нет, не все равно.
   – Мы долго обсуждали… – Аня закурила. – Выбор сделан издателями в пользу вас. Это непростое решение. Бьюти-редактора в журнал очень трудно будет найти.
   Меня не уволили? Обалдеть!
   – И вы этим займетесь немедленно. И лично будете от­вечать за ошибки в отделе красоты. Каждый потерянный рекламодатель – это ваша ответственность, – продолжала Вол­кова.
   – У меня вопрос, – сказала я и удивилась собственной наглости. – Почему я, а не Краснова?
   Пауза. Зря я спросила.
   – На сегодняшний день вы… Как профессионал вы полезнее журналу, – Волковой явно не хотелось этого говорить. – И к тому же… Есть обязательства, связанные с вами. Вы знаете, о чем идет речь.
   – Но это значит, что отныне требования к вам возрастают! – Затуловская пришла ей на помощь. – Придется доказать, Борисова, что вы стоите потери Красновой!
   – Должность выдана вам авансом, так и знайте! – Волкова погрозила мне сигаретой, третьей за этот разговор.
   Когда я вернулась в редакцию, Красновой уже не было. На ее столе остался тюбик старой помады – логотип стерт, не разобрать.
   Я набрала Иркин номер. Подошел Мишка.
   – А, Борисова! Здорово. Как жизнь светская?
   – Так себе. Хочу с Иркой посоветоваться. Есть проблемы.
   – Жену не дам. Даже не проси! – Полозов зашептал в трубку. – Депрессия у нее. Сидит, сопли жует. Я ее даже к психологу водил.
   – Она же так хорошо держалась…
   – Держалась, а теперь раскисла. И уж с тобой точно не будет говорить. Сама понимаешь. Ну, а у тебя что случилось?
   – Проблемы молодого руководителя. Не могу, Миша, с подчиненными справиться. Не получается у меня быть главным редактором.