Страница:
– Вы что, Алена, не в состоянии написать про моду? Вдвоем будете делать одну работу?! – Я не верила своим ушам. – Зачем опять это бессмысленное препирательство?
– Но Мариночка Павловна, как же? – У Лии от обиды дрожал голос. – Вы же лично обещали. Тогда Полозова одна ездила, теперь Алена… Во всех журналах модные редакторы едут, и даже стилисты. В «Воге» вообще уезжают на месяц. А здесь всего три дня. Мы быстро вернемся.
– Да, – встряла я. – И не только в Милан едут. В Нью-Йорке Неделя моды, в Париже, в Лондоне.
Марина встала, с грохотом отодвинув кресло.
– В Нью-Йорк, в Лондон, а еще куда?! Хотите работать в «Воге» – идите туда, вас никто не держит! А я не собираюсь оплачивать ваши прогулки. Вместе они собрались! И вы думали, я вас отпущу сейчас? Ани нет, главного редактора нет, и заместитель уедет? А кто останется?
Островская была Марининой любимицей, и эта резкая перемена настроения была необъяснима.
– Но мы бы номер успели сдать до отъезда, да, Алена? – Островская умоляюще смотрела на меня. Я бросилась на амбразуру.
– Марина Павловна, это несправедливо. Лия не может не ехать. Это же для работы нужно. Как ей про моду писать, если она не видит показов?
– А Лия сама виновата. Я сколько раз вам говорила, Лия, – растите себе смену, берите редактора моды, воспитывайте. А вы хотели и замом быть, и редактором отдела.
– Но вы же бюджета не даете! Я не могу редактора найти на такую зарплату! – Островская опустила глаза, катала по столу бумажную бомбочку, которая несколько минут назад была проектом статьи.
– Вы чего сейчас обе добиваетесь?! Скандала?! Вот когда у вас будет свой журнал, вы будете делать так, как вы хотите! Бюджет себе выписывать, в Нью-Йорк ездить… А пока это мой журнал, здесь будет так, как я хочу! Я сказала – поедет только одна!
Мне очень не хотелось злить Затуловскую и очень хотелось в Милан. Но у меня уже был опыт с Красновой.
– Давайте тогда я останусь. Я только что была в Каннах.
– Поразительно! Для главного редактора вы ведете себя поразительно! Что значит – поеду, не поеду? Вы на работу едете или в гости вас пригласили? Алена, вы меня очень разочаровали. Анна вернется, мы с ней обсудим…
Я, кажется, поняла, в чем тут дело. Затуловская не выносила, когда кто-то дружил. Любую зарождающуюся коалицию она воспринимала как угрозу лично ей. Лия никогда не стала бы моей подругой, но отношения у нас точно наладились. А такая уступка – Милан – могла зацементировать это. Марина не могла такого допустить.
– Напоминаю, Борисова на сегодняшний момент – главный редактор. Значит, она и поедет! А если вы, Лия, заместитель, вы останетесь в Москве!
Молчание. Тяжелое молчание. Каждый высказался, и говорить было нечего.
Лия сидела, отвернувшись к окну. За окном грязно-белая фабричная мгла. Затуловская подошла к ней, встала, закрывая обзор.
– Лия, это не конец света. Сколько еще таких поездок будет.
Островская подняла голову. Марина могла бы сесть рядом, но эта поза – она сверху – делала ситуацию еще более унизительной. Лия смотрела на нее, как побитая несчастная собачка. Я отвернулась. Ужасная сцена.
Когда мы вышли в коридор, Лия заговорила:
– Я шесть лет здесь работаю, через месяц как раз юбилей будет, и каждый раз это глотаю… Я на эти показы два раза только ездила. Один раз, когда Ирка болела, потом у нее отпуск совпал.
– Извини, я ничего не могла сделать.
– Да ты ни при чем. К тебе вообще никаких претензий. Наоборот, я удивилась, что ты вступилась. Полозова никогда не стала бы лезть.
– Заболеть не обещаю, но в следующий раз я отпуск возьму, хорошо?
Лия улыбнулась. И пожала мне руку. Я чуть не расплакалась.
С Мишкой мы встречались в его любимом пивном ресторане. Формат встречи отражал жанровые различия журналистики факта и журналистики мечты: ему два пива, мне – вода без газа.
– Ну, Борисова, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – открыл дискуссию Полозов, ныряя носом в темную глубину бочкового Гиннесса.
Я вкратце отчиталась об успехах вверенного мне медиапродукта. Человек, менее ко мне расположенный, чем Полозов, решил бы, что я так хвастаюсь: Канны – ужасные, в Милан – боюсь, в Лондон – нет билетов, денег – не хватает, девки – дуры.
Но Мишка, имеющий в активе семь лет брака, из которых четыре пришлись на Иркино главное редакторство, меня понимал.
– Я говорил тебе, Борисова, что ты говна с ними не оберешься. Бабы сверху, бабы снизу – это извращение, теперь ты понимаешь?
Я вздохнула:
– Ты лучше расскажи, как у тебя дела?
– А что у меня – все то же. Е…ут. Собираются газету продавать вроде.
– И кто покупает? Дерипаска?
– А хрен их знает. Ходили слухи, что Потанин. Но Потанину есть чем заняться. Пока они активы с Прохором пилят, не до фантиков ему. Не знаю, точно никто тебе сейчас не скажет.
– А тебе это чем-нибудь грозит? Если купят?
– Мне – ничем. Я ж рядовой солдат индустриальной войны. Тихо груши околачиваю. Мудаков-то нет – работать начальником отдела шесть дней в неделю. Это тебе не гламуром руководить.
– А что, гламуром, думаешь, легче?
– Думаю, легче. Но противнее.
Принесли еду. Мишке – свиную корейку с картошкой, мне – анемичную рыбу-форель без всего.
– Ты жрать тоже перестала?
– Почему – тоже?
– Тоже – это я про писать. Писать-то статьи ты перестала. И думать скоро перестанешь. Ты не обижайся, Борисова. Я просто предупреждаю об опасности размягчения мозгов. Как старший товарищ, который через это прошел.
– Почему это я перестала писать?! Я пишу.
– Не думая, быстро говори, что писала вчера?
– Письмо редактора, – сказала я. Еще не написано, на самом деле.
– Ага, про то, сколько сантиметров каблуки у Дольче и Габбаны?
– Это тоже важно, – лицемерно и убежденно заявила я.
– Кому важно? Пидорасам вашим? Ты знаешь, кстати, ученые доказали, что высота каблуков, предлагаемых дизайнерами-пидорасами, обратно пропорциональная длине их х…я?
А что, вполне может быть. Полозов иногда потрясал меня своими познаниями в далеких от него областях.
– Ты серьезно?
– Абсолютно!
– И где про это было?
– Нигде. Я сам придумал. А ты купилась, я же сказал, думать стала плохо. В газете бы сразу сообразила, где н…ебочка.
– А как Ирка? Она правда газету эту издает – «Светские скандалы»? Кто это придумал – «СС»?
– «СС» – моя идея. Гениально, да? А ты чего, и это тоже читаешь, Борисова? Ты пугаешь меня!
– Я так, случайно. Ну, расскажи про газету!
– Да нечего рассказывать особо. Ирка деньги решила зарабатывать. По принципу – бабло не пахнет. И, может, она права.
– Миш, я не понимаю. Ирку не понимаю. Это же стыдная газета, чудовищная. У нее, понятно, кризис. Она обижена. Но ты бы мог отговорить!
– Отговорить, ха! Вас, баб, разве можно отговорить? И чья бы корова мычала еще… Обижена, конечно! Ты не понимаешь разве, что значит для нее, что ты теперь в журнале этом сидишь? На ее месте! Она же думала, что ее обратно позовут, потому что никто не сможет сделать лучше. А выяснилось, что любой может на это место сесть.
Я протестующе замычала. Мишка не дал мне вставить слово.
– Я понимаю, Ален, что не любой. Им повезло, сукам твоим, что ты оказалась под рукой. Но по большому счету, любая обученная гламуру вашему сука сядет и сделает. Лучше, хуже – это ты или Полозова моя отличат. А те, кто покупает глянец, – нет. В этом и ужас, понимаешь? Критерия нет: профессионал ты или любитель – все равно, картинки и рекламу ставь и в Канны пробздеться езди. Еще хорошо, что тебя назначили, а могли бы Ксению Собчак.
Полозов попал пальцем в небо. Точно в намеченную цель.
– А ты знаешь, главным редактором «Базара» хотели назначить Собчак.
– Вот видишь. Я теперь в курсе ваших трендов. Читаю в супружеском сортире светскую хронику. Это что значит? Это значит, что журналистика умерла. В сорок лет нельзя быть главным редактором, ненадежно. Надежнее быть издателем. Ха! А лучше – мужем издателя.
Мы помолчали. Я пережевывала полученную информацию, пытаясь проглотить кость, застрявшую в горле, чувство вины, которое мешало мне все эти месяцы и которое я гнала прочь, чтобы существовать в этом журнале. Да, мне было некогда думать об Ирке, я едва успевала подумать о себе.
– Я не для того тебе это сказал, чтобы ты чувствовала себя виноватой. Просто всегда будь готова к тому, что тебя в любой момент вып…здят. Ты или Ирка – вы тут ни при чем – просто жанр такой. Глянец.
Мишке принесли еще одну кружку.
– Ну что, про Канны расскажешь?
– Что рассказывать? Весь Интернет про это пишет.
– Ты мне про Волкова с Кантором скажи. Все плохо?
Мы вступали на опасную территорию. В этом состоял сложный компромисс между дружбой и профессией. Мишке нужна эта информация, чтобы транслировать ее в газете, и я не уверена, что он сможет удержаться, даже если пообещает мне. А мне надо установить источник – кто слил Ведерникову семейной газете Полозовых «СС».
– А ты мне расскажешь, откуда в Иркиной газете информация про Ведерникову? Кто источник?
Полозов нахмурился.
– Баш на баш? Ты что теперь, в пресс-службе у Кантора работаешь?
– Нет, просто девку жалко. Она в истерике бьется.
– Подруга твоя? Ох…еть! Смотри-ка, Борисова, а тебя олигархи все-таки завербовали. Я всегда говорил, что ваш глянец – это граница. Сумеречная зона. Шаг туда – и все, ты уже на стороне темных.
– Миш, при чем здесь завербовали? Просто чисто по-человечески… Настя очень тяжело переживает все это. У нее швы не заживают… Ты даже не представляешь, что там было.
– Значит, она там была? Все точно написано?
Черт, черт, черт! Я проговорилась! Полозов, хренов представитель семейного бизнеса, тоже не в белом. И темное пиво пьет он, а не я. Я бы пила светлое, если бы не смотрела фильм Кончаловского, после которого мне надо бы перестать даже есть.
– Не лови на слове! Я ничего тебе не говорила!
– Ладно, проехали. Источник, как ты понимаешь, тоже не мой. Это у Ирки надо спросить, но она не скажет. Можешь сама догадаться, если будешь думать в логике гламура. Зависть и ненависть – два великих чувства, движущих бабами. Все, больше ничего не скажу. Предлагаю приятную тему – не поехать ли нам в Лондон вместе?
Хорошо, что он об этом сам заговорил. Полозов ездил на Лондонский экономический форум несколько лет и знал расклад сил.
– В том-то и дело. Поехать ли? Как поехать? Как мне к организаторам подъехать?
Я рассказала ему о творческих планах журнала, намеренного завоевать маленькую пядь лондонской, политой русскими деньгами, земли.
Мишка выслушал мой план, взбалтывая остатки пива и глядя на меня сквозь хрустальный мрак бокала. Ну ладно, не бокала, а кружки.
– Не получится, Борисова.
– В смысле?
– Ничего не получится. А если получится, значит, ты гений пиара!
– Объясни, почему не получится?
– Потому что сноб-с. Помнишь, ресторан такой был? Теперь называется Casual.
– Миш, можно по существу?
– По существу я считаю, что журнал свой ты туда не засунешь. Им не надо твой «Глянец», им надо «Вог».
Эту фразу я слышала уже полгода!
– Объясни, почему мы не годимся, а «Вог» годится.
– Потому что такая тусовка. Простая композиция: все хотят в Лондон, поэтому, чтобы мероприятие было модным, задача организаторов всех лишних отсечь. Кто прошел через отбор – тот, значит, элита и есть. Фильтрация обеспечивает селекцию по принципу гламурности. Хорошо я сказал, а?
– Полозов, ты можешь нормально объяснить?! Что, трудно дать совет, как правильно вести переговоры? Чтобы меня считали своей, а не лохушкой! Понятно излагаю?
– А ты уже лохушка.
– Я тебя сейчас ударю!
– Да не обижайся ты, господи! Ты пойми: если ты говоришь людям, которые устраивают тусу в Лондоне, что ты хочешь на их тусу, ты для них уже лохушка, по-любому. Потому что они это имеют, а ты это хочешь. Понятно излагаю?
– Понятно. И что делать?
– Не знаю. Пусть Канторович поговорит с ними. Попроси его.
Ага, только этого сейчас ему не хватало.
– А лучше просто забей, – продолжал Полозов. – Не нагружай мероприятие смыслами, которых там нет. Поезжай сама, тебе лично аккредитоваться, думаю, не проблема. Погуляем, пива попьем. А на читательниц – забей. И на журнал свой забей. Все равно никто спасибо не скажет. Помни, что случилось с Иркой.
– Координаты форума можешь дать? – сказала я, открывая «новый контакт» в телефоне.
– Какая же ты упертая, Борисова! Как моя жена. Я же говорю – невозможно баб отговорить, если они рогами уперлись. Ладно, записывай.
На этот текст я потратила четыре часа. А Полозов еще спрашивал, что я пишу. А вот что я пишу:
Канцелярская муза, с мешком скрепок и большим степлером, явилась мне, чтобы вдохновить на труд.
Это даже лучше, чем письмо министру. Изящный, бессмысленный, идеологически выдержанный текст. Манифест глянца. Нагромождение идеологических пассажей, драпирующих мои истинные намерения. Я чувствовала себя Глебом Павловским, демиургом византийской политической интриги.
Перечитывая документ, я испытывала чистый экстатический административный восторг. И после этого какая-нибудь сволочь откажется взять журнал Gloss в Лондон?! Я лично плюну этому человеку в морду, ткну степлером в его бесстыжие глаза.
Так, спокойнее. Про глаза надо аккуратнее. Острый ножик Ольховского через несколько часов сверкнет в опасной близости от моих собственных глаз.
Я перечитала письмецо еще раз и с удовольствием нажала кнопку «послать».
В клинику я приехала к восьми. Ольховский сидел в кабинете над своими неизменными бутербродами.
– Ну что, лапочка, готова? Картинку привезла, ага?
– Какую картинку, Андрей Андреич?
– Как какую? С какой глазики перерисовывать будем!
– Вы ничего не сказали. Я не знала.
– Наивная ты, лапочка, я шучу, шучу. Устал за день, нудные сегодня у меня девки, думал, хоть ты рассмеешься. Но ты сегодня без юмора.
– Какой тут юмор. Боюсь я!
– А чего боишься? Не надо ничего бояться. Укольчик тебе вкатим на ночь, чтобы не боялась. Так, дива наша просит тебя к ней в палату положить. Пойдешь к ней? Или отдельно тебя помещу. Смотри сама – будешь ты с ней полночи меня обсуждать или хочешь спать спокойно? Если к Насте, тебе дешевле будет. Минус цена койкоместа. Я не настаиваю, вы подружки, сами решайте.
К Настиной палате я как-то уже привыкла. Почти домашнее гнездо. С книжками.
– Пойду к Насте. Андрей Андреич, а это опасно? Я же редактор, мне нельзя без глаз, не дай бог. Это средство производства. И в Милан ехать в конце месяца…
– Лапочка, мне не нравится такой настрой. Я вообще считаю, что у тебя никаких проблем. Поезжай спокойно в свой Милан и забудь. Сейчас встанешь и уйдешь. Придешь через десять лет, если я жив буду. По твоей просьбе-то делаем, ага? Ты, кстати, договор подписала? Соглашение на операцию?
– Пока нет.
– Ознакомься.
Ольховский выдал мне бумагу. Несколько страниц убористым текстом.
Пациент информирован, пациент обязуется, пациент предупрежден…
– Если с утра его не будет на моем столе – все отменю. Учти. Думай. Если надумаешь раньше – звони. У меня телефон включен с 5.30. У тебя есть ночь на размышления. Можем сделать, можем отменить. Меня не подводишь – у меня очередь стоит. Все, лапочка, иди, разбирайся со своими внутренними демонами, клизму сделай, чайку можно выпить, а я бумажками пошуршу.
Настя бросилась мне на шею:
– Ура, ты пришла! Алена, как я рада. Ты молодец, что решилась. Мы с тобой теперь настоящие подруги, никогда у меня такого не было, чтобы кто-то ради меня…
Ну, это она погорячилась. Не ради, а из-за. Это может быть.
Выглядела она уже сносно. Еще немного – и будем запускать в эфир. Ужасные борозды убрались в тонкую красную линию, которую можно легко принять за царапину – как будто чиркнули острым ногтем поперек переносицы.
– У меня просто кошмар, Алена! Сегодня Сашка Цыганкову звонил, разбирался с ним. Потом Цыганков мне перезванивал. Юлил, выкручивался. Сказал, что сам не понимает, откуда слухи. Короче, обещал, что будет ждать меня сколько надо. Сашка сказал, что вернется из ЮАР и Цыганкова уволит…
Так, секундочку, из какой такой ЮАР?
– Ты про Александра говоришь? Я не поняла – он уехал в Африку?
– Да, а ты не знала? Сегодня улетел, у него переговоры там какие-то, точно не знаю. Так вот, они правда планировали девку одну посадить, любовницу Цыганкова. Нормально? В мою программу на канале, который финансируют мои ребята – Волков и Канторович? Ты себе не представляешь, как Сашка был возмущен, ужас! А Цыганков потом…
Я ее не слушала. Я прислушивалась к быстрой пульсации в себе. Он не отвечал на мои звонки. И за неделю ни разу не перезвонил. А с ней он, значит, разговаривал. Она в курсе всех его дел. Впервые за этот странный месяц я уперлась в окончательный диагноз.
То, что я не хотела видеть, то, что было закрыто той сценой в машине, когда он, когда я… Я цеплялась за это все время – не может быть, чтобы он просто так, чтобы меня использовать…
Да, он меня использует. Использует, чтобы помочь Насте. Я предпочитала об этом не думать, заблокировав сознание и подсознание воспоминаниями о той ночи в машине на Лазурном Берегу… Теперь ясно, что все это время я участвовала в чужой истории, где была только прокладкой, повязкой, кляпом, который заткнул чужой гнойный фонтан.
И что теперь делать? Уйти, сбежать куда подальше?
Я почувствовала, что задыхаюсь.
– Где здесь у вас курят?
– Не знаю, я же не курю. А тебе перед операцией разве можно?
– Мне все теперь можно, – ответила я идеальной женщине, которая вдобавок имеет наглость не курить, и хлопнула дверью.
Навстречу мне шла медсестра.
– Девушка, обратно заходите. Сейчас клизму вам будем делать.
Да, говна на сегодня многовато.
Зато теперь я могу уединиться. Хотя бы по такому символическому поводу.
– Алена, ты скоро? Мне скучно одной.
А я сидела в туалете. У меня железная отмазка – не хочу видеть тебя, дура, лучше смотреть в унитаз. Какого черта я вообще здесь нахожусь? Что изменит операция – глаза, жизнь, судьбу? Нет, мне надо умереть и родиться заново. Красивой, богатой и счастливой.
– Алена, у тебя телефон звонит в сумке! Передать тебе?
Сука, ты оставишь меня сегодня в покое?!
Я слышала истерические трели, но не реагировала. Наверное, мама. Ей я ничего не сказала про операцию. Ее отношение к усовершенствованиям было абсолютно пещерным. Мама не понимает, по каким законам вращается мир, и еще предъявляет ко мне требования, как будто я могу что-то в нем изменить!
В каком-то фильме было сказано: а не надо думать, что твой единственный ребенок будет счастливым…
Когда я вышла из своего заточения, Ведерникова встретила меня чаем.
– Ты чего так долго? Я боялась, что тебе плохо стало.
Вас видеть – худшее из зол.
Поздно было проситься в отдельную палату…
Я, как всегда, сама себе устроила испытание. Уверена, что девяносто процентов пластических пациентов – тайные мазохисты. Все, кроме тех, которые попадают по медицинским показаниям. Вот Ведерникова не мазохистка. И будет еще краше, чем была.
Из глубины моей сумки с ночной рубашкой, пастой и щеткой доносились громкие вопли. Я бросилась на нее, как на агонизирующую жертву. Так дерет лев в Африке антилопу, которая задрала его уже звонить бесконечно!
Да кто это?! Номер скрыт.
– Да, алле, – ответила я с интонацией магазинного грузчика. Надоело быть любезной и милой. Почему я всем должна, а мне никто ничего?
– Алена? Это я. Почему не отвечаешь? Уже час пытаюсь дозвониться.
Это был он. Тягучий, густой голос в трубке.
– Я отвечаю, – на этот раз не буду церемониться.
– Что-то случилось? Ты расстроена чем-то?
– Ничем.
– Быстро говори, как там у вас дела?
– У вас? Это у кого? – я посмотрела на Настю. Она, хлопая огромными прекрасными глазами, грызла печенье. Печенье ей тоже не вредит.
– Ну, у тебя, например.
– У меня, например, нормально. Ты еще что-то хотел спросить?
– Ален, что-то случилось у тебя? Говори, я не смогу долго…
– А не надо долго, я уже все сказала. Настя сидит напротив меня. С ней все в порядке, ты уже с ней сегодня говорил, да?
– Да, она звонила мне сегодня. Ты про себя расскажи. Ты чего там делаешь у нее, почему домой не едешь?
Я все-таки вышла в коридор. Присутствие Ведерниковой меня смущало. А ее мое – нет. Е-мое!
– А мы сегодня вместе ночуем. На соседних кроватях, ты не в курсе еще?
– Нет, почему? С ней что-то не в порядке? Из-за статьи? Она тебя слышит?
Я задохнулась от ярости. Сейчас я тебе все скажу. Пусть это будет в последний раз, но ты это услышишь!
– А почему ты думаешь, что с ней не в порядке?! Может быть, у меня проблемы? Тебе не приходило это в голову, да? Что у меня тоже могут быть проблемы? Или я рассматриваюсь в качестве бонны для Ведерниковой? Это тебя интересует, когда ты звонишь? Уточняешь информацию о своей подруге?!
Молчание.
– Алло, ты слышишь меня?
– Алена… Что с тобой происходит? На работе или что… – Голос стал жестким.
– Или что! Ты чего хочешь от меня? Подробностей? Швы заживают. Настя скоро выйдет в эфир, благодаря тебе. Ты в Африке, я это тоже знаю. От Насти. Ты позвонил мне зачем? – Я немного сбавила обороты, но не отступала.
– Знаешь что?! Я не собираюсь в таком тоне разговаривать!
Сейчас бросит трубку. Пауза.
– Не понимаю, ты из-за этого, что ли? Опять начинается… Я же звоню тебе – сказать, что улетел. Я в Йоханнесе сейчас. Неделю здесь пробуду. Тут очень сложная история.
Я немного оттаяла. Как всегда, поддаваясь гипнозу этого голоса. Но сдаваться рано. На этот раз он меня не купит вот так!
– А почему ты ей, а не мне позвонил?
– Послушай, Алена, я звонил и звоню! Она ко мне сама днем пробилась, я был свободен, ответил. Проблемы с ее каналом решал. Я не понимаю, почему ты опять начинаешь… Не вынуждай меня оправдываться. Больше, чем я виноват, я уже не могу быть виноватым! Я уже отчитался перед тобой… Прошу тебя, давай не будем ссориться. Я на взводе сам, могу сейчас сорваться… Не вынуждай.
– Я не вынуждаю. Ладно, хорошо… – Мне стоило сейчас остановиться, если я не хотела финала.
– Я идти должен. Ты там не расстраивайся. И ничего не придумывай лишнего. И я не понял, почему ты в клинике с ней ночуешь? Ты себя нормально чувствуешь?
– Нормально. Просто так, решила сделать заодно пластическую операцию.
Я это сказала как бы в шутку. Но хотела все-таки проверить его реакцию – надо или нет мне делать операцию?
– Ладно, не шути, не ерничай. – Он не понял ничего. – Тебе не надо. Разве что липосакцию мнительности. Ты очень все воспринимаешь утрированно. Я приеду, с тобой серьезно поговорю. Все, обнимаю тебя. Пожелай мне удачи.
– Удачи тебе. И мне пожелай.
– И тебе. И спокойной ночи. Не деритесь там. Слышишь меня?
– Слышу.
– Все, пока.
– Пока…
Я курила на лестнице.
Расстались мы неплохо, но от разговора остался осадок – крупинки кислоты, которые будут потихоньку разъедать мою подправленную самооценку. Не стоило говорить ему про Настю. Не надо было упрекать – мужчины вообще и он в частности не терпят упреков. Ну и что, с другой-то стороны? Я тоже имею право на характер, я устала проявлять чудеса терпения. Но… по своему небольшому, но поучительному опыту несложившихся отношений я знала, что нельзя демонстрировать недовольство. Это постоянная игра в одни ворота – ты учитываешь его характер, обстоятельства, темперамент, настроение, а он ничего не обязан учитывать. Мужчина делает, что хочет и как хочет, а ты – только то, на что имеет право женщина, с точки зрения этого мужчины.
– Но Мариночка Павловна, как же? – У Лии от обиды дрожал голос. – Вы же лично обещали. Тогда Полозова одна ездила, теперь Алена… Во всех журналах модные редакторы едут, и даже стилисты. В «Воге» вообще уезжают на месяц. А здесь всего три дня. Мы быстро вернемся.
– Да, – встряла я. – И не только в Милан едут. В Нью-Йорке Неделя моды, в Париже, в Лондоне.
Марина встала, с грохотом отодвинув кресло.
– В Нью-Йорк, в Лондон, а еще куда?! Хотите работать в «Воге» – идите туда, вас никто не держит! А я не собираюсь оплачивать ваши прогулки. Вместе они собрались! И вы думали, я вас отпущу сейчас? Ани нет, главного редактора нет, и заместитель уедет? А кто останется?
Островская была Марининой любимицей, и эта резкая перемена настроения была необъяснима.
– Но мы бы номер успели сдать до отъезда, да, Алена? – Островская умоляюще смотрела на меня. Я бросилась на амбразуру.
– Марина Павловна, это несправедливо. Лия не может не ехать. Это же для работы нужно. Как ей про моду писать, если она не видит показов?
– А Лия сама виновата. Я сколько раз вам говорила, Лия, – растите себе смену, берите редактора моды, воспитывайте. А вы хотели и замом быть, и редактором отдела.
– Но вы же бюджета не даете! Я не могу редактора найти на такую зарплату! – Островская опустила глаза, катала по столу бумажную бомбочку, которая несколько минут назад была проектом статьи.
– Вы чего сейчас обе добиваетесь?! Скандала?! Вот когда у вас будет свой журнал, вы будете делать так, как вы хотите! Бюджет себе выписывать, в Нью-Йорк ездить… А пока это мой журнал, здесь будет так, как я хочу! Я сказала – поедет только одна!
Мне очень не хотелось злить Затуловскую и очень хотелось в Милан. Но у меня уже был опыт с Красновой.
– Давайте тогда я останусь. Я только что была в Каннах.
– Поразительно! Для главного редактора вы ведете себя поразительно! Что значит – поеду, не поеду? Вы на работу едете или в гости вас пригласили? Алена, вы меня очень разочаровали. Анна вернется, мы с ней обсудим…
Я, кажется, поняла, в чем тут дело. Затуловская не выносила, когда кто-то дружил. Любую зарождающуюся коалицию она воспринимала как угрозу лично ей. Лия никогда не стала бы моей подругой, но отношения у нас точно наладились. А такая уступка – Милан – могла зацементировать это. Марина не могла такого допустить.
– Напоминаю, Борисова на сегодняшний момент – главный редактор. Значит, она и поедет! А если вы, Лия, заместитель, вы останетесь в Москве!
Молчание. Тяжелое молчание. Каждый высказался, и говорить было нечего.
Лия сидела, отвернувшись к окну. За окном грязно-белая фабричная мгла. Затуловская подошла к ней, встала, закрывая обзор.
– Лия, это не конец света. Сколько еще таких поездок будет.
Островская подняла голову. Марина могла бы сесть рядом, но эта поза – она сверху – делала ситуацию еще более унизительной. Лия смотрела на нее, как побитая несчастная собачка. Я отвернулась. Ужасная сцена.
Когда мы вышли в коридор, Лия заговорила:
– Я шесть лет здесь работаю, через месяц как раз юбилей будет, и каждый раз это глотаю… Я на эти показы два раза только ездила. Один раз, когда Ирка болела, потом у нее отпуск совпал.
– Извини, я ничего не могла сделать.
– Да ты ни при чем. К тебе вообще никаких претензий. Наоборот, я удивилась, что ты вступилась. Полозова никогда не стала бы лезть.
– Заболеть не обещаю, но в следующий раз я отпуск возьму, хорошо?
Лия улыбнулась. И пожала мне руку. Я чуть не расплакалась.
С Мишкой мы встречались в его любимом пивном ресторане. Формат встречи отражал жанровые различия журналистики факта и журналистики мечты: ему два пива, мне – вода без газа.
– Ну, Борисова, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – открыл дискуссию Полозов, ныряя носом в темную глубину бочкового Гиннесса.
Я вкратце отчиталась об успехах вверенного мне медиапродукта. Человек, менее ко мне расположенный, чем Полозов, решил бы, что я так хвастаюсь: Канны – ужасные, в Милан – боюсь, в Лондон – нет билетов, денег – не хватает, девки – дуры.
Но Мишка, имеющий в активе семь лет брака, из которых четыре пришлись на Иркино главное редакторство, меня понимал.
– Я говорил тебе, Борисова, что ты говна с ними не оберешься. Бабы сверху, бабы снизу – это извращение, теперь ты понимаешь?
Я вздохнула:
– Ты лучше расскажи, как у тебя дела?
– А что у меня – все то же. Е…ут. Собираются газету продавать вроде.
– И кто покупает? Дерипаска?
– А хрен их знает. Ходили слухи, что Потанин. Но Потанину есть чем заняться. Пока они активы с Прохором пилят, не до фантиков ему. Не знаю, точно никто тебе сейчас не скажет.
– А тебе это чем-нибудь грозит? Если купят?
– Мне – ничем. Я ж рядовой солдат индустриальной войны. Тихо груши околачиваю. Мудаков-то нет – работать начальником отдела шесть дней в неделю. Это тебе не гламуром руководить.
– А что, гламуром, думаешь, легче?
– Думаю, легче. Но противнее.
Принесли еду. Мишке – свиную корейку с картошкой, мне – анемичную рыбу-форель без всего.
– Ты жрать тоже перестала?
– Почему – тоже?
– Тоже – это я про писать. Писать-то статьи ты перестала. И думать скоро перестанешь. Ты не обижайся, Борисова. Я просто предупреждаю об опасности размягчения мозгов. Как старший товарищ, который через это прошел.
– Почему это я перестала писать?! Я пишу.
– Не думая, быстро говори, что писала вчера?
– Письмо редактора, – сказала я. Еще не написано, на самом деле.
– Ага, про то, сколько сантиметров каблуки у Дольче и Габбаны?
– Это тоже важно, – лицемерно и убежденно заявила я.
– Кому важно? Пидорасам вашим? Ты знаешь, кстати, ученые доказали, что высота каблуков, предлагаемых дизайнерами-пидорасами, обратно пропорциональная длине их х…я?
А что, вполне может быть. Полозов иногда потрясал меня своими познаниями в далеких от него областях.
– Ты серьезно?
– Абсолютно!
– И где про это было?
– Нигде. Я сам придумал. А ты купилась, я же сказал, думать стала плохо. В газете бы сразу сообразила, где н…ебочка.
– А как Ирка? Она правда газету эту издает – «Светские скандалы»? Кто это придумал – «СС»?
– «СС» – моя идея. Гениально, да? А ты чего, и это тоже читаешь, Борисова? Ты пугаешь меня!
– Я так, случайно. Ну, расскажи про газету!
– Да нечего рассказывать особо. Ирка деньги решила зарабатывать. По принципу – бабло не пахнет. И, может, она права.
– Миш, я не понимаю. Ирку не понимаю. Это же стыдная газета, чудовищная. У нее, понятно, кризис. Она обижена. Но ты бы мог отговорить!
– Отговорить, ха! Вас, баб, разве можно отговорить? И чья бы корова мычала еще… Обижена, конечно! Ты не понимаешь разве, что значит для нее, что ты теперь в журнале этом сидишь? На ее месте! Она же думала, что ее обратно позовут, потому что никто не сможет сделать лучше. А выяснилось, что любой может на это место сесть.
Я протестующе замычала. Мишка не дал мне вставить слово.
– Я понимаю, Ален, что не любой. Им повезло, сукам твоим, что ты оказалась под рукой. Но по большому счету, любая обученная гламуру вашему сука сядет и сделает. Лучше, хуже – это ты или Полозова моя отличат. А те, кто покупает глянец, – нет. В этом и ужас, понимаешь? Критерия нет: профессионал ты или любитель – все равно, картинки и рекламу ставь и в Канны пробздеться езди. Еще хорошо, что тебя назначили, а могли бы Ксению Собчак.
Полозов попал пальцем в небо. Точно в намеченную цель.
– А ты знаешь, главным редактором «Базара» хотели назначить Собчак.
– Вот видишь. Я теперь в курсе ваших трендов. Читаю в супружеском сортире светскую хронику. Это что значит? Это значит, что журналистика умерла. В сорок лет нельзя быть главным редактором, ненадежно. Надежнее быть издателем. Ха! А лучше – мужем издателя.
Мы помолчали. Я пережевывала полученную информацию, пытаясь проглотить кость, застрявшую в горле, чувство вины, которое мешало мне все эти месяцы и которое я гнала прочь, чтобы существовать в этом журнале. Да, мне было некогда думать об Ирке, я едва успевала подумать о себе.
– Я не для того тебе это сказал, чтобы ты чувствовала себя виноватой. Просто всегда будь готова к тому, что тебя в любой момент вып…здят. Ты или Ирка – вы тут ни при чем – просто жанр такой. Глянец.
Мишке принесли еще одну кружку.
– Ну что, про Канны расскажешь?
– Что рассказывать? Весь Интернет про это пишет.
– Ты мне про Волкова с Кантором скажи. Все плохо?
Мы вступали на опасную территорию. В этом состоял сложный компромисс между дружбой и профессией. Мишке нужна эта информация, чтобы транслировать ее в газете, и я не уверена, что он сможет удержаться, даже если пообещает мне. А мне надо установить источник – кто слил Ведерникову семейной газете Полозовых «СС».
– А ты мне расскажешь, откуда в Иркиной газете информация про Ведерникову? Кто источник?
Полозов нахмурился.
– Баш на баш? Ты что теперь, в пресс-службе у Кантора работаешь?
– Нет, просто девку жалко. Она в истерике бьется.
– Подруга твоя? Ох…еть! Смотри-ка, Борисова, а тебя олигархи все-таки завербовали. Я всегда говорил, что ваш глянец – это граница. Сумеречная зона. Шаг туда – и все, ты уже на стороне темных.
– Миш, при чем здесь завербовали? Просто чисто по-человечески… Настя очень тяжело переживает все это. У нее швы не заживают… Ты даже не представляешь, что там было.
– Значит, она там была? Все точно написано?
Черт, черт, черт! Я проговорилась! Полозов, хренов представитель семейного бизнеса, тоже не в белом. И темное пиво пьет он, а не я. Я бы пила светлое, если бы не смотрела фильм Кончаловского, после которого мне надо бы перестать даже есть.
– Не лови на слове! Я ничего тебе не говорила!
– Ладно, проехали. Источник, как ты понимаешь, тоже не мой. Это у Ирки надо спросить, но она не скажет. Можешь сама догадаться, если будешь думать в логике гламура. Зависть и ненависть – два великих чувства, движущих бабами. Все, больше ничего не скажу. Предлагаю приятную тему – не поехать ли нам в Лондон вместе?
Хорошо, что он об этом сам заговорил. Полозов ездил на Лондонский экономический форум несколько лет и знал расклад сил.
– В том-то и дело. Поехать ли? Как поехать? Как мне к организаторам подъехать?
Я рассказала ему о творческих планах журнала, намеренного завоевать маленькую пядь лондонской, политой русскими деньгами, земли.
Мишка выслушал мой план, взбалтывая остатки пива и глядя на меня сквозь хрустальный мрак бокала. Ну ладно, не бокала, а кружки.
– Не получится, Борисова.
– В смысле?
– Ничего не получится. А если получится, значит, ты гений пиара!
– Объясни, почему не получится?
– Потому что сноб-с. Помнишь, ресторан такой был? Теперь называется Casual.
– Миш, можно по существу?
– По существу я считаю, что журнал свой ты туда не засунешь. Им не надо твой «Глянец», им надо «Вог».
Эту фразу я слышала уже полгода!
– Объясни, почему мы не годимся, а «Вог» годится.
– Потому что такая тусовка. Простая композиция: все хотят в Лондон, поэтому, чтобы мероприятие было модным, задача организаторов всех лишних отсечь. Кто прошел через отбор – тот, значит, элита и есть. Фильтрация обеспечивает селекцию по принципу гламурности. Хорошо я сказал, а?
– Полозов, ты можешь нормально объяснить?! Что, трудно дать совет, как правильно вести переговоры? Чтобы меня считали своей, а не лохушкой! Понятно излагаю?
– А ты уже лохушка.
– Я тебя сейчас ударю!
– Да не обижайся ты, господи! Ты пойми: если ты говоришь людям, которые устраивают тусу в Лондоне, что ты хочешь на их тусу, ты для них уже лохушка, по-любому. Потому что они это имеют, а ты это хочешь. Понятно излагаю?
– Понятно. И что делать?
– Не знаю. Пусть Канторович поговорит с ними. Попроси его.
Ага, только этого сейчас ему не хватало.
– А лучше просто забей, – продолжал Полозов. – Не нагружай мероприятие смыслами, которых там нет. Поезжай сама, тебе лично аккредитоваться, думаю, не проблема. Погуляем, пива попьем. А на читательниц – забей. И на журнал свой забей. Все равно никто спасибо не скажет. Помни, что случилось с Иркой.
– Координаты форума можешь дать? – сказала я, открывая «новый контакт» в телефоне.
– Какая же ты упертая, Борисова! Как моя жена. Я же говорю – невозможно баб отговорить, если они рогами уперлись. Ладно, записывай.
На этот текст я потратила четыре часа. А Полозов еще спрашивал, что я пишу. А вот что я пишу:
«Журнал Gloss – лидирующий на российском медиарынке проект, посвященный красоте, роскоши и высокому стилю жизни, намерен стать ведущим участником программы Российского Экономического Форумаи провести пленарное заседание на тему «Glossy-идеология как универсальная модель общественных отношений. Демократизация роскоши. Социальная ответственность индустрии глянца».Та-та-та-там! Я перевела дух.
Проблема взаимоотношений индустрии глянца и социально активной личности является определяющей для современного российского общества. Глянец – это концентрированное выражение высших достижений экономики. Он формирует культуру потребления, оказывает влияние на идеологический и понятийный ландшафт России.
Идеалы красоты, которые транслируют через медиа транснациональные корпорации, являются побудительным мотивом для наших действий и решений, дают нам стимул развиваться и двигаться дальше, чтобы раскрыть свою истинную индивидуальность. А индивидуальность – это личность, которая достойна лучших достижений мировой империи роскоши и глянца.
Glossy-идеология, ставшая в России доминирующей, может объединить и примирить самые разные слои общества и служит мощным инструментом для интеграции страны в мировое сообщество. Благодаря глянцу, завоевавшему лидирующие позиции в культурном, идеологическом, экономическом, социальном и медийном пространствах, в России идет стремительный процесс создания новой реальности, формируется новая модель отношения к себе и миру. Экономические достижения последних лет, потребительский и кредитный бум, увеличение ВВП – это заслуга глянцевых журналов, ведущий из которых – Gloss».
Канцелярская муза, с мешком скрепок и большим степлером, явилась мне, чтобы вдохновить на труд.
Это даже лучше, чем письмо министру. Изящный, бессмысленный, идеологически выдержанный текст. Манифест глянца. Нагромождение идеологических пассажей, драпирующих мои истинные намерения. Я чувствовала себя Глебом Павловским, демиургом византийской политической интриги.
Перечитывая документ, я испытывала чистый экстатический административный восторг. И после этого какая-нибудь сволочь откажется взять журнал Gloss в Лондон?! Я лично плюну этому человеку в морду, ткну степлером в его бесстыжие глаза.
Так, спокойнее. Про глаза надо аккуратнее. Острый ножик Ольховского через несколько часов сверкнет в опасной близости от моих собственных глаз.
Я перечитала письмецо еще раз и с удовольствием нажала кнопку «послать».
В клинику я приехала к восьми. Ольховский сидел в кабинете над своими неизменными бутербродами.
– Ну что, лапочка, готова? Картинку привезла, ага?
– Какую картинку, Андрей Андреич?
– Как какую? С какой глазики перерисовывать будем!
– Вы ничего не сказали. Я не знала.
– Наивная ты, лапочка, я шучу, шучу. Устал за день, нудные сегодня у меня девки, думал, хоть ты рассмеешься. Но ты сегодня без юмора.
– Какой тут юмор. Боюсь я!
– А чего боишься? Не надо ничего бояться. Укольчик тебе вкатим на ночь, чтобы не боялась. Так, дива наша просит тебя к ней в палату положить. Пойдешь к ней? Или отдельно тебя помещу. Смотри сама – будешь ты с ней полночи меня обсуждать или хочешь спать спокойно? Если к Насте, тебе дешевле будет. Минус цена койкоместа. Я не настаиваю, вы подружки, сами решайте.
К Настиной палате я как-то уже привыкла. Почти домашнее гнездо. С книжками.
– Пойду к Насте. Андрей Андреич, а это опасно? Я же редактор, мне нельзя без глаз, не дай бог. Это средство производства. И в Милан ехать в конце месяца…
– Лапочка, мне не нравится такой настрой. Я вообще считаю, что у тебя никаких проблем. Поезжай спокойно в свой Милан и забудь. Сейчас встанешь и уйдешь. Придешь через десять лет, если я жив буду. По твоей просьбе-то делаем, ага? Ты, кстати, договор подписала? Соглашение на операцию?
– Пока нет.
– Ознакомься.
Ольховский выдал мне бумагу. Несколько страниц убористым текстом.
Пациент информирован, пациент обязуется, пациент предупрежден…
– Если с утра его не будет на моем столе – все отменю. Учти. Думай. Если надумаешь раньше – звони. У меня телефон включен с 5.30. У тебя есть ночь на размышления. Можем сделать, можем отменить. Меня не подводишь – у меня очередь стоит. Все, лапочка, иди, разбирайся со своими внутренними демонами, клизму сделай, чайку можно выпить, а я бумажками пошуршу.
Настя бросилась мне на шею:
– Ура, ты пришла! Алена, как я рада. Ты молодец, что решилась. Мы с тобой теперь настоящие подруги, никогда у меня такого не было, чтобы кто-то ради меня…
Ну, это она погорячилась. Не ради, а из-за. Это может быть.
Выглядела она уже сносно. Еще немного – и будем запускать в эфир. Ужасные борозды убрались в тонкую красную линию, которую можно легко принять за царапину – как будто чиркнули острым ногтем поперек переносицы.
– У меня просто кошмар, Алена! Сегодня Сашка Цыганкову звонил, разбирался с ним. Потом Цыганков мне перезванивал. Юлил, выкручивался. Сказал, что сам не понимает, откуда слухи. Короче, обещал, что будет ждать меня сколько надо. Сашка сказал, что вернется из ЮАР и Цыганкова уволит…
Так, секундочку, из какой такой ЮАР?
– Ты про Александра говоришь? Я не поняла – он уехал в Африку?
– Да, а ты не знала? Сегодня улетел, у него переговоры там какие-то, точно не знаю. Так вот, они правда планировали девку одну посадить, любовницу Цыганкова. Нормально? В мою программу на канале, который финансируют мои ребята – Волков и Канторович? Ты себе не представляешь, как Сашка был возмущен, ужас! А Цыганков потом…
Я ее не слушала. Я прислушивалась к быстрой пульсации в себе. Он не отвечал на мои звонки. И за неделю ни разу не перезвонил. А с ней он, значит, разговаривал. Она в курсе всех его дел. Впервые за этот странный месяц я уперлась в окончательный диагноз.
То, что я не хотела видеть, то, что было закрыто той сценой в машине, когда он, когда я… Я цеплялась за это все время – не может быть, чтобы он просто так, чтобы меня использовать…
Да, он меня использует. Использует, чтобы помочь Насте. Я предпочитала об этом не думать, заблокировав сознание и подсознание воспоминаниями о той ночи в машине на Лазурном Берегу… Теперь ясно, что все это время я участвовала в чужой истории, где была только прокладкой, повязкой, кляпом, который заткнул чужой гнойный фонтан.
И что теперь делать? Уйти, сбежать куда подальше?
Я почувствовала, что задыхаюсь.
– Где здесь у вас курят?
– Не знаю, я же не курю. А тебе перед операцией разве можно?
– Мне все теперь можно, – ответила я идеальной женщине, которая вдобавок имеет наглость не курить, и хлопнула дверью.
Навстречу мне шла медсестра.
– Девушка, обратно заходите. Сейчас клизму вам будем делать.
Да, говна на сегодня многовато.
Зато теперь я могу уединиться. Хотя бы по такому символическому поводу.
– Алена, ты скоро? Мне скучно одной.
А я сидела в туалете. У меня железная отмазка – не хочу видеть тебя, дура, лучше смотреть в унитаз. Какого черта я вообще здесь нахожусь? Что изменит операция – глаза, жизнь, судьбу? Нет, мне надо умереть и родиться заново. Красивой, богатой и счастливой.
– Алена, у тебя телефон звонит в сумке! Передать тебе?
Сука, ты оставишь меня сегодня в покое?!
Я слышала истерические трели, но не реагировала. Наверное, мама. Ей я ничего не сказала про операцию. Ее отношение к усовершенствованиям было абсолютно пещерным. Мама не понимает, по каким законам вращается мир, и еще предъявляет ко мне требования, как будто я могу что-то в нем изменить!
В каком-то фильме было сказано: а не надо думать, что твой единственный ребенок будет счастливым…
Когда я вышла из своего заточения, Ведерникова встретила меня чаем.
– Ты чего так долго? Я боялась, что тебе плохо стало.
Вас видеть – худшее из зол.
Поздно было проситься в отдельную палату…
Я, как всегда, сама себе устроила испытание. Уверена, что девяносто процентов пластических пациентов – тайные мазохисты. Все, кроме тех, которые попадают по медицинским показаниям. Вот Ведерникова не мазохистка. И будет еще краше, чем была.
Из глубины моей сумки с ночной рубашкой, пастой и щеткой доносились громкие вопли. Я бросилась на нее, как на агонизирующую жертву. Так дерет лев в Африке антилопу, которая задрала его уже звонить бесконечно!
Да кто это?! Номер скрыт.
– Да, алле, – ответила я с интонацией магазинного грузчика. Надоело быть любезной и милой. Почему я всем должна, а мне никто ничего?
– Алена? Это я. Почему не отвечаешь? Уже час пытаюсь дозвониться.
Это был он. Тягучий, густой голос в трубке.
– Я отвечаю, – на этот раз не буду церемониться.
– Что-то случилось? Ты расстроена чем-то?
– Ничем.
– Быстро говори, как там у вас дела?
– У вас? Это у кого? – я посмотрела на Настю. Она, хлопая огромными прекрасными глазами, грызла печенье. Печенье ей тоже не вредит.
– Ну, у тебя, например.
– У меня, например, нормально. Ты еще что-то хотел спросить?
– Ален, что-то случилось у тебя? Говори, я не смогу долго…
– А не надо долго, я уже все сказала. Настя сидит напротив меня. С ней все в порядке, ты уже с ней сегодня говорил, да?
– Да, она звонила мне сегодня. Ты про себя расскажи. Ты чего там делаешь у нее, почему домой не едешь?
Я все-таки вышла в коридор. Присутствие Ведерниковой меня смущало. А ее мое – нет. Е-мое!
– А мы сегодня вместе ночуем. На соседних кроватях, ты не в курсе еще?
– Нет, почему? С ней что-то не в порядке? Из-за статьи? Она тебя слышит?
Я задохнулась от ярости. Сейчас я тебе все скажу. Пусть это будет в последний раз, но ты это услышишь!
– А почему ты думаешь, что с ней не в порядке?! Может быть, у меня проблемы? Тебе не приходило это в голову, да? Что у меня тоже могут быть проблемы? Или я рассматриваюсь в качестве бонны для Ведерниковой? Это тебя интересует, когда ты звонишь? Уточняешь информацию о своей подруге?!
Молчание.
– Алло, ты слышишь меня?
– Алена… Что с тобой происходит? На работе или что… – Голос стал жестким.
– Или что! Ты чего хочешь от меня? Подробностей? Швы заживают. Настя скоро выйдет в эфир, благодаря тебе. Ты в Африке, я это тоже знаю. От Насти. Ты позвонил мне зачем? – Я немного сбавила обороты, но не отступала.
– Знаешь что?! Я не собираюсь в таком тоне разговаривать!
Сейчас бросит трубку. Пауза.
– Не понимаю, ты из-за этого, что ли? Опять начинается… Я же звоню тебе – сказать, что улетел. Я в Йоханнесе сейчас. Неделю здесь пробуду. Тут очень сложная история.
Я немного оттаяла. Как всегда, поддаваясь гипнозу этого голоса. Но сдаваться рано. На этот раз он меня не купит вот так!
– А почему ты ей, а не мне позвонил?
– Послушай, Алена, я звонил и звоню! Она ко мне сама днем пробилась, я был свободен, ответил. Проблемы с ее каналом решал. Я не понимаю, почему ты опять начинаешь… Не вынуждай меня оправдываться. Больше, чем я виноват, я уже не могу быть виноватым! Я уже отчитался перед тобой… Прошу тебя, давай не будем ссориться. Я на взводе сам, могу сейчас сорваться… Не вынуждай.
– Я не вынуждаю. Ладно, хорошо… – Мне стоило сейчас остановиться, если я не хотела финала.
– Я идти должен. Ты там не расстраивайся. И ничего не придумывай лишнего. И я не понял, почему ты в клинике с ней ночуешь? Ты себя нормально чувствуешь?
– Нормально. Просто так, решила сделать заодно пластическую операцию.
Я это сказала как бы в шутку. Но хотела все-таки проверить его реакцию – надо или нет мне делать операцию?
– Ладно, не шути, не ерничай. – Он не понял ничего. – Тебе не надо. Разве что липосакцию мнительности. Ты очень все воспринимаешь утрированно. Я приеду, с тобой серьезно поговорю. Все, обнимаю тебя. Пожелай мне удачи.
– Удачи тебе. И мне пожелай.
– И тебе. И спокойной ночи. Не деритесь там. Слышишь меня?
– Слышу.
– Все, пока.
– Пока…
Я курила на лестнице.
Расстались мы неплохо, но от разговора остался осадок – крупинки кислоты, которые будут потихоньку разъедать мою подправленную самооценку. Не стоило говорить ему про Настю. Не надо было упрекать – мужчины вообще и он в частности не терпят упреков. Ну и что, с другой-то стороны? Я тоже имею право на характер, я устала проявлять чудеса терпения. Но… по своему небольшому, но поучительному опыту несложившихся отношений я знала, что нельзя демонстрировать недовольство. Это постоянная игра в одни ворота – ты учитываешь его характер, обстоятельства, темперамент, настроение, а он ничего не обязан учитывать. Мужчина делает, что хочет и как хочет, а ты – только то, на что имеет право женщина, с точки зрения этого мужчины.